Сомнительное наследство
Ведьма Самойлиха умерла под утро.
Умирала страшно: металась по кровати, мычала что-то непослушным ртом, хваталась за горло здоровой левой рукой, потом вдруг начинала стучать по тумбочке, роняя многочисленные свои склянки. Дежурная медсестра то ли спала на посту, то ли надоела ей беспокойная восьмая палата хуже горькой редьки — теперь этого, конечно, не допытаешься. Теперь эта корова Ленка стоит на своём твёрдо: как только услышала сигнал, сразу и прибежала, да только сделать уже ничего не успела. И пойди её проверь! Старухи, что вместе с Самойлихой лежали, как сговорившись, в маразм впали: не помню, не знаю. То всё замечали, чего и не надо даже, а то обе разом обеспамятели. Хотя их тоже понять можно. Им этой Ленке и дальше задницы для уколов подставлять, ссориться с ней не резон. Врач-то на обход пришёл, про самочувствие спросил — и нет его. А Ленка — вот она, рядом. Случись чего — к ней, корове, и кинешься за помощью. А Самойлиха, царство ей небесное, всех достать успела, не только медсестёр. Так что неизвестно ещё, кто там промедлил. Может, Ленка и в самом деле вовремя прибежала, а соседки как раз не торопились на кнопку жать.
Тёть Маша ловко скрутила в узел постельное, скатала валиком матрас, обнажив продавленную сетку кровати с подложенными для твёрдости досками. Старухи таращились на неё из своих углов не то испуганно, не то с усталым любопытством. Разбирать было некогда, нужно убрать Самойлихино место побыстрее, чтобы разорённым видом своим оно не напоминало о произошедшем. Хоть и ясно было, что недолго бабке оставалось, а всё же в любой смерти, даже ожидаемой, мало приятного. Тёть Маша открыла тумбочку и сгребла Самойлихино барахлишко в большой пакет из супермаркета, оказавшийся очень кстати на нижней полке. Туда же сунула полотенце, по виду домашнее, висевшее на «ножной» спинке кровати, кружку с тумбочки и лежавшую там же упаковку но-шпы. Как кружка удержалась на тумбочке, непонятно. Самойлиха колотила по ней, когда билась в агонии, и пол вокруг кровати был щедро засыпан какими-то бумажками и упаковками от лекарств — пустыми и не очень. Бумажки тёть Маша, аккуратно расправив, сложила в маленький пакетик и затолкала к остальным вещам: пусть родня уж сама разбирается, какие нужные, а какие выбросить надо. Таблетки сгребла в кучу (пришлось из-под кровати даже доставать, но тут уж она не церемонилась — веником вымела, да и вся недолга) и стала сортировать: что на выброс, а что родне отдать, когда придут.
Сколько же всяких пилюлек у Самойлихи было! На каждую болячку по пять лекарств. От чего только ни лечилась покойница, а всё равно смерть не обманешь. Да и на что тут надеяться-то было, если разобраться? Второй инсульт пережила кое-как, еле-еле одной рукой шевелила да мычала непонятно, так ещё и почечная недостаточность прицепилась, да язва, да холецистит... Весь ливер больной был у бабки: тут уж пей таблетки, не пей — толку мало.
Тёть Маша споро сортировала весь этот лекарственный мусор. Там, где оставалось по одной-две таблетки, она тоже выбрасывала, не жалела. Задержалась на минутку только на одной баночке. Написано всё было не по-русски, а внутри с десяток, может, капсул оставалось всего. Яркие такие капсулки, одна половина жёлтая, а вторая оранжевая. Красивые, как игрушки. Вот иностранцы даже лекарства делают такие, что от одного вида радостно. А на наши глянешь — и ничего хорошего от лечения не ждёшь. Тёть Маша покрутила баночку в руках, сомневаясь. Капсулок-то совсем мало осталось. Если ерунда какая, витамины, то можно и не отдавать родственникам, невелик убыток. А если лекарство дорогое, дефицитное, так лучше отдать, от греха подальше, а то как бы скандал не подняли. Так ни на что и не решившись, она положила баночку в карман халата. Родственники ведь не прямо сейчас придут за вещами. Пока с врачом лечащим поговорят, а это после обхода только, пока выписку возьмут да поплачут, может. А она к тому времени узнает, что это за лекарство такое, да и решит, как с ним дальше быть.
Оттащив пакеты с вещами к кастелянше, тёть Маша пошла прямиком на пост, где Ленка раскладывала утренние лекарства. Выглядела медсестра хмурой и невыспавшейся. Тёть Маше кивнула, но ничего не спросила, молча вскрывала упаковки с таблетками и раскладывала по маленьким прозрачным стаканчикам, мельком сверяясь со списком на столе.
— Ленок, погляди, что за пилюльки. От чего они?
Ленка взяла баночку, покрутила, вчиталась там как-то в мелкий текст. А может, просто вид делала, что читает, цену себе набивала.
— Тадифен. Обезболивающее.
— Хорошее?
— А как же! Импортное, качественное очень. Побочных эффектов почти нет, а боль снимает хорошо. Для наших почечников самое лучшее. Только дорого очень, не всем по карману. Так что наши анальгин пьют да но-шпу. Как говорится, чем богаты. А ты где взяла-то его?
— Да у Самойловой под кроватью валялось. Там осталось всего ничего, я и подумала: отдавать родне или уж не надо?
— Лучше отдать,— сказала Ленка, подумав.— Лекарство дорогое, ещё скажут, что украли. Не связывайся, ну их. С богатыми лучше не связываться.
— Да разве Самойлова богатая была? По ней и не скажешь.
— Она, может, и не богатая. А родственники, видишь, не жалели денег на лекарства. Толку только нет. Если больной неизлечим, то никакое лекарство не спасёт. Только зря мучили бабку. Так посмотришь иногда, да и согласишься, что эвтаназия — не так уж плохо. Чего мучить-то человека, если всё равно надежды нет?
Тёть Маша пожала плечами и спрятала баночку с тадифеном в карман. Ладно, отдаст она его. А то и правда скандал поднимут, раз такое замечательное лекарство. Тем более обезболивающее любому может сгодиться.
С родственниками умерших больных доктор Белов разговаривать не любил. Не то чтобы виноватым себя чувствовал, нет. Но вот появлялось при общении какое-то гаденькое чувство, что оправдывается, старается побыстрее рассказать про все причины, приведшие к такому печальному финалу, лебезит и в конце концов готов уже признать, что да, виноват. Что убийца в белом халате и что земля должна гореть под ногами. Всё, что угодно, готов признать, лишь бы родственники ушли поскорее. Без них он страдал на полную катушку, не притворяясь и не играя на публику. Всех своих умерших в отделении больных Юрий Владимирович Белов помнил прекрасно, о каждом переживал подолгу, казнил себя за неправильное лечение, а чаще всего — за собственное бессилие перед законами природы. А вот при родственниках не мог показать эту свою скорбь и переживания. Смотрел поверх голов, выдавал скороговоркой анамнез и мечтал, чтобы ушли поскорее, раз всё равно уже ничем не помочь, а уж тем более разговорами.
Смерть больной Самойловой не стала для него неожиданной. Организм был порядком изношен, да и два инсульта, случившиеся почти подряд, надежд не оставляли. Но слишком уж скоропостижно скончалась больная, как-то вдруг. Хотя после двух инсультов ничего не бывает вдруг.
Сейчас напротив него сидела женщина лет шестидесяти, а чуть в стороне, у окна,— вторая, помоложе, лет тридцати пяти. Первая была дочерью покойной, вторая — внучкой. А между собой они вроде тётка и племянница, Белов не вникал особенно. (Была ещё третья внучка, но та в ординаторскую заходить не стала, сразу пошла забирать вещи.) Старшая слушала его внимательно, даже слишком внимательно, чем раздражала невероятно: он понимал, что быстро от неё отделаться не выйдет. А молодая смотрела в окно равнодушным взглядом. Солнечный луч падал ей прямо на щёку, и она жмурилась лениво, но положения тела не меняла. Застыла в одной позе и сидела с отсутствующим видом.
— Доктор, а когда тело можно забрать? — прервала его вдруг посетительница.— У нас уже всё готово для похорон, нам бы побыстрее.
— А куда вы торопитесь? — не понял Белов.— Или у вас религия так велит?
— Да какая там религия,— махнула рукой родственница.— Просто всё готово, так чего тянуть-то? Сегодня пятница, так завтра бы и похоронили, воскресенье поболели, а в понедельник на работу. А то нам ведь на работу всем, так чтобы не отпрашиваться, а?
— Завтра никак не получится. Надо ещё вскрытие делать, а тут выходные... В понедельник, думаю, можете забрать вашу бабушку.
Белов поднялся из-за стола, давая понять, что беседа окончена. И чего он, дурак, столько распинался? Плевать им на его терзания и чувство вины — им бы похоронить поскорее, чтобы с работы не отпрашиваться.
— Ой, доктор, а нельзя без вскрытия? Чего её вскрывать-то? И так ведь всё ясно.
— Вам, может, и ясно. А нам заключение писать.
— Да какое заключение, вы что? — не отставала настырная родственница.— Чего там писать-то? Бабушка старая, почти парализованная, да ещё больная насквозь. Какое там может быть заключение? Мы же не в претензии, не подумайте. Мы всё понимаем.
Не в претензии они. Только претензий ваших не хватало для полного счастья. Белов махнул рукой и согласился:
— Ладно, постараюсь, чтобы отдали сегодня. Попробуем без вскрытия обойтись, там действительно всё ясно. Позвоните к вечеру ближе, часиков в пять.
У заведующего в кабинете было накурено, и Белов невольно поморщился. Как Лев Палыч сидит в своей каморке? Тут же топор можно вешать. Юрий Владимирович сел к столу, стараясь дышать пореже, и сказал будничным тоном, словно не разрешения у начальства спрашивал, а ставил перед фактом:
— Родственники Самойловой отказались от вскрытия, хотят забрать тело уже сегодня. Я распоряжусь, чтобы отдали без проволочек.
— Ты погоди распоряжаться,— встрепенулся Лев Палыч.— Это какая Самойлова?
— Да старушка сегодня ночью умерла. Семьдесят девять лет. Там, кроме почечной недостаточности, ещё букет. Какая разница, от чего она, в конце концов, умерла?
— Тебе, может, и нет разницы, а проверяльщикам разным очень даже есть. Сейчас, после скандала во второй городской, вообще надо тише воды быть. Не дай Бог, кто заподозрит, что ты нарочно бабку залечил, не отпишемся потом.
— Да чего там нарочно залечивать-то было? — не выдержал Белов.— Бабка и так уже лишнего пожила. Она же после инсульта бревном лежала, одна рука еле-еле работала. Мучили бабку только. Там, кроме почек и язвы обострившейся, ещё и пролежни появились. Сколько её можно было лекарствами пичкать? Вот всем же лучше оттого, что померла. И ей самой в первую очередь.
— Сдурел ты?! — Лев Палыч затравленно глянул на дверь и выразительно постучал себя по лбу.— Даже слов чтобы таких не произносил! «Всем лучше, а ей лучше всех». Только эвтаназии нам тут не хватало. Тоже мне, Доктор Смерть нашёлся!
— Да при чём тут эвтаназия-то?
— При том! При том, что кампания у нас очередная по борьбе. Брякнул какой-то дурак, вот вроде тебя, что некоторым больным гуманнее умереть дать, и понеслось. Ещё и не убили никого, а уже подозревают всех подряд.
Зав. отделением вытер вспотевшее лицо платком, высморкался и сказал твёрдо:
— Вскрытие делать будем обязательно. Раз положено — значит, будет вскрытие. Потерпят родственники пару дней, ничего.
В понедельник Белов на работу опоздал. Не доезжая до больницы каких-то пару кварталов, встрял в грандиозную пробку. Сначала нервничал, пытался разглядеть причину непонятного столпотворения, даже порывался бросить машину и идти до больницы пешком. Потом вдруг как-то разом успокоился, устал волноваться, двигался, как все, в час по чайной ложке, пока не добрался наконец до причины — столкнувшихся разом четырёх машин, перегородивших три полосы из четырёх. Одна из пострадавших машин была «Скорой помощью», и это обстоятельство почему-то особенно задело Юрия Владимировича, царапнуло по сердцу, быстро, впрочем, уступив другим мыслям, более насущным и животрепещущим.
В отделение он почти вбежал, стараясь ни с кем не встречаться даже взглядом.
Дежурная медсестра при виде его порывисто встала и сказала, глядя настороженно-любопытно:
— Вас Лев Палыч искал. Велел, как только появитесь, сразу к нему зайти.
Белов кивнул и пошёл сразу к начальству, даже сумку в ординаторскую не забросил.
В кабинет он входил, внутренне готовый к разносу,— любил Лев Палыч иногда побороться за трудовую дисциплину. Особенно сейчас, когда после случая во второй городской горздрав затеял проверки всего подряд.
В кабинете, кроме зав. отделением, сидел ещё какой-то мужик. Невзрачный и незапоминающийся. Лет сорока, с лицом, в котором памяти не за что было зацепиться, с редкими волосами неопределённого цвета, в среднестатистических джинсах и пиджаке,— никакой, будто по основному шаблону деланный. На «проверяльщика» он был непохож, не было в нём чиновной самоуверенности, а для родственника ещё рановато, приём родных и близких у заведующего с часу. Мужик поднялся навстречу Белову и быстро разрешил его сомнения, сунув почти в лицо раскрытое удостоверение.
Через несколько минут, совершенно ошалевший от свалившихся на него новостей, Юрий Владимирович сидел с краю стола, словно нашкодивший пацан в кабинете завуча, и отвечал на стандартные пока вопросы. Посетитель, представившийся капитаном Вепревым, подбирался к нему не торопясь, как кот к добыче. Заключение патологоанатома он не стал прятать, и Белов всё время видел это заключение, пробегал глазами строчки, хотя запомнил наизусть с первого раза. Согласно этому заключению, пациентка Самойлова А. И., семидесяти девяти лет, скончалась не вследствие своих многочисленных болезней, а от отравления цианидом. Просто и доходчиво. Как в дешёвом романе.
— А где она взяла цианид? — спросил Белов растерянно, ни к кому конкретному не обращаясь.
— А вот это мы и пытаемся выяснить,— сказал Вепрев медленно и ласково, как умственно-отсталому.— Расскажите-ка мне, доктор, только по возможности простым человеческим языком, без этой вашей латыни: какое лечение проводилось Самойловой, и какие результаты можно было ждать?
— Про лечение без латыни не получится,— огрызнулся неожиданно для себя самого Белов.— А результаты ожидались самые печальные. Полностью вылечить Самойлову было невозможно, мы могли только продлить немного её существование. Не самое приятное, смею заметить.
— Это как? Сильно мучилась покойница?
Белов кивнул, и капитан продолжил с довольным видом:
— Вылечить, значит, её было нельзя, можно было только продлить страдания. Или разом эти страдания прекратить — а, Юрий Владимирович? Одним махом, так сказать.
— Вы меня, что ли, подозреваете? — догадался наконец Белов.— Вы в своём уме, вообще? Я врач!
— Да никто не спорит, что вы врач. Именно потому, что врач, лучше всех знали, что лечить Самойлову смысла не было. Не проще ли разом всё прекратить, а?
— Если бы я хотел, как вы выражаетесь, всё разом прекратить, я бы нашёл другой способ, не такой откровенный. Что будет смертельно для организма моей больной, я знал всё же получше многих. И уж точно не стал бы травить её ядом, который любое вскрытие покажет.
— Так против вскрытия вы как раз и возражали,— напомнил Вепрев, оглянувшись за подтверждением на зав. отделением.
Тот ссутулился ещё больше и виновато посмотрел на Белова.
— Может, вы меня тогда арестуете, раз всё уже для себя решили?
— Надо будет — арестую,— пообещал Вепрев ласково.
В ординаторской Белов швырнул сумку на диван и сел за стол, не переодеваясь. После разговора с капитаном осталось чувство тягучей тоски и необъяснимой паники. Хотелось бежать без оглядки, а ещё лучше — сойти с ума, превратиться в бессловесного идиота, пускающего слюну. Чтобы взятки гладки и никакого спросу. Только сначала кофе бы выпить. Белов покосился на кофеварку на подоконнике, потом на свои дрожащие руки и решил не рисковать, обойтись пока без горячих напитков. Вместо этого вытащил из ящика стола заначенную пачку сигарет и пошёл на первый этаж, в курилку.
В курилке в гордом одиночестве восседал капитан Вепрев. Вошедшему Белову он улыбнулся лучезарно и сделал приглашающий жест.
— А вы на меня обиделись, что ли, Юрий Владимирович? — поинтересовался он как ни в чём не бывало.— Зря. Я же не со зла всем интересуюсь, у меня работа такая.
— Дебильная работа,— буркнул Белов.— Вместо того чтобы настоящего убийцу искать, вы в меня вцепились. Мне-то какая корысть в смерти пациентки?
— Да корысти там ни у кого нет. Вот не поверите — уникальный случай: никто от бабкиной смерти ничего не выигрывает. Мы ведь в первую очередь родственников подозреваем в таких случаях.
— Так не бывает, чтобы никто не выигрывал,— не поверил Белов.— Какое-то наследство должно ведь остаться. Квартира, например. Или просто надоело за лежачей старухой ухаживать.
— А чего за ней ухаживать? Она последние несколько месяцев из больниц не вылазит, там и ухаживают. Сами же говорите, ей недолго оставалось. Умерла бы естественной смертью на больничной койке, ждать ведь всего ничего. К тому же характер у покойницы был тяжёлый, особой любовью к родне она не пылала, видеть их часто не хотела, в гости к себе не звала. До смешного доходило: дочь говорит, что бабка ключи от квартиры с собой в больницу забирала и не давала никому, даже чтобы вещи какие-то оттуда принести. Подозревала всех подряд. Так что дочери приходилось халаты с тапочками новые покупать, чтобы старушка в больнице совсем уж сиротой не выглядела. А квартира по завещанию отойдёт к одной из внучек, про это вся родня знала, и наследница в том числе. Ей надо было просто терпеливо дождаться, пока бабуля сама по себе помрёт. Тем более что квартирка — дрянь, дом старый, и район плохой. Да и ремонта сто лет не делалось. И продать её быстро не получится, в наследство только через полгода можно вступить.
— Получается, убивать Самойлову никому не было выгодно?
— Получается, так,— согласился Вепрев.— Выгоды никакой, остаётся убийство из гуманных соображений.
— Хороший гуманизм — ядом накормить бабку. Существует много более приятных способов уйти, это я вам как врач говорю.
— Может, поделитесь этими способами? — вкрадчиво поинтересовался капитан.
— Нет уж! Хотите, чтобы я своими руками могилу себе вырыл?
— Да какая могила, помилуйте? У меня чисто теоретический интерес. Вы скажите лучше: кто мог подсыпать бабушке яд? Что это было: еда, лекарства?
— В еду вряд ли. Еду из столовой привозят, кому какая тарелка достанется, угадать сложно. Лекарства в жидком виде больная не получала, растворить яд было не в чем. Не через капельницу же её отравили?
Белов попытался пошутить, но капитан шуток, как видно, совсем не понимал, потому что моментально встрепенулся:
— А что, через капельницу нельзя?
— Нельзя,— отрезал обескураженный доктор, решив не вдаваться в объяснения.— Единственный вариант, на мой взгляд,— это подмешать яд в еду или питьё, которые больной приносили родственники. Но вы говорите, что им резону не было её убивать. Может, вы всего не знаете? Вы бы проверили те продукты, что у неё были, на наличие цианида.
— Проверили уже. Там всё чисто. Даже лекарства, что у неё в тумбочке нашли, тоже проверили на всякий случай.
— Тогда не знаю,— развёл руками Белов.— А точно все вещи осмотрели?
К кастелянше они пришли вдвоём. Похоже было, что капитан Вепрев кастеляншу побаивается, несмотря на красные корочки, вот и взял с собой Белова в качестве поддержки.
При их появлении кастелянша, известная на всю больницу своей хамоватостью, даже головы не подняла. Только зыркнула исподлобья и снова уткнулась в лежавшие перед ней списки непонятно чего. При этом вид она делала очень занятой: шевелила губами и морщила лоб. Иногда считала что-то на крошечном калькуляторе. Белов был уверен, что своими толстыми пальцами она нажимает не меньше двух кнопок зараз, но предпочитал не мешать тётке делать важный вид.
— Тамара Петровна, где вещи Самойловой?
— Да вон они,— кивнула кастелянша на два больших пакета, стоявших в углу.— Когда уже заберут-то их, наконец? Ведь совсем наступить некуда от посторонних предметов. У меня не камера хранения тут.
— Скоро заберут,— заверил Белов.— Сегодня родственники приедут и заберут.
— Как же! Была уже сегодня одна родственница. Переворошила всё и ускакала, ничего не забрала. Ещё и телефон забыла. А я что теперь, ещё и телефон её караулить должна? У меня не камера хранения. Я за ценные предметы не отвечаю. Тем более даже не больных телефон, а родственников. Два раза уже в этих пакетах копалась — и всё время здесь оставляет. Если не надо, так можно ведь и на помойку вынести. Чего здесь-то загромождать?
— А когда второй раз эта родственница в вещах копалась? — ласково спросил Вепрев.
— Сегодня как раз второй. А первый — сразу, как бабка померла. В пятницу ещё.
— Так может, она искала что-то?
— Может, и искала. Мне откуда знать? В пятницу ключи забрала, вроде чтобы, значит, вещи в морг привезти. А что уж сегодня ей надо было, не знаю. Ещё и телефон забыла, растяпа.
— А как выглядела?
— Обыкновенно. Молодая такая, светленькая. Штаны такие на ней драные, коленки в прорехи торчат.
— Это Вероника Самойлова, внучка,— определил Вепрев.— Она действительно ездила на квартиру за одеждой для покойницы, это нам ещё в субботу её тётка рассказала. А здесь все вещи? — спросил он вдруг у кастелянши.— Других нигде не осталось?
— Вот этого я не знаю. Это вы у санитарки узнавайте, которая их собирала.
Санитарка тёть Маша на вопрос о недостающих вещах горестно вздохнула и молча вышла из ординаторской. Белов с капитаном переглянулись недоумённо, но никаких выводов сделать не успели, потому что санитарка вернулась почти сразу и поставила перед ними на стол небольшую пластиковую баночку.
— Вот,— сказала она и быстренько убрала руки за спину.— Я сразу хотела отдать, да потом закрутилась и забыла. Вы не думайте, я не то чтобы прикарманить решила. Мне чужого не надо. А родственники и сами могли спросить, если так им это лекарство нужно. Зачем же сразу милицию беспокоить?
Вепрев открыл баночку, зачем-то понюхал, заглянул внутрь. Внутри лежало несколько жёлто-оранжевых капсул. Он вытряхнул две штуки на ладонь и протянул Белову:
— Это что за пилюльки?
— Тадифен. Сильнодействующее обезболивающее. Лекарство хорошее, но дорогое. Это родственники купили, оно ей помогало.
Вепрев ухватил пальцами капсулу с двух сторон, потянул и разъял её на две цветные половинки. На стол просыпалось несколько мелких бесцветных кристалликов. Капитан соединил половинки обратно, бросил капсулу в баночку, закрутил крышку.
— Это я в лабораторию забираю. И телефон тоже. Когда младшая Самойлова за ним придёт, отправьте её в отделение. Адрес она знает.
Он поднялся и пошёл к двери. Белов посмотрел ему вслед и неожиданно для себя самого спросил:
— А можно мне с вами?
Пока они ждали из лаборатории результатов анализа содержимого капсул, в кабинет Вепрева, робко постучав, зашла дочь убитой Самойловой — та самая шестидесятилетняя родственница, что в пятницу просила обойтись без вскрытия. Теперь эта её просьба уже не казалась доктору Белову такой невинной и естественной. Он сидел в углу и пытался рассмотреть на лице родственницы хоть какие-то признаки злодейства. Признаков не было. Обычная тётка, замороченная ежедневными проблемами, которую больше заботили предстоящие хлопоты с похоронами, чем поиски виноватых.
— Ну да, Никуша забрала ключи от маминой квартиры. Надо же было одежду взять, да и вообще посмотреть, как там всё. Мама же нас в квартиру не пускала, всё боялась, что мы всё там растащим.
— А было что растаскивать?
— Да что вы! — всплеснула руками тётка.— Ничего там ценного не было. Всё ценное давно в антикварный магазин отнесли. Сама же мама и отнесла, чтобы нам меньше досталось.
— А у неё антикварные вещицы были? Она из дворян, что ли?
— Да какие там дворяне, что вы? Это дед мой, мамин отец, после войны из Германии привёз кое-что. Сервиз фарфоровый, ложки серебряные, подсвечник. Ещё какие-то вещи, я уж не помню всего, да и мать всегда прятала от нас. Дед сапёром был, войну майором закончил. Они в сорок пятом подвалы разминировали, вот и находили припрятанное, ложки да фарфор. Может, и ещё что было, точно не скажу. Я мало что из этого видела, мать прятала от нас.
— Так может, оно до сих пор спрятано?
— Да нет. Мы же вместе с Никушей на квартиру ездили, нет там ничего. Там и мебели-то почти не осталось: стол да кровать. Да шкаф книжный с дедовыми бумагами. Он же инженером потом был, так там чертежи какие-то да записки. Никуша разбирала их как-то, интересовалась. Она же в аспирантуре учится на историка, ей интересно, особенно где дед про войну писал. Просила даже у мамы забрать несколько листочков, а та ни в какую. Ну, мы Никуше пообещали, что потом всё отдадим, хоть весь шкаф. Квартира-то моей дочке достанется, так ещё при маме решили. А пока Никуша только одну папку оттуда забрала, говорит, для диссертации надо.
— А что именно в папке?
— Да бумаги какие-то, я не заглядывала. Там пылищи полно в этих старых бумагах. По мне, так выбросить всё надо разом, а Ника копается чего-то. Историк, одним словом, чокнутая малость.
— Ну и что вы думаете? — спросил Вепрев после ухода родственницы.
Белов пожал плечами. Что тут можно было думать, он решительно не понимал.
— А не могла эта Самойлова всё-таки выздороветь? — не унимался капитан.— Может, вы родственников обнадёжили, дали понять, что всё будет хорошо? Вот они и подстраховались. Не надеясь на чудеса медицины.
— Зачем? Чтобы записки фронтового сапёра получить? Это же не дневники Геббельса. Какая в них ценность? Тем более что никого я не обнадёживал. Я родственникам сразу дал понять, что надежд на выздоровление их бабушки мало.
— Тогда совсем ерунда получается,— сказал Вепрев обиженно.— Тогда не вижу я смысла бабку убивать. К чему такая спешка-то?
— Может, нужно было квартиру освободить поскорее? Это продать её можно будет только через полгода, а сдавать, например, вполне можно и сейчас. Кто там при найме документы особенно проверяет? Или самим жить. Заселиться-то можно, и не дожидаясь документов на квартиру.
В этот момент в кабинете раздалась залихватская казачья песня, исполняемая тонким «мультяшным» голоском. Вепрев схватился за карман и выудил оттуда двумя пальцами золотистую дамскую «трубу» — телефон Вероники Самойловой, забытый сегодня утром в больнице. Вызывающий абонент оказался настойчивым — песня пошла уже на третий круг. Доктор с капитаном вопросительно смотрели то друг на друга, то на пляшущий на столе телефон. Наконец Вепрев не выдержал и ткнул пальцем в кнопку вызова, словно назойливую муху придавил.
Динамик в телефоне-малютке оказался не по размерам мощный, голос дозвонившегося наконец абонента было слышно, даже не прижимая трубку к уху.
— Голубушка моя, ну разве так можно? — невидимый собеседник не дожидался ответа, торопился, захлёбывался словами.— Я вам звоню, звоню, а вы не подходите. Так дела не делаются, дорогая моя. Покупатель мой завтра утром уезжает. Вы обещали, что передадите мне всё ещё позавчера, и пропали. Так у нас с вами...
В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, на пороге показалась девушка лет двадцати пяти. Светловолосая, с мудрёной какой-то стрижкой, больше похожей на веник из перьев, чем на волосы, в свободной футболке почти до колен и драных джинсах. На плече у неё висела большая холщовая сумка, по виду почти пустая. Доктор Белов узнал в ней ту родственницу старухи Самойловой, что не стала в пятницу заходить в кабинет, а капитан Вепрев — Веронику Самойлову, внучку убитой, аспирантку исторического факультета.
Капитан быстренько нажал на телефоне кнопку отбоя и заговорил преувеличенно приветливо, чтобы скрыть смущение:
— Здравствуйте, Вероника Аркадьевна! Проходите. За телефончиком своим пришли?
Девушка кивнула, подошла к столу, протянула руку за телефоном и замерла, глядя вопросительно на капитана.
— Берите, берите,— подбодрил её Вепрев.— Как говорится, больше не теряйте.
Вероника взяла телефон и снова вопросительно посмотрела на капитана. Видимо, ждала разрешения идти, но Вепрев стал вдруг очень непонятливым и отпускать посетительницу не спешил.
— А что вы такая грустная, Вероника Аркадьевна? Бабушку жалко?
— Жалко,— согласилась Ника и посмотрела на капитана внимательно, наклонив голову набок.
— А похоронами кто занимается, кстати? Тётушка ваша?
— Нет, тёте Ане сейчас не до того. Похоронами я занимаюсь. А что?
— Да я просто сочувствие выразить, что вы! А чем же тётя Аня сейчас так занята, что маму хоронить ей некогда?
Вероника вдруг усмехнулась скептически и сказала, почти полностью копируя сюсюкающий тон капитана:
— У тёти Ани дочка замуж собралась, беременная она. Только жених попался вредный, с тёщей будущей жить не хочет. Своего жилья у него тоже нет. Вот тётя Аня и переживает сильно, что женишок в последний момент жениться раздумает и останется её Мариночка с пузом, а всё наше благородное семейство — с несмываемым позором. А уговаривать капризного жениха ведь интереснее, чем бабушку хоронить? Вот все этим и занимаются, а похороны организовывать мне досталось. Я могу идти? А то у меня времени мало.
— Конечно, идите! — спохватился Вепрев.— Не смею вас задерживать.
Когда Ника уже была в дверях, он добавил:
— Вам, кстати, звонили. Только не представились.
Вероника обернулась, внимательно посмотрела на капитана и молча вышла. Аккуратно прикрыла за собой дверь.
Капитан Вепрев, застывший с улыбкой малолетнего идиота на лице, вдруг разом переменился, вскочил порывисто и схватил трубку стоявшего на столе телефона.
— Серёга, давай на выход бегом.
Сам он схватил со стула пиджак и, надевая на ходу, бросился к двери.
Озадаченный Белов кинулся следом, пока не понимая, зачем он это делает.
— А вы, доктор, куда собрались? — поинтересовался Вепрев уже на лестнице.
— Я с вами.
— Ещё чего не хватало,— начал было капитан, но потом махнул рукой.— Да чёрт с тобой, езжай,— согласился он, переходя в азарте на «ты».— Только в машине сидеть будешь как приклеенный, понял?
Ни слова больше не говоря, Вепрев подбежал к стоявшей у входа машине, сел на водительское сиденье, вставил ключ. Белов понял, что особого приглашения не будет, и дёрнул на себя заднюю дверцу. С другой стороны в машину плюхнулся невысокий темноволосый паренёк, по виду не старше Ники Самойловой.
— Куда едем? — осведомился он, преданно глядя на Вепрева.
— На задание,— отрезал тот, выруливая со двора отделения на оживлённый проспект.
Там он отчаянно завертел головой и закричал радостно:
— Вот она, голубушка!
Белов глянул, куда показывал радостный капитан. По тротуару впереди, метрах в двадцати, шла Вероника Самойлова и разговаривала по телефону. Потом кивнула несколько раз, хотя собеседник её видеть никак не мог, затолкала телефон в свою необъятную сумку и подняла руку, останавливая такси.
Вепрев тоже слегка притормозил, дождался, пока Нику подберёт проезжающий частник, потом пристроился тому в хвост.
— Вы что же, за Вероникой следить собрались? — не понял Белов.— Я думал, вы теперь дочь подозревать будете. У неё же, оказывается, есть причина торопиться.
— Дочь от нас никуда не уйдёт. И внучка-наследница тоже. А вот кто такой нетерпеливый Веронике телефон обрывает, выяснить не помешает. Что-то мне подсказывает, что к нему она сейчас и едет.
Коренастый Серёга сидел молча и ничего не спрашивал. Видно, привык уже к таким методам работы.
Вероника вышла из машины возле сквера Героев Революции, прошла немного и остановилась, оглядываясь по сторонам. Из-за газетного киоска вышел высокий, почти под два метра, пожилой мужчина, поманил её рукой. Вместе они дошли до скамейки возле маленького фонтанчика, но садиться не стали. Из машины было видно, что мужчина что-то горячо говорит, наклоняясь к Нике, как к ребёнку, а та слушает, задрав голову вверх, и иногда согласно кивает.
— Серёга, сходи послушай, о чём говорят,— велел Вепрев, вглядываясь в эту нелепую парочку.
Серёга направился в сторону фонтана, на ходу закуривая.
У капитана зазвонил мобильник. Он выслушал молча и повернулся к Белову.
— Цианид нашли в капсулах от тадифена. Все шесть штук, что в баночке оставались, начинили ядом. Чтобы уж наверняка. Кто именно лекарство бабке принёс, не помните?
Белов откинулся на спинку сиденья, боясь поверить услышанному. Трогательная забота родственников об умирающей старухе оказалась на поверку лишь способом побыстрее от неё избавиться. Радикальным, надо заметить, способом.
— Какая разница, кто принёс,— сказал он глухо.— Принесли его дней десять назад. Если бы там сразу яд был, то Самойлова давно бы умерла. Значит, капсулы подменили позже. Любой из посетителей это мог сделать, там все трое дежурили по очереди: и эта без пяти минут тёща, и невеста-наследница, и вот эта вот Ника — любитель старых документов.
Белов с силой потёр ладонями лицо, возвращаясь к реальности.
— Послушайте, мне кажется, мы зря за младшей Самойловой следим. Ей бабку убивать было не из-за чего. Сестра её двоюродная отдельную жилплощадь получает, тётка дочь замуж выдаёт наконец-то. А Веронике какая выгода?
Младшая Самойлова тем временем достала из сумки картонную папку заметно больше стандартного размера. Держа её в руках, раскрыла и повернула к долговязому. Тот протянул было руку к содержимому папки, но Ника решительно её отвела и папку захлопнула. Серёга, куривший на соседней скамейке с равнодушным видом, повернул голову и вытянул шею, пытаясь хоть что-то рассмотреть.
Ника с незнакомцем поговорили ещё пару минут и разошлись в разные стороны. Картонную папку девушка унесла с собой.
Вепрев, ни слова не говоря, рванул из машины и быстрым шагом пошёл за Вероникой. Серёга глянул на него вопросительно, но капитан махнул рукой в сторону быстро удаляющегося незнакомца, и Серёга побежал за ним.
Белов вышел из машины и в растерянности стоял, не понимая, что ему делать дальше, и главное, зачем он вообще ввязался в эту историю. Ему почему-то казалось, когда он напросился поехать с капитаном, что расследование убийства — мероприятие захватывающее и где-то даже таинственное. А на деле всё обернулось сидением сначала в кабинете, потом в душной машине, а когда дошло до настоящей слежки, его просто забыли, как сумку в супермаркете.
Правда, толком обидеться он не успел. Очень скоро Вепрев вернулся, ведя под локоток Веронику. Когда они подошли ближе, стало ясно, что капитан не просто ведёт девушку, но и крепко держит за руку повыше локтя.
Он втолкнул странно молчащую Веронику в салон, пристегнул наручниками к дверце.
— Садись, чего встал? — бросил он Белову, и, не дожидаясь, завёл машину.
В кабинете, кроме капитана Вепрева, задержанной Вероники и до сих пор ничего не понимающего доктора Белова, оказались ещё двое: молодой парень, чем-то неуловимо похожий на молчаливого Серёгу, и пожилой уютный дядечка с растрёпанной буйной шевелюрой и носом картошкой. Дядечка сразу заграбастал изъятую у Ники картонную папку и уединился с ней за угловым столом.
— Вероника Аркадьевна, а зачем вы сегодня приходили в больницу? Искали что-то в вещах покойной бабушки? Что? Ключи от квартиры вы забрали ещё в пятницу, вам же туда нужно было попасть как можно скорее. А сегодня-то что вы искали?
Вероника молчала и смотрела поверх головы Вепрева на противоположную голую стену.
— Наверно, вот это? — Вепрев поставил на стол баночку из-под тадифена.
Ника посмотрела на стол и, побледнев, молча перевела взгляд на окно.
— Что вы забрали из квартиры вашей бабушки, Вероника Аркадьевна? Неужели человеческая жизнь стоит каких-то старых исписанных листков?
— Это не просто листки,— подал голос лохматый дядечка.— Вы только посмотрите, что пыталась продать гражданка Самойлова.
На вытянутых руках он поднёс к столу лист бумаги, бывшей когда-то синеватой, а теперь пожелтевшей от времени. Эксперт нёс её на вытянутых руках и дышать старался в сторону. На одной стороне листа был хорошо различим рисунок мужской головы, бритой наголо, с крупным носом и упрямо сжатым ртом. В ответ на вопросительные взгляды присутствующих он перевернул листок другой стороной, и Белов, приподнявшись со стула, разглядел полустёршийся чернильный штамп: «Gemäldegalerie Alte Meister».
— Что это значит? — спросил он почему-то шёпотом.
— Галерея старых мастеров,— тоже тихо ответил враз ставший серьёзным эксперт.— Это официальное название. А мы привыкли называть её Дрезденской картинной галереей.
Юрий Владимирович Белов сидел в ординаторской и слушал, как по стеклу барабанит пальцами дождь. О том, что время уже позднее, он не вспоминал. Вообще ни о чём не вспоминал и старался не думать. Просто тупо смотрел перед собой и словно ждал чего-то. Как будто не всё ещё было договорено, не поставлена какая-то точка...
Телефонный звонок разорвал вечернюю тишину и вывел его из непонятного оцепенения.
— Не ушёл ещё? — бодро поинтересовался на том конце линии капитан Вепрев.— Интересно, небось, за что внучка бабушку пришила? Ну слушай, не жалко. Папочка-то эта покруче всякой жилплощади будет. Дедушка-сапёр, как видно, интересные подвалы разминировал. Там не только ложки да фарфор находили, но и картинки всякие. В картинках, правда, на первый взгляд, особой ценности не было. Зачем он эту папку прихватил, теперь не узнаешь. Вряд ли понимал, какое это сокровище. Ну а правнучка у него — девица образованная, начитанная, сразу сообразила, что этот штампик означает. Покупателя нашла, но не напрямую, а через посредника (тот самый долговязый, что её торопил). Только покупатель ждать долго не хотел, да и в подлинности сомневался. Ника ещё при жизни бабки сумела один листочек как-то вынести незаметно, а потом старуха что-то подозревать начала и внучку на порог пускать перестала. А листочек тот тем временем проверили, убедились, что подлинный, предложили купить всю папку. Вот только ждать, пока старшая Самойлова помрёт, покупатель не соглашался.
— А что за рисунки-то? — не выдержал Белов.
— Эксперты говорят, предположительно Дюрер. В Дрезденской галерее барахла не держали.
В дверь заглянула дежурная медсестра и сказала:
— Юрий Владимирович, Соколова из четвёртой палаты умерла.
В среду, придя на работу, Белов обнаружил в ординаторской грустного капитана Вепрева.
— Что же у вас в больнице творится-то? — спросил тот страдальческим голосом.— Что это за мода такая — старух цианидом травить?
— Как? — Белов обессиленно опустился на диван.
— Вот, читай,— Вепрев протянул ему заключение патологоанатома.— При вскрытии гражданки Соколовой И. Е., семидесяти двух лет, обнаружены следы цианистого калия в организме. У этой что за наследство? Фрагменты Янтарной комнаты?
— Нет у неё наследников,— растерянно ответил Белов.— Она одинокая, из дома престарелых к нам поступила...
Тёть Маша сидела на кухне в тёплом байковом халате и шерстяных носках. Хоть и не поздняя осень ещё, а всё же на первом этаже прохладно по ночам. Вот и сейчас она сидела и чувствовала, как по ногам тянет сквозняком. Хорошо, что носки надела, а то так и простыть недолго. А в её возрасте болеть нельзя. Тут любая болезнь может так скрутить, что мало не покажется. А за ней ухаживать некому, одна живёт. Ладно сейчас одна — пока ещё крепкая, работать может. А как совсем состарится, что с ней будет?
Попроситься, что ли, в дом престарелых? Всё же какой-никакой, а уход. В больницу отвезут, если что, присмотрят. Вон как Соколова эта, что на днях померла. Одинокая совсем, и не навещал никто. А такая бабулька была душевная, не злая совсем. Так жалко её было тёть Маше. И главное, ведь не жаловалась никогда, ничего не просила, а наоборот, за любую малость благодарила так, будто ты её озолотила. Тёть Маша, жалея её, старалась почаще в палату заходить, помочь там чего, воды подать или постель поправить. Одинокая ведь совсем была старуха, как перст. Ради неё тёть Маша и на воровство пошла. А как иначе назвать? Воровство и есть. Когда родственники Самойлихины-то хватились своей баночки с пилюльками, да ещё и в милицию заявили, скопидомы, она, прежде чем отдавать, маленько пилюлек-то отсыпала для Соколовой. Ведь одинокая старуха, кто о ней позаботится? А болела она не меньше Самойлихи, только родни богатой у неё не было, чтобы лекарство импортное принести. Так что и не грех это, получается. Ведь не для себя она эти пилюльки взяла, а для больной старухи.
Может, ей это когда и зачтётся.
Универсальная стрижка
После обеда пошёл дождь. Забарабанил в стекло требовательно и бесцеремонно. На улице разом потемнело, и яблоня за окном нахохлилась и замотала ветками — поднялся ветер.
Зоя поёжилась и вздохнула. Как ни успокаивай себя, а осень всё же вот-вот наступит, никуда от неё не деться. Осень Зоя не любила и даже слегка побаивалась. Мало того что природа медленно умирает, так ещё и все Зоины несчастья и неприятности случались именно осенью. Осенью умерла бабушка. И родители развелись осенью. И даже Юрка её бросил тридцатого ноября — не мог уж пару дней потерпеть до зимы, чтобы было не так обидно.
Лето — другое дело. Лето Зоя любила и всегда ждала какого-нибудь чуда. Вот другие под Новый год чуда ждут, а она летом. Даже если ничего особенного не случалось, всё равно радовалась. Вот только лето всегда заканчивалось, и наступала осень...
Зоя с тоской посмотрела сквозь залитое оконное стекло на дорожку, ведущую к её двери. Нет, не придёт сегодня никто. Дождь всех распугал, не пойдёт никто в парикмахерскую в такую погоду. И вообще, конец августа всё же, отдыхающих в пансионате и так немного осталось, да и те по номерам сидят, непогоду пережидают.
Зоя накинула куртку, закрыла дверь на ключ и вышла на улицу. Дождь начал утихать, да и просто хотелось подышать свежим воздухом, пусть даже и сырым. Натянула на голову капюшон и побрела неторопливо по дорожке.
Пансионат их располагался очень живописно. Вокруг сосновый бор, а сразу за спортивной площадкой — река. Даже свой пляж есть, с песочком. Но на пляж Зоя не пошла, нечего там делать в такую погоду. С главной аллеи она свернула направо и по узкой тропинке пошла в сторону гостевой автостоянки. Сразу за ней тоже была река. Там берега поросли ивняком, и подойти к воде можно было только по рыбачьим мосткам. Зато как там было красиво! Зоя любила туда ходить в любую погоду. И даже ночью ходила — смотреть, как в тёмной, почти неподвижной воде отражаются звёзды.
Сейчас мостки были скользкими от дождя, и Зоя ступила на них с опаской. Вроде ничего, подошвы кроссовок не скользили, и она шагнула дальше уже увереннее. Сделала ещё шаг и почувствовала, как зашатались под ней ненадёжные доски. Или это просто ноги у неё затряслись?
Прямо возле крайнего подпорного столбика поднялось вдруг из воды тёмное и страшное. То, что это очень страшно, Зоя успела сообразить гораздо раньше, чем разглядела плечи в насквозь мокрой куртке и совершенно чёрные от воды волосы, облепившие затылок.
Зоя рухнула на мокрые доски и заскулила, опираясь на руки и изо всех сил стараясь не смотреть вниз, на тёмную воду и торчащий из неё затылок.
В комнате дежурного администратора было шумно и многолюдно. Смотрели утренние новости. В последнюю неделю это было самым увлекательным занятием — узнавать, что нового в деле об ограблении инкассаторской машины, обсуждать и переживать. Причём переживали больше не за доблестных тружеников следствия, не за ограбленных самым бессовестным образом банкиров и даже не за пострадавших при нападении инкассаторов, которые до сих пор находились в реанимации. Переживали за грабителей, сумевших уйти с деньгами. Одного из нападавших накануне нашли мёртвым на крыльце маленькой сельской больницы всего в десяти километрах от пансионата. Судя по всему, это был именно тот нападавший, которого ранили инкассаторы. Второго искали до сих пор.
Когда Зоя влетела в кабинет, на экране как раз маячил фоторобот предполагаемого грабителя.
— Ой, ну на кого-то он всё-таки похож! — причитала кастелянша тётя Вера.— Ну так похож! Вот только вспомнить не могу, на кого.
Тётю Веру никто не слушал и предположений никаких не строил. Всем давно известно, что фотороботы похожи на всех людей сразу и ни на кого конкретно. А то, что показывали сейчас по телевизору, вообще идентификации не поддавалось: низко надвинутая шапочка, глаза под прямыми бровями, прямой нос и такой же прямой, по линеечке, узкогубый рот. Палка, палка, огуречик — получился человечек. Таких фотороботов Зоя могла нарисовать с десяток, хоть за портреты у неё никогда больше тройки не было.
В общем, опознавать кого-то по фотороботу было глупо. Гораздо интереснее обсуждать появление мёртвого грабителя неподалёку от пансионата. Ведь добрался он, раненый, как-то до Ольховки. Тут и младенцу ясно, что добрался не сам — наверняка подельник его дотащил до больничного крыльца и оставил там в надежде на медицинскую помощь. Кто же знал, что раненый не доживёт до утра? Но тогда получается, что и второй грабитель находится где-то рядом. Ольховка-то совсем недалеко. За это время он вполне мог дойти и до пансионата.
— Это что же получается? Он в любой момент может здесь у нас появиться и всех нас перерезать? — хватаясь за левую грудь, вопрошала администратор Анжелика.
— Почему перерезать? У него же пистолет есть,— возразил меланхоличный охранник Коля.— Он нас перестреляет, если что.
Все посмотрели на Колю с возмущением и загалдели разом, строя предположения о своей дальнейшей судьбе. Предположения получались одно другого ужаснее.
— Надо милицию вызывать,— решила старший администратор Ольга Леонидовна.— Пусть организуют у нас стационарный пост. Пусть охраняют нас, в конце концов, раз до сих пор никого поймать не могут.
— Милиция к нам не поедет,— продолжал нагнетать Коля.— Вот когда у нас убьют кого-нибудь, тогда они приедут. А без трупа им неинтересно. Они сейчас деньги инкассаторские ищут.
В этот момент и появилась Зоя, бледная, с круглыми от ужаса глазами.
— Там труп! — заорала она, показывая себе за спину.
И хоть никакого трупа у неё за спиной, конечно, не было, эффект получился ошеломляющий. Все разом повернулись в её сторону и замерли на полуслове. Помнится, в учебнике литературы был рисунок финальной сцены «Ревизора». Так вот, получилась почти один в один эта сцена. Только народу всё же было поменьше.
Совместными усилиями вытащили утопленницу из воды и положили на берегу. Вытаскивали, собственно, дворник дядя Паша с тем же меланхоличным Колей. Дамская часть компании жалась в сторонке, горестно вздыхая и озираясь испуганно по сторонам.
Утопленница оказалась миниатюрной девушкой в джинсах и тёмно-красной курточке. Тёмные волосы подстрижены под каре — это Зоя отметила машинально. Когда тело перевернули лицом вверх, все ахнули:
— Так это же наша Самойлова!
Было от чего ахнуть. Виктория Самойлова была популярной ведущей на местном телевидении. Звездой областного масштаба, можно сказать. В пансионате она отдыхала уже вторую неделю и, естественно, находилась в центре внимания. И вдруг такое!
— А кто это? — спросил дядя Паша, закуривая.
— Да ты что, дядь Паш! Это же Вика Самойлова. Ты что, телевизор не смотришь?
— Не смотрю,— кивнул он.— Чего там смотреть?
В этот момент на дорожке, ведущей к реке, показалась Ольга Леонидовна, которая оставалась звонить в милицию. Следом за ней шли несколько человек. Сначала маленький толстячок в смешной кожаной кепке. Толстячок подпрыгивал при каждом шаге и переваливался с боку на бок, сильно напоминая сказочного колобка. Следом шёл молодой светловолосый парень в непромокаемой куртке. Но, несмотря на натянутый на голову капюшон и торчащие рукава толстого свитера, парень заметно мёрз. Руки он держал в карманах, ёжился и вообще смотрел на мир глазами больной коровы. Следом шли трое милиционеров в форме, не отличимые друг от друга, несмотря на разницу в росте и комплекции. Всё-таки любая форма здорово обезличивает.
— Вот товарищи из милиции,— представила своих спутников Ольга Леонидовна, хотя нужды в этом особой не было.
И так все поняли. Непонятно только, как это милиция так быстро оказалась на месте происшествия. Пяти минут не прошло, как позвонили, а они уже здесь.
Впрочем, объяснилось всё просто. Оказывается, недалеко от пансионата нашли труп второго грабителя. Вот милиция к ним и приехала, чтобы опросить возможных свидетелей и заодно предъявить убитого для опознания.
— Так это же дикторша с телевидения,— сразу узнал толстячок,— Самойлова вроде. И что же мне так не везёт-то в последнее время? Только дикторши утонувшей мне не хватало для полного счастья... Но хоть с опознанием проблем нет, и то хорошо.
Троица в форме дружно закивала головами, соглашаясь. Толстячок шагнул к стоящему поодаль персоналу и спросил всех разом:
— А как она могла здесь оказаться?
— Так она у нас отдыхает. То есть отдыхала. Почти две недели.
— Ну да, двенадцатый день сегодня.
— С пятнадцатого августа, если точнее.
— С прошлой пятницы она здесь,— сказал вдруг невпопад дядя Паша.
На него махнули было рукой, но толстячок, оказывается, расслышал в общем хоре именно дядь-Пашино заявление.
— Так когда она приехала всё-таки? Пятнадцатого или в прошлую пятницу, три дня назад?
— Пятнадцатого,— стояла на своём Анжелика.— Я же сама её оформляла. Да хоть кого спросите. Вика здесь уже вторую неделю отдыхает... отдыхала.
— Нет, три дня,— стоял на своём дядя Паша, опровергая версию про «спросите хоть кого».— В пятницу она приехала. Ещё спрашивала у меня, как к главному корпусу пройти. Рано утром приехала. Я ещё подумал, что на такси добиралась, как видно. Автобусы-то не ходят в такую рань.
— Да откуда ты знаешь, что это именно она была? — поддела Анжелика.— Ты же у нас телевизор не смотришь.
— А я её и без телевизора узнал. Вот эта самая девчонка была. Худенькая, волосы вот так вот подрезаны.
— Это каре,— зачем-то пояснила Зоя, моментально смутившись.— Стрижка такая.
— Ну да, каре. Только куртка на ней тогда другая была. А девчонка эта самая.
— Нет, дядь Паш,— сказала Зоя, глядя на мёртвую Вику Самойлову,— не мог ты её в пятницу видеть. Потому что под каре я её только в воскресенье подстригла. И волосы в тёмный каштан покрасила. А до этого она блондинкой была, и волосы ниже плеч.
Тело Вики Самойловой перенесли в комнату администраторов и закрыли простынёй. Вика лежала на полу, маленькая и неподвижная. Простыня на ней промокла, а с одежды на пол натекла небольшая лужица. Зоя старалась не смотреть в ту сторону, но взгляд всё равно нет-нет да и скользил по неподвижной фигурке, облепленной мокрой тканью.
Вику было очень жалко, прямо до слёз. Она была весёлой и совсем простой, без гонора. Как будто не телезвезда, а обычная двадцатитрёхлетняя девчонка. Это она сама Зое рассказала, что ей двадцать три года, когда приходила укладку делать. Она тогда много про себя рассказывала, а Зоя слушала и восхищалась.
От воспоминаний её отвлёк милиционер, который позвал всех присутствующих взглянуть на мёртвого грабителя. Его тоже принесли в администраторскую и положили в противоположном углу.
Когда убрали закрывавшую его лицо тряпку, Зоя подумала, что на свой фоторобот грабитель точно не похож. Ничего общего с тем портретом, состоящим из одних прямых линий, у этого человека не было. Этот был вполне симпатичным молодым мужчиной с правильными чертами лица. Только, пожалуй, подбородок был чуть тяжеловат.
Все смотрели на мёртвого грабителя с любопытством и сочувствием.
— Эх, парень,— сказал сокрушённо дядя Паша,— а мы-то на тебя надеялись...
— В каком смысле? — не понял толстячок.
— Думали, что хоть ему удастся банкирам показать кузькину мать. А оно видишь как получилось. А может, это и не он машину-то ограбил? Может, другой кто?
— Этот. При нём сумку инкассаторскую нашли.
— А деньги? — все затаили дыхание, ожидая ответа.
— Денег совсем мало,— развёл руками толстячок.— Видно, успел спрятать где-то.
Анжелика вдруг наклонилась почти к самому лицу покойника и прошептала изумлённо:
— Так это же Костик.
Слух у толстячка оказался отменным, потому он вцепился в Анжелику мёртвой хваткой:
— Какой Костик? Откуда вы его знаете?
— Да не знаю я его. Это Вики Самойловой друг. Ну, бойфренд, по-нашему.
— Хахаль ейный,— подсказал дядя Паша.
После этого все сразу узнали в убитом грабителе того мужчину, что приезжал к Самойловой несколько раз. И конечно, тётя Вера сразу заявила, что именно его ей и напоминал показанный по телевизору фоторобот.
— Принесите ключ от комнаты Самойловой,— велел толстячок.— Посмотрим её вещи. Кеша, ты пока тут с экспертами останься.
Белобрысый, успевший снять куртку, кивнул и молча уселся на стул возле двери.
Толстячок вместе с Ольгой Леонидовной пошли осматривать комнату Вики. За ними, не дожидаясь приглашения, потянулись все остальные. Зоя осталась. Осматривать вещи ей было неинтересно. Гораздо любопытнее было наблюдать за экспертами. Ну и ещё немного за белобрысым Кешей. Он сидел, нахохлившись, на стуле и молчал.
— А у моей бабушки попугай был. Его тоже Кешей звали,— вдруг сказала Зоя.
Нужно же было о чём-то говорить. А ничего умного в голову ей не пришло, вот и брякнула. Кеша-человек посмотрел на неё долгим внимательным взглядом, но опять промолчал.
«Обиделся»,— поняла Зоя. И в самом деле, зря она про попугая сказала. Просто вспомнилось вдруг, как он вот так же сидел, нахохлившись, на жёрдочке и смотрел вокруг внимательным глазом. Второй глаз у Кешки-попугая обычно был прикрыт. Видно, считал, что для наблюдения за нашим несовершенным миром вполне достаточно и одного глаза. Он вообще загадочной птицей был, даже немножко таинственной. И умер тоже осенью, недели за две до бабули. Как будто чувствовал.
— Осень скоро,— сказал вдруг белобрысый. Грустно так, будто пожаловался.— А я осень не люблю. Мёрзну сильно. Зимой ничего, привыкаю, а осень ненавижу просто.
— Я тоже осень не люблю,— подхватила Зоя обрадованно.— Я лето люблю, в нём радости больше. Только оно кончается всегда. А осенью проблемы всякие. Вот сейчас, например, работу надо будет искать.
Кеша вопросительно поднял брови, и Зоя, радуясь, что парень, похоже, совсем не обиделся, объяснила:
— Я же тут временно, только на лето. Я училище закончила весной. А у нас соседка, тётя Оля... то есть Ольга Леонидовна, тут старшим администратором работает. Вот она меня на лето сюда и устроила. А зимой им парикмахер не нужен, вот и придётся другую работу искать.
— Так ты парикмахер?
— Ну да. Я же говорю, училище закончила весной. Между прочим, с красным дипломом,— похвасталась зачем-то Зоя и снова прикусила язык. Кому интересно про её диплом слушать?
— А я тоже недавно работаю,— сказал вдруг Кеша.— После университета. Я на практике был в милиции, а потом остался. Должен же кто-то и преступников ловить, не всем же юрисконсультами быть, правда?
Зоя подумала немного и кивнула. В самом деле, не всем же быть юрисконсультами.
Тут эксперт, осматривавший тело Самойловой, вдруг поднял голову и сказал задумчиво:
— А девица-то, похоже, не сама утонула. На затылке ушиб, и кожа рассечена.
Кеша мигом оказался рядом с телом. Присел, рассматривая затылок.
— Это получается, её сначала по голове ударили, а потом уже в воду столкнули?
— Получается, так. Не исключено, что она сознание потеряла — удар сильный был. Так что поздравить вас не с чем. На несчастный случай это не тянет.
Вернулся страшно довольный толстячок. Едва войдя в дверь, он радостно поднял над головой полиэтиленовый пакет с пистолетом внутри.
— Смотри, Кеша, какой улов богатый! Дело об ограблении инкассаторской машины можно считать раскрытым. Сейчас главное, чтобы это оказался тот самый пистолет, из которого инкассаторов ранили и этого вот Костика застрелили. Но я уверен, что так и окажется, вот увидишь.
Кеша посмотрел на пистолет недоверчиво, но толстячка это не смутило.
— Всё ведь понятно. Эта Самойлова вместе с приятелем своим и ещё одним, которого в Ольховке нашли, всё и провернули. Мужики машину ограбили, а у Самойловой в пансионате отсидеться планировали, пока всё не утихнет. На популярную ведущую никто ведь не подумает. К тому же она здесь всё время на виду. Кому в голову придёт, что она в своём номере грабителей прячет? А потом у них всё наперекосяк пошло. Или, может, поссорились они с подельником своим, деньги не поделили. А может, Самойлова сразу решила ни с кем не делиться. Только застрелила она подельника в лесочке и ветками забросала. А сама нечаянно на досках поскользнулась и утопла.
— А деньги тогда где? — подал голос Кеша.
— Денег нет,— развёл толстячок руками.— Наверно, успела спрятать. Надо на территории пансионата поискать. Она ведь никуда отсюда не отлучалась, значит, здесь и спрятала.
— Всё это хорошо, Игорь Петрович,— кивнул Кеша,— только эксперт вон считает, что Самойлова не сама утонула. Кто-то её хорошенько по голове стукнул и в воду столкнул. Тогда что же получается: был ещё кто-то четвёртый?
— Какой ещё четвёртый? — перепугался толстячок.— Откуда тут четвёртому взяться? Грабителей было двое, а Самойлова им прикрытие обеспечивала. Может, эксперт ошибся? — спросил он с надеждой.
— Не ошибся. Там следы удара отчётливые. Да вы сами посмотрите. И денег нет. Даже если это Самойлова своего бойфренда застрелила, всё равно должен быть ещё кто-то. Тот, кто саму Самойлову убил и деньги забрал.
Расстроенный толстячок снова вышел куда-то, теперь вместе с экспертом. Кеша с Зоей остались наедине. Не считать же, в самом деле, за присутствующих два мёртвых тела.
— А что теперь с ней будет? — спросила Зоя, кивнув на мёртвую Вику.— Хоронить же надо.
— Родственники похоронят,— успокоил её Кеша.— Все формальности закончатся, эксперт заключение напишет, после этого тело родственникам отдадут.
— А у неё только сестра. Но она сейчас за границей живёт.
— Откуда такие подробности?
— От самой Вики. Она часто ко мне в парикмахерскую приходила, вот и рассказывала, как они в детстве с сестрой дрались. А потом выросли, и сестра её за границу уехала. В Таиланд. Она там в гостинице какой-то работает. Несколько лет уже.
— А чего она приходила? Стриглась, что ли?
— Да нет,— рассмеялась Зоя.— Так часто никто не стрижётся. Она на укладку приходила. У неё раньше волосы длинные были. Это она недавно совсем подстриглась. В воскресенье. Я её отговаривала, а она упёрлась: хочу, и всё! Нет, каре, конечно, стрижка универсальная, она всем идёт. Но мне всё равно жалко было такие волосы обрезать. Да ещё и красить потом. Я думала, получится её уговорить хоть цвет свой оставить, а она ни в какую. Взбрело ей в голову, видите ли!
— А что, хорошие волосы были? — спросил Кеша задумчиво.
— Замечательные. И цвет редкий. Светло-пепельный. А она упёрлась, как баран...
Зоя сообразила вдруг, что ругает покойницу, про которую плохо говорить нельзя, и, ойкнув, прикрыла рот ладошкой.
— Когда, говоришь, она подстригаться пришла?
— В воскресенье, прямо с утра. Я её отговаривала, а она ни в какую. Хочу, говорит, каре, и чтобы волосы тёмные. Нет, каре, конечно, всем идёт. Тут я не спорю. Но всё равно жалко. Хоть бы цвет свой оставила.
Зоя поняла, что пошла уже на второй круг, и замолчала. Тем более Кеша её, похоже, не слушал совсем. Он снова подошёл к мёртвой Вике Самойловой и разглядывал её, приподняв край простыни.
— Слушай, а есть здесь где-нибудь факс?
— У Ольги Леонидовны в кабинете есть. А зачем?
Кеша не ответил, только посмотрел задумчиво и молча вышел. Ну и пожалуйста! Так даже лучше. Зое давно уже хотелось взглянуть ещё разок на мёртвую Вику, но при нём было неудобно.
Она подошла к телу и тоже подняла край простыни, прикрывающий лицо убитой. За то время, что тело пролежало в помещении, вода почти успела высохнуть. Теперь Вика выглядела уже не так страшно. Лицо, правда, бледное, зато волосы высохли и распушились.
Зоя взглянула на них и ахнула. Потом прикрыла аккуратно лицо убитой и помчалась искать неудавшегося юрисконсульта.
Кешу она нашла в кабинете Ольги Леонидовны. Он сидел за столом и гипнотизировал взглядом факсовый аппарат.
— Пойдём скорее,— Зоя схватила его за руку и потянула за собой.
Кеша пошёл за ней, как телок на верёвочке. Это бабушка так говорила. И такого вот «телячьего» поведения не одобряла. Говорила, что человек свою голову должен иметь, а не идти по первому зову за тем, кто позвал. Но сейчас Зоя была такому Кешиному поведению рада. Иногда нужно, чтобы человек не задавал лишних вопросов, а просто шёл куда позвали. Тем более что объяснить сейчас она всё равно ничего не сможет — это надо показывать.
— Смотри! — она подвела Кешу за руку к телу Вики и подняла край простыни.— Видишь?
— Вижу,— согласился Кеша.— Волосы тёмные. Стрижка каре. Универсальная, всем идёт. И что?
— Да при чём тут стрижка?! То есть стрижка, конечно, при чём. Но ты не туда смотришь.
— А куда надо?
— Вот видишь: корни отросли,— Зоя ткнула в пробор пальцем, сердясь на Кешину бестолковость.— Волосы тёмные, крашеные, а корни светлые. Цвет редкий, светло-пепельный.
— Про редкий цвет я запомнил,— снова кивнул Кеша.
Удивительно, но он совсем на Зою не раздражался. Золото, а не человек!
— Да цвет тут тоже ни при чём!
— Стрижка ни при чём. Цвет ни при чём. А куда смотреть-то?
Зоя снова провела пальцем вдоль пробора.
— Видишь, корни светлые. И отросли на сантиметр примерно. Может, даже больше. Волосы так быстро не растут, понимаешь?
Кеша помотал головой — не понимал. Зоя набрала в грудь побольше воздуха и стала говорить медленно и внятно:
— Волосы растут примерно по сантиметру в месяц. Значит, вот эту вот голову красили примерно месяц назад. Но этого не может быть, потому что я сама Вику стригла и красила в воскресенье. Позавчера,— она посмотрела на Кешу и сказала жалобно: — Я ничего не понимаю. Этого не может быть, но это так.
Кеша снова задумался, тоже провёл пальцем по пробору в волосах мёртвой Вики. Потом достал из кармана какую-то бумажку и помахал ей перед Зоей.
— Я проверил, у Виктории Самойловой действительно есть сестра. Валерия Самойлова. И она действительно живёт и работает в Таиланде. И знаешь, что интересно? — Кеша понизил голос и почти прошептал, наклонившись к Зое: — Лера Самойлова в прошлый четверг прилетела в Россию. Понимаешь?
Зоя кивнула, хотя не понимала пока ничего.
— Но и это не самое интересное,— заявил Кеша.— Самое интересное знаешь что?
— Что? — выдохнула Зоя и уставилась на него, как на сказочную фею.
— Самое интересное, что сёстры Самойловы — близнецы...
Они бежали в кабинет Ольги Леонидовны наперегонки, перепрыгивая через две ступеньки.
— Я попросил ребят из отдела,— говорил Кешка на бегу,— чтобы они нашли фото Леры Самойловой. Она как раз новый загранпаспорт получала в четверг.
Когда они вбежали в кабинет удивлённой Ольги Леонидовны, факс как раз выплюнул ещё тёплый листок. Кеша схватил его и засмеялся счастливо.
— Смотри! Качество, конечно, не очень. Но самое главное видно.
Он сунул Зое бумагу, на которой она с трудом разглядела изуродованную двойным копированием фотографию Валерии Самойловой. Но самое главное было видно: у Леры на фотографии была универсальная стрижка каре.
— Ты понимаешь? — Кеша заглядывал ей в глаза с надеждой, и Зоя снова кивнула, хотя снова ничего не понимала.— Валерия приехала в Россию в четверг — значит, в пятницу она могла быть здесь. Решила сестру навестить.
— И, значит, это её видел дядя Паша?
— Конечно! У Леры обратный билет на сегодня. Вот почему Вика решила постричься. Чтобы все приняли убитую Леру за неё. А заодно стать похожей на фотографию сестры в паспорте. И деньги она не прятала. Зачем? Никто не станет подозревать Валерию Самойлову, которая в день ограбления была в другой стране. Вика убила Костю, потом инсценировала собственную смерть. Потому она и от пистолета не избавилась. Пусть все думают, что Виктория Самойлова застрелила подельника, спрятала деньги, а потом нечаянно утонула. А она тем временем уедет из страны с деньгами и новыми документами.
Не договорив, Кеша бросился к выходу. Но уже в дверях вдруг остановился.
— Если бы не ты, никто бы не подумал, что убитая девушка — не Виктория,— сказал он торжественно.
Потом вернулся, взял Зою за плечи и вдруг поцеловал в нос.
Викторию Самойлову взяли тем же вечером при посадке в самолёт.
Зоя и Кеша поженились следующей осенью. Сразу после свадьбы они завели себе попугая. Назвали Гошей. Ещё через год, в октябре, у них родились девочки-двойняшки.
