Ребята, нас поймали...
В моем детстве не было петард, но потребности в резких звуках были… или не были, и нам только казалось, что есть потребность что-то взрывать, громыхать, «наводить ужас». Еще в моем детстве мне казалось, что любая новая мысль будет классной и классно воспринята, если проорать ее на весь двор. Что крутым можно быть, если кричать громче соперника. Что девчонкам нравится, когда ты сочиняешь несложные и глупые песенки и поешь их не своим голосом на весь двор:
…Людке нравится Максим, хоть он и возится в подвале с собаками…
…Людке нравится Саня, потому что он целыми днями торчит во дворе…
…Людке нравится Леха, потому что он варит суп из веток и играет с куклами…
Такая песня могла продолжаться бесконечно, и я был звездой. Не знаю, кто еще так же думал, но я в этом не сомневался ни секунды. Я пел про малышей в песочнице, про соседку тетю Галю, которая не могла найти своего пьяного соседа дядю Гришу, про то, что Славика с четвертого этажа не пускают во двор, потому что к ним вчера приходила классная руководительница, а Славик до этого разбил мячом окно в школьной столовой, про то, что у нашей «общедворой» собаки Наглой в субботу появилось пять щенков, о том, что старшие ребята со двора пошли на склад с химикатами воровать селитру и будут делать бомбочки...
Вот об этой самой селитре, ребятах с нашего двора, бомбочках и дружбе моя песня. Был в нашем дворе Леха. Вы с ним немного знакомы — это тот Леха, что варил суп из веточек и дружил с девочками. Леха же в свою очередь был мальчиком. Именно мальчиком, не пацаном как все мы, спускающиеся в подвал, лазающие на крыши и знающие как пролезть сквозь дырку в заборе на свалку. Леша был особенным, воспитанным, тихим, послушным, ему скажешь: «Мигом домой за бутербродом для меня и щенков в подвале» - он мчался и приносил. Все посмеивались над Лехой, почти одиннадцать лет, а репутация - как у дошколенка, ни драк, ни ободранных коленей. Разве что велосипед. Велик у Лехи был что надо. Он его выкатывал. Ставил рядом с качелью и дальше переключал свой интерес на девчонок с их рецептами.
Не помню, кусала ли меня в тот момент муха, или ноги со сна перепутал и встал с неположенной, или что еще, но я решил исправить эту ситуацию и сделать из Лехи настоящего Леху: нашего парня, такого же рубаху, как я или создатели селитровых бомбежек.
Сегодня мы в очередной раз планировали «посещение» склада химикатов на предмет обнаружения в оном и транспортировки из оного необходимой в производстве бомбежек селитры. Я взялся собрать команду, и мне показалось, я даже был уверен, что это шанс сделать из Алексея мужика. Моему предложению Леха не обрадовался, но принял его достойно, без слез и стенаний, а это само по себе было ой каким хорошим, добрым знаком. Пять велосипедов - четверо отчаянных молодцов и Леха - выкатывали из родного двора. Перед выездом краткий инструктаж, из которого всем было понятно, что мы команда, мы спецназ, что наши без селитры продержатся час, и то вряд ли.
- Леха ты главный. Мы будем внутри склада, а ты на стреме. Если появится сторож, начинай плакать и заливай сторожу, что твой друг там на дороге разбился на велосипеде, ты не можешь его дотащить и ищешь здесь помощи. Когда вы уйдете, мы уедем. Все понятно?
- Понятно, — сказал Леха, а его глаза как-то слишком отчетливо побелели от страха.
Штурм склада длился несколько секунд, оставленная отодранной с прошлого раза обивка крыши была отодвинута, мы нырнули внутрь и начали свою нехитрую миссию. Уже собираясь на выход, кому-то из нас пришла в голову здоровская мысль разыграть Леху.
- Давайте сделаем вид, что здесь капканы, начнем рыдать и плакать звать его на помощь - посмотрим, что сделает...
Мысль была настолько шкодная, что отказаться от нее не было никаких сил. Мы договорились, что будем плакать на «раз - два - три», как вдруг снаружи услышали голоса.
- Парень, ты что здесь делаешь?
Никто из нас со сторожем знаком не был, поэтому не смог определить, его ли это голос. Мы напряглись, паники не было, просто страх сковал все тело и не давал возможности даже дышать полной грудью. Я дышал маленькими, невкусными глоточками, когда молодец - не побоюсь этого слова - Леха, согласно сценарию начал плакать. Он так здорово, правдоподобно искренне плакал, что я уж было стал подумывать: «Парень явно идет на «Оскар», как вдруг, убийственная реплика не из сценария разрушила и восхищение, и триумф. Своим сиплым и, в тоже время, пронзительным писклявым девчоночьим визгом Леха пропел:
- Ребята нас поймали!!!
Небеса разверглись над нашей головой, ярко ударил солнечный свет и появилась огромная рука сторожа. Он как котят по очереди выуживал нас сквозь дырку в крыше, и мы позволяли это делать с собой, мы были сломлены, опозорены и что-то там еще, что мы выговаривали Лехе на следующий день во дворе. А в этот момент нам драли уши, нас ругали и спрашивали наши фамилии с именами, мы безропотно все выполняли, отдали под аресты велосипеды и с позором отправились во двор. Место нашего триумфа стало местом нашего унижения.
Нам казалось что все уже знают, что с нами произошло, и стараясь ни с кем не разговаривать, мы забились в дальний угол двора и молчали. Леха правильно ушел в «девченочную степь»: ему не надо было слышать всего того, что ребята мне сейчас должны были сказать. Я сам не заводил разговор, чтобы не выглядело так, будто я оправдываюсь, ребята не решались. Предъявлять претензию, обвинять не просто.
Потом, позднее, дворовая культура и способность во всем подражать старшим ассимилировали в нас и способность формулировать суть «предъявы», и смелость все это выражать, но тогда, в наши беспокойные одиннадцатилетние, никто из нас не был готов к такому разговору, а причитать и кудахтать было нам не свойственно.
Все молчали. Тишина начинала угнетать. Я был очень виноват, и правильно было бы это признать, но я испугался. Если я начну признавать вину ребятам, придется меня наказывать, быть может - даже наказывать Леху, а уж он точно в произошедшем никак не был виноват. Он не хотел с нами ехать, я его где-то даже заставил, винить мне было некого. Не знаю, что говорили ребята, когда я ушел. При мне никто не проронил ни слова. Вскоре эта история забылась.
Моих родителей перевели жить и работать в другое место, и у меня появился новый двор и новая компания, про эту историю я забыл напрочь. И, наверное, не вспомнил бы про нее никогда, если бы случайно не встретил своего одноклассника и участника того рокового «налета». Мы, конечно же, вспомнили: «Ребята нас поймали», и посмеялись от души. Я спросил про Леху: «Что, Лешка стал музыкантом, руководит оркестром?». Ответ друга был простым, не интригующим, каким-то даже постным: «Он работает сварщиком на паромной переправе, у него трое детей, жена повариха, они ходят в церковь и далеко не жируют.»
Зачем прозвучало это «не жируют»? Наверное, слишком много блеска и энтузиазма было в моем «руководит оркестром». Тихоня, слабак, играющий в куклы, стал крупным добряком-сварщиком, что же в этом такого, обычная история...
«Ребята, нас поймали! Ребята, нас поймали!» - говорю я себе, когда кажется, что попал в безвыходную ситуацию и весь мир против.... Говорю - и нахожу выход, множество вариантов и возможностей. Спасибо тебе, Леха ты сделал меня сильным.
Спасибо братьям Монгольфьер
О, это выдающиеся, замечательные, неординарно мыслящие и чрезвычайно смелые люди. Эти братья впервые взлетели на воздушном шаре. После было очень много других отважных людей, но эти поднялись над временем, поднялись над узколобостью и невежеством. Поднялись и продержались, их полет длился смешных 10 минут, но им в тот момент, уверяю вас, было не смешно.
Будучи ребенком, я был большим, пожалуй, правильно сказать, заядлым мечтателем. Меня похищали инопланетяне, я спасал Вселенную, выступая в качестве переговорщика от землян, и рассказывал, куда необходимо следовать космическому кораблю, чтобы не потерпеть крушения ни кораблю, ни экипажу. Однажды я вступил в армию добра практически самостоятельно, меня никто не принимал, никто и не знал, что в армии добра сейчас недостаток в воинах. Я прыгнул на «ве́лик», совершил огромное количество невероятных подвигов, и при этом совсем не устал, мог совершить еще столько же, но бабушка позвала кушать, а такое у героев на первом месте.
С высотой я знакомился, как и все нормальные дети, последовательно, сначала чердак, над ним крыша и, конечно же, наивысшая точка любой деревни - водонапорная башня. Мои сверстники лазали туда, чтобы поражать девчонок и преодолевать страх, я помню, что главным моим мотивом был вид, вид сверху: когда можешь на какие-то доли секунды побыть тополем и заглянуть за горизонт так далеко, что и пришельцы, и армия зла прижимались к земле так, чтобы не попадать в зону внимания моих зорких глаз. Знали бы вы, какой ничтожно маленькой и смешной становится водонапорная башня с высоты 700 метров, про 1000 и больше даже говорить не буду. На такую высоту на воздушном шаре никогда не поднимался.
Воздушные шары вошли в мою жизнь, когда я вырос. Физически, социально я был взрослым. Закончил высшее образование, завел семью и воспитывал дочь. Совершал еще много других важных, обстоятельных, серьезных и взрослых поступков, но в душе, скорее во внутреннем восприятии себя, я остался мальчишкой с беспощадной потребностью заглянуть за горизонт. Будучи взрослым, я стал больше понимать про планы инопланетян и настроения в армии зла. И тех и других я мог узнать в лицо, но как-то не довелось. Мое наполненное книжными идеалами сознание мне подсказывало, что заглянуть за горизонт - способов не так уж и много, и статичные строения, даже если они небоскребы, не приближают к горизонту, а скорее - наоборот. Чем дольше смотришь, тем больше удаляешься. А к горизонту надо обязательно приближаться.
Не буду рассказывать, чего мне стоило приобретение настоящего, приближающегося к горизонту, теплового аэростата, изобретенного братьями Монгольфьер. Сейчас это совершенно не важно. Всеми знакомыми, знакомыми медиками и специалистами в других отраслях я был признан впавшим в детство и с этим диагнозом стал обучаться пилотированию теплого аэростата «Кафа», некогда принадлежавшему команде города Симферополь.
Подъем в пять утра, потому что это самое спокойное время суток. Под «спокойным» я подразумеваю отсутствие ветра. К семи часам земля начинает нагреваться и отдавать тепло воздуху, за ночь совершенно остывшему; прохладный воздух сверху и немного теплее от земли перемешиваясь, становился беспокойным, похожим на море и соответственно - не прогнозируемым. Про эту особенность природы хорошо знают рыбаки. В пять - водоем спокойный, не дышит, а к семи начинается волна, пошел первый шаловливый ветерок. Как пилот вам сейчас скажу: «Нет ничего хуже пилотировать на тепловом аэростате над большой водой.»
Почему? Потому что над водоемами всегда прохладный воздух, верно? Верно. Представьте, плывете вы по воздуху, подогреваемые «большой паяльной лампой» с горелкой аэростата (с лампой сходства никакого, но функционируют одинаково, выбрасывают пламя огня). Так вот, плывете вы в среде, где температура оболочки у вас немногим выше температуры воздуха, парите и наслаждаетесь - и попадаете в зону открытой воды, где температура гораздо холоднее и резко отличается: тепла внутри оболочки резко становится недостаточно - и вы попросту падаете, если, конечно, не воспользуетесь волшебной «паяльной лампой» братьев Монгольфьер.
Первый полет, как и все последующие, я провел прекрасно - потому что под бдительным присмотром инструктора! Потом уже, будучи в корзине один, я всегда ощущал его присутствие, хороший учитель умеет оставить такое чувство, что он все видит и «многое» не одобряет. Я отлетал двадцать пять положенных часов, получил документ и звание пилота теплого аэростата «Кафа» и очень четко осознал, что преград для того, чтобы заглянуть за горизонт, не осталось. Теперь я с горизонтом один на один. Никуда ему от меня не деться.
Про тепловой аэростат, как и воздух с его температурой, надо рассказать поподробнее. Его просто так из гаража не выгонишь и лететь не заставишь. Чтобы его поднять, надо чтобы помогали еще, минимум, пять человек. В надутом состоянии эта конструкция возвышается на восемнадцать метров, а это рост стандартной пятиэтажной «хрущевки». Весит в надутом состоянии тепловой аэростат «Кафа» две тоны, это много. Управлять им непросто, но про это я уже писал.
Два баллона с пропаном-бутаном, кепка, чтобы моя шевелюра не сгорела, запасная зажигалка, высотометр, бутылка с водой и несколько слов для инопланетян и армии зла — это все что я брал с собой за горизонт. Мои друзья - и в последствии, команда воздухоплавателей города Одесса - помогли поднять «Кафу», которая резво устремилась навстречу с горизонтом. Пять утра летом такие же замечательные как пять утра зимой, но... Летом кажется, что горизонт доступнее и не будет увиливать от встречи. Метры под корзиной росли. Солнце из розового становилось желтым. Сначала люди, а за ними и автомобили становились точечками, потом автомагистрали стали линиями, я был высоко и двигался, предвкушая нашу встречу.
«Кто бы мог подумать. Он смог. Первого, кто заглянул за горизонт, знаете? А я знаю», - такие мысли, наверное, посещали полярников, первооткрывателей чего-то. Не удержался от них и я. Я действительно мог себе позволить такие мысли. Только не смейтесь, ладно? Я приближался к своей мечте со скоростью ветра. Предвкушение чего-то, что бывает один раз и то не у всех, подкатывало к горлу. Вот сейчас. Вот уже.
Но ничего не происходило. Этот подлый горизонт, предательски торчал на ему положенном, недосягаемом месте. Сначала мне показалось, что я ошибся, что выводы делать рано и все прямо сейчас кардинально изменится. Полет проходит нормально, пилот чувствует себя хорошо, а горизонта нет. Земля все удалялась и становилась картой, я понятия не имел, сможет ли меня найти моя команда, и видят ли они меня, я несся к горизонту и поворачивать не собирался. Здесь, наверное, надо бы рассказать про «поворачивать»: ведь тепловой аэростат летит туда, куда дует ветер, но это как-нибудь потом.
Горизонт. Что за ним? Ну, когда же это пограничная полоса покажется? Во втором баллоне осталось газа ровно на то, чтобы совершить посадку. Неужели, нет? Да, нет... Заглянуть за горизонт мне не удалось. Приблизиться, потрогать… Да кого я обманываю?! Ничего подобного не было, и от заглядывания в даль с водонапорной башни это особенно не отличалось. Немного зрелищнее, «экшена» побольше, а в остальном...
Если когда-нибудь вам выпадет случай прокатиться на воздушном шаре, обязательно воспользуйтесь, насладитесь и невесомостью, и красотой с высоты птичьего полета. Наденьте кепку, возьмите воду и следите за горизонтом, вдруг я проморгал тогда: «Кто бы мог подумать. Он смог. Первого, кто заглянул за горизонт, знаете? А я знаю», - скажут про вас.
Кто спрашивал Шевченко?
Кто жил в Советском Союзе, тот знает, как модно и можно было за профсоюзные деньги путешествовать по бескрайней могучей стране. Мои родители заботились о том, чтобы профсоюзные взносы не были использованы кем-то другим, поэтому я ездил по «бескрайней могучей» каждое лето. В то лето мне было двенадцать.
Мы ехали из Одессы в Ленинград, был такой город, пока Санкт-Петербург не появился. До Ленинграда из Одессы ехать почти два дня. Два дня, большое количество детей в замкнутом пространстве, представляете? Сейчас бы это назвали — экстрим.
История, о которой я хочу рассказать, произошла часов через восемь после отправления. Мы немного освоились, угомонились, стали чувствовать себя в «плацкарте» как дома, насколько могли - познакомились с ролями пассажиров, снисходительно выполняли команды классного руководителя и рвались в неизведанное, в тамбур…
Человек за человеком, незаметно, стайка школьников просочилась за заветную дверь и насладилась видом щебенки на земле, находясь в резиновом мешке между вагонами. Там было интереснее всего, мы не знали, что, вернувшись в свой тамбур, станем свидетелями настоящей мужской беседы, с плевками сквозь зубы и «смачными словечками».
Совсем несимпатичный, как по мне, мужичонка хвастал своим успехом у женщин, рассказывал и показывал такое, что из тамбура нас могла вырвать только бомба. Я стоял рядом с Лехой Шевченко и смеялся каждый раз, когда смеялся собеседник нашего «мачо», толкал Леху в плечо, типа: «Это ещё что, вот я свою историю расскажу - ахнешь...» Когда на очередной станции дяденька-звезда рассказывал, как у него было с бухгалтершей и толстой из отдела кадров, историю прервала старушка, которая громко отчетливо по буквам, глядя на Леху Шевченко, произнесла: «Шевченко?»
Те, кто знал, что фамилия Лехи действительно Шевченко, перестали дышать, нам до жути стало интересно, как она это делает. Старуха, с нетерпением глядя на Леху, повторила: «Шевченко?» Он кивнул и начал озираться, ища у нас поддержки. Бабуля выкинула на перрон все свои пожитки, как-то не по-старушечьи ловко спустилась, всё опять на себя навьючила и пошла. Зачем весь это сеанс телепатии - мы не поняли, но поделиться историей о феноменальной старухе захотели, и пошли в вагон. Нам навстречу шел проводник, который внимательно вглядывался в пассажиров и кричал: «Кто спрашивал Шевченко? Следующая - Шевченко.»
Бежать за бабушкой не было никакого смысла… Поезд ехал…
За доли секунды история из хвастливой стала «ой, хоть бы никто не узнал». Следующие часов пять мы были паиньками, читали бульварные газеты с кроссвордами, играли в города, ели сваренных мамами кур и не помышляли о походе в курилку. Ну его, этого дядьку с его выдуманными историями! Даже мы в свои двенадцать лет понимали, что толстуха из отдела кадров никогда не станет делить свой трофей с бухгалтершей.
В следующий раз на станцию Шевченко я попал, уже будучи взрослым. Министерство Туризма Украины, когда-то у нас такое было, проводило мероприятие в Ялте. Я ехал в министерском купе. Помню, что тогда мне очень льстило - подойти в спецкассу, назвать свою фамилию, с видом обычного дела взять билет и презрительно покинуть очередь, где все друг у друга спрашивали: «Не знаете, на Симферополь ещё остались?».
Компания у нас была веселая - две девушки-крымчанки и мы, с молодым юристом министерства. Каждый из нас примчался к вагону после работы, никто не успел собрать еду, все были голодны и поделились объединяющей всех новостью: «Жрать охота.»
Девушки не могли продемонстрировать, какие они хозяюшки, сколько всего поназаворачивали съестного, угрюмо поддержали всеобщее: «В вагон-ресторан можно даже не соваться, там пол-Киева сейчас», и голодным взглядом сверлили лесные массивы, обильно окружающие украинскую столицу.
- Я хорошо знаю этот поезд, через пару часов будет станция Шевченко, там у каждой бабули в сумке - вагон-ресторан! Огромные, правда, я не шучу, вот такенные вареники, малосольные огурчики, коньяк. Чудесные старухи живут на станции Шевченко, — оптимистично, с заботой о всеобщем состоянии, заявил юрист.
Пока девчонки с юристом обсуждали, кто какие вареники любит, я изо всех сил вспоминал, откуда знаю эту станцию Шевченко. Чтобы не выглядеть глупо (увы, но для меня это нормально), начинаю вспоминать, проваливаюсь глубоко в себя - и окружающие видят, что, бубня себе под нос «неадекватное», я пошел к проводнику, в надежде чем-то поживится. Проводник оказался симпатичной проводницей, которая с удовольствием вошла в мое положение - предложила свой бутерброд, мамино варенье и домашнего бабушкиного вина.
Вернувшись в вагон с домашним бабушкиным вином, я снискал быстрое расположение всех сопутешественников, но никак не приблизился к ответу о роли станции Шевченко в моей жизни.
Голодный желудок, бабушкино вино - еще играющее вино доброй пожилой женщины - сделали с нами тако-о-о-о-е... Жительницы Крыма, как нам с юристом показалось, стали находить нас привлекательными. Мы и сами себе нравились (сейчас говорю в основном о себе), хотя юрист не отставал.
- Вы видели, в нашем вагоне едет Андрей Шевченко?
Я решил, что мы девчонкам голову морочим, и тут же подхватил:
- Вместе с Рональди!
Тут опешил юрист.
- Как с Рональди? Откуда Рональди? Андрей Шевченко - телеведущий с «Интера», не веришь - пошли со мной, я вас познакомлю.
Шевченко - это фамилия. Точно. Леха Шевченко, поезд на Ленинград, бабуля с сумками, душистые яблоки на станциях, «бабник с подружками из сельского правления», проводник… - кадр за кадром появлялись передо мной, как будто происходило это вчера.
- Эй, парень, с тобой все в порядке?
- Ну, его этого Шевченко, давайте лучше выпьем. Ты раздобыл классное вино,— сказала та, что больше мне симпатизировала, и так обещающе взглянула… Я часто путал этот взгляд с обычной поддержкой со стороны девушек - и неоднократно попадал в идиотские ситуации.
Вместе с неизбежным опьянением приближалась и станция Шевченко. Злую шутку со мной сыграла проводница и молодое вино ее бабули, с каждым глотком я не смелел, а все больше терял уверенности и не хотел топать за варениками, малосольными огурцами и коньяком в двухсотпятидесяти граммовых баночках.
На станции Шевченко наш поезд стоял двадцать минут. Вареники, пирожки, беляши, огурцы, капусту, сало, сушеную рыбу, коньяк, пиво и семечки вышел выбирать весь состав, народу было колоссальное количество. Станция напоминала рынок, на котором роль покупателей играли командировочные, дамы в дизайнерских спортивных костюмах и тапочках, «пофигисты» в спортивках и тренниках, и такие пижоны, как мы с юристом.
Вокзальные торговки именно с нами были предельно вежливыми. Господа в костюмах - вряд ли мы ассоциировались с «пацанчиками» из министерства, скорее, с карточными шулерами, а это очень благодарная публика, и на хорошие чаевые можно рассчитывать. Свою избранность мы почувствовали с первой фразы: «Галю, дай мени того коньяку, що твий зять полюбляе. Тут хлопчыкы из смаком. Треба зробыты, як найкраще.»
Мы с юристом сияли, пробовать вареники мы, конечно же, отказались и взяли весь ассортимент с огурцами, капусткой и коньяком «для зятя». Мы шныряли среди пассажиров и торгующих, наполняли руки пакетами, смеялись, торговались, и где этого хотелось - флиртовали.
Я напрочь забыл о Лехе Шевченко, о страхах, об ответственности перед бабулей и своей вине. Наслаждался каждым мгновением на станции Шевченко, понимая, что буду здесь еще не раз, что даже если я встречу бабулю и она меня узнает, мы не будем врагами, что то злополучное совпадение, злую шутку «жестоких детей» она давно простила и забыла. И я должен забыть и простить. Простить себя, простить Леху и жить дальше. Так я и сделал.
Ел потрясающие вареники, изо всех сил соблазнял крымчанок, пил «качественный» коньяк и заботился только об одном - о счастии текущего мгновения. Я был «здесь и сейчас», пьяный и «немного влюбленный», болтливый и чуть-чуть навязчивый… А в соседнем купе ехал Андрей Шевченко - однофамилец известного футболиста и станции между Одессой и Киевом.
