Алексей не мог тогда знать, что далеко в Москве, а потом и неподалёку от гнезда, свитого некогда в Киммерии Максимилианом Волошиным, будет работать человек, почти его одногодок, которого условно можно назвать антиподом. Антиподом по своему положению. Один работал на Систему, которая отвергала тех, кто не вписывался в её идеологическое прокрустово ложе. Другой был как раз отверженным в ней. Судьбы их в поиске истины виртуально пересекутся на страницах толстого литературного журнала в новом тысячелетии. Один пройдёт школу и практику политической борьбы «за светлое будущее» в образе активного комсомольца и коммуниста, другой — за то же, но по другую сторону баррикад — в образе и по сути отвергаемого властью инициативного труженика самиздата и талантливого поэта. Они будут бороться за одно и то же, но с разных позиций, с разных исходных точек своего положения. Алексей будет с интересом читать то, что исходило от Владимира, не афишируя своего интереса. А тот не будет любить таких, как Алексей, потому что в своей Системе, по его мнению, они преследовали инакомыслящих. На границе веков один захлебнётся в собственной безграничной свободе, и поймёт, что он бессилен бороться за свои идеалы в новом мире, к которому так стремился. Этот мир станет также чуждым ему, в том неожиданно появившемся безвременье он продолжит заниматься своим главным делом — литературным трудом. Другого судьба вынесет на пустынный берег, где дуют убийственные холодные ветры, опустошающие души людей, и он увидит, что их собственное спасение — только в согласии. В том числе и в согласии их обоих. В согласии поколений. Алексей тоже будет пытаться донести свои мысли через художественную публицистику, не надеясь, что его поймёт условный визави.
Оба осознают, что они не достигли своего «светлого будущего», а хитроумный и коварный Минотавр их опять загоняет в лабиринт. Только где та Ариадна, которая поможет им найти верный путь?
Алексей с большим интересом ожидал появления очередного номера литературного журнала «День и ночь». С жадностью набрасывался на его содержимое, вначале бегло определяя приоритеты, а позже, уединившись, начинал с аппетитом голодного человека пожирать глазами одну страницу за другой. Далеко не всё его интересовало, не всё он принимал душой и сознанием. Были совсем чуждые его духу материалы. Но журнал отражал то, что сегодня есть в жизни. То, о чём думают писатели, как они воспринимают реальность. Он внимательно погружался в строчки тех авторов, которые не плясали ритуально на догоревших головёшках прошлого, но с болью в сердце пытались понять, что с нами произошло, к чему пришли, как повлиять на те мнимые ценности нового поколения, против которых они боролись всю сознательную жизнь. А сомнительность таких «ценностей» уже стала очевидной для многих. Они стали давить на сознание, они возвращали человека в прошлое, заставляли его искать выход, оправдывать то, что осуждалось молодым поколением. Он не единожды встретил имя Владимира Алейникова. Стихи его не задержали. Подборки их не отражали всей магической ауры и широты поэтического таланта автора. Но когда он погрузился в его воспоминания о самиздате, о поэтах СМОГа, то взволновался. Что-то созвучное, словно эхо, отзывалось в сознании. Не творческие поиски, а жизненная позиция. Оценка прошлого. Вот то, к чему он шёл сам непроторёнными путями, вот такую позицию поддерживал в душе и на практике. Алексей искал истину и правду на своём жизненном пути. Путь «смогистов» к правде был коротким и ясным. Путь Алексея растянулся на долгие годы. Поэт, рискуя собственной свободой, открывал читателям сокрытые от народа духовные ценности.
Алексей. Владимир, мы с вами жили в одно и то же время, с той разницей, что вы какое-то время — в столице, а я — далеко в Сибири. Мне почти случайно попадались некоторые самодеятельные публикации, которые назывались «самиздатом». Они действительно давали новую информацию, которую власть скрывала от народа. Зачем она это делала? Ведь в письме, например, Фёдора Раскольникова в шестидесятые годы уже не было ничего неожиданного. Другое дело — письмо Александра Солженицына к IV Всесоюзному съезду писателей.
Владимир. Это бы раскрывало истинное лицо партии, их одиозных лидеров. Ни Хрущёву, ни Брежневу вся правда ничего хорошего не несла. Потому что каждый был замешан во лжи, и те известные порции правды, что мы получали, они старались давать дозированно, с учётом безопасности своих интересов. Неполная правда — это уже ложь. Правда Солженицына бросала тень на всю Систему. Власть не способна была её реформировать, вот и пряталась за стенкой больших и малых запретов и ограничений информации.
Алексей. А произведения русских классиков-эмигрантов, нобелевских лауреатов, зачем прятали?
Владимир. Наверное, сохраняли большевистское лицо. Раз выгнали — значит, поделом. Разве можно таких публиковать? Иначе где же логика? Где партийные принципы?
Алексей. Всё это печально. Мы сами себя загоняли в тупик. Этим мы отталкивали от себя мыслящие слои населения. Грамотность и растущая зрелость общества опережала сознание власть имущих. А запретный плод сладок.
Владимир. Мы не были диссидентами, мы не были в полном смысле слова инакомыслящими. СМОГ собрал много молодых многообещающих талантов. Мы пытались донести до молодёжи и всех любителей поэзии свои творческие пробы, свой новый взгляд на мир, который менялся у всех на глазах. Мы стали собираться на площади Маяковского у памятника поэту. Гэбэшники вместе с комсомольскими патрулями стали разгонять нас, притеснять всячески. Таскать к себе для воспитательной работы. Нас всячески высмеивала официальная пресса. В газете «Комсомольская правда» писали фельетоны о нас. Что, мы должны были всю жизнь прожить со стихами Некрасова или Демьяна Бедного?
Алексей. В моих глазах ваше творчество и всё вокруг больше походило на явление Серебряного века. Уже было такое в нашей истории, что ярчайших талантов того времени раскидали по разным странам, некоторых уничтожали морально и физически. А теперь мы восхищаемся их творчеством, ищем по магазинам их сборники...
Владимир. Ты прав. Кое-кто из литературных критиков нас сравнивал с поэтами Серебряного века. Многие были действительно большими талантами, звёздочками на поэтическом небосклоне. Давайте вспомним ушедшего так рано, в тридцать семь лет, Леонида Губанова. Сейчас о нём спорят, есть полярные точки зрения на его творчество и оценки от гениальности до полного отрицания. Наши молодые амбиции задавали нам самую высокую планку в творческом состязании.
Алексей. Время всех расставит по своим местам. Мы часто спешим в оценках. Сейчас любой может прочесть его стихи без навязанного чьими-то авторитетами мнения. Не чиновники и даже не литературные критики определяют время жизни и смерти — или бессмертия — духовного явления, а человеческая душа. Найдёт ли это явление отклик в ней или не найдёт? С этим не сравнится никакая репрессивная машина или диктатор, раздающий короны бессмертия.
Владимир. Любопытно слышать это из уст бывшего комсомольца...
Алексей. Да, я почувствовал ваше отношение к нам, бывшим активным комсомольцам. Комсомольцы — это, прежде всего, молодое поколение. Большая часть молодёжи страны. Такое же по возрасту, как и ваши бывшие друзья по СМОГу. Наверняка все они когда-то состояли в наших рядах. Несправедливо всех красить одной краской. Были и чиновники от комсомола. Некоторые проявляли излишнее рвение в угоду своим начальникам. Сейчас горько слышать, что нечестных банкиров или предпринимателей именуют нарицательным именем «комсомольцы». Знаете, так, с издёвкой. Но это прямо как награда для них, а не уничижительная оценка. Настоящие комсомольцы построили те гиганты индустрии, нефте- и газопроводы, из которых сейчас качают такие же гигантские деньги нувориши. Многие комсомольцы стали отличными управленцами во всех сферах жизни новой России. Но кто-то оказался ни с чем и прозябает на том же БАМе, обманутый государством. Кто был настоящим человеком, тот и остался им. Думаю, несправедливо всем комсомольцам навешивать один ярлык. Бездушные и жадные хапуги должны иметь своё клеймо.
Владимир. Но вы же пытались учить жизни...
Алексей. Я думаю, вы кладёте на одни весы два разных понятия: «учить жизни» и «помогать в жизни». Мы помогали молодым стать на ноги, в первую очередь — получать знания как общечеловеческую ценность, достичь мастерства в профессиях. Легче адаптироваться в обществе, быть максимально полезными своему народу. И что немаловажно — быть патриотом своей страны.
Владимир. Но у вас были идеология, политучёба. Они были нацелены на обучение жизни в роли коммунистов, не так ли?
Алексей. Это не наше поколение придумало. Такова была реальность государственной политики, данной нам — и всем новым поколениям — революцией как свершившийся ранее факт с участием народа. Народа! Но со временем, когда у народа накопилось много исторических знаний, когда он стал более образованным и смог анализировать политику партии, сравнивать нашу жизнь с другими государствами, в том числе и с социалистическими, то идеология превратилась в ритуальную оболочку. Она мгновенно умерла после событий у Белого дома в 1991 году.
Если покопаться в памяти и быть до конца честным, то я думаю, что всё-таки учил. Вряд ли этого можно было избежать. Знаю одно: что не учил плохому. Сам учился на книгах и добрых советах матери, хороших друзей. Вся мудрость жизни заключена в книгах. Они, то есть их авторы, чему-то же учат. Как этого избежать? Был я одно время максималистом, отвергал Горация с его «золотой серединой», призывал к этому молодёжь. Жизнь многому научила, била нещадно за ошибки. Я готов извиниться, если кому-то навязывал свои знания в ущерб его жизненным интересам.
Владимир. Так всё же вы учили жизни, пытались учить нас, молодых поэтов, которые своим творчеством привносили свежую струю в жизнь, новые знания. Но вы проявили нетерпимость, причём жёстко. Извините, я под словом «вы» имею в виду всех, кто служил Системе. Леонида Губанова «подлечили» в психушке по диагнозу КГБ, сломали и сократили ему жизнь, меня выгнали из Московского университета, лишили права публиковаться, заставили скитаться семь лет по стране. Вадик Делоне прошёл лагеря, Сергей Морозов покончил с собой... СМОГ как литературное объединение был уничтожен, но как поэтическое явление он живёт, пока я жив и некоторые мои друзья. Ваши коллеги пытались воспитать «правильного, образцового, без изъянов» человека. Понастроили границ от встающих на пути всевозможных дурных влияний на советского человека. В самом деле непроницаемого, железного, прочного занавеса, прочнее некуда...
Алексей. Я искренне ценю вашу одержимость и верность правде, «работу не за страх, а за совесть». Они вызывают у меня только чувство уважения. Эта Система не развалилась бы так быстро, если бы все ревностно служили ей так, как вы говорите. Но в обществе тогда накопился потенциал протеста. Вы, конечно, внесли свою лепту в это, я сам пользовался плодами вашего рискованного труда и понимал, что надо реформировать нашу политику. Больше доверять своим гражданам, не решать за них, что можно читать, а что нельзя. Но думаю, что несправедливо сегодня окрашивать в чёрный цвет всю деятельность комсомола и даже партии. Особенно — после сталинских лет. Тем более что этих структур уже нет, и пришло время отделить зёрна от плевел. Общество и так расколото. Многие политики опять действуют по-большевистски, расставляя народ по лагерям «своих» и «чужих».
Владимир. Сегодня меня волнуют другие проблемы. К чему мы все пришли? Свободы читать и писать хоть отбавляй. О политической я помолчу. Произошло превращенье всего двоякого в наважденье? Бездонный рог изобилия всего ничтожного? Разносолы с душком дурным? Поощренье чужого ложного? Что же будет потом — родным?
Нет ответа. Молчанье полное.
Алексей. Извини, Владимир, но согласись, что и вы своим максимализмом внесли лепту в то состояние, к которому пришли сегодня. Бескомпромиссная борьба двух противоположных сторон, как правило, расчищает путь третьей силе, которая всегда наблюдает и выжидает, а потом и пожирает идеологов революций. Так было во Франции, так было у нас в начале двадцатого века. Так произошло в конце его. Среди коммунистов и комсомольцев больше было тех, кто хотел перемен, поддерживал их. Но не получилось согласия в обществе из-за непримиримых позиций разных политических и интеллектуальных сил, участников борьбы за «светлое будущее». Потому сейчас все сидим и скулим по упущенным возможностям.
Владимир. Резко! Но, может, ты прав. Мы потеряли многое, больше того, чем могли пожертвовать сознательно, действуя в одной упряжке. Мы потеряли нечто человеческое в отношениях. Возьми такую штуку — внимание. Оно, это вот простое человеческое внимание, ох как важно. Оно дорого само по себе как ключ к развитию диалога, к последующей работе сознания. Оно было само собою разумеющимся в годы нашей молодости — и стало диковиной в нынешние ожесточённые дни, с их всеобщим разобщением и разрушением связей. Внимание — это ну как дыхание. Дышишь — живёшь. Внимание — часть познания. Не так ли? Вот ты скажи, есть ли к тебе внимание со стороны хотя бы тех, кто учит детей? Ведь ты всю жизнь отдал своему городу, знаешь его историю, все уголки оживают наверняка в твоём сознании, ты знал интересных людей, которые с нашим поколением уйдут в небытие. Кто-то вступает с тобой в диалог? Наверняка каждый копошится в своём гнезде или вспоминает мелкие обиды на ту вашу власть. Не так ли?
Алексей. Так-то оно так. Только мы и в былые годы работали без надежды на внимание. Но оно действительно было. И ты чувствовал свою полезность, мог что-то исправить или сделать что-то ещё более интересное. Сегодня кругом «глухари». Сами по себе, в своей скорлупе. Но они почему-то открываются самому низменному, что есть в культуре, если её можно так назвать сейчас. Самому дешёвому, но по заоблачным ценам...
Владимир. Я говорю молодым читателям: «Тебе трудно, я вижу это. Спохватись, тебя сознательно дезориентируют. На это у рогатых режиссёров и у хвостатых исполнителей имеются свои причины. Да ни хрена у них не выйдет. Божественный свет им не по зубам. Ничего. Держись. Своя голова на плечах есть — авось доищешься сам. Всё у тебя впереди...»
Алексей. Владимир, вот мы с тобой пытаемся просветить рентгеном наши души, ищем в них изъяны, противоречия, даже ставим в противовес друг другу. Берём на себя ответственность за всё государство, за весь народ. Каждый со своих позиций. А посмотри: что опять имеем? То, о чём ты только что говорил. Невольно вспомнишь Прометея у Эсхила: «Ещё у смертных отнял дар предвиденья. Я их слепыми наградил надеждами...»
Владимир. Да, далеко не всегда находится такой вот возможный друг, собеседник — Тот, Кто Поймёт. Годами живу я в матёром своём одиночестве. Знаю, что настоящий читатель столь же редок, как и настоящий писатель.
