Мозес Розен: Опасности, испытания, чудеса. Перевод с румынского и примечания Александра Бродского0

 

Мозес Розен

 

Д-р Мозес Розен, главный раввин Румынии

Опасности, испытания, чудеса

Перевод с румынского и примечания Александра Бродского

(продолжение. Начало см. в №1/2013 и сл.)

Глава 37. Начало новой эры

Через несколько дней после моего возвращения из поездки в США и Израиль, к концу мая 1962 года, лидеры ДЕКа получили от румынского правительства распоряжение организовать в мою честь торжественный стол. Руководители общин со всех концов страны были приглашены на это мероприятие, причем им предложили воздать должное "патриотическим услугам", оказанным мною Румынии.

Я был удивлен и, в то же время, почувствовал удовлетворение, хотя и запоздалое: сидел и слушал хвалы врагов, которые еще вчера требовали моей головы.

Эффект моего визита в Соединенные Штаты и в Израиль оказался поразительным. Кончилось тем, что правительство изгнало ДЕКовцев – эту румынскую "евсекцию", которая села в лужу, занимаясь бесплодной борьбой с сионизмом и алией. Руководство Федерацией, в конечном счете, также было перепоручено мне.

Евреев вдруг перестали считать заведомо виноватыми во всех бедах. Новое поколение ученых, врачей, инженеров, специалистов в разных областях, артистов и писателей могло рассчитывать на достойное положение в обществе. И это при том, что еврейское население по-прежнему было нацелено на отъезд в Израиль. Cталинский террор, тюрьмы, ДЕКовская пропаганда, равно как медовые речи и уговоры, не смогли заставить евреев забыть о своей древней родине. В 1958 году заявления на выезд подали сто тридцать тысяч евреев. "Ничего не поделаешь, – сказал мне однажды Боднэраш. – Мы решили больше не удерживать вас. Вы повернулись к нам спиной, хотя мы спасли ваши жизни и дали вам все права, каких вы никогда не имели в этой стране. Но вы были и остались кочевым народом".

Я прервал его, довольно резко возразив:

– Именно для того, чтобы больше не быть кочевым народом, евреи едут на родину, в свою страну, в Государство Израиль.

Не в силах удержаться от мелкой мстительности, государство выбрасывало тысячи евреев с работы, изгоняло студентов из университетов и институтов.

На мои протесты Боднэраш отвечал: "Вы знаете, что обучение в наших школах и вузах бесплатное. За все платит социалистическое государство. Неужели вы еще требуете, чтобы мы на наши деньги готовили врачей и инженеров для Израиля? Это уже слишком!"

Короче говоря, румынское правительство вынуждено было признать, что евреи – потерянный для государства политический капитал и что их можно преподнести "в подарок" главному раввину.

Увы, именно в тот момент, когда руководство страны решило, что я должен стать президентом Федерации, я серьезно заболел. В моих легких обнаружилось затемнение, которое привело к роковому диагнозу.

Хотя никаких болей я не испытывал, услышав диагноз, я уединился дома, не желая больше никого видеть. Неделя за неделей, месяц за месяцем лучшие специалисты Румынии настаивали на удалении затронутого легкого. Я отказывался, надеясь проконсультироваться у западных медиков. Мне, конечно, было известен высокий уровень румынской медицины, но я не мог согласиться на столь радикальное хирургическое вмешательство, не услышав предварительно и других мнений. Я решил, что если и они подтвердят зловещий диагноз, то операция все равно бессмысленна. Как нарочно, хотя в правительстве ранее обещали организовать еще одну мою поездку на Запад, именно в этот раз мне отказали в визе, обидевшись, видимо, за честь отечественной медицины.

Поговорив с врачами, Боднэраш решил, что надо готовить мне замену. Пошел слух, что я обречен, и сам я уже не надеялся, что выживу.

Восемь месяцев (с января по август 1963 года) пребывал я в таком состоянии, и все это вынуждена была видеть и терпеть моя жена. Наконец мне дали выездную визу, и я проконсультировался у специалиста-онколога в Цюрихе, а позднее – в Париже и Лозанне.

Тот факт, что спустя восемь месяцев я все еще был жив, поставил под сомнение первый диагноз. Тем не менее зарубежные врачи не опровергали его окончательно, исходя как из симптомов, так и из результатов обследований.

Затемнение в моем легком как было, так и остается на своем месте и сегодня, спустя двадцать шесть лет. Умерли все мои доктора, а каждый радиолог, осматривая меня и убеждаясь, что затемнение никуда не исчезло, говорит о "чуде".

Приехав домой и заявив, что чувствую себя отлично, я вернулся к работе и в январе 1964 года стал председателем Федерации еврейских общин Румынии. Всем коммунистам пришлось покинуть руководящие посты в общинах.

Началась новая эра. Одними из первых проведенных мною решений были преобразование всей нашей воспитательной системы, расширение сети курсов талмудторы и введение финансового контроля.

Все наши столовые в Бухаресте, морские и горные пансионаты предлагали гостям некошерную пищу, совершенно недопустимую к употреблению. Вспоминаю ночь, прошедшую в жарком споре с ДЕКовцами, еще в годы моей ожесточенной борьбы с ними и со старым руководством Федерации, когда я пытался добиться ритуального питания хотя бы для верующих. Бакал утверждал, что я будто бы навязываю евреям "продуктовый террор". "Я атеист, – кричал он, – и не желаю есть кошерное!"

– Не ешьте себе на здоровье, – отвечал я тогда, – но почему вы, именно вы, вроде бы сторонники свободы, вынуждаете других поступать против собственных убеждений? Ведь атеистам никакие убеждения не препятствуют есть кошерное, но мы-то, верующие, трефное есть не можем. И, во-вторых, все эти продукты приобретаются на деньги верующих, на их пожертвования, а вы используете эти средства на закупку продуктов, которых мы, вносящие деньги, не должны употреблять по тем самым религиозным мотивам, которые нас побуждают эти пожертвования совершать.

Тогда мои аргументы успеха не имели, но теперь буквально на следующий день после принятия решения все пищевые предприятия, принадлежавшие Федерации, стали ритуально чистыми.

Ло амут. Господь Бог дал мне жизнь, и я должен сполна вернуть ему этот долг. "Не умру, но буду жить и возвещать дела Господни" (Пс. 118:17).

Глава 38. Сомнения относительно продолжения моей миссии в Румынии

Впервые эта проблема возникла еще во время моей первой поездки в Америку в ноябре 1961 года. Как я уже рассказывал, речь шла о приглашении от доктора Белкина, президента Yeshiva University в Нью-Йорке. Это было тогда, когда Румыния была крайне заинтересована в завоевании благоприятного американского общественного мнения. Поездку мне разрешили, но одному, без жены. Я отправился к Боднэрашу и сказал ему, как всегда, открыто и прямо:

– Почему вы не отпускаете меня с женой? Боитесь, что я не вернусь? Будьте уверены, что я никогда не исчезну просто так, бросив общину на произвол судьбы. Я слишком хорошо понимаю, какая ответственность лежит на мне, и не хочу уронить себя в глазах единоверцев. Я ни в коем случае не поступлю так, как мой предшественник. Каким бы опасностям мы ни подвергались, я должен быть первым. Конечно, я мечтаю когда-нибудь, со временем, обосноваться в Израиле. Но это не секрет, я это ни от кого не скрываю. Когда я решусь на отъезд, румынское правительство и моя паства узнают об этом заблаговременно.

Боднэраш ответил:

– Я с вами совершенно согласен. Давайте заключим gentlmen's agreement – джентльменское соглашение. Мы вам не станем мешать, когда вы решитесь уехать, но вы не совершите этот шаг без того, чтобы предварительно поставить нас в известность.

Во время моего американского турне мама и сестра пытались убедить меня не возвращаться в Румынию. Они боялись того, что, возможно, меня ожидало. И раввин Зиссе Португаль, дважды переживший печальный опыт тюремного заключения и знавший, как ненавидит меня румынская госбезопасность, тоже умолял меня остаться на чужбине, считая, что возвращение будет для меня равносильно самоубийству.

Один-единственный человек, Любавичский Ребе Менахем-Мендл Шнеерсон, советовал мне вернуться в Бухарест. Мы вместе с женой нанесли ему визит в Истерн-Паркуэй в Бруклине. Почти всю ночь провели мы в его доме, обсуждая множество еврейских проблем. Когда же мы заговорили о моих личных обстоятельствах, он вспомнил свое пребывание в советской России, чтобы объяснить мне, как важна миссия еврея-руководителя в подобных условиях.

– Я советую вам вернуться, – сказал он, добавив затем несколько слов, которые я никогда не забуду: – Нам очень хорошо известна ваша деятельность в Румынии. То, что вы делаете там в одиночку за час, мы не смогли бы сделать за целую жизнь.

Любавичский Ребе – одна из самых выдающихся фигур в иудейском мире, человек, сочетающий в себе глубокую культуру и традиционную ученость с тонким пониманием реалий сегодняшнего дня. Морской инженер, получивший диплом в Сорбонне, в Париже, он сегодня – духовный вождь еврейства, располагающий по всему миру поклонниками и сторонниками, привлеченными к нему его мудростью. Он укрепил меня в решимости противостоять всем невзгодам и не нарушать наш уговор с Боднэрашем.

Позднее, в 1968 году, во время чехословацкого кризиса, я находился в Лондоне по пути в Аргентину, куда был приглашен для участия в открывавшейся там неделе идишской культуры. Известно, что Советы были крайне возмущены независимой позицией, которую заняла тогда Румыния, и планировали вторжение и в эту страну. Помню, в ту ночь, ближе к утру, я услышал легкий стук в мою дверь. Открыв, я с изумлением узнал нашего посла в Лондоне, Пунгана, который сообщил, что должен передать мне нечто исключительно важное от высших руководителей Румынии. Суть сообщения была следующая: "Помогите нам! Русские готовы вторгнуться в Румынию". Этого было достаточно, чтобы представить себе отчаяние и страх румынского руководства.

Естественно, я решил, что должен сделать все от меня зависящее, чтобы помочь Румынии, хотя, честно говоря, сомневался, что мои усилия могут принести какие-нибудь реальные плоды. Я связался по телефону с помощником президента Джонсона и как мог постарался ему объяснить, какая опасность угрожает независимости Румынии. Кроме того, влиятельные еврейские круги в Англии и Соединенных Штатах также выступили в поддержку Румынии. Президент Джонсон решил действовать и направил русским жесткое предостережение. По сути дела, он открытым текстом предупредил их, что они рискуют развязать новую мировую войну. Я убежден, что именно это недвусмысленное предупреждение остановило русские войска на румынской границе.

Когда я вернулся домой, Боднэраш рассказал мне, каким именно способом русские руководители известили румын о том, что войска Варшавского пакта вступили в Чехословакию. В ночь на двадцать первое августа, точнее, в три часа пополуночи, охранник советского посольства в Бухаресте появился у входа в ЦК и положил перед милиционером конверт. "Немедленно передай это своему начальству", – сказал советский "чрезвычайный посол".

Через два часа Центральный Комитет собрался на срочное совещание. А утром на площади у здания ЦК собрались сотни тысяч румынских граждан, перед которыми выступил Чаушеску, заявивший, что Румыния встретит вооруженным сопротивлением любое нарушение ее границ.

Я сказал Боднэрашу:

– Как вы, наверное, заметили, я строго соблюдаю нашу с вами договоренность от 1961 года и всегда возвращаюсь в Бухарест из своих поездок. Но на сей раз ситуация была иной. Я не знал, кого увижу дома по возвращении – вас или русских. Поэтому должен вам признаться, что испытывал определенные колебания.

Боднэраш ответил:

– Неужели вы хотите сказать, господин главный раввин, что вернулись бы сюда даже в том случае, если бы здесь, не дай Бог, уже были бы русские? Если бы, скажем, патриарх был за границей, а русские вторглись в Румынию, и он спросил бы меня, как ему поступить, я, разумеется, сказал бы, что он должен вернуться. Это его страна, и он должен быть рядом со своим народом. Но если вы, господин главный раввин, вдруг окажетесь, чего бы нам всем не хотелось, в аналогичной ситуации, первое, что вам нужно будет предпринять, это найти политическое убежище в другой стране.

Это мнение, прозвучавшее в устах одного из руководителей страны, который никогда не подал мне повода считать себя антисемитом и который посвятил всю свою жизнь борьбе за социализм, еще раз пролило свет на реальное положение еврея в диаспоре. Даже главного раввина, между прочим депутата парламента, Боднэраш считал в глубине души не таким, как коренные жители. И он был прав.

Кстати говоря, еще в 1965 году я уже решил однажды, что пришло время покинуть Румынию. Мой добрый друг, главный раввин Швеции д-р Вильгельм, у которого я попросил совета, написал мне: "Если бы ты задал этот вопрос десять лет назад, я сказал бы: подожди несколько лет, у тебя есть еще время. Если бы ты задал мне этот вопрос десять лет спустя, я ответил бы, что уже слишком поздно и рассчитывать не на что... Но сейчас (мне было чуть больше пятидесяти лет), сейчас я отвечаю: нечего и раздумывать! Самое время..."

Я благополучно пережил многие опасности, прошел через множество испытаний, едва оправился от болезни, возврата которой врачи все еще опасались. Может быть, мне действительно следовало переменить обстановку... Мне хотелось высвободить больше времени для писания. Тысячи библейских и талмудических эпизодов ждали меня в моем воображении: я мечтал отобрать их и прокомментировать. Да и к мемуарам, наверное, уже пора было приступать после столь бурной жизни. Наконец, мне просто хотелось немного отдохнуть, набраться сил, прежде чем окончательно осесть в Израиле.

Тогда, в 1965 году, мне предложили стать главным раввином Цюриха. Председатель этой общины д-р Врешнер и глава Большой синагоги на Левенштрассе, Боллаг приехали в Бухарест, чтобы сделать официальное предложение и пригласить меня в Швейцарию. Приглашение я принял, прочитал в Большой синагоге субботнюю проповедь и дал пресс-конференцию в общинном зале. "Züricher Zeitung" напечатала весьма благоприятный комментарий о моих публичных выступлениях, и доктор Врешнер, со своей стороны, уже подписал контракт о занятии мною должности главного раввина, где оговаривались также и все технические детали моего переезда.

Я был в принципе согласен с этим контрактом, поскольку чувствовал, что моя миссия в Румынии в общем выполнена. За семнадцать лет пребывания в должности главного раввина этой страны сотни тысяч евреев совершили алию, а гроза сталинской эры уже миновала. Я надеялся, что кто-нибудь другой успешно продолжит начатое мною дело.

Вернувшись в Бухарест, я сообщил Боднэрашу о своих планах. Я был выдвинут кандидатом на парламентских выборах в едином списке Фронта социалистического единства. В связи с намеченным отъездом я попросил правительство снять мою кандидатуру. Боднэраш поначалу принял мое сообщение спокойно и попросил обратиться к правительству с официальным письмом, в котором будет указано, что я хочу сменить страну проживания. Я написал такое письмо, но через несколько дней получил удививший меня отказ: ничего менять не надо, я должен по-прежнему оставаться кандидатом в депутаты, а когда придет время уезжать, я и так уеду. Боднэраш добавил, уже устно:

– У нас есть альтернативное предложение. Как вы посмотрите на то, чтобы в течение двух лет три недели в месяц проводить в Цюрихе и одну – в Бухаресте?

Сначала я счел это предложение шуткой, но оно вылилось в нечто серьезное. Я связался с Цюрихом. Реакция д-ра Врешнера была положительной, он готов был принять предложение румынского правительства. Но спустя несколько недель ситуация снова изменилась. Для малоимущих евреев Румынии стал жизненно важным вопрос о присутствии в стране "Джойнта".

В то же время продолжали расширяться наши курсы талмудторы: не менее четырехсот юношей в Бухаресте и еще несколько сот в других городах начали дважды в неделю посещать семинары по иудаизму, уроки иврита, занятия нашего хора и оркестра. Ясно, что из Цюриха я бы всем этим заниматься не мог.

Поэтому я решил отложить переезд в Швейцарию, но дал самому себе обещание, что в течение года, максимум двух, попытаюсь перебраться в Израиль.

Так возник "план Бейт а-Тфуцот". Еще в 1961 году в Нью-Йорке Нахум Гольдман предложил мне возглавить Музей диаспоры. Он аргументировал это тем, что как лидер одной из крупнейших общин Восточной Европы я стал широко известен общественности, так что моя кандидатура представляется наиболее подходящей для занятия должности руководителя Дома диаспоры.

Но поскольку строительство здания будущего Музея было рассчитано еще на несколько лет, мы договорились, что до его завершения я останусь в Румынии. Это меня очень устраивало, поскольку я не хотел покидать общину внезапно и резко. Да и израильские лидеры предпочитали, чтобы этот переход совершился как можно более безболезненно. Президент Израиля Залман Шазар еще в 1970 году просил меня года на два задержаться в Румынии. Потом, в 1972-м, Голда Меир во время своего визита настаивала на продлении этого срока еще на два года. Почти теми же словами попросил меня об этом в 1977 году Менахем Бегин.

Так, после Цюриха, и "проект Бейт а-Тфуцот" превратился в "проект Фата-моргана". Тем не менее в 1973 году ритм строительства музея ускорился настолько, что на повестку дня встал вопрос о заключении контракта, в котором было бы оговорено мое жалованье и все прочее, опять же при условии, что еще два года я буду выполнять свою миссию в Румынии. Контракт был даже подписан – мною, Нахумом Гольдманом и Луи Пинкусом, тогдашним председателем Еврейского агентства. Однако вскоре, на одном из заседаний Всемирного еврейского конгресса в Париже, Пинкус сказал мне:

– Вы, конечно, рассчитываете, я в этом не сомневаюсь, в один прекрасный день обосноваться в Израиле. Вы, наверно, воображаете, что еврейский народ встретит вас бурными овациями и вознаградит за великие заслуги перед ним. Так вот, на это рассчитывать не стоит. Евреи – народ жестоковыйный. И не стройте себе иллюзий, а лучше задумайтесь о своем будущем. Вы даже квартиры не получите, как любой оле-репатриант. Вы там будете просто стариком, чьи заслуги всеми забыты.

Его слова одновременно поразили и насмешили меня. Мне тогда было шестьдесят лет, я считал себя еще достаточно молодым, а его предостережения показались мне несколько преувеличенными. Усмехнувшись, я ответил:

– Мне беспокоиться не о чем. Господь поможет!

Пинкуса, однако, моя спокойная реакция не впечатлила. На следующем заседании правления Бейт а-Тфуцот он поднял вопрос о моем материальном положении. Каждые два года меня снова и снова просили задержаться в Румынии, так что встала наконец проблема каких-то обязательств на будущее. Тогда Пинкус и Гольдман подписали договор, гарантировавший мне получение квартиры в Тель-Авиве, которую должны были приобрести для меня на паях четыре партнера – Всемирный еврейский конгресс, Бейт а-Тфуцот, Еврейское агентство и израильское правительство. В контракте признавалось мое тридцатипятилетнее служение еврейскому народу и оговаривалось мое будущее право на пенсию. Было также договорено, что пока я буду оставаться в Румынии, мое жалованье пойдет на оплату квартиры. В 1979 году были погашены последние взносы, и я стал собственником жилья в Эрец-Исраэль.

Оглядываясь назад, через промежуток в двадцать семь лет, в 1961 год, когда я впервые задумался, остаться ли мне в Румынии и продолжать дело, начатое в столь драматических условиях, или занять достаточно заметную позицию в жизни мирового еврейства, я вспоминаю слова, сказанные мне однажды Нахумом Гольдманом:

– Если хочешь понять, что такое в действительности хороший еврей, нужно поставить перед собой следующий вопрос: допустим, ты вдруг опять окажешься у подножья горы Синай и Господь снова предложит тебе Тору – за ту же цену, в какую она обошлась тебе в последние три тысячи лет, – как ты поступишь?

Когда евреи приняли Тору со словами "Наасэ вэ-нишма" ("Сделаем и будем послушны"), они не знали, что ждет их в последующие три тысячи лет, какую страшную цену придется им заплатить, чтобы остаться народом Торы, сколько крови и слез предстоит пролить.

Теперь каждый еврей это знает. И если Бог снова предложит ему Тору, а он опять скажет: "Наасэ вэ-нишма", – эти слова и подтвердят нам, что он хороший еврей.

И я сказал себе: теперь, оглядываясь на все эти бесконечные, страшные дни и ночи, на все жертвы, все страдания и слезы и принимая во внимание выпадавшие мне возможности жить нормальной жизнью, спокойно писать книги и размышлять в тишине, – думаю, что я снова выбрал бы все пережитое. Ничто – ни внешние приметы престижа, ни деньги, ни почет и награды – не может сравниться в тем великим удовлетворением, которое я, с Божьей помощью, испытывал, добиваясь очередного успеха в Румынии. И я до гроба признателен Богу за ту историческую миссию, которую он мне доверил.

Сегодня, в 1990 году, когда девяносто семь процентов румынских евреев находятся уже в Израиле, когда моя "невыполнимая" миссия все-таки мною выполнена, я вновь и вновь повторяю эти слова благодарности Богу.

Глава 39. Таинственная смерть Чарльза Джордана

Одним из обвинений, выдвигавшихся против меня на протяжении многих лет, было то, что я способствовал возвращению "Джойнта" в Румынию. Почему эта цель и эти действия заслужили столько упреков, мне и поныне трудно понять. "Джойнт" был и остается замечательной организацией еврейской взаимопомощи, которая за годы своего существования спасла жизнь миллионам людей. Я говорю: "спасла" – в самом прямом смысле этого слова, поскольку без "Джойнта" эти люди попросту умерли бы от голода и истощения. "Джойнт" своими неустанными заботами, своей неутомимой деятельностью вернул сотням тысяч, если не миллионам евреев, достоинство и надежду.

Несмотря на то, что пресловутое "дело врачей" 1953 года оказалось фальшивкой, а выжившие обвиняемые были освобождены, для коммунистических режимов "Джойнт" на несколько десятилетий остался проблематичной организацией, его благородная деятельность не признавалась, его честное имя не было ему возвращено. Правда, после того, что случилось в 1953-м, советские власти уже не трубили на весь мир, что "Джойнт" – преступная организация, и это позволило ему создать в Восточной Европе новое учреждение милосердия – "Женевское общество вспомоществования" – по существу тот же "Джойнт", только под другим именем.

Уяснив для себя новую обстановку, я начал ходатайствовать перед высшими государственными инстанциями Румынии о том, чтобы они разрешили в стране еврейскую благотворительность. Мы, моя супруга и я, совершая многочисленные поездки по городам и селам, бывали до глубины души потрясены жестокой нищетой, в которой жили тысячи и тысячи еврейских семей. Особенно трагичной выглядела судьба изголодавшихся одиноких стариков.

Эта группа делилась на две категории: первую составляли евреи, вернувшиеся после войны из Освенцима и Транснистрии, где они потеряли свои семьи. Больные, одинокие, они мечтали начать новую жизнь в Израиле. Но политические обстоятельства, подробно описанные мною в предыдущих главах, вынуждали их оставаться в Румынии, храня свою мечту в самых дальних уголках сердца. С течением лет они состарились, и переезд в Израиль стал для них физически невозможен – в этой стране нужны были в первую очередь молодые и трудоспособные. Что оставалось делать им – бессемейным, безработным, не имевшим ни заработка, ни пенсий?

Вторую категорию составляли старики, дети которых репатриировались в Израиль. В Румынии просто некому было помогать этим людям. Годы шли, и они постепенно нищали, теряли надежду на благополучную достойную старость, превращались в люмпенов. Выживут ли они? Это зависело от нас, от нашей энергии, от нашего желания и способности за них бороться. При этом был очень важен фактор времени: запоздалая помощь – не помощь.

Мои обращения к руководству не находили отклика. В инстанциях мне отвечали, что "Джойнт" – реакционная империалистическая организация и ее деньги стране не нужны. Мой успешный визит в Соединенные Штаты в 1961 году склонил государственных деятелей Румынии изменить эту позицию. Они стали больше доверять мне и проявили готовность отменить старый запрет. Это отняло еще некоторое время, но в 1964 году мне, наконец, было заявлено, что "Джойнт", на определенных условиях, может возобновить свою деятельность.

Во время моей поездки в Польшу (я участвовал в открытии памятника погибшим в Треблинке) мне было предложено также посетить Варшаву, где находился тогда с визитом Чарльз Джордан, вице-председатель "Джойнта". Он был поражен решением румынского правительства снова впустить "Джойнт" в страну: ему просто не верилось, и я должен был повторить свое сообщение несколько раз. Затем он поднял вопрос об обменном курсе между долларом и румынской денежной единицей. Он предлагал, чтобы доллар ценился хотя бы в полтора раза выше официального курса. Румынские власти отвергли это предложение[1].

Я был непередаваемо расстроен. Мне было горько думать о том, что "Джойнт" споткнулся о несколько лей, между тем как евреи в Румынии умирают с голоду. Я решил, что, захваченный врасплох неожиданным "гостеприимством" румынского руководства, "Джойнт" просто не располагал тогда необходимыми средствами, чтобы развернуть свою деятельность в еще одной стране. Между тем мы в Румынии поспешно составляли списки потенциальных "клиентов" будущей филантропии. Страшная нищета множества людей казалась невероятной. День за днем обходили мы жалкие жилища еврейских бедняков, и нам все яснее становилось, что мы не можем ждать благословенного часа, когда наконец закончатся дискуссии относительно обменного курса.

Я заявил правительству, что "Джойнт", по-видимому, просто пользуется этими дискуссиями как предлогом, чтобы затянуть открытие своего представительства в Румынии. Отсюда следовало, что румыны сами должны сделать первый шаг к выходу из тупика. Тогда официальные инстанции выразили согласие принимать "джойнтовский доллар" по цене, превышающей официальный курс на 25 процентов. При этом они выдвинули условие, что общий ежегодный объем помощи будет составлять не менее 200 тысяч долларов.

Я отправился в Соединенные Штаты и привез оттуда согласие "Джойнта" выделять для Румынии ежегодно 600 тысяч долларов. В итоге получилось, что если обычная цена доллара "для пожертвований" составляла по официальному курсу 12 лей, то "джойнтовский" доллар по взаимному соглашению мог стоить на четверть больше, то есть 15 лей. Обычный же официальный обменный курс составлял 6 лей за доллар[2]. "Джойнт", однако, настаивал на цене 18 лей за доллар. Спор продолжался, и прошло еще три года, прежде чем наконец было достигнуто соглашение, удовлетворившее обе стороны.

Я многократно встречался с Чарльзом Джорданом и всякий раз говорил ему:

– Торгу нет конца, а люди между тем умирают с голоду.

У нас не было решительно никаких фондов, и в конце концов меня озарило:

– Шлите нам как можно больше вин и коньяка, – стал я просить Джордана. "Джойнт" начал высылать Федерации ежегодно 400 тысяч бутылок вина и 200 тысяч бутылок коньяка. Продажа этих напитков (которые пользовались большой популярностью и у неевреев) позволила нам создать некоторые денежные запасы для оказания неотложной помощи самым бедным, и я могу со всей определенностью сказать, что это спасло немало жизней.

После того как было достигнуто формальное соглашение об открытии "Джойнтом" операций в Румынии, Джордан в 1967 году известил меня, что хотел бы провести с нами пасхальный седер. Он не был религиозным человеком, но я считал его настоящим евреем, добрым и искренним человеком, и мне было очень приятно пригласить его в свой дом за праздничный стол. Так мы провели незабываемую пасхальную ночь в обществе других руководителей Федерации. Покидая Румынию, Джордан сказал мне, что охотно проведет в нашей стране очередной отпуск.

Спустя несколько месяцев Джордан посетил Израиль по приглашению тогдашнего премьер-министра Леви Эшкола. Это было вскоре после Шестидневной войны. Газеты сообщали, что Эшкол созвал в Израиль множество богатых и влиятельных евреев со всего мира, чтобы обсудить с ними возможность организации новых поставок оружия для Израиля. После этой встречи, очень широко освещенной в прессе, Джордан приехал в Бухарест.

Это было в августе, в пятницу после обеда. Он был с женой и внуком. Когда мы поздоровались, он сказал мне, что проведет уикэнд в Бухаресте, а затем отправится в Прагу и Будапешт. Чехи уже дали ему въездную визу, а венгры еще нет. Венгерскую визу получил пока только его внук.

Джордан посетил вечернее богослужение в нашей синагоге. После этого, в сопровождении Эмиля Шехтера, генерального секретаря нашей Федерации, он вышел на улицу, чтобы поймать такси и поехать в гостиницу. Рядом с ним остановилась машина, в которой сидели мужчина и женщина. Водитель спросил Джордана, где находится отель "Атеней Палас". Поскольку Джордан и сам там остановился, он сказал, что если его посадят в машину, он покажет дорогу. Водитель охотно пригласил его сесть сзади и поспешно захлопнул за ним дверцу.

Шехтер, заинтригованный и встревоженный прыткостью этой неведомо откуда взявшейся парочки, стал дергать дверцу, пытаясь ее открыть. Водитель спросил Джордана:

– Кто это?

– Мой друг, – ответил Джордан, – и если вы его не возьмете, я тоже выйду.

Водитель неохотно открыл, и Шехтер сел рядом с нашим гостем. Всю дорогу пассажиры молчали. Молчал человек за рулем, молчала женщина. Когда машина остановилась у входа в "Атеней Палас", Джордан и Шехтер сразу вышли. Мужчина и женщина тоже покинули машину. Водитель сказал, что они очень устали, поскольку от самой Бельгии ехали почти без остановки. Это еще больше удивило Шехтера, так как парочка выглядела вполне свежо и бодро, багажа у них, видимо, не было, да и машина блистала чистотой. Правда, номера были действительно иностранные.

Когда на исходе субботнего дня стало ясно, что венгры не собираются выдать Джордану въездную визу, я сказал:

– Зачем вам ехать в Прагу? Давайте-ка лучше вместе съездим на море. Я найду для вас хорошую гостиницу, и вы сможете несколько дней отдохнуть в отличных условиях.

Мне показалось, что эта идея его не заинтересовала, но он все же спросил:

– А как мы туда доберемся?

– На машине.

– И сколько длится дорога?

– Часа четыре.

– Четыре часа! – воскликнул Джордан. – Мы с женой не высидим в машине целых четыре часа. Нет, ваше предложение не годится. Мы все-таки полетим в Прагу.

Так он сам, собственными словами, решил свою судьбу.

Я, однако, попытался еще раз заставить его изменить свои планы, но он остался непреклонен.

В тот вечер я пригласил Джордана на рыбный ужин в один бухарестский ресторан. За соседним столом я заметил очень странную троицу: очень высокий, элегантный смуглый мужчина с не менее элегантной спутницей, а с ними – плохо одетый негр, весьма грубой внешности, явно чувствовавший себя не в своей тарелке. Было ясно, что он принадлежит к другой социальной прослойке, нежели пара, сидевшая с ним рядом. Эта странная компания остановила бы на себе всякий внимательный взгляд. Все трое молчали и весь вечер не сводили глаз с нашего стола. Их присутствие в ресторане позднее показалось мне по-своему значительным: я подозреваю, что они сыграли свою роль в судьбе Чарльза Джордана.

Проводив Джордана в отель, я с удовольствием отметил, что он пребывает в очень хорошем настроении. На следующий день мы планировали поездку в горы. Как раз в то время там находилась моя жена, и супруги Джордан рассчитывали с ней встретиться. Вернувшись в тот же вечер в Бухарест, они могли спокойно собраться перед отъездом в Прагу. Шехтер также должен был нас сопровождать.

Поскольку я хотел обстоятельно поговорить с нашим гостем, мой замысел состоял в том, что мы с ним поедем в одной машине, а госпожа Джордан и Шехтер – в другой.

Утром я спросил его, как ему спалось. Он ответил, что превосходно. Я потом долго думал об этом его ответе.

По дороге в Брашов мы начали обсуждать ряд вопросов, требовавших безотлагательного решения. Обычно внимательный и предупредительный, Джордан на сей раз слушал меня как-то безучастно, и через несколько минут я вдруг обнаружил, что он спит. Похоже было, что ночь он провел плохо и чувствует себя неважно: он дышал тяжело, и лоб его покрылся испариной.

Я, должен признаться, был несколько задет его странным поведением, но, по долгу вежливости, сделал вид, что ничего не замечаю. Джордан время от времени просыпался, но тут же засыпал снова. Наконец он смущенно сказал мне:

– Не понимаю, что со мной происходит.

Я снова поинтересовался, как он спал ночью, и снова он подтвердил, что крепко спал до утра. И еще добавил:

– Обычно я летаю на самолете и днем, и ночью, поэтому и сплю когда хочу, тоже в разное время суток. И после этого я всегда бодр и свеж. Никогда не чувствовал себя так странно, как сейчас.

Когда мы приехали в Синайю, он попросил нашего водителя, Стойку, остановиться и остановить вторую машину. Госпожа Джордан почувствовала, что с ее мужем что-то неладно, и поспешно подошла к нему:

– У тебя все в порядке, Чарльз?

Он ответил шепотом, стараясь, чтобы я не расслышал:

– Происходит что-то странное. Даже не знаю, как тебе объяснить. Может быть, мы выпьем где-нибудь кофе?..

Он с трудом выбрался из машины и сделал несколько неуверенных шагов в сторону отеля, неподалеку от которого мы остановились. Жена подхватила его под руку, я и Шехтер присоединились к ним. За столом он выпил подряд три чашки кофе с таким видом, будто принимал тонизирующее лекарство. На обратном пути к машине мне показалось, что ему не хватает воздуха. Он дышал с трудом, как после долгого бега. Водитель, человек многоопытный, шепнул мне на ухо: "Похоже, наглотался таблеток". У меня холодок побежал по спине: я не мог представить себе, чтобы человек, занимающий столь высокий пост и несущий на себе ношу столь тяжкой ответственности, был наркоманом.

Наконец мы добрались до своей цели и провели в горах приятный день. Джордан постепенно оправился, пришел в себя, и на обратном пути в Бухарест мы с ним обговорили все волновавшие меня проблемы. Наутро я проводил его в аэропорт и посадил на пражский самолет.

 

Чарльз Джордан в Бухаресте перед отъездом в Прагу, где он был убит. 1967

Вторник наступившей недели супруги Джордан провели в прогулках и экскурсиях по достопримечательностям Праги. Домой они вернулись лишь в девять часов вечера. Госпожа Джордан чувствовала себя очень усталой и отправилась прямо в постель. Ее муж спустился в газетный киоск неподалеку от гостиницы. Ввиду жаркой погоды он был одет очень легко.

Госпожа Джордан была уверена, что через несколько минут он вернется. Но он все не шел, и, всерьез встревожившись, она вызвала полицию. Однако все поиски оказались тщетными. Вице-президент "Джойнта" словно в воду канул.

Услышав по радио о таинственном исчезновении Чарльза Джордана, я был потрясен до глубины души. Я тут же отправился к профессору Догару, тогдашнему министру культов, и рассказал ему обо всех странностях в поведении своего недавнего гостя. Догару ответил, глядя мне прямо в глаза:

– Господин главный раввин, в социалистической стране ничего не может произойти без благословения государства – даже преступление.

На следующий день тело Джордана было найдено во Влтаве.

Спустя несколько недель в Бухарест прилетел с визитом один известный бельгийский ученый. Не успел он сойти с трапа, как к нему подошли несколько сотрудников госбезопасности, представились и сказали, чтобы он, заметив за собой слежку, не волновался: речь идет об охране его здоровья и жизни. Похоже, что румынские спецслужбы кое-что узнали о судьбе Джордана и хотели быть уверенными в том, что подобная же участь не постигнет бельгийца.

Позднее я выяснил, что на самом деле произошло с Джорданом и почему румынская госбезопасность была так озабочена судьбой бельгийского ученого.

Дело в том, что египетская разведка узнала об упоминавшейся встрече в Иерусалиме, одним из важных участников которой был и Джордан. Получив информацию о том, что из Израиля он отправится в Бухарест, арабы разработали план его похищения, с тем чтобы вызнать у него конкретные подробности иерусалимского совещания. Египтяне полагали, что там обсуждались жизненно важные для них военные перспективы и что Джордан всеми этими данными располагает.

Египетская разведка последовала за Джорданом в Бухарест: его пытались похитить из номера в "Атеней Паласе", но эта попытка не удалась. Во второй раз его намеревались взять на улице возле синагоги, когда он ждал такси, однако им помешала подозрительность Шехтера. Тогда Джордану в еду подмешали наркотики, надеясь привести его в полусознательное состояние и тем облегчить похищение. Этим объясняется его странное поведение во время нашей поездки в горы. Наконец агенты египетской разведки подстерегли его в Праге. Как рассказал позднее руководитель чехословацкой госбезопасности, который после событий 1968 года попросил политического убежища в США, египтяне сочли самым удобным моментом для похищения Джордана тот, когда он вышел из гостиницы, чтобы купить газеты. Несколько человек набросились на него и затолкали в машину, которая тут же умчалась. Чешские агенты, которые наблюдали за отелем, немедленно сообщили о происшествии по инстанции. Машина похитителей скрылась в воротах египетского посольства. Поскольку в дело оказались замешаны дипломаты, чехи запросили инструкций у высших властей. Президент Новотный приказал ничего не предпринимать, а только внимательно наблюдать за египетским посольством, за входившими и выходившими из него людьми.

На следующее утро группа арабов (по-видимому, тех, кто участвовал в похищении Джордана) вынесла из посольства большой деревянный ящик. Его загрузили в машину и выехали из ворот. Машина остановилась на безлюдном берегу Влтавы, ящик поставили на землю, извлекли из него бездыханное тело и столкнули его в воду. Это было тело Чарльза Джордана.

Надо полагать, что вообще-то у египтян не было намерения убивать Джордана. Они только хотели получить от него необходимую информацию, а потом отпустить. Джордан, однако, оказался человеком сильного духа и оказал похитителям сопротивление. Видимо, при этих обстоятельствах он и был убит.

Чарльз Джордан потерял жизнь в борьбе за спасение своих братьев и сестер. Светлая ему память.

Румынские евреи многим обязаны Чарльзу Джордану. После несколько затянувшегося начала сотрудничества "Джойнт" внес в жизнь румынских общин решительные перемены. Когда в 1967 году он только начал разворачивать свою деятельность в Румынии, тамошние евреи жили в ужасной бедности. Моя жена часто посещала их жалкие лачуги и после каждого такого посещения долго не могла прийти в себя. Нищета этих людей была неописуема, многие жили буквально на грани голодной смерти. Особенно страшными выглядели жилища обитателей подвалов и землянок. По сей день образ иссохших, чахлых туберкулезных детей преследует мою жену, как страшный кошмар.

"Джойнт", нет сомнений, спас жизнь многих тысяч евреев. Джордан показал, как должна быть поставлена и решена проблема; те, кто сменил его, шли по тому же пути. Они оказывали помощь с минимумом бюрократических формальностей. Деловое взаимопонимание между нами облегчало работу. Ежегодный бюджет джойнтовской помощи румынским беднякам-евреям составлял 425 тысяч долларов; пятую часть этой суммы добавляли еврейские общины страны. Мы также старались не оставлять без внимания религиозные нужды синагог – "Джойнт" в основном сосредоточивался на социальных проблемах. Нашим общим девизом было (и остается) – "Ни один еврей не должен просить милостыню!" С другой стороны, никто не должен быть оскорбляем оказываемой ему помощью. Каждый еврей или еврейка должны сохранить свое человеческое достоинство. Мы добились того, что денежные суммы, получаемые неимущими румынскими евреями, обеспечивали им простое, но не постыдное существование. На одного человека выделялась ежемесячная сумма в 1500 лей. (Если он получал пенсию 900 лей, "Джойнт" добавлял еще 600; если получал 1400, добавка составляла 100 лей.) Семья из двух человек получала 2500 лей. В очередях никто не стоял: деньги приходили по почте. Люди должны были чувствовать, что у них есть право на эти деньги. И мы добились этого. Случалось, что переводы задерживались на день-другой, и тогда начинали сыпаться звонки от стариков: "Господин главный раввин! Вы свое жалованье уже получили? А где наше?"

На деньги "Джойнта" мы покупали одежду самого лучшего качества, посуду, мебель; все это хранилось на наших складах. Качество всех этих товаров, повторю еще раз, было очень хорошее: мы покупали продукцию, предназначенную на экспорт. Мы создали целую сеть таких складов, так что любой нуждающийся еврей мог прийти в ближайший из них и получить то, что ему было нужно. Вдобавок девять раз в год, то есть перед каждым еврейским праздником, мы формировали продуктовые пакеты для самых неимущих членов общин. В каждом пакете было масло, сахар, яйца, кошерное мясо, рыба, брынза, мыло и другие подобные продукты.

Мы также основали одиннадцать кошерных ресторанов, где ежедневно питаются примерно четыре тысячи человек. Рестораны эти находятся в Бухаресте, Бакэу, Брашове, Ботошанах, Дорохое, Клуже, Араде, Ораде, Тимишоаре, Яссах и Галаце. Должен подчеркнуть: именно рестораны, а не столовые. Причем никто из едоков не знает, кто полностью оплачивает питание, а кто нет. И даже те, кто думает, что платит полностью, согласно ценникам, обманываются: в действительности их подкармливает община – цены в наших заведениях ниже обычных. Это сделано для того, чтобы не ранить самолюбие людей, гордо избегающих любого подаяния. Мы хотим, чтобы они приходили к нам и ели с нами, не чувствуя себя ни в чем задетыми.

Для тех евреев, которые передвигаются с трудом или вообще прикованы к постели и не могут прийти в ресторан, организовано обслуживание на дому. Каждое утро с восьми часов десять машин начинают развозить по квартирам таких людей свежую горячую кошерную пищу – примерно тысячу порций. Есть у нас в штате и врачи, которые регулярно посещают закрепленных за ними пациентов, следят за их здоровьем, прописывают лекарства. Для значительного числа стариков, инвалидов и больных все это означает продление жизни в самом буквальном смысле слова. Я с гордостью могу сказать, что эта система пищевого и медицинского обслуживания была продумана, создана и "обкатана" благодаря инициативности и постоянным усилиям моей жены.

 

Европейские раввины танцуют в Дорохое

Важную часть нашей социальной службы составляют приюты для стариков. В Бухаресте у нас есть два таких дома для престарелых – один носит имя Амалии и Мозеса Розена, другой – Мартина Бэлуша. Есть аналогичные учреждения в Араде, Дорохое и Тимишоаре. Мы также прилагаем усилия к тому, чтобы старики, больные, дети и подростки, чередуясь из года в год, проводили лето в горах или на море. Наши оздоровительные пансионаты насчитывают около 450 коек.

Ни один еврей в Румынии не страдает от голода, ни один еврей не лишен необходимого минимума белья и верхней одежды. Когда, после страшного землетрясения 4 марта 1977 года, из Соединенных Штатов пришла к нам большая партия ношеной одежды и обуви, мы все это вернули назад: не понадобилось.

Во время одной из моих поездок в США я сказал тамошним евреям: "Рука Гитлера оказалась слишком короткой, чтобы дотянуться до вас. Это значит, что перед вами очевидный долг – помочь жестоко пострадавшим братьям провести остаток своих дней достойно и бестревожно. Не милостыни мы просим у вас, а требуем исполнения вашей святой обязанности".

Глава 40. 1967 год. Положение улучшается

Всемирный еврейский конгресс (ВЕК), созданный Стивеном Вайзом и Нахумом Гольдманом, – организация, сыгравшая важнейшую роль в жизни румынского еврейства. ВЕК стал для нас окном во внешний мир. Как уже рассказано выше, впервые я увидел Нахума Гольдмана в 1948 году, когда, только что избранный на пост главного раввина, я получил разрешение участвовать в очередном конгрессе ВЕКа в Монтре (Швейцария). Затем последовал длительный период жестокой изоляции, когда все наши связи с мировым еврейством были оборваны. В 1956 году, в Лондоне, я возобновил контакты с покойным лордом Исраэлем Шифом, с маркизой де Ридинг и со Стивеном Ротом. В Париже я сблизился с Гольдманом, и вскоре мы стали друзьями. Посещения Румынии группой американских раввинов и другими видными еврейскими лидерами мирового масштаба способствовали формированию ясной перспективы развития международных связей румынского еврейства и оценки той роли, которую играл при этом автор настоящей книги. Однако меня не покидало ощущение, что крупные личности, приезжавшие к нам, лишь отчасти понимали то, что в действительности происходило в Румынии, и то, чего мы стремились достичь. Только зная подоплеку некоторых событий и познакомившись с подводными, так сказать, течениями нашей жизни, можно было реально оценить некоторые мои подходы и позиции.

 

С Нахумом Гольдманом. 1970

Именно Нахум Гольдман, один из основателей Всемирного еврейского конгресса, сменивший в 1953 году Стивена Вайза на посту председателя этой организации, оказался тем исключительно проницательным человеком, который сумел сразу разглядеть сущность за видимостью. С 1955 по 1968 год он был и президентом Всемирной сионистской организации (ВСО), и его деятельность имела огромное значение для послевоенного развития всего еврейского народа, особенно в том, что касалось Западной Германии и возмещения ею нанесенных войной убытков. Гольдман был лично дружен с канцлером Конрадом Аденауэром[3], и благодаря этому немцам пришлось выложить значительно более крупные суммы, чем было предусмотрено соглашением о репарациях.

Гольдман сразу понял мои цели и мои трудности. Он замыслил принять румынских евреев в ВЕК и начал активно готовить почву для этого. Когда в Нью-Йорке был устроен прием в мою честь, Гольдман пригласил для участия в нем румынского посла и таким образом установил прямые контакты с румынским правительством. Впоследствии мне стало известно, что реноме Гольдмана в румынских правительственных кругах было очень высоким, и это дало мне возможность ходатайствовать о приглашении его в Бухарест.

В 1965 году меня пригласили в Страсбург, где должно было состояться очередное заседание ВЕКа. Я немедленно обратился в правительственные инстанции с просьбой разрешить мне эту поездку. Разрешение было получено, и я высоко оценил его как некий важный знак. Впервые после 1948 года у меня появилась возможность участвовать в столь представительном международном еврейском форуме да еще в качестве главного раввина одной из социалистических стран. Остальные восточноевропейские страны вели с ВЕКом и ВСО "холодную войну". Когда на заседании в Страсбурге мне задали вопрос о моем статусе, ответ звучал так: "Я меньше, чем участник, но больше, чем наблюдатель", – это была довольно точная оценка ситуации. Мне приходилось очень осмотрительно выбирать слова: румынское правительство не без оснований опасалось возможной советской реакции на происходящее.

В последовавшие годы я стал полноправным членом ВЕКа, уже не испрашивая на то разрешения румынского правительства, однако этот шаг не был столь "непротокольным", каким мог показаться: просто в некоторых случаях я предпочитал действовать на свой личный страх и риск, чтобы в случае чего не ставить в неловкое положение официальные учреждения и не подводить под удар румынские еврейские организации.

Наконец Нахум Гольдман был признан в Румынии persona grata[4], и я начал готовить его визит в Бухарест. Его приезд в столицу Румынии в апреле 1967 года стал исторической датой для евреев всего мира, ибо означал возвращение ВЕКа в Восточную Европу, хотя еще и не в Советский Союз. По чистому совпадению в тот же день в столицу Румынии прибыла для переговоров по экономическим вопросам израильская делегация во главе с тогдашним популярным министром финансов Пинхасом Сапиром[5]. В пятницу на той же неделе в Хоральной синагоге и вокруг нее собрались тысячи евреев, чтобы принять двух этих крупных руководителей. С одной стороны арн-кодеша сидели израильтяне, с другой – Нахум Гольдман. Зрелище было незабываемое.

Когда из арн-кодеша был извлечен свиток Торы и я произнес молитву за Государство Израиль, Пинхас Сапир, отнюдь не пользовавшийся репутацией сентиментального человека, разразился слезами: слишком большой неожиданностью для него было услышать такую молитву в коммунистической стране.

Нахума Гольдмана тепло принял министр культов Румынии профессор Догару. Он подчеркнул значение, которое румынское правительство придает высокому престижу ВЕКа, на что Гольдман ответил: "Не стоит преувеличивать. С ВЕКом произошло то же, что с первым паровозом. Хасиды не могли понять, какая сила движет эту махину. Они пошли к своему ребе, разумеется всезнающему, и стали просить у него объяснений. Он выслушал описание удивительной машины и начал спрашивать: "А кони впереди есть?" – "Нет". – "Может быть, ее люди тащат или толкают?" – "Тоже нет". Ребе задумался и стал выспрашивать подробности. Кто-то из хасидов сказал, что паровоз очень громко шумит. Тут ребе успокоился и объяснил, что загадочная машина движется при помощи шума, который она производит. Так и мы, – закончил свою притчу Гольдман, – делаем много шума и благодаря этому движемся вперед".

Долгие разговоры вели мы с Гольдманом относительно возможности поддерживать и расширять религиозную и культурную еврейскую жизнь в стране коммунистического типа. Гольдман, естественно, высказывал сомнения, а я настойчиво его убеждал и в конце концов убедил, по крайней мере в отношении Румынии. В честь Гольдмана и возглавляемой им делегации (д-р Ригнер, Арманд Каплан и Ицхак Корн[6]) я устроил торжественный прием в "Атеней Паласе". Это было в последний день их визита, накануне отъезда делегации. И хотя все прошло, так сказать, в лучших традициях, не обошлось, однако, и без инцидента, так что банкет оставил у меня легкое ощущение неудовлетворенности.

Выступавших было множество, и Гольдман никак не мог взять слово. Наконец он начал говорить – по-немецки, он отлично знал этот язык. И вдруг он заметил, что его речь не записывается на магнитофон. Это буквально взбесило его, дошло чуть ли не до оскорблений в адрес участников банкета. Все мы сильно расстроились, а я пребывал в некотором недоумении. Он все-таки продолжил свою блестящую речь и благополучно завершил ее. Когда уже все успокоились, я тихо спросил его о причине столь несоразмерной реакции. "Я бы вас понял, – сказал я, – если бы это было первое ваше выступление такого рода, но вы ведь опытный оратор и застольные речи произносили тысячи раз". Гольдман ответил: "Мне очень хотелось, чтобы запись моей речи прослушали румынские лидеры. Ведь я говорил о том, что и в коммунистической стране возможна, оказывается, полнокровная еврейская жизнь. И мне казалось важным, чтобы они это услышали из моих уст".

Этот инцидент имел свои последствия, которые Гольдман, с его несравненным чувством юмора, безусловно оценил бы по достоинству. Встретившись спустя несколько месяцев с Эмилем Боднэрашем, я рассказал ему о происшедшем на банкете. Боднэраш усмехнулся и успокоил меня: "Передайте Гольдману, чтобы не волновался, – у нас есть отличная запись всей его речи".

Должен признаться, что я не всегда относился к Нахуму Гольдману с одинаковой симпатией. Когда он вел переговоры с канцлером Аденауэром относительно немецких репараций и компенсаций, я был настолько расстроен, что рассматривал эту акцию Бен-Гуриона как самое настоящее преступление. "Как может Израиль, – возмущенно спрашивал я, – договариваться с убийцами и принимать от них деньги?!" Бурные сцены такого же рода происходили и в кнессете. Один из депутатов, рабби Нурок, кричал: "Какую цену вы назначили за ребенка, сожженного в Освенциме?" Я нападал на эти переговоры в своих проповедях, проводя резкое различие между Бен-Гурионом и Государством Израиль, и мне казалось, что мои прихожане, не забывшие еще о нацистских преступлениях, были согласны со мной.

Тем не менее я должен признать, что я ошибался, а правы были Гольдман и Бен-Гурион. Я позволил чувствам затмить мой рассудок. Гольдман убедил меня, что немецкие репарации спасли Государство Израиль, где сотни тысяч жертв нацизма строили свою жизнь заново. Даже с логической точки зрения моя позиция была достаточно уязвима. Немцы убили моего брата и все отняли у него. Не естественно ли было вернуть хотя бы награбленное имущество?

Визит Гольдмана в Бухарест значительно улучшил наше положение. К тому же успешно завершились переговоры румын и израильтян по экономическим вопросам. Как уже рассказано, в Румынии возобновил свою деятельность "Джойнт", и в праздник Песах 1967 года малоимущие румынские евреи впервые получили значительную материальную помощь.

Апрель 1967 года был месяцем первого прямого контакта Гольдмана – Сапира – "Джойнта" с румынским правительством. Наш многолетний труд по разъяснению румынским лидерам проблемы сионизма принес первые плоды. Евреи уже не рассматривались как подрывной элемент – напротив, их присутствие приносило стране ощутимую пользу. На лидеров мирового еврейства тоже перестали смотреть как на врагов – они превратились в хороших друзей Румынии. Сионизм уже не считался империалистической идеологией, и с самого Израиля был снят ярлык "империалистической марионетки". Наконец, еврей, желающий совершить алию, уже не именовался предателем и шпионом.

Через некоторое время сообщения из Израиля ввергли нас в состояние острой тревоги. Египетский лидер Насер на весь мир грозился уничтожить Израиль. Он ввел на Синайский полуостров большую армию и придвинул ее к границам Государства Израиль. А ведь там, в Израиле, почти у каждого румынского еврея был сын, дочь, другие близкие родственники. Что будет с ними, что ждет их? Смерть, плен? Неужели молодое еврейское государство обречено на гибель, а с ним – и все еврейские надежды? Каждый день румынские евреи приникали к радиоприемникам, надеясь услышать обнадеживающие новости. Но их не было. Положение становилось угрожающим, тревога нарастала. Даже многие неевреи выказывали в эти дни симпатии к Израилю и понимание нашего беспокойства. Живя в постоянном угрожающем соседстве с агрессивным Советским Союзом, эти люди отождествляли Румынию с маленьким Государством Израиль, смело противостоявшим своим сильным соседям, у которых были, казалось, гораздо большие, чем у него, шансы на победу.

Когда наконец вспыхнула война, румынские евреи могли только ждать и молиться. В еврейских домах и учреждениях воцарилась мучительная тишина. И вдруг – как чудо! – хлынули победные сводки. Боевая авиация египтян была уничтожена, еще не поднявшись в воздух, израильская армия стремительно продвигалась вперед. Иорданский король Хусейн, которого израильтяне неоднократно предостерегали от вмешательства в конфликт, все-таки вмешался в него и был за это жестоко наказан – Старый город со Стеной Плача, да и весь Восточный Иерусалим был освобожден от арабской оккупации. Словно вздох облегчения пронесся по всему еврейскому миру.

Поразительная победа Израиля в Шестидневной войне вызвала искреннее восхищение румынского народа и его руководителей. Боднэраш, имевший звание генерала и возглавлявший вооруженные силы страны, пригласил меня к себе и тепло поздравил – с таким видом, будто я был не главным раввином Румынии, а Моше Даяном, разгромившим арабские армии. Между прочим Боднэраш сказал: "Могу сообщить вам, что наши высшие офицеры внимательно изучают стратегию Даяна и его великолепное оперативное мастерство".

В этой атмосфере всеобщего возбуждения произошел ряд странных происшествий. Одно из них касалось шофера некого румынского министра. Он внимательно следил за ходом военных действий, радовался победам израильских армий, бурно торжествовал при взятии ими Шарм-аш-Шейха и выходе на берега Суэцкого канала – и вдруг необъяснимо загрустил и замолк. Когда министр стал выяснять у него причину столь неожиданной перемены настроения, он признался: "Я просто не знал, что израильтяне – это и есть жиды".

Русские в Бухаресте отнюдь не радовались израильским победам. Через несколько дней после окончания войны патриарх Румынии пригласил меня принять участие в исторической церемонии в монастыре Куртя де Арджеш. Я оделся сообразно торжественному моменту, и, соответственно, на груди у меня был большой магендавид. По прибытии на место я заметил, что присутствует и московский митрополит. Когда мне дали слово и я поднялся за столом, русский священник демонстративно вышел из зала. После того как я закончил выступление, он вернулся на свое место и в свою очередь произнес речь, разумеется по-русски, сопроводив ее дежурными, но крайне неуместными нападками на "израильских агрессоров". Мало кто из присутствовавших понимал, о чем он говорит. А румынский переводчик попросту опускал при переводе антиизраильские пассажи.

Вскоре советский премьер Косыгин потребовал, чтобы страны Варшавского пакта порвали дипломатические отношения с Израилем. Этому требованию подчинились все, кроме Румынии. Чаушеску сказал Косыгину: "Я знаю одну страну (имелись в виду США), которая ежедневно совершает массированные бомбардировки территории другой социалистической страны, однако Советский Союз поддерживает с агрессором дипломатические отношения. Почему? Потому что он очень силен? Но сейчас атаке была подвергнута одна несоциалистическая страна другой несоциалистической страной. В чем же дело? Или вы хотите мне сказать, что если агрессор силен, с ним следует вести себя по-хорошему, а если он несравненно слабее, с ним можно не церемониться?"

Когда Румыния отказалась порвать дипломатические отношения с Израилем, ахнул весь мир. Но мы не были удивлены. Мы знали, что эта позиция продиктована переменами в общем отношении румынского руководства к еврейскому вопросу.

Глава 41. Николае Чаушеску

Есть старая румынская поговорка: "Храбрецов больше всего после войны".

Сегодня в средствах массовой информации Румынии выступает множество лиц, которые бьют в себя в грудь, расписывая свои "заслуги" в борьбе с режимом Николае Чаушеску.

Мне такие методы претят.

Истина и только истина – цель этой книги, которую я возлагаю перед Богом и историей. И вот мое свидетельство:

За двадцать четыре года своего "правления" Чаушеску принял меня восемь или девять раз. В последние с лишним три года я неоднократно просил его об аудиенции, но не получал даже ответа.

Он был сердит на меня за то, что я в свое время воспротивился его намерению снести Большую синагогу.

 

Президент Николае Чаушеску и члены его правительства принимают глав культов

Вот факты. Объятый безумным желанием разрушить значительную часть столицы, он начал работы в бывшем еврейском квартале Бухарест – Вэкэрешть – Дудешть. Одно за другим были превращены в развалины десятки зданий, синагоги на улицах Вынэторь, Эмигратулуй, Антим, синагога "Мацмиах", "Иешуа", "МАЛБИМ", дом для престарелых на улице Негру-Водэ и др. И каждый раз мэр города обещал нам, что "этот снос будет последним, а остальные синагоги и святые места останутся в целости и сохранности". Все его обещания оказывались ложью.

Видя, что разрушители постепенно приближаются к сефардской синагоге на улице Бану-Мэрэчине, я написал протестующее письмо, указав, что это единственный в Бухаресте сефардский храм (второй был сожжен легионерами во время погрома 1941 года). Ответа я, разумеется, не получил и тогда решился обратиться в посольства Соединенных Штатов, Испании и Израиля, а одновременно разработал тактику спасения трех оставшихся синагог - Большой, Хоральной и Музея. Решающий, хотя и несколько запоздалый бой следовало дать за сефардскую синагогу, с тем чтобы можно было спасти три вышеупомянутые.

Последовали протесты трех правительств.

Поднялся шум в еврейской и нееврейской прессе всего мира.

Американский сенатор Ларри Преслер приехал в Бухарест, встретился с Чаушеску, припугнул его репрессалиями (если бы диктатор заупрямился, Румыния могла быть лишена столь выгодного для нее статуса наибольшего благоприятствования) и буквально вырвал обещание не трогать Хоральную синагогу, Большую синагогу и Еврейский музей.

Моя роль в организации этих демаршей была слишком очевидной.

Через несколько месяцев снова началось давление на меня со стороны Олтяну, мэра столицы, члена Политбюро румынской компартии.

В присутствии Теодора Блюменфельда, председателя еврейской общины Бухареста, Олтяну начал грозить мне всевозможными карами. Я ответил письмами в высшие инстанции с предупреждением, что если кто-то посмеет хоть пальцем тронуть одну из упомянутых синагог, я в тот же день подам в отставку.

По мере развития этой борьбы в постоянном контакте со мной находились Роджер Кирк, посол США, и Йосеф Говрин, посол Израиля.

Попробую воспроизвести здесь последнюю из мучительных стычек с мэром Бухареста.

Это было в марте, за три дня до того, как Румыния по инициативе Чаушеску сама отказалась от статуса наибольшего благоприятствования. Разумеется, мало кто знал о подготовке к этому безумному шагу.

Меня вызвали к Олтяну. Блюменфельд пошел со мной.

Спор возобновился.

От имени Чаушеску мэр требовал, чтобы я прекратил сопротивление: Большая синагога должна быть разрушена.

– Я потрясен тем, – ответил я, – что не выполняется ясное, публично данное президентом страны обещание пощадить три последних объекта нашего культа. Власть и сила в этой стране принадлежат вам. Но предупреждаю, что на мое согласие можете не рассчитывать. Я немедленно подаю в отставку.

Олтяну продолжал настаивать:

– Возьмите на размышление еще три-четыре дня. Уверяю вас, что, когда они пройдут, вы сами дадите согласие.

Он несколько раз повторил эти слова с многозначительной улыбкой, в которой виделась мне наглая уверенность и угроза. Мне ничего не оставалось делать, как повторять свой ответ: нет, ни за что.

Когда мы с Блюменфельдом поднялись и пошли к дверям, Олтяну снова сказал:

– Приходите в следующий понедельник. Вот увидите, что вы согласитесь.

Я остановился:

– Вы вынуждаете меня изложить вам историю молитвы "У-нетанэ токеф", которую мы произносим в дни еврейского Нового года и на Йом-Кипур.

В городе Майнце жил рабби Амнон, которого архиепископ однажды стал принуждать к крещению. Захваченный врасплох этим требованием, рабби Амнон попросил три дня на размышление.

Когда они прошли, а он так и не дал ответа, архиепископ призвал его к себе. Но рабби отказался прийти.

Тогда его привели силой. "Ты почему не пришел по моему приказу?" – спросил архиепископ. Рабби Амнон ответил: "Прикажи отрезать мне язык, которым я попросил у тебя три дня на размышление. Своей речью я дал тебе повод думать, что я колеблюсь в своей вере".

Архиепископ разгневался: "Не язык отрежут тебе, а ноги отрубят за то, что они отказались выполнить мое повеление!"

Когда экзекуция совершилась, – а было это в день наступления еврейского Нового года, – рабби Амнон попросил отнести его на носилках в синагогу, произнес там вышеназванную молитву с описанием Божьего суда и испустил дух.

Я не рабби Амнон, – закончил я, – и времени для размышления мне не нужно. В последний раз говорю: все ваши уговоры бессмысленны. Я к вам больше не приду, а вы поступайте как знаете.

На той же неделе в пятницу, через три дня после описанной сцены, было официально объявлено, что Чаушеску отверг статус наибольшего благоприятствования, предоставленный Румынии американцами.

Лишь тогда я понял смысл намеков Олтяну. Он был уверен, что, оставшись без американского "прикрытия", я вынужден буду уступить. Отсюда – его тупая уверенность.

Но он просчитался.

Большая синагога была спасена, а Чаушеску пришлось – и я считаю это своей заслугой – сдержать обещание.

Те, кто сегодня приезжают в Бухарест и посещают район Вэкэрешть, видят на километры вокруг сотни разрушенных домов. И только три вышеназванные синагоги, эти последние редуты румынского иудаизма, стоят непоколебимо.

С риском для собственной жизни (Чаушеску к тому времени уже выжил из ума и был способен на все) я отстоял наши святыни.

Вот почему в последние три года его правления все мои просьбы об аудиенции оставались безответными.

Другая история моего противостояния тирану связана с гнусной антисемитской кампанией, развязанной бандой "придворных" журналистов и литераторов. Со дня появления 5 сентября 1980 г. в газете "Сэптэмына" ("Неделя") статьи "Идеалы" было совершенно ясно, что никто, кроме самого Чаушеску, не мог стоять за спиной этих негодяев, прямо призывавших к погрому. Язык этой и последующих статей был заимствован непосредственно из геббельсовского арсенала, и ни для кого не секрет, что без личного благословения Чаушеску и покровительства его службы безопасности антисемиты не рискнули бы выступать с такой откровенной наглостью.

Я оказался единственным человеком, который решился организовать ответные акции внутри страны и за ее пределами. По моей инициативе было созвано собрание протеста, в котором участвовало более тысячи человек. Думаю, что такого рода манифестации в истории коммунизма можно перечесть по пальцам.

За два дня до собрания меня вызвал Ион Динкэ, первый заместитель председателя Совета министров, который в присутствии Петре Енаке, секретаря ЦК, и Иона Рошиану, заведующего отделом культов, потребовал отменить собрание. Говорил он от имени Чаушеску. Я отказался. В течение двух дней Динкэ вызывал меня к себе четыре раза, пытаясь все-таки склонить меня к отступлению. Тем не менее собрание состоялось. В апреле 1983 г. в Бухарест съехались представители всех еврейских общин страны. Они составили и подписали письменный протест против антисемитской кампании в прессе.

Публикация этого протеста в нашей газете была запрещена. Тогда я приказал огласить его во всех синагогах.

Одновременно я сообщил о происходящих событиях за рубеж. Гревиль Дженнер, член Борд оф депьютиз[7], направил протест румынскому посольству в Лондоне. Председатель Всемирного еврейского конгресса Эдгар Бронфман послал протестующую телеграмму лично Чаушеску. Главный раввин Франции Рене Сира сделал то же. Раввин Артур Шнейер из Нью-Йорка приехал в Бухарест и добился аудиенции у Чаушеску.

Тогда госбезопасность опубликовала и распространила брошюру, нашпигованную оскорблениями непосредственно в мой адрес. Меня обвиняли в том, что я являюсь "учеником Маймонида, который учил евреев убивать христиан и добиваться мирового господства". Одновременно меня именовали "последышем Изака Адольфа Кремье, который мечтал, чтобы миром правили евреи".

Я находился в Израиле в дни, когда этот грязный поклеп расползся по всей Румынии. Тогдашний министр иностранных дел Израиля Ицхак Шамир рекомендовал мне не торопиться с возвращением в Бухарест: было ясно, что меня ждет арест, если не что-нибудь худшее.

Тем не менее я вернулся в страну и сразу направил два письма протеста: одно – министру внутренних дел, другое – министру госбезопасности. Разумеется, ответов не последовало.

Я созвал совещание с участием более чем семидесяти корифеев еврейской культурной и научной жизни. Там я прочитал доклад, в котором опроверг измышления против меня и разоблачил авторов брошюры.

Вскоре вышел из печати том "стихотворений" под названием "Сатурналии", подписанный "придворным бардом"[8]. В одном из этих пасквилей на протяжении четырнадцати строк я был оскорблен самыми грязными словами пятнадцать раз – я и "такие, как я".

Затем в партийной газете "Скынтейя тинеретулуй" ("Молодежная искра") появилось еще одно стихотворение, в котором предсказывалось, что нас, евреев, "скоро снова будут развешивать на крюках". "Снова" – это было напоминание о легионерском мятеже 1941 года, когда евреев вешали под ребра или под подбородок на крюках бойни, с укрепленными на груди табличками "кошерное мясо".

После смерти известного антифашиста и деятеля культуры Вальтера Романа в той же коммунистической "Неделе" появилась эпиграмма за многозначительной подписью "Сима"[9]. Текст эпиграммы гласил: 

Мойше сдох – и слава Богу!

Прямо в ад ему дорога.

Рухл его издохла кабы,

То-то радость всем была бы! 

Эпиграмму вместе с очередным письмом протеста я направил Чаушеску. Он не ответил. Вальтер Роман был отцом Петре Романа, нынешнего премьер-министра Румынии[10].

Наконец в 1986 г. в альманахе, издававшемся той же "Неделей", была помещена статья некоего М.Пелина, в которой автор, под видом анализа книги итальянского писателя Малапарте "Капут", подверг глумлению 12 тысяч евреев-мучеников, убитых в дни Ясской бойни (июль 1941 года).

Назло властям и к немалому их изумлению я организовал мемориальную церемонию, собрав на кладбище в Яссах несколько тысяч евреев. На церемонии присутствовали поверенный в делах США в Румынии Кларк и посол Израиля Йосеф Говрин. Разумеется, представителям власти я тоже послал приглашения.

В своей речи я буквально отхлестал по щекам автора вышеупомянутой статьи и потребовал, чтобы правительство сурово наказало и его, и редакцию "Недели".

Результат: М.Пелин получил государственную стипендию и был с почетом отправлен в Италию.

Остановимся здесь. Я перечислил только малую часть антисемитских нападок в румынской прессе, организованных с подачи и благословения Чаушеску. Чтобы упомянуть их все, понадобился бы огромный том. (Немалая их доля была адресована лично мне – я, к сожалению, оказался единственным человеком в Румынии, который открыто боролся с государственным антисемитизмом, опираясь на помощь американского правительства). Если Бог поможет, такая книга, целиком основанная на документах, скоро выйдет в свет.

А теперь скажите – неужели все описанное не дает мне права повторить свое заявление: "Да, рискуя собственной жизнью, я неоднократно выступал против Чаушеску и могу считать себя борцом с его диктатурой"?

Только после визита в Бухарест г-на Лоуренса Иглбергера, заместителя госсекретаря Соединенных Штатов, только после его резкого предостережения министру иностранных дел Штефану Андрею с требованием "положить конец антисемитским акциям", – только после этого я почувствовал себя в относительной безопасности и дикие выпады против меня прекратились.

Теперь о статусе наибольшего благоприятствования, который дальше для краткости я буду называть просто "статус". С 1975 года я прилагал немалые усилия, добиваясь, чтобы США предоставили его Румынии. С одной стороны, он приносил стране сотни миллионов долларов в год; с другой – репатриация евреев в Израиль осуществлялась без каких бы то ни было ограничений: таким было условие, поставленное перед Чаушеску.

Да, это правда, алия была и до 1975-го. За тридцать предшествовавших лет Румынию покинули сотни тысяч евреев. Но с какими мучительными трудностями дался отъезд многим из них!

Человека, запросившего визу на выезд, сразу изгоняли с работы. В случае отказа в визе он рисковал остаться на улице без средств к существованию. Со многими так и случалось. Они голодали, их детей выбрасывали из школ и университетов. Казалось бы, зачем нужны стране такие люди, отчаявшиеся, нищие? И однако их не выпускали.

"Статус", который Румыния получила с нашей помощью, устранил все эти препятствия. С тех пор всякий еврей, пожелавший выехать в Израиль, получал паспорт и визу сразу по оформлении необходимых документов и мог работать до самого отъезда: его увольняли только после подачи соответствующего заявления.

Наши обращения к правительству США по поводу "статуса" для Румынии были поддержаны правительством Израиля и международными еврейскими организациями – ВЕКом, "Бнай-Брит", Антидиффамационной лигой, Американским еврейским комитетом и др.

Предоставление "статуса" дало "Джойнту" возможность беспрепятственно развернуть в Румынии широкую работу по оказанию помощи беднякам, старикам, инвалидам. Десятки тысяч евреев были спасены от страшной нищеты, обеспечены питанием, медикаментами, одеждой, денежным пособием и т.д. Их старости было возвращено человеческое достоинство, их былые страдания были по возможности вознаграждены.

Воспитание нашей молодежи в национально-религиозном духе, столько раз растоптанное, униженное, находившееся под угрозой полного уничтожения, вернулось в нормальное русло и могло быть успешно продолжено благодаря тому, что его благополучие явилось одним из условий все того же "статуса".

Румынскому народу, загнанному в голод, холод, темноту, в убогое и недостойное людей существование, сотни миллионов долларов, притекавших в страну, все же в какой-то мере облегчали жизнь. И трудно представить себе, во что она превратилась бы, если бы эти деньги в Румынию не поступали.

Поэтому я считал и поныне считаю, что усилия, приложенные мною для получения Румынией статуса наибольшего благоприятствования, были актом патриотизма и что, прилагая их, я выполнял свой долг как по отношению к моим братьям евреям, так и по отношению к румынскому народу.

Наконец, для окончательного прояснения ситуации, приведу здесь вопрос, поставленный передо мной в первые послереволюционные дни[11] одним "благожелательным" журналистом:

"Чем объяснить, что румынские евреи находились в несравнимо более благополучном положении, чем их единоверцы в других коммунистических странах? Не является это следствием ваших хороших отношений с Чаушеску?"

Чувство юмора, которое почти никогда не покидает меня, диктует следующий ответ.

Великий Шолом-Алейхем рассказывает, что одна женщина дала соседке попользоваться своим кувшином, а потом попросила вернуть его. Но соседка ответила сразу "по трем пунктам":

– Во-первых, я давно тебе его отдала. Во-вторых, он разбился. В-третьих, никакого кувшина я у тебя не брала.

Да будет и мне позволено ответить подобным образом.

Во-первых, неправильно утверждать, что "блага", которыми мы пользовались, даровал нам Чаушеску. Все вышеперечисленное, абсолютно все, было завоевано нами в трудной многолетней борьбе еще во времена Сталина и в последующие годы.

Алия – 100 тысяч евреев покинули страну в 1948-1952 годах. С 1958 по 1965 (год прихода Чаушеску к власти) репатриировались еще несколько десятков тысяч евреев. Чаушеску лишь продолжил алию, а не разрешил ее.

Воспитание – десятки тысяч еврейских детей в 1948-1965 годах получили еврейское образование. Чаушеску неоднократно пытался покончить с ним. "Статус" помог нам сохранить талмудтору.

Газета – ее первый номер вышел в 1956 году, и в дальнейшем она продолжала выходить регулярно на румынском, иврите, идише и английском.

Всемирный еврейский конгресс – начал сотрудничество с Федерацией еврейских общин Румынии в 1948 году.

"Джойнт" – его деятельность в Румынии была официально разрешена в 1964 году, после десяти лет нашей упорной борьбы за это. Затем последовали еще три года переговоров, и фактически "Джойнт" начал действовать лишь в 1967-м. Чаушеску уже находился у власти, но он еще не был полным хозяином страны. Разрешение на деятельность "Джойнта" дал И.Г.Маурер.

Во-вторых, в 1965 году, когда Чаушеску пришел к власти, я занимал свою должность уже семнадцать лет.

В-третьих, при посредстве целого ряда антисемитских кампаний, бесчисленных враждебных акций, в частности разрушения синагог, он пытался лишить нас завоеванных нами прав. Ему помешал все тот же "статус" и мое упорное противодействие.

Но, в отличие от истории с кувшином, у меня есть еще и четвертый ответ.

Если бы речь шла даже о Гитлере, какой раввин, какой еврей, какой человек доброй воли не попытался бы войти с ним в соглашение, если бы ценой его были сотни тысяч еврейских жизней, десятки тысяч еврейских детей, возвращенных своему народу?

И пятый ответ:

Чаушеску первых лет – это единственный государственный деятель во всем коммунистическом лагере, который в 1967 году отказался разорвать дипломатические отношения с Израилем, не стал голосовать в ООН за позорную резолюцию, приравнивавшую сионизм к расизму, отказался участвовать в оккупации Чехословакии. Этот Чаушеску был совсем не похож на безумного диктатора последнего десятилетия.

Я раввин, а не пророк. Ни я и никто другой не мог предвидеть его чудовищную "эволюцию".

И, наконец, шестой ответ, данный мной журналисту, который не преминул напомнить в печати, что я был депутатом парламента.

Еще в период между двумя войнами в Румынии установилась традиция, согласно которой в сенате были представлены лидеры религиозных культов. Начиная с 1957 года, эту традицию подхватило Великое национальное собрание.

Патриарх румынской православной церкви, католический епископ, главы венгерских и немецких протестантов и главный раввин неизменно избирались в парламент как представители соответствующих конфессий. Чаушеску не счел нужным ломать эту традицию.

В отличие от патриарха и других священнослужителей, за тридцать два года моего депутатства я ни разу не произнес в Великом национальном собрании ни одной речи.

Мои отношения с Чаушеску? Их можно полностью описать словами нижеследующего рассказа о проведенных в 1988 году в Иерусалиме и Бухаресте торжествах по поводу сорокалетия моего пребывания в должности главного раввина и пятидесятилетия моей раввинской деятельности.

Всемирный еврейский конгресс, организация "Джойнт" и Бейт а-Тфуцот (Дом диаспоры) организовали в Иерусалиме, в отеле "Плаза-Шератон" торжественный ужин. С речами выступили премьер-министр Израиля Ицхак Шамир, заместитель премьер-министра и министр иностранных дел Шимон Перес, верховный раввин Шломо Горен, другие известные лица.

За несколько недель до 19 июня, когда состоялось это торжество, на него был приглашен посол Румынии в Израиле Д.Битуляну, который с благодарностью принял приглашение. По его просьбе приглашение получил также заведующий отделом культов И.Кумпэнашу. В последний момент Чаушеску запретил обоим появляться на торжестве и даже не разрешил им послать мне приветственные телеграммы.

Эдгар Бронфман, президент Всемирного еврейского конгресса, специально прилетел в Бухарест на личном самолете, чтобы принести мне свои поздравления.

Федерация еврейских общин в Бухаресте организовала такой же торжественный ужин и торжественное богослужение в Хоральной синагоге. И.Кумпэнашу до последней минуты не мог подтвердить своего участия. Когда же он все-таки пришел, то произнес лишь несколько сухих, формальных слов.

Президент США Рональд Рейган послал мне теплую приветственную телеграмму, в которой поблагодарил за внесенный мною "вклад в развитие румыно-американских отношений". Президент Израиля Хаим Герцог тоже телеграфировал, поздравив с "выполнением невыполнимой миссии".

И только президент страны, где я в течение сорока лет возглавлял целый религиозный культ, ни одним словом не откликнулся на юбилей.

Думаю, что сказал достаточно. Враждебность Чаушеску ко мне лично отнюдь не ограничивалась перечисленным. В конце концов он был обыкновенный антисемит.

Его безумие чем дальше, тем больше приобретало нероновские масштабы.

Его проклинал целый народ, которому он принес в конечном счете лишь горе и бедствия.

Мы – рядом с румынским народом в деле возрождения его родины, в защите свободы, завоеванной тысячами жертв. Мы – за то, чтобы фашизм никогда больше не поднял голову в этой стране, мы – за подлинную демократию, при которой все граждане, независимо от вероисповедания и национальности, равно пользуются плодами прогресса и труда.

Глава 42. Менахем Бегин в Бухаресте

Визит в Бухарест Менахема Бегина, нового премьер-министра Израиля, сыграл чрезвычайно важную роль в развитии израильско-египетских отношений. За ним последовал сенсационный приезд египетского президента Анвара Садата в Иерусалим. С пребыванием Бегина в столице Румынии связан еще целый ряд интересных эпизодов.

Бегин был руководителем правой партии Херут ("Свобода") и считался духовным наследником Зеэва Жаботинского. Одержав неожиданную победу на парламентских выборах, он впервые заставил социалистическую Партию Труда, которая правила страной с момента основания Государства Израиль, испытать горечь поражения. Социалисты потеряли поддержку электората главным образом вследствие промахов, допущенных ими на первом этапе Войны Судного дня, когда египетская и сирийская армия имели сильное преимущество внезапности. Скандалы в верхах, факты вскрывшейся коррупции также повлияли на избирателей. Кроме того, Бегин воспользовался недовольством так называемых восточных евреев, совершивших алию из арабских стран и подвергавшихся определенной дискриминации со стороны истеблишмента, стоявшего за спиной Партии Труда. Хотя сам он родился в Польше и изысканными манерами напоминал скорее польского аристократа, восточные евреи склонились на его сторону, помня о постоянной его оппозиции к социалистам. Все выборы до 1977 года Бегин проигрывал, и, может быть, именно это привлекло к нему симпатии определенной категории избирателей.

Его зарубежные критики, особенно в Великобритании, смотрели на него как на заядлого террориста, лидера ЭЦЕЛя – организации, ответственной за смерть многих английских солдат в годы борьбы за независимость, равно как и за взрыв в отеле "Кинг Дэвид", где погибло много англичан, арабов и даже евреев. Сторонников ЭЦЕЛя обвиняли также в массовых убийствах в арабской деревне Дейр-Ясин во время Войны за Независимость. Но этот образ никак не соответствовал тому человеку, которого поддержали на выборах столько израильтян и которого многие за рубежом в еврейском мире считали настоящим патриотом и верным борцом за демократию. Это был человек мощного еврейского духа, замечательный оратор, умевший заражать массы своим настроением. И, как показали его переговоры с президентом Садатом, Бегин сумел подняться над уровнем провинциального политиканства и проявил себя как крупный государственный деятель мирового масштаба, совершивший прорыв от вечной вражды к перспективам сосуществования и мира.

Когда Бегин сообщил о своем намерении посетить Бухарест, ко мне пришли два высших офицера госбезопасности для консультации. Оказывается, израильский премьер предупредил о том, что начиная с вечера в пятницу, то есть с момента наступления субботы, он отказывается пользоваться машиной, а наутро тем не менее намеревается присутствовать на богослужении в Хоральной синагоге. Между тем официальная резиденция для гостей такого ранга находится на весьма значительном расстоянии от синагоги, что создает для службы безопасности крайне сложные проблемы. Мне задали вопрос: есть ли возможность устроить его где-нибудь поближе, в помещениях, принадлежащих еврейской общине? Я ответил, что для приема премьер-министра у нас ничего подходящего нет, и порекомендовал воспользоваться гостиницей "Модерн" на перекрестке бульвара Республики и Армянской улицы – это почти рядом с синагогой, и Бегину придется идти пешком не более десяти минут. Мое предложение было принято. Всех постояльцев гостиницы по соображениям безопасности выселили и предоставили ее в распоряжение Бегина и его делегации.

После вечерней пятничной молитвы я сопровождал Бегина в его прогулке по улицам Св.Пятницы и Каля Мошилор. Нас окружали десять-пятнадцать милиционеров, на тротуарах стояли солдаты, а другие выглядывали из окон и смотрели с крыш. Позднее я узнал, что по меньшей мере две тысячи солдат и агентов службы безопасности были задействованы для того, чтобы исключить всякую попытку покушения на Бегина.

На следующее утро мы с женой, как обычно, отправились пешком из нашего дома на улице Марии Росетти к Хоральной синагоге. Приблизившись, мы увидели группу милиционеров, сопровождавших в синагогу Бегина и его свиту. Мы замедлили шаг, считая неуместным присоединяться к процессии, и вся группа проследовала мимо. Вдруг мы заметили в другой стороне точно такую же группу. К нам шел второй Бегин – копия первого, так же одетый и так же окруженный группой милиционеров и агентов в штатском.

Позднее я понял, что оба – Бегин и его двойник - вышли из гостиницы и разными путями направились в синагогу. Госбезопасность все же опасалась покушения и таким образом стремилась запутать возможных заговорщиков. Не знаю, удалось ли ей это, но, со своей стороны, должен признаться, что я в то утро не смог с небольшого расстояния отличить настоящего премьер-министра Израиля от его двойника[12].

 

С Менахемом Бегином в Хоральной синагоге. 1977

Интересно: тот человек, который сидел со мной в синагоге на богослужении, был подлинным Бегином? Надеюсь, что да, судя по нашей беседе. Когда я рассказал ему о двух встреченных мною группах, он, оценив абсурдность ситуации, рассмеялся от всего сердца. Подлинными, думается, были и его слезы, когда он услышал детский хор, поющий "Йерушалаим шель захав" на иврите. Я тогда сказал ему:

– Ваши слезы говорят мне о многом. Голда Меир плакала здесь же в 1972 году. Похоже, что нельзя быть премьер-министром в Израиле, не поплакав в бухарестской Хоральной синагоге.

Надо заметить, что Бегин умел и других заставить плакать, даже министра иностранных дел Румынии.

Маня Мэнеску, тогдашний глава румынского правительства, дал в честь Бегина торжественный обед, в котором участвовал и министр иностранных дел Джордже Маковеску и подготовка к которому легла на плечи представителя нашей общины: все блюда должны были быть кошерными, согласно самым строгим предписаниям иудейской ортодоксии. Первым говорил Маня Мэнеску. Он, в частности, напомнил о проблеме территорий и о необходимости вернуть их арабам. Это была официальная точка зрения, отражавшая позицию румынского правительства, которое считало, что на аннексированных в 1967 году территориях, в Газе и на Западном берегу Иордана, должно быть создано палестинское государство.

Перед каждым участником обеда лежал на столе текст тоста, который Бегин собирался поднять в честь гостеприимных хозяев. Однако, взяв слово, Бегин дважды отклонился от официального протокола. Для начала, вместо того чтобы обратиться, как следовало по протоколу, к премьер-министру, он, желая подчеркнуть приоритет главы религиозного культа, обратился ко мне со словами еврейской формулы "Мори вэ-рабби", что по-английски звучит "My master and teacher" ("Наставник мой и учитель"). Это должно было показать, как он гордится своей приверженностью иудаистской традиции. Потом он повернулся к Мэнеску и продолжал: "Господин премьер-министр..."

Обращаясь к премьер-министру и его гостям, Бегин сказал:

– Прошу простить меня за то, что я не пользуюсь лежащим перед вами текстом. Дело в том, что речь господина Мани Мэнеску заставляет меня сказать несколько слов о другом. Я ведь не в первый раз в Румынии. Я уже был здесь перед Второй мировой войной, когда сопровождал евреев из Польши в румынский порт Констанца, где они сели на пароход и отплыли в Палестину. Такие поездки я совершал дважды, указывая людям путь к спасению, подальше от нацистской угрозы. В третий раз мне не дали въездную визу в Румынию: вмешался британский посол в Бухаресте, и ворота страны закрылись для меня. Просидев в бесплодном ожидании несколько недель на границе, я вернулся в Польшу. Из двух тысяч евреев, входивших в эту третью группу, Холокост пережили только трое. Остальные были задушены в газовых камерах, расстреляны или сожжены живьем. Хочет ли кто-нибудь, чтобы мы вернулись в те времена? Неужели мы воссоздали свою древнюю родину, чтобы теперь позволить уничтожить ее? Неужели нам снова суждено блуждать из страны в страну?

Ваш Дунай – чудесная река, каждая ее капля полна поэзии. Но, так же как и Рейн, и другие европейские реки, в нее было пролито много еврейской крови. Мы никогда, никогда больше не позволим повториться случившемуся в те годы!

Голос Бегина дрожал от волнения. В зале стояла абсолютная тишина. Я взглянул на своего соседа, министра иностранных дел Джордже Маковеску и увидел, что по его щекам текут слезы. Слова Бегина глубоко впечатлили его, как и остальных присутствовавших. Все говорили об израильском премьере с уважением и восхищением.

Переговоры Бегина с Чаушеску длились три часа. Сначала они беседовали в кабинете, а затем – во время прогулки вокруг озера. Иногда дискуссия становилась жаркой, возбужденной, но не будем забывать, что именно в эти часы родилась идея эпохального визита президента Садата в Иерусалим.

Бегин потом рассказывал мне, что во время прогулки Чаушеску говорил, что жесткая позиция Израиля может привести к новому всплеску антисемитизма в мире. Бегин подождал, пока он замолчит, а потом резко заметил: "Правительства, которые позволят себе вернуться к антисемитской политике, навеки покроют себя позором". Аргумент Чаушеску был из тех, с которыми Бегин никогда не желал считаться.

В последний день его визита переговоры должны были завершиться еще до полудня в Снагове близ Бухареста. Но они затянулись, и наш еврейский ресторан решил послать израильскому премьер-министру кошерный обед. Г-н Морский, наблюдавший у нас за соблюдением кашрута, сам поехал в Снагов, но в дом, где проходил переговоры, его не впустили, и он передал обед официальному представителю израильской делегации.

Когда Бегин увидел "посылку", он сообразил, что прошло некоторое время с момента, когда за ней перестали наблюдать. Это означало, что, согласно строгим правилам религиозного закона, пища перестала быть кошерной. Будучи представителем еврейского государства, он чувствовал, что должен демонстрировать абсолютное соблюдение религиозных иудаистских традиций, и решил мяса не есть. Из уважения к хозяевам и не желая создавать им проблемы, он закусил овощами и десертом.

Чаушеску сказал тогда одному из своих помощников:

– Не понимаю, почему Бегин не ест принесенное ему мясо? Ведь раввин Розен благословил его...

Как во время прибытия, так и при отъезде, Бегин вел себя неординарно и нарушал определенные пункты дипломатического протокола. Когда он вышел из самолета на трап, шел проливной дождь. Он подошел прямо ко мне, не обращая внимания на сановных встречающих, обнял меня и поцеловал. Подобным же образом его жена приветствовала мою жену. Понятно, что это была демонстрация еврейской солидарности. Я сказал ему тогда:

– Вы целуете не одного человека, а сорок тысяч евреев Румынии. От их имени я говорю вам: "Добро пожаловать!"

При его отъезде мы снова обнялись и расцеловались. Он хотел показать этим, как важна ему судьба румынских евреев.

Визит Бегина оставил по себе в Румынии глубокую память. "Большой человек, вдохновенный человек!" – сказал Маня Мэнеску после проводов в аэропорту. Эти слова доставили мне большое удовольствие.

(Окончание следует.)

Примечания

[1] Возможно, есть резон напомнить, что в странах коммунистического блока официальная цена доллара была намного занижена против реальной. Помнится, в СССР было время, когда доллар при обмене "стоил" 60 копеек. "Посторонись! – писал Сергей Михалков. – Советский рубль идет!" Немногим советским гражданам, выезжавшим за рубеж, это было чрезвычайно выгодно. Напротив, американцам, приезжавшим в СССР, это приносило значительный убыток. Отсюда становится понятно, что помощь, которую "Джойнт" оказывал в долларах, очень чувствительно обесценивалась при переводе на "социалистическую" валюту. Вот почему Чарльз Джордан пытался обусловить более высокую цену доллара по сравнению с официальным обменным курсом.

[2] То есть примерно те же 60 коп. в советских деньгах. За один рубль давали около десяти лей.

[3] Аденауэр Конрад (1876-1967) – крупный немецкий политический деятель, антифашист, лидер партии Христианско-демократический союз, первый канцлер ФРГ (1949-1963).

[4] Persona grata (лат.) – желательная личность, в противоположность понятию persona non grata; в международном праве так называется лицо, кандидатура которого в качестве дипломатического представителя в каком-либо государстве принимается правительством этого государства. В расширительном смысле – лицо, пользующееся доверием.

[5] Сапир Пинхас (1907-1975) – израильский государственный и политический деятель, возглавлявший в течение почти двух десятилетий министерство промышленности и торговли и министерство финансов; он во многом определил характер и темпы развития израильской экономики, руководил индустриализацией страны, был одним из инициаторов строительства "городов развития", создания современной системы образования и т.п.

[6] Корн Ицхак – сионист, общественный деятель, автор ряда книг по истории бессарабского еврейства. В течение многих лет возглавлял в Тель-Авиве "Бейт-Бессарабия".

[7] Борд оф депьютиз (Совет депутатов) – организация евреев Великобритании, учрежденная в 1760 году. Уже в XIX веке Совет добился отмены запрета на работу по воскресеньям для тех, кто соблюдает субботний отдых, защищал религиозные права евреев, защищал евреев, подвергавшихся гонениям в различных странах.

[8] Фамилия этого "барда", умершего в 1992 г., была известна всем в Румынии и многим за ее пределами. Но поскольку д-р М.Розен не счел необходимым назвать ее, воздержимся от этого и мы.

[9] Хория Сима – лидер "Железной гвардии", организации румынских фашистов. После подавления диктатором Антонеску легионерского мятежа бежал в Германию к Гитлеру и вместе с несколькими своими сообщниками был интернирован в Австрии.

[10] Петре Роман стал первым премьер-министром Румынии после свержения Чаушеску в декабре 1989 г. Вскоре, вследствие трений с президентом Илиеску и под давлением антисемитской печати, ушел в отставку.

[11] Имеется в виду революция 1989 г.

[12] Жарким летом 1985 года я случайно стал свидетелем подобных мер безопасности по охране самого Чаушеску. Часов в девять утра, выйдя из гостиницы "Амбасадор" в Бухаресте, я был вежливо, но твердо отодвинут к стене молодым человеком в штатском и только тогда заметил, что улица очищена от машин и пешеходов. Через пару минут по ней в открытом автомобиле проехал Чаушеску. Запомнилась характерная бледность его холеного лица, маленькие глаза. Торопясь по делам, я свернул в подворотню и вышел на параллельную улицу, подоспев как раз к проезду второго Чаушеску точно в такой же машине и в том же направлении. Сходство было поразительным. Вечером, в гостях у одной интеллигентной семьи, я рассказал об утреннем происшествии. Никто не удивился, а хозяин, покосившись на телефон, негромко выразился в том смысле, что ИХ много...

 

Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #4(163) апрель 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=163

Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer4/MRozen1.php