Я встретил отца недалеко от родительского дома с сумкой через плечо. Февральский день почти завершился. Было темно, повсюду лежал сероватый снег. Отец походил на возвращающегося со смены рабочего. Он бросил на меня пустой взгляд и отвернулся. В сумке звякнули бутылки.
Я поздоровался, но отец не ответил.
- Здравствуй, - еще раз сказал я и придержал отца за руку.
Он повернул голову, несколько секунд разглядывал мое лицо, наконец узнал.
- Здравствуй, здравствуй, - медленно произнес отец.
Я не выдержал.
- Но как же так!..
На мгновение отец сделался испуганным, каким-то затравленным.
- Мне позвонила мама и сказала, что ты умер… Чтобы я немедленно приезжал…
- Умер… - повторил отец, остановившись.
- Да, да, - я едва удерживался, чтобы не закричать. – Что это значит?!
Постояв несколько секунд, отец двинулся дальше.
- Может быть, ты неправильно понял? Что именно она сказала?
- Позвонили, я взял трубку, несколько секунд тишины, потом мама сказала, что ты умер и чтобы я приезжал. Я не сразу ответил, поэтому она спросила, понял ли я, что она сказала. Я ответил, что понял и скоро приеду.
Отец перекинул сумку на другое плечо. Снова звякнули бутылки.
- Тебе помочь? – спросил я.
- Мы уже пришли.
В самом деле, мы были у самого подъезда. Я взглянул на родительские окна, свет горел только в гостиной.
- Не понимаю, зачем мама сказала… - начал было я, но отец не позволил договорить.
- Мама умерла, - заявил он. – Сегодня утром это произошло.
Я снова поднял голову и взглянул на окна. В гостиной мелькнул женский силуэт. Скорее всего, мне показалось: стол в комнате не позволял подойти к окну.
- Сегодня утром? – переспросил я.
- Да. - Тяжелый вздох. – Мы ждем тебя с самого утра. Почему ты так поздно приехал?
- Но мне ничего не сообщили. Только мама… час назад…
- Мама умерла, - повторил отец, давая понять, что больше не хочет об этом говорить.
Мы зашли в лифт. Встали друг напротив друга, почти впритык. Я уловил запах спиртного. А ведь отец пьян, только сейчас понял я. Неужели он все выдумал?
Отец открыл входную дверь и пропустил меня в темную прихожую. По паркетному полу гостиной метнулась тень. Я уставился в дверной проем. Время словно замедлилось. Прошла целая вечность, прежде чем показалась фигура матери.
- Ты уже приехал? – спросила мама как ни в чем не бывало.
Я кивнул. Отец слегка подтолкнул меня, чтобы пройти в прихожую.
- Раздевайся, мой руки. Сейчас я тебя покормлю.
Мама проскочила на кухню. Отец поставил звенящую сумку на пол.
- Надень тапочки, - сказал он.
Я надел тапочки, вымыл руки и сел за стол. Мама поставила передо мной тарелку супа.
- Что нового? – спросила она, сев рядом.
Я проглотил несколько ложек супа, но есть не хотелось. Мама стала что-то рассказывать, причем не с начала, а с середины.
- …у этой подруги хранились магниты. Ей позвонил сын и попросил продать один магнит знакомому. Подруга, а ей уже больше семидесяти, взяла коробку и отправилась на встречу. Вдвоем они долго отдирали слишком крепко сцепившиеся магниты. Кое-как удалось выдернуть один. Старушенция получила деньги и отправилась в школу за внуком. В вестибюле ее подозвал охранник. Но как только старушка приблизилась, магниты в кармане потащили ее к металлической обшивке. Она навалилась на стол, сдвинув его с места, и распласталась на столешнице. Охранник, ничего не понимая, начал требовать, чтобы старуха немедленно уходила. Он считал, что она пьяна. Но это из-за магнитов, которые она таскала с собой…
- Каких магнитов? – спросил я.
Мама перестала улыбаться.
- Я же объяснила: магниты для электросчетчиков. Ты разве не помнишь?
Я помотал головой.
- Магнит прикрепляется к счетчику и не позволяет отсчитывать расход энергии. Как будто никто не живет. Почему ты не ешь?
Мама ткнула ложкой в мои губы.
- Открой рот.
Я резко поднялся и поставил тарелку в раковину. Взгляд уперся в затычку от засоров, торчащую из слива. Желтоватую пластмассу почти целиком скрывали длинные темные волосы.
- Ты что, не голоден?
- Нет.
В гостиной никого не оказалось. Я заглянул в спальню - тоже пусто.
- Где же отец? – спросил я маму, не отстававшую ни на шаг.
- Отец? – она как будто вздрогнула, широко раскрыв глаза. – Его уже увезли… В морге… В понедельник будет вскрытие, определят причину смерти. Здесь он умер. - Мама показала на свою кровать. – Ты останешься на ночь?
Я молча смотрел на кровать. Значит, здесь отец и умер. Зачем он лег на кровать матери? Всегда лежал в гостиной на диване, в спальню заходил лишь изредка. Это и не спальня даже, скорее комната матери. Но отец пришел и лег на ее кровать, словно почувствовал приближение… И не ошибся… Но в чем преимущество смерти в чужой постели? Почему нельзя было умереть на диване в гостиной?
- Ты останешься на ночь? – снова спросила мама.
Я оторвался от кровати.
- Что?
- Ты у нас собираешься ночевать?
- Да нет… - замялся я. - Зачем?
- Я хотела поговорить… - начала мама. – Нужно ведь что-то делать. Подготовиться к похоронам. Съездить на кладбище, в морг, обзвонить родственников…
- Да, - сказал я и лег.
Мать схватила меня за руку, попыталась стащить с кровати.
- Не надо, нельзя сюда ложиться… Я постелю в другой комнате.
Я не сдвинулся с места и мама, подергав мою руку, ушла, оставив меня в темной комнате. Стоило на секунду закрыть глаза, как я провалился…
Я лежал на откидной полке, торчащей из стены. Вся стена была утыкана такими полками. Десятки в высоту, сотни в ширину. Пространство перед стеной освещалось мощными прожекторами. Я посмотрел вниз. Высоко.
Я поднялся на четвереньки, увидел лестницу между вертикальными рядами полок. До нее еще нужно дотянуться. Тело сковал страх. Вдруг я упаду?..
Некто забрался по соседней лестнице и устроился на полке чуть ниже моей. Медленные, но уверенные движения. Словно человек проделывал это не в первый раз.
Но перелезть с полки на лестницу сложнее, чем с лестницы на полку. И все равно придется попробовать. Я осторожно приблизился к краю, с трудом дотянулся ногой до лестницы. Что дальше? Нет, так ничего не получится. Развернуться не удалось: слишком узкая полка. Пришлось пройтись на четвереньках к другому краю.
Дотянуться рукой оказалось сложнее, чем ногой. Однако теперь я смог схватиться и, оттолкнувшись от полки, перепрыгнуть на лестницу.
Я бросил взгляд вниз и в сторону. Длинные диагонали полок. Большая часть занята спящими людьми, но попадаются и пустые, к которым уже ползут. Вот и мою лежанку занял изможденный человек, поднявшийся по соседней лестнице. А ведь прошло не больше десяти секунд.
Я оторвал ногу с балки и потянулся вниз. Слишком большое расстояние, но я все-таки дотянулся. Затем второй ногой. То же самое руками. И я на сорок сантиметров ниже. Еще сорок таких операций и я спрыгну на землю. Только бы хватило сил.
Вдруг я услышал
сверху приближающийся крик.
Откинул голову.
Прошло несколько мгновений…
или несколько секунд,
прежде чем я распознал,
что на меня падает
человек,
сорвавшийся с лестницы
где-то еще выше,
чем висел я.
**
Меня разбудили голоса в соседней комнате. Пару минут я оставался в кровати, но голоса, теперь перешедшие в крики, не затихали. Пришлось подняться.
В ослепительной после темноты гостиной я увидел накрытый стол, родителей, брата и нескольких гостей. Мама вскочила и нетерпеливыми тычками подвела меня к свободному стулу.
- Мы все тебя ждем. Что ты будешь есть?
Я пробежал глазами по блюдам.
- Винегрет.
Мама подняла массивную салатницу и, поднеся к тарелке, попыталась перевалить ложкой часть винегрета через край, но переборщила и вывалила едва не половину. Винегрет заполнил всю тарелку и еще немного места за ее пределами.
- Да как же ты накладываешь, - взвился отец. – Ты что, первый раз этим занимаешься? Нужно было взять тарелку и аккуратно положить ложкой, а не вываливать из бадьи. Зачем, кстати, ты наделала столько винегрета? Его никто не ест.
Мама выскочила из гостиной и через пару секунд вернулась с металлической лопаткой для переворачивания котлет и стала перекладывать ею винегрет обратно в салатницу. Только сейчас я заметил, что это была не салатница, а супница.
- Ну что ты делаешь? - не унимался отец. – Ты бы еще дуршлаг взяла. Возьми салфетку… - Взгляд отца заметался по столу. – Где салфетки?
Не обращая внимания на копошение матери, я принялся за винегрет.
- Найди салфетку и перекладывай, что рассыпала, в пустую тарелку. Не обратно в салатницу - в тарелку, которую унесешь потом на кухню и спрячешь, чтобы никто не нашел. Брось ты эту лопатку, возьми салфетку. Где вазочка с салфетками? Почему ты никогда не ставишь ее на стол?
- Да принесу я твои салфетки, успокойся, - вырвалось у матери.
Она стремительно покинула комнату. Спустя минуту вернулась, как и ожидалось, без салфеток, но с маленьким белым полотенцем.
- Ты нашла салфетки? – продолжил отец. – Нет? Где же они? Ты хоть представляешь, где они могут лежать? Куда их засунули? Ты покупала вообще салфетки? Я просил купить, когда ты собиралась в магазин…
- Да нет у меня никаких салфеток. Можешь сам поискать. Нет салфеток.
- Куда же они делись?
Отец вскочил с дивана, на котором полулежал, держа перед собой тарелку с едой. Выбежал, задев стол, из комнаты. Внезапно стало так тихо, что я даже подавился. Долго не мог прокашляться, а когда наконец пришел в себя, мама кивнула в сторону брата.
- Вот, Андрей пришел.
Брат сидел напротив, смущенно улыбаясь. Пространство между кончиком носа и верхней губой покраснело и шелушилось из-за сильного насморка. Андрей достал носовой платок и громко высморкался.
- Когда ты пришел? – спросил я.
- Да я и не уходил, - удивился Андрей. - Я болею, сижу дома.
Я вопросительно посмотрел на маму, но она занималась уже чем-то другим, не обращая на нас внимания. Брат принялся рассказывать о покупке гантелей. Я слушал невнимательно и уловил лишь, что пока обзавестись гантелями ему не удалось.
- Почему? – поинтересовался я.
Брат пожал печами и отвернулся, словно утратив интерес. Но через секунду повернулся. Снаряды неоправданно дорогие, пояснил Андрей. Он долго объезжал магазины, прежде чем нашел самые дешевые. Однако придется оплатить доставку, поэтому Андрей предложил соседу тоже купить гантели в том магазине. Стоимость доставки они поделят на двоих. Молодые люди обо всем договорились, но в последний момент у соседа не оказалось денег.
- К тому же, - добавил Андрей, - отец умер. Не до гантелей сейчас.
- А ты не помнишь?.. – начал было я, но смутился и не закончил фразу.
- Что? – вяло уточнил брат.
- Да так… ничего.
Поздним осенним вечером, возвращаясь домой, я встретился с отцом. В темноте моросил противный дождь, под ногами шелестели опавшие листья. Отец сошел с асфальтированной дорожки и искал что-то между деревьев. Я заметил его по лучу фонарика, рыскающему по земле.
Не хотелось подходить, поэтому я ускорил шаг в надежде проскочить незамеченным. И вроде бы мне удалось, лишь в последний момент я услышал свое имя. Обернулся и сразу прикрыл глаза - отец светил прямо в лицо.
- Неплохо, да? – спросил он.
Я промолчал.
- Почему не отвечаешь?
- Что неплохо?
- Неплохой фонарь…
Отец нашел его в листве. Направлялся в магазин и вдруг заметил блеск. Оказалось, фонарик, причем работающий. Отец пришел в такое возбуждение, что, забыв про покупки, остался искать другие вещи, которые могли здесь валяться. Но, увы, ничего больше не нашел.
- Так что ты хотел сказать? – снова спросил брат. – Ты начал: «помнишь…» и остановился.
Я молчал. Вмешалась мама.
- Зачем ты так поступаешь? Расскажи то, что начал.
Она сидела в кресле и вращала диск телефона. Даже не сняв трубку, от нечего делать.
- Ты сломаешь телефон, - заметил брат.
- Ему давно следовало сломаться. Пора сменить допотопную рухлядь на нормальный аппарат.
- Но пока у нас нет другого телефона, может быть, ты не будешь ломать?
- А он никогда и не появится, пока работает старый.
Мама не поддалась на уговоры Андрея и он перекинулся на меня.
- Так что ты хотел рассказать?
Отец убрал фонарь, взял меня под руку и повел куда-то.
- Ты сейчас еще не в том возрасте, чтобы понять, - начал он, - но все-таки…
Отец замолчал, наверно, собираясь с мыслями.
- В молодости я каждый день занимался физкультурой. Делал упражнения, поддерживая форму. У меня была гиря, гантели, эспандер… Но в какой-то момент прекратил. Стало не хватать времени, потом пропало желание. Через год я заметил, как изменились телесные ощущения. После работы появилось чувство усталости. А ведь я не совершал почти никаких физических усилий: посидел за столом, прошелся по кабинету, забрался в автобус… И все же этого хватало, чтобы вечером чувствовать себя обессиленным. Я добирался до дома, грезя креслом или кроватью. Стал воспринимать свою комнату как… не знаю… как нечто уникальное. Единственное место, где я смогу отдохнуть, набраться сил. Раньше слово «уют» не несло никакого смысла, теперь же я только и думал о возвращении в свою комнатушку. Со временем мое состояние усугубилось. Я стал уставать еще быстрее и вспоминал про комнату уже в середине дня. Несколько раз уходил с работы, сказавшись больным. Но долго так продолжаться не могло, нужно было что-то менять. И я решил возобновить тренировки. Достал с антресолей гирю, гантели, эспандер и стал каждое утро упражняться. Меньше чем через месяц самочувствие улучшилось, теперь я отправлялся на работу и возвращался бодрым. Сковывающая усталость осталась в прошлом… Но вместе с усталостью исчезло ощущение уюта, которым я грезил по возвращении домой. Я тосковал по простым удовольствиям, вроде отдыха в кресле, вечернего расслабления. Об этом пришлось забыть, потому что возвращаться к болезненной слабости, от которой я только что избавился, было бы нелепо. А вне анемичного состояния я не видел в отдыхе ничего притягательного.
Отец закончил.
- А помнишь, - начал я, - однажды, когда я учился в школе, ты никак не мог найти газетную вырезку, нужную для работы, и устроил скандал?
Отец мотнул головой, даже не взглянув на меня.
- Ты дождался возвращения мамы с работы и минут двадцать с ней ругался, считая, что это она убрала вырезку.
Отец нахмурил брови.
- В какой-то момент ты не выдержал и заявил, что перевернешь весь дом, но найдешь вырезку. И, в самом деле, начал планомерно обыскивать гостиную, заглядывая во все углы, ящички, ниши, вытаскивая, если нужно, хранящиеся вещи. От гостиной перешел к прихожей, затем в мою комнату. Я вспомнил про две бутылки алкоголя, которые спрятал в бельевом отделении под кроватью. Бутылки всплыли в памяти, пока ты еще шуровал в гостиной, я не думал, что поиски перекинуться в мою комнату. Когда же ты с бордовым от возбуждения лицом оказался у меня, было уже поздно перепрятывать алкоголь. Ты сказал, чтобы я убирался или не путался под ногами. Я остался сидеть за компьютером. И ждал, когда ты выйдешь из комнаты, чтобы вытащить бутылки. В тот день я не застелил постель, поэтому ящик для белья был пуст, бутылки просто лежали на дне. Их сразу бы заметили, стоило только заглянуть. Ты обыскал книжный шкаф, письменный стол со всеми ящичками, даже порылся в моей одежде на стуле и добрался наконец до кровати. Уже была снята подушка, прикрывающая дверцу отделения, когда тебя позвала мама. Ты не желал прерываться, но мама продолжала выкрикивать твое имя, поэтому ты вынужден был пойти в гостиную. Я бросился к кровати, достал бутылки и спрятал на полке за книгами. В это время мама передала тебе газетную вырезку. Она нашла ее в папке с твоими бумагами, в которую ты даже не заглядывал. Поиски прекратились, все вздохнули с облегчением.
***
- Не понимаю, к чему все это, - проворчал отец. - Какое отношение твой случай имеет к моему?
- Я тоже не поняла, - сказала мама, отложив телефон.
Вмешался кто-то из гостей:
- Почему во время обеда первое блюдо, что-нибудь вроде супа, предшествует второму? А второе – десерту с чаем или компотом? Почему так происходит?
- Или вот загадка, - начал второй гость. – Летела стая птиц. Совсем небольшая. Сколько их и что за птицы?
В разговор вмешался третий гость:
- А помните, как Валерка перелез через ограждение в шведское посольство и потребовал политического убежища?
Мама с опаской взглянула на нас с братом.
- Да пусть слушают, - попытались ее успокоить. – Пусть знают, что их отец не всегда был взрослым сухарем, что он часто веселился.
- Или другой случай. Валерка тогда преподавал обществознание и постоянно ругался с учителем истории. Они схлестнулись в споре на каком-то уроке и подрались прямо в классе. Некоторые родители даже хотели написать в министерство, но их отговорили.
- Нет, - воскликнула мама, - не хочу, чтобы они слушали.
И, схватив нас за руки, вывела из гостиной.
- Ваш отец был хорошим человеком, - прошептала мама, закрывшись в соседней комнате. – Серьезным, заботливым и надежным. Он был хорошим отцом и мужем.
Вошел один из гостей… точнее, гостья.
- Еще не началось? – спросила она.
Я не ответил.
- Извините, - жеманно шепнула женщина.
С виду не старше тридцати лет: миниатюрная, спортивная и со вкусом одетая.
- Мы учились с Валерой на одном курсе. Я знаю, сейчас неподходящий момент, но Валера запомнился мне веселым человеком, поэтому…
Оживление родственников, ждущих, когда им разрешат проститься с покойным, не позволило закончить.
- Я старший сын… Вадим, – представился я.
- Я догадалась. Как увидела вас… словно вернулась на тридцать лет назад. Да это же Валерка, подумала я. Вы чертовски похожи… Но ведь есть и второй сын, правильно?
- Он там, - я махнул рукой в сторону родственников.
- Вам сейчас нелегко. Трудно терять близких людей, особенно так рано.
Она сжала мою руку и, не отпуская, продолжила.
- Пожалуйста, представьте мне родственников.
Я заметался взглядом по толпе, не зная, с кого начать.
- Где ваша мама?.. А, я вижу, да. А где бабушка, мать Валеры?
Словно из ниоткуда появилась бабушка. Ее вел под руку молодой человек, в котором я едва узнал двоюродного брата, скорее даже не узнал, а догадался. За ними следовала сестра отца.
Старушенция передвигалась с огромным трудом. Не меньше двух минут прошло, прежде чем они одолели крохотный коридорчик и добрались до стула, на который ее сразу усадили. Родственники устремились к старой женщине, облепили со всех сторон, но та не понимала даже, где находится, и вряд ли кого-нибудь узнавала.
- Как это тяжело - пережить сына, - услышал я за спиной.
- Это ваша бабушка? – спросила однокурсница отца.
Я кивнул и посмотрел вниз. По руке женщины, которой она все еще сжимала мою, можно было догадаться об ее настоящем возрасте.
- Так идите к ней, что же вы ждете.
Пришлось приложить усилие, чтобы высвободить руку: женщина не посчитала нужным хотя бы ослабить хватку.
Я протиснулся через родственников и оказался перед старушенцией. Лицо с кривящимися в полуулыбке губами искромсали морщины. Несколько лет назад, когда мы виделись в последний раз, морщины были не такими глубокими.
- Ужасно… - раздалось за спиной. – Ужасно умереть после сына.
Я поздоровался. Старуха медленно повернула голову, несколько секунд всматривалась в мое лицо, не узнавая.
- Это Вадим, - подсказала сестра отца. – Вадим.
- Ах, Вадим, - лицо преобразилось осторожной радостью. – Это ты? Как ты поживешь?
- Нормально.
- Чем ты сейчас занимаешься? Говорят, у тебя маленькое издательство.
- Да, - подтвердил я и быстро описал, чем занимался последние пару лет.
Незнакомый родственник привлек старушенцию громким приветствием. Она повернула голову, забыв обо мне, и я отошел. Не прошло и пяти секунд, как рядом снова оказалась однокурсница отца.
- Что вам сказала бабушка? – спросила она.
- Практически ничего.
- Смерть сына, наверно, ее шокировала. Она сильно расстроена?
- Не заметил, - сказал я.
- Но вы ей что-то рассказывали… - не унималась собеседница, беря меня под руку.
К счастью, ей не удалось продолжить разговор: объявили, что гроб в соседнем помещении и желающие могут проститься с покойным. Крикливая дама из числа родственников потребовала, чтобы первыми шли сыновья, так принято.
- Крепитесь, - кто-то потеребил меня за плечо.
В торжественном полумраке я разглядел гроб. Похоронные работники шепнули, как лучше проститься с покойным, что именно для этого сделать.
Я поразился, увидев труп, одновременно похожий и непохожий на отца. Отец словно уменьшился в размерах, превратился в нарядную куклу. Что-то отталкивающе неживое сквозило в его лице. И при этом, напротив, притягательное. Безусловная симпатия… чувство, которое я редко испытывал к живому отцу.
Мы с братом обошли гроб, постояли в изголовье, рассматривая лицо. Родственники топтались поблизости, но, стоило нам отойти чуть в сторону, устремились к телу. Многие с цветами, которые аккуратно клали в гроб.
Мама расплакалась, несколько раз поцеловала отца, рука автоматически потянулась к уху покойного.
- Он любил, чтобы я чесала ему за ухом, - объяснила мама.
Никто больше не целовал труп. Мама отошла, только когда привели бабушку. Старушенция медленно приблизилась к изголовью, облокотилась о стенку гроба. Лицо исказила гримаса отчаяния. Она не плакала, не произносила никаких слов. Я заметил только, как старая женщина беззвучно шевелила губами.
- Тяжело терять сына, - услышал я за спиной. – Самое трудное испытание для матери – пережить ребенка.
Словно кто-то мрачно потешался надо мной, навязчиво повторяя на разный манер плоскую премудрость. Я даже обернулся, но позади стояли только родственники со скорбными физиономиями. Вряд ли кто-нибудь из них…
Вдруг в зале зажегся яркий свет. Присутствующие стали озираться, растерянно хлопая глазами. Похоронный работник извинился и заверил, что свет сейчас же выключат для продолжения церемонии.
Через полминуты зал снова погрузился в полумрак, родственники почувствовали себя комфортнее.
- Безобразие, - шепнула мне однокурсница отца. – Как вы думаете, они специально включили свет?
- Прошу прощения, - сказал я и стремительно покинул помещение.
*V
Родственники сели в автобус и отправились на кладбище. В проход между креслами поставили гроб, пассажиры поджали ноги, чтобы не касаться его. Как только автобус тронулся с места, все разом заговорили. Я не хотел слушать их болтовню и попытался отвлечься.
Проехали мимо типографии, с которой работает мое издательство. Я представил, как прошу водителя свернуть во двор и немного подождать, пока родственники погрузят упаковки с новой книгой. Свободного места в салоне нет, поэтому приходится класть книги прямо на гроб. А на обратном пути, когда освобождается место (гроб остается на кладбище), я прошу водителя заехать в Икею, она как раз недалеко. Чтобы купить пару стеллажей, в которых давно нуждаюсь, но все не подворачивалось случая.
В салоне было довольно прохладно. Я пробежал взглядом по лицам пассажиров - на холод никто не обращал внимания. Все увлеченно слушали историю, которую рассказывала мама.
Речь шла о соседке по подъезду. Дамочка разводила пекинесов. Я ее помнил: когда жил с родителями, соседка вечно торчала у подъезда со своими породистыми уродами. Мама с собачницей дружила. У дамочки было три самки и несколько самцов. Самки рожали два раза в год, что для них часто, поэтому некоторые соседи ругали собачницу за жадность: бедные пекинесы выглядели несчастными. Но за каждого щенка соседка выручала по четыреста долларов, поэтому простаивать самки не имели права. Однажды родился черный пекинес. Покупатели не захотели платить полную цену, предложили за бракованного щенка триста долларов. Собачница уперлась и не скинула ни копейки, за что вскоре поплатилась. Черный пекинес, оказавшийся самцом, принялся портить популяцию. Потомство постепенно чернело, пока обычные рыжие щенки не стали редкостью. Затем пекинесы и вовсе вышли из моды. Потенциальные покупатели отказывались даже смотреть на собак, будь они черные или рыжие. Дамочка пристрастилась к спиртному и наружу полезла темная сторона ее характера. Собачнице доставляло удовольствие вредить людям. Она и раньше этим занималась, но ловко заметала следы. В нетрезвом виде уделять внимание конспирации не удавалось. В подъезде разбрызгали перцовый газ. В тот раз виновника не нашли, но кто-то заметил, что на протяжении нескольких часов собачница таращилась в окно, с интересом наблюдая за пострадавшими. Позже к перцовому газу она не возвращалась, стала разливать масло в лифте. Многие испытывали из-за этого неудобства. Собачница невзлюбила мужчину, жившего этажом ниже со своей мамой и маленькой собачкой. Мужчина обычно не брал ключи, а звонил в дверь. Спивающаяся соседка прикрепила к звонку иголку, о которую тот поранил палец. К тому времени все уже знали о выходках собачницы, мужчине не составило труда определить обидчика. Однако настырная тетка не оставила его в покое. Выждав момент, когда мать с сыном покинули квартиру, она ринулась к ним и вставила в звонок спичку. На протяжении несколько часов звонок гудел, изводя собачку, остервенело лающую все это время. В приступе хвастовства соседка поведала одну историю моей матери. У школы рядом с домом держали козу. Обычно она стояла привязанная к столбу и щипала траву. Собачница перерезала веревку. Коза устремилась на свободу, но сразу угодила под колеса машины. Как-то муж собачницы, огромных размеров таксист, вернулся домой пьяный с пневматическим ружьем. Весь вечер супруги провели у окна, паля по выгуливаемым собакам. На следующий день таксист протрезвел, ему было неловко перед соседями и их животными. Но не собачнице, которая чувствовала себя превосходно. Затем ее судили. Правда, не за стрельбу из пневматического ружья. Сосед увидел, как собачница сбросила из окна глубокую тарелку на крышу иномарки. Он вызвал полицию. В течение четырех месяцев суд разбирался в инциденте и приговорил стервозную пьяницу к возмещению ущерба. Некоторое время после суда дамочка приходила в себя, а затем окончательно распоясалась и стала нападать на мужа. Она изводила его колкими замечаниями и шумными скандалами с поломанной мебелью и рукоприкладством. Измученный таксист, не выдержав, сдал супругу в психиатрическую больницу. Пациентку лечили, привязывая к кровати. После ее отпустили домой. У собачницы не осталось ни пекинесов, ни мужа, который покинул ее вместе с такси. Все свое время она проводила на кухне с бутылкой алкоголя. Лишь изредка выбираясь на крыльцо подъезда поболтать с соседями. Приятелей немного, но здесь уже ничего не поделать. Собачница рассказывает, как скучает по щенкам за четыреста долларов. Хорошие были щенки.
- Странная история… Вы что, спите?
Кто-то потеребил меня за плечо. Я повернул голову - рядом сидела однокурсница отца. Я и не заметил, как она подобралась.
- Невразумительный конец, - заявила однокурсница.
- На самом деле все закончилось тем, что моя мама, не выдержав вида опустившейся подруги, сбросила ей на голову ту самую тарелку, которой когда-то покорежили иномарку. Такая развязка вам нравится?
Женщина рассмеялась.
- Пусть уж останется все как есть, - сказала она. - Высокого полета была тетка, с ней по-простому не получится.
Автобус остановился, автоматическая дверь поползла в сторону. Родственники вылезли на кладбище и приступили к дележу венков и букетов. Кладбищенские работники водрузили гроб на тележку. Несколько человек с венками встали перед гробом, намеренные возглавить процессию. Кто-то пытался отправить вперед и нас с братом, но осведомленная дама заявила, что сыновья должны следовать за гробом.
Колонна двинулась к могиле. Кладбищенские бедолаги с трудом передвигали тележку: колеса утопали в снегу и крутились вхолостую. Тележку с гробом приходилось нести на руках.
- Может быть, вам помочь? – поинтересовалась у работников мама, уже смотря на меня с братом.
Вмешалась знающая дама.
- Нельзя, нельзя, - взволнованно заверещала она. – Сыновья не должны ничего нести.
Авангард процессии ушел далеко вперед, никто не оглядывался и не видел, что мы почти не двигаемся с места. Хотя определенное продвижение все же имело место и спустя некоторое время мы добрались до могилы.
Родственники окружили гроб с открытой крышкой, началось последнее прощание. Мама теребила труп отца за ухо, остальные обкладывали покойника цветами. Кто-то подобрался ко мне сзади и, положив руку на плечо, начал торжественно декларировать:
- Ушел прекрасный человек: муж, отец, сын, друг…
Слушать эту патетическую белиберду не было никого желания. Я отвлекся, лишь изредка замечая, как оратор похлопывает меня по плечу.
Речь окончилась. Родственники вспомнили, что в гроб нужно кинуть мелочь, чтобы покойный откупился от злых духов, и принялись вытряхивать монетки из кошельков.
- Деньги нужно сунуть покойнику в рот, - сообщила осведомленная дама и попыталась приблизиться к изголовью, но ее остановили.
- Это уже слишком, - заявили остальные. – Мы не язычники.
Дама швырнула несколько монет в гроб. Вспомнили нечто еще более важное.
- Ноги… Проверьте, связаны ли ноги.
Родственники приоткрыли вторую половину крышки и удостоверились, что ноги не связаны.
Подошел бригадир узнать, все ли попрощались. Никто не ответил, тогда бригадир сказал, чтобы забирали цветы. Кто-то поинтересовался, почему нельзя оставить цветы в гробу, куда их клали уже во второй раз.
-Сгниют, - пояснил бригадир.
Работники приколотили крышку и понесли гроб к свежей яме. Внезапно раздался вопль. Я повернулся и увидел, что кричит мама. Что-то нечленораздельное. Родственники попытались привести ее в чувства, окружив кольцом. Мама скрылась за стеной разноцветного меха.
Через несколько секунд кольцо распалось. Выяснилась причина инцидента: яму вырыли на чужой могиле. Кладбищенские работники затравленно смотрели на родственников, их бригадир убежал в офис что-то выяснить.
- Невероятно, - шепнула однокурсница отца, оказавшись сбоку от меня. – Не похороны, а бездарный балаган. То свет во время прощания включат, то могилу не там…
Внезапное просветление пространства, словно мощная вспышка с небес. Кладбище утонуло в ослепляющем свете. Не видно было ни гроба, ни могил, ни людей – сплошное белое полотно. На несколько секунд все поглотила пустота.
Но вскоре окружающее стало медленно проступать темными пятнами – мир возвращался. Я разглядел врачебный кабинет, по всей видимости, стоматолога. Женщина в белом халате и зеленом респираторе стояла рядом с креслом, в котором полулежал отец.
Рот отца был распахнут, полость освещена лампой. Доктор делала уколы в десну и язык.
- И последний, - заверила она. - Голова не кружится?
Отец издал звук, означающий, что все в порядке.
- Хорошо. Скоро начнем.
Стоматолог сняла перчатки, респиратор и вышла из кабинета. Пациент остался один. Вернее, со старушенцией, отвечающей на телефонные звонки, регистрирующей посетителей и выписывающей квитанции.
Глаза слепило лампой. Отец отвел взгляд и недолго рассматривал фотографию на стене. Целующиеся дети: европеоидная девочка и негроидный мальчик. На девочке аккуратное розовое платье, на мальчике широкие джинсы, безразмерная футболка и кепка козырьком набок. Стеснительная архаика и вопящая современность.
Окно занавешивали жалюзи с неплотно сомкнутыми пластинами. Ничего, кроме веток деревьев и затянутого неба, отец не увидел. С другой стороны под потолком висел выключенный телевизор. Шкаф-витрина с пустыми полками и приборы неизвестного предназначения.
Когда же вернется доктор, недоумевал отец. Сколько ее уже нет? Минут пять, десять? Может быть, спросить у секретарши?..
Отец уставился на свои ноги. Вспомнил, что перед посещением стоматолога собирался почистить брюки влажной щеткой, но забыл. Спереди они неплохо выглядели, но вот сзади… Сзади он их не видел. Полупрозрачные синие бахилы немного сползли с ботинок. Отцу захотелось их поправить…
Он все-таки решил спросить, когда вернется доктор. Немного приподнялся на локтях и обнаружил, что язык онемел. Удалось издать лишь тихий невнятный звук. Ладно, решил отец, он подождет еще.
Вспомнил, как лечил зубы раньше. Нелепое положение: лежишь в кресле, а врач часами копается у тебя во рту. Из уголка рта торчит слюноотсасывающая трубка. В глаза бьет лампа. Доктор задает вопросы, на которые отвечаешь мычанием.
С наибольшим неприятием реагировал язык. Он вдруг оживал, начинал действовать независимо от тела и – главное - от воли отца.
Язык лез к больному зубу, когда делать это категорически запрещалось. Полость рта подготавливали к операции, высушивали. Язык норовил вмешаться. Он стремился к объекту манипуляций даже во время работы бормашины. Доктор делала отцу замечания, придерживала язык свободной рукой, затем понимала, что тот неподвластен хозяину и начинала ругаться с языком, забыв про отца.
*****
Я разглядывал спагетти. Они лежали на краю кухонного стола – семь запакованных пачек и еще столько же вскрытых, разной степени наполненности.
- Андрей достал из шкафа, - объяснила мама. - Заметил, что макароны скапливаются в дальнем углу, мы о них забываем и покупаем новые. Видишь, сколько уже. Часть мы на этой неделе съели. Теперь решили держать макароны на столе, чтобы не покупать больше необходимого.
Брат показался в дверном проеме с застывшей улыбкой на лице. Отец сполз с кресла, запутался в проводах и чуть не свалился, задев плечом металлическую конструкцию. Он все же поднялся с кресла. Ноги плохо слушались. Отец готов был снова сесть, но взял себя в руки: стоматолог отсутствовала уже больше часа.
С трудом поковылял к выходу. Старушенции не оказалось. Отец специально вплотную приблизился к стойке: вдруг, старуха на четвереньках ищет что-нибудь на полу. Но нет – он остался один.
Отец испугался, что его заперли. Толкнул дверь, которая немедленно отворилась, выпустив пациента в холл. Здесь тоже никого не оказалось. Ни одного человека.
Отец медленно двинулся вдоль коридора к металлической двери со звонком. Дверь оказалась закрытой. Он нажал кнопку, услышал приглушенный сигнал, но дверь так и не открылась. Ни через минуту, ни через пять минут.
Отец двинулся обратно, прошел мимо кабинета стоматолога и вскоре уперся в другую металлическую дверь со звонком, тоже закрытую. Нажал кнопку и все повторилось в точности, как десять минут назад.
Он вернулся к кабинету. Возможно, доктор уже внутри… Дернул за ручку. Во время его отсутствия кто-то запер и эту дверь. Отец дернул еще раз, как можно сильнее. Без толку.
Стал вспоминать, как попал в клинику. В коридоре имелось всего три двери: две металлические со звонками и дверь в кабинет. Даже окон не было.
- Что же делать? – прошептал отец, теряя самообладание.
Происходящее все сильнее напоминало глупый розыгрыш. Или сновидение. Да, сновидение, вцепился отец за всплывшую аналогию. Сон… Кошмарный сон.
Держаться на ногах становилось все сложнее. Прислонившись спиной к стене, пациент сполз на пол.
- Кошмарный сон.
Он заметил, что вместо слов изо рта вываливается невнятная белиберда. И еще маленькие белые шарики, которые с неприятным шуршанием укатываются по полу.
Но куда они укатываются, подумал отец.
В коридоре выключился свет.
В кромешной темноте пациент пытался понять, чувствует ли он свое тело…
Похоже, не чувствует…
Это из-за уколов в десну и язык.
Примирившись со своим новым положением, отец уснул.
- Однажды папа приготовил нам безе, – сказал Андрей.
Присутствующие оторвали глаза от тарелок.
- Ты помнишь, Вадим? – обратился ко мне брат.
Я мотнул головой. Не хотелось рассказывать вместо него. Но я прекрасно помнил эту историю.
Мы тогда влачили существование на грани нищеты. Мама получала копейки, на которые семья из четырех человек кое-как сводила концы с концами. Отец сидел дома. Иногда он выбирался по делам - устраиваться на работу. Всегда неудачно.
В тот день отец вернулся пьяный. Устроился ли он на работу, спросили мы с братом. Он долго молчал, сидя на трельяже, который стоял у нас в прихожей. Наконец выдавил:
- Нет.
Разочарованные, мы ушли в свою комнату. Через полчаса отец зашел к нам и сказал, что приготовит кое-что вкусное. Поверить в это было сложно - отец никогда не готовил ничего вкуснее макаронных изделий – но мы заинтересовались.
Прежде, чем уйти, отец рассказал про свое блюдо, которое долго вынашивал в голове. Нечто невообразимое: воздушное легкое лакомство, тающее на языке, которое нам вряд ли доводилось пробовать, разве что в раннем детстве.
- Пирожное называется безе, - торжественно сообщил отец.
Оказывается, он когда-то готовил его, еще в студенчестве, и хорошо помнит рецепт. Рецепт очень простой, все ингредиенты имеются. Буквально через пару минут отец вернется с полной тарелкой лакомства.
Он оставил дверь полуоткрытой. Через зеркало трельяжа мы видели, как отец суетится на кухне, но чем именно он занимается, понять не удалось. Минут через пятнадцать отец забрал из прихожей бесплатную газету, которую мы подкладывали под уличную обувь.
А еще через какое-то время принес безе. Это были коричневые кучки, прилипшие к газетному листу, который отец положил между пирожными и противнем. Мы с трудом разгрызали сухую субстанцию, выплевывая кусочки бумаги.
- Ну как? – поинтересовался повар.
Мы догадывались, что все это можно было приготовить аккуратнее. По крайней мере, не на газете, высунутой из-под грязных ботинок. Но то, что получилось, казалось вкуснее осточертевшего печенья, которое нам давали последнюю неделю.
- Вкусно, - сказали мы.
Мы оставили пару коричневых кучек маме, чтобы она попробовала, когда вернется с работы. Но мама отказалась от угощения.
По окончании похорон за мной увязалась однокурсница отца. Она постоянно норовила взять меня под руку и рассказывала забавные случаи с отцом. После третьей истории я перестал обращать внимание на ее болтовню.
Мы приехали на центральный почтамт, чтобы отправить бандероль. Зашли в просторный зал с четырьмя окошками. Очереди как таковой не было: дюжина посетителей сбилась в кучу, когда кто-нибудь из операторов освобождался, из толпы выделялся один и устремлялся к окошку.
Я спросил, кто последний.
- Там, - три человека махнули рукой в сторону столов.
За столами заполняли бланки и упаковывали посылки. Сидящие здесь были тоже включены в очередь и ждали возможности присоединиться к кучке у окошек.
- Кто последний?
Крупная женщина в коричневой шубе и шапке из того же меха подняла лицо.
- Я.
- Хорошо, хоть перчатки сняла, - шепнула подруга отца.
Я остался у столов, а моя спутница решила осмотреться и обнаружила еще один зал, в котором тоже отправляли бандероли, причем с гораздо меньшей очередью.
- Идемте, - она потянула меня за рукав. – Там тоже отправляют. Я уже заняла очередь.
Я с неохотой поплелся за ней, бросив взгляд на женщину в шубе. Та все еще заполняла бланки.
- Вот, - спутница легонько подтолкнула меня в спину. – За ней.
Перед ветхой старушкой, на которую показала однокурсница отца, стоял толстый мужчина. Он наклеивал марки, перекладывал письма из одной стопки в другую. Писем было не меньше сотни. Причем мужчина сразу ставил печати.
- Попал? – спросил он сам себя, разглядывая письмо. – Или не попал?
К нему присоединился еще один, помоложе. Тоже с огромной пачкой писем и печатью.
- Попал, как думаешь? – спросил первый.
- Задел, - ответил второй.
Толстяк попросил оператора выдать другую печать, чтобы исправить промашку. Но не выдержала пристроившаяся за мной старушенция. Она заверещала, когда же это закончится, ей только деньги отправить сыну, но она вынуждена ждать двух лентяев, которым нечем заняться, поэтому они третируют ее сотнями писем, марками, печатями...
Старуха больше не сдерживалась и орала во весь голос.
- Вокруг одни воры… Приятель сына залез в квартиру и вытащил все детали из компьютера… Даже марки – и те украли… У этих не воруют, а у меня постоянно… Обчищают как липку... Я так больше не могу… Дайте отправить деньги сыну… Я, коренная москвичка, должна иметь преимущество… Меня вообще без очереди положено пропускать… Я пенсионер… Ветеран войны…
Мужчины с письмами вяло огрызались, но это лишь раззадоривало старуху, которая разве что в спины их не толкала.
- Ладно, - сдалась оператор. – Идите сюда. Что у вас?
- Да деньги отправить сыну, - закричала старуха, расталкивая мужчин.
Хоть ее и пропустили, старуха продолжала орать, повторяя незатейливый репертуар про украденные внутренности компьютера, марки и коренных москвичей, имеющих преимущество.
Подруга отца сказала, что ей пора. Она с удовольствием составила бы мне компанию, но, увы, нет времени.
После ее ухода я вернулся в первый зал. Женщина в коричневой шубе топталась у окошек. Здесь тоже разгорелся скандал, но не такой шумный, как в соседнем зале. Я напомнил женщине, что занимал за ней и спросил, когда ее очередь.
- Как только освободится это или то окно.
У первого окошка стоял неопределенного возраста мужчина, от двадцати до сорока лет. Он подписывал и передавал оператору бланки. Неразбериха возникла из-за того, что за ним заняли очередь сразу три или четыре женщины. Теперь бедняга не мог вспомнить, кто к нему подходил.
- Я не отрицаю, - объяснял он, заикаясь, - подходили женщины. Но я их не запомнил. И в каком порядке они занимали очередь, тоже не помню.
Женщин вытеснили в конец очередь. Недолго повозмущавшись, они сцепились друг с другом. Подошел мой черед. Проворный старичок попытался влезть передо мной, но успеха не достиг. Кто-то схватил его сзади за пальто и вернул обратно.
- Что там у вас? – спросила оператор.
- Книжка.
- Книжка… - меланхолично повторила она. – Книжки отправляют в соседнем зале. Идите туда.
Очередь заволновалась, меня даже попытались отпихнуть. Наверно, все тот же проворный старикашка.
- Я уже отправлял бандероль с книгой в этом зале, - настаивал я.
Оператор нехотя стала проставлять штампы.
- Иногда отправляют отсюда, - согласилась она. – Но вообще… это не наша работа. У вас там точно книга?
Оператор залезла в пакет и ощупала картонную упаковку. Внутри лежала не книга, а набор пивных подставок, которые я собирался отправить отцу. К счастью, работница этого не заметила и не указала мне на какой-нибудь третий зал или вообще другой почтамт.
Спустя минуту-другую, заплатив почтовый сбор, я вышел на улицу.
V*
Мама спросила, снился ли мне отец после смерти.
- Один раз, - ответил я.
Я был в гостях. Все веселились, затем вышли покурить на лестницу. Я вернулся первым и оказался в квартире тети Люды, скончавшейся девять лет назад. Все происходило в единственной комнате, перегороженной массивным шкафом. Отец с тетей сидели за круглым столом с желтой скатертью. На улице стемнело, в помещении горел тусклый свет. Я видел родственников со спины. Они не двигались, даже не разговаривали, просто сидели. Прошло не больше нескольких секунд. Отворилась входная дверь, я вышел в прихожую встретить друзей. А когда вернулся в комнату, все изменилось. Отец с тетей исчезли вместе с круглым столом. Комната стала другой.
Мама внимательно выслушала меня и некоторое время молчала.
- Это очень важный сон, - наконец сказала она.
Оказывается, в завещании тетя Люда строго-настрого запретила отпевать себя после смерти. Чтобы священников не подпускали к ее телу на пешечный выстрел. Труп надлежало сжечь, а прах развеять. Тетя была материалистом, никогда не посещала церкви, не верила в бога и чудеса. Ее раздражала религиозная чепуха, в которой она не собиралась участвовать даже после смерти.
Таким же был и отец. И вот, в моем сновидении они встретились. Причем в комнате, где не было никого, кроме них. Тусклое освещение и нескончаемая тишина.
- Они получили то, что заслужили при жизни, - подвела итог мама. – Не верили ни во что, поэтому оказались после смерти в пустом поле.
Она начала цитировать Библию, и я вышел из комнаты. В прихожей незнакомая женщина подливала вишневый компот в миску кошки. Я вернулся в гостиную, мама декларировала религиозную чепуху в одиночестве.
- Кто это в прихожей? – спросил я.
Она подошла к двери.
- Так… одна знакомая.
Взяв за руку, мама подвела меня к вешалке и помогла надеть куртку.
- Ты сходил в туалет? – спросила она.
Незнакомая женщина суетилась у кошачьих мисок, не обращая на нас внимания.
- Где твои перчатки? У тебя они есть вообще или нужно купить?
Я поцеловал маму в щеку и вышел.
- Когда снова приедешь?
- Не знаю… На следующей неделе.
- Будь осторожен, переходя улицу, - услышал уже в лифте.
Я едва успел на встречу. Мы договорились с приятелем прогуляться по открывшемуся парку. Вышли из метро и отправились за бутылкой коньяка. Ближайший магазин перенесли на новое место, поэтому пришлось искать другой.
От Алексея разило перегаром, но когда я поинтересовался, пил ли он перед встречей, приятель замотал головой.
- Нет, нет.
Всегда такой сдержанный, обстоятельный, Алексей вел себя как нервный, уличенный в какой-то гадости подросток.
- Послушай… - возбужденно заговорил приятель. - Дай мне сказать… У меня умер отец. Я только с похорон…
- Так ты пил? – перебил я.
- Какое это имеет значение? Пил, не пил…
Мы прогуливались по парку, время от времени останавливаясь сделать по глотку коньяка. Спорили об облике моего крохотного издательства, к которому Алексей тоже имел отношение. Он утверждал, что следует отказаться от поведения скандалистов и перейти к серьезности. Я же настаивал на том, что не представляю издательство иначе, чем enfant terrible. В том болоте, в котором мы оказались среди всех этих писателей, издателей, литературных агентов, критиков, директоров книжных магазинов и прочей шушеры, нельзя становиться серьезными. Точнее, перенимать их серьезность. Но и в вышучивающихся клоунов превращаться не стоит. Нужно вырваться из болота этикета не затем, чтобы очутиться в новом болоте, а чтобы никогда больше не оказываться в вонючей вязкой трясине.
Алексей присел на лавку перед детской площадкой и достал бутылку. Место не особо подходящее: на площадке резвились десятки малышей, за которыми внимательно наблюдали родители. Вдобавок здесь проходила дорожка, постоянно занятая гуляющими.
- На похоронах я вдруг понял, что могу вести себя совершенно естественно, - заговорил приятель, осушив пластиковый стаканчик. - Я курил на виду у всех, прерывал разговор и уходил, если мне не хотелось его продолжать. Я встал из-за стола и уехал сразу после того, как наелся. Родственники восприняли это как проявление моего горя, хотя горя я вообще не чувствовал.
Алексей снова достал бутылку и, не предложив мне, допил коньяк из горлышка.
- Меня удивило, насколько тело в гробу не соответствует страданиям окружающих. Оно не вызвало у меня никаких эмоций. Тело не являлось моим отцом. Это было что-то неодушевленное, не отличающееся от кучки мусора. Отец перестал существовать, он исчез. Всякое горе, если оно и возникало, было по другому поводу.
Я сказал, что отойду на пару минут, и отправился искать туалет. А когда вернулся, Алексей лежал на обледенелом асфальте лицом вниз. Прохожие обходили тело, демонстративно не замечая или поглядывая с укоризной.
Приятель попытался подняться, но у него ничего не получилось. Пришлось взять его под руку и посадить на скамейку.
- Коньяк еще остался? – спросил Алексей.
- Нет, ты все выпил, - ответил я.
- Что?
- Ничего не осталось.
Алексей закрыл глаза и вскоре уснул. Я наблюдал за копошащимися на площадке детьми. Несколько ребят лет шести-восьми играли на сцене в странную игру, в правилах которой я так и не разобрался. Иногда они прерывались, чтобы отогнать девочек, которые норовили вмешаться, вторгнуться в пространство игры.
Приближалось время обеда, родители уводили детей домой. Скоро их почти не осталось. Из-за тишины проснулся Алексей. Еще раз поинтересовался, остался ли коньяк и мы отправились к метро.
- Интересно, что в романах девятнадцатого века, - заговорил Алексей, - герои начинают употреблять алкоголь в самом нежном возрасте. Например, Дэвид Копперфилд Диккенса уже в девять-десять лет спокойно попивал вино, эль, разные настойки... Причем наливали ему сами взрослые - респектабельные буржуа. Алкоголизма никто не боялся. Думаю, это связано с более серьезным, не инфантильным отношением к мужчине, ушедшем теперь в прошлое. Мужчина считался мужчиной уже ребенком. Даже в буржуазной среде.
Приятель предложил зайти в подвернувшийся магазинчик.
- Возьмем еще немного? – он с надеждой посмотрел на меня. - Чего-нибудь легкого. Вина, например.
Мы купили бутылку белого вина, которую открыли прямо в магазине.
- Тяжело без отца, - продолжил Алексей. – Кажется, я и не любил его никогда. Был уверен, что отцовская смерть ничего не изменит. Но нет… Странное ощущение бессилия… Опыт бессилия, которым давно следовало обзавестись. И вот, наконец, я получаю этот опыт. Мне навязывают его, насильно заталкивают в пасть столовыми ложками.
Алексей припал к бутылке и осушил ее наполовину. Только после этого продолжил.
- Сегодня приснился очень неприятный сон. Я еще долго лежал в кровати, пытаясь понять, как следовало поступить. Ощущение полного бессилия… отсутствия понимания между людьми. Я гулял с девушкой по центру Москвы, кажется, по Арбату. Темный вечер, но вокруг полно прохожих. Я залез в сумку и вытащил пачку пивных подставок, которые должен был отправить отцу. Проходящий мимо молодой человек заинтересовался подставками и задал несколько путаных вопросов. Мне показалось, он не понимает, что у меня в руках. Я принялся объяснять, но оказалось, что молодой человек прекрасно все понимает. Его интересовало, какое пиво я предпочитаю. Krusovice, сказал я. Собеседник кивнул, мы готовы были расстаться, когда он сказал, что Krusovice уже не то пиво, что было раньше. Я вяло согласился и зачем-то поинтересовался, какое пиво пьет он сам. Речь парня стала невразумительной и словообильной. Сбоку ко мне пристроился еще один прохожий, который начал задавать один вопрос за другим. Я не мог ни на чем сосредоточиться. В какой-то момент первый собеседник удалился и тут же появился третий. С обеих сторон меня атаковали странными репликами. Я сделал шаг назад и уперся в кого-то еще. Мне не позволили уйти. Моя спутница мелькнула метрах в десяти от нас. Около нее крутились два парня и тоже осыпали вопросами, на которые она не успевала отвечать. Никак не удавалось понять, что происходит, а происходило все стремительно. Молодые люди постоянно сменялись, их всегда было не меньше трех. Подталкивали меня легкими тычками, словно услужливо направляя. Я ощущал себя пьяным в компании заботливых товарищей. Свою девушку я увидел у тускло освещенного подъезда. Она пыталась что-то объяснить... Меня развернули, стали раскручивать, пропихивая дальше. Я потерял ориентацию, не мог вспомнить, откуда и куда шел. Внезапно молодые люди исчезли. Я оказался на темной неасфальтированной улице рядом с длинной чередой бараков. Рабочие молча брели после заводской смены. Я попросил помощи. И только теперь увидел, что это вымотавшиеся старые люди… пенсионеры, которые разглядывали меня изумленными глазами. Я побрел рядом, продолжая приставать с просьбами о помощи, пока не натолкнулся на группу солдат. Я подскочил к ним, сказал, что нуждаюсь в помощи – результат все тот же. Они были совсем юными, вчерашние школьники в безразмерной потрепанной форме, у некоторых в руках банки с дешевым алкоголем. Я спросил, могут ли они хотя бы вызвать полицию. Солдаты поинтересовались, что произошло. Я сбивчиво объяснил. Послышались смешки. Солдаты начали сыпать язвительными советами, фантазировать, как я на самом деле потерял девушку. Мы подошли к их казарме, поднялись по обшарпанной лестнице в обшарпанный зал. Солдаты разбрелись по углам, со мной осталось три или четыре человека. Они протянули два металлических цилиндра. Сказали, что, если мне так хочется, я могу вызвать полицию. Цилиндры были разборные - крышки снимались. Один прикладывался к уху, другой служил микрофоном. На дне цилиндра-микрофона виднелся барабан, как у старых телефонов. Я попытался просунуть палец, рука застряла. Ни туда, ни сюда. Я так и не дотянулся до барабана и угодил в ловушку. Солдаты безразлично разошлись. Я стоял в темноте… один… у большого окна… прислушиваясь, как в щели задувает морозный воздух… Совсем один.
