Лина Городецкая
Тетя Фейга и номер ее судьбы
Каждому еврею на польской земле в те времена были уготованы место в общей могиле или вытатуированный номер на руке. Ее номер А-7574.
Номер на руке А - 7574. 2013 год
***
- Нет, - покачала головой она, - я не смогу об этом говорить. Не смогу…Понимаешь, я думаю о них все время, почти семьдесят лет. Кто ушел в газовую камеру раньше, мои маленькие сестры или мама. И что она успела сказать им. И вообще…
Ее голос прервался, она замолчала, но нашла силы продолжить:
- И еще я все время думаю, о том как мама сказала моей старшей сестре Этии, впрочем, тебе она была бы свекровью, если бы дожила до этого дня… Так вот, я помню, что когда нас привезли в Освенцим, но мы еще были вместе, мама сказала, что боится, чтобы малышек не отобрали у нее. Ведь мы думали, что нас везут в трудовой лагерь. Мама боялась оставлять их одних, волновалась, что у девочек появятся вши… Но ее не отделили от дочек.
Я не могу говорить о них, - ответила Ципора Поляк на мое предложение взять у нее интервью. Но она собралась с силами и рассказала свою историю, свою Катастрофу, о которой старалась не говорить ни с кем и никогда… Но с которой не расстается ни днем, ни ночью, ни в будни, ни в праздники.
***
Впрочем, я собиралась начать эту статью иначе. И эпиграфом к ней хотела поставить пронзительное стихотворение израильской поэтессы Юлии Винер:
"Когда моя тетя Гита пила свой утренний кофе
горничная тщательно снимала пенки с подогретых сливок
при виде пенки у тети Гиты делались нервные спазмы
когда портниха шила тете Гите нижние панталоны
на внутренние швы накладывалась мягкая шелковая тесьма
голые швы раздражали нежную кожу тети Гиты
когда моя тетя Гита посещала кинематограф
ее поклонник скупал все окружающие кресла
соседство чужих людей мешало тете Гите
когда транспорт прибыл в Треблинку
моя тетя Гита примерзла к залитому мочой полу
но была еще жива"
Фейга, Ципора Поляк, не носила шелковые панталоны и слово "горничная" не существовало в ее лексиконе. Но судьба большинства европейских евреев не была избирательна к статусу и рангам, и одинаковые товарные вагоны хоть, и имели разный адрес направления, но вели к одному конечному пункту – Катастрофе европейского еврейства.
Гита, тетя Юлии Винер попала в Треблинку, Фейга, тетя моего мужа Исраэля – в Освенцим. Было ей четырнадцать лет. И здесь начинается ее рассказ.
***
На просторах Трансильвании среди зеленых холмов под высоким облачным небом затерялась деревня Вишеу. Жена Исраэля Блоха умерла во время родов, оставив вдовца с ребенком. Но вскоре встретил Исраэль Фруму Вейг, которую полюбил. И Фрума смогла заменить маленькой Фрадл мать. А потом родились в семье еще восемь детей, двое сыновей Моше и Иерухам, и дочери Этия, Сара, Ривка, Фейга, Блюма… Когда Фруме было уже сорок лет, родилась "мизинчек", малышка Гита. Было это в 1938 году. О том, что Фрадл – их сводная сестра по отцу, младшие дети не знали много лет.
Вот такая большая и дружная семья была в смешанной трансильванской деревне, где рядом жили румыны, венгры и евреи. Исраэль занимался вырубкой леса и поставлял его для столярных мастерских. Работал тяжело, но большого богатства не накопил. Фрума с дочками занимались сельским хозяйством, не брезгуя никакой работой. Доили коров, выращивали кур и гусей, варили сливовое варенье и продавали городским поставщикам. Мать делала все самостоятельно: выбивала масло, готовила творог, замешивала тесто для вермишели, пекла хлеб на шабат. Электричества в доме не было. Поэтому спать ложились с заходом солнца, а вставали – с рассветом. Когда я спросила Фейгу, не сохранились ли у нее довоенные фотографии, она ответила, что до войны вообще не видала ни разу фотоаппарат. Но дети росли в любви, понимании и уважении к родителям. Когда уставший отец возвращался вечером домой, младшие девочки наперегонки бежали принести ему кувшин воды, чтобы он мог помыться после работы.
Потом старшие дети выросли и уехали в Будапешт, а в деревенском доме все равно было много забот и детского смеха.
Колесница Второй мировой войны проехала по Польше и Чехии, Франции и СССР, а в трансильванской провинции евреи продолжали жить своими нелегкими буднями. Проявление антисемитизма они, конечно, ощущали значительно, но в Венгрии "еврейский вопрос" стали окончательно решать только в 1944 году. Уже произошел перелом в войне, немецкие войска отступали по всем русским фронтам, уже был освобожден Киев, и только тогда в трансильванские деревни пришла настоящая беда.
К этому времени из-за притеснений семья Блох переселилась в деревню Селешт, родину Фрумы Вейг. Там, в апреле 1944 года они в последний раз вместе отметили праздник Песах… Во время праздничной недели всем евреям деревни приказали собраться в местной синагоге. Время на сборы не дали, с трудом Фрума успела взять вещи первой необходимости для детей. Из синагоги всех евреев под конвоем отправили в деревню Драгомыреш, где был устроен перевалочный пункт, временное гетто. Пробыла Фейга с семьей там шесть недель. По счастью у отца там жили родственники, и им было, где приютиться. Исраэль еще успел дать взятку венгерскому полицаю и вернуться в Селешт, чтобы забрать что-то из ценных вещей. Все понимали, что для евреев наступили тяжелые времена, но немногие сразу поняли, что это времена роковые…
И только, когда их погрузили в вагоны для перевозки скота, пятьдесят человек в один вагон, где умирали стоя, и умерших выкидывали прямо из вагона, где с трудом можно было сохранить человеческое достоинство…. и только, когда в узкое мутное окошко вагона отец увидел польскую границу, он, кажется, понял, насколько велика беда. Фейга помнит его слова: "Киндерлах, зе ништ э гитэр симэн" (Детки, это не хороший признак).
В Освенцим через многие сутки доехали не все… Но, Исраэль с Фрумой и шестью дочерьми выдержали это первое нечеловеческое испытание. А потом…потом рассказывает тетя Фейга, вымученная дорогой она не смогла понять, что с ней происходит. И мамы с младшими девочками вдруг не стало около нее. Людей разделили: налево – направо. Она успела услышать слова отца: "Дети, не забывайте соблюдать шабат". Это было его последнее напутствие. Саму Фейгу со старшими сестрами раздели догола, побрили, обрезали всем девушкам их пышные волосы и отправили на дезинфекцию. Обессиленные женщины, не выдержавшие горячую сауну, умирали на месте. Когда Фейга приоткрыла боковую дверь дезинфекционной комнаты, то увидела мужчин в полосатых костюмах узников, несущих носилки с трупами. Это был первый шок первого дня в концлагере.
А боль от наколки на руке не стирается вместе с наколкой все эти годы…. Единственной одеждой высокой русоволосой девочки Фейги стала серая роба.
И барак… Три этажа нар… А над бараком не прекращает подниматься в небо черный дым. Первое о чем спросила Фейга, когда их загнали в барак, где мама, Блюма и Гита. И одна из польских узниц, находившихся уже давно в Освенциме, показала ей на небо. "Я ничего тогда не поняла, - говорит Фейга, - только горько заплакала от охватившего меня страха. Это ведь невозможно понять разумом. Теперь я знаю, что им не накалывали номера, не брили, не дали помыться, а отправили прямо в крематорий. Моей маме было сорок шесть, Блюме – десять, а Гителе – только шесть лет… А отец… уже после войны мы узнали, что он выдержал в концлагере четыре месяца. И умер от голода. Он ведь был очень религиозный человек и не смог есть ту баланду на свиных костях, которую выдавали узникам. Это рассказал нам спустя много лет один из узников Освенцима, который был с ним вместе в концлагере. Было отцу пятьдесят лет…"
В барак занесли бак черного кофе. Это была первая еда новых узниц. Обезвоженные голодные женщины набросились на горячее питье. Для многих оно оказалось роковым. У девочки, сверстницы Фейги, началось кровотечение из носа и ушей, и она сразу скончалась. Ее мать, обезумев, бросилась из барака прямо на электрический забор.
На следующий день вновь была селекция. Вновь обнаженные женщины долгие часы стояли в шеренге перед Менгеле, решавшим их судьбу – жить этим молодым женщинам или не жить. Снова направо – налево… Всего один взмах его палки… И Фейга оказалась в левой "обреченной" шеренге. И вдруг одна из женщин, помогавших Менгеле, неожиданно взглянув на нее, сказала: "Она еще может работать", и Фейга вернулась к сестрам.
Вот тогда начались их концентрационные будни. Если так можно назвать постоянные унижения, непосильный труд, страх смерти, вечное чувство голода и черный дым в небе Освенцима. Утро начиналось с переклички на улице, день продолжался за рытьем траншей под крики и удары надзирателя, иногда уже не было сил поднять лопату, а вечер кончался мыслью, что она пока жива… Селекции ведь проходили постоянно…"
Она выжила, во многом благодаря поддержке старших сестер, которые не давали ей делать ошибки: "Однажды надзиратель, которому не понравилось, как я работаю, избил меня палкой. Рядом с траншеями, которые мы рыли, были огороды. И я оторвалась от работы и сорвала несколько листов капусты. За это получила двадцать ударов по спине. Он бы избил меня до смерти, если бы не какая-то русская заключенная, которая отвлекла его. Он потащил ее в кусты. А я не могла встать. Но пришла Этия, моя старшая сестра, и помогла добраться до барака. Она не отправила меня в лазарет. Оттуда можно было и не вернуться. А всю ночь держала на моей спине холодные примочки, и утром я вновь пошла на работу. А еще она ухитрялась раздобыть дополнительный кусок хлеба к тому мизерному пайку, который мы получали. И перед сном делила этот кусок нам по четвертушке. Я засыпала так менее голодная".
Через полгода судьба неожиданно улыбнулась сестрам Блох. Их, как работоспособных женщин, отправили в другой лагерь. Нидер Георгенталь , маленький городок в судетской Чехии… Там был расположен завод, выпускающий запчасти для немецкой авиации. Там были нужны руки, много рабочей силы… "Работать приходилось с утра до ночи, - рассказывает Фейга, - старшие сестры помогали мне выполнить норму, когда я не справлялась. Жили мы впроголодь… Иногда один чех, работавший истопником на заводе, подбрасывал мне пару испеченных картошек. Жалел меня, наверное. А я делилась ими с сестрами. Но в этом лагере уже не надо было трудиться по колено в грязи и ворочать неподъемную лопату. И знаешь, что самое главное? Мы не видели там черного дыма крематория и нас не выгоняли голыми на плацдарм для пересчета".
Там и завершилась война для Фейги, Этии, Сары и Ривки Блох. Охранявшие завод немецкие солдаты, переодевшись в гражданскую одежду, бежали за несколько дней до прихода Красной Армии. В чешском небе летали советские самолеты. Когда немцы бежали, голодные заключенные набросились на спрятанную провизию, и многие скончались от несварения пищи. А сестры в первые дни свободы нашли приют в одной чешской семье. Русских солдат Фейга запомнила не только, как освободителей: "Они искали для своих утех молодых девушек, но наши хозяева не дали нас в обиду. Сказали им, что они могут брать что хотят: любую еду с погреба, вино, водку, но чтобы нас не трогали".
Когда окончилась война, мне было пятнадцать с половиной лет, и весила я меньше сорока килограмм. Пешком мы добирались до железнодорожной станции. Рядом ехала телега с русским солдатами, и Этия попросила у них разрешения подсадить меня на телегу. Она хотела мне помочь. Но это оказалось настоящим испытанием. Телега уехала далеко вперед, парни стали приставать ко мне. Я спрыгнула с телеги и убежала. Сестер я не видела, они - пешие оказались далеко позади. И я в страхе сама добралась до железнодорожной станции. И сама приехала в Будапешт. Там на стене здания Сохнута был стенд со списками имен выживших евреев. Я нашла там имя моего старшего брата и узнала, что Моше жив. Меня отправили в какой-то приют для сирот. А сестры, конечно, меня искали. Убежала я ночью, они тогда чуть не сошли с ума. Представляешь, продержаться вместе всю войну и вдруг потерять меня. И только, когда они прибыли в Будапешт и обнаружили мое имя в списках на той же стене, они смогли разыскать меня, и мы воссоединились.
А потом… не было куда идти… Мы пытались вернуться в родительский дом, но он был разрушен. Прошел ведь только год, как мы оставили его… Одну из наших коров мой брат обнаружил у соседа. Он потребовал ее вернуть и получил нож в спину… Хорошо, что ранение оказалось не тяжелым. И мы все вместе поселились в городке Нысеуд. Там сохранились еврейские дома, а их жители не вернулись в них…"
Так началась новая жизнь для братьев и сестер из семьи Блох. Было голодно, трудно, но больше не было войны и не было несправедливых горьких потерь.
Сестры Блох – Ривка и Этия с мужем и сыном Сара Блох c мужем
Фейга первой репатриировалась в Израиль, еще в 1951 году. Тяжело жила и работала. Становилась на ноги вместе с молодой страной. Позже ее сестры и братья, выжившие в жернове войны, тоже репатриировались в Израиль, создали семьи. Сегодня многие из них уже покинули этот мир. Еще совсем нестарой женщиной умерла старшая сестра Этия, мать моего мужа. Та самая Этия, которая в концлагере заменила младшим сестрам мать. Сегодня в Рамат-Гане живет Иерухам, а в Хайфе - Фейга и ее сестра Сара, страдающая деменцией. "Она почти ничего не помнит, - рассказывает Фейга, - но знаешь, о чем она теперь со мной разговаривает? Она говорит мне, что наша мама в доме престарелых, а Блюмчи и Гитале еще живы. Они приходят к ней в ее искаженное сознание. Приходят живыми…
Отдельно хочется рассказать о судьбе старшей сводной сестры Фрадл. Перед началом оккупации она вышла замуж и переехала в Будапешт. Ее муж Лази Шварц был мобилизован в начале войны и больше о его судьбе ничего не известно. А беременная двадцатитрехлетняя Фрадл погибла в Дунае, где зимой 1944 года были расстреляны многие будапештские евреи. Так что "голубой" Дунай не всегда был голубым…Теперь над обрывом набережной, над дунайскими прибрежными камнями стоят пятьдесят три пары бронзовых туфель и ботинок - один из самых сильных памятников Катастрофы наших родных и близких.
А военное детство и Катастрофа ее семьи всегда в памяти Ципоры Поляк, тети Фейги. И отношение к религии у нее непростое:
Моя старшая сестра в концлагере напоминала нам, когда еврейские праздники. Мы ведь росли в очень набожной семье. Я тоже верила… Я сказала сестрам, что когда наступит Рош ха Шана, Всевышний спасет нас. Потом я сказала, что придет Йом-Кипур и придет наше избавление от бед… Но праздники прошли, а мы остались в неволе. Знаешь, когда окончилась война, я оставила религиозный образ жизни. Это противоречило тому, что я пережила. Я помню, как за несколько дней до нашего перевода в другой лагерь, в Освенцим прибыла группа евреев из Литвы. У них откуда то был хлеб и они бросили его нам. А мужчины в этой группе были в талитах. Я помню и сейчас, как они пели в небо: "Шма, Исраэль…". А через час они ушли в небо через трубу крематория…
Но потом, много позже, я вышла замуж за Ицхака, и мы вместе вернулись к традициям.
Cвадебное фото Фейги. 1951 год
Ведь мой отец просил об этом перед разлукой… Знаешь, во снах ко мне никогда не приходит мама, только отец. Но нет Субботы, чтобы я не зажгла свечи и не вспомнила маму, Блюму и Гиту. Гителе даже не успела пойти в первый класс…"
Ицхака Поляка, мужа Фейги, уже нет в живых. Он тоже потерял во время войны всех родственников. Сам чудом выжил в лагере Берген-Белзен. Его старшая сестра Лея, проживавшая в Клуже - столице Трансильвании, родила дочь и через три дня после родов была отправлена в газовые камеры Освенцима. Вместе с семью детьми…
Золовка Фейги – Лея Грин и ее старшие дети. Начало 40-х
А Фейга и Ицхак прожили вместе в любви и понимании.
Супруги Поляк, вместе по жизни
Детей Фейга не смогла завести. Уже после войны стало известно, что в концлагерях девочкам-подросткам в эрзац-кофе добавляли бром, чтобы прервать менструальный цикл. В будущем многих из них это лишило возможности материнства. Но у Фейги есть дочь Хани.
Фейга и ее дочь Хани. 60-е годы
Много лет назад супруги Поляк удочерили годовалую девочку, и сегодня Фейга имеет семерых внуков.
Фейга с младшими внучками Ривкой и Дворой–Леей. 2013 год
Старшего зовут Эльяким. Так звали погибшего отца Ицхака. Младшую из внучек зовут Двора-Лея. В память о его сестре… Жизнь продолжается… И вечные еврейские имена возвращаются к нам из небытия.
Март 2013 г.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #4(163) апрель 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=163
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer4/Gorodeckaja1.php
