***
Мой памятник будет стоять, когда закончится нефть,
Долговечнее он финансовых пирамид,
Не сгорит он в огне пожара в ТЦ "Аквилон",
Аргентинский вулкан не превратит его
В груду песка на дне Орка подземных вод.
Я не умру совсем - большую часть меня
Ядерная зима смертью не занесёт.
Буду я жив, пока на Боровицкий холм
Будет въезжать патрон центра развития
Русского языка. Там, где Москва-река
Водный транспорт несёт к следующей станции,
Вспомнит поэт, что я, с самого дна взлетя,
Песнь италийскую спел, на башню Газпрома смотря.
О, Мельпомена, о, муза трагедии,
Не лавровым венком - маской меня одари,
Пусть никто не узрит, что у меня с лицом,
Пусть без лица стоит вечный мой памятник.
* * *
Когда любил тебя впервые,
Впервые имя произнёс,
И трудно было мне дышать,
И снег был грязный,
Слякоть, ветерок,
(весна в поэзии - начало новой жизни, факт известный)
Я написал тебе, мой милый,
(во избежание злобрехов заявляю -
здесь женщине посланье, не мужчине,
хотя, кому какая разница, конечно)
Уже не вспомню сколько - пусть здесь будет десять строк.
1. Люблю тебя, мой друг нездешний
2. За голос ласковый и нежный
3. И что светлы твои одежды
4. И что свободна твоя форма наслажденья
5. Когда в порыве сладострастья
6. Не мог я вспомнить как там дальше
7. У Пушкина в стихотвореньи
8. Ты мне напомнил, друг прекрасный
9. И вот теперь тебе за это
10. Я буду вечно благодарен
Но время прошло и приблизились строки другие,
Не выдумать заново их, ведь они из одной старой песни,
Которую пела мне мама, такая была колыбельная,
А после - услышал её я (отметя попутно момент залипания гласных)
в маршрутке по радио.
Я тихо пропел эти строки, и вскрикнули птицы,
И старый еврей из Одессы налил стопку водки,
И мама звонила и в трубку кричала "Сынок, ты в порядке?"
И видели цвет невозможный все женщины в мире.
...а ты, моя радость и боль, всё ищешь в глазах прохожих
небесный фонарь,
и к Богу идёшь,
и он к тебе тоже....
И тут налетели машины названий нерусских,
И всех расстреляли, и жизнь на Земле прекратилась.
И только по радио (как оно здесь сохранилось?
художественная условность, иль автора глупость?)
песня тихонько звучала:
Жизнь невозможно повернуть назад,
И время ни на миг не остановишь,
Пусть невозвратна ночь
И ла-ла-ла мой дом,
Ещё идут старинные часы.
Ещё идут старинные часы.
* * *
Зимняя тишина ложится на сковородку
Кусками сырого мяса, бывшими раньше зайцем -
Он бежал через травы, вспыхивая ушами.
Вскоре его охотники, выпившие слегка,
В сети свои колючие старым ружьём поймали.
Если ты выйдешь из дома - оставь на двери записку,
Дескать, я вышла из дома и написала записку
О том, что я вышла из дома и написала записку
О том, что... Ну и так далее. Почерк твой необходим.
Кони на поле дрыхнут, сны их по-русски тревожны.
Поэты в сырых хрущёвках душу кладут в тетрадку,
И, обернув тетрадку, прячут её на полку -
Якобы не найдётся при переборе книжек
Эта тетрадка смешная с вырезанной обложкой.
Смята кровать, и в мясе с луком большая ложка.
Медведи не возражают. Спят. На часах - зима.
Если ты выйдешь из дома - вернись, пожалуйста, как-нибудь,
Или хотя б постарайся, или не возращайся -
Мне все равно не уснуть. На полке душе не до сна.
Зимняя тишина лежит и не шелохнётся.
Часы повернули обратно - осень, лето, весна,
Снова зима: ты вышла из тёплого светлого дома,
Вышла - и не вернулась, вышла - и не пришла.
***
Самая страшная птица летит, летит.
Старшенький братик на ключ закрывает сундук.
А мне очень страшно, что будет, когда она прилетит.
А у неё большой клюв, она клювом сломает сундук.
Мама и дед и баба сидят в сундуке,
и младшенькая сестрёнка, и средненький я,
кошка, собака и куры - мы все в сундуке.
Птица летит и знает, что в доме живёт семья.
Старшенький братик старше, он постоит за себя,
когда нас запрёт в сундуке и отправится птицу встречать.
Старшенький братик срывает траву и кладёт её
в рот и на всякий случай в сапоги и в карман.
Старшенький братик прячет нас в семейный сундук,
пахнущий старой бумагой и пуховым платком.
Страшная птица не знает запаха - не найдёт
среди пустых трёхлитровых банок этот сундук.
Самая страшная птица летит, летит,
ищет бесхозный город и старый дом.
Самое страшное будет, когда она долетит.
Ничего страшнее не будет больше уже никогда.
Старшенький братик уходит с травой во рту,
плачет и улыбается как дурной.
Солнце светит, птица летит к нему,
оба не говорят и глядят друг другу в глаза.
Дымка стоит над землёй, гудит стрекоза.
