1.
...Но сначала вернусь в прошлое. Было это четыре десятилетия назад. Или больше? Я жил тогда в Сибири, писал свою первую книгу, посвящённую Всеволоду Иванову — одному из самых ярких представителей русского литературного авангарда двадцатых годов. «Неожиданный Всеволод Иванов!» — не раз восклицали его современники. Всю свою жизнь этот «оппозиционный классик» советской литературы уходил не только от догм соцреализма — от самого себя прежнего. «Умер очень большой, не прочтённый нами писатель»,— как всегда парадоксально и пронзительно, закончил свои воспоминания о нём Шкловский. Здесь всё правда. Иванов оставил после себя целое собрание неопубликованных, ярких, во многом экспериментальных книг.
«Неожиданный Всеволод Иванов!» — повторил и я, когда в одном из московских архивов обнаружил около трёхсот неизвестных читателю рецензий мастера на произведения молодых авторов. Оказалось, Иванов был зорким и мудрым литературным наставником. Он учил начинающих писателей многому — в том числе и художественному поиску, вечному сомнению, которое так важно в искусстве.
Одна из самых интересных рецензий Всеволода Иванова была посвящена творчеству детского поэта и драматурга Ефима Чеповецкого. Признаюсь: перечитывая этот отзыв, я и оглянулся сейчас в прошлое.
Вскоре, в феврале семьдесят второго года, я опубликовал некоторые из рецензий в «Литературной газете». Причём решил не называть имена тех, о ком писал Иванов, полностью: мнение знаменитого писателя, казалось мне, не должно давить на его питомцев, которые к тому времени уже активно работали в литературе.
Однако случилось неожиданное. Познакомившись с самым первым из опубликованных отзывов, читатели ничуть не усомнились в том, кто именно подразумевается под инициалами «Е. Ч.». Помню телефонные звонки, письма, смысл которых был столь очевиден: Иванов, конечно, не ошибся, предрекая Ефиму Чеповецкому яркое литературное будущее.
Да, уже к тому времени его популярность у малышей (а значит, и их родителей) была, без преувеличения, огромной. Между тем годы шли. Появлялись новые книги, мультфильмы, спектакли по пьесам Чеповецкого. Даже одни названия самых известных его сказок отзываются сейчас — словно эхо детства — в памяти нескольких поколений: «Непоседа, Мякиш и Нетак», «Приключения шахматного солдата Пешкина», «Мышонок Мыцик», «Про славную коровушку Настурцию Петровну»... Прав был Лев Кассиль, написавший ещё в давние шестидесятые: «Неистощимый выдумщик, весёлый фантаст, знаток ребячьих душ, Ефим Чеповецкий внёс свой приметный вклад в нашу советскую литературу для детей».
Пусть не смущает сегодняшнего читателя формула «советская литература для детей»: её лицо и достоинство определяли Корней Чуковский, Самуил Маршак, Рувим Фраерман, тот же Лев Кассиль.
...Я пишу всё это, а за окном — Чикаго. Эмиграция. Она всегда подвергает творчество литератора серьёзному испытанию.
Эмиграция неожиданно свела нас с Ефимом Чеповецким в одном городе.
2.
Я вновь перечитываю две его вышедшие в Америке книги. На этот раз — книги, обращённые к взрослым.
Конечно, сразу возникает вопрос: почему автор вдруг изменил своему главному читателю? На первый взгляд, причина ясна. Всё та же грустная реальность эмиграции: дети здесь, как правило, говорят по-английски — ну зачем же им русский поэт, на книжках которого вырастали ещё дедушки и бабушки?
Всё же, думаю, дело в ином. И совсем другая жизненная коллизия определила «сверхзадачу» этих сборников Ефима Чеповецкого.
Автор осмысляет прожитую жизнь, в какой-то степени подводит её итоги...
Я написал эти слова с красной строки, однако спешу уточнить: поэт вовсе не прощается с нами. Да, Чеповецкий — старейшина нашей литературной эмиграции (ему уже давно за девяносто). Но впереди по-прежнему остаётся дорога.
Эмиграция всегда заставляет литератора приступить к «переоценке ценностей». Иногда трудно ответить на самые простые вопросы. «Так чем же вы здесь собираетесь заниматься?» — спросили в Америке Ефима Чеповецкого. Как наверняка спрашивали миллионы людей до него. Позже Чеповецкий признался: «Я уже в первые недели пребывания в стране Свободы понял, что сочинение и писание рассказов, стихотворений и пьес здесь не профессия, а нечто вроде хобби. Сочиняй, пиши себе на здоровье, но за это тебе никто платить не будет. Наоборот — за издание твоих произведений ты должен платить сам и... продавать тоже сам».
Увы, этот ответ абсолютно точен. Если не забыть: отвечает не сценарист из Голливуда, а писатель-эмигрант, не знающий английского языка.
Сомнений, однако, не было. На его столе по-прежнему стояла и стоит привезённая из Киева пишущая машинка с русским шрифтом...
В сутолоке эмигрантского быта, в чертополохе перемен хочется — по-особому, остро — разглядеть вечный смысл бытия. Я думаю, именно так родилась автобиографическая повесть Ефима Чеповецкого «Колесо, вперёд! Колесо, назад!»: первая часть её посвящена детству и юности, вторая — смешные, а иногда печальные зарисовки эмигрантской жизни. Так появились и его притчи, его рассказы о герое еврейского фольклора, плуте и озорнике Гершеле Острополере.
...Осмыслять «бег времени» можно по-разному. Ефим Чеповецкий строит свою книгу «Шут с вами», как строят театральное представление. Не случайно в начале каждого раздела сборника «раздвигается» занавес. И — на подмостки выходит поэт. Он не только не скрывает, напротив — подчёркивает свою роль. На многих страницах «разбросаны» клоунские колпаки и маски. С обложки смотрят на нас смеющиеся глаза автора. «Шут с вами»,— говорит Ефим Чеповецкий читателю-зрителю. Повторю: это название книги.
Конечно, оно звучит необычно. Так и хочется переспросить, подобно Феликсу Кривину, написавшему остроумное предисловие к сборнику: «Шут с нами?! Почему? За что?.. Мой друг, я принял это на свой счёт и чуть было не обиделся, но, зная тебя, воздержался, вник в суть тобой написанного и стал от души смеяться. Оказывается, шут — это ты сам! И в этом привлекательном качестве хочешь остаться с читателем от первой и до последней страницы — не отделаться от него, а наоборот, соединиться, открыть ему свою душу и развлекать его всю дорогу».
Неожиданно, странно? Припомним, однако: такая трактовка образа поэта достаточно традиционна в мировой культуре. И, кстати, с детства близка Ефиму Чеповецкому. В повести «Колесо, вперёд! Колесо, назад!» автор расскажет об уроках дедушки, местечкового книгочея, которого фашисты сожгли в 1942 году вместе с другими евреями в колхозном сарае: терпеливо и настойчиво он «учил меня шуткам, перевёртышам и загадкам, требовал, чтобы я сам решал и догадывался, где правда, а где вымысел».
Хочу особо обратить внимание читателя на неповторимый, как у любого настоящего поэта, тембр голоса. Кстати, именно об этом говорил когда-то Всеволод Иванов. Как всегда, он выделил главное — литературный характер, который ничуть не изменился спустя годы. Ефим Чеповецкий, с некоторым удивлением замечал Иванов, пишет «так непринуждённо, что мне захотелось взглянуть на него, услышать его голос и тем самым в какой-то степени объяснить себе эту непринуждённость, которая удаётся автору и в прозе, и в стихах, и в водевилях. По-видимому, эта его особенность не литературная поза, а природный дар».
Итак, поэт стоит на подмостках жизненного театра. Конечно, он знает: рано или поздно придётся прощаться со зрителем.
Уходят дети.
Улетают птицы.
И вертится без устали Земля.
Всё в мире к завершению стремится,
И небо дышит, звёздами пыля.
Рано или поздно занавес закрывается? Но пока — представление в самом разгаре.
В книге «предварительных итогов» нашлось место и для басен, и для романсов, и для прекрасных песен к мультфильму «Приключения капитана Врунгеля». Произведения разных жанров естественно объединяет в «сборнике-спектакле» образ автора. Поэта. Как издревле говорили — шута.
Я не раз думал и о другом: почему так органичны в общем строе книги детские стихи Ефима Чеповецкого? Наугад выбираю сейчас одну строфу:
Скажу вам по секрету,
Что утром, сев за стол,
Смешную сказку эту
Я в молоке нашёл.
Разумеется, здесь другая — по сравнению со стихами для взрослых — интонация. Но всё тот же творческий принцип: писать «для взрослых, как для детей, а для детей — как для взрослых». Это хорошо подметил, читая Ефима Чеповецкого, Феликс Кривин. А я бы вспомнил ещё новеллу «Как песочные часы» — мудрую притчу о странных и повторяющихся ритмах человеческого бытия: здесь выросшие дети вдруг ощущают себя родителями... собственных отцов и матерей, старики же медленно, но очевидно возвращаются в детство.
Образ песочных часов — это и символ времени. Символ ускользающей, тающей, как песок в часах, нашей жизни. Сколько же лет прошло с тех пор, как автор придумал своего Непоседу? Сколько минуло с того дня, как Всеволод Иванов радостно встретил Ефима Чеповецкого «у порога» литературы? Я думаю об этом, но почему-то вспоминаю не даты — многочисленные книги, точно корабли, отправившиеся в плавание.
Вспомнил вдруг и весёлую песенку нашего Шута:
В море синем, как в аптеке,
Всё имеет суть и вес —
Кораблю, как человеку,
Имя нужно позарез.
Имя вы не зря даёте.
Я скажу вам наперёд:
Как вы шхуну назовёте,
Так она и поплывёт!
У кораблей этих славное имя: Ефим Чеповецкий.
