Из дневника 2012 года0

1 января, воскресенье

Сборы в дорогу для меня — самое трудное и нелюбимое из всех хозяйственных дел. Надо не забыть четыре комплекта необходимых вещей: что носить, чем лечиться, что читать, как работать. О том, чтобы остаться без работы, речи идти не может: и так полжизни пробездельничал, а сколько мог бы написать. Понятие «как работать» в наше время скорее означает «на чём». Расшифруем: надо брать большой компьютер, маленький компьютер, на котором я пишу на пляже, и к ним кучу «аксессуаров» — зарядные устройства, переходники, удлинители, причём надо учесть, какая в стране система подключения. А ещё надо взять деньги, туалетные принадлежности и прибор для измерения сахара в крови. Всё это — уже технология жизни в старости, которая не хочет смириться с положением вещей. Как хорошо было в молодости, можно было уехать в командировку с одним портфелем.

Проснулся после новогодних гуляний не поздно, часов в десять. Еда была хорошая, включая целую баранью ногу, зажаренную в духовке, и свежий пирог по рецепту Лены Богородицкой. А вот телевидение было таким дряхлым, и это по всем каналам. По «Культуре» маэстро Спиваков и вечная Безродная, а везде Филя Киркоров, Коля Басков и обрамление из певцов и артистов, которые являют себя зрителю за последние двадцать лет. Постаревшая рама режима. Правда, на этот раз не было — Аллы Пугачёвой. Ответ власти на её временную любовь с Михаилом Прохоровым или месть самой примадонны? В выступлении президента не было ни одной запоминающейся мысли. О какой-то образной системе я уже и не говорю.

В моих занудливых сборах в отпуск было одно утешение: я всё время прерывался, чтобы почитать книгу Дзеффирелли. Делаю отметки, чтобы потом сделать выписки. Безусловно, невероятно талантливый человек, но и судьба вела. В восемнадцать лет оказаться возле такого поразительного покровителя, как Лукино Висконти.

Перед отъездом из дома успел ещё залезть в свою интернетовскую почту. Два очень милых письма: Дмитриев, Резник.

2 января, понедельник

<...> Индия встретила нас традиционным мусором на улице, «бакшишем» и разбитыми автобусами. Индийские ребята в аэропорту за подноску чемодана требуют расплачиваться с ними рублём. В автобусе работал нерегулируемый кондиционер. Я пытался заткнуть холодом дышащее жерло шапкой и так её в автобусе и забыл, когда через час через пространство, полное мусора, нищеты и чудес, которые предполагает Индия, мы приехали в наш расположенный в стране пляжей отель. Гоа, кстати, являясь одним из самых маленьких штатов, даёт в бюджет чуть ли не двадцать процентов всех доходов государства.

Честно говоря, я думал, что это какая-то португальская колония на островах, наподобие Новой Зеландии. Приехали в отель и сразу оказались в царстве выстриженных английских газонов, пальм, показательной чистоты и бесконечного ряда молодой, всегда улыбающейся прислуги. Архитектура отеля традиционна для этого климата и задач. Огромная территория, аванзал, в котором расположена рецепция — здесь фонтаны, диваны с подушками, восточная нега. Словно паук, рецепция караулит все примыкающие к ней длинные двухэтажные корпуса с номерами. Номера традиционно прекрасны для отеля такой стоимости и звёздности. Из окна, с балкона — пальмы, газон, разгуливающие по газону цапли. Цапли небольшие, каких часто видел в Египте. Напастью здесь являются вороны. Они тащат со столов на террасу ресторана ложки и мобильные телефоны. Любят также развешивать по пальмам лифчики наших соотечественниц, украшенные блёстками. Терраса ресторана отгорожена от остального мира нейлоновой, почти невидимой сеткой. Проникают, залетая, как штурмовики, через дверные проёмы.

От вчерашней встречи Нового года остался роскошный, весь трепещущий фольгой павильон на танцевальной площадке. Ветерок с моря дует постоянно. На пальмах висят огромные серебряные звёзды. К сожалению, павильон уже разбирают.

Но праздник не заканчивается. Вечером состоялось большое «парти» на берегу. На площадке расставили столы. Можно было брать любую рыбу и морепродукты, которые тут же готовили с десяток поваров. Изобилие стоило по пятьдесят долларов с носа. Повара жарили огромные королевские креветки, разрезанные вдоль на две половины. Это выдаётся за лобстеров. Мы с С. П. взяли ещё и бутылку кьянти, о котором несколько раз упоминалось в книжке Дзеффирелли.

Буквально потрясло сорокаминутное шоу «акробатов из Африки». Чего только они не вытворяли со своими телами под громкую музыку. «Шаг» у одного из парней был больше, чем у Цискаридзе. Ребята только не показывали фокусы. Жонглировали, показывали чудеса баланса, акробатики, глотали огонь, занимались эквилибристикой. Чудо как хороши. Номер мирового класса для Парижа, Лондона, Нью-Йорка, но дикие, не раскручены.

4 января, среда

Совершенно неожиданно, вчера днём встретившись с нашим гидом Олей, решились поехать сегодня на большую двухдневную экскурсию в древний заброшенный город Нампи. Пишу поздно вечером: позади уже и подъём в пять утра, и сам шестичасовый путь, уже и потрясающая экскурсия по древнему городу — вот уж о чём не жалею. Когда выбирали экскурсию, Серёжа очень точно определил этой самой Ольге: мы всё-таки преподаватели, и мы должны что-то принести и своим ученикам. Заплатить пришлось дорого, решили не париться, не мелочиться, ехать на легковой машине с удобствами, чтобы сидели, кроме гида, не пять человек впритирку, а только четверо. О спутницах, если получится, расскажу чуть попозже; в принципе, милые и современные девахи, которые отдыхают в Северном Гоа. Там менее комфортабельно, но вольнее, танцы, травка...

Утром, в шесть тридцать, подъехала машина, японский минивэн. Я уже сделал зарядку, поплавал в бассейне. Рассвет ещё не наступил. Гида на эту экскурсию звали Юля. Молодая, лет тридцати — тридцати пяти, женщина; потом оказалось, что возраст у неё предпенсионный. Она работает «вахтовым методом». Восемь месяцев, курортный сезон,— в Индии, которую изъездила практически всю, а четыре месяца — в Москве. Сразу заговорили о московских ценах. Из многого интересного, рассказанного Юлей, врезался в память несколько некорректный афоризм: «В Индии ощущаешь себя белым человеком». Остальное не запомнилось. Сразу скажу: пожалуй, так тесно и так близко я с Индией, побывав в ней раза четыре, не соприкоснулся. Вся её нищета и её необыкновенные богатства лишь промелькнули передо мной. Во-первых, дороги... в Индии невероятно разветвлённая их сеть. Показательно, что на этих дорогах, в отличие от российских, чаще встречаешь грузовики, нежели, как в России, легковые машины. Особенно грузовиков было много, пока мы не выехали из штата Гоа. Надо сказать, что в этой его части земля красная, иногда бордового цвета. Тут же всё об Индии знающая Юля пояснила, что, оказывается, не на туристах Гоа стал одним из самых богатых штатов. Эта самая земля содержит такое огромное количество железа и марганца, что её выгоднее всего не использовать под земледелие, а выскребать экскаваторами, грузить на огромные грузовики. Дальше — в порт и в Японию на переработку. Оттуда всё это возвращается новенькими автомашинами. Этот импорт и является самой доходной статьёй бюджета. Невероятная утренняя цепь этих огромных грузовых автомобилей запомнилась. На втором месте по доходам и прибыли стоит рыболовство, а туризм — только на третьем. Тем временем машина уже едет по нелёгкому серпантину через горы. То, что мы видим по бокам от машины, стену зелени,— джунгли, сухие, колючие. Где-то в глубине этих зарослей, по словам Юли, могут лежать деревеньки.

Но вот мы уже перевалили хребет, отделяющий Гоа от другого штата Индии — Корнатака. Здесь мы получили возможность уже поближе увидеть сухие тропические джунгли Индии. Вдоль всё той же довольно узкой асфальтированной дороги стоят небольшие посёлки и деревни. Двери домов открыты — виден негустой пролетарский быт. Шкафов нет, потому что нет лишней одежды. Штаны или сари единственные, выстираешь и носишь дальше. Спят на полу, значит, нет и кроватей. Детей — до десяти в семье, дети — это в будущем содержание в старости, а пока — лишние рабочие руки. Школа — двенадцатилетка, обучение бесплатное. В школе ребёнка два раза в день кормят и бесплатно одевают и обувают. Вот для меня и разрешилась загадка. В довольно бедной Индии всё время вижу на экскурсиях стайки одинаково одетых в школьную форму детишек. А армия, а атомные исследования, а вооружение, корабли, огромные металлургические комбинаты, невероятные успехи в компьютерной технике? И тем не менее, в почти полуторамиллиардной Индии половина населения живёт за чертой бедности, кормясь на две-три рупии в день. Это всего лишь — горсть риса. Рис — двенадцать рупий за килограмм. Есть специальные магазины для бедных. Четверть населения живёт на заработки, как наш водитель, в пятьдесят американских долларов в месяц. Но, Боже мой, какой же это отчаянный ездок, наш с пузцом водитель! Ему лет сорок, почти ежедневно он мотается по стране, преодолевая по пятьсот-шестьсот километров. Средний класс — это врачи, архитекторы, их заработки до полутора тысяч долларов в месяц. Самая востребованная сейчас в Индии специальность — инженер. Высшее образование здесь, между прочим, платное и доступно далеко не всем — это двести-триста долларов за семестр. Что бы, интересно, делало наше правительство, если бы имело дело с миллиардным народом?

Из делового ещё. В Индии низкие банковские проценты на открытие дела. Банк, значит, не самая главная, как у нас, персона в экономике. Следовательно, в парламенте есть силы, способные обуздать безудержную власть прибыли. Отчётливо представляю, что когда наше правительство входит в парламент с очередной законодательной инициативой, то оно никогда не будет действовать против своих собственных интересов, как капиталистов и владельцев крупного бизнеса. Кстати, самое время вспомнить, что бывший министр печати и массовых коммуникаций господин Рейман, вместо которого сейчас министрирует господин Щёголев,— под судом в Штатах. Опять приходится вспомнить, какие надежды я возлагаю на американскую, израильскую и европейскую Фемиду. Но стоит опять вернуться в Индию.

Низкий процент налогов, которые платит мелкий и новый бизнес. Он начинает их платить, только перевалив за определённую сумму доходов. Естественно, дифференциальная шкала налогообложения. Сколько, оказывается, в мире моделей, а наши так называемые парламентарии всё выдумывают, дабы исподтишка потрафить в первую очередь большому олигархическому бизнесу.

Старый мой тезис: мы ездим за рубеж, чтобы в чужом зеркале увидеть себя. Тем временем разговор в машине, которая уже идёт по сухому плоскогорью в штате Карнатака, с автомобильных дорог соскользнул на дороги железные. Здесь опять много и нового, и поучительного. Переполненный вагон с пассажирами на крыше, который стал одной из экзотических деталей мирового кинематографа,— это лишь одна сторона проблемы. Но вот и другая: Индия обладает самой развитой сетью дорог в мире. Слава тебе, Англия. В этом смысле мы с ней похожи. Мы тоже оставили нашей Средней Азии большое и дорогое наследство. Но Индия обладает ещё и самой низкой стоимостью пассажирского проезда. Переполненные поезда — это невероятно дешёвые электрички и местные линии. Здесь крестьянин едет на сезонные работы в соседний штат, и, как всегда здесь бывает, со всей семьёй. Это тоже гастарбайтеры, но только с другой степенью эксплуатации, чем у нас. По дороге, на ремонте дорог, мы видели такие крытые пальмовым листом или более прочным пластиком палатки этих странников нужды. Вся Индия, как когда-то Советский Союз, ездит, передвигается. Кроме, как когда-то у нас в Гражданскую войну, «весёлых» поездов, существует и вполне привычный для нас железнодорожный транспорт. И плацкартные места, и скоростные поезда. Но и тут, имея в виду именно огромные пространства страны и её пёструю социальную и этническую картину, цены на железнодорожный проезд удивительно низкие. Переезжайте, смешивайтесь. Естественно, здесь есть и минусы: билет можно купить только за два месяца до поездки. Правда, иностранца могут внести в лист ожидания.

Я не специалист описывать красоты природы. Тощие коровы и буйволы, иногда появляющиеся на дороге, обезьяны, как у нас куры в пыли, отдыхающие на обочине. Но уже давно пошла ровная местность с буквально вырванными у природы полями. Пальм уже и нет, для них здесь высоковато, а в почве мало воды. Здесь хлопчатники.

Мне кажется, что я специально отодвигаю время, когда придётся начинать что-то говорить о цели путешествия. Это сам комплекс дворцов, храмов, крепостей и рынков Хампри. ЮНЕСКО недаром взяло этот комплекс по охрану. Это надо представить себе буквально лунный пейзаж, в котором расположены уже и рукотворные объекты. Полагаю, что ни описания, ни телевизионная съёмка не передадут впечатления. Здесь всё действительно надо видеть.

«Лунный пейзаж» окружён каменным забором и металлической сеткой. За ними между каменными громадами есть и пальмовые рощицы, и небольшие банановые и хлопковые плантации, даже деревеньки с населением. Собственно, всё это — столица древней империи или крупного королевства, которое образовалось где-то между четырнадцатым и шестнадцатым веками, когда государство пало под натиском монголов, прекратило существование. Именно это государство несколько веков сдерживало монгольский натиск от вторжения в Южную Индию. Естественно, есть целый клубок мифов и свидетельств о битве, в которой предатель-оруженосец подрезал сухожилия у королевского слона. Потом — о падении самого города, который взять боем было невозможно, а посему взяли предательством: предатели-слуги открыли завоевателям ворота. Город действительно взять невозможно, но здесь надо вспомнить другую стариннейшую легенду.

Я и не осмелился бы, да и не смог бы по незнанию переложить девятитомную «Рамаяну», но один эпизод напомню. Демон украл у божественного Рамы его жену Сету и спрятал её всего-навсего на Цейлоне. Цейлон сейчас — Шри-Ланка, я когда-то здесь побывал. Из местного ботанического сада долго хранился у меня листик с дерева, которое цесаревич Николай, будучи наследником престола, путешествуя, посадил на острове. Рама отчего-то не может отыскать жену и не в состоянии перебраться на Шри-Ланку. И тут ему на помощь приходит царь обезьян, любимец индийского эпоса Хануман.

Хануман издавна живёт в этом удивительном месте. Я уже назвал это место «лунным пейзажем». Лунным — потому что на Земле такого места быть просто не может. Это огромные валуны, будто бы сложенные руками великанов в отдельные горки. Валуны с двух- и трёхэтажный дом, а иногда и с дом в пять этажей. Вот этими-то валунами Хануман, царь обезьян, со своими помощниками и забросали морской пролив, отделяющий Шри-Ланку от Индии. Неплохая, надо сказать, работёнка.

И вот теперь, когда масштабы определены, вношу последнее уточнение: вот в этой-то долине больших валунов и был выстроен огромный город, являвшийся одновременно и царской резиденцией, и огромным святилищем. Но опять это надо видеть, как на всех вершинках, притаившись между валунами или стоя прямо на них,— маленькие, только повернуться троим, или побольше, для сотни верующих, каменные храмы. Индия — страна многобожья, всем богам нужно по собственному дому. И здесь божьи дома, открытые всем тёплым ветрам, строили из гранита и преимущественно на базальтовом основании. Эти маленькие храмики, как ласточкины гнёзда, прицепились на каждой, как я уже сказал, вершинке. Большие, огромные храмы, крепости со стенами из гранитных плит, королевский дворец и цитадель — это всё внизу.

Начали осмотр с огромного храмового комплекса. В конце концов, мы все смотрим для того, чтобы описывать или чтобы любоваться? Исключительно для памяти: перед храмом, его двором, воротами, навершием над воротами, вдоль огромной дороги — каменные стойла для лошадей, которых приводили сюда на продажу,— конный рынок. Меня потом так же поразит в королевском дворце огромный каменный слоновник для королевских слонов, этих танков далёких эпох. Опять для памяти: невероятной тяжести каменная повозка-храм для праздничной поездки божества, на каменных же колёсах. Дух захватывает. Наконец — сам храм, в котором каменные скульптуры и барельефы рассказывают историю страны и культы её верований.

5 января, четверг

Утром мы все как миленькие сидели в холле гостиницы. Вчера вечером был закат, который мы наблюдали, сидя на высоченной каменной трибуне, на которой король принимал парады своего победительного войска, а сегодня утром предполагался бесплатный спектакль — рассвет. Опять через просыпающийся город — все поднимаются рано, чтобы до наступления изнурительной жары сделать побольше,— мимо уже знакомой королевской цитадели, мимо царской купальни,— написал ли я, что купальня была одна на двух цариц? — мимо циклопических стен крепости мы едем к какому-то высокому скалистому холму. На его вершине — оставленный храм Шивы. Вот здесь я снова почувствовал свой возраст. Подниматься пришлось по оползшим гранитным ступеням довольно быстро. Восход солнца — даже не скорый поезд, который начальник станции всё же сможет, если необходимо, задержать. Несколько раз стукался головой о гранитные перекрытия. Наконец выбрались на плоскую крышу, а здесь нас уже ждала целая стая обезьян — это приученные к дани с туристов побирушки. Здесь же в каком-то углублении скрывался и сам таинственный Хануман. Это был небольшой человечек в маске, в хорошо пригнанном костюме обезьяны. За небольшие деньги с этим Хануманом можно было и сфотографироваться. Немножко позже, проходя уже по плато, целиком усеянному маленькими храмами, мы наткнулись и на храм самого Ханумана. Портрет и облик игрушечного «стажёра» были в точности скопированы с древнего оригинала.

Здесь же наверху, у храма Шивы, уже были две или три небольшие группы туристов. Страсть наших туристов запечатлеть себя на историческом фоне или в сокровенном месте общеизвестна. Покормили обезьян, сняли друг друга на фоне «лунного пейзажа». И тут над кромкой гор показалось красное и совсем, казалось бы, нежаркое солнце. И — покатилось, покатилось, расширяясь, набираясь жары и цвета.

Если исключить эстетическую компоненту, тот магический смысл, который всегда содержится в торжестве света над тьмой, то всё это очень напоминало появление вагона метро из глубины тоннеля. Сначала светящаяся точка, а потом она, постепенно разгораясь, уже слепит глаза. А поезд уже на перроне. День так же краток, как остановка поезда. Впрочем, как и жизнь. Не успеешь оглядеться, а в тоннеле уже лишь, как уголёк сигареты, краснеет стоп-сигнал последнего вагона.

Пожалуй, впервые для меня немножко приоткрылось индийское искусство. В этом смысле гид Юля оказалась опытным и профессиональным специалистом. За шесть или семь часов, которые мы провели в машине, нам был представлен пантеон индийских богов, рассказано о боге-хранителе, так сказать, боге-традиционалисте Вишну и боге-разрушителе Кришне. Есть ещё, конечно, и высшее, всё создавшее существо — Брахма. В общем, диалектическая триада, которой характеризуется и христианство, сохранена и царствует. У главного действующего лица — вернее, больше и активнее всех действующего лица триады, у бога Шивы,— есть десять перевоплощений, аватар. Аватары эти точно отвечают на запросы времён. Есть даже аватара, которая носит имя Будды. Шива принял это имя и эту сущность, чтобы проверить подлинность веры в индуизм верующих людей. Здесь, конечно, можно порадоваться поразительной изворотливости и самой древней религии, и её толкователей, готовых отвечать на любой вызов времени. Но сейчас героем рассказа не является не Будда...

Снова, как козы, спускаясь, пропуская этаж за этажом, по гранитным, как плиты на Аничковом мосту в Ленинграде, ступеням, на каждом этаже, казалось бы, покинутого храма можно было видеть небольшие пирамидки из осколков камней. Это до сих пор супружеские пары строят пирамидки, обращаясь с молением к Шиве послать им ребёнка мужского пола. Храм покинут, но бог ещё живёт в развалинах. Именно сын в дальнейшем должен поднести огонь к погребальному костру отца и матери. Лично у меня в этом отношении незавидная доля.

Второе, на что неизменно обращаешь внимание и на горé, и взбираясь к храму Шивы,— это постоянное, усиленное вполне, видимо, современной аппаратурой, пение. Совсем рядом с древнейшим храмом основного божества стоит огромный храм и одной его ипостаси — любимцу народа богу Раме.

Здесь всё традиционно: огромный двор, окружённый неприступными стенами, ворота, что-то вроде обелиска на входе, галереи для паломников, алтарь... Изнутри храма всё время слышатся пение и какие-то ударные, отбивающие прихотливый ритм. Это, эпизод за эпизодом, монахи поют «Рамаяну», все девять томов, и так, на протяжении чуть ли не тысячи лет,— служба, не прекращаясь ни на минуту. Монах-чтец меняется каждые два часа. Служба не прекращалась, даже когда пришли монголы. Здесь побоялись — незнакомый бог...

Существенный эпизод, который я пропустил, как раз касающийся монголов, а точнее, прихода в Индию мусульман.

Большинство больших храмов, которые я видел, исполнены по одному чертежу. Гранитный, ну каменный, низ, вся алтарная часть, внутренние залы, где выбиты в камне замечательные фигуры индуистского пантеона. Много каменных колонн, поддерживающих каменные перекрытия потолка. А на этом монументальном основании — знакомые по книгам и репродукциям многоярусные навершия. Они обычно делались из кирпича и чаще всего облицовывались керамическими пластинами. Здесь же стоят керамические фигуры, необходимые к данному случаю, богов и праведников. Видимо, это безумно смущало ранимую мусульманскую душу. Коран не разрешает реалистических изображений человеческого облика. Ну, кое-что удалось сбить и на нижних, «каменных», этажах. Но индивидуальная работа с непослушным, а часто очень упорным камнем тяжела, значительно проще пустить всё на поток. Технология была простая, но научно выверенная. Если в алтаре на пару дней развести костёр, а потом всё сооружение полить водой... И самому большому храму комплекса, и храму Рамы это довелось испытать... И храму, который мы рассматривали вчера, с каменной колесницей,— тоже.

Основное — не столько сохранить в памяти, унести на собственной сетчатке облик чужих стран и иного искусства, а пережить всё это. Переживания не стираются, в нужный момент они всплывают в душе соответствующим откликом. Поэтому дальше всё в схеме. Сильнейшие впечатления перекрывают более слабые.

Что же дальше? А дальше наша прогулка шла мимо банановой рощи, а за ней — храм тому предмету, ставшему неким символом возобновления жизни, при виде которого боярышни, героини романа Алексея Толстого, смущались. «А вы, девы, не косоротьтесь, лист у мужика фиговый». В силу особого, стыдливого отношения к этому предмету, вход в небольшой храм, похожий на цветочный ларёк, зарешечен. В обхват предмет больше бочки для горючего, на иностранный манер называемой баррелем. Обводы приблизительно те же, но чуть шире. Кому из-за решётки, когда мал манёвр для руки, удастся ухитриться и забросить монетку на узкий обвод — тот счастливец. Я оказался — тот!

В состоянии счастья я со своей группой и отправился осматривать другой гигантский, но уже действующий храмовый комплекс. Здесь что-то вроде монастыря. Идёт служба, толпы верующих берут входные билеты, здесь же дети. Обещали слона, который за денежку, которую получает не он, а служитель, творит благословение. Вернее, передаёт. Со слоном очень хотелось познакомиться, но слона увели купаться на реку. Показали, очень издалека, какую-то золотую маску, весящую шесть килограммов. Но самое главное — не тронутую монголами огромную одиннадцатиэтажную башню. Это, конечно, одно из чудес средневековой архитектуры. На стене, обращённой к Священному холму, где стоял небольшой храм Хануману, с лицом и раскраской маленького лицедея из храма Шивы, сохранились кое-какие поучительные позы и эпизоды, почему-то не шокировавшие завоевателей. Это некие фрагменты «Камасутры» — каменной поэмы о плотской любви. Правда, было высоковато, в деталях не рассмотрел. В Индии есть целый храм, посвящённый этой теме. Когда я впервые, лет сорок назад, побывал в Индии, продавались напечатанные на фотобумаге затёртые снимки некоторых знакомых по жизни сцен. Хотелось купить и привезти в Москву эти экзотические сюжеты как некое доказательство синхронности человеческого воображения, но привезти было «стрёмно». Я был тогда молодым специалистом. Очень надеюсь, что за тот крошечный отрезок жизни, который оставит мне судьба, мне удастся ещё этот храм увидеть.

Продолжая тему, должен поёрничать, что, видимо, из-за каменных любовных сюжетов этот храм облюбовали обезьяны. Они прыгают по стенам и выпрашивают бананы. Милые, естественные создания. Во дворе храма впервые за эту поездку я увидел скорченного от проказы или полиомиелита мальчишку, ползающего по каменным плитам. За что, Господи?

В семь часов мы были уже в отеле.

<...>

9 января, понедельник

...начал читать книжку Алисы Ганиевой; впрочем, я эту книжку почитываю уже несколько дней подряд. В её повести «Салам тебе, Далгат» совершенно замечательный язык. Сюжета, может быть, и нет, но есть и время, и столь любимый мною Дагестан. Ганиева, пожалуй, этой повестью становится лидером не только молодёжной русской прозы, но и безусловным лидером прозы дагестанской. Проза сразу существенно помолодела. Все эти описания стариков и старух, а я всё это раньше безумно ценил, объективно катастрофически обветшали. Жизнь вообще очень молодая штука. А если вспомнить прозу русскую, то Ганиевой удалось написать молодого героя без традиционных прибамбасов маргиналов в создании и поведении. Мы всё видим глазами весёлого и вполне современного парня, который не является моделью Сэлинджера или Миллера. Парень из ещё недавно советского Дагестана.

Книга Алисы вообще очень занятная. Здесь и результат, и высшие достижения, и истоки бытия писателя. Кроме небольшой повести, здесь ещё и очерки о Дагестане, воспоминания детства и молодости — быт и этнография. Дагестан, причём совершенно иной, тёплый, весёлый, живой. Не литературная фигура для упражнений в эпосе или фольклоре, а площадка для жизни и счастья. А молодёжь всегда хочет приключений и счастья. Если говорить о документальной части книги, то она подлинна и полна и современных, и очень старых подробностей. С точки зрения даже примитивного литературоведения сразу заметно, как написанный сначала документальный материал послужил основанием для повести. Разбирая вещи, связанные с молодостью автора, я сразу подумал, как много Алисе дали родители и советская застойная жизнь. А я вот, не выучив в молодости, всё учу и учу английский язык. Счастливые родители.

Но я не могу забыть, что при мне Алиса поступала в Литинститут на семинар В. И. Гусева и стала очень неплохим критиком. Я читал её статьи в «Новом мире» и других изданиях. Собранные вместе, они стали чуть ли не энциклопедией — по крайней мере, очень полным обзором современной молодой литературы. Ведь всё время думаю о своих ребятах, обязательно позову Алису к себе на семинар.

<...>

12 января, четверг

Вчера вечером — не ехать на общем автобусе, а в аэропорт взять такси. Наш отель чуть ли не последний в линии, значит, с нас и будут начинать, будем мотаться по всем курортным местам, пока не заберём всех, выезжать придётся чуть ли не за пять часов. Аэропорт маленький, только четыре стойки для регистрации. Автобусы должны приходить по расписанию. Но на такси можно приехать и чуть позже.

Такси, как я уже писал, по московским меркам очень дёшево.

Утром я поднялся рано, луна ещё гуляла по небесам. Чтобы потом с С. П. не создавать сутолоку в ванной комнате, отправился купаться на море. На берегу в ресторане, на террасе, охранники играли в домино или какую-то другую игру: стуки об стол и азартные выкрики разносились по всему берегу.

<...> Море было тёплым, но ласки никогда в море я не ощущаю. Море всегда вызывало у меня враждебные чувства. Это ещё более непонятная и неисследованная стихия, чем даже небо. Оно — прародитель и хранитель жизни. Если когда-нибудь на земле жизнь исчезнет, то возобновится она из моря.

Прощай, свободная стихия. Последний раз я искупался. В моём возрасте всегда неизвестно, не в последний ли раз в жизни.

Ну вот, пора выполнить мои гастрономические долги. На этот раз на завтрак пошёл и С. П. Я — тарелку ананасов, папайи и арбуза, всё это, как принято, простругано на кусочки и готово к немедленному употреблению. Дальше я обычно съедаю две средних пиалы йогурта. Потом такую же миску пориджа, а если говорить по-русски — овсяной, разваренной до однородной жидкой массы, каши.

С пориджа можно начать и другую тему. Как плотно английский язык прижился в многоязычной Индии. В Индии пять официальных государственных языков. Сейчас, с развитием туризма, когда-то для кого-то и враждебный, как язык поработителей, английский служит неоценимую службу. В любой школе с первого класса, кроме, так сказать, родного, «натурального», учат в том числе и английский. Это я невольно к тому, с какой легкомысленной быстротой наши бывшие национальные республики отбросили русский язык. А здесь проблема и миграции, и московских гастарбайтеров, и самой науки, торговли, обучения, в конце концов — уровня культуры этих стран. Хотите загибаться и быть странами второго сорта в мире, так ешьте своё сало, пейте свой провинциальный бальзам, ходите в своих тюбетейках, продавайте свой лавровый лист. Но здесь и наши управленцы хороши — тему не развиваю, о наших правительственных чиновниках и нашей «под себя» политике всё давно известно.

Но продолжим завтрак. Это ведь, кроме еды, прекрасное поле для наблюдений. А я ведь всё о соотечественниках. Когда-нибудь меня признают таким же русофобом и ненавистником современной России, как маркиза Кюстина. Соотечественников из интернациональной толпы выделить совсем нетрудно. Дамы к завтраку выходят в двух ипостасях: простушек в чём-то воздушном, прозрачном, почти в ночнушках; другой распространённый вид российской женщины за завтраком — ей как бы не додали. Лицо замкнутое и грозное. Это — матрона, как правило — мать семейства и бизнес-леди. Она одета в необъятные шорты и в руках держит полную тарелку. Её не обманешь, продукт она выбирает почти по его стоимости. Здесь обязательно поджаренная ветчина, какие-нибудь картофельные битки и «сладкий буфет». Такие дамы любят рассуждать на пляже о диете и фитнесе. Они надеются на специальные таблетки и готовы соблюдать диету «с завтра».

Русские немолодые мужчины все как один хотят, чтобы на заграничных курортах их принимали за иностранцев. Все они исключительно носят майки с лейблами разных стран мира. Ценятся — Филадельфия, Бали, Нью-Йорк, Австралия и другие труднодоступные из-за большой стоимости места. Мужчины, как правило, возмущаются, когда их не понимают таксисты или официанты в ресторане. Благородные люди... Пару дней назад один такой, несколько перекормленный, но в прекрасных шортах, мужчина поражался, да и возмущался, пожалуй, что таксист не понимает его богатого русского языка.

Мужчины не едят фруктов, редко едят овощи. Кухня для них — это сытность: ветчина за завтраком, омлет с ветчиной или сыром, хлеб, жареная картошка. На пляже эти мужчины пьют много пива, говорят о сортах виски, называя «вискарём» и бренди, а вечерами ходят в ближайшую лавочку за дешёвым, но прекрасным ромом «Старые монахи» — семилетняя выдержка, гонится, естественно, из сахарного тростника.

Я всё время себя окорачиваю в еде, стараюсь не ходить за ту сторону прилавка с блюдами, который распластался после планки «Nо vegetаblе». Там жарят яичницу — болтунью и глазунью, жарят блины с различной начинкой, там замученная на сковородке ветчина, как елей, источающая канцероген, и там огромный набор сладких блюд — Боже мой, как же на Востоке мужчины любят сладкое! Я всё время думаю о «сладкой стороне», как, наверное, евнух думает о гареме, и вспоминаю покойную Валентину: «Есин, не ешь варенье банками — наживёшь диабет». При диабете рекомендуют: ничего сладкого, ничего жирного, ничего жареного. Понятно?

С левой стороны прилавка, с разными названиями и с разными приправами, иногда в неожиданных сочетаниях — блюда, приготовленные из кукурузы, гороха, фасоли, картофеля, грибов, перца, помидоров, капусты и лука. За десять дней всё, естественно, надоело, но если прокрасться ещё дальше, к самой стене, то есть другое англо-американское изобретение — кукурузные, овсяные и прочие хлопья. Рядом стоят кувшины с горячим молоком. Обычно в Москве я пью молоко только жирностью в полпроцента, а здесь чёрт с ним...

Вкус молока и этих самых «шоколадных» хлопьев стоит у меня на губах все полтора часа до аэропорта. О такси я уже сказал. Шофёр, естественно, говорит на английском — значит, хорошо учился в школе. Они с С. П. болтают. Вся дорога, без единого просвета, застроена домами. Это богатые виллы, дома победнее, дома бедные, магазины, лавки, лавчонки. Всё это в зелени: кустарники, кусты, много пальм. Вот они здесь и живут, полтора миллиарда. Лишь несколько раз проезжаем мимо полей, в основном это рис, значит, в воде стоят женщины и высаживают в жидкую грязь нежные стебельки. Непрекращающаяся цепь домов — это, конечно, цепь городков и посёлков. Хаотичность — лишь видимость. Я уже на малых приёмах убедился, какой в Индии административный порядок и учёт.

О чём только не подумаешь, пока едешь на машине по дороге с левосторонним движением, когда правая нога инстинктивно всё время пытается нажать на несуществующий тормоз, и не напишешь, пока летишь почти семь часов в самолёте.

В гостинице мы почти каждый день меняли доллары на местную валюту: это на воду, чаевые, на ром «Старые монахи». Здесь нет никакой самодеятельности, каждый раз молодой портье составлял бумагу, платил нам строго по курсу и выдавал квитанцию. Ощущение, что в Индии компьютер работает как ни в какой стране мира. Не успел пообедать в пляжном ресторане, достаточно назвать номер своей комнаты — счёт уже на рецепции. И всё точно так же — быстро и точно — в аэропорту.

На подъезде вдруг огромный лагерь жалких палаток. Самый нищенский быт, крыты эти хижины тряпьём, полиэтиленовой плёнкой, промасленными пакетами. Всё вокруг усеяно этими самыми рваными пакетами. Если Индии когда-нибудь суждено будет пропасть, она утонет в полиэтилене.

На подъезде к аэропорту наш водитель, всё время ехавший в обычной рубашке, надел форменную куртку — полиция может оштрафовать. Дальше всё привычное: действительно небольшой аэропорт, четыре стойки, быстро работающий паспортный контроль, ещё пока беззаботные лица пассажиров — посмотрим, какими они будут в Москве. Тесный, маленький отвратительный магазин беспошлинной торговли. Здесь, будто всё время испытывали жажду, наши туристы накинулись покупать спиртные напитки. Женщины встали в очередь в ларёк, где продавались косметические кремы и притирания...

13 января, пятница

Кажется, вчера я всё же немножко простудился. Всё прошло довольно удачно. С небольшим опозданием приземлились. Что-то у нас всё же меняется. Очень быстро и прошли паспортный контроль, и получили багаж. Уехать из Шереметьево теперь тоже проблем не существует. Видимо, даже очень состоятельные люди предпочитают ездить не на машине через пробки, а электропоездом от Белорусского вокзала. Скоро и эта проблема из моих дневников уйдёт. Довольно долго на Белорусском ждали шофёра, некоего подрабатывающего узбека, который регулярно возит нас к электричкам на Белорусский или на Павелецкий. Тут я немножко и простудился, но утром принял «ТераФлю» и, кажется, пришёл в норму. Сегодня иду на показ мод к Зайцеву. Главное — мне обещаны «закулисы». Возможно, опять придётся писать: уже прошло пять лет, и у Зайцева снова грядёт юбилей.

<...>

С Николаем Головиным мы договорились, что я приеду что-то к пяти, мне покажут закулисье Дома моды, покажут суматоху «предпоказа», изнанку и кухню. Так оно и получилось, я даже содрал и сохранил бумажку, в которой были расписаны все выходы манекенщиц и манекенщиков. Сначала шли сгруппированные фамилии модных «эскадронов», мужских и женских. Названия тем показов были такие: «Женские пальто», «Мужские пальто», «Нарядные женские комплекты», «Меха», «Серые мужские костюмы», «Вечерние комплекты», «Нарядные костюмы», «Роскошный вечер», «Невеста». Потом шёл раздел «Финал». Это выглядело так:

Потом идёт самая фантастическая фраза:

Толпа ребят в сером. Проходят толпой, назад по одному. Четвёрка ребят в вечерних костюмах. Вперёд и назад четвёркой. Пятёрка девочек. Идут вперёд клином, назад по одной. Пятёрка девочек. Идут вперёд клином, назад по одной. Смена музыки. Выходит наружу ручеёк из остальных девочек и остаётся на сцене. Выходят Ромаха с шефом и идут вперёд. Девочки выстраиваются в коридор по парам. Выходит четвёрка в нарядных костюмах по логотипу и в случае необходимости помогает шефу с цветами. Отвал через центр по одной.

Всё это я, перед тем как добыть эту бумажку, наблюдал из зала. Одновременно делая небольшие заметки в записной книжке. Что здесь главное, понять, конечно, трудно, но неимоверно притягательное в каждой зайцевской коллекции имеется. Здесь надо сразу сказать, что по своей сути, по тому, как он видит человека, Зайцев абсолютно и подчёркнуто русский художник. Ах, как недаром он родился в Иванове. Но и, как русский подлинный самородок, всё же выбился в самые верхние уровни жизни. Второе — это, конечно, его внутреннее видение как художника сосредоточено не на фойе Большого театра, позванивающего подлинной бижутерией, не на модных концертах и эстраде, а в первую очередь — дальше скажу парадоксальное — на городских окраинах. Всё очень ярко, красочно, но не из самых дорогих тканей и с очень простым покроем. Я невольно сравниваю его с другим, так сказать, парадным и официально признанным модельером. Если бы всё же Зайцеву доверили одеть армию, то уж наверняка бы она не замерзала — вот и ещё один момент, связанный с происхождением и видением художника.

В итогах зайцевского времени есть и ещё одна символическая деталь. Ну, мы, конечно, иногда все по утрам видели замечательную передачу по первому каналу «Модный приговор». Сейчас её прекрасно ведёт историк моды Васильев. Я-то помню, как всё это лет пять или года четыре назад начиналось. Зайцевский помощник и мой приятель Николай Головин ещё только выбивал у телевидения график и какие-то своего шефа деньги — о деньгах чуть позже, хотя разговор о них — не панское дело,— а Зайцев тем временем точил концепцию. Потом, когда я увидел первые передачи, я внезапно встретился со своею старой знакомой и замечательным знатоком культуры, бывшим министром Натальей Дементьевой. Она тоже только что эти передачи видела. И, захлёбываясь, мы стали говорить об этом. То, сё, сё, то, и наконец — о невероятном социальном смысле этого проекта. Это ведь не сшить балахон для звезды или скроить из обрезков ткани эстрадное платье для исполнения под фанеру. Научить развращённое модными глянцевыми журналами поколение одеваться достойно. Я опять почему-то вспомнил наших подмосковных и московских девочек с окраины. Милые, будьте красивыми.

Собственно, этим показом начинается юбилейный, пятидесятый год работы Зайцева в искусстве. И здесь приходится итожить всё и говорить о том, что Зайцев-модельер невольно затушёвывает другого Зайцева — художника. Мне ли не видеть то, что подпирает творчество великого, по крайней мере — самого знаменитого модельера России! Мой дом тоже завален коробками с рукописями, папками с неразвёрнутыми мыслями и картотечными ящиками с выписками. Я отчётливо понимаю, на чём стоит моя романистика и публицистика, да и педагогика. Так вот, за, так сказать, ярким и нарядным зайцевским подиумом стоят невероятные и, похоже, ежедневные зайцевские штудии.

Видимо, тот огромный очерк, который я написал о нём пять лет назад, дал мне некое право заглянуть в зайцевские тайники и лаборатории. В огромном Доме моды несколько комнат заняты зайцевским живописным архивом. Ну конечно, здесь есть и эскизы к спектаклям, и наброски со ставшим потом классическим имиджем многих артистов и эстрадных групп. Первый балахон нашей, как любят выражаться на НТВ, примадонны сшил и нарисовал Зайцев, первый облик артистов ещё молодой и тогда «революционной» «Машины времени» хранится в тех же запасниках. Но там же ещё и две огромных коллекции — это живописные видения художника и серия его фотографической живописи.

В своё время первую свою премию я получил в тридцать с небольшим за фотографию. За неделю я, любитель, снял альбом о воюющем Вьетнаме. Это потом я понял, что писатель и фотограф — это две разных профессии. Но понимание, как ставить свет и что такое тень, что такое мимолётное и мгновенно возникающее, осталось. Зайцев свои удивительные фотографические картины компонует из своих же, с подиума, моделей и аксессуаров своей профессии. Я здесь вспомнил Рембрандта, так любившего в счастливые годы своей профессии покупать дорогие восточные ткани, причудливые раковины и изысканные сосуды. Эти фотографические полотна, в которых земные модели так же, как и в искусстве живописи, перевоплощены в символы, ближе всего недавно показанному у нас Караваджо. Зайцев, видимо, видел его много раньше нас.

Кажется, мне вообще невероятно в жизни повезло: сейчас в Бахрушинском музее открывается выставка, связанная с юбилеем Юрия Григоровича, я о нём тоже писал, в том числе и статью в его юбилейный каталог, но вслед за нею будет открыта выставка работ Зайцева. Я с некоторой грустью смотрел на огромную груду замечательных работ, из которых для выставки отобрана лишь малая толика. О, исконное наплевательское отношение к работающим рядом с нами гениям! Куда всё это денется позже? Я отчётливо вижу, как наследники довольно быстро ликвидируют мой большой архив, расчищая пространство для жизни. Что интересно — сейчас не делают никаких движений музеи. Ну, наверное, в ивановском музее что-то хранится. В своё время Майя Плисецкая сумела передать свой архив в ЦГАЛИ, ей повезло. Но ведь и из государственных архивов пропадают документы, как пропали несколько страниц блоковского «Возмездия». В этом смысле — грустные итоги.

После показа состоялся «для своих» небольшой фуршет наверху, в служебных покоях. Как всегда, колбаска, фрукты, орехи, вино. Что-то попивала молодёжь. Внучку маэстро я уже знал, а здесь был ещё и замечательный паренёк, его внук — Антон. Антон за столом как-то крепко выдавал одному из прихлебателей.

Самое сложное мне в моей будущей статье будет написать финал.

<...>

17 января, вторник

Меня всегда удивляют мои ученики, которые часто жалуются: я бы написал и роман, и пьесу, и рассказ, но нет сюжета, нет, говоря профессиональным языком, информационного повода. Поводов и сюжетов всегда тьма. Вон Достоевский написал «Бесов», возбудившись от газетной заметки. Я пишу, собирая иногда разные сведения, в надежде, что кто-нибудь «возбудится» от моих наблюдений. А вот и повод, чтобы организовать ещё один сюжет.

Итак, Борис Березовский, наш лондонский сиделец, обратился к патриарху Кириллу, видимо, полагая себя общественным деятелем, с обращением инициировать бескровную, так сказать, духовным путём, смену власти. Об этом сказала утром любимая радиостанция. Ну что здесь скажешь, когда человек, богатый мамоной, обращается к человеку веры и духа. Значит, соизмеряет духовные и нравственные потенциалы. В связи с этим — ах, как мне бы хотелось обойтись без такого привычного в моих записках выражения «в связи с этим», но как по-другому соединишь почти несоединимое? Соединяю. В связи с этим вспомнил я одно местечко из доклада Евгения Примакова — из его доклада в «Меркурий-клубе».

«Несомненный интерес представляет собой «процесс года» — так бы я назвал лондонский суд, разбирающий иск Березовского к Абрамовичу. Меня, я уверен, как и большинство соотечественников, потряс обмен признаниями на лондонском суде. Абрамович заявил, что поэтапно выплачивал Березовскому 2,5 миллиарда долларов за то, что тот обеспечивал ему «крышу». Об уровне этой «крыши» говорят показания Абрамовича, что он может назвать своим другом бывшего главу администрации президента Александра Волошина. Подтверждением этих слов является появление в суде и выступление Волошина в пользу Абрамовича.

Березовский, в свою очередь, утверждает, что он придумал и «пробил» схему нефтяной компании «Сибнефть», как известно, образованной указом президента Б. Н. Ельцина на базе одного из самых современных советских нефтеперерабатывающих заводов в Омске и богатейшего месторождения «Ноябрьскнефтегаз». Всё это, по словам Березовского, было выкуплено Абрамовичем за 100 с лишним миллионов долларов, полученных в кредит. В дальнейшем тот продал тому же государству компанию за 13 миллиардов долларов. Березовский подал иск, претендуя на часть этой суммы, т. к. он, по его словам, был акционером «Сибнефти». Абрамович отрицает это, и тут всплывает ещё одна своеобразная «деталь»: владельцы крупнейших компаний не значились их акционерами. Отсюда прямой вопрос: а вообще платили ли они налоги государству?»

<...>

18 января, среда

Опять приходится начинать с газетной информации. Утром вынул из ящика газету. На первой странице: «Проект. Минюст избавит российские законы от норм времён СССР. Советское на вынос». Не читая ещё статьи, подумал, что этого надо бы простым гражданам остерегаться больше всего. Уже практически вынесли бесплатное высшее образование, бесплатную медицину, бесплатное распределение жилья, бесплатное курортное обслуживание, полярные надбавки к зарплате и много другое. Писателям и людям творческого труда надо остерегаться «выноса» их льгот на дополнительную площадь. Эту льготу утвердили ещё, кажется, в 1937 году.

Из других газетных новостей — это «Литгазета», которая напечатала несколько статей о нашем премиальном процессе. В том числе и разгромную статью на новое произведение собирательницы почти всех наших премий Ольги Славниковой. Всё это достаточно убедительно. Вообще-то можно только поражаться, с одной стороны, бесстыдству писателей либеральной клики, с другой — грустной лояльности, с которой наши писатели разумного патриотического лагеря относятся к их творчеству. Всё находим какую-то закономерную справедливость.

<...>

19 января, четверг

Закончил перепечатку рукописи и что-то вписывал в дневник — и так почти весь день. А в пять встретился у подъезда с С. П., и поехали в Дом Союзов. Мише Ножкину — семьдесят пять лет. По этому поводу — огромный, на три часа, вечер с поздравлениями, подарками, горой цветов и возвышенных слов. Вечер вёл сам Михаил, много пел, сердечно и талантливо, как всегда, пел. По большом счёту, одной строчки: «Я так давно не видел маму» — было бы достаточно, чтобы уже попасть в историю литературы. Но оказывается, что и шлягер моей молодости: «Опять от меня сбежала последняя электричка» — это тоже дело его рук.

<...>

Дома я уже был что-то в десять часов. Принялся готовить и смотреть телевидение. Сражались два кандидата на должность президента — миллиардер Михаил Прохоров и коммунист Геннадий Зюганов. Зюганов талдычил всё одно и то же. Кое-какие зюгановские заготовки я уже слышал. Значительно интересней говорили его ассистенты. В частности, любопытен был пассаж о продаже Прохоровым какого-то металла за рубеж, теперь у нас он стоит во много раз дороже, чем прежде. Припёрли его к стене «залоговыми аукционами». Кстати, было сказано, что свою собственность многие олигархи приобрели по стоимости в два-три процента от её подлинной. Очень заискивающе и подобострастно к хозяину выступал прохоровский «ассистент» Ярмольник. Я понимаю, подадут, но зачем так уж унижаться? Кажется, Прохорову помогала наша выпускница Ксения Соколова. Блестящая была девушка. <...>

22 января, воскресенье

К семи часам поехал на творческий вечер Александры Николаевны Пахмутовой в Большом зале Московской консерватории. Естественно, были, как говорится, все... Я, кстати, оказался в консерватории впервые после ремонта. Мне показалось, что она выглядит лучше, чем «реставрированный» Большой театр. Больше строгой подлинности, вкуса. Хорошо всё, кроме туалета, который почему-то перенесли вниз, в вестибюль. На том месте, где раньше был мужской туалет, теперь буфет.

Что сказать о самом концерте? Такой помпы и собрания сил я уже давно не видел. Симфонический оркестр Министерства обороны, хор Свешникова, хор консерватории, концертный рояль, за которым сидела сама Ал. Ник. Ну, естественно, просто гора цветов, и если бы их постоянно не убирали, из-за них не очень высокую Ал. Ник. просто не было бы видно. О шлягерах былых времён не говорю, они всем известны и стали частью нашего сознания, но было несколько новых песен, написанных буквально накануне, которые, как и прежние мелодии, истомили душу. Вот тебе и ответ, стареют ли большие таланты.

Из бытовых наблюдений: мне показалось, что Ал. Ник. переживала за мужа Николая Добронравова, который сидел на самом почётном месте, на проходе шестого ряда, по соседству с директором консерватории Алекс. Серг. Соколовым. И она так была рада, когда в каком-то месте зал устроил овацию и ему. Много было молодых певцов, с прекрасными голосами; правда, не всегда они дотягивали до скрытого трагизма, который во многих пахмутовских песнях. Но всё равно пели все замечательно, а особенно старая гвардия — Кобзон и Тамара Гвердцители.

Так уж получилось, что хотя у меня и было два билета, но ни С. П., ни Жуган, которые были на это событие ангажированы, со мною не пошли, однако взамен я получил удивительного соседа, который вполне искупил отсутствие моих друзей. Рядом сел Валера Белякович, одетый, как всегда, в какую-то рубашонку, потёртые джинсы, похожий не на народного артиста России, а на рабочего склада, но, как и всегда, с удивительно точной оценкой в искусстве. Здесь он довольно многое откомментировал.

В перерыве Валера рассказал мне удивительную историю. В день землетрясения в Японии и аварии на станции «Фукусима» он в Японии вёл последнюю репетицию спектакля «Гамлет». Сам он в этом спектакле играл Полония. И у него в момент одной из смертей по ходу спектакля должны начинать трястись и двигаться колоны, как лес, который двинулся в «Макбете». Валерий всегда требовал, чтобы это было сделано достаточно интенсивно, но тут вдруг он увидел, что колоны ходят ходуном, цепи трясутся и звенят. Это было землетрясение.

Я, конечно, не утерпел и спросил Беляковича: ну а как премьера спектакля? Оказывается, спектакль состоялся. Отменили поезда, зрителей, кроме двоих, на спектакле не было. Для них и играли.

23 января, понедельник

Утром, спокойно приготовившись жарить себе на завтрак сырники, я включил радио и понял, что ставшее привычкой в последнее время нежелание смотреть телевизор сыграло со мною дурную шутку. Уже почти два месяца не езжу на дачу, а там всегда в субботу был просмотр «разоблачительных» программ по кино. Здесь же, оказывается, пока вчера я наслаждался концертом Пахмутовой и сладостным общением с Валерием Беляковичем, я пропустил потрясающую передачу по всё тому же разоблачительному НТВ. Они, оказывается, дали подборку сюжетов, как и где наши замечательные либералы и подлинные демократы проводили Новый год. Судя по тому скрипу, который раздавался со стороны «Эха Москвы», передача была невероятно ударной. Защитники народа и их личная жизнь. Если получится, я сюда чуть позже вставлю конкретный материал. Вот, кажется, переработка телевизионных сюжетов в комментарий.

«Не успели отгреметь последние праздничные салюты в честь Нового, как его ещё называют — «эпохального», 2012-го, как уже появились первые сообщения об отдыхе известных политических и не только деятелей России. Очень наглядно эту информацию преподнёс канал НТВ. Представители отечественного шоу-бизнеса, политики и даже нашумевшей за последнее время оппозиции провели праздник где угодно, но только не в самой России. Получается весьма интересная и отчасти даже пикантная ситуация. Знаменитости нашей страны, крича с экранов телевизоров и заголовков газет о своей пламенной любви к нашей Родине, предпочитают встречать праздники не дома, а за бугром, причём чем дальше, тем лучше. Не знаю, случайно ли, но первая ассоциация у режиссёров программы указывает на празднование 80-летнего юбилея М. С. Горбачёва в Лондоне. Видимо, мода первого президента праздновать дни рождения подальше от столицы была с лёгкостью подхвачена и «бравыми оппозиционерами». Президент канувшей в Лету сверхдержавы празднует свой юбилей в цитадели геополитических соперников России. Туманный Альбион для них, судя по всему, имеет свою специфику.

Всем нам хорошо знакомый блогер Алексей Навальный, изрядно пошумев на площадях и проспектах нашей столицы, тоже не стал исключением и отпраздновал Новый год, как и положено, в солнечной Мексике, ненароком залетев на огонёк в Нью-Йорк. Ну да ладно, у нас всё-таки демократия, летай куда душе угодно, были бы деньги, как говорится. Но одно дело, когда какая-нибудь светская львица, вроде Ксении Собчак, летит в Куршевель, и совсем другое, когда страстные «любители» и «защитники» народа проводят там значительную часть своего времени. Вот, например, очень уж примечательна позиция оппозиционеров Б. Немцова и Е. Чириковой. Первый празднует Новый год на островах, катаясь на сёрфинге. А защитница Химкинского леса, в свою очередь, путешествует по филиппинским джунглям. И после отдыха они дружно идут на поклон в посольство США, к новому послу г-ну Макфолу, уже успевшему «отметиться» на Украине и в Грузии. Надо полагать, ходили они думы думать о России-матушке, как же ей, бедной и несчастной, дальше жить. Так, по крайней мере, утверждают оба наших героя. Немцов, как выяснилось, просто очень любит отдыхать на море. Теперь понятно, откуда у него такой «серьёзный» багаж знаний относительно строительства олимпийских объектов в Сочи.

Отдельно стоит сказать и о реакции Евгении Чириковой на простой вопрос корреспондентов: «Цель вашего визита в посольство США?» Ответ был более чем прозаичен, позволю процитировать: «Я иду, чтобы у нас начал работать закон». Что ж — картина маслом! Законы Российской Федерации смогут заработать только при условии посещения представителями оппозиции органов дипломатической службы иностранных государств. Звучит, по крайней мере, странно, не находите?»

Сырники уже были замешены и ложились на сковородку, но тут последовали удивительные вести. В первой выборке документов с подписями в поддержку Явлинского на выборах президента обнаружилось двадцать шесть процентов неточностей при норме в пять процентов. Но у Явлинского есть ещё шанс, потому что у него есть большое количество «страховочных» подписных листов, и это даёт возможность провести экспертизу второй выборки. Ну, естественно, по этому поводу радиостанция тотчас же устроила опрос и голосование. Среди устно «опрошенных» один из слушателей прямо сказал, что Явлинский врун и обманщик. Вспомнили здесь его старое утверждение, что в юности он был чуть ли не боксёром, и его программу «500 дней». Но была ещё одна новость. «Эхо», «Огонёк» и несколько других близких по духу организаций организовали свой рейтинг самых влиятельных женщин России. Забавно, что в нём на одном из первых мест — прелестные балаболки Ксения Собчак, Миткова, Сорокина, Юлия Латынина, Тина Канделаки. А также дамы-тяжеловесы — Матвиенко, Тимакова, Набиулина, Голикова, Батурина. Не услышал я только имени Анфисы Чеховой.

Но это всё, с точки зрения моего внутреннего мира, совсем не основные события дня. Утром я прочёл замечательную статью Александра Разумихина в «Нашем современнике», а вечером ходил в театр Станиславского и Немировича-Данченко — там «Каменный цветок» в честь юбилея Григоровича, ему восемьдесят пять лет. К сожалению, мэтр накануне так заболел, что пришлось отменять не только сегодняшний его визит в театр, но и поездку в Японию, которая должна была состояться через два или три дня. Теперь я несколько дней, пока Григорович не поправится, буду волноваться. Попутно: к нынешнему юбилею Большой театр выпустил новый буклет о мастере — здесь повторно напечатаны моя статья о нём и английский её перевод.

На меня спектакль произвёл на этот раз ещё большее впечатление, чем раньше. Ну, конечно, самое главное — это музыка Прокофьева, она грандиозна, и, слушая её, начинаешь понимать второсортность современных композиторов. Как обычно, во время спектакля пришло несколько мыслей. Во-первых, конечно, что создана вся эта удивительная хореография молодым человеком в тридцать лет. Вот когда так интенсивно работаем, тогда и живём до восьмидесяти пяти, и, дай Бог, он ещё будет жить долго и долго. Но вот балет-то уже живёт пятьдесят пять лет. Во-вторых, я подумал, какое счастье, что это удивительно русское сочинение возникло. Сегодня ничего подобного уже невозможно — русские корни стираются. А теперь это всё, как балеты Петипа, станет неким эталоном, который будет тиражироваться, изменяясь, многие годы. Это особенность классики, она становится самой жизнью. Ну а в-третьих, здесь сконцентрирован весь Григорович. Здесь и «Спартак», и «Иван Грозный». Но каков слом после первых сцен к полуабстрактным построениям картин «в горé»! Как это было невероятно, просто обжигающе, современно. Здесь я тоже увидел поиски времени. В шестидесятые и искали русскую идентификацию, и возникали новые тенденции в поисках элементов в физике и химии.

<...>

24 января, вторник

Уже несколько раз я слышал, как наша интеллигенция возмущается некой репликой Путина по поводу Бориса Акунина. Покопался в Интернете и наконец нашёл. Вот как в Интернете это выглядело.

«Писатель Борис Акунин (Григорий Чхартишвили) участвует в акциях протеста, поскольку является этническим грузином. Об этом на встрече с главными редакторами российских СМИ заявил премьер-министр Владимир Путин. «Понимаете, люди ведь действуют по самым разным соображениям. Вот, например, мы все любим писателя Акунина. Он пишет очень интересные, для меня, во всяком случае, вещи. Это экранизируется. Он, насколько мне известно, этнический грузин. Я понимаю, что он мог не воспринимать действия России во время известного кризиса и событий на Кавказе, а по сути — вооружённой борьбы между Грузией и Россией, когда Россия вынуждена была защищать юго-осетин и наших миротворцев, на которых напали и просто убили»,— сказал Путин».

А дальше это выглядело так.

«О национальности Акунина Путин заговорил в контексте разговора о диалоге между властью и оппозицией. Он заявил, что готов встретиться с общественными деятелями, участвующими в Лиге избирателей, однако, по его словам, «приглашение к диалогу остаётся без ответа». Главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов спросил Путина, почему бы ему не встретиться с членами Лиги избирателей. «Я не исключаю. Мы готовы, и я лично готов, и мои коллеги готовы с ними встретиться и поговорить. Не один раз приглашали, кстати сказать, некоторых из тех коллег, которых вы назвали сейчас пофамильно. Не один раз, ни разу не пришли»,— сказал Путин».

Здесь же я нашёл и занятный текст самого Акунина, достаточно обидно высказавшегося о нынешнем премьер-министре.

«Неизбежно возникнет ситуация, когда низы больше не хотят, верхи вконец разложились, а деньги кончились. В стране начнётся буза. Уходить по-хорошему Вам будет уже поздно, и Вы прикажете стрелять, и прольётся кровь, но Вас всё равно скинут. Я не желаю Вам судьбы Муаммара Каддафи, честное слово. Откосили бы, пока ещё есть время, а? Благовидный предлог всегда сыщется. Проблемы со здоровьем, семейные обстоятельства, явление архангела. Передали бы бразды преемнику (по-другому ведь Вы не умеете), а уж он бы позаботился о Вашей спокойной старости»,— пишет Акунин».

И здесь подумаем: имеем ли мы право на человеческую обиду? Кстати, всю эту композицию я решил выписать лишь после того, как сегодня же услышал, с какой настойчивостью по «Эху» говорили о том, что на табличке в Ростове-на-Дону убрали слово «евреи» и, кажется, слово «холокост». Я знаю, что многие это понятие отрицают. Про себя этого сказать не могу. Но если действительно именно здесь было уничтожено семнадцать или двадцать тысяч евреев, то почему об этом не писать? Вызванные по телефону ростовские власти и зам. председателя думского комитета Тамара Плетнёва коряво и плохо оправдывались. Всё нажимали, что, дескать, и русские, и евреи — это граждане СССР. Тогда вопрос и к белым, и к красным: почему из паспортов убрали графу «Национальность»? Всё это, как некую двойную игру, я связываю и с проблемой Путин — Акунин. И если все — граждане СССР, то почему же во время семидневной войны — я тогда работал на радио — все мои интеллигентные знакомые и сослуживцы ходили с горящими глазами: «Как наши намылили арабам шею!»? А ведь тогда СССР поддерживал именно арабскую сторону! Кого сейчас поддерживает Акунин?

Мне кажется, что сейчас несколько человек, так героически поддерживающие оппозицию и создающие Лигу защиты избирателей,— это Акунин, Улицкая, Быков — в первую очередь поддерживают свои книжные продажи.

В «РГ» утром прочёл гороскоп на Стрельца — это мой знак: «Вам нужно принимать события и людей такими, какие они есть,— с их достоинствами и недостатками». Я и принимаю все события: стало известно, что Б. Н. Тарасову всё же продлили срок его ректорства — ну и слава Богу, не будет этой трёпки с выборами. Отмечу только, что добивался он этого до последней минуты — какой удивительно цепкий человек до власти! Второе, что тоже надо принять: привезли наконец книгу о Вале. Издали её превосходно. Двадцать пачек уже привёз домой. Ура!

Из событий дня — побывал на презентации двадцатого тома «Русского архива». Проект этот, конечно, грандиозный. Затеял его в самом начале перестройки Алексей Налепин, которому посчастливилось оказаться одноклассником Никиты Михалкова. Я знаю этот проект и тома «Русского архива» много лет, чуть ли не с самого начала. Очень жалею, что не начал в своё время его собирать. В частности, когда кое-что мне понадобилось для романа «Твербуль», я обратился к Алексею и тут же получил искомый том.

Состоялась презентация в Историческом музее. Впервые я заходил в музей не через парадный вход, а через служебный, от «хвоста лошади Жукова». Сразу же восхитился порядку и строгости музея. Служебный вход устроен таким образом, что при желании можно снять несколько рам и вкатить сюда хоть баллистическую ракету. Никаких ступеней, а покатый каменный подиум. Не успел переступить через порог, как тут же меня поразил какой-то объективный порядок, свойственный настоящей науке. По бокам широкого прохода стояли половецкие каменные бабы — и много, оставили голой половецкую степь,— и за стеклом, видимо перевезённый из соседнего здания Московской думы, где раньше располагался музей Ленина,— известный и узнаваемый ленинский автомобиль. Царские-то кареты и возок Петра Великого в экспозиции — это уже само собой.

Народа было много — «ведущие специалисты архивов, музеев и академических институтов России» — и я сразу же почувствовал, что оказался в своей атмосфере. К сожалению, был без записной книжки, поэтому кое-чего не зафиксировал. Но зато помню, как Никита Михалков рассказал, что с Налепиным играли в самодеятельности что-то по «Молодой гвардии». И вот тут Никита, к ужасу директора школы и преподавателей, на сцене начал стрелять из стартового пистолета, который он «изъял» у своего великого отца. Совершенно удивительным было выступление Сигурда Оттовича Шмидта, которому уже сильно за девяносто. Он пришёл своим ходом, да ещё с какой-то академической комиссии, но какая память — всё до фамилии и имени-отчества! — какая ясность ума! В частности, среди многого он говорил о дворянской культуре, которая, в принципе, позже оказалась разночинной. Ведь в России каждый, кто оканчивал в то время высшее образование, получал личное дворянство. В том числе, говоря о дворянской культуре, академик Шмидт говорил о декабристах, движение которых сейчас подверглось критике. Говорил о значении их дела, которое послужило нравственным идеалом для нескольких поколений. Здесь был приведён интересный пример. Недоросль Фонвизина и декабристы — это люди почти одного поколения. Шмидт особо сказал о статье в некой центральной газете, в которой было сказано, что, дескать, царь был такой милосердный, что казнил только пятерых мятежников. Вспомнил академик и последовавший на такую экстравагантную точку зрения ответ. Автор статьи — отвечал, если мне не изменяет память, А. М. Турков — достаточно убедительно «прополоскал» эту царскую милость. Прелестно на этой пресс-конференции выступил сравнительно молодой исследователь Константин Писаренко. Это о происках Франции, которая в 1748 году чинила «неудобства» России. История всегда повторяется в своих основных, векторных действиях. Но как плохо мы её, под влиянием однотонного преподавания, знаем. До сих пор в честь плохо упоминаемого как гонителя Пушкина Александра Бенкендорфа в Голландии устраиваются какие-то конференции и сборы. Он освобождал во время войны 1812 года их города. Названия городов не записал.

<...>

27 января, пятница

Утром ездил в РИА «Новости», там состоялась пресс-конференция по поводу очередной инициативы Путина. К своему, видимо, удивлению, Путин обнаружил, что уровень чтения и, соответственно, культурный уровень нашей молоди резко снизился. В связи с этим наш будущий президент внёс свежую, на этот раз культурную, инициативу. Необходимо составить список из ста книг, которые должен прочесть школьник. Естественно, наши средства массовой информации на этот импульс с необыкновенной скоростью откликнулись.

Ну, конечно, меня в первую очередь, когда позвали, удивила не инициатива Путина, а сама обстановка в здании. На каждом повороте по роскошной девочке, которые все как одна в красных чулочках и форменных платьицах. Не в том мире живу я сам! В своё время я помню, как с помощью И. Волгина мы составляли список произведений, которые, по нашему мнению, должен знать абитуриент, поступающий в Литинститут. Но здесь формализация имела право: поступление именно в то учебное заведение, в котором занимаются литературой. Здесь, наверное, другое — совершенствование школьной программы. Либерализм в культуре ни до чего хорошего не доведёт.

В пресс-конференции участвовали милая девушка — кажется, лучший учитель русской литературы, Максим Замшев, который очень славно научился говорить — округло, а иногда и содержательно, Витя Ерофеев, борзый волк эфира, и я. Первым мне слово и дали. Я как-то, по своему обыкновению, повернул всю дискуссию в другую сторону. Список, дескать, списком, его всегда можно будет составить, но главная фигура в школе — это всё же учитель, и от него в первую очередь всё зависит. Если учитель будет копать, чтобы прокормить семью, картошку и брать лишние уроки, чтобы подработать, а не занимать своё свободное время повышением квалификации, то ничего путного из этого не получится. Опять вспомнил Серафиму Петровну Полетаеву, свою первую учительницу, и Ирину Хургину, которая преподавала нам литературу в седьмом классе школы рабочей молодёжи.

Днём заезжал в институт, отослал несколько книг о Вале и кое-что положил на проходной. Вечером опять пёк пирог по рецепту Богородицкой. Закончил и отослал Лёне Колпакову очерк о Зайцеве. Моё время на кухне делится между плитой и радио.

По радио, а я слушаю только одну станцию, активная и упорная пропаганда против Путина. Вчера вечером, правда, Медведев, встречаясь с журналистской молодью на факультете в МГУ, сказал, что последние выборы в Думу были самыми чистыми, но, ссылаясь на некоторые другие нарушения, либералы утверждают, что и выборы президента будут такими же. От выборов на должность президента по совершенно, видимо, формально справедливым мотивам отстранили Явлинского. У нас, конечно, странно воспринимается закон. Если он не в твою пользу, то это обязательно «политическая составляющая». Ещё есть хорошее слово «провокация», но это, как правило, возникает, если налицо обычное воровство. Так вот, ещё одна «провокация». Кого мы выбираем! Из Интернета:

«В Москве задержали депутата совета муниципального образования округа номер 54 Санкт-Петербурга, при котором обнаружили кейс с 30 свёртками гашиша общим весом примерно три килограмма. Об этом 27 января сообщается на сайте Следственного комитета РФ. 32-летний депутат Дмитрий Лариков был задержан в ночь на 26 января у дома 43 на Митинской улице. Задержание производили сотрудники управления Госнаркоконтроля по Московской области».

Я не забыл, кстати, и сейфа госпожи Слиски, заместителя председателя Госдумы.

29 января, воскресенье

Около пяти по Москве я со своим вечным спутником С. П. уже в Израиле, в Эйлате. Студенческие каникулы заканчиваются, что-то хочется увидеть и ещё: деньги, конечно, значат многое, но далеко не всё. Может быть, мы, на моё астматическое счастье, смылись от жестоких морозов, которые пришли в город. Итак, Эйлат, небольшой город и порт, о котором часто упоминает пресса. Аэропорт небольшой, одноэтажный, но и самолёт тоже не самый крупный «Боинг».

В Москве нас предупреждали, что будет крупный шмон, досматривают не только ручную кладь, но и багаж. Предупреждали: будьте внимательными и вежливыми, при досмотре всё терпите. Рассказали даже анекдот, будто бы один паренёк, когда его спросили, почему у него в багаже так много презервативов, лихо ответил в том смысле, чтобы, дескать, сношать в Израиле всех евреев. Фраза, конечно, была позаковыристее. Его не пустили, развернули обратно. Но, к нашему удивлению, вещи подали на ленту транспортёра почти мгновенно, а таможенники только лениво сопели и даже не взглянули в нашу сторону.

Естественно, все говорят по-русски. Шофёр, очень немолодой человек, всё время заводивший в нашем маленьком автобусе Моцарта и Баха, сразу предупредил, что повезёт нас длинной дорогой, потому что более короткий путь закрыт, он проходит ближе к Египту; по крайней мере, в той стороне готовятся какие-то новые укрепления. В связи с египетской революцией и победой фундаменталистов на выборах положение, конечно, усложнилось. Уже сейчас туризм в Египет уменьшился вдвое. Длинная дорога дала нам возможность и многое увидеть, и многим поразиться. Ещё из самолёта было видно, что это наконец-то именно те библейские виды, о которых мы столько читали. Сморщенная коричневая земля в складках гор, в распадках которых хранится нежный голубоватый туман. В моём представлении именно по такой земле бродил со своими овцами и козами Моисей. А удивление вызвали замечательные дороги, те признаки цивилизованной жизни, которые внесло в эту жизнь время. Во-первых, прекрасные дороги; во-вторых, обработанные поля и огромные пальмовые рощи, наверняка посаженные лет сорок-пятьдесят назад. Деревья стояли стройными рядами, но так, что между ними свободно мог пройти трактор.

Часа через полтора показались сначала пригороды, а потом и сам Эйлат. Вполне современный город, расположенный на предгорьях, окружающих большую лагуну. Моря, собственно, мы ещё и не видели. Из нашего отеля «Царь Соломон» видны кусочки воды, стоящие яхты. А из номера, вполне хорошего, после того как мы его поменяли,— и вершины гор, утром опять ставшие бурыми. Отель огромный, территория сравнительно небольшая — пишу из вежливости, практически маленькая, между крыльями отеля несколько бассейнов, и вокруг — амфитеатр лежаков для постояльцев. Расположили нас вначале в номере, выходящем над находящимся под ним рядом огромных кондиционеров. Сергей Петрович со своим безупречным английским отважно пошёл на переговоры, которые закончились его скорой, как семидневная война, победой — за сто десять долларов нас перевели в другое крыло.

Кормят, правда, здесь прекрасно, а главное — вдоволь, как на Сицилии, бесплатных напитков. Вино — красное и белое, пиво и соки. Пока записались на экскурсию в Иерусалим. Кажется, мы ещё готовы соблазнить друг друга на дорогую экскурсию в Пéтру.

30 января, понедельник

Утром после завтрака — о завтраке чуть ниже особо — отправились гулять. В Эйлате погода хмуровата, солнца нет, даже иногда падает что-то вроде дождя. Для местных жителей это почти невероятное. Город небольшой, но прелестно расположен, как римский амфитеатр, только не вокруг арены, а вокруг небольшой бухты. С местной географией можно справиться сразу. Непосредственно возле бухты — гроздь роскошных отелей, набережная, далее огромный пустырь, для будущего, наверняка такого же роскошного и монументального, строительства, а позже — уже сам вполне современный город. А где древний Эйлат? А его, кажется, и не было, но устную историю его нынешнего возникновения я расскажу тоже попозже.

Прогулка по прекрасной и пустой набережной напоминала прогулку по зимней Ялте. Но уровень отелей другой. Огромные многоэтажные монстры дорогого отдыха, похожие на те, которые изображены на снимках из Лас-Вегаса или на те, которые я видел живыми глазами в Атлантик-Сити. Но поражают, скорее, не отели, а роскошные и огромные пальмы, которым, наверное, лет по семьдесят. Они лучше всего говорят о стабильности. Все отели стоят не на «первой линии», а отступив от набережной. Внизу полоса роскошных магазинов, баров, кафе; везде уже ни на кого не действующие надписи «Sell» — не сезон. Прохожих почти нет. На набережной только уборщики, это, судя по этническому типу, или арабы, или негры. В ресторане отеля тоже на уборке посуды, горничные, бои — почти сплошь арабы и молодые негры. В этом смысле — как в Москве на тяжёлой и грязной работе безответные гастарбайтеры. Если проходит стайка молодых израильтян, то они шумливы, как голуби. Я уже давно приметил, ещё в самолёте, что израильтяне ведут себя подчёркнуто свободно и раскованно, каждый как бы утверждает своим поведением и гонором собственную личность и причастность к избранному народу. «Я самый избранный!»

В два часа, по предложению нашего «ответственного гида», который нас встречал и будет провожать, у которого мы вечером записались на экскурсию в Иерусалим (сто пятьдесят долларов с брата) и у которого мы, скорее всего, запишемся на экскурсию в Иорданию (это будет уже по триста с носа) — она, оказывается, рядом, флаг на мачте в соседнем с Эйлатом иорданском городе виден из любой точки,— так вот, этот самый гид, которого зовут Пётр, предложил — подарок фирмы — бесплатную экскурсию по городу. В два часа дня мы на неё отправились. В маленьком автобусе, вместе с ещё двумя парами российских туристов. Ну, как известно, простых подарков от туристических фирм не бывает. Вчера же, когда Пётр обмолвился, что после экскурсии нас приведут на фабрику «эйлатского камня», я сразу смекнул, что это, конечно, в дни затихания туристского сезона, просто торгово-рекламная акция. А разве не каждая экскурсия в Израиле заканчивается подобной акцией? На фабрике бриллиантов в Хайфе я уже побывал много лет назад.

Сразу скажу, что экскурсия оказалась хотя и короткой — пятьдесят пять минут, включая посещение фабрики,— но прекрасной. Отчасти я понимаю, что здесь не только коммерция, но, возможно, и какая-то государственная программа — показать достижения. А они есть. Огромный порт, куда практически, по словам нашего гида, поступают все японские легковые машины. Дальше они идут на весь Ближний Восток и в Европу уже по земле. Через город, кстати, идут трейлеры. Я посчитал: на каждом по двенадцать машин. Огромное количество отелей. В городе пятьдесят тысяч жителей, но в пик сезона проживает до трёх миллионов. Уже нет смысла говорить об отелях, дельфинариях, нефтяном порте, куда из Америки поступает вся нефть, и прочее, и прочее — за всем этим огромные деньги. Но всё это я воспринимал на фоне разговора, который произошёл ещё до обеда.

Утром, как я уже рассказывал, мы с С. П. довольно долго гуляли. Мне очень нравился город — разглядывал вывески, названия отелей. В этих названиях библейские имена. Наш отель назывался «Царь Соломон», видели бар под названием «Моисей», какое-то заведение под названием «Ирод». Названия в основном на английском языке и на иврите. Но два выступления видел на русском языке. Большое объявление: «Выставка недвижимости» — и в одном из магазинов над прилавком с обувью: «Трогать можно». В середине пути попался винный магазин, с особым вниманием мы его обследовали и там, покупая бутылку местного вина, разговорились с хозяином и продавщицей. И вот от них услышали удивительную историю возникновения Эйлата. В общем, оказалось, по словам наших откровенных и обаятельных собеседников, была раньше арабская деревня в Иордании, неподалёку от пропускного пункта между Израилем и Иорданией. Этот пункт был чуть ли не в сегодняшнем городе, и вот в это место приехал где-то в сорок восьмом, кажется, году первый президент Израиля Бен-Гурион. Побывав в этом месте, Бен-Гурион решил — он, кстати, уроженец России,— что это место жизненно необходимо для Израиля, это выход государства к другому морю. Дальше состоялся, как сказали наши лёгкие собеседники, самозахват. Милые люди при этом улыбались, но говорили: «А теперь это наше».

31 февраля, вторник

Географию лучше всего, естественно, изучать не по карте. Мне наиболее точно и образно география ложится именно во время путешествий. Так продолжим? Уже в автобусе, когда ехали к Иерусалиму, я узнал, что наш самолёт два дня назад приземлился именно в пустыне Негев. Замётано, как говорит молодёжь; образ в сознании, в голове.

А вот теперь едем к Иерусалиму вдоль иорданской границы. Слева одни горы, справа другие, уже иорданские, граница идёт по водостоку огромной долины. Впереди — Мёртвое море. Для меня это счастливая новость, этот пункт географии не предполагался. До Иерусалима что-то в районе четырёхсот километров — прекрасная дорога, почти пустая. Гид предупредил, чтобы мы потом не интерполировали наиболее бедную восточную и южную часть Израиля, по которой мы едем, на всё государство. Эта часть наиболее бедная и промышленно неразвитая. Дескать, по утрам в западной части страны, в районе Хайфы, Иерусалима или Тель-Авива, выстраиваются по утрам многочасовые пробки. Рассвет ещё чуть набухает, но всё вокруг почти безлюдно и абсолютно серо. Ни одного стебелёчка, почти ни одного деревца. Водосток в долине ложится так, что все воды поступают в Мёртвое море. Сразу предупредили, что Мёртвое море мелеет, за год его глубина меняется приблизительно на метр. Всему есть свои причины. Раньше в Мёртвое озеро поступали воды из реки Иордан, но уже много лет как в районе Кинеретского озера была выстроена плотина, и полноводная река превратилась в речушку. Воды расходятся на нужды сельского хозяйства и городской жизни. Экологи по этому поводу молчат. Я вспомнил в момент рассказа гида и о когда-то нашем Аральском море.

Во всём безжалостном свете дня встало наконец и Мёртвое море. Слепящая кольчуга долины. Дорога бежит по бесконечно пустынному берегу, окаймлённому белой кромкой соли. Как неэстетические, пропускаю промышленные виды химических комбинатов и соляные разработки. Огромные белые кучи — это поваренная соль, розоватые — с присутствием марганца, а в серых кучах с металлическим отливом — кажется, бром или какой-то другой необходимый для жизни металл. Где-то приблизительно в этих районах, по крайней мере — в этой долине, существовали легендарные библейские города: и Иерихон, и Содом, и Гоморра. Археология постепенно доказывает существование всего, о чём ранее писала Библия. Наш русскоговорящий гид Володя — он откуда-то из Украины, два раза подчеркнул, что не еврей,— рассказывает для непосвящённых все эти библейские легенды, даже показывает что-то похожее на соляной столб, в который превратилась любопытная жена Лота. Все ахают и разглядывают диковину. В автобусе пятьдесят три человека; уже сразу — по вопросам — и позже, когда мы приехали в Иерусалим и началась уже друга серия вопросов по православию и христианству, я поражался неграмотности и необразованности наших соотечественников. Какие времена, такие и люди. Кажется, никто не только не открывал Библии, но никто не держал в руках и Евангелия. Но и об этом в своё время...

Море, кажется, так крепко пересохло, что теперь как бы образовалось их два: одно — мелкое и небольшое, первое, если ехать от Эйлата, а другое — всё-таки побольше, а между морями — довольно значительное болото и канал, чтобы как-то подпитывать одну часть водной глади за счёт другой. Есть проект среднюю часть моря, дабы уменьшить испарение, совсем «обсушить».

Курортная часть Мёртвого моря — это некий рукотворный оазис. Слово «оазис» я в своё время узнал из школьной программы, когда совсем был маленьким, потом уже прочёл стихотворение Лермонтова про три пальмы. Земля, правда, там была аравийская. Знает ли современный школьник слово «оазис»? На берегу стоит несколько очень хороших и, видимо, дорогих отелей, эти самые пальмы, цветы,— всё, естественно, на искусственной подпитке: к каждому цветку, так же как и в Эйлате, подведена трубка, по ней по капле сочится вода. Объяснения нашего гида о лечебных свойствах грязей, солей и климата Мёртвого моря я слушал с большим интересом. Если бы я был достаточно богат, то, конечно, летом уехал бы сюда на месяц, но можно и зимой. Так как море чуть ли не на четыреста метров ниже уровня Мирового океана, то воздух здесь перенасыщен кислородом, вдобавок ко всему в воздухе молекулы брома, йода, какие-то другие очень полезные молекулы, просто рай для астматиков. Но автобус тем временем тормозит.

В этом раю для имущих нам разрешили побыть тридцать минут — съесть в кафе свои завтраки, которыми нас снабдили ещё в гостинице, вымыть в туалете руки, и желающие могли сбегать к самому морю. Вода на ощупь будто бы мыльная — это от огромного количества щёлочи. Естественно, дверь с дверью с кафе, где мы расположились со своими коробками, работал магазин. В магазине продавалась чудодейственная косметика местного производства. Дамы, конечно, заворковали там. Кстати, где-то в районе Мёртвого моря в библейские времена существовало селение, в котором местные знахари готовили какой-то невероятный эликсир, дающий почти бессмертие. У знахарей пытались рецепт снадобья выведать. Знахари не выдавали, тогда всех знахарей вместе с их секретом поубивали. Картинки для нашей жизни типические.

Меня поразило, как много я за один обхват узнал и увидел. Как обо всём этом я мечтал со школьных лет! По дороге в Иерусалим — ехать почти четыре часа — на гребне горы показали и знаменитую крепость Моссад. О её осаде римскими легионерами и о стойкости её защитников, которые предпочли убить себя и свои семьи, нежели сдаться врагу, ходит множество легенд. Недаром выпускники военных училищ и академий Израиля, по словам нашего гида Владимира Владимировича, именно на территории этой крепости — снизу туда сейчас ведёт фуникулёр — принимают присягу. Смысл клятвы и присяги общепонятен: лучше умрём, чем ещё раз отечество попадёт в зависимость от захватчика. Бедное отечество попадало в эту зависимость неоднократно. Так вот, рассказывая легенду о защитниках, наш гид неожиданно восхитился не их самоотверженности, а упорству римских легионеров. Дело в том, что с одной стороны крепость стоит на огромном, резко обрывающемся утёсе, а вот с другой — на краю огромного, чуть ли не сто метров в глубину, ущелья. Воды и питья у осаждённых израильтян было вполне достаточно. Крепость казалась совершенно неприступной. Так вот, дотошные римляне четыре месяца подряд корзинками носили и закидывали ущелье камнями. И — закидали. Это тоже стойкость.

Но вот уже и белый Иерусалим.

Есть на свете вещи, которые не стираются из памяти со временем. Иерусалим такой же белый и конкретный, каким я его впервые увидел лет двадцать пять назад. Тогда я автобусом приехал из Хайфы. По пути гид рассказывал о некоторых зданиях: там министерство, там кнессет. На этот раз это было, скорее, паломничество, чем экскурсия. Но тогда не было обзорной площадки на холме, под зданием университета. Отсюда гид Володя показал нам знакомый мне, но никак за это время не постаревший город. Различимы были и Храмовая гора, и монастыри, и тёмным пятном виден Гефсиманский сад, Хевронское ущелье и многое другое, что впервые было названо, а потом увековечено в Евангелии. Потом всё это удалось поподробнее разглядеть, когда мы довольно медленно, преодолевая уже возникшие, на этот раз к счастью, городские автомобильные пробки, спускались вниз, чтобы ехать в Вифлеем. Больше всего меня на этот раз поразили раскопки на вершине горы. Небольшое остаточное раскопанное археологами захоронение — норы в податливом камне, куда, как правило, по двое закладывались покойники. Всё это потом приваливалось каменной плитой. Могилу Христа нашла императрица Елена именно потому, что она была одиночная. Но над этими древними пустыми могилами стоял университет, и тут же — огромная каменная плита, на которой были помещены списки жертвователей на университет, внёсших в его казну не менее одного миллиона долларов. С некоторым чувством восстановленной справедливости гид указал нам на фамилию беглого нашего олигарха и бывшего ректора РГГУ Леонида Невзлина. «Его ищет Путин!»

И всё же, и всё же! Самое сильное впечатление — это, как и прошлый раз, и тоже из окна автобуса, огромное древнее кладбище, раскинувшееся в центре города на склонах Хевронского ущелья. По склону видны многие и многие тысячи могил с почти одинаковыми каменными надгробиями. Мне вообще дорога такая постановка жизни, когда в центре города может находиться кладбище. Разве мёртвые не всё время присутствуют в нашей жизни? Впрочем, здесь есть какая-то ритуальная хитрость, и упокоенные на этом кладбище вроде бы без особых проверок попадут сразу в рай. Опять сведения от гида: могила здесь стоит от пятисот тысяч до одного миллиона долларов. Опять в голову влетела шальная мысль: не здесь ли похоронен отец нашего В. В. Жириновского?

Собственно, город мы больше не увидим. Мы ведь не на экскурсии, а почти в паломничестве. Автобус едет к изначальной точке и нашего христианского мира, и нашей веры — в город Назарет. Здесь родился Христос, этот библейский рассказ все знают. В Назарете я не увижу ничего нового, это много раз и виденное по телевидению, и хорошо запомнившееся по первому моему посещению этих мест. Почему же одно долго и крепко хранится в нашей памяти, а другое исчезает? Тогда всё было неожиданно и непривычно — святые места ещё не было принято показывать по телевизору. Показывали некие исторические места. Я, как русский человек, не могу не быть полностью атеистом. И вот во всех этих местах, у вех священных и памятных знаков святой истории, я про себя повторял и повторяю сейчас только одну молитву: Господи, дай мне веру. Дай мне веру безоглядную и всеобъемлющую, какой владели все мои предки. Господи, помоги мне обрести себя и Тебя, Господи!

Собственно, вся обстановка святых мест мне была хорошо и подробно знакома. Я даже помню низкий вход в храм Рождества, почти лаз. Наш гид Володя тут же всё разъяснил, развеяв моё прежнее незнание. В этом храме раньше вход был устроен по-другому. Как и многое на Святой земле, храм был построен святой Еленой. Уже потом он был и разрушен турками, и перестроен крестоносцами. Раньше в первом храме вход был высокий и торжественный. Но позже, когда святые эти места были взяты турками, вход в храм, вернее, огромные храмовые ворота были перестроены. На храмовой площади в то время расположился базар, и вот, чтобы лихой джигит не смог заехать в храм на лошади или верблюде, ворота уменьшили один раз, превратив в дверь, а потом и в некий лаз. Сейчас я всё это разглядывал заново. Главное и основное было освоено и прочувствовано давно, а вот теперь я, естественно, восхищался открывшимися совсем недавно первозданными, Константиновых времён, мозаиками и замечательными цельными колоннами. Что же видели эти тёмные, как кровь, камни?

Чего не написал — это о стенах, которые отгораживали эту область Палестины, город Назарет, от соседнего Иерусалима. Бетонные, в три или даже в четыре человеческих роста, плиты и огромные, охраняемые солдатами ворота. Раньше этого не было. А вот сначала в магазин за сувенирами и подарками, а уже потом в храм — это было и в прошлый раз. Тогда это невероятно меня раздражало, теперь я стал терпимей: люди всегда хотят видеть что-то вещественное, производное от их переживаний. Многое изменилось, если так можно сказать, в идеологической обстановке посещения святых мест. Раньше я никогда не слышал, что святые места — это те места, где весь священный товар, который вы купили в местном магазине, может быть освящён без помощи священника. Покупайте, покупайте, покупайте!

Ну а теперь снова в Иерусалим. Здесь — храм Гроба Господня. Наконец-то я ответил себе на вопросы, которые не мог разрешить, когда впервые побывал в этих местах. А где же, собственно, вся каменная скала? Где вся Голгофа? Просто, по гениальному промыслу императрицы Елены, вся скала была заключена, как в футляр, в здание храма. И вот на самых нижних этажах храма, уже на довольно значительной глубине, можно увидеть её святое подножье. Судя по всему, присвоив звание святой, церковь не очень любит уточнения и подробности. А ведь сохранению большинства святынь Палестины мы обязаны этой властной женщине, которая видела вещие сны и к которой приходили видения. Именно она приказала разрыть основание скалы, и под грудой наслоений нескольких веков нашли когда-то сброшенные после казни три креста. На одном распяли Христа, на двух других — разбойников, которые рядом с ним тогда тоже стали святыми. Собственно, в огромном храме сохранились все упомянутые в Библии места скорби: поругание, когда с Христа сорвали одежду, осмеяние — «ты царь иудейский», место самой казни — это наверху, на втором этаже храма. Здесь виден кусок скалы с трещиной, куда вставляли кресты с распятыми на них разбойниками. Место, где стоял крест с телом Господа Иисуса Христа, скрыто под алтарём. Чтобы прикоснуться к этой святыне и ощутить пальцами вечный трагический холод этого места, надо опуститься на колени и проползти под покров. Я пишу об этом так подробно, чтобы как можно крепче сохранить всё и в собственной памяти. Но здесь же есть, но уже внизу, на первом этаже храма, место Воскресения. Это каменное ложе, на котором лежал всегда живой, но на тот момент безжизненный. Это отполированный тысячами ладоней камень. Он, так же как камень, которым была завалена пещера, заключён в особую часовню. Всё это подлинное, но время многое не пощадило. Храм ведь несколько раз разрушался. Турки пытались срыть пещеру, осталось только основание. Потом этот храм, как и храм Рождества, был восстановлен — правда, в меньших объёмах,— крестоносцами. О подлинности этих мест говорит то, что внизу, в подвалах, найдены остатки старинной каменоломни и еврейского кладбища, в которых и было захоронено тело Христа. Господи, как мало мы знаем в своём суетливом тщеславии. Но я всё-таки иду по своим поверхностным впечатлениям. Здесь же, в храме, есть ещё и святое место миропомазанья — довольно большой камень, на котором был умащён, в соответствии с обычаем, покойный. Каждое такое памятное место занимает отдельную часть в нашем сознании, над каждым курится дым святости и многих рассказов. Но здесь всё это рядом; это для жизни Бога нужно много и пространства, и времени, а человеческая смерть умещается на малом пространстве. Господи, говорю я постоянно себе, помилуй и дай веру мне в Тебя и в собственную бессмертную жизнь.

<...>

3 февраля, пятница

Как добросовестный хроникёр, должен сказать: поездка в Пéтру обошлась каждому из нас почти по триста без малого долларов на человека. Во-первых, конечно, эти деньги ничего не значат. Я сравниваю с бесценным, что мы увидели в этой поездке. Во-вторых, эта значительная сумма позволяет задуматься, что же такое индустрия туризма, как много она может означать в экономике страны. Ну, в данном случае — двух стран. Для того чтобы увидеть легендарную Петру, надо было из Израиля выехать и оказаться в другом государстве, в Иордании, а уже потом снова вернуться в Израиль. И вот пункт первый: за таможенные услуги, как нам сказали, нам отдельно пришлось заплатить пятьдесят пять долларов с человека. В чью казну эти доллары попадали, я не знаю, но это не пустые деньги.

Должен сказать, что я сильно ошибался, когда объяснял С. П. в тот момент, когда мы ехали из аэропорта в отель, что та кромка беленьких домов и посёлков, которая идёт по левой — по движению — стороне долины, где была уже иорданская сторона,— это сплошная нищета. Я предполагал, что это скудная жизнь крестьян и скотоводов. Как только рано утром мы пересекли границу, пройдя все не такие уж простые формальности, я убедился, что мои знания о жизни этой страны — книжные и воспитаны нашей пропагандой. Вспомнил я и то, как довольно уничижительно во время первой «ознакомительной» экскурсии наш гид рассказывала о стоящем напротив Эйлата иорданском порте Акаба. И порт, и город Акаба — это свободная зона, а сам город — впечатления, когда мы уже возвращались из экскурсии и останавливались в нём уже поздно вечером,— совершенно не уступает Эйлату. Кстати, и многое другое о жизни и этой страны, и вообще Востока — это плод чьей-то диффамации. И на иорданской части Мёртвого моря стоят химические заводы, и всё же большая часть этого моря принадлежит Иордании, и здесь, в Иордании, тоже есть прекрасная гроздь отелей, где лечатся этой водой и этой целебной грязью. Но это всё общие соображения — пока наш автобус мчится по прекрасной скоростной магистрали в глубь страны. Опять два кустика сведений. Параллельно шоссейной дороге идёт железнодорожный путь, по которому из Иордании вывозят драгоценные для сельского хозяйства фосфаты. По запасам и добыче фосфатов Иордания находится на одном из первых мест в мире. Железная дорога построена в своё время турками, чтобы возить паломников из порта Акабы в Мекку. А вот что касается дорог шоссейных — это в основном местная «самодеятельность»: это сделали инженеры-дорожники, учившиеся в основном в Советском Союзе и Украине. Наш иорданский гид Мухаммед, плотноватый мужик лет сорока пяти, уже в постсоветское время учился в Украине и получил специальность менеджера по туризму. Он неглуп, как видим, образован, и не только по диплому; его русская речь свободна, хотя и не совсем правильна; в тех сведениях, которые он даёт, много исторической науки, а не сказочных вымыслов.

Горная часть Иордании оставляет после себя ощущение невероятной мощи природы. Так измять, буквально как бумагу, тяжёлые складки массивных хребтов неспособны никакие земные силы. Боюсь, что неподвластно это и силам атомным, которые многое могут. Почти нет никаких растений, живая только дорога, пробитая в этих местах непонятно какими силами. Я ещё, как автомобилист, подметил, что дорога тщательно ухожена, все трещины залиты битумом. Опять невольно вспомнил нашу жизнь: здесь дорога от одного ремонта до другого, а тем временем трещины разрастаются, выбоины расширяются, а деньги, отпущенные на повседневный ремонт, раскрадываются. Я не уверен, что этот дикий горный пейзаж я могу сравнить с чем-нибудь подобным и доступным нашему воображению. Такие мощь, космическое безлюдье и самоотрешённость, которые недостижимы ни нашему Кавказу, ни даже Памиру. Впрочем, я видел и Тибет. Здесь другое — непослушное, самостоятельное, дикое и отчуждённое от человеческой жизни.

Вот через эту горную часть, всё время как бы поднимаясь, машина мчит, пока мы не въезжаем на удивительное плоскогорье. Это пустыня с легендарным названием, таким же, как и в Израиле, Негев. Просто это огромное плоскогорье, разрезанное долиной, по которому раньше протекал полноводный Иордан. Сравнение этого участка нашего пути и местности уже найдено до меня. Это пустынное, мрачное даже под солнцем и холодное сейчас пространство усеяно отдельно высящимися скальными образованиями; именно отсюда, думаю,— «лунный пейзаж». Слова эти произнесены нашим гидом. «Лунный пейзаж» величественен каждую секунду своего существования, когда ты проносишься мимо него, но не живёт в конкретных деталях. Он удивляет, пугает, поражает, как некоторое абстрактное начало или вечность. Вечность, как категория внечеловеческая, всегда пугает.

Гид показывает отдалённую гору с небольшой белой точкой на макушке. Это мечеть над могилой одного из библейских героев, брата Авраама — Аарона. Путь на вершину этой горы, по словам гида, занимает четыре с половиной часа

Где-то здесь же, на сходе с этого горного плато или где-то в его середине — весь двухсотпятидесятикилометровый путь запомнить невозможно,— первая торговая по пути к Петре и в глубь Иордании точка. В совершенно голом и каменном месте — довольно большой крытый рынок. Сразу и магазин, и буфет, и туалет. Судя по огромному набору вещичек и сувениров, которые могли бы приглянуться нетребовательному туристу, этот центр торговли и гигиены рассчитан исключительно на приезжих. Да и торговля здесь — от одного туристического автобуса до другого. Двадцать минут — техническая остановка. Я довольно долго хожу от прилавка к прилавку. Мне этот этнографический музей, выставка этнографии даёт возможность понять, чем и на что живёт народ. Наконец я подхожу к большому прилавку с кольцами, браслетами, перстнями, серьгами. Всё это из серебра, не очень дорогое, но сделано по неповторимо индивидуальным лекалам. Бирюза, какие-то жёлтые камни, серебряные кружева оплёток и оправ. И тут внезапно сердце у меня замирает — входит тупая игла. Я вспоминаю Валю, её кольца и браслеты, которые я раздал после её смерти. Всё это до сих пор стоит у меня перед глазами. С. П., который тоже бродит где-то рядом, подходит ко мне — он тоже, глядя на эту витрину, вспомнил о В. С.

Теперь Петра — этот удивительный комплекс, созданный союзом человека, сделавшего невероятное, и природы, только чуть пошалившей. Природа чуть по каким-то внутренним швам раздвинула огромный горный массив, человек обжил и освоил пространство между скалами. Одно немедленно стало ясно: что наше телевидение, бессчётное количество раз показавшее и главную достопримечательность этих мест — храм «Сокровищница», совершенно не в состоянии передать ни величие этих мест, ни величие человеческого гения.

В природе человека есть стремление умолчать о самом дорогом и откровенном. Видимо, человек останавливается, чувствуя неспособность передать величие прочувствованного. Я тоже не могу адекватно описать то, что я видел, хотя кажется, что забыть ничего не смогу. Повторяю, видел я за жизнь, пожалуй, очень многое. Приблизительно два километра шли мы по очень узкому ущелью, которое вело ко входу, а может быть, и к выходу в удивительный город. В начале этого ущелья в скалах были видны тщательно отделанные входы в пещеры. Это были гробницы. Здесь тоже возникал вопрос: почему ни в одной из гробниц археологи не нашли ни одной человеческой кости? Или: как люди могли жить в такой удивительной близости к мёртвым? Но это уже не для моего носа. По словам нашего гида, существует двадцать шесть версий истории происхождения и бытования этого города.

Потом ущелье расширилось до довольно большой площади. В одной из скал, в которых эта площадь, как в колодце, располагалась, был вырублен в отчётливо римско-греческом стиле огромный, высокий и глубокий храм. По недомыслию аборигенов, впервые после пяти веков забвения открывших этот храм, они решили, что в некой вазе, в сферическом украшении, венчающем всю постройку, они найдут казну правителя. Начали стрелять, что-то покололи, испортили форму. Покинув эту площадь, ущелье недолго продолжалось, демонстрируя всё новые и новые места захоронений и молений. А потом открылась довольно широкая долина. Ну, здесь была атрибутика целого римского города. Широкая улица с крытой галереей, несколько огромных храмов. Кое-что — и немало — в этой долине было расчищено за счёт американских денег, которые не так прилипают к рукам американских миллиардеров, как у наших. В городе, по подсчётам, проживало около тридцати тысяч человек, а девять тысяч зрителей помещалось в местном театре. Всё привычно, как я видел в Афинах, в Трое, на Сицилии и в Испании.

Вот именно у театра характер нашей экскурсии изменился. Ещё раньше нам предложили: или возвращаться пешком по тем же местам и через то же ущелье, по которому мы уже шли, к началу пути, или — туризм и коммерция неразделимы — за сто шекелей с каждого носа сесть верхом на ослика и отправиться через раскопки наверх, к месту общего сбора. Но это уже совсем другие мысли и совсем другие виды.

На осликов мы садились у античного театра. Ослика подводили к одному из фрагментов античной колонны. И с него уже надо было взобраться в седло. Пришлось вспомнить юность — я тогда ездил верхом в каком-то клубе проката на Бегах в Москве. Наконец — самое последнее. Не очень богатые — по крайней мере, значительно беднее, чем американцы,— иорданцы начали расчищать это ущелье, в котором заблудилась древняя Петра, ещё в шестидесятых годах. Всё было засыпано песком на пять-девять метров. Но ведь дорыли до римских мостовых, до водопровода, который шёл по бокам ущелья. Но сколько же народа теперь кормит этот туризм!

4 февраля, суббота

Ни на одну минуту я не забывал, что в Москве должно было состояться несколько митингов. Но то телевидение, тот русский канал, который владеет зарубежным пространством, работает очень своеобразно. Здесь, в отличие от нашего внутреннего телевидения, которое иногда прерывает свои пляски и оптимистический вой, пляшут и поют почти без перерыва, с утра и до вечера. Это тяжёлое дело — сидеть у себя в номере с включённым телевизором и смотреть шуточки двух старых мужиков, переодетых бабками, и мелодекламацию и пение той части телевизионной стаи, которая называет себя поющими. Наконец, в десять часов вечера, поющий и пляшущий шабаш прекратился, и достаточно развёрнуто, но с никогда не известной достоверностью, показали несколько митингов. На этот раз оппозиция объединилась: коммунисты, националисты, мироновцы и кто-то ещё прошли своим шествием и отмитинговали на Болотной; но огромный, явно, по сведениям телевидения и по картинке, больший митинг состоялся на Поклонной горе. Это уже митинг в защиту Путина! Наконец, митинг двух старых союзников, Новодворской и Борового, на проспекте Сахарова — это уже жалкое зрелище. Здесь уже была какая-то ничтожная и даже оскорбительная для организаторов явка, чуть ли не триста человек. Митинги и за «честные выборы», и в защиту Путина, то есть «не дадим развалить Россию», «нет — оранжевой революции», прошли, как следует из телевизионных новостей, по всей стране. Мне кажется, что здесь противоборство идеологий двух этносов. Русские не хотят идти под ярмо либералов, которые в основном представлены еврейской интеллигенцией. А тем временем Путин испытанным путём объезжает всю страну, меняя свой курс. Мне кажется, он наконец-то почувствовал своё одиночество от команды. Она, конечно, сдаст его на съедение тут же, как только ей придётся выбирать. По крайней мере, с ним воюет та часть интеллигенции и масс, которую поддерживала его администрация.

Если разбираться в феномене, почему Путин, рейтинг которого понижался месяц за месяцем, так быстро набирает былую популярность, он заключается, на мой взгляд, именно в тенденциозной оппозиции к нему нетерпимых. Жириновский — это «свой», Зюганов — привычный, но вот возникла трибуна, состоящая из людей иных, в том числе и этнических, взглядов на жизнь страны. Вот тут страна и ощетинилась.

<...>

6 февраля, понедельник

<...>

По «Эху Москвы» с некоторой грустью говорят о том, что, скорее всего, Путин победит на выборах. Правда, сегодня опубликовали список доверенных лиц Путина на этих выборах. Многие из этих популярных лиц мне просто отвратительны, и, зная многих, я понимаю, почему они взяли на себя эту почётную миссию. Нет, я прекрасно понимаю почему... Наверное, потом будут говорить своим либеральным друзьям, что не могли отказаться, что, дескать, вынуждены были пойти на это из-за коллектива...

7 февраля, вторник

К одиннадцати приехал в институт. Собственно, приехал, чтобы побывать на семинаре у Вл. Юрьевича Малягина. Были некие сигналы о его не очень обязательном чтении студенческих работ. Наших студентов иногда не поймёшь: то они требуют мастера, то требуют няньку.

<...>

Довольно интересно говорил Малягин о своём чтении пьес на одном из конкурсов молодых. Одна из самых распространённых моделей с таким набором действующих лиц: проститутки, маньяки, гомосексуалисты. Все ориентируются на телевидение. Многим кажется, что если взять дно общества, то уже получится драма. Восемьдесят процентов — это чернуха. Кажется, если взять подонков общества — уже гарантирована драма.

<...>

9 февраля, четверг

<...>

О Путине я пишу довольно часто; он похож на медведя, обвешанного лающими собаками. Путин отмахивается лапой. Правда, последнее время он как-то занервничал, всё время проводит какие-то встречи. Я уже не говорю о его списке доверенных лиц, в которых артисты и спортсмены. Артисты должны принести голоса зрителей, а спортсмены — болельщиков? Я при подобном раскладе поступил бы наоборот. Вчера Путин встречался с руководителями разных конфессий. Я знаю конфессию, в которой только несколько Марков, и только потому, что они имеют разум и опыт, проголосую за него. Путин недаром говорил о радиостанции, которая просто объявила ему войну. Но, впрочем, бывают и исключения. Марков, наверное, больше, чем я думаю. Сегодня выступал Михаил, кажется, Хазин — просто блестящий аналитик. Среди прочего повторил и недавний тезис Путина об олигархах и приватизации. Примеры из лондонской тяжбы Абрамовича и Березовского. Общество не признаёт легитимной прошедшую приватизацию. При этом все говорят, что не надо революции и выступлений масс. А Ленин революцию называл праздником истории. У меня-то ощущение, что если что-то быстро не поменяется, то революция может грянуть. Недавно об этом говорили в институте. Я ведь отчётливо понимаю, что в этом случае я, одинокий и старый человек, наверняка пострадаю. И всё же чувство справедливости во мне клокочет: пусть сильнее грянет буря!

Днём поехал в «Литгазету», чтобы отвезти Лёне Колпакову книгу о Вале, а после сходить на выставку Семёна Кожина. Выставка — в специальном аукционном зале Торгового двора. Прелестный зал начала прошлого века, модерн. Ходили, наверное, с час. Живопись, как и театр, обладает какой-то витальной силой и выпрямляет психику. Прекрасные пейзажи России, Англии, Ирландии. Среди работ — дом Лоуренса Оливье и Вивьен Ли, об этом доме я читал у Дзефиррелли. К сожалению, здесь далеко не всё, что Семён написал,— нет оригинала огромной акварели из Ирландии, которая висит у меня дома. И нет многих полотен, которые репродуцированы в его большом альбоме. Я пообещал Семёну позвонить Мише Фадееву: может быть, Миша, как первоклассный галерейщик, ему поможет с продажей. Всё это в манере академической, от которой никогда не устаёшь, живописи.

Звонил С. Чупринин: они выдвигают Ваншенкина на премию Москвы. Я боюсь, что это повредит Максиму. Но так мы никогда ни одного молодого не пробьём.

<...>

11 февраля, суббота

<...> Сегодня день памяти Ирины Константиновны Архиповой. Днём в храме отслужили в её память; говорят, очень хорошо пели её коллеги. А вечером в Рахманиновском зале Владислав Пьявко устроил концерт. Было на улице холодно, что-то около двадцати. Сумел по телефону уговорить С. П. Он подошёл что-то к пяти, принёс мне рыбу, которую купил в Тёплом Стане, и мы с ним поехали. Машину оставили у театра Марка Розовского. Я ещё раз как-то подумал, каким образом под достаточно средний театр получено и отремонтировано такое роскошное здание. Вот что значит дружить с мэром и либеральными властями.

В программе концерта стояло так: все вокальные сочинения Свиридова. Одни поют Массне и Верди, а кто умеет, не забывает и о Свиридове. Я думал, что это будет просто хороший концерт, но оказалось, что я присутствовал при явлении искусства. Каким редким умением выхватить мелодию из сердца обладал этот ученик Шостаковича. И какой редкий сплав музыки и поэзии ему удавался. Иногда не знаешь, кто кого ведёт. Но надо ещё сказать, что и аккомпаниатором, и автором всего проекта была замечательная пианистка, профессор Елена Савельева. Про себя отмечу: ещё и очень красивая женщина. Всё соединилось к успеху. Свиридов, к чести композитора отмечу, писал свои шедевры не на слова всё время присутствующих на телевидении Резника и переводчицы с японского... а на стихи Пушкина, Блока, Есенина, Маяковского, Лермонтова и тоже очень неслабого и, как и все предыдущие авторы, отчётливо национального Александра Прокофьева. Всё нарастало от номера к номеру. Овацией проводили уже первых исполнителей — певиц Екатерину Маркову и Анну Викторову, потом с невероятной точностью и силой пел Владимир Байков, красавец-бас. Ему великолепно вторил на флейте-пикколо Артём Науменко. Молоденький, почти хрупкий мальчик с виртуозным мастерством. Надо бы мне это имя запомнить. Когда на сцену вышел хор имени А. В. Свешникова и спел три хора из музыки к трагедиям А. К. Толстого, я думал, что это уже апогей концерта. Выше уже подняться, казалось, было невозможно. Тем более что дальше в программке значилось: «Страна отцов» — поэма для тенора и баса на слова А. Исаакяна. Мыслилось так: дежурная музыка гения на тему дружбы народов. Вот это и стало неповторимой кульминацией вечера. Ну, естественно, пел и В. И. Пьявко. Удивительно, но эта поэма с пятьдесят первого года, когда её исполнили в Ленинграде, больше не исполнялась. Я думаю, что это связано с отсутствием нужных голосов. Какую божественную перекличку устроили Байков и Пьявко! Но и какой божественный смысл при этом высекался из стихов Исаакяна, которые так просто и значительно перевёл Блок.

Не могу умолчать и о небольшом инциденте. Где-то в середине Пьявко не смог взять особо высоко, трагически высокую ноту, которую надо было ещё взять, не подъезжая к ней, а резко, с перепадом. Он её не взял. И тут случилось как в цирке, когда атлет не уходит с арены, пока не исполнит во второй раз смертельный трюк. Владислав Иванович остановился, аккомпаниатор вернулась на несколько тактов назад, и этот крик с отвесной горы наконец-то прозвучал. Какой был триумф!

12 февраля, суббота

В Москве жуткий холод. Ездил на Ленинградский вокзал покупать билеты в Ленинград себе и Лёве Аннинскому. Мы едем в Гатчину на встречу с читателями. Всё стало проще, очередей в кассах никаких, вокзал не могу сказать, что полон пассажирами. Но вот в вестибюле метро на Комсомольской площади — отогреваются — огромное количество бомжей и нищих.

Сижу дома, не читаю и не пишу, лениво просматриваю Интернет. Воруют генералы и полковники, и их сажают. Как тенденция — за последнее время много детских самоубийств. Сегодня: «В Москве школьница выпала с двадцать третьего этажа». Несколько дней назад в подмосковной Лобне две четырнадцатилетние девушки покончили с собой. А в селе Тамбовка Амурской области во дворе своего дома повесился подросток. А несколько дней назад опять выпрыгнул из окна московский подросток. Мы опять и здесь чуть ли не первые по всему миру.

Вчера по телевидению, которое почти не смотрю, показали встречу Зюганова с подмосковными текстильщиками — павловские платки. В процессе встречи выяснилось, что в форме наших военнослужащих нет ни одной капли ткани с русской шерстью, какой уж здесь русский текстиль. Так талантливо наше министерство обороны расходует свои деньги. Обязательно эту информацию постараюсь вставить в свой новый очерк о Зайцеве.

Так как телевизор смотрю мало, то сегодня устроил себе день просмотра. Самое любопытное — это реакция лучших людей страны на два предвыборных предложения В. В. Путина. Аудитория состояла ещё и из самых богатых людей — промышленники и деловые люди. В первом случае Путин поднял тему о приватизации девяностых. Боже мой, какие телевизионная камера показала кислые лица в дорогих итальянских костюмах. Во втором случае, обращаясь почти к такой же аудитории, В. В. Путин спрашивал у итальянских костюмов, как они относятся к налогу на роскошь. Какое здесь раздалось упоительное хихиканье! Какие подмигивания: наш-то что творит!

13 февраля, понедельник

С утра выбирал цитаты из книги, которую уже читаю несколько дней. Это огромный том документов и публикаций, посвящённый истории возникновения и ситуациям вокруг Сталинских премий. Выписывая цитаты, я обратил внимание, что книжка стоит тысячу рублей, но стояла бы мёртвым грузом, если бы случайно не попала мне на глаза. В этом и ещё одно преимущество традиционных библиотек перед разными электронными приборами. Уже глаз на полках рифмует смыслы. Естественно, кое-что интересное и поучительное для себя и времени нашёл. Например, злорадство соратников по искусству, когда начались первые неприятности в Камерном театре, которым руководил Таиров. Театр поставил пьесу Демьяна Бедного «Богатыри», в которой издевательски освещено Крещение Руси.

Ценин, заслуженный артист Камерного театра: «До тех пор, пока не кончится монархия в нашем театре, до тех пор, пока единолично все вопросы будет решать Таиров, не считающийся с ведущими работниками театра, до тех пор театр будут преследовать политические провалы».

Станиславский, народный артист СССР: «Большевики гениальны. Всё, что делает Камерный театр,— не искусство. Это формализм. Это деляческий театр, это театр Коонен».

Леонидов, народный артист СССР: «Когда я прочёл постановление комитета, я лёг в постель и задрал ноги. Я не мог прийти в себя от восторга: как здорово стукнули Литовского, Таирова, Демьяна Бедного. Это страшней, чем 2-й МХАТ».

Яншин, заслуженный артист МХАТа: «Пьеса очень плохая. Я очень доволен постановлением. Нельзя негодными средствами держаться так долго. Сейчас полностью выявляется вся негодность системы Таирова. Чем скорее закроют театр, тем лучше. Если закрыли 2-й МХАТ, то этот нужно подавно».

Хмелёв, заслуженный артист МХАТа: «Совершенно правильное решение. Руководство видит, где настоящее искусство, а где профанация его. Надо ждать за этим решением ликвидации Камерного театра. Этому театру делать больше нечего».

Кедров, заслуженный артист МХАТа: «Если закроют Камерный театр, одним плохим театром меньше будет».

Станицын, заслуженный артист МХАТа: «Это театр, в котором плохо играют, плохо поют, плохо танцуют. Его нужно закрыть».

Самосуд, художественный руководитель Большого театра: «Постановление абсолютно правильное. Камерный театр — не театр. Таиров — очковтиратель. Идея постановки «Богатырей» порочна. Демьян Бедный предлагал мне эту пьесу ещё в Михайловский театр, но я от неё отказался».

Мейерхольд, народный артист республики: «Наконец-то стукнули Таирова так, как он этого заслуживал. Я веду список запрещённых пьес у Таирова, в этом списке «Богатыри» будут жемчужиной. И Демьяну так и надо. Но самое главное в том, что во всём виноват комитет и персонально Боярский. Он меня травит».

В этой же книжке есть замечательный эпизод, связанный со Сталиным, о котором так много последнее время пишут, и в основном с эпитетами «кровавый». Этот эпизод можно назвать так: «Как возникла Сталинская премия».

«В тридцатые годы, чем дальше, тем больше, культ Сталина разрастался до невероятных размеров. Любое слово вождя, где бы оно ни было произнесено, немедленно подлежало публикации. И каждый раз, будь то его выступление на съезде, статья в газете или изданные миллионными тиражами книги, в приёмную Сталина привозились аккуратно запечатанные пачки новеньких банкнот — очередной гонорар.

Все деньги, которые поступали на имя Сталина. Поскрёбышев складывал в огромный металлический шкаф, который стоял в приёмной. Однажды, это было в начале 1939 года, после того как из издательства в очередной раз привезли новую порцию денег, Поскрёбышев стал укладывать их в шкаф и уронил несколько пачек на пол. Он опустился на колени, принялся их подбирать, и в это время в комнатку вошел Сталин. Он молча посмотрел на пачки денег в банковской упаковке, лежащие на полу, на испуганное лицо Поскрёбышева и буркнул:

— Зайди!»

Дальше, после того как Поскрёбышев объяснил, что это за деньги, Сталин созвал членов Политбюро для традиционной разборки.

 

 «— Как позволяет вам ваша партийная совесть получать деньги за то, что вы говорите или пишете от имени партии? У нас есть талантливые писатели, учёные, но мы им не платим столько, сколько платят вам. Поэтому предлагаю всё, что вы получили за партийные публикации, немедленно вернуть в бюджет. И начнём с меня. Видите — в приёмной уже сидят люди и принимают деньги. И сегодня же оформим постановление, запрещающее издательствам выплачивать гонорары за выступления или печатные публикации членам и кандидатам в члены Политбюро, членам ЦК, а также наркомам и замнаркомам».

 

Любопытно, можно ли кого-либо из наших министров или просто больших начальников оттащить от денег? Для завершения сюжета сообщу: именно во время этой сталинской разборки кто-то из соратников предложил: а почему бы этими деньгами не начать финансировать некую премию?.. Дальше какой-то счастливец выдавил из себя слово: Сталинская.

Продолжение этого сюжета — следует. Книга не дочитана.

Днём приходила девушка-корреспондент из «Вечерней Москвы». Довольно быстро выяснилось, что она заочница из нашего института — Женя Коробкова. Договорились об интервью мы чуть ли не две недели назад, когда я был в ЦДЛ на утреннике в честь Высоцкого. Мороз сегодня стоял для Москвы непривычный — чуть ли не тридцать градусов. Сразу потащил Женю на кухню греть и пить чай. Моя студентка, начитавшись моих дневников, где я довольно много пишу о собственной кулинарии, пришла со щедрыми дарами, я даже застеснялся. Здесь был кусок сыра, какое-то печенье, которое я до сих пор не раскрыл, и коробка жареной таллинской кильки в томате. В качестве интеллектуального презента Женя вручила ещё и пять номеров «Тонкого журнала», который, кажется, она и выпускает. У неё надежда на то, что у меня бывает много пишущего народа, так надо журнал раздавать. Я, в свою очередь, вытащил коробку конфет и собственного изготовления яблочный джем. Кто кого?

Прихлёбывая чай, начали разговаривать. Женя вынимает крошечный диктофон, я рассказываю, что журналисты экстра-класса обычно работают без диктофона. Рассуждаем об институте, об искусстве, я начинаю что-то рассказывать из своей практики. А до этого договорились, что газетный материал будет как бы из двух параллельных записей: моей и Жени. У Жени, кажется, есть хвосты за пятый курс, во мне заговорил преподаватель, и я объясняю, что не следует тянуть, а надо переходить к дипломной работе. Незаконченный институт не даст возможности по-настоящему заняться работой. Говорим о карьере, о том, что в начале жизни закладывается фундамент всему, что сделано будет потом. Но, как обычно, я не очень помню, что я говорю в свободном полёте. Всё у Жени в её диктофоне, потом увидим, что я наговорил.

Прощаясь, я пытаюсь всучить Жене какой-нибудь бутерброд: приедете в редакцию, попьёте чаю. Думаю, хорошо, что я вчера купил какого-то копчёного мяса, хлеб есть. Но у Жени другой план: она соглашается на банку моего собственного — яблоки тоже свои — джема. «Буду поить дам в редакции чаем, приговаривая, что это собственный есинский джем».

<...>

14 февраля, вторник

Приехал довольно рано на работу, ни Ксении, ни Надежды Васильевны ещё не было, но появился А. Е. Рекемчук и сразу же начал говорить о вчерашнем диспуте между Никитой Михалковым, сыном знаменитого поэта Сергея Михалкова, и Ириной Прохоровой, сестрой бывшего члена КПСС и нынешнего миллиардера Михаила Прохорова. А. Е. уверял, что Прохорова была активнее, наступала, буквально не давала слова сказать Михалкову, но оба были мелковаты. Возможно. Впрочем, многие говорят, что Прохоров — это опять проект Путина и Кремля и участвует он во всей этой канители, во-первых, чтобы не оказаться Ходорковским, а во-вторых, близость к власти — это всегда близость к деньгам. Я, к сожалению, этой передачи не смотрел.

Возможно, я бы и не вспомнил об этом разговоре, но вечером получил письмо от Ефима Резника, и в нём опять об этом замечательном диалоге. Вот как видится это издалека. А в Америке тоже идут предвыборные страсти. Цитату даю с «захлёстом».

«У нас вовсю идёт предвыборная кампания, мы очень опасаемся, что Обама будет переизбран, и каких дров он нарубит в следующие четыре года, страшно подумать. Он уже загнал богатейшую страну мира в долговую яму, из которой ей не выбраться за пятьдесят лет, число бедных под его «мудрым» руководством удвоилось, средний класс потерял уверенность в завтрашнем дне и т. д. Он представляет новые налоговые льготы среднему классу, натравливает плебс на богатых, всё глубже запускает руку в пенсионный (и медицинский для пенсионеров) фонд, что мы на себе чувствуем, платя за медицинские страховки всё больше и больше. Но его популистские лозунги популярны, а у республиканцев не видно сильного кандидата, который мог бы ему противостоять. Но до ноября ещё далеко, так что остаётся надеяться.

Кажется, аналогичная ситуация в России. Сегодня посмотрел дебаты между Никитой Михалковым как представителем Путина и г-жой Прохоровой как представителем Прохорова, длились они целый час, но я досмотрел до конца. Г-жа выглядела гораздо ярче и напористее, но поразило мелкотемье разговора. О чём она говорила? Что библиотеки в провинции давно не пополнялись. И с этой хохмой они идут в президенты! И вообще, что это за дебаты между «представителями», а не самими кандидатами? Какая-то пародия».

<...> В институте пробыл до семи часов. В шесть пришлось идти и открывать подготовительные курсы. Есть обстоятельства, когда приходится говорить почти то же, о чём говорил раньше, и почти в тех же выражениях. Как это раздражает.

Вечером опять, вместо того чтобы смотреть телевизор, читал прежнюю книжку о сталинских премиях, наконец-то добрался до знаменитого разговора Сталина и Эйзенштейна. Выбрал кусочки, которые как-то меня взволновали. Сталин ведь не всегда был, как сейчас его огульно хотят представить, неправ.

Россия всё-таки особая страна, и присловье: «Что русскому хорошо, то немцу смерть» — возникло не случайно.

«Сталин. Царь Иван был великий и мудрый правитель, и если его сравнить с Людовиком XI (вы читали о Людовике XI, который готовил абсолютизм для Людовика XIV?), то Иван Грозный по отношению к Людовику на десятом небе. Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния. В показе Ивана Грозного в таком направлении были допущены отклонения и неправильности. Пётр I — тоже великий государь, но он слишком либерально относился к иностранцам, слишком раскрыл ворота и допустил иностранное влияние в страну, допустив онемечивание России. Ещё больше допустила его Екатерина. И дальше. Разве двор Александра I был русским двором? Разве двор Николая I был русским двором? Нет. Это были немецкие дворы».

О проблемах экономики в средние века:

«Замечательным мероприятием Ивана Грозного было то, что он первый ввёл государственную монополию внешней торговли. Иван Грозный был первый, кто её ввёл, Ленин второй».

Сталин как «крутой» историк:

«Сталин. Иван Грозный был очень жестоким. Показывать, что он был жестоким, можно, но нужно показать, почему необходимо быть жестоким.

Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он не дорезал пять крупных феодальных семейств. Если он эти пять боярских семейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал... Нужно было быть решительнее».

К проблемам православия в тридцатые годы:

«Молотов. Исторические события надо показывать в правильном осмыслении. Вот, например, был случай с пьесой Демьяна Бедного «Богатыри». Демьян Бедный там издевался над Крещением Руси, а дело в том, что принятие христианства для своего исторического этапа было явлением прогрессивным.

Сталин. Конечно, мы не очень хорошие христиане, но отрицать прогрессивную роль христианства на определённом этапе нельзя. Это событие имело очень крупное значение, потому что это был поворот русского государства на смыкание с Западом, а не ориентация на Восток».

Об отношении с Востоком Сталин говорит, что, только что освободившись от татарского ига, Иван Грозный торопился объединить Россию, с тем чтобы стать оплотом против возможных набегов татар. Астрахань была покорена, но в любой момент могла напасть на Москву. Крымские татары также могли это сделать.

«Сталин. Демьян Бедный представлял себе исторические перспективы неправильно. Когда мы передвигали памятник Минину и Пожарскому ближе к храму Василия Блаженного, Демьян Бедный протестовал и писал о том, что памятник надо вообще выбросить и вообще забыть о Минине и Пожарском. В ответ на это письмо я назвал его «Иваном, не помнящим своего родства». Историю мы выбрасывать не можем...»

О плановой экономике в искусстве:

«Эйзенштейн говорит о том, что было бы хорошо, если бы с постановкой этой картины не торопили. Это замечание находит оживлённый отклик у всех.

Сталин. Ни в коем случае не торопитесь, и вообще, поспешные картины будем закрывать и не выпускать. Репин работал над «Запорожцами» одиннадцать лет.

Молотов. Тринадцать лет.

Сталин (настойчиво). Одиннадцать лет».

Плохо я себе представляю трёх наших последних президентов, так свободно говорящих об истории и искусстве.

<...>

20 февраля, понедельник

В совершенном унынии от дня за столом и компьютером, уже после шести пошёл в фитнес-центр. Это всегда поднимает мне настроение. Все борются: молодые люди — за пляжную красоту и уверенность мышц, девушки — за стройность, пожилая негритянка, спускающая пятый пот на беговой дорожке,— за своё здоровье, старые люди — за возможность умереть внезапно и без болезней. Полтора часа в спортивном зале как-то почти меня привели в порядок, и я уже, после душа и раздевалки, остывая, сел в холл, почитывая своего вечного Холмса, как на телефон пришло сообщение от Миши Тяжева: «С. Н., в «Новой газете» напечатана рецензия на ваши „Дневники“». Я перезвонил Мише, он работает, вернее — подрабатывает, в театре — сидит в гардеробе и иногда в массовках выходит на сцену. Миша говорить не мог. Тут же позвонил С. П., постоянный читатель этой газеты. Газета у него была, его дом рядом, я зашёл. Ждал я всего, чего угодно, но уж не добра...

Сразу скажу: ничего подобного в жизни я о себе, пожалуй, и не читал. В принципе, я всегда мечтал о такой рецензии, о такой точности и таком проникновении в материал, о такой филологической добросовестности. Недаром совсем недавно я обратил внимание на то, как добросовестно Захар Прилепин отбирает и с каким блеском рецензирует книги в «Новом мире». Именно он и является автором этой рецензии на «Дневники». И вот опять, по поводу совсем недавно написанного — о нашей литинститутской системе: во время встречи с губернатором Костромы я увидел Ваню Волкова, о стихах которого так замечательно писал Захар. Ваня, совершенно изумительный поэт, ведь тоже не окончил Лита.

Но ещё до того, как я пришёл к С. П., потому что терпеть до завтра мне было совершенно невозможно, позвонил Женя Сидоров. Рецензию он уже прочёл. Женя — аналитик, человек не только тёртый в литературе, но и чрезвычайно опытный. «Это чрезвычайно для тебя важно, это взгляд писателя другого поколения. Притом писателя чрезвычайно популярного и востребованного молодыми».

Выписываю не самое комплиментарное, а наиболее полезное и новое для меня. В конце цитаты будет суждение о Сети. Как точно!

 

«Согласен я или не согласен с точкой зрения Есина (а я, как правило, согласен), безусловно одно: эти дневники станут одним из наиважнейших свидетельств о наших днях. При том, что никаких сенсаций и сплетен о тайных интригах тут нет вовсе.

Я сам читаю уже, наверное, том восьмой или девятый, наверняка знаю, что ничего оглушительно нового не узнаю, когда прочту очередную есинскую «летопись» за год,— и, тем не менее, меня не оторвать от этого чтения.

Но почему?

Я вот сказал: ничего нового не узнаю,— но, с другой стороны, что мы такого нового узнаём, когда судорожно листаем бесконечные перекрёстные ссылки Сети? Что от этих знаний остаётся спустя неделю, день?

То, что я знал о себе сам и что давно принял за установку, прочитав подобное в дневниках Гиппиус,— большое запишут и без вас.

Есин подходит к временам с какой-то другой стороны. Явно неглупый человек поставил себе задачу не мыслить глобально — и такой подход вдруг открыл что-то, до сих пор не сформулированное никем.

«Я пишу не дневник, а летопись обывателя»,— признаётся Есин.

Тут нет никакого кокетства — несмотря на то, что слова эти произносит автор многих романов (как минимум один из которых, «Имитатор», имеет статус культового), лауреат премий, председатель жюри кинофестивалей, до недавнего времени ректор Литинститута и прочая, и прочая.

Что такое, в конце концов, дневники Пришвина или Чуковского — которые вдруг осветили самую важную и страшную часть XX века совсем иначе, чем до этого литература и публицистика? Это именно свидетельства не столько участников событий, сколько наблюдателей, которые, как им самим казалось, находились на кромке истории.

Но выясняется, что с этой кромки многое видно куда лучше. В деталях скрывается не только дьявол, но и дух».

А теперь мне надо объяснить, почему я занимаюсь таким цитированием, которое очень похоже на самовосхваление. Я не принадлежу к какой-нибудь мафии, к кружку литературных единомышленников, которые, расталкивая всех, продвигают только своих. Я не стараюсь и не умею занять себя в политике, чтобы, подобно Акунину, Быкову или Улицкой, получить то «паблисити», которое создаёт видимость славы и так помогает в книжной продаже. У меня нет ни детей, ни близких, которые со временем будут шевелить мои рукописи и пытаться отыскать справедливость. Я обо всём должен позаботиться здесь и сейчас.

«Есин нашёл (придумал? создал?) очень сложный интонационный рисунок для своих дневников.

Привычных дневниковых примет в виде бесконечного сведения счетов с друзьями и недругами (с друзьями — чаще), откровенной злобы и неустанной мстительности (привет и поклон Нагибину, хотя не только ему), самотерзания и тайного самолюбования — всего этого у Есина вроде бы и нет.

Вроде бы... Потому что ирония, сарказм, раздражительность — всё это присутствует, но будто бы на пятой горизонтали. Тяжкое, неприятное, горькое — всё это, как лекарство, почти без остатка растворяется в тихой интонации.

Есин откровенен, но не навязывает читателю свои откровения. На какие-то потайные вещи он время от времени намекает — и этого внимательному читателю оказывается достаточно. Хорошая, умная недоговорённость — главная отличительная есинская черта.

При том, что вовсе нет ощущения, что автор «Дневников» боится кого-то обидеть.

Он не сводит счёты, но и не строит ни с кем отношений. Какие ещё отношения? Такая длинная жизнь за плечами, поздно уже начинать, надо было минимум на полвека раньше...

«Сейчас мы уже завидуем не славе и удачливости, а тому, где кого похоронят»,— походя роняет Есин.

В «Дневниках» Есин не беседует с потомками — мы видим тут полное отсутствие пафоса. Нет ссылок на свою прошлую правоту — и вообще лобовой, чванливой уверенности в собственной правоте. Нет смакования своих былых и недооценённых (или оценённых) заслуг. Ненавязчивая афористичность, словесная жестикуляция, еле заметная — и оттого ещё более точная».

По большому счёту, это описание моего рефлектирующего, довольно слабого характера. В смысле стиля — как сложится. Я своим ученикам всё время говорю, что без собственного стиля и собственного «литературоведения», т. е. понимания, что такое литература, писателя нет. Я ведь по-другому и писать не могу, а как бы иногда хотел писать хотя бы как мои ученики. Но на стиль надо ещё «намотать» и собственные неудачи, и страдания, и зависть, и желание всё это перетерпеть.

Ну, примеры, которые Захар Прилепин приводит, я опускаю. В конце концов, даже из средне написанной книги набрать что-то всегда можно. Делает это Прилепин с мастерством опытного журналиста, хотя за этим стоит вкус и неизменная черта крупного писателя — сострадание к чужой боли. Я привожу, чтобы не красоваться, только важные для меня выводы. Надеюсь, что аспиранты, так полюбившие мои дневники, будут теперь цитировать.

«Восхитительно ровная, стоическая, мудрая интонация.

На самом деле — сложнейшая гамма чувств, бешеный рисунок кардиограммы и огромная человеческая страсть заключены в этом ровном, с тихой полуулыбкой, голосе.

Такой голос настраивается целой жизнью».

Эта не вполне радостная для старого человека мысль вполне совпадает с моим собственным литературоведением: стиль шлифуют и создают годы.

22 февраля, среда

<...>

Две новости. Одна плохая, другая трагическая.

Как же всё-таки на всех этажах наши люди борются за власть. Такая страсть возникает не только из стремления во власти себя реализовать, свои возможности. Но из понимания, что власть в России — это ещё и нечто большее, вплоть до возможности воровать и устроить своё благополучие. В городе Лермонтове Ставропольского края кандидаты в депутаты местных органов, которых не зарегистрировала местная избирательная комиссия, ворвались в здание администрации и организовали голодовку. Но здесь и другое — возможно, более любопытное: как же всеми путями власть, уже получившая полномочия и возможность лакомиться мёдом, не хочет ничего отдавать! Как держится, как борется, на что только не идёт!

Теперь — другое; я обоих знал.

Умерла Людмила Ивановна Касаткина, а ещё совсем недавно умер её муж Сергей Николаевич Колосов. Кто-то ещё на радио мне рассказывал, что уже в ГИТИСе Серёжа Колосов, который ходил летом в красной маечке, приглядел себе девушку, которая к славе вывезет и его. Лучшие свои роли Касаткина сыграла в его фильмах. Телевидение назвало Касаткину великой актрисой. Ну, согласимся с этим. Но вот какое возникло размышление: уже ушло несколько действительно звёзд, действительно очень крупных актрис и актёров, но ведь на сегодняшнем горизонте нет никого, кто мог бы сравняться с ними по влиянию на публику. Всех милых, часто способных актрис, которые могли бы с ними конкурировать, я просто не вижу.

23 февраля, четверг

Никогда я не могу рассчитать время: «Cапсан» в Санкт-Петербург отправляется только в тринадцать тридцать, а я вскочил уже в семь. Долго возился с уборкой на кухне, делал зарядку, без которой теперь обойтись просто боюсь, потом жал из морковки и имбиря сок, а потом уже пришёл Миша Тяжев, чтобы помочь мне с сумками с книгами. Проводы. С Мишей съел омлет, но самое главное — принялись разговаривать. Меня всегда занимало, как студенты, которые чуть ли не весь день сидят на занятиях, так обо всём осведомлены. И о том, что какие-то девушки — они борются за права женщин — под гитару что-то промурлыкали в храме Христа Спасителя, и о том, как собирают народ на сегодняшние митинги, и о выступлении Патриарха. Потом Миша стал рассказывать какие-то театральные истории.

Я всё-таки вызвал Мишу пораньше, потому что не знал, как сегодня сложится утро. Уже в семь по «Эху Москвы» стали говорить о нескольких митингах, которые должны состояться. И в защиту Путина, и в поддержку его оппонентов. Будто бы с Урала едет, чтобы поддержать премьер-министра, несколько составов с рабочими. А ещё о том, что вчера ездили по Садовому кольцу какие-то машины с белыми ленточками. Кажется, машины будут ездить сегодня. А какой тогда будет трафик? Это особенность сегодняшней Москвы: всегда неизвестно, доедешь ты до цели за час или за пятнадцать минут. Всегда неизвестно, перекрыли ли дорогу из-за манифестантов или шествия, или транспорт держат, потому что едет правительство. Даже метро стало ненадёжным.

Сидим с Мишей, беседуем, пьём чай, едим омлет, ждём Самида. Он должен отвезти меня на вокзал. Я рассказываю Мише, почему колеблюсь голосовать за Путина, хотя только за него и стоит голосовать. Из комнаты притаскиваю «Литературку», которую читал вчера перед сном. Вот и цитата, которая просветила мне мозги. Цитата из Мохнача.

Самид, как и обещал, приехал около одиннадцати. До поезда ещё два с половиной часа. Самид по-приятельски повезёт меня на своей машине на вокзал. Москва совершенно свободная, да ещё Самид, по старой привычке таксиста, везёт нас путями быстрыми и короткими. Самид в каком-то смысле фигура показательная и в социальном, и в человеческом плане. Приехал в Москву из Ленкорани тихим пареньком, работал на ЗИЛе, закончил там вуз, инженер-автомеханик; пока учился, прирабатывал таксистом. В начале перестройки Самид организовал какое-то своё дело, поступил в Лит на семинар к В. Орлову. А Володя всегда был мастером с очень высокой требовательностью. Что здесь — социальные условия или личность? Растолковывал это Мише по дороге.

Самид не может забыть прошлогодней ситуации с его перевыборами. У него нагорело, его волнует и будущее института.

Так как времени до отправления поезда ещё много, решаем заехать минут на сорок в парк ЦДСА и погулять. Пришвартовываемся со стороны Олимпийского проспекта. Парк теперь, оказывается, называется Екатерининским. На проспекте по случаю праздника и митингов много милиции, это хорошо, машину не угонят.

Сегодня потеплело, что-то около двух градусов с минусом. В парке светло, ночью выпал снег. Дети катаются с ледяной горки, родители вытирают им носы. Ходим кругами втроём по парку и разговариваем. О литературе, о прошлом, гадаем, что же будет дальше; душа летела. Иногда в эти полёты вторгалась проза. Я рассказал о вырезке из газеты «КоммерсантЪ», которую Ашот бросил мне в почтовый ящик. Обычная «школьная история». В Лефортовском суде рассматривается дело бывшего ректора Московского института государственного и корпоративного управления Андрея Звягина и главного бухгалтера. Следствие считает, что они по липовым договорам списали свыше восьмидесяти шести миллионов рублей. Здесь целая история, до конца и неясная, но довольно типичная. О себе уже давно знаю: все мои разговоры неизменно я возвращаю к двум вещам — о том, что я пишу, и о том, как обстоят дела в институте. А здесь, у нас в институте, как говорят слухи, произошло следующее: пришёл приказ из министерства вдвое сократить зарплату ректору, проректору и даже главному бухгалтеру. Конечно, можно порадоваться: теперь и я буду, вместе с господдержкой, получать столько же, сколько и главный бухгалтер, и проректор по хозяйству, которые и не доктора наук, и не заведующие самой большой в институте кафедрой, и не знаменитые писатели, и не профессора. Я приблизительно догадывался, откуда берутся деньги для этих зарплат и каким образом, чтобы не было обидно, компенсируется даже господдержка, которая не полагается ни хозчасти, ни бухгалтерии. Но кто же распорядился так уплотнить довольство нашего начальства?

Действительно, знает всё только студенчество. Миша рассказал, что сам видел по телеку, что когда Путин говорил о необходимости поднять размер студенческой стипендии, его спросили: а откуда взять деньги на эти повышения? Путин сразу и не задумываясь ответил: уменьшить зарплату ректоров и проректоров. Нет, это я, пожалуй, буду голосовать только за Путина.

«Сапсан» — это, конечно, замечательное новшество. И две столицы стали ближе, и народу стало намного удобней. А что касается стоимости, то в основном ездят командированные и бюджетники — это переливание денег из одной госструктуры в другую.

У вагона встретил Лёву Аннинского, ехать с ним одно удовольствие, сразу погружаешься в высокий строй ассоциаций, литературных реминисценций, воспоминаний. Скоро я окончательно буду знать весь казацко-еврейский строй его семейной биографии, сцепления там замечательные, и всю историю его студенческой дружбы с Натальей Дмитриевной Солженицыной. Я слушаю это уже во второй раз. Всё-таки один университет заканчивали, вместе ходили в байдарочные походы. Два «кстати» соображения. Первое: Наталья Дмитриевна была чемпионкой Союза по гребле, возможно, в юношеском разряде. Вторе «кстати» касается университета, вернее, сразу двух — Московского и Петербургского. По радио утром прозвучала такая история. Отчего это ректоры этих двух университетов не декларируют свои (возможно, университетские) расходы и доходы? Вроде бы забавно по этому поводу ответила прокуратура. Университеты основаны ещё Петром Первым и Елизаветой Петровной, и не нам вмешиваться в старые, ещё царские законы.

Литературные рассказы и сплетни очаровательны, под их аккомпанемент можно ехать хоть до Пекина. Но вот Лев Александрович немножко задремал, его медийное, узнаваемое лицо стало печальным, и я принялся читать второй номер «Нового мира». Спасибо, конечно, Андрею Василевскому, что меня этим чтением снабжает, но очень как-то журнал погрустнел в смысле увлекательности и стал однотонным. Прозу и поэзию я в нём давно не читаю, но и критика увяла. Взял «Книжную полку»... Вот результаты. Читать можно было только высоколобые дневники Кублановского. Мне тем более всё это интересно, что, как и у меня, всё это 2009 год. Но как это всё высоко и элитарно. <...>

24 февраля, пятница

Нас с Лёвой поселили в самом центре Гатчины, в старинном, полукруглом в плане здании, в котором ещё чуть ли не в восемнадцатом веке помещался какой-то цейхгауз. Я всегда знал, что на первом этаже здесь был мрачноватый по убранству ресторан, но с очень неплохой кухней. Не один раз во время Гатчинского фестиваля нас там кормили. Оказывается, на третьем этаже, под самой крышей, существует ещё и маленькая прелестная гостиница. Небольшие номера с отличной ванной комнатой, в которой стоит душевая кабина, прихожей, с избытком тепла, провинциальной стерильной чистотой, хорошо простиранным и отглаженным бельём и просторной постелью. Вечером мы, конечно, хорошо поужинали за казённый счёт — в поезде ели консервированный борщ, разогретый в буфете на микроволновке: полакомились запечённым в сыре судаком и салатом по-гречески, а утром нас ещё накормили завтраком не хуже, чем в Париже. По крайней мере, круассаны были не хуже. Из русской добавки в меню был творожный сырок, но горячую воду для кофе пришлось брать из кулера.

Уже утром выяснилось, что мы заняты только с часа дня. Отправились гулять по памятным местам. Для Лёвы это ещё и некая память о его жене Шуре, маленькой женщине-птичке, которая умерла совсем недавно. С Лёвой они когда-то обошли весь город, все соборы. Город, кстати, несмотря на оттепель, производит впечатление хорошо вычищенного и ухоженного. Теперь уже мы с Лёвой — в памятное путешествие. В Павловском соборе я был впервые, это середина девятнадцатого века. Очень точна и выразительна скупая форма, деревянные, будто в хате, полы из тяжёлых лесин. На канон поставил десяток свечей — почти за всю родню, которую помню. В Покровском соборе я бывал и раньше, здесь такая же дорого стоящая простота и изящество, как и в Павловском. Здесь иконы с изображением Иоанна Кронштадтского и Марфы Гатчинской. В соборе идёт ремонт, всё сурово, через несколько дней начинается пост.

В час пришла машина, и мы поехали в библиотеку — через железную дорогу, мимо аэродрома, самого старого в стране, которому в прошлом году исполнилось сто лет.

В этой библиотеке я уже был прошлый раз. Всё такая же образцовая чистота, порядок, хорошая мебель, ощущение, что работа здесь не показная, на публику, а постоянная и серьёзная. Старшеклассники — первая встреча была с ними — уже сидели. Вторая встреча была с библиотекарями; кажется, были и учителя, хотя учителя, самая консервативная часть провинциальной интеллигенции, ни на что ходить не любят. Встречи эти обе прошли хорошо, мы с Лёвой дуэтом, помогая друг другу, споря и часто не соглашаясь друг с другом, вели свою песню. Не очень высоко ценя себя, я всё-таки предполагаю, что подобные встречи местной интеллигенции с информированными людьми из столицы как-то поднимают общий уровень. Кстати, библиотекари отмечают, что читать стали больше, и в частности молодёжь. В общем, на двух этих встречах мы с удовольствием полетали.

Самым интересным, однако, были разговоры с директором, Еленой Леонидовной. Это сильная, несмотря на взрослых дочерей, ещё красивая, умеющая наблюдать и думать женщина.

Сначала о некоторой, в связи с близостью к Ленинграду, экспансии в Гатчину людей из Средней Азии, но в основном с Кавказа. В классах уже больше черноголовых ребят, чем белобрысых. Рассказала Елена Леонидовна о недавней драке мальчишек. Черноголовые ребята пришли в библиотеку в своих тюбетейках. Им сделали замечание, что в России не принято находиться в помещении в головном уборе. «А у нас принято». Кто-то из русских мальчишек сбил панамку с головы наиболее задиристого, началась драка.

<...>

25 февраля, суббота, первая половина дня

Утро в этой чудесной гостинице, где чуть ли не в восемнадцатом веке была суконная фабрика, потом Дом молодёжи, потом, когда всё развалилось, образовались гостиница и ресторан. И ресторан хорош: сравнительно недорого и хорошая кухня. Итак, утро, я ем булочку и пью чай, по телевизору патриарх Кирилл читает проповедь о мытарях и фарисеях. Убедительно, плотно, обращаясь скорее к сегодняшнему молодому поколению, нежели к старым людям, основному контингенту верующих. Вышел из гостиницы и сразу пошёл в Покровский собор, он напротив. Последняя неделя перед постом. В соборе народу немного. На высоких хорах певчие поют: Господи, помилуй... Я опять просил веры. Слева на клиросе женщины исповедовались, я опять струсил...

После собора пошёл в большую прогулку по городу. Дошёл аж до рынка, который за Павловским собором. Недаром: купил две пары шерстяных носков. Ещё раз убедился, как замечательно красиво и функционально был спланирован город. Вот и сейчас он удобен и напоминает город, а не просто большое торжество, как Москва. Уже почти перед самым отъездом в Вырицу забежал в столь любимый мною парк. Жизнь определённо идёт вперёд: появилась небольшая оградка на входе возле кафе «Дубок», кое-что из разрушающегося в парке огородили. На озере, в огромной полынье, масса уток, которых подкармливают. Возле них бродят и голуби, норовя что-нибудь отбить.

25 февраля, суббота, вторая половина дня

В моём возрасте пора бы сосредоточится только на себе, но меня ещё волнует сама жизнь и характер её извилистого течения. В час дня меня прихватил шофёр отдела культуры; к сожалению, Даниил Мкртчан, нынешний начальник, молодой парень, который всё это и организовал, заболел, и я так его и не увидел, и вот без провожатого я поехал на выступление в Вырицкую детскую библиотеку. Вот такие поездки без «надсмотрщика» иногда позволяют легче и скорее разговорить незнакомых людей. Так с этим немолодым дядькой-шофёром и произойдёт, когда позже он повезёт меня в Ленинград. У меня ведь сегодня посещение театра и обед у Юрия Ивановича на его ленинградской квартире.

В этих шофёрских рассказах и исчезновение гатчинского домостроительного комбината — вернее, переход его в другие руки, а во время этих волнений работа у этого водителя ушла. Да и кому мы теперь нужны, пожилые люди? И занятная, но всё-таки сомнительная информация о том, что всех глав сельских поселений района, которые не обеспечили на парламентских выборах победу «Единой России», вынудили свой пост покинуть. Отметил, что в Вырице, куда мы едем, раньше была тьма пионерских лагерей и летних детских садиков, сейчас всё это пропало, участки скупили. Правда, мужичок, мой шофёр этот, принадлежит к тому слою вечно всем недовольных русских людей, которые так хорошо жили и работали при советском строе, но сейчас прошлую эпоху называют «совком». Как Юрий Кублановский, о котором я ещё скажу.

Детская библиотека — это большой дом, бывшая школа, где на первом этаже спортивные секции, а на втором библиотека. Встретила директор, очень милая и энергичная, уже на лице которой было написано, что она любит свою работу. Но всё это читается и в самом здании, в порядке, на лицах ещё двух её сотрудниц, которые работают с детьми. Директора зовут Татьяна Николаевна, запомнить мне легко, так зовут Таню Скворцову. Сели пить чай и разговаривать, потом пошли смотреть залы и фонд. Как ни странно, переход библиотеки, согласно закону о муниципальном управлении и финансировании, в подчинение поселковому начальству принёс добрые плоды. В прошлом году за два миллиона отремонтировали крышу, дают деньги на формирование фондов. Как положительное можно отметить некоторый подъём любви к чтению. Посёлок, конечно, маленький, всего пятнадцать тысяч человек. Раньше работало несколько заводов, но, как и положено, в перестройку они растворились. Жители ездят на работу в Ленинград, молодёжь уже не возвращается. Но развернулось дачное строительство, есть даже дачи, построенные по образцу царских дворцов, в синей краске, как дворец Екатерины в Царском Селе, и с золотом. Я в этом момент подумал о скромном налоге на роскошь, который нам обещает ввести Путин. Но чтобы обложить налогом такой дворец, надо, чтобы его площадь превышала тысячу метров. По мнению Путина, который озвучил эти цифры, если площадь твоей дачи составляет лишь девятьсот девяносто девять квадратных метров, то это лишь средний класс. Из нового в работе библиотеки — час устного чтения. Приходит уже привыкшая к этому ребятня, и ей час читают вслух книжки. Естественно, группы разбиты по возрастам. Что-то всё же в стране происходит и позитивное...

<...>

Но самое главное — наконец-то я попал в театр к Додину. Пьеса на двух актёров, мне хорошо знакомая: Леонид Зорин, «Варшавская мелодия». Играли — Уршула Магдалена Малка, молодая актриса, видимо полячка, акцент у неё природный, и Данила Козловский. Это было, конечно, потрясающе. Я ещё никогда не видел, чтобы зал так молчал во время любовной сцены. Несколько огорчила меня вторая половина спектакля — скорее, своей идеологией: русский человек на рандеву. Прелестный молодой сильный парень превратился в обывателя... Это второй спектакль, который я видел в режиссуре Додина. Мастер, конечно, огромный: какие мизансцены, какие кружева он вытрясает из актёров!

Оставшиеся два часа до поезда я потратил на прогулку по Невскому. Чем Москва отличается от Петербурга? Это город, конечно, аристократов, хотя и обедневших, но вежливых, подтянутых, щедрых к нищим, вежливых друг к другу. Москва — это город купеческой психологии, и потом, москвичи, как правило, свой город не любят. У ленинградцев — культ города. Вот пример, который показателен для обоих моих тезисов. Около одиннадцати часов вечера зашёл в Дом книги. Боже мой, какое огромное количество людей просто сидят на лавках, установленных в книжных залах, и читают книги, которые стоят на прилавках. Листают самые дорогие художественные альбомы. Некоторые, чувствуется, сидят здесь давно. В Москве такое невозможно — надо использовать для извлечения прибыли каждый клочок торговой площади! И вот, наконец, второе: какое невероятное количество книг именно о Петербурге выставлено на стеллажах и прилавках.

26 февраля, воскресенье —
27 февраля, понедельник

Два дня как-то слились, в них не было ничего необычного. А ничего и не возникает, если не читаешь, никуда не идёшь; но мелкие факты жизни составляют её фон и основу, которые, по большому счёту, и являются жизнью. Для меня главное пока — это мой дневник и мои студенты. Естественно, хочется какой-то иной свободы, больше времени; пусть так называемое «основное» ползёт само, а ты — в новых начинаниях, пишешь роман или придумываешь пьесу. Но всё приходится тянуть, а может быть, наиболее важное и интересное в жизни откладывать.

<...> Ещё никогда выборная компания не проходила так горячо и активно. Лёгкость, с которой недавно ломалась Украина, а потом менялся режим в Египте и Ливии, разжигает многих людей. Всё кажется таким близким и досягаемым. Ах, как недаром, говоря о жизни своих молодых героев, Толстой, Достоевский, Стендаль постоянно вспоминали Наполеона. Кто же всё-таки сказал: «Двуногих тварей миллионы, мы все глядим в Наполеоны»? В воздухе разлита ложная досягаемость власти. Но разлита и смертельная боязнь сильного и крепкого человека, долго и со второго ряда наблюдавшего за травящей его компанией и пока никак не имеющего возможности кого-то одёрнуть. Как же многолика и коварна демагогия демократического правления. Как же в этом году агрессивны Зюганов, Жириновский и даже Миронов! Они уловили и почувствовали мнимую «возможность».

Я думаю, что они так много и громко кричат, так много обещают потому, что твёрдо знают, что это у них это последняя избирательная кампания. И главное, обещать можно что угодно, не считаясь с возможностями государства,— всё равно не изберут.

Вчера, возвращаясь из магазина, видел семейную пару очень немолодых пенсионеров, гордо идущих с белыми ленточками на груди. Чего, интересно, они хотят? Что изменится в их жизни? Двадцать третьего в Москве, в Лужниках, состоялся огромный митинг в поддержку Путина. Вчера люди с белыми ленточками попытались создать «живое кольцо». Но Садовое кольцо оказалось чуть больше «живого». Я думаю, что больше боятся не прежнего Путина, а Путина с его новым опытом, который уже начинает понимать, что если не дать народу новую надежду, по-прежнему поддерживая только капитал, к которому, наверное, принадлежит и он сам, его власти придёт конец.

Вечером в понедельник, пока я мастерил себе в мультиварке куриный плов, то есть что-то резал, закладывал, посыпал, солил и перчил, я всё время слушал «другую сторону». С каким-то деятелем «Единой России» вёл по радио спор Гарри Каспаров. Я уже не говорю о непримиримости сторон: для одних Путин совсем нехорош, другие его поддерживают. Я не политик, чтобы во всё это влезать, но лишь один пункт. Довольно резко Каспаров говорил о доверенных лицах Путина. В том числе сказал, что целый ряд фигур, которые стали доверенными лицами кандидата в президенты, потерялись в глазах либерального сообщества. Назывались, по-моему, только две фамилии — Михалков и Табаков, но подразумевалось совершенно иное. Стали доверенными лицами Путина люди, которые в этой среде считались своими, которые в беседах и закулисных разговорах, видимо, неласково отзывались о премьере. Каспаров эту категорию людей определил как ищущую своих материальных и административных выгод.

28 февраля, вторник

<...> ...Я вскочил в шесть утра, но тут ещё и развернул вчерашнюю газету. Здесь просто удивительная статья Павла Басинского о нашей бунтующей интеллигенции. Простят ли теперь это Паше либералы? Статью я, конечно, поцитирую, но в этом же номере и ещё известие: Олегу Павлову дали «за исповедальную прозу» премию Солженицына. Он это, конечно, заслужил, я помню, как он занимался солженицынской почтой в журнале «Москва». Правда, думаю, всё равно он не получит того признания, о котором мечтает. Но и премия, я думаю,— это в первую очередь инициатива Басинского.

Наверное, не я один обратил на это внимание. Почему в нынешней политической баталии на стороне действующей и, вероятно, грядущей власти — несколько крупных режиссёров и руководителей театров, а на стороне оппозиции — много писателей, причём очень разных, таких как Эдуард Лимонов и Борис Акунин, Захар Прилепин и Людмила Улицкая, Герман Садулаев и Дмитрий Быков? — вот так Павел начинает. Пропускаю среднюю раскатку, и вот первый тезис.

Писатель в нынешних условиях, стоит ему только заикнуться о своей любви к власти, рискует потерять тех читателей, которые идут на Болотную, а тех, кто стоит на Поклонной, он вряд ли много приобретёт. Да что говорить — и так всё понятно.

Что говорить, например, о таком феномене, как «Гражданин поэт» Дмитрия Быкова и Михаила Ефремова, когда из ничего, из пустоты, из разреженного политического воздуха и малозатратных усилий весьма и весьма, впрочем, талантливых людей рождаются и телешоу, и радиозаписи, и гастроли от Саратова до Лондона, и книга на закуску? И вот уже принимаются заказы на торжественные «похороны» этого проекта в Крокус Сити Холле, где цена билетов варьируется от пяти (партер) до тринадцати (VIP-места) тысяч рублей.

Ну разве, скажите, не выгодно бунтовать? Очень!

Всё остальное в этой статье, а есть пассажи очень занимательные, я опускаю.

Семинар, как я уже написал, прошёл довольно удачно. Ребятам прочёл и статью Басинского, и тот перечень позиций, по которым мы, по мнению ООН, «впереди планеты всей».

Мы первые — по экспорту природного газа, по величине природных ресурсов, по разведанным запасам каменного угля.

Первые — по запасам леса, питьевой воды, по экспорту азотных удобрений, по физическому объёму и экспорту алмазов и т. д.

Но первое же место — по количеству самоубийств среди пожилых людей, детей и подростков.

Первые — по числу разводов и рождённых вне брака детей; по абсолютной убыли населения, по числу умерших от алкоголизма и табакокурения; по употреблению героина; по продаже поддельных лекарств; по количеству авиакатастроф.

Но! Однако!

У нас — первое место в мире по темпам роста числа долларовых миллиардеров, второе место — по количеству долларовых миллиардеров после США и шестьдесят седьмое место — по уровню жизни.

Мы занимаем сто одиннадцатое место по средней продолжительности жизни, сто тридцать четвёртое место по продолжительности жизни мужчин.

Может быть, нам действительно нужна новая власть?

29 февраля, среда

Пожалуй, не выспался, до двух ночи смотрел по «Культуре» фильм об английском короле Генрихе VIII — отце королевы Елизаветы. Мне всё это любопытно, я стараюсь закрыть недостатки своего образования. Но какова политика канала — всё по-настоящему значительное идёт только после двенадцати ночи. Я это подметил давно, до двенадцати они выполняют свои обязательства перед обывателем и рекламодателями, которые желают, чтобы их реклама была размещена исключительно среди пошлятины, которой не брезгует и этот канал.

У нас идут выборы. Вместо самих кандидатов часто воюют в эфире их доверенные лица. Согласимся, что эффект иногда бывает чрезвычайно выразителен.

«В ходе предвыборных дебатов между кандидатами в президенты Михаилом Прохоровым и Владимиром Жириновским последний устроил настоящий скандал, оскорбив доверенное лицо своего оппонента — певицу Аллу Пугачёву. Примадонну российской эстрады политик включил в число «политических проституток» и посоветовал «сидеть молча».

Конфликт начался, когда певица, присутствовавшая на съёмках телепрограммы «Поединок», задала провокационный вопрос лидеру ЛДПР: «Владимир Вольфович, думаю, вы со мной согласитесь, что президент страны — это лицо страны. Пример для подражания, пример для массы граждан нашей родины. У меня такой вопрос: когда вы хамите — ну ладно мне, я к этому уже привыкла от вас,— вы что хотите доказать? Когда вы врёте нагло в эфире этой программы — зачем?.. Если бы вы стали президентом, вы бы поменяли свою линию поведения?» — «Я веду себя так, как я считаю нужным,— парировал Жириновский.— Мне имиджмейкеры не нужны. Мне разрешение, как Михаилу (Прохорову.— Прим. ред.), никто не давал создавать партию, я её сам создал».— «Значит, это природное, да?» — «Молчите! Я с партией...» — «Не хамите мне».— «Я с партией здесь. Я отвечаю. Вы молчать должны сидеть. Все! Вы вопрос задали — я отвечаю так, как я считаю нужным. Не нравится — убирайтесь вон!» — «Не уберусь. Назло вам не уберусь».— «Выведет охрана».— «Я веду себя как певица, а не как певичка. Не ори на меня, будущий президент... Я думала, что вы кружевник, политик, хитрый человек, а вы просто клоун и псих»,— заявила Пугачёва Жириновскому. «Я такой, какой я есть. В этом моя прелесть»,— парировал либерал-демократ. В ответ певица назвала политика „позором нашей страны“».

Под этим сообщением в Интернете стоят разные, почти символические соображения читателей. Например:

«Жириновский против Прохорова. К обязательному просмотру».

«Столкновение Жириновского и Пугачёвой «станет классикой»,— охарактеризовал передачу в своём твиттере Соловьёв». <...>

 

Продолжение следует