2012
двенадцатый как апостол нас год догоняет праздник
на мосту Бруклинском в джинсах и кедах красных
играют ему троисты Мадонна Гага и Джексон
а мне поют колядники с базара и хоры
поет Федько словно ангел подпевают в хлеву коровы
God bless you!
каждый рождественский год – его петарды с фольгою
разбудит меня пшеницею – рождественскою кутьею
и спросит меня о апостоле в кедах который приблизясь
притулился что твой небоскреб – джинсы и свитер
электронное слово то ли фейсбук то ли твиттер
ибо с бумагой кризис
значит двенадцать апостолов значит двенадцать печатей
век поэтический требует все прощать и
раздать стихи на листочках бомжам выйдя на площадь
потому что поэзия это речь птицы и рыбы
речь которую мы пропили и прокурили
но сердце ее полощет
я знаю что сердце наше мотор полный рокота стука
я знаю что меж словами межи не переступишь
я знаю что рыбы уснули и под водой жируют
что все замыкается в круг и образует завязь
что же ты колотишься в клетку птице на зависть
сердце поешь вживую
я знаю все пожелания пустопорожни наши
они на этикетках Coca-Cola и Pepsi как неизбежность чаши
брусчатка Нью-Йорка, его кирпичи, музыка кантри
палатки плакаты о равенстве на Уолл-стрит почему-то
потом тюрьма уголовное дело шито раздуто
три на три
в годах рыбаках и рыбах что там нашел ты
двенадцать замков навесных на щеколдах
одну Отчизну а то и две что на тебя свалились
и тысячи слов что всякий раз недостижимы
получается так в поисках пригоршни белой сажи мы
черной покрылись
когда три джазиста синкопами колышут снега которых
тут ждут годами когда б не столетьями ветра шорох
бухгалтер рождественский запускает ладонь секретарше
между бедер бутылка вина прошлогоднего урожая
не кричите пророки геенною угрожая
бахус будет постарше
никто не расскажет нам каковы проценты на Уолл-стрите
что означают слова которые вы говорите
что есть пророческий стих и колодки разве могли вы
понять пришли на чтенья но верим словам протеста
и кто заказал этот джаз тяжелые звуки оркестра
как масло оливы
а узнать бы зачем на рождественском этом концерте
играет джаз а пророки воспевают Господа в церкви
и снег которого я так заждался двенадцать
пророков двенадцать лет в Нью-Йорке все в кучу
обвивая гирляндами убогость рождений и эту толкучку
народов и наций
сойдутся джазисты и со здешнего рынка селяне
на площади Времени мы закусим промерзлым салями
пригласим в компанию местную проститутку
меж бронхами сжато сердце пустопорожне
и даже слово оглядеться нам не поможет
закутайся в куртку
двенадцатый год музыкант в январском сабвее
для понта цветастый шарф закрутив на шее
для пенья духовный псалом серафимы и херувимы
и пахнет псалом зеленоватым ветром паслена
я верю не времени верю поэтам на слово
я знаю кто с ними
я знаю кто с нами – за мною воздух крылья
габардин тяжелый муза мне его прикрутила
я знаю пустые сердца и слова в рождественском доме отчем
речь записана цепью кириллических знаков с тобою
укрылись речью как снегом мы с головою
мы последние в общем
DACIA 1300
это было при Чаушеску и когда старые дома завалились
по Бухаресту ездили на волах запряженных в телеги
и свободными были лишь птицы кружившие над страною
это авто купил его отец на ежемесячную зарплату
от секуритате за написанные доносы
тогда авто было новеньким всем не зависть
той ночью он ехал с девушкой подсвечивая город
электроэнергию продавали за границу
обменивали валюту на право выезда для евреев
тогда все хотели быть евреями лишь бы уехать
каждый хотел жить в Париже все знали французский
не хуже чем Тристан Тцара или Мирча Элиаде
она сидела заплаканная ее беременность его раздражала
он попросил ее прикурить ему сигарету
и притормозив выскочил из авто и пинал колеса
круглые как ее живот
СИГЕТ МАРМАРОССКИЙ
В Сигете Мармаросском пахли червивые яблоки
и цыганки цеплялись за рукава чтоб погадать
говорили что знают все о тебе
от них пахло сивухой и луком пережеванным с утра
и украинскими сигаретами
которые они проносят через приграничный мост
по нескольку раз в день
Утренние туманы укутывали город под шею
они сходили с гор, как местные селяне – в Сигет на рынок
и оставались на улицах
и прислонялись головами к домам
как бездомные псы
этого города
Я стоял на перекрестке
дорожный знак показывал направления на Бая-Маре
где-то рядом отреставрированная синагога
православная церковь и ратуша и несколько перевернутых ветром
спичечных коробков строений свидетельствовали о упадке
всех европ и империй
лишь железная дорога построенная еще при Австрии
когда-никогда куда-то вела болтающиеся вагоны
как непослушного ребенка за руку
и поезд
отправляясь в горы навеки там исчезал
увозя отсюда с собою евреев
ибо им нельзя было здесь жить
что означает молиться в синагоге
доить коз и продавать красный перец
ездить в Бая-Маре и в Венгрию
и каждую субботу петь свои печальные песни
Тут вообще нельзя было жить
среди деревянных церквей
со святою Варварою картинами Страшного суда
евангелистами что держат наготове указательный палец
как ключ
а ночной сторож вероятно
закрывая церковь на ночь и кладбищенские ворота
ворчал что ключи и замки заржавели
А в Сигете Мармаросском пахли также раздавленные сливы
с коричневыми глазами косточек как у мертвой коровы по которым ползали
мухи и муравьи
и было понятно что ночной поезд прибывает
ибо машинист задолго до остановки сигналил
этим горам яблокам сливам и измученным цыганам
что пили вино в придорожной корчме
грязными руками потрошили зажаренную форель
и кричали на владельца
чтобы он принес белого хлеба побольше
да поскорее
ибо им нужно было успеть доехать до пограничного перехода
когда их жены с контрабандными сигаретами
вернутся домой
SOLA MUJER
они – музыканты, футболисты – команда
...браслеты, перстни футболки с Че
Их музыка бла-бла-бла баллада
а у нее сцелована с губ помада
и тату вьется змейкою на плече
у них хиты прямо с жару пылу
комариный звук саксофон с тромбоном
телом самки она ощущает силу
взгляда, что чулок на бедре зацепила
когтем вороньим
она недавно при них засветилась
заказала кофе и ночь налетела как воронье
и она за дождь – как за нож – схватилась
а гитарист за музыку что приснилась
струнами ног ее
за ней обученье в столице – три курса
родители что марксизмом когда-то достали
дело темное светлый путь – ты в курсе –
белый кафель тепло джакузи
симон боливар ленин и сталин
придурки пахнут кофе вином текилой
песня в которой никчемны слова и мотив
а она королевским павлинов хвост распустила
но между любовью и сексом носила
на случай в сумочке презерватив
и она подхватила этот мотив и ее как пушинку
подхватил ветерок настоящей войны
расширены ноздри – вдох кокаина
за воздух свободы за запах овина
за революцию на юге страны
за то что жизнь – любовь доход и
за то что сорок а не пятьдесят
ловя волны ультракороткие
новости те же убийства наркотики
и не заводится фольксваген-пассат
ДОЛГ
В девяностых он разменял тридцатник
был еще в силе – бывший десантник –
на Привокзальной торчал как валютчик
и сигареты – на пачке верблюдик –
скупал на перепродажу повсюду
чтобы отбить
ссуду
деньги занял – отстегнули крутые –
счетчик включили сказали ты и
ответишь – долг – не протертые джинсы –
бабки – символ короткой жизни
просто замочим тебя в полдесятого
скажем привет
десанту
что боец перспективы – темное дело –
срок назначим тебе неделю
не вздумай стучать ментам – их купили
на свету сияет бронза текилы
и малая сучка курнувшая травки
тоже у нас на ставке
мерс пятисотый отъехал – а бабки
видно они не подарят – собаки –
вот и заданье сержант разведроты
пару ударов в корпус коротких
пару приемов его научили
прапор –
учитель
за неделю отбить пару тысяч зеленых
меня не спрашивай в их законах
не разбираюсь братан – не в теме
должен за хату – я перед теми
сам подпишусь – тогда дембелями
не считались
с рублями
не хочу подставы – прими на веру –
я им – братан – пристрою премьеру –
через неделю я им устрою
день ВДВ – знакомы герою
приемы – смерть не джинсы и тельник
выжить бы только
брательник
девять крутых замочил – десятый
будет смертью твоей десантник
он разрядил весь запас магазина
мерс тарахтит пока хватит бензина
пока торчит зажигания ключик
умри брательник
так лучше
РОДИНА
родина это мой дед и я
в Крещенских сочельник ходим
освящая наш
тяжким его трудом нажитый скарб
я несу большую миску с водой
словно полную луну не расплескивая ни капли
родина – это маленькая девочка на песчаном берегу
видны лишь птичьи движения
тела ее
и она почему-то похожа...
на мою дочь.
ДРОГОБЫЧ
Улицы крокодилов – цинамоновых лавок. Вниз
падает время мое, как с дома – карниз.
Магазин “Сельпо” возле Ратуши. Просто – аптека.
На рынке обвешивает благочестивая Текля.
Простор захламлен. Страна перед выбором. Трудно.
От нас в слова прячется Бруно.
В словах фестивальных, в придорожной крапиве
те же слова тот же Дрогобыч скрепили.
Псы нюхают пыль. А масляный пепел Европы
никто здесь не ищет. Жгут листья. И зарастают тропы.
О чем толкуют на рынке? Какие песни в народе?
Какую картошку копают на огороде?
Дрогобыч – лавка. И это никого не коробит.
Воздух его пережевали коровы.
Над дверями – клепсидра, как щеколда над нами,
над виллой Бьянка, над прошлыми временами,
над тем, как в клепсидре вода часы отмеряет,
над воздухом, что сквозь воздух, свистя, пролетает.
Дрогобыч – рынок. Товар с акцизом.
Брусчатка – его сравненье с Парижем.
Остальное – “Сельпо”, магазин открытый
круглосуточно. Смысл слов позабытый,
как забыты местные скважины нефтяные,
как забыты цитаты из Шульца и все иные.
Время мое – не в Дрогобыче, в это местечко
нужно въезжать на псе, намордник – та же уздечка,
принюхиваться, хозяина выискивать где-то.
этот город – как сердце. Выключишь – нету света.
Маршрутка меня подбрасывает до центра.
Синагога старая. Обновленная церковь.
Чемоданы пакуем. Дрогобыч – утрата.
Если мы подберем из Шульца цитату,
если из этих сгустков-отрывков
жизнь претворится из текста в Рынок.
Если не обвалится гипсовая пилястра.
Если этот Дрогобыч видеть не часто.
НА СМЕРТЬ ОТЦА
я не успел рассказать тебе ни о Дубно
ни о Нью-Йорке ни о Софийке ни о Христине
эти слова я задарма получил от Того
кто начертил и замыслил нас нас из ничего
в ангельских крыльях из габардина
и когда ты станешь охапкой света в те дни
зацветет картошка с прожилками васильков
по мертвым у нас переворачивают столы – они
отгоняют смерть – местный обычай таков
создавший нас превращает нас в свет – во веки веков
габардин превращает в серебряную кольчугу
смерть превращает в скорость света
я ничего не сказал тебе как друг говорит другу
с охапкой света – золотистого пуха
или картошкой что в желтые ризы одета
и почему не высматривал ты меня
и кто из нас был ягненком кто блудным сыном
все это теперь неважно – просто фигня
лучше скажи кто разделил нас с этого дня
и вымыл руки свои синим бензином
не успел тебе рассказать позабыл вернее
про зеленые страны про стихи что накрапал между делом
про короля Гарлема горло его и трубу и над нею
позеленевший звук стиснутый в русле сабвея
напоминающий стрекот лягушек в общем и целом
теперь я любую охапку света буду звать Иваном
буду мелочи вспоминать а их немного – бывает такое
Сян бежит за тобою и ты убегаешь от Сяна
Дубно летит надо мною и я до него не достану
хотя и пытаюсь, подпрыгнув, достать рукою
но ты стиснутый в крепких объятиях херувима
у него глубоки ладони и мхом покрыты
на его крылах расшитых глазами златыми
смерть пожимает плечами и называет имя
она лишь предлог для стихов остальные детали забыты
Перевод с украинского Бориса Херсонского
Василь Махно – поэт, эссеист. Родился в 1964 году в городе Черткове Тернопольской области. Окончил Тернопольский педагогический институт, преподавал в Ягеллонском университете (Краков). Автор более десяти книг стихов и эссеистики. Стихи и эссе публиковались в журналах “Новый мир”, “Дружба народов”, “Новая Юность”, “Интерпоэзия”. С 2000 года живет в Нью-Йорке.
Борис Херсонский – поэт, эссеист, переводчик. Родился в 1950 году. Окончил Одесский медицинский институт. Заведует кафедрой клинической психологии Одесского национального университета. Автор нескольких книг стихов. Живет в Одессе.
