Взволнованное косноязычие стихов Евгения Веселова вызвано к жизни мыслью, ищущей не только и не столько внятного словесного выражения, сколько выражения гармонического. Не зря автор в свое время учился музыке: каждая его строка пребывает в семье созвучных ей — и не мыслит себя иначе.
Погружаясь в стихи Веселова, почти физически ощущаешь волну, которая тащит тебя за собой, сама не зная куда. Там, где автор дает ей укорот, стихотворение обретает явный смысл, становясь вполне традиционным, — но вместе с тем куда-то девается и то, почти магическое, очарование, которым проникнуты многие строки. Поневоле вспомнишь слова Блока из речи о назначении поэта: сын гармонии освобождает звуки из хаоса, дает им форму и вносит в наш мир. Что касается формы — тут Веселову еще работать и работать; но новые звуки (скорей, новые интонации) он уже умеет освобождать. Не зря эти странные стихи — когда вчитаешься в них — так трогают душу, так будоражат мысль.
Если говорить о поэтах, близких Веселову по мироощущению — то это, я полагаю, обэриуты… если отобрать у них улыбку, смех, стёб. Веселов всегда серьезен и частенько в стихах своих печален — как всякий поживший человек, имевший время и желание подумать о жизни не поверхностным образом. Некоторые его строчки пахнут кровью:
Нет, мне не грустно. Смерть моя близка, —
она подстерегает из засады,
чтобы ударить в парковой аллее…
Это поэт-мыслитель. Явления окружающего мира не кажутся ему понятными, он ищет и всегда находит в них некий глубинный смысл, облекаемый в неожиданные образы: мозг, похожий на испуганно ежащегося на морозе котенка, — каково? На болотах своих ночных видений он встречает, конечно же, своего двойника; найдя у Сенеки в письмах к Луцилию буддистские тезисы Гекатона, стремится им возразить; на Земле чувствует себя временным постояльцем… философ! И нужды нет, что многие из вопросов, мучающих его ежащийся на морозе жизни мозг, давно решены иными могучими умами — он-то бьется над своей проблематикой вполне самостоятельно!
Чего бы я пожелал этому поэту? Проплыть невредимым между Сциллой плоского смысла и Харибдой самозабвенного бреда… впрочем, бред бреду рознь. Что греха таить: каждый из нас в наше двусмысленное время бредит наяву — и чем менее о том подозревает, тем более вязнет в липкой паутине привычных судорог. Бесстрашие поэта в том и состоит, что он не бежит от своих гротескно-причудливых видений, а тщится расслышать в них глубинные мотивы собственного и чужого бытия.
Нарушенная перспектива, смешение красок и звуков, отсутствие формальной логики превращают тексты иного автора в истинную заумь. Веселову же всё это помогает создавать строфы, которые хочется повторять и перечитывать.
