Россия упорно продолжает сорить талантами. Один из лучших поэтов второй половины двадцатого века Лев Таран (1938–1995) остался практически неизвестным, непрочитанным, непонятым. У него есть такие строки:
Комсомольцы-добровольцы...
Лагеря в колымской мгле...
Прозевали богомольцы —
Страшный суд был на земле.
Какая сила, какая мощь брезжит в этих строках! Но дело не в этом. Я хочу обернуть их на судьбу автора. Поэты, критики, читатели, окололитературная тусовка... Страна прозевала очень значительного поэта — не побоюсь сказать, в лучших стихотворениях поднимающегося до тютчевского уровня.
Он родился в Красноярске. Здесь окончил школу и медицинский институт. В семидесятых годах перебрался в Москву, точнее, в подмосковный Дмитров, откуда раз в четыре дня ездил на работу. А трудился он дежурным психиатром в знаменитом Склифе, то есть на скорой психиатрической помощи института Склифосовского. Благодаря этому он хорошо знал всевозможные, в том числе и самые тяжёлые, болезненные закоулки бытия. Но и имел возможность уделять достаточно времени творчеству.
При жизни у него вышли два сборника стихотворений — один в Красноярске и один в Москве. Оба содержат стихи в основном не лучшие, не выражающие самых сильных сторон его огромного, пронзительного таланта. Он был вынужден соглашаться с неудачным отбором текстов и трусливой, навязчивой редакторской правкой. В периодике Лев Таран практически не печатался. Средней руки, осторожные подборки в журналах «Смена» и «Юность» мало кто заметил, да и быть иначе не могло. И всё-таки в Союз писателей Москвы был принят, но вскоре ушёл из жизни.
Сердце не выдержало нервотрёпки тяжелейшей работы, да и извечной русской беде был подвержен. Хотя сам выводил из запоев своих приятелей. Написал стихотворение, конечно же, оставшееся неопубликованным:
Слава Богу, что я не печатался,
не прославился, не преуспел...
Я бы ныне иначе печалился,
по-иному бы думал и пел.
Я полжизни убил над задачником...
А ответ оказался простой:
нужно неслухом быть, неудачником,
чтоб самим оставаться собой.
И, приблизившись к самому краю —
сентябрю, октябрю, ноябрю,
я судьбу свою благословляю
и Всевышнего — благодарю.
Я дружил с ним — надёжным мужиком и интереснейшим собеседником, любил многие его стихи. Вскоре после его смерти мы провели единственный творческий вечер поэта Льва Тарана. На следующий день я отправился в Дмитров и привёз оттуда часть его архива, которую позволила забрать вдова поэта. Через несколько месяцев ушла из жизни и она. Оставшаяся часть архива — неизвестно где. Прошло восемнадцать лет... Всё меньше остаётся людей, которые дружили с Лёвой и знали цену его стихам. Недавно мне стало известно: его друг ещё по Красноярску, известный ныне писатель Евгений Попов с большим трудом отыскал в Дмитрове заброшенную могилу Льва Тарана.
Мне кажется, что его стихи действительно нужны России и будут востребованы читателями. Он писал методом прямого высказывания, как писали поэты Золотого века. Если бы его щедрее публиковали, если бы он был замечен и прочтён, то, возможно, современная поэзия была бы иная. А всевозможные метафористы, метаметафористы, мелкие юмористы, герметисты и прочие «исты» не имели бы шансов на успех. И, может быть, интерес к поэзии сохранился бы. И народ не отвернулся бы от поэзии, скомпрометированной всевозможными «Лонжюмо» и «Казанскими университетами». Лучшие стихи Льва Тарана выстраданы, жизненны и обладают огромной силой воздействия.
А кто вспомнил об ушедшем поэте? Андеграундский журнал «Соло», «День и ночь». И всё...
Слышал, что друзья Тарана в Красноярске собираются издать частным образом книгу его избранных стихотворений.
Дай Бог, чтобы это произошло. И тогда великая русская поэзия прирастёт Сибирью — его замечательными стихами.
