Павел Шубин
Мой отец Абрамов Анатолий Михайлович - известный советский критик и литературовед ввёл в литературный обиход немало известных и малоизвестных поэтов. Для многих начинающих и не только начинающих поэтов его оценки в прессе и поддержка оказались весьма существенными, а иногда и определяющими в их поэтической судьбе. Помню, как восхитившись лагерными стихами вернувшегося с Колымы Анатолия Жигулина, отец ходил и всё время повторял строки его стихотворений: «Я пронёс на плечах магистраль многотонную! Вот на этих плечах! Позавидуйте мне!», и ещё: «Электровоз – это там, в квершлаге…», а также из знаменитого «Бурундука»: «Надо номер ему на спину. Он ведь тоже у нас – зека». И сколько энергии и смелости понадобилось отцу, чтобы помочь первым публикациям Жигулина, первому написать высокие критические отзывы о его стихах. Он, в частности, дал Жигулину рекомендацию для вступления в Союз писателей СССР. Похожая ситуация была и с Алексеем Прасоловым, которого папа, преодолев сопротивление некоторых начальников, включил в свой семинар ещё в 1957 году, и где Прасолов получил высокую оценку у Юлии Друниной и Владимира Солоухина. Отец в те годы написал несколько важных статей, где дал стихам Прасолова высокую оценку. О стихах Жигулина и Прасолова отец имел переписку с Твардовским и Исаковским. В частности, Исаковский прислал в письме к папе многостраничный подробнейший анализ стихотворения Прасолова «Когда прицельный полыхнул фугас…».
В своей докторской диссертации отец впервые выполнил серьёзный анализ творчества поэтов – узников фашистских лагерей смерти. Вокруг этого, помимо большой архивной работы и обширной переписки с оставшимися в живых поэтами, была отчаянная борьба за право сказать об этом правду. Вспомним в этой связи, что в Сталинские времена считалось, что у нас нет пленных, а есть предатели. Этой теме была посвящена речь отца на втором съезде писателей РСФСР (1966г.) Многие воронежские поэты
обязаны отцу, который в известных журналах и газетах писал о них статьи. В частности, воронежским поэтам посвящена книга А.М. Абрамова «Голоса земли Алексея Кольцова»(1964г.)
Казалось бы, замечательного русского поэта Павла Николаевича Шубина (1914г.-1951г.) не надо было открывать для советской литературы. Шубин писал прекрасные стихи ещё до Великой Отечественной войны. Его стихотворение:
Розовые свечи на каштанах,
Розовые мальвы на баштанах,
Вечера, наполненные светом
Наших встреч, тревожных и нежданных...
Может, это снова мне приснится:
Звёздный свет, упавший на ресницы,
Холодок зубов и отзыв стоном
Трепетного горла певчей птицы.
И, повитый хмелем ночи чёрной,
Выгиб тела, лёгкий и покорный,
И в зрачках расширенных мерцанье
Жадности, угрюмой и упорной...
Соловьиный месяц, как он долог!
Промелькнули годы, словно сполох,
Но дыханье юности влюблённой
До сих пор осталось в майских долах,
И всю ночь брожу я по левадам,
Будто где-то здесь, за лунным садом,
Сам себя увижу, как бывало,
Мальчиком - в цветах - с тобою рядом.
входит в золотой фонд русской лирики. А стихотворение:
Нет, не до седин, не до славы
Я век свой хотел бы продлить,
Мне б только до той вон канавы
Полмига, полшага прожить;
Прижаться к земле и в лазури
Июльского ясного дня
Увидеть оскал амбразуры
И острые вспышки огня.
Мне б только вот эту гранату,
Злорадно поставив на взвод,
Всадить её, врезать, как надо,
В четырежды проклятый дзот,
Чтоб стало в нём пусто и тихо,
Чтоб пылью осел он в траву!
...Прожить бы мне эти полмига,
А там я сто лет проживу!
- одно из лучших стихотворений советских поэтов, написанных о войне.
Однако, однако! Процитирую почти полностью письмо отца, написанное мне вместе с присылкой книги Шубина «Стихотворения. Поэмы» (1980 г.), изданной в Воронеже с предисловием А.М.Абрамова:
«Когда впервые, после войны, я заговорил об этом поэте (а у него была тяжёлая судьба: он был судим, но Мерецков его спас – вместо расстрела Шубина послали в штрафбат, и там он «искупил вину» кровью, выжил, но был надломлен и умер совсем молодым). Кстати, никакой вины, как я выяснил (у меня есть документы) у него не было. Умер от сердечного приступа на скамье в парке в Москве. Похоронен – было так, сейчас не знаю – на Соколиной горе, - где я лежал в больнице (в декабре 1961г. – январе 1962г.) Так вот, когда я написал о нём, никто не печатал, а критик-редактор издательства «Художественная литература» А. Коган даже дал «отповедь» моим писаниям (одна его внутренняя рецензия лежит у меня в бумагах). Так было до 1965г. В 1971г. издательство «Художественная литература» выпускает книгу Шубина с предисловием А.Когана, в котором он называет меня первопроходцем. К этому времени я уже пробил Шубина в журналах «Подъём» и «Север». Были главы о Шубине в моей докторской диссертации «Лирика и эпос Великой Отечественной войны» (1969г.), в первом издании книги о поэзии Великой Отечественной («Советский писатель»,1972г.) Потом Коган цитирует, толкует меня ещё в трёх книгах. Правда, о своём промахе не вспомнил ни разу!» Дальше отец пишет о присылаемой книге: «Здесь не все его стихи. У Шубина есть тяжёлая книга «Чёрное вино», почти не опубликованная пока. Но я не могу заниматься одним Шубиным».
Трагическая судьба Павла Шубина, к великому сожалению, далеко не исключение в нашей неласковой Руси. Он умер в роковом возрасте 37 лет. В этом же возрасте погибли многие гении: Пушкин, Байрон, Рафаэль и др.
Стихи Шубина отличают лирическая пронзительность и высокая гражданственность, горячий интерес к русской истории, народному фольклору. Его ранние стихи дают примеры замечательной пейзажной лирики. Шубин писал свои стихи и поэмы богатым русским языком, демонстрируя прекрасное знание русской природы и русского быта. Некоторые стихи Шубина стали народными песнями. На его стихи писал песни Александр Вертинский. Военная лирика Шубина стоит в ряду лучших произведений о войне Твардовского, Суркова, Дудина, Орлова, Гудзенко.
Георгий Иванов и Сергей Довлатов
Годам к сорока, прочитав массу всевозможных книг, у меня в голове выстроилась некая своя собственная шкала прозаиков и поэтов и образовалась «золотая полка» произведений, которые мне нравится перечитывать. С тех пор эта полка пополнилась очень незначительно. Пожалуй, самые яркие новые пополнения этой полки – это Сергей Довлатов и Георгий Иванов. Не смотря на то, что Довлатов – прозаик, а Иванов главным образом – поэт, между ними много общего.
И тот, и другой не получили высшего образования. Иванов не закончил даже кадетского корпуса. Довлатов, проучившись 2,5 года на отделении финского языка в университете, загремел в армию, где прослужил три года в конвойных войсках МВД. Впрочем, русских писателей, не доучившихся в институтах и университетах, много. Достаточно вспомнить Лермонтова и Льва Толстого.
И Иванов, и Довлатов с самых юных лет хотели стать писателями. Иванов опубликовал рецензию на книгу стихов Иннокентия Анненского «Кипарисовый ларец» в 16 лет. Ещё, будучи совсем молодым человеком, Иванов был знаком и даже дружен со многими известными писателями. Довлатов, не смотря на все перипетии своей непростой биографии, был с ранних лет насквозь пропитан литературой. Он мог часами разговаривать на литературные темы, обсуждая тонкости писательского дела и особенности литературного стиля Зощенко, Хемингуэя, Куприна, Бунина и других писателей.
И Иванов, и Довлатов закончили свои жизни в эмиграции. Правда, Довлатов получил в США полное признание, публиковался в лучших журналах, его произведения переводились на английский язык и пользовались популярностью у американских читателей. А Иванов со своей женой Ириной Одоевцевой последние пять лет его жизни в полной нищете прожили в приюте для престарелых во французском городке Йере недалеко от Тулона.
Но не эти обстоятельства главные. Есть нечто объединяющее этих писателей, как в отношении к жизни, так и в их творчестве. В своей статье о Довлатове «Мир уродлив, и люди грустны» Иосиф Бродский пишет «Сережа принадлежал к поколению, которое восприняло идею индивидуализма и принцип автономности человеческого существования более всерьез, чем это было сделано кем-либо и где-либо». Бродский относит и себя к этому поколению. Я полагаю, что это утверждение, сказанное о поколении, пришедшем в более поздние времена по сравнению с теми, когда жил Георгий Иванов, относится и к Иванову. Есть некоторая интеллектуальная свобода в творениях, как Довлатова, так и Иванова. Это особенно относится к их мемуарным произведениям. Они оба рассматривали окружающий мир и окружающих их людей в первую очередь, как материал к своему художественному творчеству. Иванов говорил о своих воспоминаниях «Петербургские зимы», что там правды только 25 процентов. Многие сильно обижались на эти воспоминания. Например, Анна Ахматова писала «Сплошное враньё! Ни одному слову верить нельзя!». Обиды на «Петербургские зимы» высказывал и Игорь Северянин. Об анекдотах Довлатова о его знаменитых современниках тоже неодобрительно высказывались многие затронутые им персонажи. Вознесенский говорил, что всё, что писал о нём Довлатов – неправда! Впрочем, позже он сменил гнев на милость и говорил, что-то вроде того, что поскольку Довлатовские анекдоты гениальны, то история их оправдает. Есть высказывание, что поэт всегда прав. Скучное бытие под пером Довлатова становилось значительным и, главное, очень интересным. Можно в этой связи вспомнить строки Бориса Рыжего, который тоже не очень давно расположился на золотой полке моих любимых авторов:
Ведь только так и можно жить -
судьба бедна. И скуден свет
и жалок. Чтоб его любить,
додумывай его, поэт.
И Иванов, и Довлатов смотрели на жизнь через магический кристалл искусства, преображая серую действительность в художественный материал, который в некотором смысле - более правда, чем сама эта серая действительность. Дело в том, что талант настоящего художника вносит в его произведения художественное обобщение, и за каким-то частным случаем, происходящим с героем этого произведения, читатель видит нечто типичное, характеризующее уже целый пласт подобных явлений и типажей.
Довлатова роднит с Ивановым также долгий путь к высокому мастерству. Иванов долгие десятилетия считался весьма средним поэтом. В начале века его считали эпигоном Кузьмина, и уж всеми считалось, что ему далеко до его друга – Николая Гумилёва.
Иванов всегда мечтал стать великим поэтом, но в его более ранних стихах всегда присутствовал некий холод и снобизм лощёного эстета, и не хватало живого человеческого чувства:
Когда же я стану поэтом
Настолько, чтоб всё презирать,
Настолько, чтоб в холоде этом
Бесчувственным светом играть. (1923)
Ходасевич в 1916 г. писал об Иванове «Г. Иванов умеет писать стихи. Но поэтом он станет вряд ли. Разве только случится с ним какая-нибудь большая житейская катастрофа, добрая встряска, вроде большого и настоящего горя. Собственно, только этого и надо ему пожелать». Это пожелание исполнилось в жизни Иванова в его эмигрантской жизни. Нищета, неизлечимая болезнь сделали среднего поэта великим. Основной камертон поэзии Иванова – Пушкинское «Цели нет передо мною: сердце пусто, празден ум, и томит меня тоскою однозвучный жизни шум» звучал уже и в его относительно ранних стихах:
Всё тот же мир. Но скука входит
В пустое сердце, как игла,
Не потому, что жизнь проходит,
А потому, что жизнь прошла… (1924 г.)
Но в последних стихах этот мотив, усиленный тоской о покинутой России, зазвучал с особенно пронзительной силой:
Я не знал никогда ни любви, ни участья.
Объясни, что такое хваленое счастье,
О котором поэты толкуют века?
Постараюсь, хотя это здорово трудно:
Как слепому расскажешь о цвете цветка,
Что в нем ало, что розово, что изумрудно?
Счастье - это глухая, ночная река,
По которой плывем мы, пока не утонем,
На обманчивый свет огонька, светляка...
Или вот:
у всего на земле есть синоним,
Патентованный ключ для любого замка -
Ледяное, волшебное слово: Тоска. (1950 г.)
Стихи, написанные Ивановым в последние 15 лет его жизни, позволили Иванову смело занять «бедное, потёртое кресло первого поэта русской эмиграции» (Р.Гуль). Иванов писал перед смертью:
Проснуться, чтоб увидеть ужас,
Чудовищность моей судьбы.
…О русском снеге, русской стуже…
Ах, если б, если б… да кабы….
И в другом стихотворении:
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию – стихами.
И это время настало. После возвращения его стихов в современную Россию Иванов, бесспорно, стал для любителей поэзии в один ряд с лучшими поэтами Серебряного века.
Блестящая проза Сергея Довлатова тоже появилась не в одночасье. Не случайно Довлатов категорически возражал против опубликования его ранних произведений, оставшихся в России. Он многократно перерабатывал и шлифовал свои ранние рассказы. Довлатов намеренно усложнял процесс своего писания, чтобы не использовать первые подвернувшиеся под руку слова. Например, он стремился достичь того, чтобы в одном предложении не было слов, начинающихся с одной той же буквы. Он десятилетиями вырабатывал свой стиль, характеризующийся краткостью, точностью, тонким юмором. Будучи непревзойдённым рассказчиком, он многократно обкатывал свои рассказы на разных слушателях, пока эти миниатюры не приобретали нужные ему черты. В результате его проза стала такой, что её не спутаешь ни с чьей другой. Мало таких писателей, кого можно поставить на «золотую» полку рядом с книгами О. Генри, Марк Твеном, Ильфом и Петровым, Зощенко. Довлатову это удалось. Как писал Георгий Иванов:
Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.
Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья.
Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
А в пепел, что остался от сожженья.
Игра судьбы. Игра добра и зла.
Игра ума. Игра воображенья.
"Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья..."
Мне говорят — ты выиграл игру!
Но все равно. Я больше не играю.
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.
Можно сказать, что и Иванова, и Довлатова сожгла музыка их творчества. Они оба вели большую игру с жизнью и знали горечь многих поражений. Они умерли неоправданно рано. Но главное – они выиграли свою игру, и ушли после смерти в бессмертье!
