Очерк о жизни и творчестве
Выдающийся русский художник Аркадий Петрович Чесноков-Богданов (1873—1958) за свою долгую творческую жизнь написал более тысячи картин и этюдов. Поклонники не уставали ему поклоняться, а завистники не уставали завидовать. Сам же А. П. Чесноков-Богданов создавал все новые и новые шедевры, постоянно давая повод как для новых поклонений, так и для новой зависти и клеветы.
Картины А. П. Чеснокова-Богданова поэтичны и воздушны, светлы и умиротворенны (чего, увы, нельзя сказать о его жизни, которая была отмечена явной печатью трагедии). С виртуозным мастерством Чесноков-Богданов воссоздал на своих полотнах необыкновенно целостный образ России. Значение А. П. Чеснокова-Богданова для русского искусства трудно переоценить, оно поистине огромно. Он был первым российским художником, объединившим жанровую картину с эпическим пейзажем, он положил начало целой школе новой исторической живописи. Он стал основоположником русского бытового жанра, он по праву считается “отцом” русского художественного авангарда и создателем принципиально новой портретной концепции. Кроме того, он внес большой вклад в русскую батальную живопись как живописец-баталист и не менее существенный вклад в русскую “морскую” живопись как живописец-маринист. Бытовало даже такое авторитетное мнение, что если бы на весы истории на одну чашу были положены все картины всех русских художников XVIII—XX веков, а на другую — одни только работы кисти А. П. Чеснокова-Богданова, то последние перевесили бы. Не оспаривая это утверждение, заметим лишь, что если краткость считается сестрой таланта, то крайности — это родные сестры ошибки.
Как бы там ни было, нет сомнений в том, что А. П. Чесноков-Богданов — выдающийся русский художник, определивший пути развития русского искусства. Бесспорно и другое: личность А. П. Богданова-Чеснокова ценна и с точки зрения культуры вообще, независимо от профессиональных достижений этого выдающегося во всех отношениях мастера.
Аркадий Петрович Чесноков-Богданов родился 12 января 1873 года в крохотном городке Малые Грязи, который располагался на берегу Волги, как раз посередине между Самарой и Саратовом. Родители Чеснокова-Богданова были людьми небогатыми, можно даже сказать — бедными. Отец работал сапожником, мать служила горничной. Денег в доме всегда не хватало, зато с избытком было того, чего не купить ни за какие деньги — родительской любви.
Склонность к рисованию обнаружилась у Аркадия Петровича уже в младенческом возрасте. В это трудно поверить, однако сей факт подтвержден лично Чесноковым-Богдановым, который вспоминал: “Когда мне было меньше года, я расписал свою люльку”. А уже в пятилетнем возрасте на сахарной оберточной бумаге цветными карандашами он нарисовал первую свою картину.
Маленькие дети смотрят на все одинаково. Лишь взрослея и приобретая осмысленный взгляд, они начинают отличаться друг от друга. Глядя в лужу, одни видят лужу; другие же смотрят в лужу, а видят отражающиеся в ней облака, плывущие по небу. Именно таким мальчиком, видевшим в луже облака, и был маленький Аркаша. Душа его была не просто открыта, но широко распахнута для восприятия всего прекрасного, поэтому совсем не удивительно, что в его душе пробудился талант живописца.
Отец его, Петр Сергеевич, одобряя увлечение сына, подарил ему акварельные краски, и юный художник стал рисовать все подряд, но более всего — соседских девочек-близняшек, своих сверстниц. Мать, Дарья Пантелеймоновна, нарадоваться не могла на своего Аркашеньку, но в то же время опасалась зависти недоброжелателей, которая неизбежно сопутствует всякому человеку с ярко выраженным талантом.
Как известно, кто чего боится, то с тем и случится... Аркадий (а было ему в ту пору одиннадцать лет) в очередной раз нарисовал девочек-близняшек, а они возьми да и утони в Волге. И потянулся по Малым Грязям грязный слушок, что “кисть-то у мальчонки бесовская”. И под Вербное воскресенье озверевшая толпа малогрязевцев, под предводительством местного батюшки, с вилами и топорами направилась к дому Чесноковых-Богдановых “изгонять беса”. Только счастливое стечение обстоятельств спасло юного художника от неминуемой гибели: в этот момент он находился в гостях у своего московского дядюшки.
Вот так зачастую в жизни и бывает. Его величество случай правит на Земле бал. Не отправь родители мальчика в Москву, не было бы сейчас в сокровищнице русского изобразительного искусства гениальных полотен художника Чеснокова-Богданова. Скольких же неизвестных миру Моцартов, Пушкиных и Ньютонов недосчиталось человечество на этом свете лишь только потому, что они, в силу разных причин, слишком рано отправились на тот свет. А сколько их, по тем или иным причинам, на этот свет не явилось вовсе?.. Этого мы не знаем и не узнаем никогда.
Что же касается А. П. Чеснокова-Богданова, то он, к счастью для почитателей русского искусства, оказался в нужное время в нужном месте, чего отнюдь не скажешь о его родителях, которым пришлось своими жизнями расплатиться за дарование сына.
Родной брат Петра Сергеевича, Федор Сергеевич, служил сторожем в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Это обстоятельство сыграло немаловажную роль в становлении будущего художника. Жизнь при училище, как в духовном, так и в бытовом плане, способствовала дальнейшему развитию в мальчике творческих наклонностей. Фигурально выражаясь, сторожка дяди послужила Аркадию трамплином для прыжка в волшебный мир искусства.
К тому времени детское увлечение живописью переросло в юношескую страсть, и стезя художника явственно определилась как предназначение на всю оставшуюся жизнь. Федор Сергеевич, заменивший Аркадию отца, показал рисунки начинающего художника И. М. Прянишникову — без сомнения, одному из самых выдающихся передвижников и к тому же (что в данном случае особенно важно) — преподавателю Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Мастер, едва взглянув на представленные работы, заметил и по достоинству оценил таящийся в юном авторе талант живописца, — на то ведь он был и мастер. И рекомендовал юному художнику держать экзамен в училище живописи.
В 1890 году семнадцатилетний Чесноков-Богданов поступает в училище живописи, ваяния и зодчества. Так начинается его приобщение к большому искусству.
В те годы Московское училище живописи, ваяния и зодчества считалось одним из лучших учебных заведений России. Там преподавали истинные мастера своего дела. Достаточно сказать, что одним из преподавателей был выдающийся русский художник В. Д. Поленов.
На всю жизнь запомнил Чесноков-Богданов своих учителей, их человеческие и творческие уроки. “Я любил их, я верил им”, — писал он впоследствии. И преподаватели тоже полюбили талантливого ученика. По свидетельству очевидцев, юный художник “мягкостью своего характера и нежными, почти девичьими чертами лица снискал большое расположение у преподавательского состава. Мальчик никогда никому ни в чем не отказывал и неделями жил то у одного преподавателя, то у другого”. Стоит ли говорить, что при такой всеобщей любви Аркадий учился просто-таки блестяще, получая за свои ученические работы одну золотую медаль за другой.
Ежегодно в училище проводились ученические выставки, вход на которые был открыт для всех желающих. Молодые художники всегда с трепетным волнением готовились к таким выставкам, предоставлявшим возможность показать картины самому широкому зрителю. Присутствовал здесь еще и чисто практический интерес: приходящие на выставку любители живописи иной раз покупали понравившиеся им работы. И вот на ученическую выставку 1898 года (Чесноков-Богданов учился тогда в головном классе) пришел сам П. М. Третьяков, собиратель работ для национальной галереи, и приобрел ученическую работу начинающего художника Аркадия Чеснокова-Богданова — картину “Воришка”, на которой был изображен мальчик-вор.
Для любого начинающего художника это было венцом самых смелых мечтаний! Уже тогда на Третьяковскую галерею смотрели как на национальное достояние, и приобретение Третьяковым того или иного произведения расценивалось как факт весьма значительный. Покупка же для галереи работы ученика с ученической выставки была событием беспрецедентным! Словом, это был бесспорнейший успех, то есть то, чего люди меньше всего прощают. Неудивительно поэтому, что А. П. Чесноков-Богданов сразу же приобрел злобных завистников в лице своих менее талантливых однокашников, которые не преминули распустить по училищу слух, что образ воришки столь удачно получился лишь только потому, что имеет явные автобиографические корни: якобы и сам Чесноков-Богданов приворовывал в детстве.
Но, как говорится, собака лает, а караван идет. Уже в следующем, 1899 году, на XIX выставке Московского общества любителей художеств А. П. Чеснокову-Богданову за картину “Умирающий” достается первая премия имени В. П. Боткина. Новая удача начинающего художника породила и новых завистников (уже в среде профессиональных художников), что, в свою очередь, повлекло новую волну сплетен. Дело в том, что при создании “Умирающего” моделью художнику служил его дядя. В молодости Федор Сергеевич был шутник и балагур, но с годами впал в меланхолию, затем в ипохондрию. К моменту же написания картины он находился в глубокой депрессии; вдобавок к этому еще и простудился, занемог и слег — сделавшись просто-таки идеальной натурой для художника. Федору Сергеевичу даже позировать не надо было — все черты умирающего были, как говорится, налицо.
Для образа скорбящей жены, сидящей у кровати умирающего мужа, художник тоже нашел более чем подходящую натурщицу — свою троюродную сестру, которая на тот момент ждала нежеланного ребенка и была этим фактом весьма удручена.
Неудивительно, что картина получилась весьма убедительной: на кровати лежит умирающий, рядом, вся в горе, сидит его беременная жена и думает, видимо, о том, как же она будет жить после смерти мужа. Закономерно, что мастерство художника было оценено по достоинству, доказательством чего послужило присуждение премии.
Но надо же было случиться такому совпадению, что как раз в день получения Чесноковым-Богдановым премии скоропостижно скончался Федор Сергеевич, более того — в этот же самый день от неудачных родов умерла троюродная сестра Чеснокова-Богданова, произведя на свет мертвых тройняшек. Завистники сразу же припомнили Аркадию Петровичу девочек-утопленниц из его родного городка, и уже не по Малым Грязям, а по большой Москве пополз грязный слушок о якобы бесовских свойствах кисти молодого художника. Тем не менее “Умирающий” продолжил свое победное шествие: в том же 1899 году картина экспонируется на XXVII выставке передвижников — той самой, на которой впервые появились “Переход Суворова через Альпы” В. И. Сурикова, “Портрет Н. А. Римского-Корсакова” В. А. Серова, “Буря-дождь” И. И. Левитана и еще ряд полотен, которые по праву считаются шедеврами русского искусства. А в следующем году “Умирающий” получает малую золотую медаль и большую денежную премию на одной из академических выставок. Обе премии — “боткинская” и “академическая” — дали возможность новоиспеченному живописцу совершить заграничное путешествие, продолжавшееся около трех месяцев.
Первым делом А. П. Чесноков-Богданов отправился в Стокгольм, посмотреть полотна скандинавских мастеров, в частности — Цорна и Таулоу, которые ему крайне не понравились; в Голландии он увидел картины Рембрандта, которые показались ему “мертвыми и нарочитыми”; знакомство с работами старых немецких художников в Германии оставило молодого русского художника совершенно равнодушным. Затем странствующий живописец прибыл в мировую столицу искусств — Париж, где на него не произвели никакого впечатления ни достопримечательности, ни французская живопись. “До невыносимости скучны все эти коро, руссо и прочие добиньи”, — писал он в Россию. Также не вдохновили русского живописца ни шведская природа, ни голландская, ни немецкая, ни французская... “Мотивы здесь собирать, думаю, не стоит, — отмечал Чесноков-Богданов в другом письме, — они чужды мне, как и каждому русскому”. Художника неудержимо влекло на родину. “Европа, конечно же, по-своему хороша, — не отрицал он, — но Россия мне милей в сто тысяч раз. Хочется русской баньки, русских девок и русской водки...” Понятно, что это письмо писалось молодыми человеком в минуты тягостной тоски по родине, оттого-то оно так эмоционально заострено. Именно эти эмоциональные откровения и дали впоследствии повод инсинуаторам обвинить художника в пьянстве. На самом же деле А. П. Чесноков-Богданов беспощадно боролся своей кистью с этой пагубной российской болезнью, каковою и по сию пору страдает подавляющее число россиян. В 1901 году художник создает свое этапное полотно “Российская болезнь”, на котором со скрупулезной точностью переданы все симптомы страшного недуга. На портрете мы видим лицо человека, пьющего давно и беспробудно. Это как бы собирательный образ всех пьющих сограждан. Вершиной же написанных на эту тему полотен является безусловный шедевр А. П. Чеснокова-Богданова “Пьяненькие”, однозначно воспринятый тогдашней прогрессивной частью российского общества уже как эпический образ пьющей России. Хорошо известен и еще один чесноково-богдановский шедевр, уже лишь косвенно затрагивающий вышеозначенную тему. Это его знаменитая картина “Убогие”, над которой Чесноков-Богданов с перерывами работал в течение пятнадцати лет (!) — с 1900 по 1915 год. Интересно, что первоначальное название картины было намного длиннее: “Убогие, юродивые, сумасшедшие, проходимцы и воры”. Стоит ли говорить, что и это произведение — так же, как и его незабываемые “Пьяненькие” — символизирует духовное величие русского народа.
В первые же после возвращения из-за границы месяцы А. П. Чесноков-Богданов написал целую серию прекрасных статей о своем творчестве. Со свойственной ему скромностью, которую он как знамя гордо пронес через всю жизнь, Аркадий Петрович публиковал все эти статьи под псевдонимом. В одной из статей Чесноков-Богданов писал о себе: “Этому молодому живописцу уже все по плечу. Талант его всеобъемлющ и всемогущ. Кого из ныне живущих художников можно поставить рядом с ним? — спрашивал А. П. Чесноков-Богданов в своей статье и сам же отвечал на свой вопрос: — Никого!” И далее: “Оптимизм и жизнеутверждающее начало в творчестве А. П. Чеснокова-Богданова — это новое слово в русской живописи. Возьмем, к примеру, его полотно “Повесившийся мальчик” — оно оптимистично и жизнерадостно, хотя тема, взятая художником в качестве сюжетной основы, далека от оптимизма, радости, да и от самой жизни. Но таков уж божий дар этого незаурядного живописца — его волшебная кисть, словно сказочная волшебная палочка, умеет творить чудеса”.
В 1902 году в Петербурге состоялась первая персональная выставка А. П. Чеснокова-Богданова, на которой бесспорный успех имела его картина “Девочки-утопленницы”, навеянная воспоминаниями детства и положившая начало целому циклу работ, героями которых стали утопившиеся девочки. Илья Ефимович Репин, побывавший на этой выставке, восторженно писал Чеснокову-Богданову: “Истинный Бог, душою отдыхаешь, глядя на ваших девочек-утопленниц, недаром говорится: “Хорошие дети — это мертвые дети””.
Но солидаризируясь с И. Е Репиным во всем, что касалось русской живописи, А. П. Чесноков-Богданов расходился с ним в том, что касалось детей. Аркадий Петрович очень любил детей. Впоследствии он писал в своих воспоминаниях: “Я очень люблю детей, в особенности — девочек-подростков в очаровании переходного возраста от детства к девичеству...” За свою долгую творческую жизнь А. П. Чесноков-Богданов создал целый ряд пленительных девичьих образов (“Девочка с котенком”, “Девочка с козленком”, “Девочка с цыпленком” и др.). Героини Чеснокова-Богданова — девочки, неоформившиеся физически и неопределившиеся морально, но именно в этой неоформленности и неопределенности художник видел особую прелесть девичьего образа.
На отеческую любовь художника девочки отвечали ему своей еще неумелой и угловатой любовью. Они готовы были позировать Чеснокову-Богданову днями и ночами (мастер частенько творил по ночам). Вот как спустя годы писала об этом одна из бывших девочек: “Аркадий Петрович ни одну из нас не выделял особо, он любил нас всех одинаково. После бессонной ночи он никогда не отпускал нас с пустыми руками, щедро одаривая всевозможными сладостями — то кусочек сахарка даст, то леденец, а то и пряничек”.
Впоследствии, когда на Россию опустилось черное крыло красного террора, А. П. Чесноков-Богданов не только одаривал девочек “сахарком и пряничками”, но и давал им деньги на избавление от нежелательной беременности. По тем временам такой поступок был самым настоящим подвигом, потому что в стране существовал строгий запрет на аборты. Но А. П. Чесноков-Богданов сознательно шел на смертельный риск ради светлого будущего своих девочек, он не мог поступить иначе. Потому что так ему подсказывала совесть настоящего художника человека.
На протяжении всей жизни А. П. Чеснокова-Богданова неудержимо влекли к себе не только девочки-подростки, но еще и туманные дали. Великий русский художник со свойственным ему величием постоянно варьировал тему тумана. В 1903-м году Чесноков-Богданов пишет картину — “Туман уходит”; в 1908 году — “Туман возвращается”. Истинным гимном российскому туману по праву считается бессмертное творение художника, написанное им еще в ученические годы — “Россия в тумане”. Идею этого полотна Аркадию Петровичу подсказал его друг и однокурсник по училищу В. Г. Ковригин, который и нарисовал эту картину, поставив на ней свою подпись. Но когда “Россию в тумане” приобрел известный коллекционер П. М. Третьяков, он соскреб подпись В. Г. Ковригина и собственноручно поставил подпись А. П. Чеснокова-Богданова, мотивируя свой поступок тем, что “хоть полотно от начала до конца написано В. Г. Ковригиным, однако же все в нем говорит о манере живописи, свойственной А. П. Чеснокову-Богданову”. Удрученный столь неблагоприятным для него обстоятельством, В. Г. Ковригин покончил с собой, о чем А. П. Чесноков-Богданов неоднократно сожалел впоследствии. Он с грустью писал: “Безмерно жаль беднягу Ковригина, из него со временем мог бы получиться неплохой художник”.
Таким образом, А. П. Чесноков-Богданов уже на рубеже веков был вполне состоявшимся художником, со своими темами и взглядами. В двадцатом веке художник пишет столь же много, вдохновенно и разнообразно, как и в девятнадцатом. Значительную часть творческого наследия А. П. Чеснокова-Богданова начала века составляют портреты.
Здесь следует отметить одну характерную деталь, присущую творчеству не только А. П. Чеснокова-Богданова, но и почти всем художникам-передвижникам. Будучи реалистами, они представляли зрителю портретируемого таким, каким он и был в жизни, не скрывая его недостатков — и духовных, и физических. Об этом красноречиво свидетельствуют такие работы Чеснокова-Богданова, как “Глухой композитор”, “Слепой литератор”, “Немая певица”… и многие другие.
Но мастер отнюдь не зацикливается на портретах, параллельно создавая еще и пейзажи. Как истинный волшебник кисти, Аркадий Петрович умел нарисовать и свежесть ветра, и яркость солнца, и “звон мошкары, что в горячих лучах клубится” (по выражению французского поэта Жака Превера). Пейзажные работы художника отмечены особой задушевностью и лиричностью, о чем говорят даже их названия: “Весенний дождик”, “Зимний морозец”... Пейзажам А. П. Чеснокова-Богданова без сомнения созвучна пушкинская поэзия. Глядя на тот же “Зимний морозец”, сразу же вспоминаются бессмертные строки: “Мороз и солнце! День чудесный!” Как-то по-особенному светит на картине солнце, крепчает на полотне мороз. И вот оно, настоящее чудо настоящего искусства, неоднократно отмечаемое специалистами и простыми зрителями: глядя на “Зимний морозец”, начинаешь невольно щуриться от ярких лучей нарисованного солнца и явственно ощущать, как нарисованный мороз пощипывает твои уши и нос. Похожие ощущения оставляет и картина “Весенний дождик”. Критики не раз утверждали, что это полотно производит ярко выраженное “освежающее впечатление”. В качестве курьеза отметим тот факт, что особо впечатлительные зрители, в особенности же зрительницы, посмотрев на “Весенний дождик”, подхватывали легкую простуду, словно бы они и впрямь промокли под весенним дождем.
Но квинтэссенцией данного феномена является впечатление, которое производит на зрителей шедевр мастера 1910 года “Горгона Медуза”, позволяющий, применительно к творчеству А. П. Чеснокова-Богданова, говорить о так называемом “синдроме Стендаля” (сильное эмоциональное потрясение от произведения искусства). На своем полотне художник изобразил эпизод из греческого мифа о Медузе, взгляд которой превращал людей в камни. Картина производит зловещее впечатление: Горгона — подобие живого мертвеца, фон картины — мрачнее некуда. Но есть во всем этом нечто неодолимо притягательное и прекрасное. Представители не одного поколения зрителей, в особенности же зрительниц, закончили свои дни в сумасшедшем доме, встретившись взглядом с нарисованными глазами чесноково-богдановской Горгоны.
Чтобы достичь таких потрясающих эффектов, А. П. Чесноков-Богданов прикладывал поистине титанические усилия. Он был сам для себя и суровый судья, и не менее суровый критик. Художник не спешил выставлять свои новые картины на выставках, упорно работая над ними до тех пор, пока они полностью не приходили в соответствие с его строжайшим художественным вкусом.
Тщательнейшим образом прорабатывал мастер мельчайшие детали на своих полотнах, добиваясь скрупулезной точности передачи натуры. К примеру, на картине “В женской бане” виден каждый отдельный листочек на вениках, которыми парятся женщины. А в одном из своих писем к И. И. Левитану Чесноков-Богданов пишет, что он “особенно занят изучением животных”, потому что для написания картин, на которых присутствуют коровы и лошади, ему обязательно надо знать их анатомическое строение. Для этих целей Чесноков-Богданов не раз посещал городские скотобойни, где водил дружбу со скотобоями. Также Аркадий Петрович был завсегдатаем городских моргов. “Я должен знать архитектуру человека, — писал художник, — его пропорции, костяк и мускулатуру, те незыблемые, вечные законы его построения, тот абсолют его архитектуры, которые так хорошо знали великие мастера прошлого”. Подобные интересы А. П. Чеснокова-Богданова нередко обрастали грязными домыслами, распускаемыми недоброжелателями Аркадия Петровича. Если верить этим недоброжелателям, то Чесноков-Богданов посещал скотобойни и морги якобы для отправления там своих противоестественных нужд. Но им, недоброжелателям, конечно же, никто не верит. В своем злословии клеветники порой доходили до полного абсурда. К примеру, когда художник создал блестящую серию офортов под общим заглавием “Преступная Москва”, завистники распустили слух, что Аркадий Петрович, чтобы сделать свои работы как можно более правдоподобными, вступил в банду грабителей и вместе с ними участвовал в разбоях и грабежах на улицах вечерней Москвы. Оставим эти досужие вымыслы на совести их сочинителей, каковая, впрочем, у них несомненно отсутствует.
В начале XX века творческая деятельность А. П. Чеснокова-Богданова определялась гармоническим сочетанием его таланта, вкуса, мастерства и трудолюбия. За что бы ни брался замечательный художник в это время, будь то пейзажи, исторические полотна, портреты, акварели, офорты или миниатюры, все его работы становились подлинными шедеврами.
Но жизнь почему-то так устроена, что у истинных талантов творческий успех нередко сопровождается жизненными неудачами. Не избежал этой участи и А. П. Чесноков-Богданов. Такой катастрофой был его скоропалительный брак с Варварой Васильевной Селиверстовой, дочерью известного московского промышленника В. Д. Селиверстова. Делая предложение сей девице, Аркадий Петрович не без оснований полагал, что этим браком он сможет раз и навсегда решить все свои финансовые вопросы и всецело отдаться высокому искусству. Но, как говорится, человек предполагает, а располагает кто-то другой... Очень скоро В. Д. Селиверстов разорился и застрелился. Обладая врожденной порядочностью, А. П. Чесноков-Богданов не расстался тотчас же с Варюшей (так он называл жену в редкие минуты нежности), о чем впоследствии неоднократно сожалел. “Брак их не был счастливым, — вспоминала праправнучка художника. — По-видимому, они не сошлись характерами”. Действительно, характер у Варвары Васильевны был просто чудовищный — она была законченной истеричкой и невротичкой. И к тому же, как вскоре выяснилось, еще и алкоголичкой. Варвара Васильевна по нескольку раз в день накачивалась алкоголем и закатывала мужу сцены с криками, истериками и проклятиями. Вдобавок к этому, к ней все чаще и чаше стали захаживать сомнительные личности. Из комнаты Варвары Васильевны всю ночь напролет слышалась то возня, то самая непристойная брань, то звон разбитого стекла. Аркадия Петровича все это до крайности раздражало. Он никогда не выходил из мастерской к гостям жены, ссылаясь на свою занятость. Зато сама Варвара Васильевна частенько наведывалась в его мастерскую после своих пьяных загулов. Она страшно скандалила и сквернословила, отвлекая художника от творческого процесса. Аркадий Петрович пытался ей помочь, но, как известно, женский алкоголизм неизлечим. Бессилие художника изменить ситуацию к лучшему вылилось в целый ряд полотен с такими говорящими названиями, как “Землетрясение”, “Наводнение”, “Извержение”, “Тайфун” и “Шторм”. Все эти работы напрямую говорят о бессилии человека перед стихией, а косвенно — о бессилии самого Аркадия Петровича перед разбушевавшейся Варюшей.
Одним словом, беспробудное пьянство жены вконец истерзало и без того уже истерзанную душу художника. Долго это, конечно, продолжаться не могло. Однако продолжалось долго. А закончилось — в одночасье. В ночь Светлого Воскресения Христова Варвара Васильевна была зарублена топором в своей спальне. Эта трагедия вызвала мощную волну слухов, прокатившихся по всей Москве. Волна эта быстро докатилась и до следственных органов: Аркадий Петрович был взят под стражу и предан суду по обвинению в умышленном убийстве своей жены. Адвокатом на процессе выступил небезызвестный Ф. Н. Плевако, который в своей вдохновенной защитительной речи аргументировано доказал, что Варвара Васильевна в приступе белой горячки сама себя зарубила топором. А. П. Чесноков-Богданов был оправдан по всем статьям и выпущен на свободу. И опять не обошлось без слухов: якобы к судебному разбирательству руку приложил сам “старец Григорий”, Г. Е. Распутин, портрет которого Аркадий Петрович как раз в это самое время создавал (как многие настоящие русские художники, А. П. Чесноков-Богданов считал своим нравственным и общественным долгом запечатлеть лучших своих современников).
После смерти Варвары Васильевны на руках у Аркадия Петровича остались двое детей: хилый Саша и чахлая Маша. В отличие от своей самозарубившейся жены, которая не выносила своих детей и всячески их третировала, Аркадий Петрович в детях души не чаял. Но это была не слепая отцовская любовь. В своем воспитании Чесноков-Богданов руководствовался прогрессивными идеями великих французских просветителей XVIII века, считавших, что детство — это не время для забав, что настоящему душевному развитию ребенка способствует не радость и душевный комфорт, а перенесенные в детстве страдания. Об этом в частности писал Жан-Жак Руссо в своем знаменитом трактате “О воспитании”: “Как можно больше мучайте, мучайте и мучайте своих детей; когда они вырастут, они скажут вам за это спасибо”. Эти слова великого педагога и гуманиста А. П. Чесноков-Богданов воспринял как руководство к действиям и так в этих действиях преуспел, что чуть было снова не попал под суд с формулировкой обвинения “за жестокое обращение с детьми”. Так душная атмосфера консерватизма и реакционности России тех лет не позволили Аркадию Петровичу довести свои благородные начинания до конца. Художник был вынужден отдать дорогих ему Машу и Сашу в сиротский приют. Лишенные прогрессивного отцовского воспитания, дети выросли ничем не примечательными людьми и никак себя не проявили впоследствии ни на ниве искусства, ни на какой-либо другой ниве. Прожили они жизнь недолгую и несчастливую и умерли в один день, так и не сказав Аркадию Петровичу “спасибо”.
После вынужденного расставания с детьми А. П. Чесноков-Богданов, чтобы восстановить пошатнувшееся душевное равновесие, опять женился. На сей раз — удачно. Его новой избранницей стала Валерия Михайловна Ропшина. В то время Валерии Михайловне шел двадцать первый год; это была довольно миловидная девушка, темноволосая, стройная, с приятным голосом и небесно-голубым взором. В апреле 1909 года Аркадий Петрович и Валерия Михайловна обвенчались. А дальше все пошло накатанным путем. Уже в мае того же года у них родилась дочка, названная Тонечкой, а еще через год появилась вторая дочка, названная Сонечкой. И потекли дни, осененные тихим семейным счастьем и бурными творческими свершениями.
В этот период А. П. Чесноков-Богданов отдает предпочтение библейским сюжетам. Из “библейской” серии мастера наиболее известна его работа “Христос и грешница”. В образе Христа Аркадий Петрович изобразил самого себя, в образе кающейся грешницы — Валерию Михайловну. Картина “Христос и грешница” была приобретена лично императором. За это же полотно Чесноков-Богданов, помимо денежного вознаграждения от императора, получает еще и звание академика от Петербургской академии художеств, где и преподает вплоть до 1916 года.
Заслуги А. П. Чеснокова-Богданова как педагога Академии поистине огромны. К своей преподавательской деятельности Аркадий Петрович относился так же, как и к своему творчеству — добросовестно, отдавая преподаванию все свое время и все силы. Он был и строг, и ласков с учениками. Строг, но справедлив. Ласков, но требователен. Цель же была одна — привить воспитанникам любовь к искусству и научить их этому искусству. Неудивительно поэтому, что многие ученики от чистого сердца дарили своему любимому учителю подарки, что послужило поводом для очередных грязных инсинуаций в адрес Аркадия Петровича — будто бы это были не подарки, а вымогаемые им взятки. И еще более грязным инсинуациям подверглась дружба Чеснокова-Богданова с некоторыми из своих учеников.
Надо сказать, что Аркадий Петрович никогда не опускался до полемики со своими так называемыми “оппонентами”. Лишь однажды, мимоходом, со свойственным ему юмором художник заметил в одном частном письме: “Фланируешь по Невскому с пылким молодым человеком — вот ты уже и гомосексуалист. Резво скачешь с мальчишками и девчонками, участвуя в их зажигательных проделках — вот ты уже и педофил. Степенно прохаживаешься под ручку с пожилой дамой, — ну и кто ты после этого, как не геронтофил?! Выйдешь поздним вечерком из кладбищенских ворот — и вот уже готово обвинение в некрофилии. Выведешь свою лучезарную Лауру (прозвище суки Чеснокова-Богданова) на вечернюю прогулку — сразу же за этим выводом следует другой вывод: ты зоофил. О, времена!.. О, нравы!.. Только и остается, что общаться с аквариумными рыбками, да и то при задернутых шторах”.
Самым любимым учеником А. П. Чеснокова-Богданова в Академии был А. Н. Саркомов, творческие и человеческие качества которого Аркадий Петрович высоко ценил. Об этом говорит хотя бы такой факт: в качестве дипломной работы Саркомов представил на суд преподавателей свое историческое полотно “Первая встреча Игоря и Ольги”. Картина получилась удачная, но “мертвая”, в ней не хватало завершающего мазка, чтобы она “ожила”. И Аркадий Петрович своей волшебной кистью сделал этот мазок. После чего “Первая встреча Игоря и Ольги” по праву заняла свое достойное место среди его исторических работ. Саркомов же впал в отчаяние, пытаясь утопить это отчаяние в вине (традиционный для России способ борьбы с отчаянием), и после очередного многодневного запоя наступил летальный исход. “Безмерно жаль беднягу Саркомова, — с грустью писал А. П. Чесноков-Богданов, — из него со временем мог бы получиться неплохой художник”.
В своей преподавательской деятельности А. П. Чесноков-Богданов большое внимание уделял искусству написания картин, считая это основой основ искусства живописи. “В создании картины, — неоднократно внушал мастер ученикам, — самое главное — это написать картину, а краски и все остальное можно купить в лавке”. Аркадий Петрович старался привить ученикам прежде всего любовь к работе, лишь потом следовали его наставления по самому искусству. “Написать картину — это работа, — говорил он не раз и не два, — а вот продать ее — это искусство”.
К слову сказать, в искусстве продажи своих полотен Чесноков-Богданов преуспел более чем. В Аркадии Петровиче гармонично сочетались на первый взгляд несочетаемые в творческой личности черты — талант художника и практическая сметка. И это нисколько не умаляло его ни как художника, ни как человека. На прямые обвинения всякого рода посредственностей от искусства в том, что художник ведет себя, как матерый деляга, копируя десятки раз свои работы и продавая копии в разные места, Чесноков-Богданов всегда невозмутимо отвечал любимой строчкой любимого поэта: “Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать”. К продаже своих “рукописей” (читай — картин) Аркадий Петрович относился столь же ответственно, как и к написанию их. “Он умел торговаться, — с нескрываемым восторгом писал о Чеснокове-Богданове П. М. Третьяков. — Умел не уступить ни копейки. Даже я, человек практической сметки, тертый калач, и то бывало диву давался, как он умело выторговывал у меня за свои маленькие полотна большие деньги”.
Несмотря на то, что педагогическая работа отнимала у А. П. Чеснокова-Богданова все его время и силы, он каждый год отправлялся в многомесячные путешествия по России. В своем пейзажном творчестве А. П. Чесноков-Богданов тяготел к северу (“На Белом море”), с не меньшей силой любил он и юг России (“На Черном море”). Привлекала художника и величавая ширь российских рек (“На Волге”, “На Дону”, “На Каме”, “На Оке” и др.).
Но судьба готовила Чеснокову-Богданову новый удар. Врачи поставили Аркадию Петровичу страшный диагноз. Жить замечательному художнику оставалось считанные дни. Все домашние молились за его здоровье. Все надеялись на чудо. И чудо произошло, молитвы помогли. Но все же А. П. Чеснокову-Богданову пришлось расстаться с жизнью. К счастью, не со своей. Страшно даже представить, скольких безусловных шедевров лишился бы мир, покинь его замечательный художник в столь неурочное для себя время.
Аркадий Петрович вспоминал те страшные дни: “К счастью для меня, но к несчастью для нашей Мышки (домашнее прозвище младшей дочери художника Сони), болезнь моя неведомыми путями и перепутьями перешла в ее маленькое хрупкое тельце. О, если бы Господь дал мне право выбора — стать ли мне равным по таланту Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэлю или же спасти Мышку, я, не раздумывая ни мгновенья, выбрал бы жизнь нашего кудрявого ангелочка. Но, увы… Бог наградил меня творческим даром, равным по силе дару трех гигантов Возрождения, но отнял у меня мою любимую дочурку. Искусство требует жертв...”
А. П. Чесноков-Богданов увековечил Соню на своем знаменитом полотне “У постели обреченной дочурки”. А следом был создан другой шедевр мастера — “У постели умирающей жены”. Дело в том, что Валерия Михайловна не смогла перенести смерть дочери и покончила с собой, приняв яд, словно романтическая героиня XVIII века. Последние часы жизни отравившейся жены Чесноков-Богданов отобразил не только талантливой кистью художника, но и своим не менее талантливым пером прозаика: “Бледно-прозрачное, как лунный камень, лицо, слабые руки на складках чистого белья; странно сверкающие глаза и грустная улыбка. В приоткрытую форточку сочится сладкий весенний ветерок, в комнате удивительно свежий воздух. Белые нарциссы на столе — цветы запоздалые...”
Как и многие другие выдающиеся творческие личности, А. П. Чесноков-Богданов нашел забвение от жизненных невзгод в искусстве. Он неустанно работает: ищет новые принципы конструирования жизненной среды, тяготеет к музыкальному звучанию колорита, пишет картины в несвойственной ему стилистике “лубочного гротеска”. В 1913 году Чесноков-Богданов создает свою этапную работу “Мясная лавка”. На красочном полотне мы видим, как два мясника разделывают “тушу” третьего. Кровь широкими и обильными ручьями стекает с разделочного стола на пол. А за приоткрытой дверью “мясницкой” стоит у прилавка продавец, взвешивая покупателям куски парного мяса. Этот предельно простой сюжет превратился под кистью художника-провидца в яркое поэтическое обобщение. Главное в картине — это предчувствие чего-то грандиозного. “Мясная лавка” была воспринята как символический образ грядущей России. “Так вот почему я написал “Мясную лавку”!” — воскликнул художник, когда узнал о начале мировой войны. После событий 1917 года, впрочем, он повторил то же самое.
К 1917 году А. П. Чесноков-Богданов “земную жизнь прошел до половины” (ему было 44 года, а закончил он свой жизненный путь в 85 лет). Многие современники (да и потомки) упрекали Аркадия Петровича в том, что он в своем творчестве советского периода якобы шел на некий компромисс. На самом же деле, это был никакой не компромисс, а художественное видение: мастер именно так, а не иначе понимал свой путь в искусстве. “Я художник, живущий взволнованной эмоциональной жизнью современности”, — писал о себе Чесноков-Богданов. Обостренным слухом истинного творца вслушивался он в шум времени, запечатлевая этот шум на своих бессмертных полотнах. В годы гражданской войны в работах А. П. Чеснокова-Богданова явственно звучит грохот тачанок, ржание лошадей, свист сабель (“Кавалерийская атака в 1918 году”, “Кавалерийская атака в 1919 году”, “Кавалерийская атака в 1920 году” и др.). В годы индустриализации с его полотен слышится гул заводских и фабричных цехов. “Даешь тяжелую индустрию!” — так назвал он свою картину 1927 года. В годы коллективизации на полотнах художника колосятся и шумят пшеничные поля (“Богатый урожай”, “Пшеница колосится”, “Колосится пшеница”). В годы же культурной революции с картин мастера доносится тихий шелест перелистываемых страниц (“В сельской библиотеке”, “В городской библиотеке”, “В районной библиотеке”).
В конце 30-х годов XX века А. П. Чесноков-Богданов в своих работах отражает жизнь поэтически, а не критически. Эстетические вкусы эпохи полностью совпадают с эстетическими вкусами художника. Даже труд на полотнах Чеснокова-Богданова не грязен и не изнурителен, а приятен и легок. Таковы его картины 1937—1938 годов — “Исправительно-трудовой лагерь” и “Ударники лесоповала”.
Начало 1940-х годов было, пожалуй, самым счастливым периодом в жизни А. П. Чеснокова-Богданова, как в творческом, так и в личном плане. В июне 1941 года Аркадий Петрович повстречал свою новую любовь — Елену Даниловну Сокольскую.
Елена Даниловна была очень красива. Но не поверхностной, внешней красотой, а красотой внутренней, душевной, что неизмеримо ценнее (для тех, кто понимает, конечно) красоты внешней. Внешне же она была неказиста, маленького роста, слегка горбата, с явно выраженным косоглазием и дефектом речи. Купаясь в детстве в Оке, она попала под пароход, потому хромала на обе ноги; в отрочестве, спасая лошадей из загоревшейся конюшни, она получила страшные ожоги, оставшиеся у нее на всю жизнь. Обнаружились у нее и крупные щербины на лице — последствия перенесенной в юности оспы. К искусству Елена Даниловна не имела никакого отношения, но была добрым и отзывчивым человеком. А. П. Чесноков-Богданов ее очень любил, впрочем, как и она его. О большой любви этой маленькой женщины свидетельствует хотя бы такой красноречивый факт. Когда наступили суровые годы Великой Отечественной войны, Елена Даниловна делала все возможное и невозможное, чтобы ее Аркашечка не замечал тягот военного времени. И Аркадий Петрович их не замечал. Более того, А. П. Чесноков-Богданов даже не знал, что идет “война народная, священная война” — Елена Даниловна не сообщила ему об этом. Дабы не травмировать тонкую и ранимую душу художника, она прятала от него газеты и выключала радио, чтобы он не читал и не слышал сводок “от Советского информбюро”. Поэтому годы с 1941 по 1945 с полным правом можно назвать самими умиротворенными в жизни и творчестве А. П. Чеснокова-Богданова. Супружеская чета жила в глуши, на берегу лесного озера под названием Тихое, на даче Аркадия Петровича, которую он приобрел еще в 1912 году. Ничего не отвлекало художника от его творческого предназначения. Целыми днями бродил Чесноков-Богданов, слушая тишину на берегах Тихого озера, в прохладном сумрачном лесу или на росистых полях и лугах.
В жизни природы А. П. Чеснокова-Богданова всегда привлекали переходные состояния — от зимы к весне, от весны к лету, от лета к осени, от осени к зиме. Любимым месяцем художника был март. Чеснокову-Богданову как-то по-особенному был близок краткий момент начала расцвета природы, ее пробуждение после долгой зимней спячки — когда земля еще под снегом, но то тут, то там обнажаются влажные темные островки, потому что весеннее солнышко уже не просто светит, но и пригревает; когда начинают журчать первые ручейки, и это журчание сплетается в пока еще прохладном воздухе с первыми весенними трелями птиц.
Если любимым временем года художника была ранняя весна, то любимым временем суток для него был вечер. Множество раз А. П. Чесноков-Богданов обращался в своем творчестве к теме вечера, когда только-только начинают сгущаться сумерки, в небе появляется бледная луна, отражаясь в спокойной глади озера, а чуть позже высыпают звезды. А какие элегичные и поэтичные названия давал мастер своим полотнам. В 1942 году он пишет картину “Задумчивое озеро”, весь 1943 год работает над полотном “Задумчивый лес”. Настоящей же жемчужиной этого его творческого этапа явилось незабываемое полотно “Задумчивые поля”. Эту картину художник завершил 9 мая 1945 года, в этот же самый день он записал в своем дневнике: “Только что в мастерскую приходила Леночка и сказала, что закончилась война. Какая война?..”
Наступили мирные дни. Страна залечивала свои раны. Но беспокойное сердце художника и тут не знало покоя. Чтобы не мешать стране, А. П. Чесноков-Богданов отправляется в долгое заграничное путешествие. Из этой творческой командировки он привез такие ныне широко известные полотна, как “Бангкок. В притоне курильщиков опиума” (1946), “Париж. В публичном доме” (1947), “Монако. В игорном зале” (1948). Даже не специалисту сразу видно, что эти работы писались Чесноковым-Богдановым с натуры. На всех картинах явственно виднеется колоритная фигура самого художника. Ради правды искусства, ради точности мазка живописец с головой окунулся в тлетворную атмосферу разгула и разврата, но, как истинный художник, вышел из нее еще более обновленным и одухотворенным — создав свои бессмертные творения, которые говорят страстное “нет” разгулу, разврату и тлетвору.
В 1948 году А. П. Чесноков-Богданов вернулся на родину, где его ждал новый удар судьбы: Елена Даниловна без видимых на то причин покончила с собой. Основанием для самоубийства (как считал сам Аркадий Петрович) послужила долгая разлука с любимым мужем, которую не смогло вынести любящее женское сердце. Художник записал в своем дневнике: “Какой-то странный рок тяготеет над всеми моими женами. Все они почему-то кончают с собой. Помнится, Леночка мне как-то сказала: “Даю тебе слово, Аркашечка, что уж я-то точно с собой не покончу”. Но слова своего не сдержала. Вот и верь после этого женщинам”.
Похоронив жену, А. П. Чесноков-Богданов совершил длительную творческую поездку по местам былых сражений, в ходе которой сделал множество зарисовок и массу этюдов. Результатом этой поездки явилась самая большая работа мастера (одиннадцать на семнадцать метров), посвященная Великой Отечественной войне — “Маршал Г. К. Жуков”. Запечатлев для истории прославленного полководца, не менее прославленный художник изобразил в образе маршала самого себя. Эта творческая манера стала своеобразной визитной карточкой художника. Вспомним хотя бы его картину “Христос и грешница”, где сквозь черты Христа проступают одухотворенные черты Аркадия Петровича, или другое его не менее известное полотно — “Даешь тяжелую индустрию!”, где во внешнем облике чумазого машиниста, высунувшего голову из окошка паровоза, угадывается сам автор.
О своей излюбленной творческой манере Аркадий Петрович, в частности, писал: “Истинный художник никогда не копирует жизнь (иначе он не художник, а фотограф), он создает новую реальность, отображает на своих полотнах образ времени, если хотите — образ эпохи”. На картине “Маршал Г. К. Жуков” мы видим на лице художника (оно же — лицо маршала) отблески пожарищ, слезы вдов и матерей, удовлетворение от ратного подвига солдат-освободителей. Суровые, плотно сжатые губы маршала как бы говорят гневное: “Нет войне!” (Кстати сказать, “Нет войне!” является первоначальным названием этой картины.)
Следом за “Маршалом Г. К Жуковым” А. П. Чесноков-Богданов пишет свое знаменитое полотно на историческую тему — “Куликово поле”, в основу которого положено предание о поединке двух богатырей перед Куликовской битвой — Пересвета и Челубея. Художнику удалось создать психологически яркие образы противников и передать напряженность их поединка. В лицах как Пересвета, так и Челубея привычно узнается лицо самого Чеснокова-Богданова.
С конца 1940-х годов у А. П. Чеснокова-Богданова появляется сюжет, который становится чуть ли не на целое десятилетие основным в его творчестве — это охота. Всем известно, что замечательные русские писатели И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, С. Т. Аксаков увлекались охотой. Немало заядлых охотников было и среди художников. Но Аркадию Петровичу и тут не было равных. Чесноков-Богданов всегда точно знал, где в любое время дня и ночи и в любую погоду находится дичь. В этом он никогда не ошибался, — и когда другие охотники возвращались домой, даже не повидав желанной дичи, его ягдташ всегда был переполнен. Однако следует отметить, что А. П. Чесноков-Богданов не принадлежал к большинству охотников, видевших в любимом занятии лишь спортивную забаву. Во время охоты ярко проявлялось его чуткое понимание природы. Вспоминая и рассказывая о том или ином своем охотничьем дне, Аркадий Петрович всегда говорил о природе, о ее состоянии, а сам процесс охоты и ее трофеи отступали на второй план.
И еще немаловажный штрих к портрету художника — у него была широкая душа, любящая все живое на земле, потому неустанно страдающая от несовершенства этого мира. И это было очевидно всякому, кто хотя бы раз видел, как Аркадий Петрович разделывал туши и тушки убитых им на охоте животных и птиц. Очевидец вспоминал: “Руки его были по локоть в крови, глаза — печальными, так же печальна была и его улыбка, которая блуждала на губах художника”.
Из так называемого “охотничьего цикла” следует отметить такие полотна мастера, как “Меткий выстрел”, “Мертвый заяц”, “Прямо в глаз” и другие.
Уже на закате своей жизни А. П. Чесноков-Богданов посетил свой родной городок Малые Грязи, постоял у могилы родного отца, посидел на могиле родной матери. За то время, что Аркадий Петрович не был на малой родине, Малые Грязи неимоверно разрослись и были переименованы в Большие Грязи. В доме, где некогда родился великий художник, теперь располагался музей его имени. На самом видном месте, за ленточкой и под стеклянным колпаком стояла его люлька, некогда им расписанная.
В музее состоялась встреча знаменитого земляка с новым поколением большегрязевцев. Со смехом вспоминало новое поколение дремучесть своих предков, которые чуть было не лишили жизни маленького Аркашу, посчитав его кисть бесовской. Смех смехом, но из тех местных жителей, что позировали художнику в летний его приезд, ни один не дожил до осени. Что тут же дало повод недоброжелателям художника обвинить его в смерти своих земляков. Хотелось бы ответить этим горе-обвинителям, что нелепо связывать массовое отравление грибами с полотном А. П. Чеснокова-Богданова “Мои земляки”. Испокон веков местные жители собирали в лесах грибы и регулярно ими травились. И то, что на картине изображены все впоследствии отравившиеся, конечно же, простая случайность, а не мистическая закономерность, как это тщились представить злопыхатели.
А вскоре после посещения художником родных Грязей его самого посетила последняя любовь. Замечательный художник мог бы с полным правом повторить строчки не менее замечательного поэта:
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней...
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Последнюю любовь художника звали Оленька Воронцова. Когда они поженились, Оленьке едва минуло девятнадцать; казалось, все очарование молодости воплотилось в этой хрупкой, изящной девушке. Она была поистине “гением чистой красоты”, совершенно необыкновенным, трепетным и прекрасным существом, от которого в буквальном смысле исходил лучезарный свет. Потому-то художник любовно и называл свою юную жену “мое солнышко”. Увы, недолго пришлось Аркадию Петровичу греться в лучах своего “солнышка”. Оленька так и осталась навеки девятнадцатилетней. “Вечно живая” — так назвал свой шедевр Чесноков-Богданов в память о своей жене.
Создавать этот шедевр художник начал еще при жизни Оленьки. Очевидец и давний друг Чеснокова-Богданова вспоминал: “Аркадий был захвачен этой работой. Он творил истово, азартно, забывая есть и пить, спать и гулять. Вся его сущность творца была преисполнена лишь одним страстным желанием — не только перенести на полотно прекрасные и нежные черты своей очаровательной жены, но и добиться того, чтобы от портрета исходил такой же лучезарный свет, как и от оригинала”. И Чеснокову-Богданову это с блеском удалось: на полотне Оленька смотрится как живая, вся в сиянии собственных лучей. В то же самое время сама Оленька после написания полотна в буквальном смысле погасла, словно бы художник забрал весь ее свет в свою картину. С последним же взмахом чесноковско-богдановской кисти Оленька и вовсе упала замертво. Или, выражаясь фигурально, положила свою юную жизнь на алтарь искусства. Но это, конечно же, не вина Аркадия Петровича, как пытались представить сей прискорбный случай злопыхатели, утверждавшие, что художник якобы писал свою обнаженную жену в плохо отапливаемом помещении, часами не давая ей пошевелиться и согреться глотком горячего чая. Наоборот, А. П. Чесноков-Богданов сделал для любимой жены самое большое, что может сделать большой художник для своей модели — он обессмертил ее образ.
Правды ради, впрочем, отметим, что — да, действительно, Аркадий Петрович не давал своей модели согреться горячим чаем, но он это делал исключительно для того, чтобы она не отвлекалась на пустяки. Зато теперь тысячи и тысячи благодарных зрителей имеют возможность греться в лучах “вечно живой” Оленьки, как некогда грелся в них и сам Аркадий Петрович.
Скончавшаяся Оленька, как водится, была похоронена на третий день после своей кончины. А. П. Чесноков-Богданов, по уважительной причине, не смог присутствовать на похоронах жены, ему было необходимо положить на полотно несколько завершающих мазков. Что впоследствии дало повод все тем же злопыхателям обвинить художника в черствости и бездушии. На самом же деле это был самый настоящий творческий подвиг художника во имя святого искусства. “Ни дня без мазка!” — вот девиз мастера, творившего исключительно для вечности.
В то же самое время горе А. П. Чеснокова-Богданова не знало границ. Разделить это горе к Аркадию Петровичу приехала его старшая дочь от второго брака, Антонина Аркадьевна.
Антонина Аркадьевна была, что называется, дочерью своего отца — такая же добрая и благородная, чуждая мелочности и склочности. Аркадий Петрович безмерно любил Антонину Аркадьевну и всегда нежно о ней заботился, как и она о нем. Хотя злые языки и утверждали обратное: будто бы Аркадий Петрович и Антонина Аркадьевна терпеть друг друга не могли, и дочь будто бы приехала не для того, чтобы разделить горе отца, а для того лишь, чтобы шантажировать его неким письмом, которое она нашла на груди своей покойной матери. Все это, конечно же, беспардоннейшая ложь, никак документально не подтвержденная, не говоря уже о том, что никакого письма после смерти Антонины Аркадьевны обнаружено не было. Сама же Антонина Аркадьевна была обнаружена в Тихом озере на следующее утро после своего приезда. Что опять же дало повод очернителям распустить грязный слух — будто бы Антонину Аркадьевну утопил Аркадий Петрович, а компрометирующее его письмо уничтожил. Столь нелепое утверждение не выдерживает никакой критики. Как старый человек (Аркадию Петровичу к тому времени шел уже девятый десяток), удрученный кончиной своей жены и не умеющий плавать, мог утопить здоровую, полную сил женщину?..
Обе эти невосполнимые потери — смерть горячо любимой жены и трагическая гибель не менее горячо любимой дочери — не могли не отразиться на душевном и физическом здоровье А. П. Чеснокова-Богданова. Но опять, как и в прошлые годы, Аркадий Петрович нашел забвение от горестей жизни в высоком искусстве. И искусство буквально возродило его. К художнику словно бы вернулась молодость — он стал бодрым, подвижным, жизнерадостным... Последние годы для него стали самыми плодотворными, с полным правом их можно назвать “золотыми” в творческой судьбе мастера. А. П. Чесноков-Богданов обрел даже не второе дыхание (второе дыхание он обрел после смерти второй жены), но — третье. Именно в этот период художником были созданы такие его шедевры, как “Веселый вдовец”, “Снова жизнь”, “Дочь-утопленница” (второе, менее известное название “Дочери-утопленницы”, — “Не рой другому яму”).
Но таков уж был этот уникальнейший человек, что жить только лишь для самого себя он не мог, ему обязательно нужно было о ком-то неустанно заботиться, кого-то нежно и трепетно любить. И художник завел себе собаку, дав ей кличку Зинаида (в честь своей любимой художницы Зинаиды Серебряковой). Они так крепко сдружились, что минуты не могли обходится друг без друга — вместе ходили на этюды и на охоту, вместе ели и даже вместе спали. Что дало повод наветчикам уже после кончины художника распустить сплетню столь гнусную и столь нелепую, что озвучивать ее здесь не имеет никакого смысла.
К сожалению, и это счастье оказалось недолгим. Судьба в очередной раз нанесла Чеснокову-Богданову безжалостный удар. Зинаида вскоре взбесилась, и Аркадий Петрович был вынужден пристрелить свою любимицу из охотничьего ружья.
И вот этот удар судьбы А. П. Чесноков-Богданов, который к тому времени был совсем уже старым человеком, не смог перенести. Его крепкое доселе здоровье пошатнулось и стало быстро ухудшаться: начало серьезно пошаливать сердце, заболела правая почка, за ней и левая, в щитовидке образовались узлы, в желудке — полипы, началась атрофия дисков зрительных нервов, следом появились ревматоидный полиартрит и церебральный арахноидит, позже к ним добавились дискоидная красная волчанка и дисциркуляторная энцефалопатия, не говоря уже об артрозе и варикозе... Словом, обнаружилась целая кадриль болезней. Но истинный художник всегда остается художником до самого конца. В случае же с А. П. Чесноковым-Богдановым это можно понимать буквально — он творил до последней минуты своей жизни и умер с кистью в руке.
Последние годы творчества А. П. Чеснокова-Богданова были неразрывно связаны с кладбищенской темой. От всех его полотен этого времени веет вечным покоем. Все эти картины чем-то похожи, на них мы видим кладбища, похороны, мужчин и женщин в гробах. Лица у покойников тоже очень похожи, и это не случайно — художник демонстрирует свой идеал умершего: нежный овал лица, выразительные глаза, угадывающиеся под закрытыми веками, приветливая улыбка на устах. Художник как бы говорит нам своими картинами: “Разве смерть и могила — это конец? Нет, это не конец. Смерть — это продолжение жизни. Смерть — это возвращение в отчий дом”.
Заканчивались 50-е годы XX века, а вместе с ними заканчивалась и жизнь А. П. Чеснокова-Богданова, полная неустанных трудов, творческих обретений и житейских утрат. Занавес жизни замечательного художника опустился 19 июля 1958 года, и душа его, покинув бренное тело, белокрылой чайкой пролетела над Тихим озером и растаяла в небесной синеве. Земля — потеряла. Небо — нашло.
* * *
Подведем краткий итог:
По-разному складываются творческие судьбы художников, как при жизни, так и посмертно. И определяющую роль здесь играют, увы, не талант и не высокие душевные качества, а жизненные обстоятельства, прихоти судьбы, счастливые или несчастливые случаи... Творческий путь А. П. Чеснокова-Богданова был не столь тернист, как, скажем, путь Винсента Ван Гога или Нико Пиросмани. Еще при жизни Аркадий Петрович вкусил заслуженную славу, имел множество высоких званий и наград, картины его вошли в собрания Государственной Третьяковской галереи, Государственного Русского музея, других ведущих музеев.
Когда А. П. Чесноков-Богданов только начинал творить, его уже причисляли к художникам, “известным своим дарованием”. Когда его жизненный и творческий путь закончился, А. П. Чеснокова-Богданова называли “величайшим из русских живописцев”. Но все течет, все меняется, и нынешнее поколение искусствоведов не испытывает к А. П. Чеснокову-Богданову былого пиетета, оценивая его творчество гораздо скромнее: “Эпигон, подражатель, художник средней руки, приспособленец, рвач...”
Ну что же, подождем, когда подрастет следующее поколение искусствоведов и даст свою оценку творчеству этого незаурядного художника и человека. Какой она будет — покажет время, которое в очередной раз расставит все по своим местам.
