Весной 1973 года стало известно, что я включён в список оркестра, который должен был в мае с оперой посетить Чехословакию на три недели, после чего по возвращении в Москву и закончив сезон, отправиться в Японию на целых два месяца для участия в выступлениях балета Большого театра и в симфонических концертах. О последних частично уже шла речь в первых главах этих воспоминаний («Дирижёры Большого театра»), но о поездках в целом всё же следует рассказать подробнее, так как они отражали суть самой желанной и даже по-своему престижной части работы театра – заграничных гастролей.
Итак, в мае 1973 года мы отправились в Прагу – первый город нашего тура. Незадолго до отъезда я нашёл в магазине «Иностранная книга» на улице Горького интересный справочник-гид на русском, изданный в Праге. Несмотря на то, что к тому времени прошло пять лет после вторжения советских войск в 1968 году для подавления «Пражской весны», какие-то небольшие всплески свободы ещё давали о себе знать. Так это самым странным образом отразилось в издании и продаже в Москве справочника-путеводителя, в котором подробнейше освещалась... еврейская жизнь в Праге за многие века существования столицы Чешского Королевства. Из путеводителя я узнал, что на территории бывшего средневекового гетто в районе Йозефов находятся шесть синагог, старейшая из которых была построена в 1268 году - «Старонова». По преданию, созданный главным раввином Праги в XVI веке Йеѓудой бен Бецалелем (1520-1609) робот «Голем» до сих пор живёт под сводами крыши «Староновой». Выдающийся знаток религиозной философии, математики, географии, физики был прозван Махаралом по аббревиатуре: «Наш учитель рабби Лёв» - «Морейну Ха Рав Лев», сыгравший огромную роль в жизни пражской общины, неутомимо передавая свои знания ученикам школы.
Из того же путеводителя я узнал о том, что органист и руководитель хора «Испанской синагоги» Франтишек Шкроуп - был также автором чешского национального Гимна «Где ты родина моя».
Там же была информация о Пинхасовой синагоге - она имела особое значение в истории пражского еврейства – на её стенах написаны имена погибших во время Холокоста с датами рождения и смерти.
Клаусова синагога была также одной из старейших, и я её отчётливо вспомнил через десять лет, посетив в 1983 году синагогу Иозефа Каро в Цфате в Израиле. Что-то там было от ушедшего духа восточно-европейской еврейской культуры. В Майзловой синагоге было редчайшее собрание бронзовых и золотых подсвечников, а также серебряных с драгоценными камнями щитов на Тору и многочисленных драгоценных светильников – огромных размеров и совсем маленьких для праздника Ханука.
Как все эти сокровища попали в Прагу в Майзлову синагогу? В 1942 году исполнявший обязанности «Протектора Богемии и Моравии» Рейнгард Гейдрих приказал свезти со всех концов Европы предметы ритуала еврейской религиозной жизни и создать в Праге «Музей уничтоженного народа». Туда по его приказу были привезены все эти сокровища из многих городов Германии, Голландии, Франции, Бельгии, Греции, Польши и других стран. В мае 1942 года Гейдрих умер от полученного ранения после покушения на него чешскими бойцами сопротивления. Гейдрих не дожил до Нюрнбергского суда. Германия проиграла войну. А предметы, привезённые сюда, остались в Праге, теперь уже в Государственном еврейском музее.
«Старонова» синагога – старейшее здание в Праге -1268 год. Справа - еврейская Ратуша. XVIII век
Слева от Ратуши примыкающая к ней «Высокая» синагога
Одним словом тот путеводитель открыл мир другой Праги, о котором мы не имели понятия. Правда, о всемирно известном писателе Франце Кафке была самая минимальная информация (она, как позднее выяснилось, не так уж была нужна – памятные скульптуры и мемориальные доски на домах, где родился и жил Кафка были хорошо видны всем, кто гулял по центру Праги). Нам предстояло знакомство с одним из самых удивительных городов Европы.
***
Мы, то есть оркестр, летели в Прагу одним самолётом с солистами оперы. В первых рядах сидела Галина Вишневская, как и всегда великолепно выглядевшая, несмотря на усиливавшееся «завинчивание» деятельности Ростроповича, кончившееся через год отъездом всей их семьи на Запад. Пока она должна была выступить в новой постановке Б.А.Покровского – опере «Тоска» с литовским тенором Виргилиусом Норейка. Превосходный, кстати, был певец. Ему особенно удавался итальянский оперный репертуар. Жаль было только, что не разрешалось петь на языке оригинала. Выступление этой пары на первом спектакле было восхитительным – казалось, именно казалось, что солисты пели по-итальянски – до такой степени был совершенен их вокал! Несмотря на галерею величайших певцов и певиц ХХ века, с которыми мне пришлось работать почти два с половиной десятилетия в Метрополитен опере, то выступление я помню и сегодня, как одно из самых прекрасных, услышанных мной в живом сценическом исполнении.
Подлетая к Праге, мы увидели волнующую панораму города - хорошо мне знакомую. Не только из-за купленного путеводителя, сколько потому, что в 1946 году мой отец получил в подарок за работу над фильмом «Освобождённая Чехословакия» альбом с довоенными фотографиями европейски известного фотохудожника Карла Плички. (Мистика никогда не покинет Прагу и Гетто. В 1999 году я снова был в Праге – только уже с оркестром Метрополитен оперы. В Москве пришлось оставить замечательный альбом Карла Плички. Очень было жаль, но разрешения на вывоз я тогда не получил. В свои туристические приезды в Прагу уже из Америки в 80-е годы я никак и нигде не мог его найти, хотя по идее он должен был быть у букинистов. И, наконец, в 1999 году я вошёл в букинистический магазин в Гетто, и спросил продавца, нет ли у него этого альбома? Я не успел даже договорить, как сам поднял голову к верхней полке, а там стоял «мой» альбом! «Вот он!» - сказал хозяин магазина. «Ждёт тебя!»).
Этот подарок отцу послужил началом моего интереса к изучению Праги – одной из величайших культурных столиц Европы. Так что приезд в Прагу был в довольно знакомый город, хотя и «книжно-знакомый».
Нас поселили в новой, отличной гостинице «Интернациональ» (теперь «Краун Плаза»), построенной в традиции сталинской архитектуры московских высотных домов в районе с забавным названием «Подбабска». Примерно двадцать минут требовалось, чтобы трамвай довёз нас до центра.
Все спектакли мы играли в пражском Театре им. Сметаны (теперь он называется Пражский Государственный Оперный театр) - рядом с центральным вокзалом. Почему-то не в Национальном театре. Как бы то ни было здание театра скромное снаружи, внутри производило большое впечатление пышным стилем великого прошлого Австро-Венгерской Империи.
Театр Пражской Государственной оперы, построен в 1888 г. Когда мы там играли, он назывался Театр им. Сметаны. Зал небольшой, с прекрасной акустикой
«Тоска» имела хороший успех, но в целом публика не реагировала так горячо, как это было в Вене два года назад. Оно и понятно – лишь пять лет прошло со времени вторжения советской армии в Прагу и ожидать горячей любви пражан к Большому театру не приходилось. Хотя нужно сказать, что везде, где бы мне не доводилось бывать за 12 дней пребывания в городе – нигде мы не встречались ни с грубостью, ни с очевидным недоброжелательством. Чехи как-то научились жить «сами по себе», не обращая внимания на очередных оккупантов. Нацисты оккупировали Прагу в течение шести лет, советская армия стояла в Чехословакии 23 года! Разумеется, нельзя ставить на одну доску при любых обстоятельствах армии двух стран, но факт, что чехи действительно научились жить «сами по себе», создавая свою новую кинематографию, литературу, даже при полном контроле компартии.
***
Как-то в один из свободных дней я навестил своего соученика студенческих лет – теперь профессора Пражской Консерватории. За прошедшие 15 лет он успел поработать в Югославии концертмейстером одного из симфонических оркестров, поездил по близлежащим странам Европы как солист, а потом вернулся домой в Прагу. Женился он ещё в Москве на балерине Театра им. Станиславского и Немировича-Данченко. Он меня принял очень тепло в своём классе, где я прослушал двух его учеников. Они не были такими виртуозами, как студенты Московской Консерватории, но их игру отличала углублённая музыкальность, большая забота о красоте звука и любовь к мелким деталям исполнения. Зденек рассказал мне, как он «горел, как и все политикой, ходил на демонстрации. А теперь моя главная забота, - сказал он в заключение, - установить новую крышу на моём доме». Поговорили о старых соучениках. Он уже знал о начавшейся волне эмиграции и первых наших соучениках, подавших документы на выезд, в том числе и о скрипаче Владимире Ланцмане. В общем, он с пониманием отнёсся к этой новой для советской жизни реальности. Думаю, что он понял, что и я рано или поздно стану также кандидатом на отъезд - слишком заманчива была перспектива начать новую жизнь. Зденек начать её не мог, да и не хотел. Перспектива нового устройства на Западе его явно не привлекала. Мы расстались с ним очень тепло. К сожалению, в мои приезды в Прагу в 80-е годы из Америки мне не удалось его разыскать. В 1988-м мне показалось, что ситуация в стране стала хуже, чем была в 1973-м.
«Испанская синагога». Внутри она невероятной красоты – кажется, что попал в «сказку из 1001-й ночи». Справа виден орган, за которым сидел композитор Франтишек Шкроуп
***
Работать в Праге пришлось мне за «троих» - играть в оркестре, выступать как солист в составе небольших групп с солистами оперы и балета и играть в Ансамбле скрипачей им. Ю.М.Реентовича. Конечно тогда не имени, а «под художественным руководством». Часто приходилось в одном и том же концерте играть в Ансамбле, а до того, или после - выступать как солисту
Фрагмент стены с именами погибших в Холокосте чешских граждан-евреев в Пинхасовой синагоге
В один из редких свободных дней я решил, наконец, посетить Еврейский музей. «Риск» был минимальным – советские туристы никогда не ходили в Еврейский музей – их не водили в один из главных туристических объектов города. Так что можно было встретить – и это могло быть редкой случайностью – кого-то из своих, из театра. Но кого это могло интересовать и кто мог туда безбоязненно придти, не думая о том, что кто-то донесёт в Москве на «нездоровый сионистский интерес такого-то к Еврейскому музею»?
А что там было такого, что рассматривалось нежелательным для глаз советского человека? А была там выставка детского рисунка – детей, заключённых в Терезине, детей, обречённых на депортацию и уничтожение. Для международной пропаганды нацисты содержали для киносъёмок часть Терезиенштадта как «образцовый Юденштадт», а в действительности там происходило постепенное вымирание и уменьшение населения за счёт смертей от болезней, голода и депортаций. Но дети не всегда понимали реальность происходящего и путешествие «на Восток» воспринималось ими как весёлая прогулка на поезде!
Могила Иегуды бен Бацалеля на старом еврейском кладбище. Туристы вне зависимости от религиозной принадлежности оставляют здесь записки со своими просьбами к Махаралу. На заднем плане Пинхасова и Клаусова синагоги
Свидетельство тому - некоторые детские рисунки. Я увидел фотографию одного мальчика, лет 10-12. Ему не суждено было стать взрослым. У меня сдавило горло – от осознания факта безнаказанности убийства детей, и ещё больше – от того, что страна, где я живу, делает сегодня всё, для нового уничтожения евреев в Израиле – поставляет новейшее наступательное оружие – пушки, танки, самолёты, зенитные и не зенитные ракеты, тренирует армии стран, открыто декларирующих свои цели полного уничтожения Израиля! Всё это быстро промелькнуло в моём сознании, и тут я встретил своих двух коллег в этом музее детского рисунка, находящемся и теперь в здании Погребального братства старого гетто. Они, конечно, заметили, что со мной происходило что-то не совсем обычное. Дальше мы втроём осматривали экспозиции других отделов. Моё внимание привлекли часы, впервые мной увиденные обыкновенные «ходики» с гирями, но идущие в обратную сторону! То есть на циферблате были буквы еврейского алфавита, имеющие также и цифровое значение. Удивительные часы! Они как бы символизировали обратный ход времени, приведший к возрождению древнего Израиля на его исторической земле. Такие же часы находились и рядом со «Староновой» – на башне еврейской Ратуши. Мои коллеги даже не догадались поднять головы и посмотреть на эти, такие же диковинные часы, если бы я не обратил их внимания. Правда, о часах на Ратуше я уже знал из того самого путеводителя ещё в Москве. В одном из залов экспозиции еврейской религиозной жизни я увидел пасхальную тарелку – на ней было написано «Кошер ле Песах», то есть специальная, ритуально чистая «кошерная» тарелка для праздника Пасхи. Вот тут я себя «выдал с головой»! Они оба поняли, что я знаю ивритские буквы, а следовательно... а следовательно это неспроста!
Сегодня, размышляя о том времени посещения Музея, мне кажется, что мои эмоции были продиктованы не только моей принадлежностью к еврейству, но также и простому чувству сострадания к униженным и оскорблённым. Это хорошо известные и прекрасные слова. Должно ли это чувство сострадания и гуманизма диктоваться только национальной принадлежностью к гонимому веками народу? Мне кажется, что это естественная реакция всех людей, имеющих сердце и душу, открытые к боли и состраданию.
Всё это, однако, практически было если не противозаконно, то абсолютно нежелательно в реальной советской жизни - уничтожение нацистами евреев Европы, трагедии Бабьего Яра и Змеиной балки, Фортов Каунаса, Понар и других мест массового уничтожения евреев всячески замалчивалось.
Официальной пропагандой раздувались «преступления израильской военщины», а журнал «Огонёк» договорился до того, что «само существование государства Израиль представляет собой первостепенную угрозу существованию человечества». Теперь этого почти никто не помнит, но это было! Было - после всего происшедшего в последние годы «зрелого сталинизма» - особенно с 1950 по 1953-й. Вот такие мысли приходили в голову после посещения Еврейского музея Праги. Я понимал, что здорово «наследил» своими неоднократными походами туда, да ещё приводя с собой некоторых моих коллег, которым, по моему мнению это могло быть интересным.
Как-то я взял с собой одного приятеля-виолончелиста для посещения знаменитого трактира «У чаши» («У Калиха»), описанного во всемирно известной книге Ярослава Гашека «Приключения бравого солдата Швейка». Трактир этот – одно из самых популярных туристических мест в Праге. Роман Гашека – книга всемирно известная. Туристов привозили в ресторан уже тогда целыми автобусами.
По дороге, хотя у меня и была карта, всё же пришлось несколько раз спрашивать прохожих о нашем направлении. Мой приятель был очень недоволен тем, что я спрашивал по-немецки. «По-русски говори им! По-русски! Чего тут церемониться?!». Он пришёл в довольно сильное возбуждение. Я ему мягко ответил, что все прохожие не обязаны знать русский, а немецкий – второй обиходный язык как здесь, так и в Венгрии. Он явно жалел, что пошёл со мной, хотя пребывание в трактире было очень приятным – кухня «У Калиха» была можно сказать уникальной, а мой коллега был поклонником не только пива, но и водки, что в изобилии было представлено в этом замечательном кафе-ресторане. Он был талантливым виолончелистом и братом дирижёра, с которым я ещё в студенческие годы выступал в качестве солиста с оркестром. Поэтому он, кажется, так никому и не рассказывал о моём «подобострастном» поведении в отношении местных жителей.
Закончились наши пражские дни. Мы сели в автобусы и начали свой путь в известной степени другую страну – в Моравию, в город Брно.
***
Вот где мы познали всю силу злобы и ненависти ко всем советским, кем бы они не были! После почти пятичасового пути на автобусах – (всего двести с небольшим километров, но по однополосной дороге), мы остановились у новой современной гостиницы. Когда мы вошли в свои номера, мы поняли, что тут людям с проблемами сердца или дыхательных путей долго не выдержать. В комнатах стояла невообразимая жара, хотя дневная температура не превышала нормальной - 22-23 градусов по Цельсию. Рамы окон не открывались за исключением очень узкой части окна. Наши окна все выходили на юг – солнце было гарантировано на весь день, а кондиционерная система, уже существовавшая тогда, была отключена! Несмотря на все усилия нашей администрации, любезные хозяева говорили что-то невнятное о ремонте. И включили они кондиционерную систему через четыре дня - за час до нашего отъезда! В назидание всем.
В Праге такого быть просто не могло, а тут совершенно спокойно дирекция гостиницы намеренно создала условия совершенно невыносимые. Мы с наслаждением проводили большую часть дня вне отеля. Город Брно знаменит своей старой крепостью Шпильберг. В ней находилась старинная тюрьма – властители любили держать своих заключённых поближе, чтобы они всегда были под рукой. Тюрьма, как мы слышали, весьма пригодилась нацистам во время войны. После войны она вроде бы не функционировала. Зато в Шпильберге был прекрасный старинный ресторан. И тут мы как бы попали снова в другую страну – официанты были примером вежливости, такта и предупредительности.
Я совершенно не помню, как публика принимала наши четыре спектакля в Брно. Если не изменяет память – театр там был небольшим, и я, кажется, не играл два спектакля, так как наш полный состав струнной группы там просто не умещался. Покидали мы Брно с большой радостью. Последним городом в нашем туре была Братислава. Снова погрузились в наши пять «Икарусов» со своим багажом и снова ехали очень медленно по однополосному шоссе, довольно забитому вблизи даже небольших городов. Ещё в дороге наш заведующий оркестром сказал мне, что руководитель поездки В.А Бони забыл сообщить о том, что мне, виолончелисту Ю.Лоевскому (концертмейстеру группы виолончелей) и ещё трём певцам, надлежит немедленно по прибытии в Братиславу ехать на концерт в город Трнаву – примерно в пятидесяти километрах от Братиславы.
В этот день мы не обедали, где-то перекусили в придорожном пивном баре, устали неимоверно, и тут такой сюрприз! Я только и мог сказать: «Надеюсь, ты не ожидаешь, что я буду стоять в очереди за номером в гостинице? Дай мне ключ сам, сразу по прибытии. Иначе ничего не получится». Но ведь и правда – приезжают одновременно более двухсот человек и на размещение их требуется время. Мы приехали где-то около шести вечера в гостиницу «Карлтон» - в прошлом отель класса люкс. До войны «Риц-Карлтон» были самыми фешенебельными отелями мира. Теперь гостиница очень состарилась, обветшала и можно было только догадываться о её былых роскоши и величии. Правда, тут было не до того – нужно было придти в свой номер, срочно переодеться, взять скрипку, ноты, и ехать на концерт. Поданная «Татра» взяла на борт шесть человек, и мы отправились в путь. Шофёр неимоверно быстро гнал свою машину. Иногда это было неприятно – любое препятствие на дороге могло плохо кончиться – скорость была под сто пятьдесят километров в час. Хотя шоссе было лучше и довольно широким, но всё же такое лихачество было несколько чересчур.
Концерт наш прошёл очень успешно. Оказалось, что был запланирован сольный концерт Игоря Ойстраха, но по неизвестным причинам он не приехал, и вместо него нас привезли в этот вечер для выступления в местном театре. Всё было очень мило. Но все мы были голодны, а после концерта хозяева предложили нам неограниченное количество пива с крохотными бутербродами с сыром. Нас действительно сердечно поблагодарили за концерт, и мы снова погрузились в ту же «Татру», но ехали ночью значительно медленнее – не больше 80 километров в час.
Главная площадь старого города в Братиславе – типичная площадь венгерских городов
Наутро я понял, что работать в этот день просто не могу – слишком много выступлений и работы в оркестре было в последние две недели. Я попросил меня освободить от вечерней репетиции «в награду» за вчерашний концерт. Мне пошли навстречу и я, после завтрака заснул в этом старом, тихом отеле и проснулся только к обеденному времени часа в два.
Старый город, его рыночная площадь показались мне очень знакомыми. Кругом слышалась венгерская речь. Где я видел эту площадь? Конечно, она была похожа на такие же рыночные площади многих венгерских городов. И тут я вспомнил – в книге, посвящённой Беле Бартоку есть фотография этой площади начала века. Это был город Пожонь! По-немецки это был Прессбург, а по-венгерски – Пожонь. Когда-то здесь была столица Венгерского Королевства, входящего в Австро-Венгерскую империю. Площадь сохранила аромат венгерской провинции и старинные здания были в основном в неплохом состоянии. На улице старого города я неожиданно увидел Бориса Акимова. Мы с ним встречались на нескольких концертах, в том числе выезжали из Праги в расположение советских воинских частей для «шефского» концерта. Познакомился я с ним году в 1970-м, когда Борис переживал трудный период. У него были проблемы со здоровьем, столь необходимым особенно для солиста балета. Его незабываемый Ротбарт в постановке Григоровича «Лебединого озера» имел всегда триумфальный успех. Даже далёкая от балета публика понимала и воспринимала всю мощь балетного и актёрского таланта молодого артиста. О его участии в «Асели» говорилось в начале этих записок. Он выступал исключительно успешно в балете «Спартак», несколько по-другому переосмыслив образ Красса - после самого Мариса Лиепы! И в этой роли он всегда имел громадный успех. Те, кто видел Мариса Лиепу, могут себе представить, насколько трудно было выступить в той же роли любому, самому талантливому солисту балета, потому что Лиепа сочетал в себе совершенное балетное мастерство и большой талант драматического актёра. Так что Борис Акимов был любимым молодым солистом всех, кто пришёл в театр в моё время – в середине 60-х годов.
И вот – такая приятная встреча с ним здесь, в древней столице бывшего Венгерского Королевства - прекрасной Братиславе. Мы договорились встретиться с ним вечером после его занятий в классе в театре.
Зайдя за ним вечером в класс для балета, я застал там занимавшуюся с ним солистку балета Ларису Трембовельскую[1]. Она предложила нам после окончания их «класса» зайти к ней в номер того же отеля, где жил Акимов – отеля «Девин» на набережной - посидеть у неё и «закусить, чем Бог послал», - добавила она. Здесь надо заметить, что предубеждения – непременный спутник нашей жизни, особенно в мире исполнительских искусств - показали мне всю свою несостоятельность. До тех пор я был убеждён, что интеллект солистов балета едва ли превосходит интеллект хоккеистов или гимнастов. Борис Акимов был уникальным исключением. Но при ближайшем знакомстве оказалось, что очень известная тогда и знаменитая балерина - исполнительница характерных танцев, оказалась человеком милым, образованным и простым. (Впоследствии мы были друзьями много лет, она навестила нас с женой в Нью-Йорке в 1996 году).
В её комнате отеля «Девин» стоял телевизор с кабельной программой, бравшей западную Германию и Австрию. И вот – в новостях мы увидели жуткую картину – медленно разваливавшийся в воздухе самолёт ТУ-144 на авиа-шоу в Ле Бурже под Парижем. Самолёт был точной копией «Конкорда», только недавнего начавшего свои рейсы между Европой и Америкой. На глазах тысяч зрителей во время демонстрационного полёта он начал окутываться каким-то странным облаком и разваливаться по частям... Этой хроники нельзя было увидеть больше нигде – ни в Москве, ни в Братиславе в нашем отеле. Только в номерах, предназначенных для иностранцев. Мы, как видно, таковыми не считались. А солисты оперы и балета – всё же считались!
Поблагодарив нашу хозяйку, я на прощание сказал, что если поеду в Японию, то теперь такое же приглашение на ужин будет за мной. Мы с Борисом вышли на набережную. О чём мы только не говорили! О Бахе. О Вивальди, о достоинствах и недостатках постановок балетов, о литературе... Словом с Борисом Акимовым мы могли разговаривать и до утра – он был всегда изумительным собеседником, и к тому же эрудированным, имеющим свой оригинальный взгляд на исполнительское искусство, будь то музыка, балет, или драма. Меня не удивило, когда спустя примерно десять лет, он один создал спектакль-концерт памяти Сергея Есенина, написав самостоятельно музыку к стихам любимого поэта, поставив танцы, и вообще создал целый спектакль как режиссёр. Я мог оценить полностью его труд и талант, посмотрев этот концерт на видеокассете, присланной им в Нью-Йорк. Борис Акимов обладает и замечательным человеческим качеством – он верный, преданный друг, и также редкостный в наше время заботливый сын и родственник – наша многолетняя дружба позволила узнать его и с этой стороны. В 2008 году он потерял свою жену – солистку балета Татьяну Попко. Мы понимали, что потеря эта для него невосполнима. В каждый прошедший год со дня её смерти Борис выпускает новый сборник стихов, посвящённый её памяти.
Редкая жизненная удача заслужить дружбу такого человека, как Борис Акимов. Мы с моей женой ценим это безмерно.
Приём, который он нам устроил в Москве, когда мы приехали туда из Нью-Йорка в 2004 году, потребует отдельного рассказа.
***
Вернёмся снова к гастролям в Чехословакии. Итак, в начале июня 1973 года, закончив свои гастроли в Братиславе, вся группа села в поезд и доехали мы под утро до границы - Черны-над Тиссой. Вид за окном был идиллический: пастух пас своё стадо. Тишина. Покой. Никаких заграждений, никаких вспаханных полос. Ничего, кроме пастуха. Ни одного человека в мундире, и без мундира тоже. Один пастух.
Поезд остановился так, что из коридора вагона был виден мост и... Картина, открывавшаяся справа за мостом достойна действительно серьёзного художника-реалиста! Это трудно описать словами даже сегодня. Вся территория, отступя от берега реки метров на 50-100 на восток, была укреплённым районом! Вспаханная полоса была шириной метров в 15-20. Затем шли проволочные заграждения, потом, если не изменяет память, был и ров с водой, потом снова забор из колючки, прерывающийся вышками с ясно видимыми тяжёлыми пулемётами. Это был действительный въезд в Лагерь, только социалистический, а не исправительно-трудовой. Пока поезд стоял, картина была видна с двух сторон – чешская слева и начало СССР – справа.
И эта укреплённая зона существовала, несмотря на 350-тысячную армию, оккупирующую Чехословакию к тому времени уже пять лет! Кого же так боялись власти? А может, всё это было как раз построено для желающих покинуть священные рубежи? Не знаю, но картина была потрясающей. И это было ещё не всё!
Поезд, наконец, медленно сдвинулся с места и начал переезд через Тиссу. Ещё немного и уже советская территория: валяющиеся в грязи брёвна, кирпичи, уголь. Часто мешки с цементом – иногда всё это вперемежку. Наконец поезд встал у перрона станции Чоп. Я открыл занавеску окна купе. Внизу спиной к вагону стоял автоматчик с овчаркой. Налево от него метрах в пяти – другой, тоже с овчаркой. Направо – такая же картина. Это прибыл поезд с государственными преступниками? Нет, это был поезд с артистами Большого театра – прославленными солистами балета, оперы, превосходным хором и оркестром. То была незабываемая встреча. Никого не ранили, конечно. Никого не убили. От моей веры в страну, в которой я родился, ничего не осталось после такой «торжественной» встречи Большого театра. (Только сегодня понимаешь, каким уродливым сознанием нужно было обладать, чтобы превратить великую и прекрасную страну в подобие тюремного лагеря!).
Минут через 10-15 осаду сняли, и мы вышли на перрон. Все повалили в ресторан. Было рано, но не для нас. Все начали заказывать полный обед и, конечно, с водкой. После Чехии и Словакии еда показалась особенно ужасной. Словом – мы дома.
Всего две недели прошли в Москве после нашего возвращения, как нужно было снова собираться в дорогу – теперь уже на два месяца в Японию. Поездка туда и манила и пугала – путешествие от Москвы до Йокогамы занимало 72 часа - четыре дня. Полёт Москва-Хабаровск, поезд Хабаровск-Находка и корабль – Находка-Йокогама. Это был обычный путь для больших групп артистов, используемый Госконцертом для поездок в Японию. Надо заметить, что на всех этапах пути всё было блестяще организовано – нигде не приходилось ждать автобусов, номеров в гостиницу в Хабаровске, или каких-то неурядиц при посадках в поезд и на последнем этапе на корабль. Судно называлось то ли «Мария Ульянова», то ли «Феликс Дзержинский» - точно не помню - и было построено, согласно висевшему документу недалеко от ресторана – в Германской Демократической Республике. Мы знали, что этот маршрут проехал наш самый опытный и добросовестный, если не сказать талантливый администратор, в обычное время заведовавший билетными кассами Большого театра - Михаил Исаакович Лахман.
Наш самолёт взял курс на восток и через три часа мы уже прошли Уральские горы. Началась Сибирь. Было совершенно светло, и видимость с высоты 10 км была отличной. Сибирь производила огромное впечатление с самолёта – бескрайняя тайга – леса под нами, справа, слева и до самого горизонта. Никаких видимых обжитых людьми мест. Иногда были видны огни, по-видимому, каких-то нефтеперерабатывающих предприятий. Наконец внизу мы увидели огромную реку. Даже с нашей высоты она казалась гигантом, настолько она была широка. К сожалению, на советских аэролиниях редко можно было узнать местонахождение самолёта, так что оставалось только предполагать, что река-гигант была Обью. Через несколько часов спокойного полёта мы приземлились в Хабаровске, где нас сейчас же привезли в гостиницу и мы все завалились спать. В Хабаровске уже было часов 5-6 после полудня, когда мы на тех же «Икарусах» приехали на вокзал, откуда предстояло ехать почти сутки до порта Находка.
Кроме персонала Большого театра пассажиров в поезде было совсем мало, можно сказать – никого. Вагон–ресторан был превосходным, с большим количеством первоклассных рыбных закусок, красной и чёрной игрой, отличными борщами и вторыми блюдами. Этот маршрут был рассчитан, вероятно, на иностранцев – несмотря на большую потерю времени, он был во много раз дешевле, чем билет на самолёт Москва-Токио. Так что несколько студентов из Норвегии, Голландии и Германии всё же воспользовались этим видом трёх транспортов в Японию. Природа Приморского края была исключительно живописна, казалось, что здесь господствует морской климат - такой пышной и разнообразной была растительность. Удивляло почти полное отсутствие людей. Это была редко населённая полоса земли, хотя она казалась очень благоприятной для сельского хозяйства. Отлично выспавшись ночью, мы приехали в Находку во второй половине дня и только к 6-7 вечера закончили посадку на свой корабль. Морской воздух довольно быстро «уложил» нас всех спать. Проснувшись наутро, в иллюминатор мы увидели берег острова Хонсю – главного острова Японии. На заходе солнца мы вошли в Токийский залив, где нам открылась картина, с трудом поддающаяся описанию – казалось, что весь залив буквально забит кораблями различных размеров, назначений и стран! При такой «давке» трудно было понять, как всем кораблям удавалось избегать столкновений, а между ними ещё сновали мелкие рыболовные японские суда, названия которых состояло из двух слов и второе слово у всех было одинаковым – «Maru». Мы медленно продвигались к Йокогаме и, наконец, когда корабль стал выруливать влево примерно за 2 км от берега, навстречу нам появился полицейский катер, на котором между двумя японскими таможенными офицерами стоял улыбающийся и элегантный Михаил Исаакович Лахман! Вся палуба оценила его эффектное появление горячими аплодисментами. Это он проехал всю нашу трассу, тщательно организуя и согласовывая все звенья нашего путешествия, которое и правда прошло без сучка и задоринки. Лахман с двумя офицерами был взят на борт, и мы причалили к берегу Йокогамы, бывшей в 1973 году большой деревней.
Японские таможенники конфисковали у некоторых наших коллег мясные и рыбные консервы - запрещённые к ввозу пищевые продукты. Некоторых это не коснулось, но чемоданы наиболее опытных балетных артистов были здорово облегчены. Женщины - таможенные офицеры - были особенно придирчивы: осматривали подошвы нашей обуви, брючные ремни – в поисках не существовавших у нас наркотиков. Наконец с делами было покончено и мы сели в автобусы, направлявшиеся в Токио. Узкая, хотя и двухполосная дорога пролегала над водой, и мы видели крохотные фанерные домики, стоявшие прямо у самой воды, по которой плавал мусор. Первое впечатление было не слишком впечатляющим. Но то был действительно старый район порта. Когда я приехал сюда двадцать лет спустя, правда уже прилетел из Нью-Йорка, то от таких районов не осталось и следа.
Мы проезжали сплошную деревню, менявшую названия до самого Токио. Названия были какие-то мотоциклетные, например «Кавасаки». Но вот уже появилась невысокая башня телевидения. Эстакада автодороги поднимается на высоту 8-10 этажа, где-то далеко внизу справа виден сверкающий бейсбольный стадион, мы на такой высоте меняем направление и едем круто вниз - в ущелье между высотными домами. Впечатление было, как будто мы реально попали в фантастический роман. Это был настоящий XXI век!
Такие автомобильные «развязки» существовали в Токио уже в 1973 году
Скоро автобусы остановились у отеля «Империал», где всегда жили советские артисты – знаменитые солисты Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, оркестры, танцевальные ансамбли «Берёзка» и Ансамбль Игоря Моисеева, Большой театр. В фойе сидел вездесущий М.И.Лахман и быстро направлял нас к нужному столику, где для каждого лежал ключ от номера в конверте – ключ был пластиковой карточкой. Таких ключей мы ещё никогда не видели. Руководители оркестра и балета немедленно отобрали наши паспорта, а нам вместе с ключом выдали пластиковые карточки с фотографией и надписями по-японски – пропуск на вход в NHK и в Бунка-Кайкан Холл. Всё-таки что-то вроде удостоверения личности – на всякий случай. Паспорта свои мы увидели только перед отплытием корабля из Йокогамы через два месяца. Это был странный обычай. Разве нельзя было стать невозвращенцем и без паспорта?
***
«Империал» был отелем высшего класса. Правда, окна выходили прямо на эстакаду городской железной дороги, опоясывающей весь город. Это был быстрейший способ добраться до самых отдалённых районов. Наши выступления, как и выступления большинства приезжающих в Токио театров, должны были проходить в «Бунка Кайкан Холле» рядом с парком и вокзалом Уэно, и в театре здания национального телевидения NHK. Симфонические концерты проходили в специальных концертных залах/
Спонсорами поездки были несколько больших финансовых институтов, в том числе газета «Асахи». Одним из постоянных спонсоров советского балета в Японии была также мадам Ойя. Обожавшая балет и артистов, она всегда приглашала всех членов советских балетных трупп к себе в гости.
Мы часто видели её в Москве в директорской ложе с переводчиками и секретарём. Когда мы приехали в Осака на целую неделю для выступлений с балетом, мадам Ойя пригласила всю группу к себе домой. Дом оказался внутри очень скромным. Правда на стенах висело несколько оригиналов картин французских импрессионистов (глубоко уважаемых и обожаемых в Японии), но в целом в доме не было ни шикарной мебели, ни каких-либо видимых ценностей прикладного искусства. Зато на её письменном столе было большое количество фотографий с Рудольфом Нуреевым, как видно бывшего частым гостем в этом доме. Мадам Ойя унаследовала от своего покойного мужа текстильные фабрики, банковский капитал и многие финансовые вложения в разных странах мира. В быту, однако, жизнь её семьи выглядела очень скромно. В доме жила её дочь с мужем и маленьким ребёнком и престарелая мать, сидевшая весь вечер в инвалидном кресле. Уважение к престарелым, кажется, было в Японии важной частью их морального кодекса. Все её домочадцы были очень любезны, сами вступали в общение со своими гостями при помощи многочисленных переводчиц – милейших девушек-студенток Токийского и Нагойского Университетов.
Отель «Империал» со стороны парка Хибийя
***
Итак, в первый вечер пребывания в «Империале» мы все не могли оторваться от цветных телевизоров – ведь это был ещё 1973 год! Каких тут программ только не было! Передачи из Франции, Англии, Германии; путешествия, мир животных, музыкальные программы, джаз – было от чего закружиться голове!
Наше первое выступление в городе Сэндай с дирижёром Жюрайтисом уже было описано в главе «Дирижёры Большого театра».
Премьерным спектаклем в Токио был, конечно балет «Лебединое озеро» в новой постановке Юрия Григоровича. В его редакции был представлен и балет С.С.Прокофьева «Ромео и Джульетта» с Владимиром Васильевым и Екатериной Максимовой. Кроме этого в программу гастролей входил балет Минкуса «Дон Кихот» и, конечно, «Спартак» Арама Хачатуряна, всегда имевший огромный успех. Три балета были записаны на видео и транслировались по Национальному телевидению. Японцы заплатили за эти три трансляции большие деньги, а всемирно известные солисты получили за свою работу... ничего! Здесь уже говорилось о «выступлении» Фурцевой (о котором все хорошо знали), взявшей в советском Посольстве более семи тысяч долларов для покупки видео аппаратуры своему пасынку – сыну Фирюбина. Мы знали, что власти обирали Плисецкую, Ойстраха, Гилельса, Ростроповича, Когана, но когда это случилось на наших глазах - артисты мирового класса и мировой известности получили за свой труд, щедро оплаченный японцами – ноль долларов, рублей и йен, - то не было пределов нашему возмущению!
Здание «Стакан» на пересечении двух главных улиц Гинзы
Да! За два года до того Фурцева после триумфальной премьеры в Вене «Бориса Годунова» распорядилась о выдаче нам суточных, несмотря на протесты тогдашнего её ставленника в Большом театре «полковника» Муромцева. Теперь она зачеркнула свои добрые дела, никак не вознаградив одних из лучших солистов балета в мире за их изумительные и неповторимые выступления!
До сих пор вспоминаются многие сцены, бесподобно сыгранные Васильевым и Максимовой в «Ромео и Джульетте». Вот были артисты, которым все «верили»! Верили по-Станиславскому! Верили в естественность образов, ими созданных в великой шекспировской драме, переложенной в балетный спектакль. Васильев выходил на сцену почти без грима. Его Ромео был настолько замечателен, юн и естественен, что едва ли в то время во всём мире были подобные исполнители. Максимова была в расцвете своего мастерства и была исключительно впечатляющей в образе Джульетты. Её молодость, искренность, техническое балетное мастерство, столь же совершенное, сколь и высокохудожественное, привлекали к ней любовь и сердца зрителей всех стран мира, где пришлось выступать ей в дуэте со своим мужем Владимиром Васильевым. Этой прославленной паре вероятно удалось лучшее воплощение бессмертных шекспировских образов вне мировой драматической сцены – на сцене балетного театра.
Можно и должно только преклоняться перед нашими всемирно известными танцовщиками, которые несмотря на такие условия, несмотря на большие перегрузки из-за тесного расписания, переездов, исполнения труднейших балетов в виртуозно-техническом отношении – несмотря ни на что, они оставались действительно звёздами в своём искусстве в любом спектакле, в любом даже самом маленьком эпизоде. Они были всегда художниками-творцами. Их слава не померкла и сегодня, хотя уже нет в живых Екатерины Максимовой, Наталии Бессмертновой, Татьяной Голиковой и некоторых других солистов прославленного балета Большого театра.
***
Естественно, что во время заграничных гастролей все артисты делают самое лучшее, на что они способны. Но сохранять свежесть на протяжении долгих двухмесячных гастролей раз за разом, спектакль за спектаклем – было даже для солистов мирового класса нелёгким делом. И в результате – такая «почётная» оценка их труда! Разумеется, что и другие солисты – Наталия Бессмертнова, Юрий Владимиров, Борис Акимов, тоже не получили за свои телевизионные выступления ничего. Всем платили суточные деньги из расчёта их месячной зарплаты в рублях. Кажется, максимумом были 70 долл. в сутки. Нам, оркестру и кордебалету платили 16 долларов в сутки. Костюмерам и рабочим – если не ошибаюсь 7-8 долларов в сутки. Получалось, что звёзды были почти миллионерами на пролетарском фоне большинства участников! (вскоре после возвращения в Москву я узнал, что суперзвездам советского хоккея платили суточных....6 долларов!)
***
Начало Гинзы неподалеку от отеля «Империал»
Можно себе представить, какое впечатление этот угол Гинзы производил на москвичей в 1973 году...
В первый свободный день в Токио все устремились в магазины. Токийские и вообще японские большие универсальные магазины больше похожи на настоящие музеи. Кроме того они несли и некоторые образовательные функции. Например: можно было приходить в большой популярный магазин «Митцукоши» и наблюдать там за строительством маленького спортивного самолёта. День за днём он обрастал всё большими деталями (а продавался он в запечатанных пакетах). Наконец был установлен мотор и маленький самолёт взлетел с пилотом с крыши «Митцукоши»! О детских игрушках можно рассказывать до бесконечности: там продавалось большое количество моделей электронных игрушек: самолётов, подводных лодок, надводных кораблей, автомобилей и других игрушек с дистанционным управлением. Об одежде, обуви, детской одежде и всего необходимого для детей всех возрастов можно и не говорить. Невозможно даже придумать, чего бы там не было! Мебель каких-то дивных, невообразимых цветов! Всё это было выставлено как будто и вправду в музее, с той лишь разницей, что всё было здесь для продажи. На здоровую психику это производило огромное впечатление. На больную... Один балетный танцор как-то ночью впал в большое возбуждение. Оказалось, что от климата и вообще от столь необычных впечатлений у него обострилось психическое заболевание, скрытое им до поездки благодаря своей жене-медику. Грустная история закончилась его экстренной эвакуацией в Москву. Впрочем, первый известный мне случай в театре произошёл ещё в 1967 году в Монреале, во время гастролей Большого театра в дни Всемирной выставки. Артист «мимического ансамбля» ходил по магазинам и целый день считал... Считал деньги и свои возможности приобретения необходимых ему вещей. Считал, считал... Потом перестал являться на работу, всё считал и считал. Потом перестал спать и есть. Ну, а потом бедного артиста отправили домой – его состояние требовало немедленного лечения. Так что такие сильные потрясения от наблюдения за каждодневной жизнью и окружающими реалиями были под силу далеко не всем!
***
После нашего возвращения в Москву, моя мама пришла к жене своего брата и начала рассказывать о моих впечатлениях от пребывания в Японии. Её прервала моя кузина, прожившая с мужем года четыре в Токио в торговом Представительстве СССР. Она спросила: «А разве им не запретили рассказывать обо всём увиденном там?» Нет, нам в действительности никто ничего не говорил по этому поводу. Естественно, что в первые же дни нас всех привезли в советское Посольство на «инструктаж». Каких только небылиц мы там не наслушались! О том, что в Японии невозможно найти большие размеры обуви и одежды (ещё в Москве все знали о специальном универсальном магазине «Исетан» для людей больших и сверх- больших размеров). О том, как японские спец. службы «опаивают» наших журналистов и прочих командированных заграницу, как нужно быть «на стороже», потому что... ну, и.т.д. Одна история, рассказанная первым секретарём Посольства, особенно впечатлила: какой-то специалист, прибывший из Советского Союза, был «опоен» и, потеряв сознание, был также обокраден. Его нашла полиция и после установления его гражданства, передала совершенно больного в руки посольских врачей. Наш коллега гобоист Геннадий Керенцев снова проявил свой скептицизм: «Опоили! Нажрался, как свинья и заснул на улице! Опоили!» Так закончился наш визит в Посольство. Все усмехались, несмотря на усилия сохранить серьёзные лица. Такие вещи следует рассказывать знающим предмет с большой осторожностью, чего явно недооценил посольский секретарь.
***
Чуо-дори авеню на пересечении с Харуми дори – две главные улицы Гинзы. Слева - старое здание Главной почты и телеграфа Токио, справа магазин «Митцукоши»
Токио тех лет ещё сохранял в некоторых районах аромат прошлого. Совсем рядом с «Империалом» начиналась центральная улица Харуми-дори и пересекавшая её через несколько кварталов такая же большая торговая улица – Чуо-дори. Это все и называли «Гинза» - небольшой центральный торговый район. Харуми-дори идёт до самой реки и на ней находится всемирно известный Национальный театр Кабуки. На ней же располагаются главные книжные магазины. На пересечении этих двух улиц стоит здание диковинной архитектуры - знаменитый «стакан», много раз менявший владельцев и стоящий как раз напротив Митцукоши и европейского вида здания - старого телеграфа и главной почты.
В те времена можно было повернуть в любой переулок от Харуми-дори и очутиться в старом городе – это были узкие улочки с белыми домиками, напоминавшими украинские «мазанки», только с черепичными крышами и совсем крохотного размера. Между дверью и окном такого домика находилась маленькая ниша, в которой росли миниатюрные деревья: карликовые сосны высотой в 50-60 см, тоже карликовые цветущие кустарники, а в совсем уже микроскопических двориках часто были видны какие-то странные невысокие деревянные «этажерки», на которых стояли керамические предметы цилиндрической формы, наподобие кружек. Это были урны с прахом усопших. Оказалось, что эта практика очень популярна в Японии, и мы видели такие странные «кладбища» во многих городах и деревнях Японии. Эти маленькие переулки в Токио, увы, ушли теперь в далёкое прошлое. От них не осталось и следа – современная безжалостная цивилизация полностью уничтожила все следы японской старины и традиционной жизни прошлого в больших городах. О Японии написано много книг, и, вероятно, каждый посетивший страну может написать свою. Одно остаётся всегда верным для Японии – сколько бы раз вы не посещали эту страну, каждый последующий визит создаёт впечатление, что вы в ней в первый раз - так много меняется даже за два-три года.
***
Премьерные спектакли прошли с громадным успехом; как и всегда в «Дон Кихоте» Минкуса блистали Максимова и Васильев; Наталья Бессмертнова (Одетта- Одиллия) Борис Акимов (злой волшебник Ротбарт) - в «Лебедином озере». Казалось, что все они были совершенно свежими после нелёгкого сезона дома – в Большом театре. Их артистизму и работоспособности можно было только удивляться. Нельзя ведь забывать, что для выступления в спектакле они каждый день должны ходить в свой утренний «класс» для общей тренировки, и для репетиций предстоящего вечером спектакля. Иногда у них бывал перерыв в два, редко в три дня, но и в те дни они должны были выполнять свои обязанности ежедневной тренировки и репетиций.
Через недели три мы приехали в Осака второй раз. Первый раз мы были там для выступления с симфонической программой с Юрием Симоновым. С ним мы исполняли Пятую Симфонию Чайковского и Пятую Симфонию Шостаковича. Оба этих произведения были у него «сделаны» по-видимому ещё в студенческие годы с его педагогом Н.С.Рабиновичем. Он проводил концерты с большой уверенностью, отличной дирижёрской передачей и артистизмом. Концерты имели очень большой успех. Говорили, что исполнение Симфонии Шостаковича пресса сравнивала даже с исполнением Леонарда Бернстайна и оркестром Нью-Йоркской Филармонии, надолго запомнившимся токийским слушателям.
Осака – второй по значимости город страны, находящийся примерно в 500 км на юго-западе от Токио. Скоростной поезд «Шинкансен» проходил эту дистанцию меньше, чем за три часа. Средняя скорость его – 200 км/в час. Когда этот поезд идёт по сравнительно высокой эстакаде, кажется, что он движется довольно медленно, но когда он влетает в тоннель, раздаётся «ухающий» звук столь сильный, что кажется сопротивление воздуха преграждает нам путь в узкий тоннель! Интересно, что при такой большой скорости за всё время существования этого вида скоростной дороги – примерно порядка 50 лет – количество аварий исчисляется единичными цифрами. Японский гений удивлял на каждом шагу. Уже тогда существовали карты на маленьком экране внутри автомобиля, указывавшие водителю его направление. То есть это ещё не было стандартной частью любой машины, как это существует сегодня, но в 1973 году это поражало новизной идеи и её техническим воплощением. А целые подземные «города»?! Вдоль Гинзы под землёй расположены рестораны, магазины, парикмахерские, игральные автоматы... Правда там всегда было труднее ориентироваться – никаких надписей, кроме японских!
***
В первые две недели гастролей в Токио произошло довольно неприятное событие, к счастью не имевшее для нашей группы серьёзных последствий. Примерно за неделю до нашего приезда Франция взорвала в атмосфере атомную бомбу в районе каких-то Тихоокеанских атоллов. Говорили, что прогнозы погоды ясно указывали на то, что радиоактивное облако обязательно достигнет японских островов и в дождях выпадет известное количество радиации. Казалось, что в многострадальной от атомных взрывов Японии должны бы к этому отнестись очень серьёзно, но мы не слышали никаких предупреждений по этому поводу. Действительно, дня через четыре начался мелкий моросящий дождь и моя приятельница Лариса Трембовельская со своей подругой, известной солисткой балета Мариной Колпакчи[2] оказались на улице без зонтиков. Вечером обе жаловались на боли на коже рук и на голове – газета, которой они пытались прикрыться скоро намокла, и пока они дошли до нашего отеля дождь их достаточно промочил. Они были действительно серьёзно обеспокоены. (Я вспомнил тогда старую историю посещения советскими кинооператорами Индии в 1946 году, рассказанную моему отцу. Несмотря на все прививки от чумы, холеры, чёрной оспы, проказы и ящура, встретившие наших киношников американцы сразу же подарили им ящик виски и сказали, что они должны их пить целый день – утром, днём, вечером, на ночь и со всякой едой. Это единственное, уверяли они, что предохранит от всех болезней и эпидемий).
У нас с моим соседом по комнате Эдуардом Тихончуком был заготовлен на вечер полный ужин – большая жареная курица (жареная прямо с вертела, стоившая тогда около двух долларов), картофель, помидоры, огурцы – всё это купленное утром в близлежащем универсальном магазине «Ханкиу», в первом этаже и подвале которого был великолепный продуктовый рынок. Коньяк, хотя и болгарский, мы взяли с собой несколько бутылок из Москвы. Я выполнил своё обещание и пригласил Ларису и Марину к нам в гости на ужин. Через несколько минут после начала трапезы раздался телефонный звонок соседа – моего бывшего старшего соученика ещё по школе, а теперь виолончелиста и заведующего оркестром П.В.Щенкова. Он поинтересовался радостным шумом, хорошо слышимым через стенку нашего номера, и попросил разрешения придти к нам в гости «с приятелем». Оказалось, что «приятелем» был Юрий Симонов. Это, впрочем, ничего не изменило - все чувствовали себя совершенно раскованно. Наш импровизированный ужин удался на славу. А наутро у наших дам исчезли после принятия дозы коньяка всякие симптомы от возможной радиации. Всё прошло бесследно!
Экспресс «Шинкансен» неподалеку от центрального вокзала Токио. Поезда идут одновременно на трёх-четырёх разных уровнях: городские, дешёвые «медленные» междугородние и дорогие экспрессы «Шинкансен»
***
После гастролей в Осака, пробыв там дней десять, мы сели на такой же «Шинкансен экспресс» и продолжили свой тур в город Фукуока на острове Кюсю. Поезд шёл по тоннелю, проложенному под морским дном. Первый тоннель был закончен в 1942 году. Второй – более поздний, однако сама идея тоннеля под морским дном была осуществлена в Японии за 72 года до начала эксплуатации похожего туннеля под Ла-Маншем – между Англией и Францией. Япония и здесь опережала весь остальной мир! Посетили мы также и город Кагошиму с действующим вулканом на другой стороне залива. Это уже был 33-й градус Северной широты – почти широта Тель-Авива. Там мы впервые ночевали в настоящей японской гостинице – постель раскладывалась на полу, ванна была также на уровне пола, а не стояла на полу, как это бывает обычно. Словом, нельзя сказать, что условия для сна на полу очень комфортабельны. Но как экзотический опыт один раз это было неплохо. Плохо же было то, что ночью отключались кондиционеры и работал только вентилятор, гнавший достаточно тёплый и влажный воздух в комнату, так что заснуть было почти невозможно. В 6 утра кончились наши мучения и сразу все впали в сон – кондиционерная система вновь заработала. Но нужно было вставать и завтракать в 9 утра, так как предстоял переезд в другой город. Там, на Кюсю мы играли только симфонические концерты с Юрием Симоновым. Вернувшись в Фукуока мы сыграли где-то в округе ещё один симфонический концерт, а балет уехал на свой концерт в сопровождении пианиста и ...магнитофона. Один наш коллега поехал на тот концерт с балетом «за компанию» - ему разрешили сопровождать свою возлюбленную. Он рассказал довольно интересную историю. На обратном пути после балетного концерта примерно треть одного из автобусов от пола до потолка была плотно забита доставленными туда коврами. Это было действительно «товарное количество» ковров, предназначенных для продажи в Москве. Артисты балета не роптали из-за неудобств, связанных с сокращением количества сидячих мест на обратном пути – они знали, что ковры закуплены самым высоким начальством нашей поездки и что подобный факт обсуждению не подлежит. Конечно естественным был вопрос – а как такое количество можно было провезти через московскую таможню, а потом продать в Москве? Как говорил бессмертный О.Бендер – «Всё учтено могучим ураганом». Уже в Москве я узнал, что на всех генеральных репетициях в Большом театре первые ряды занимали чины таможни, не потрудившиеся даже поменять свою форму на штатский костюм. А насчёт «товаропроводящей сети» - тоже всё было в порядке. Родственница одной из молодых балерин заведовала важным отделом в одном из больших московских универмагов. Так что большое начальство не забывало себя никоим образом.
***
Из Фукуока мы прилетели в Осака на самолёте. Внутренние аэролинии Японии были столь же великолепны, как и любой другой сервис для путешествий по стране. Примерно через час мы уже сели на аэродроме Осака. Наступила заключительная часть нашего тура. Сыграв последние спектакли в Осака и Нагойе, мы снова за два часа с минутами приехали на главный Токийский вокзал, где пересев в автобусы через пятнадцать минут были в уже обжитом «Империале». Теперь больше не было репетиций, так как осталось доиграть в Токио только балетные спектакли. Наконец было время ознакомиться с лучшими образцами полиграфической промышленности Японии, действительно не идущих в сравнение ни с одной страной мира. В популярном «Митцукоши» на одном из верхних этажей располагался огромный отдел книг – репродукций творений великих художников – классических и современных. К сожалению, через 20 лет я не нашёл и следа от того потрясающего изобилия полиграфических шедевров. Всё ушло в прошлое. Но тогда я купил несколько альбомов репродукций произведений Шагала, Ван Гога – специальный альбом с произведениями только графического искусства великого художника, а также альбомы Писарро, Сезанна, Ренуара. Это были добротные толстые тома, каждый из которых покоился в специальном футляре. Я не мог предположить, что кто-то ещё кроме меня может тратить деньги здесь в Японии на подобные вещи. Оказалось, что обо мне, как о «коллекционере» подобных книг узнала одна из наших балерин, также интересовавшаяся альбомами с репродукциями. Она попросила меня помочь ей найти этот отдел в «Митцукоши» Удивил меня в первую очередь сам факт коллекционирования балериной подобных редких для Москвы книг, но самое главное заключалось в том, что моя новая знакомая была прекрасно осведомлена о старинном искусстве художников Японии, начиная с 17-18 веков. Так что расхожее мнение о низком интеллекте артистов балета было совершенно посрамлено ещё раз. Конечно, подобные люди были редкостью в балете, как и в любом другом театральном «цехе», но сам факт меня утвердил окончательно в том, что любые предубеждения и хорошо устоявшиеся мнения никогда не бывают абсолютными. Правда моя новая знакомая оказалась вообще человеком необычным как в балете, так и в жизни. Позднее она стала матерью... четверых детей! При этом она была талантливой танцовщицей, которой часто поручали исполнение сольных партий в ряде балетов. Её имя Людмила Гумина-Романовская – вскоре после этой поездки она вышла замуж за солиста оперы В.И.Романовского. И сегодня я поддерживаю с ней дружеские отношения, началу которым положил интерес и любовь к живописи. На фоне многих проблем с современными детьми, четверо её детей могут показаться счастливым исключением - они получили лучшее высшее образование в соответствии со своими интересами и способностями и очень успешны – каждый в своём деле.
***
Япония поражала на каждом шагу. Как-то в Осака на рынке в магазине грампластинок я искал записи великого скрипача Фрица Крейслера и хотел купить также пластинки с записью музыки к фильму «Скрипач на крыше», но не мог их найти. Как-то неожиданно я увидел на стене среди портретов великих композиторов (ещё раз – на рынке в Осака!) портрет Крейслера. Я спросил продавца, знает ли он, кто этот человек на портрете? Он не задумываясь ответил – « Крейслер». Тот же продавец мне сказал: « Наверное вы ищете запись с Айзиком Стерном? Вот она – здесь!» Честно говоря, я был поражён таким познаниям продавца – с виду совершенно простого человека. А Крейслера в Японии чтят и поныне именно потому, что он поверил в японскую публику и её способность воспринять и оценить классическую музыку и первым среди великих музыкантов посетил в начале 20-х годов ХХ века страну Восходящего Солнца!
В то время простое посещение магазина грампластинок на Гинзе в Токио уже способствовало расширению наших познаний о современном исполнительстве. На витринах и стеллажах стояли записи молодого Ицхака Перельмана с Владимиром Ашкенази – недавно выпущенные все 10 Сонат Бетховена для фортепиано и скрипки; записи молодого Даниэля Баренбойма – пока ещё только пианиста – с сольными программами и в ансамбле со своей женой - выдающейся виолончелисткой Жаклин Дюпрэ; записи молодого Пинхаса Цукермана, многие неизвестные в Москве записи Яши Хейфеца, Исаака Стерна, Беньямино Джильи.
Магазин этот был исключительно посещаемым, таким же, каким в 80-90 годы был в Нью-Йорке знаменитый Tower Record. Это были больше, чем магазины – это были клубы людей – любителей и профессионалов - которые приходили туда всегда с желанием найти записи, компакт-диски, или видео – выступления любимых исполнителей, дирижёров, певцов, солистов балета, оперы; целые серии исторических записей прошлого и настоящего. Не знаю, как в Токио, но в Нью-Йорке больше этого магазина не существует. Закрылся – за ненадобностью...
***
В самом начале нашего пребывания в Токио я задумал написать письмо Мише Райцину в Израиль, рассказать коротко о своей жизни и получить от него ответ. У меня тогда ещё не было конкретных вопросов о трудоустройстве в Западном мире. Просто мне хотелось знать, как он себя чувствует в новой для себя обстановке. (Во время нашего тура всю почту мы отправляли в Москву и получали ответы через прикреплённых «товарищей», то есть людей КГБ, которые отвозили письма в советское Посольство. Письмо шло не больше недели. Моё первое письмо жене я отправил прямо из отеля, и оно шло... полтора месяца!)
Гинза ночью производит впечатление особой японской цветовой гаммой красок, сильно отличающейся от европейской
Ответ от Миши, понятно, я не хотел получать в гостинице, что сразу бы стало известным. Но в Токио жила моя знакомая певица, бывшая соученица по Консерватории, а позднее мы с ней гастролировали по СССР в компании баритона Владимира Отделёнова – бывшего солиста Большого театра. У меня был её телефон, и так как она была вполне «персона грата», то есть Госконцерт устраивал её гастроли по Советскому Союзу, то я поставил в известность своего соседа и заведующего оркестром П.Щенкова о своём желании встретиться с бывшей коллегой. Он доложил об этом заместителю директора театра В.А.Бони, который отнёсся к идее довольно прохладно, но, понятно, не запретил мне встретиться с ней. Да и было поздно запрещать – я уже позвонил ей и она пришла повидаться в наш «Империал», где первым, кого она встретила, был сам В.А.Бони!
Она пригласила меня на обед в ресторан элегантного магазина «Матцусакайя», подарила для моей жены набор превосходных чайных чашек – словом была выше всяких похвал. За обедом я попросил её отправить письмо Мише Райцину. Она каким-то образом уже знала, что он в Израиле, и согласилась это сделать и получить от него ответ. Через дней десять она принесла мне ответ Миши прямо в отель. Я был ей очень признателен, за такую дружескую услугу.
А потом произошло нечто странное. Мы выезжали на поезде из Токио на какой-то концерт в близлежащий город, и со мной сел наш «сопровождающий» - парень довольно симпатичный, в отличие от его начальника. И вот этот парень неожиданно мне говорит следующее: «Японцы – это такие мерзавцы! Ни одному слову их нельзя верить! Никому из них нельзя ничего доверять! Продажные сволочи! Шкуры! Азиаты!» Я не задавал ему вопросов, он сам сел со мной рядом. Постепенно разговор перешёл на наши текущие дела. Я так никогда и не узнал, что он имел в виду. Но эта поездка в Японию была моей последней поездкой за границу в качестве гражданина СССР. Естественно, у меня нет и не было никаких доказательств связи слов «сопровождающего» с моим письмом. Тем более что с моей знакомой дружил знаменитый советский виолончелист Даниил Шафран, которому она просила передать маленькие сувениры. Я был у него дома в Москве, мы говорили о многом, и мне казалось, что ни малейших подозрений за долгие годы знакомства у него не возникало. Рудольф Баршай был с ней также в дружеских отношениях, как и ряд других знаменитостей. Так что я всё же думаю, что мои пражские походы в Еврейский музей сыграли в будущем более значительную роль, чем полученное письмо. Но кто знает?
***
Закончились почти двухмесячные гастроли. Мы сели в Йокогаме на тот же корабль, но на этот раз погода предвещала тайфун в районе северных японских островов. А мы должны были пройти Сангарский пролив, где и в хорошую погоду достаточно качает. Покинули Токио раньше всех знаменитые звёзды – солисты балета и главное начальство – все они полетели самолётом. Говорили, что Васильев и Максимова сразу же летели в Париж для выступлений с балетом Мориса Бежара. Это после такого трудного и длительного тура по Японии?!
Перед отплытием по традиции корабль был украшен бумажными лентами разных цветов, концы которых оставались на берегу, Постепенно ленты рвались, как бы символизируя расставание со страной, а позже матросы очищали палубу от этих лент. Года через три эти ленты сыграли трагическую роль – после гастролей балета московского театра им. Станиславского и Немировича-Данченко одна молодая балерина, только месяца за три до поездки вышедшая замуж, была так опутана этими бумажными лентами, что они потянули её с палубы вниз. Она упала головой вниз прямо на какой-то металлический выступ и мгновенно скончалась. Никто не мог предположить в день нашего отплытия из Йокогамы, что эта старинная традиция может привести к трагедии.
Наслушавшись страшных рассказов о цунами, проглатывающих в море большие корабли, мы ожидали смены погоды с действительным страхом – во время ураганов и морских бурь всякая современная техника совершенно беспомощна. Нам всё же повезло – каким-то образом мы прошли между очагами тайфуна и только в Сангарском проливе изрядно покачало часа три подряд. К полуночи всё стихло, и мы спокойно отправились спать. Утром была прекрасная погода, но где-то посередине Японского моря, примерно в полдень наш корабль стали облетать два американских самолёта. Это были турбовинтовые машины, невооружённые, вероятно только для патрульно-наблюдательных целей. Они летали на очень малой высоте, так что мы видели лица пилотов. Иногда они «пугали» и выключали один мотор, потом снова кружили или летели совсем медленно вдоль нашего пути. И даже приветствовали нас, помахав на прощание рукой. Улетели они так же внезапно, как и появились. Это тоже было некоторым развлечением. Часов в 5-6 мы достигли Находки и все мужчины после проверки паспортов устремились вниз, чтобы создать живой заслон для охраны драгоценных грузов – больших ящиков и тюков с «кримпленом» - модным тогда материалом и прочими полезными для продажи вещами. Не знаю, от кого было охранять багаж – вокруг не было видно людей, кроме редких таможенников. Выгоревшие небольшие здания без окон, начинавшийся мелкий дождь – всё было огромным контрастом с только вчера покинутой Йокогамой. Мы быстро сели в автобусы, доставившие нас через несколько минут к поезду на Хабаровск. На обратном пути вагон-ресторан уже не жаловал такими яствами, которыми он был славен по дороге «туда». Наутро мы выгрузились в Хабаровске, и приехали где-то в середине дня в аэропорт, откуда четырёхмоторный ТУ-114, по прозванию «Змей-Горыныч» через восемь-девять часов доставил нас в Домодедово. Прекрасный, но тяжёлый тур был окончен. А вскоре после этого тура Михаил Исаакович Лахман[3] был снят со своей должности заведующего билетными кассами и администратора и переведён на пенсию. Ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным!
Примечания
[1] ТРЕМБОВЕЛЬСКАЯ Лариса Дмитриевна (р. 15.9.1936, Москва), артистка, педагог, балетмейстер. Засл. арт. РСФСР (1974). По окончании МХУ (педагоги Г. П. Петрова, Т. С. Ткаченко) в 1955-77 в Большом театре; совершенствовалась под рук. Н. А. Капустиной. Ведущая характерная танцовщица театра. Первая исполнительница партии Андалузки («Испанское каприччио», 1963, балетм. В. Г. Гонсалес, М. Ф. Камалетдинов). Др. партии: Мерседес («Дон Кихот»), Мавританка («Лейли и Меджнун»), Персидка («Половецкие пляски»); исполняла характерные танцы в балетах «Лебединое озеро», «Дон Кихот», «Бахчисарайский фонтан», «Гаянэ». Выступала с конц. репертуаром. Исполнительский стиль Т. отличался строгим благородством манеры, тонкой обрисовкой нац. особенностей танца, музыкальностью и эмоциональной насыщенностью. С 1977 педагог-балетмейстер Большого театра, где ею поставлены танцы во мн. операх. По окончании ГИТИСа с 1980 педагог кафедры хореографии по нар.-сценич. танцу там же. Пост. : балет-триптих «Картины Испании» («Тореро» Е. Ф. Светланова, «Любовь-волшебница» М. ле Фальи, «Испанское каприччио» на муз. Н. А. Римского-Корсакова) в оперно-балетных театрах Улан-Удэ (1983) и Фрунзе (1985); «Испанское каприччио» на муз. Н. А. Римского-Корсакова (Одесский театр, 1981), «Фиеста» на муз. Римского-Корсакова (в Белорус. хореогр. училище, 1990, вошёл в репертуар Минского театра), танцы в операх в Минском театре. Снималась в кинофильме-опере «Каменный гость» (1967, Т. - Лаура), в художественном фильме «Ференц Лист» (1972). Её творчеству посв. телефильм-концерт «Танцует Лариса Трембовельская» (1974).
Соч.: Так танцуют в Испании, «СБ», 1986, № 3.
[2] Из интервью Марины Колпакчи газете «Известия», март 2013г. Интервью Светланы Наборщиковой
Судьба балерины Марины Колпакчи-Кузнецовой как капля воды, отразила судьбу страны. Среди балерин Большого театра Заслуженная артистка России Марина Колпакчи-Кузнецова выделялась яркой красотой и умением создавать неординарные образы. Балетоманы со стажем до сих пор вспоминают ее Зарему в "Бахчисарайском фонтане" и фею Карабос в "Спящей красавице". Но ее жизнь богата не только сценическими достижениями. Ее судьба, как капля воды, отразила судьбу страны. В свой юбилейный год Марине Колпакчи-Кузнецовой есть что вспомнить и рассказать. Обозреватель "Известий" в этом убедилась.
вопрос: Война и балет - вещи несовместные. Как получилось, что именно война свела вас с балетом?
ответ: В Перми, где мы с мамой были в эвакуации, находились Кировский театр и его школа. Мама отвела меня в танцевальный кружок. Время было голодное и скудное. Общеобразовательным предметам нас практически не учили - нечем было писать. В балетном классе я занималась в самодельных тапочках из синего сукна. Отец в это время был ранен, вышел из окружения. Много лет спустя, когда его уже не было в живых, появился фильм "Живые и мертвые" с Анатолием Папановым в главной роли. Мама мне сказала: "Это как будто про твоего отца...".
в: Ваш отец Владимир Яковлевич Колпакчи - легендарный генерал, герой Великой Отечественной войны. Но кроме энциклопедических сведений о нем мало что известно...
о: Он был замечательным отцом и мужем. В 1927 году, когда папа учился в военной академии, мама сэкономила на еде и купила в Торгсине сапоги на шнуровке и дорогую блузу. Папу вызвали на партактив и заявили: твоя жена выглядит как нэпманка, да еще губы красит. А он ответил: "Мне нравится!". В 1950 году его сняли со всех должностей. Мама мне тогда говорила: ты должна приходить домой радостной, нельзя его огорчать. Времена стояли такие, что трудно было помочь даже собственной семье. Мамина сестра была замужем за обрусевшим итальянцем по фамилии Новелла. Когда его арестовали, мама попросила папу помочь. Папе сказали: там нет новелл - одни номера. В 1938 году, когда арестовывали командный состав, отец воевал в Испании, был ранен и лежал в госпитале во Франции. Маму посадили, и я первый раз оказалась в детском доме. Погиб папа в 1961 году при странных обстоятельствах, уже будучи генералом армии и начальником боевой подготовки Вооруженных сил. У вертолета, на котором он летел инспектировать войска, отвалилась лопасть. (Генерала Колпакчи различные советские и российские источники относили к крымчакам. И даже каракалпакам, но еврейские источники ясно указывали на его еврейское северокавказское происхождение, в частности его имя фигурирует в книге «Евреи – герои войн». Марина Колпакчи на сцене в роли Заремы была очень похожа на красавицу-еврейку горского происхождения. На мой вопрос об этом в тот памятный вечер в Токио, она, естественно, ответила отрицательно. А.Ш.)
в: В вашей семье любили искусство?
о: Мама хорошо играла на рояле, обожала балет. Но она посвятила жизнь папе. Ближайшим папиным другом был кинорежиссер Сергей Васильев (один из авторов знаменитого "Чапаева". - "Известия"). В юности они пошли служить в армию. Потом Васильев упросил, чтобы его демобилизовали: захотел снимать кино. Папе он писал: "Володя, отпусти Галину, я хочу, чтобы она сыграла Анку-пулеметчицу…". В нашей семье не устраивались пышные застолья. Но как-то я пришла из театра, а Сергей Дмитриевич в фартуке поверх пиджака с лауреатскими медалями стол накрывает: белая скатерть, шампанское... И говорит родителям: "Вы ничего не понимаете, она сегодня танцевала первую сольную партию, и надо это отметить как следует". В тот вечер он смотрел спектакль вместе с папой. Кажется, это был единственный раз, когда отец видел меня на сцене. Он так волновался, что с сердцем стало нехорошо. Вообще, к моим балетным занятиям папа поначалу относился настороженно. На мамино письмо о том, что я учусь в хореографическом училище, ответил: разве она у нас дура? Но когда я уже работала в театре, он мной гордился.
в: Вы участвовали в первых зарубежных поездках Большого балета. Что из событий тех лет запомнилось?
о: Танцевать для меня всегда было большим счастьем. Концентрация и сила эмоций, которые ты вкладываешь в танец за один вечер и ощущение энергии зала, дыхания зала в ответ – это непередаваемое чувство. Успех нашего балета всегда был грандиозным. И чувство причастности к этому успеху всегда вызывало чувство гордости и творческого патриотизма. Нам всем повезло, мы многое увидели. Не только города и страны, но и культуру Англии, Америки, Франции, Германии, Бельгии, Японии, Египта, Турции… Контролировали нас тогда очень жестко. Боялись провокаций. Одну из наших спортсменок обвинили в краже. Якобы она что-то вынесла из лондонского супермаркета. Нам велели не ходить в магазины этой сети и вообще по одному не ходить. Лучше по двое-трое, а идеальный вариант - пятеро. После спектакля вечером мы должны были быть в гостинице
[3] Сегодня на 89-м году жизни скончался старейший театральный работник Большого театра Михаил Исаакович Лахман. Около полувека он возглавлял отдел реализации театральных билетов, рассказали корреспонденту РИА "Новости" в театре.
Михаил Исаакович был яркой, незаурядной личностью. Он пользовался уважением и авторитетом у многих поколений артистов. Энергичный и доброжелательный, он умел быстро и легко решать сложные вопросы, находить выход из любой ситуации. По мнению коллег, Лахман был незаменимым администратором во время гастрольных турне театра.
...Сотрудники Большого театра скорбят о невосполнимой утрате замечательного человека и большого друга театра.
Весной 1973 года стало известно, что я включён в список оркестра, который должен был в мае с оперой посетить Чехословакию на три недели, после чего по возвращении в Москву и закончив сезон, отправиться в Японию на целых два месяца для участия в выступлениях балета Большого театра и в симфонических концертах. О последних частично уже шла речь в первых главах этих воспоминаний («Дирижёры Большого театра»), но о поездках в целом всё же следует рассказать подробнее, так как они отражали суть самой желанной и даже по-своему престижной части работы театра – заграничных гастролей.
Итак, в мае 1973 года мы отправились в Прагу – первый город нашего тура. Незадолго до отъезда я нашёл в магазине «Иностранная книга» на улице Горького интересный справочник-гид на русском, изданный в Праге. Несмотря на то, что к тому времени прошло пять лет после вторжения советских войск в 1968 году для подавления «Пражской весны», какие-то небольшие всплески свободы ещё давали о себе знать. Так это самым странным образом отразилось в издании и продаже в Москве справочника-путеводителя, в котором подробнейше освещалась... еврейская жизнь в Праге за многие века существования столицы Чешского Королевства. Из путеводителя я узнал, что на территории бывшего средневекового гетто в районе Йозефов находятся шесть синагог, старейшая из которых была построена в 1268 году - «Старонова». По преданию, созданный главным раввином Праги в XVI веке Йеѓудой бен Бецалелем (1520-1609) робот «Голем» до сих пор живёт под сводами крыши «Староновой». Выдающийся знаток религиозной философии, математики, географии, физики был прозван Махаралом по аббревиатуре: «Наш учитель рабби Лёв» - «Морейну Ха Рав Лев», сыгравший огромную роль в жизни пражской общины, неутомимо передавая свои знания ученикам школы.
Из того же путеводителя я узнал о том, что органист и руководитель хора «Испанской синагоги» Франтишек Шкроуп - был также автором чешского национального Гимна «Где ты родина моя».
Там же была информация о Пинхасовой синагоге - она имела особое значение в истории пражского еврейства – на её стенах написаны имена погибших во время Холокоста с датами рождения и смерти.
Клаусова синагога была также одной из старейших, и я её отчётливо вспомнил через десять лет, посетив в 1983 году синагогу Иозефа Каро в Цфате в Израиле. Что-то там было от ушедшего духа восточно-европейской еврейской культуры. В Майзловой синагоге было редчайшее собрание бронзовых и золотых подсвечников, а также серебряных с драгоценными камнями щитов на Тору и многочисленных драгоценных светильников – огромных размеров и совсем маленьких для праздника Ханука.
Как все эти сокровища попали в Прагу в Майзлову синагогу? В 1942 году исполнявший обязанности «Протектора Богемии и Моравии» Рейнгард Гейдрих приказал свезти со всех концов Европы предметы ритуала еврейской религиозной жизни и создать в Праге «Музей уничтоженного народа». Туда по его приказу были привезены все эти сокровища из многих городов Германии, Голландии, Франции, Бельгии, Греции, Польши и других стран. В мае 1942 года Гейдрих умер от полученного ранения после покушения на него чешскими бойцами сопротивления. Гейдрих не дожил до Нюрнбергского суда. Германия проиграла войну. А предметы, привезённые сюда, остались в Праге, теперь уже в Государственном еврейском музее.
«Старонова» синагога – старейшее здание в Праге -1268 год. Справа - еврейская Ратуша. XVIII век
Слева от Ратуши примыкающая к ней «Высокая» синагога
Одним словом тот путеводитель открыл мир другой Праги, о котором мы не имели понятия. Правда, о всемирно известном писателе Франце Кафке была самая минимальная информация (она, как позднее выяснилось, не так уж была нужна – памятные скульптуры и мемориальные доски на домах, где родился и жил Кафка были хорошо видны всем, кто гулял по центру Праги). Нам предстояло знакомство с одним из самых удивительных городов Европы.
***
Мы, то есть оркестр, летели в Прагу одним самолётом с солистами оперы. В первых рядах сидела Галина Вишневская, как и всегда великолепно выглядевшая, несмотря на усиливавшееся «завинчивание» деятельности Ростроповича, кончившееся через год отъездом всей их семьи на Запад. Пока она должна была выступить в новой постановке Б.А.Покровского – опере «Тоска» с литовским тенором Виргилиусом Норейка. Превосходный, кстати, был певец. Ему особенно удавался итальянский оперный репертуар. Жаль было только, что не разрешалось петь на языке оригинала. Выступление этой пары на первом спектакле было восхитительным – казалось, именно казалось, что солисты пели по-итальянски – до такой степени был совершенен их вокал! Несмотря на галерею величайших певцов и певиц ХХ века, с которыми мне пришлось работать почти два с половиной десятилетия в Метрополитен опере, то выступление я помню и сегодня, как одно из самых прекрасных, услышанных мной в живом сценическом исполнении.
Подлетая к Праге, мы увидели волнующую панораму города - хорошо мне знакомую. Не только из-за купленного путеводителя, сколько потому, что в 1946 году мой отец получил в подарок за работу над фильмом «Освобождённая Чехословакия» альбом с довоенными фотографиями европейски известного фотохудожника Карла Плички. (Мистика никогда не покинет Прагу и Гетто. В 1999 году я снова был в Праге – только уже с оркестром Метрополитен оперы. В Москве пришлось оставить замечательный альбом Карла Плички. Очень было жаль, но разрешения на вывоз я тогда не получил. В свои туристические приезды в Прагу уже из Америки в 80-е годы я никак и нигде не мог его найти, хотя по идее он должен был быть у букинистов. И, наконец, в 1999 году я вошёл в букинистический магазин в Гетто, и спросил продавца, нет ли у него этого альбома? Я не успел даже договорить, как сам поднял голову к верхней полке, а там стоял «мой» альбом! «Вот он!» - сказал хозяин магазина. «Ждёт тебя!»).
Этот подарок отцу послужил началом моего интереса к изучению Праги – одной из величайших культурных столиц Европы. Так что приезд в Прагу был в довольно знакомый город, хотя и «книжно-знакомый».
Нас поселили в новой, отличной гостинице «Интернациональ» (теперь «Краун Плаза»), построенной в традиции сталинской архитектуры московских высотных домов в районе с забавным названием «Подбабска». Примерно двадцать минут требовалось, чтобы трамвай довёз нас до центра.
Все спектакли мы играли в пражском Театре им. Сметаны (теперь он называется Пражский Государственный Оперный театр) - рядом с центральным вокзалом. Почему-то не в Национальном театре. Как бы то ни было здание театра скромное снаружи, внутри производило большое впечатление пышным стилем великого прошлого Австро-Венгерской Империи.
Театр Пражской Государственной оперы, построен в 1888 г. Когда мы там играли, он назывался Театр им. Сметаны. Зал небольшой, с прекрасной акустикой
«Тоска» имела хороший успех, но в целом публика не реагировала так горячо, как это было в Вене два года назад. Оно и понятно – лишь пять лет прошло со времени вторжения советской армии в Прагу и ожидать горячей любви пражан к Большому театру не приходилось. Хотя нужно сказать, что везде, где бы мне не доводилось бывать за 12 дней пребывания в городе – нигде мы не встречались ни с грубостью, ни с очевидным недоброжелательством. Чехи как-то научились жить «сами по себе», не обращая внимания на очередных оккупантов. Нацисты оккупировали Прагу в течение шести лет, советская армия стояла в Чехословакии 23 года! Разумеется, нельзя ставить на одну доску при любых обстоятельствах армии двух стран, но факт, что чехи действительно научились жить «сами по себе», создавая свою новую кинематографию, литературу, даже при полном контроле компартии.
***
Как-то в один из свободных дней я навестил своего соученика студенческих лет – теперь профессора Пражской Консерватории. За прошедшие 15 лет он успел поработать в Югославии концертмейстером одного из симфонических оркестров, поездил по близлежащим странам Европы как солист, а потом вернулся домой в Прагу. Женился он ещё в Москве на балерине Театра им. Станиславского и Немировича-Данченко. Он меня принял очень тепло в своём классе, где я прослушал двух его учеников. Они не были такими виртуозами, как студенты Московской Консерватории, но их игру отличала углублённая музыкальность, большая забота о красоте звука и любовь к мелким деталям исполнения. Зденек рассказал мне, как он «горел, как и все политикой, ходил на демонстрации. А теперь моя главная забота, - сказал он в заключение, - установить новую крышу на моём доме». Поговорили о старых соучениках. Он уже знал о начавшейся волне эмиграции и первых наших соучениках, подавших документы на выезд, в том числе и о скрипаче Владимире Ланцмане. В общем, он с пониманием отнёсся к этой новой для советской жизни реальности. Думаю, что он понял, что и я рано или поздно стану также кандидатом на отъезд - слишком заманчива была перспектива начать новую жизнь. Зденек начать её не мог, да и не хотел. Перспектива нового устройства на Западе его явно не привлекала. Мы расстались с ним очень тепло. К сожалению, в мои приезды в Прагу в 80-е годы из Америки мне не удалось его разыскать. В 1988-м мне показалось, что ситуация в стране стала хуже, чем была в 1973-м.
«Испанская синагога». Внутри она невероятной красоты – кажется, что попал в «сказку из 1001-й ночи». Справа виден орган, за которым сидел композитор Франтишек Шкроуп
***
Работать в Праге пришлось мне за «троих» - играть в оркестре, выступать как солист в составе небольших групп с солистами оперы и балета и играть в Ансамбле скрипачей им. Ю.М.Реентовича. Конечно тогда не имени, а «под художественным руководством». Часто приходилось в одном и том же концерте играть в Ансамбле, а до того, или после - выступать как солисту
Фрагмент стены с именами погибших в Холокосте чешских граждан-евреев в Пинхасовой синагоге
В один из редких свободных дней я решил, наконец, посетить Еврейский музей. «Риск» был минимальным – советские туристы никогда не ходили в Еврейский музей – их не водили в один из главных туристических объектов города. Так что можно было встретить – и это могло быть редкой случайностью – кого-то из своих, из театра. Но кого это могло интересовать и кто мог туда безбоязненно придти, не думая о том, что кто-то донесёт в Москве на «нездоровый сионистский интерес такого-то к Еврейскому музею»?
А что там было такого, что рассматривалось нежелательным для глаз советского человека? А была там выставка детского рисунка – детей, заключённых в Терезине, детей, обречённых на депортацию и уничтожение. Для международной пропаганды нацисты содержали для киносъёмок часть Терезиенштадта как «образцовый Юденштадт», а в действительности там происходило постепенное вымирание и уменьшение населения за счёт смертей от болезней, голода и депортаций. Но дети не всегда понимали реальность происходящего и путешествие «на Восток» воспринималось ими как весёлая прогулка на поезде!
Могила Иегуды бен Бацалеля на старом еврейском кладбище. Туристы вне зависимости от религиозной принадлежности оставляют здесь записки со своими просьбами к Махаралу. На заднем плане Пинхасова и Клаусова синагоги
Свидетельство тому - некоторые детские рисунки. Я увидел фотографию одного мальчика, лет 10-12. Ему не суждено было стать взрослым. У меня сдавило горло – от осознания факта безнаказанности убийства детей, и ещё больше – от того, что страна, где я живу, делает сегодня всё, для нового уничтожения евреев в Израиле – поставляет новейшее наступательное оружие – пушки, танки, самолёты, зенитные и не зенитные ракеты, тренирует армии стран, открыто декларирующих свои цели полного уничтожения Израиля! Всё это быстро промелькнуло в моём сознании, и тут я встретил своих двух коллег в этом музее детского рисунка, находящемся и теперь в здании Погребального братства старого гетто. Они, конечно, заметили, что со мной происходило что-то не совсем обычное. Дальше мы втроём осматривали экспозиции других отделов. Моё внимание привлекли часы, впервые мной увиденные обыкновенные «ходики» с гирями, но идущие в обратную сторону! То есть на циферблате были буквы еврейского алфавита, имеющие также и цифровое значение. Удивительные часы! Они как бы символизировали обратный ход времени, приведший к возрождению древнего Израиля на его исторической земле. Такие же часы находились и рядом со «Староновой» – на башне еврейской Ратуши. Мои коллеги даже не догадались поднять головы и посмотреть на эти, такие же диковинные часы, если бы я не обратил их внимания. Правда, о часах на Ратуше я уже знал из того самого путеводителя ещё в Москве. В одном из залов экспозиции еврейской религиозной жизни я увидел пасхальную тарелку – на ней было написано «Кошер ле Песах», то есть специальная, ритуально чистая «кошерная» тарелка для праздника Пасхи. Вот тут я себя «выдал с головой»! Они оба поняли, что я знаю ивритские буквы, а следовательно... а следовательно это неспроста!
Сегодня, размышляя о том времени посещения Музея, мне кажется, что мои эмоции были продиктованы не только моей принадлежностью к еврейству, но также и простому чувству сострадания к униженным и оскорблённым. Это хорошо известные и прекрасные слова. Должно ли это чувство сострадания и гуманизма диктоваться только национальной принадлежностью к гонимому веками народу? Мне кажется, что это естественная реакция всех людей, имеющих сердце и душу, открытые к боли и состраданию.
Всё это, однако, практически было если не противозаконно, то абсолютно нежелательно в реальной советской жизни - уничтожение нацистами евреев Европы, трагедии Бабьего Яра и Змеиной балки, Фортов Каунаса, Понар и других мест массового уничтожения евреев всячески замалчивалось.
Официальной пропагандой раздувались «преступления израильской военщины», а журнал «Огонёк» договорился до того, что «само существование государства Израиль представляет собой первостепенную угрозу существованию человечества». Теперь этого почти никто не помнит, но это было! Было - после всего происшедшего в последние годы «зрелого сталинизма» - особенно с 1950 по 1953-й. Вот такие мысли приходили в голову после посещения Еврейского музея Праги. Я понимал, что здорово «наследил» своими неоднократными походами туда, да ещё приводя с собой некоторых моих коллег, которым, по моему мнению это могло быть интересным.
Как-то я взял с собой одного приятеля-виолончелиста для посещения знаменитого трактира «У чаши» («У Калиха»), описанного во всемирно известной книге Ярослава Гашека «Приключения бравого солдата Швейка». Трактир этот – одно из самых популярных туристических мест в Праге. Роман Гашека – книга всемирно известная. Туристов привозили в ресторан уже тогда целыми автобусами.
По дороге, хотя у меня и была карта, всё же пришлось несколько раз спрашивать прохожих о нашем направлении. Мой приятель был очень недоволен тем, что я спрашивал по-немецки. «По-русски говори им! По-русски! Чего тут церемониться?!». Он пришёл в довольно сильное возбуждение. Я ему мягко ответил, что все прохожие не обязаны знать русский, а немецкий – второй обиходный язык как здесь, так и в Венгрии. Он явно жалел, что пошёл со мной, хотя пребывание в трактире было очень приятным – кухня «У Калиха» была можно сказать уникальной, а мой коллега был поклонником не только пива, но и водки, что в изобилии было представлено в этом замечательном кафе-ресторане. Он был талантливым виолончелистом и братом дирижёра, с которым я ещё в студенческие годы выступал в качестве солиста с оркестром. Поэтому он, кажется, так никому и не рассказывал о моём «подобострастном» поведении в отношении местных жителей.
Закончились наши пражские дни. Мы сели в автобусы и начали свой путь в известной степени другую страну – в Моравию, в город Брно.
***
Вот где мы познали всю силу злобы и ненависти ко всем советским, кем бы они не были! После почти пятичасового пути на автобусах – (всего двести с небольшим километров, но по однополосной дороге), мы остановились у новой современной гостиницы. Когда мы вошли в свои номера, мы поняли, что тут людям с проблемами сердца или дыхательных путей долго не выдержать. В комнатах стояла невообразимая жара, хотя дневная температура не превышала нормальной - 22-23 градусов по Цельсию. Рамы окон не открывались за исключением очень узкой части окна. Наши окна все выходили на юг – солнце было гарантировано на весь день, а кондиционерная система, уже существовавшая тогда, была отключена! Несмотря на все усилия нашей администрации, любезные хозяева говорили что-то невнятное о ремонте. И включили они кондиционерную систему через четыре дня - за час до нашего отъезда! В назидание всем.
В Праге такого быть просто не могло, а тут совершенно спокойно дирекция гостиницы намеренно создала условия совершенно невыносимые. Мы с наслаждением проводили большую часть дня вне отеля. Город Брно знаменит своей старой крепостью Шпильберг. В ней находилась старинная тюрьма – властители любили держать своих заключённых поближе, чтобы они всегда были под рукой. Тюрьма, как мы слышали, весьма пригодилась нацистам во время войны. После войны она вроде бы не функционировала. Зато в Шпильберге был прекрасный старинный ресторан. И тут мы как бы попали снова в другую страну – официанты были примером вежливости, такта и предупредительности.
Я совершенно не помню, как публика принимала наши четыре спектакля в Брно. Если не изменяет память – театр там был небольшим, и я, кажется, не играл два спектакля, так как наш полный состав струнной группы там просто не умещался. Покидали мы Брно с большой радостью. Последним городом в нашем туре была Братислава. Снова погрузились в наши пять «Икарусов» со своим багажом и снова ехали очень медленно по однополосному шоссе, довольно забитому вблизи даже небольших городов. Ещё в дороге наш заведующий оркестром сказал мне, что руководитель поездки В.А Бони забыл сообщить о том, что мне, виолончелисту Ю.Лоевскому (концертмейстеру группы виолончелей) и ещё трём певцам, надлежит немедленно по прибытии в Братиславу ехать на концерт в город Трнаву – примерно в пятидесяти километрах от Братиславы.
В этот день мы не обедали, где-то перекусили в придорожном пивном баре, устали неимоверно, и тут такой сюрприз! Я только и мог сказать: «Надеюсь, ты не ожидаешь, что я буду стоять в очереди за номером в гостинице? Дай мне ключ сам, сразу по прибытии. Иначе ничего не получится». Но ведь и правда – приезжают одновременно более двухсот человек и на размещение их требуется время. Мы приехали где-то около шести вечера в гостиницу «Карлтон» - в прошлом отель класса люкс. До войны «Риц-Карлтон» были самыми фешенебельными отелями мира. Теперь гостиница очень состарилась, обветшала и можно было только догадываться о её былых роскоши и величии. Правда, тут было не до того – нужно было придти в свой номер, срочно переодеться, взять скрипку, ноты, и ехать на концерт. Поданная «Татра» взяла на борт шесть человек, и мы отправились в путь. Шофёр неимоверно быстро гнал свою машину. Иногда это было неприятно – любое препятствие на дороге могло плохо кончиться – скорость была под сто пятьдесят километров в час. Хотя шоссе было лучше и довольно широким, но всё же такое лихачество было несколько чересчур.
Концерт наш прошёл очень успешно. Оказалось, что был запланирован сольный концерт Игоря Ойстраха, но по неизвестным причинам он не приехал, и вместо него нас привезли в этот вечер для выступления в местном театре. Всё было очень мило. Но все мы были голодны, а после концерта хозяева предложили нам неограниченное количество пива с крохотными бутербродами с сыром. Нас действительно сердечно поблагодарили за концерт, и мы снова погрузились в ту же «Татру», но ехали ночью значительно медленнее – не больше 80 километров в час.
Главная площадь старого города в Братиславе – типичная площадь венгерских городов
Наутро я понял, что работать в этот день просто не могу – слишком много выступлений и работы в оркестре было в последние две недели. Я попросил меня освободить от вечерней репетиции «в награду» за вчерашний концерт. Мне пошли навстречу и я, после завтрака заснул в этом старом, тихом отеле и проснулся только к обеденному времени часа в два.
Старый город, его рыночная площадь показались мне очень знакомыми. Кругом слышалась венгерская речь. Где я видел эту площадь? Конечно, она была похожа на такие же рыночные площади многих венгерских городов. И тут я вспомнил – в книге, посвящённой Беле Бартоку есть фотография этой площади начала века. Это был город Пожонь! По-немецки это был Прессбург, а по-венгерски – Пожонь. Когда-то здесь была столица Венгерского Королевства, входящего в Австро-Венгерскую империю. Площадь сохранила аромат венгерской провинции и старинные здания были в основном в неплохом состоянии. На улице старого города я неожиданно увидел Бориса Акимова. Мы с ним встречались на нескольких концертах, в том числе выезжали из Праги в расположение советских воинских частей для «шефского» концерта. Познакомился я с ним году в 1970-м, когда Борис переживал трудный период. У него были проблемы со здоровьем, столь необходимым особенно для солиста балета. Его незабываемый Ротбарт в постановке Григоровича «Лебединого озера» имел всегда триумфальный успех. Даже далёкая от балета публика понимала и воспринимала всю мощь балетного и актёрского таланта молодого артиста. О его участии в «Асели» говорилось в начале этих записок. Он выступал исключительно успешно в балете «Спартак», несколько по-другому переосмыслив образ Красса - после самого Мариса Лиепы! И в этой роли он всегда имел громадный успех. Те, кто видел Мариса Лиепу, могут себе представить, насколько трудно было выступить в той же роли любому, самому талантливому солисту балета, потому что Лиепа сочетал в себе совершенное балетное мастерство и большой талант драматического актёра. Так что Борис Акимов был любимым молодым солистом всех, кто пришёл в театр в моё время – в середине 60-х годов.
И вот – такая приятная встреча с ним здесь, в древней столице бывшего Венгерского Королевства - прекрасной Братиславе. Мы договорились встретиться с ним вечером после его занятий в классе в театре.
Зайдя за ним вечером в класс для балета, я застал там занимавшуюся с ним солистку балета Ларису Трембовельскую[1]. Она предложила нам после окончания их «класса» зайти к ней в номер того же отеля, где жил Акимов – отеля «Девин» на набережной - посидеть у неё и «закусить, чем Бог послал», - добавила она. Здесь надо заметить, что предубеждения – непременный спутник нашей жизни, особенно в мире исполнительских искусств - показали мне всю свою несостоятельность. До тех пор я был убеждён, что интеллект солистов балета едва ли превосходит интеллект хоккеистов или гимнастов. Борис Акимов был уникальным исключением. Но при ближайшем знакомстве оказалось, что очень известная тогда и знаменитая балерина - исполнительница характерных танцев, оказалась человеком милым, образованным и простым. (Впоследствии мы были друзьями много лет, она навестила нас с женой в Нью-Йорке в 1996 году).
В её комнате отеля «Девин» стоял телевизор с кабельной программой, бравшей западную Германию и Австрию. И вот – в новостях мы увидели жуткую картину – медленно разваливавшийся в воздухе самолёт ТУ-144 на авиа-шоу в Ле Бурже под Парижем. Самолёт был точной копией «Конкорда», только недавнего начавшего свои рейсы между Европой и Америкой. На глазах тысяч зрителей во время демонстрационного полёта он начал окутываться каким-то странным облаком и разваливаться по частям... Этой хроники нельзя было увидеть больше нигде – ни в Москве, ни в Братиславе в нашем отеле. Только в номерах, предназначенных для иностранцев. Мы, как видно, таковыми не считались. А солисты оперы и балета – всё же считались!
Поблагодарив нашу хозяйку, я на прощание сказал, что если поеду в Японию, то теперь такое же приглашение на ужин будет за мной. Мы с Борисом вышли на набережную. О чём мы только не говорили! О Бахе. О Вивальди, о достоинствах и недостатках постановок балетов, о литературе... Словом с Борисом Акимовым мы могли разговаривать и до утра – он был всегда изумительным собеседником, и к тому же эрудированным, имеющим свой оригинальный взгляд на исполнительское искусство, будь то музыка, балет, или драма. Меня не удивило, когда спустя примерно десять лет, он один создал спектакль-концерт памяти Сергея Есенина, написав самостоятельно музыку к стихам любимого поэта, поставив танцы, и вообще создал целый спектакль как режиссёр. Я мог оценить полностью его труд и талант, посмотрев этот концерт на видеокассете, присланной им в Нью-Йорк. Борис Акимов обладает и замечательным человеческим качеством – он верный, преданный друг, и также редкостный в наше время заботливый сын и родственник – наша многолетняя дружба позволила узнать его и с этой стороны. В 2008 году он потерял свою жену – солистку балета Татьяну Попко. Мы понимали, что потеря эта для него невосполнима. В каждый прошедший год со дня её смерти Борис выпускает новый сборник стихов, посвящённый её памяти.
Редкая жизненная удача заслужить дружбу такого человека, как Борис Акимов. Мы с моей женой ценим это безмерно.
Приём, который он нам устроил в Москве, когда мы приехали туда из Нью-Йорка в 2004 году, потребует отдельного рассказа.
***
Вернёмся снова к гастролям в Чехословакии. Итак, в начале июня 1973 года, закончив свои гастроли в Братиславе, вся группа села в поезд и доехали мы под утро до границы - Черны-над Тиссой. Вид за окном был идиллический: пастух пас своё стадо. Тишина. Покой. Никаких заграждений, никаких вспаханных полос. Ничего, кроме пастуха. Ни одного человека в мундире, и без мундира тоже. Один пастух.
Поезд остановился так, что из коридора вагона был виден мост и... Картина, открывавшаяся справа за мостом достойна действительно серьёзного художника-реалиста! Это трудно описать словами даже сегодня. Вся территория, отступя от берега реки метров на 50-100 на восток, была укреплённым районом! Вспаханная полоса была шириной метров в 15-20. Затем шли проволочные заграждения, потом, если не изменяет память, был и ров с водой, потом снова забор из колючки, прерывающийся вышками с ясно видимыми тяжёлыми пулемётами. Это был действительный въезд в Лагерь, только социалистический, а не исправительно-трудовой. Пока поезд стоял, картина была видна с двух сторон – чешская слева и начало СССР – справа.
И эта укреплённая зона существовала, несмотря на 350-тысячную армию, оккупирующую Чехословакию к тому времени уже пять лет! Кого же так боялись власти? А может, всё это было как раз построено для желающих покинуть священные рубежи? Не знаю, но картина была потрясающей. И это было ещё не всё!
Поезд, наконец, медленно сдвинулся с места и начал переезд через Тиссу. Ещё немного и уже советская территория: валяющиеся в грязи брёвна, кирпичи, уголь. Часто мешки с цементом – иногда всё это вперемежку. Наконец поезд встал у перрона станции Чоп. Я открыл занавеску окна купе. Внизу спиной к вагону стоял автоматчик с овчаркой. Налево от него метрах в пяти – другой, тоже с овчаркой. Направо – такая же картина. Это прибыл поезд с государственными преступниками? Нет, это был поезд с артистами Большого театра – прославленными солистами балета, оперы, превосходным хором и оркестром. То была незабываемая встреча. Никого не ранили, конечно. Никого не убили. От моей веры в страну, в которой я родился, ничего не осталось после такой «торжественной» встречи Большого театра. (Только сегодня понимаешь, каким уродливым сознанием нужно было обладать, чтобы превратить великую и прекрасную страну в подобие тюремного лагеря!).
Минут через 10-15 осаду сняли, и мы вышли на перрон. Все повалили в ресторан. Было рано, но не для нас. Все начали заказывать полный обед и, конечно, с водкой. После Чехии и Словакии еда показалась особенно ужасной. Словом – мы дома.
Всего две недели прошли в Москве после нашего возвращения, как нужно было снова собираться в дорогу – теперь уже на два месяца в Японию. Поездка туда и манила и пугала – путешествие от Москвы до Йокогамы занимало 72 часа - четыре дня. Полёт Москва-Хабаровск, поезд Хабаровск-Находка и корабль – Находка-Йокогама. Это был обычный путь для больших групп артистов, используемый Госконцертом для поездок в Японию. Надо заметить, что на всех этапах пути всё было блестяще организовано – нигде не приходилось ждать автобусов, номеров в гостиницу в Хабаровске, или каких-то неурядиц при посадках в поезд и на последнем этапе на корабль. Судно называлось то ли «Мария Ульянова», то ли «Феликс Дзержинский» - точно не помню - и было построено, согласно висевшему документу недалеко от ресторана – в Германской Демократической Республике. Мы знали, что этот маршрут проехал наш самый опытный и добросовестный, если не сказать талантливый администратор, в обычное время заведовавший билетными кассами Большого театра - Михаил Исаакович Лахман.
Наш самолёт взял курс на восток и через три часа мы уже прошли Уральские горы. Началась Сибирь. Было совершенно светло, и видимость с высоты 10 км была отличной. Сибирь производила огромное впечатление с самолёта – бескрайняя тайга – леса под нами, справа, слева и до самого горизонта. Никаких видимых обжитых людьми мест. Иногда были видны огни, по-видимому, каких-то нефтеперерабатывающих предприятий. Наконец внизу мы увидели огромную реку. Даже с нашей высоты она казалась гигантом, настолько она была широка. К сожалению, на советских аэролиниях редко можно было узнать местонахождение самолёта, так что оставалось только предполагать, что река-гигант была Обью. Через несколько часов спокойного полёта мы приземлились в Хабаровске, где нас сейчас же привезли в гостиницу и мы все завалились спать. В Хабаровске уже было часов 5-6 после полудня, когда мы на тех же «Икарусах» приехали на вокзал, откуда предстояло ехать почти сутки до порта Находка.
Кроме персонала Большого театра пассажиров в поезде было совсем мало, можно сказать – никого. Вагон–ресторан был превосходным, с большим количеством первоклассных рыбных закусок, красной и чёрной игрой, отличными борщами и вторыми блюдами. Этот маршрут был рассчитан, вероятно, на иностранцев – несмотря на большую потерю времени, он был во много раз дешевле, чем билет на самолёт Москва-Токио. Так что несколько студентов из Норвегии, Голландии и Германии всё же воспользовались этим видом трёх транспортов в Японию. Природа Приморского края была исключительно живописна, казалось, что здесь господствует морской климат - такой пышной и разнообразной была растительность. Удивляло почти полное отсутствие людей. Это была редко населённая полоса земли, хотя она казалась очень благоприятной для сельского хозяйства. Отлично выспавшись ночью, мы приехали в Находку во второй половине дня и только к 6-7 вечера закончили посадку на свой корабль. Морской воздух довольно быстро «уложил» нас всех спать. Проснувшись наутро, в иллюминатор мы увидели берег острова Хонсю – главного острова Японии. На заходе солнца мы вошли в Токийский залив, где нам открылась картина, с трудом поддающаяся описанию – казалось, что весь залив буквально забит кораблями различных размеров, назначений и стран! При такой «давке» трудно было понять, как всем кораблям удавалось избегать столкновений, а между ними ещё сновали мелкие рыболовные японские суда, названия которых состояло из двух слов и второе слово у всех было одинаковым – «Maru». Мы медленно продвигались к Йокогаме и, наконец, когда корабль стал выруливать влево примерно за 2 км от берега, навстречу нам появился полицейский катер, на котором между двумя японскими таможенными офицерами стоял улыбающийся и элегантный Михаил Исаакович Лахман! Вся палуба оценила его эффектное появление горячими аплодисментами. Это он проехал всю нашу трассу, тщательно организуя и согласовывая все звенья нашего путешествия, которое и правда прошло без сучка и задоринки. Лахман с двумя офицерами был взят на борт, и мы причалили к берегу Йокогамы, бывшей в 1973 году большой деревней.
Японские таможенники конфисковали у некоторых наших коллег мясные и рыбные консервы - запрещённые к ввозу пищевые продукты. Некоторых это не коснулось, но чемоданы наиболее опытных балетных артистов были здорово облегчены. Женщины - таможенные офицеры - были особенно придирчивы: осматривали подошвы нашей обуви, брючные ремни – в поисках не существовавших у нас наркотиков. Наконец с делами было покончено и мы сели в автобусы, направлявшиеся в Токио. Узкая, хотя и двухполосная дорога пролегала над водой, и мы видели крохотные фанерные домики, стоявшие прямо у самой воды, по которой плавал мусор. Первое впечатление было не слишком впечатляющим. Но то был действительно старый район порта. Когда я приехал сюда двадцать лет спустя, правда уже прилетел из Нью-Йорка, то от таких районов не осталось и следа.
Мы проезжали сплошную деревню, менявшую названия до самого Токио. Названия были какие-то мотоциклетные, например «Кавасаки». Но вот уже появилась невысокая башня телевидения. Эстакада автодороги поднимается на высоту 8-10 этажа, где-то далеко внизу справа виден сверкающий бейсбольный стадион, мы на такой высоте меняем направление и едем круто вниз - в ущелье между высотными домами. Впечатление было, как будто мы реально попали в фантастический роман. Это был настоящий XXI век!
Такие автомобильные «развязки» существовали в Токио уже в 1973 году
Скоро автобусы остановились у отеля «Империал», где всегда жили советские артисты – знаменитые солисты Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, оркестры, танцевальные ансамбли «Берёзка» и Ансамбль Игоря Моисеева, Большой театр. В фойе сидел вездесущий М.И.Лахман и быстро направлял нас к нужному столику, где для каждого лежал ключ от номера в конверте – ключ был пластиковой карточкой. Таких ключей мы ещё никогда не видели. Руководители оркестра и балета немедленно отобрали наши паспорта, а нам вместе с ключом выдали пластиковые карточки с фотографией и надписями по-японски – пропуск на вход в NHK и в Бунка-Кайкан Холл. Всё-таки что-то вроде удостоверения личности – на всякий случай. Паспорта свои мы увидели только перед отплытием корабля из Йокогамы через два месяца. Это был странный обычай. Разве нельзя было стать невозвращенцем и без паспорта?
***
«Империал» был отелем высшего класса. Правда, окна выходили прямо на эстакаду городской железной дороги, опоясывающей весь город. Это был быстрейший способ добраться до самых отдалённых районов. Наши выступления, как и выступления большинства приезжающих в Токио театров, должны были проходить в «Бунка Кайкан Холле» рядом с парком и вокзалом Уэно, и в театре здания национального телевидения NHK. Симфонические концерты проходили в специальных концертных залах/
Спонсорами поездки были несколько больших финансовых институтов, в том числе газета «Асахи». Одним из постоянных спонсоров советского балета в Японии была также мадам Ойя. Обожавшая балет и артистов, она всегда приглашала всех членов советских балетных трупп к себе в гости.
Мы часто видели её в Москве в директорской ложе с переводчиками и секретарём. Когда мы приехали в Осака на целую неделю для выступлений с балетом, мадам Ойя пригласила всю группу к себе домой. Дом оказался внутри очень скромным. Правда на стенах висело несколько оригиналов картин французских импрессионистов (глубоко уважаемых и обожаемых в Японии), но в целом в доме не было ни шикарной мебели, ни каких-либо видимых ценностей прикладного искусства. Зато на её письменном столе было большое количество фотографий с Рудольфом Нуреевым, как видно бывшего частым гостем в этом доме. Мадам Ойя унаследовала от своего покойного мужа текстильные фабрики, банковский капитал и многие финансовые вложения в разных странах мира. В быту, однако, жизнь её семьи выглядела очень скромно. В доме жила её дочь с мужем и маленьким ребёнком и престарелая мать, сидевшая весь вечер в инвалидном кресле. Уважение к престарелым, кажется, было в Японии важной частью их морального кодекса. Все её домочадцы были очень любезны, сами вступали в общение со своими гостями при помощи многочисленных переводчиц – милейших девушек-студенток Токийского и Нагойского Университетов.
Отель «Империал» со стороны парка Хибийя
***
Итак, в первый вечер пребывания в «Империале» мы все не могли оторваться от цветных телевизоров – ведь это был ещё 1973 год! Каких тут программ только не было! Передачи из Франции, Англии, Германии; путешествия, мир животных, музыкальные программы, джаз – было от чего закружиться голове!
Наше первое выступление в городе Сэндай с дирижёром Жюрайтисом уже было описано в главе «Дирижёры Большого театра».
Премьерным спектаклем в Токио был, конечно балет «Лебединое озеро» в новой постановке Юрия Григоровича. В его редакции был представлен и балет С.С.Прокофьева «Ромео и Джульетта» с Владимиром Васильевым и Екатериной Максимовой. Кроме этого в программу гастролей входил балет Минкуса «Дон Кихот» и, конечно, «Спартак» Арама Хачатуряна, всегда имевший огромный успех. Три балета были записаны на видео и транслировались по Национальному телевидению. Японцы заплатили за эти три трансляции большие деньги, а всемирно известные солисты получили за свою работу... ничего! Здесь уже говорилось о «выступлении» Фурцевой (о котором все хорошо знали), взявшей в советском Посольстве более семи тысяч долларов для покупки видео аппаратуры своему пасынку – сыну Фирюбина. Мы знали, что власти обирали Плисецкую, Ойстраха, Гилельса, Ростроповича, Когана, но когда это случилось на наших глазах - артисты мирового класса и мировой известности получили за свой труд, щедро оплаченный японцами – ноль долларов, рублей и йен, - то не было пределов нашему возмущению!
Здание «Стакан» на пересечении двух главных улиц Гинзы
Да! За два года до того Фурцева после триумфальной премьеры в Вене «Бориса Годунова» распорядилась о выдаче нам суточных, несмотря на протесты тогдашнего её ставленника в Большом театре «полковника» Муромцева. Теперь она зачеркнула свои добрые дела, никак не вознаградив одних из лучших солистов балета в мире за их изумительные и неповторимые выступления!
До сих пор вспоминаются многие сцены, бесподобно сыгранные Васильевым и Максимовой в «Ромео и Джульетте». Вот были артисты, которым все «верили»! Верили по-Станиславскому! Верили в естественность образов, ими созданных в великой шекспировской драме, переложенной в балетный спектакль. Васильев выходил на сцену почти без грима. Его Ромео был настолько замечателен, юн и естественен, что едва ли в то время во всём мире были подобные исполнители. Максимова была в расцвете своего мастерства и была исключительно впечатляющей в образе Джульетты. Её молодость, искренность, техническое балетное мастерство, столь же совершенное, сколь и высокохудожественное, привлекали к ней любовь и сердца зрителей всех стран мира, где пришлось выступать ей в дуэте со своим мужем Владимиром Васильевым. Этой прославленной паре вероятно удалось лучшее воплощение бессмертных шекспировских образов вне мировой драматической сцены – на сцене балетного театра.
Можно и должно только преклоняться перед нашими всемирно известными танцовщиками, которые несмотря на такие условия, несмотря на большие перегрузки из-за тесного расписания, переездов, исполнения труднейших балетов в виртуозно-техническом отношении – несмотря ни на что, они оставались действительно звёздами в своём искусстве в любом спектакле, в любом даже самом маленьком эпизоде. Они были всегда художниками-творцами. Их слава не померкла и сегодня, хотя уже нет в живых Екатерины Максимовой, Наталии Бессмертновой, Татьяной Голиковой и некоторых других солистов прославленного балета Большого театра.
***
Естественно, что во время заграничных гастролей все артисты делают самое лучшее, на что они способны. Но сохранять свежесть на протяжении долгих двухмесячных гастролей раз за разом, спектакль за спектаклем – было даже для солистов мирового класса нелёгким делом. И в результате – такая «почётная» оценка их труда! Разумеется, что и другие солисты – Наталия Бессмертнова, Юрий Владимиров, Борис Акимов, тоже не получили за свои телевизионные выступления ничего. Всем платили суточные деньги из расчёта их месячной зарплаты в рублях. Кажется, максимумом были 70 долл. в сутки. Нам, оркестру и кордебалету платили 16 долларов в сутки. Костюмерам и рабочим – если не ошибаюсь 7-8 долларов в сутки. Получалось, что звёзды были почти миллионерами на пролетарском фоне большинства участников! (вскоре после возвращения в Москву я узнал, что суперзвездам советского хоккея платили суточных....6 долларов!)
***
Начало Гинзы неподалеку от отеля «Империал»
Можно себе представить, какое впечатление этот угол Гинзы производил на москвичей в 1973 году...
В первый свободный день в Токио все устремились в магазины. Токийские и вообще японские большие универсальные магазины больше похожи на настоящие музеи. Кроме того они несли и некоторые образовательные функции. Например: можно было приходить в большой популярный магазин «Митцукоши» и наблюдать там за строительством маленького спортивного самолёта. День за днём он обрастал всё большими деталями (а продавался он в запечатанных пакетах). Наконец был установлен мотор и маленький самолёт взлетел с пилотом с крыши «Митцукоши»! О детских игрушках можно рассказывать до бесконечности: там продавалось большое количество моделей электронных игрушек: самолётов, подводных лодок, надводных кораблей, автомобилей и других игрушек с дистанционным управлением. Об одежде, обуви, детской одежде и всего необходимого для детей всех возрастов можно и не говорить. Невозможно даже придумать, чего бы там не было! Мебель каких-то дивных, невообразимых цветов! Всё это было выставлено как будто и вправду в музее, с той лишь разницей, что всё было здесь для продажи. На здоровую психику это производило огромное впечатление. На больную... Один балетный танцор как-то ночью впал в большое возбуждение. Оказалось, что от климата и вообще от столь необычных впечатлений у него обострилось психическое заболевание, скрытое им до поездки благодаря своей жене-медику. Грустная история закончилась его экстренной эвакуацией в Москву. Впрочем, первый известный мне случай в театре произошёл ещё в 1967 году в Монреале, во время гастролей Большого театра в дни Всемирной выставки. Артист «мимического ансамбля» ходил по магазинам и целый день считал... Считал деньги и свои возможности приобретения необходимых ему вещей. Считал, считал... Потом перестал являться на работу, всё считал и считал. Потом перестал спать и есть. Ну, а потом бедного артиста отправили домой – его состояние требовало немедленного лечения. Так что такие сильные потрясения от наблюдения за каждодневной жизнью и окружающими реалиями были под силу далеко не всем!
***
После нашего возвращения в Москву, моя мама пришла к жене своего брата и начала рассказывать о моих впечатлениях от пребывания в Японии. Её прервала моя кузина, прожившая с мужем года четыре в Токио в торговом Представительстве СССР. Она спросила: «А разве им не запретили рассказывать обо всём увиденном там?» Нет, нам в действительности никто ничего не говорил по этому поводу. Естественно, что в первые же дни нас всех привезли в советское Посольство на «инструктаж». Каких только небылиц мы там не наслушались! О том, что в Японии невозможно найти большие размеры обуви и одежды (ещё в Москве все знали о специальном универсальном магазине «Исетан» для людей больших и сверх- больших размеров). О том, как японские спец. службы «опаивают» наших журналистов и прочих командированных заграницу, как нужно быть «на стороже», потому что... ну, и.т.д. Одна история, рассказанная первым секретарём Посольства, особенно впечатлила: какой-то специалист, прибывший из Советского Союза, был «опоен» и, потеряв сознание, был также обокраден. Его нашла полиция и после установления его гражданства, передала совершенно больного в руки посольских врачей. Наш коллега гобоист Геннадий Керенцев снова проявил свой скептицизм: «Опоили! Нажрался, как свинья и заснул на улице! Опоили!» Так закончился наш визит в Посольство. Все усмехались, несмотря на усилия сохранить серьёзные лица. Такие вещи следует рассказывать знающим предмет с большой осторожностью, чего явно недооценил посольский секретарь.
***
Чуо-дори авеню на пересечении с Харуми дори – две главные улицы Гинзы. Слева - старое здание Главной почты и телеграфа Токио, справа магазин «Митцукоши»
Токио тех лет ещё сохранял в некоторых районах аромат прошлого. Совсем рядом с «Империалом» начиналась центральная улица Харуми-дори и пересекавшая её через несколько кварталов такая же большая торговая улица – Чуо-дори. Это все и называли «Гинза» - небольшой центральный торговый район. Харуми-дори идёт до самой реки и на ней находится всемирно известный Национальный театр Кабуки. На ней же располагаются главные книжные магазины. На пересечении этих двух улиц стоит здание диковинной архитектуры - знаменитый «стакан», много раз менявший владельцев и стоящий как раз напротив Митцукоши и европейского вида здания - старого телеграфа и главной почты.
В те времена можно было повернуть в любой переулок от Харуми-дори и очутиться в старом городе – это были узкие улочки с белыми домиками, напоминавшими украинские «мазанки», только с черепичными крышами и совсем крохотного размера. Между дверью и окном такого домика находилась маленькая ниша, в которой росли миниатюрные деревья: карликовые сосны высотой в 50-60 см, тоже карликовые цветущие кустарники, а в совсем уже микроскопических двориках часто были видны какие-то странные невысокие деревянные «этажерки», на которых стояли керамические предметы цилиндрической формы, наподобие кружек. Это были урны с прахом усопших. Оказалось, что эта практика очень популярна в Японии, и мы видели такие странные «кладбища» во многих городах и деревнях Японии. Эти маленькие переулки в Токио, увы, ушли теперь в далёкое прошлое. От них не осталось и следа – современная безжалостная цивилизация полностью уничтожила все следы японской старины и традиционной жизни прошлого в больших городах. О Японии написано много книг, и, вероятно, каждый посетивший страну может написать свою. Одно остаётся всегда верным для Японии – сколько бы раз вы не посещали эту страну, каждый последующий визит создаёт впечатление, что вы в ней в первый раз - так много меняется даже за два-три года.
***
Премьерные спектакли прошли с громадным успехом; как и всегда в «Дон Кихоте» Минкуса блистали Максимова и Васильев; Наталья Бессмертнова (Одетта- Одиллия) Борис Акимов (злой волшебник Ротбарт) - в «Лебедином озере». Казалось, что все они были совершенно свежими после нелёгкого сезона дома – в Большом театре. Их артистизму и работоспособности можно было только удивляться. Нельзя ведь забывать, что для выступления в спектакле они каждый день должны ходить в свой утренний «класс» для общей тренировки, и для репетиций предстоящего вечером спектакля. Иногда у них бывал перерыв в два, редко в три дня, но и в те дни они должны были выполнять свои обязанности ежедневной тренировки и репетиций.
Через недели три мы приехали в Осака второй раз. Первый раз мы были там для выступления с симфонической программой с Юрием Симоновым. С ним мы исполняли Пятую Симфонию Чайковского и Пятую Симфонию Шостаковича. Оба этих произведения были у него «сделаны» по-видимому ещё в студенческие годы с его педагогом Н.С.Рабиновичем. Он проводил концерты с большой уверенностью, отличной дирижёрской передачей и артистизмом. Концерты имели очень большой успех. Говорили, что исполнение Симфонии Шостаковича пресса сравнивала даже с исполнением Леонарда Бернстайна и оркестром Нью-Йоркской Филармонии, надолго запомнившимся токийским слушателям.
Осака – второй по значимости город страны, находящийся примерно в 500 км на юго-западе от Токио. Скоростной поезд «Шинкансен» проходил эту дистанцию меньше, чем за три часа. Средняя скорость его – 200 км/в час. Когда этот поезд идёт по сравнительно высокой эстакаде, кажется, что он движется довольно медленно, но когда он влетает в тоннель, раздаётся «ухающий» звук столь сильный, что кажется сопротивление воздуха преграждает нам путь в узкий тоннель! Интересно, что при такой большой скорости за всё время существования этого вида скоростной дороги – примерно порядка 50 лет – количество аварий исчисляется единичными цифрами. Японский гений удивлял на каждом шагу. Уже тогда существовали карты на маленьком экране внутри автомобиля, указывавшие водителю его направление. То есть это ещё не было стандартной частью любой машины, как это существует сегодня, но в 1973 году это поражало новизной идеи и её техническим воплощением. А целые подземные «города»?! Вдоль Гинзы под землёй расположены рестораны, магазины, парикмахерские, игральные автоматы... Правда там всегда было труднее ориентироваться – никаких надписей, кроме японских!
***
В первые две недели гастролей в Токио произошло довольно неприятное событие, к счастью не имевшее для нашей группы серьёзных последствий. Примерно за неделю до нашего приезда Франция взорвала в атмосфере атомную бомбу в районе каких-то Тихоокеанских атоллов. Говорили, что прогнозы погоды ясно указывали на то, что радиоактивное облако обязательно достигнет японских островов и в дождях выпадет известное количество радиации. Казалось, что в многострадальной от атомных взрывов Японии должны бы к этому отнестись очень серьёзно, но мы не слышали никаких предупреждений по этому поводу. Действительно, дня через четыре начался мелкий моросящий дождь и моя приятельница Лариса Трембовельская со своей подругой, известной солисткой балета Мариной Колпакчи[2] оказались на улице без зонтиков. Вечером обе жаловались на боли на коже рук и на голове – газета, которой они пытались прикрыться скоро намокла, и пока они дошли до нашего отеля дождь их достаточно промочил. Они были действительно серьёзно обеспокоены. (Я вспомнил тогда старую историю посещения советскими кинооператорами Индии в 1946 году, рассказанную моему отцу. Несмотря на все прививки от чумы, холеры, чёрной оспы, проказы и ящура, встретившие наших киношников американцы сразу же подарили им ящик виски и сказали, что они должны их пить целый день – утром, днём, вечером, на ночь и со всякой едой. Это единственное, уверяли они, что предохранит от всех болезней и эпидемий).
У нас с моим соседом по комнате Эдуардом Тихончуком был заготовлен на вечер полный ужин – большая жареная курица (жареная прямо с вертела, стоившая тогда около двух долларов), картофель, помидоры, огурцы – всё это купленное утром в близлежащем универсальном магазине «Ханкиу», в первом этаже и подвале которого был великолепный продуктовый рынок. Коньяк, хотя и болгарский, мы взяли с собой несколько бутылок из Москвы. Я выполнил своё обещание и пригласил Ларису и Марину к нам в гости на ужин. Через несколько минут после начала трапезы раздался телефонный звонок соседа – моего бывшего старшего соученика ещё по школе, а теперь виолончелиста и заведующего оркестром П.В.Щенкова. Он поинтересовался радостным шумом, хорошо слышимым через стенку нашего номера, и попросил разрешения придти к нам в гости «с приятелем». Оказалось, что «приятелем» был Юрий Симонов. Это, впрочем, ничего не изменило - все чувствовали себя совершенно раскованно. Наш импровизированный ужин удался на славу. А наутро у наших дам исчезли после принятия дозы коньяка всякие симптомы от возможной радиации. Всё прошло бесследно!
Экспресс «Шинкансен» неподалеку от центрального вокзала Токио. Поезда идут одновременно на трёх-четырёх разных уровнях: городские, дешёвые «медленные» междугородние и дорогие экспрессы «Шинкансен»
***
После гастролей в Осака, пробыв там дней десять, мы сели на такой же «Шинкансен экспресс» и продолжили свой тур в город Фукуока на острове Кюсю. Поезд шёл по тоннелю, проложенному под морским дном. Первый тоннель был закончен в 1942 году. Второй – более поздний, однако сама идея тоннеля под морским дном была осуществлена в Японии за 72 года до начала эксплуатации похожего туннеля под Ла-Маншем – между Англией и Францией. Япония и здесь опережала весь остальной мир! Посетили мы также и город Кагошиму с действующим вулканом на другой стороне залива. Это уже был 33-й градус Северной широты – почти широта Тель-Авива. Там мы впервые ночевали в настоящей японской гостинице – постель раскладывалась на полу, ванна была также на уровне пола, а не стояла на полу, как это бывает обычно. Словом, нельзя сказать, что условия для сна на полу очень комфортабельны. Но как экзотический опыт один раз это было неплохо. Плохо же было то, что ночью отключались кондиционеры и работал только вентилятор, гнавший достаточно тёплый и влажный воздух в комнату, так что заснуть было почти невозможно. В 6 утра кончились наши мучения и сразу все впали в сон – кондиционерная система вновь заработала. Но нужно было вставать и завтракать в 9 утра, так как предстоял переезд в другой город. Там, на Кюсю мы играли только симфонические концерты с Юрием Симоновым. Вернувшись в Фукуока мы сыграли где-то в округе ещё один симфонический концерт, а балет уехал на свой концерт в сопровождении пианиста и ...магнитофона. Один наш коллега поехал на тот концерт с балетом «за компанию» - ему разрешили сопровождать свою возлюбленную. Он рассказал довольно интересную историю. На обратном пути после балетного концерта примерно треть одного из автобусов от пола до потолка была плотно забита доставленными туда коврами. Это было действительно «товарное количество» ковров, предназначенных для продажи в Москве. Артисты балета не роптали из-за неудобств, связанных с сокращением количества сидячих мест на обратном пути – они знали, что ковры закуплены самым высоким начальством нашей поездки и что подобный факт обсуждению не подлежит. Конечно естественным был вопрос – а как такое количество можно было провезти через московскую таможню, а потом продать в Москве? Как говорил бессмертный О.Бендер – «Всё учтено могучим ураганом». Уже в Москве я узнал, что на всех генеральных репетициях в Большом театре первые ряды занимали чины таможни, не потрудившиеся даже поменять свою форму на штатский костюм. А насчёт «товаропроводящей сети» - тоже всё было в порядке. Родственница одной из молодых балерин заведовала важным отделом в одном из больших московских универмагов. Так что большое начальство не забывало себя никоим образом.
***
Из Фукуока мы прилетели в Осака на самолёте. Внутренние аэролинии Японии были столь же великолепны, как и любой другой сервис для путешествий по стране. Примерно через час мы уже сели на аэродроме Осака. Наступила заключительная часть нашего тура. Сыграв последние спектакли в Осака и Нагойе, мы снова за два часа с минутами приехали на главный Токийский вокзал, где пересев в автобусы через пятнадцать минут были в уже обжитом «Империале». Теперь больше не было репетиций, так как осталось доиграть в Токио только балетные спектакли. Наконец было время ознакомиться с лучшими образцами полиграфической промышленности Японии, действительно не идущих в сравнение ни с одной страной мира. В популярном «Митцукоши» на одном из верхних этажей располагался огромный отдел книг – репродукций творений великих художников – классических и современных. К сожалению, через 20 лет я не нашёл и следа от того потрясающего изобилия полиграфических шедевров. Всё ушло в прошлое. Но тогда я купил несколько альбомов репродукций произведений Шагала, Ван Гога – специальный альбом с произведениями только графического искусства великого художника, а также альбомы Писарро, Сезанна, Ренуара. Это были добротные толстые тома, каждый из которых покоился в специальном футляре. Я не мог предположить, что кто-то ещё кроме меня может тратить деньги здесь в Японии на подобные вещи. Оказалось, что обо мне, как о «коллекционере» подобных книг узнала одна из наших балерин, также интересовавшаяся альбомами с репродукциями. Она попросила меня помочь ей найти этот отдел в «Митцукоши» Удивил меня в первую очередь сам факт коллекционирования балериной подобных редких для Москвы книг, но самое главное заключалось в том, что моя новая знакомая была прекрасно осведомлена о старинном искусстве художников Японии, начиная с 17-18 веков. Так что расхожее мнение о низком интеллекте артистов балета было совершенно посрамлено ещё раз. Конечно, подобные люди были редкостью в балете, как и в любом другом театральном «цехе», но сам факт меня утвердил окончательно в том, что любые предубеждения и хорошо устоявшиеся мнения никогда не бывают абсолютными. Правда моя новая знакомая оказалась вообще человеком необычным как в балете, так и в жизни. Позднее она стала матерью... четверых детей! При этом она была талантливой танцовщицей, которой часто поручали исполнение сольных партий в ряде балетов. Её имя Людмила Гумина-Романовская – вскоре после этой поездки она вышла замуж за солиста оперы В.И.Романовского. И сегодня я поддерживаю с ней дружеские отношения, началу которым положил интерес и любовь к живописи. На фоне многих проблем с современными детьми, четверо её детей могут показаться счастливым исключением - они получили лучшее высшее образование в соответствии со своими интересами и способностями и очень успешны – каждый в своём деле.
***
Япония поражала на каждом шагу. Как-то в Осака на рынке в магазине грампластинок я искал записи великого скрипача Фрица Крейслера и хотел купить также пластинки с записью музыки к фильму «Скрипач на крыше», но не мог их найти. Как-то неожиданно я увидел на стене среди портретов великих композиторов (ещё раз – на рынке в Осака!) портрет Крейслера. Я спросил продавца, знает ли он, кто этот человек на портрете? Он не задумываясь ответил – « Крейслер». Тот же продавец мне сказал: « Наверное вы ищете запись с Айзиком Стерном? Вот она – здесь!» Честно говоря, я был поражён таким познаниям продавца – с виду совершенно простого человека. А Крейслера в Японии чтят и поныне именно потому, что он поверил в японскую публику и её способность воспринять и оценить классическую музыку и первым среди великих музыкантов посетил в начале 20-х годов ХХ века страну Восходящего Солнца!
В то время простое посещение магазина грампластинок на Гинзе в Токио уже способствовало расширению наших познаний о современном исполнительстве. На витринах и стеллажах стояли записи молодого Ицхака Перельмана с Владимиром Ашкенази – недавно выпущенные все 10 Сонат Бетховена для фортепиано и скрипки; записи молодого Даниэля Баренбойма – пока ещё только пианиста – с сольными программами и в ансамбле со своей женой - выдающейся виолончелисткой Жаклин Дюпрэ; записи молодого Пинхаса Цукермана, многие неизвестные в Москве записи Яши Хейфеца, Исаака Стерна, Беньямино Джильи.
Магазин этот был исключительно посещаемым, таким же, каким в 80-90 годы был в Нью-Йорке знаменитый Tower Record. Это были больше, чем магазины – это были клубы людей – любителей и профессионалов - которые приходили туда всегда с желанием найти записи, компакт-диски, или видео – выступления любимых исполнителей, дирижёров, певцов, солистов балета, оперы; целые серии исторических записей прошлого и настоящего. Не знаю, как в Токио, но в Нью-Йорке больше этого магазина не существует. Закрылся – за ненадобностью...
***
В самом начале нашего пребывания в Токио я задумал написать письмо Мише Райцину в Израиль, рассказать коротко о своей жизни и получить от него ответ. У меня тогда ещё не было конкретных вопросов о трудоустройстве в Западном мире. Просто мне хотелось знать, как он себя чувствует в новой для себя обстановке. (Во время нашего тура всю почту мы отправляли в Москву и получали ответы через прикреплённых «товарищей», то есть людей КГБ, которые отвозили письма в советское Посольство. Письмо шло не больше недели. Моё первое письмо жене я отправил прямо из отеля, и оно шло... полтора месяца!)
Гинза ночью производит впечатление особой японской цветовой гаммой красок, сильно отличающейся от европейской
Ответ от Миши, понятно, я не хотел получать в гостинице, что сразу бы стало известным. Но в Токио жила моя знакомая певица, бывшая соученица по Консерватории, а позднее мы с ней гастролировали по СССР в компании баритона Владимира Отделёнова – бывшего солиста Большого театра. У меня был её телефон, и так как она была вполне «персона грата», то есть Госконцерт устраивал её гастроли по Советскому Союзу, то я поставил в известность своего соседа и заведующего оркестром П.Щенкова о своём желании встретиться с бывшей коллегой. Он доложил об этом заместителю директора театра В.А.Бони, который отнёсся к идее довольно прохладно, но, понятно, не запретил мне встретиться с ней. Да и было поздно запрещать – я уже позвонил ей и она пришла повидаться в наш «Империал», где первым, кого она встретила, был сам В.А.Бони!
Она пригласила меня на обед в ресторан элегантного магазина «Матцусакайя», подарила для моей жены набор превосходных чайных чашек – словом была выше всяких похвал. За обедом я попросил её отправить письмо Мише Райцину. Она каким-то образом уже знала, что он в Израиле, и согласилась это сделать и получить от него ответ. Через дней десять она принесла мне ответ Миши прямо в отель. Я был ей очень признателен, за такую дружескую услугу.
А потом произошло нечто странное. Мы выезжали на поезде из Токио на какой-то концерт в близлежащий город, и со мной сел наш «сопровождающий» - парень довольно симпатичный, в отличие от его начальника. И вот этот парень неожиданно мне говорит следующее: «Японцы – это такие мерзавцы! Ни одному слову их нельзя верить! Никому из них нельзя ничего доверять! Продажные сволочи! Шкуры! Азиаты!» Я не задавал ему вопросов, он сам сел со мной рядом. Постепенно разговор перешёл на наши текущие дела. Я так никогда и не узнал, что он имел в виду. Но эта поездка в Японию была моей последней поездкой за границу в качестве гражданина СССР. Естественно, у меня нет и не было никаких доказательств связи слов «сопровождающего» с моим письмом. Тем более что с моей знакомой дружил знаменитый советский виолончелист Даниил Шафран, которому она просила передать маленькие сувениры. Я был у него дома в Москве, мы говорили о многом, и мне казалось, что ни малейших подозрений за долгие годы знакомства у него не возникало. Рудольф Баршай был с ней также в дружеских отношениях, как и ряд других знаменитостей. Так что я всё же думаю, что мои пражские походы в Еврейский музей сыграли в будущем более значительную роль, чем полученное письмо. Но кто знает?
***
Закончились почти двухмесячные гастроли. Мы сели в Йокогаме на тот же корабль, но на этот раз погода предвещала тайфун в районе северных японских островов. А мы должны были пройти Сангарский пролив, где и в хорошую погоду достаточно качает. Покинули Токио раньше всех знаменитые звёзды – солисты балета и главное начальство – все они полетели самолётом. Говорили, что Васильев и Максимова сразу же летели в Париж для выступлений с балетом Мориса Бежара. Это после такого трудного и длительного тура по Японии?!
Перед отплытием по традиции корабль был украшен бумажными лентами разных цветов, концы которых оставались на берегу, Постепенно ленты рвались, как бы символизируя расставание со страной, а позже матросы очищали палубу от этих лент. Года через три эти ленты сыграли трагическую роль – после гастролей балета московского театра им. Станиславского и Немировича-Данченко одна молодая балерина, только месяца за три до поездки вышедшая замуж, была так опутана этими бумажными лентами, что они потянули её с палубы вниз. Она упала головой вниз прямо на какой-то металлический выступ и мгновенно скончалась. Никто не мог предположить в день нашего отплытия из Йокогамы, что эта старинная традиция может привести к трагедии.
Наслушавшись страшных рассказов о цунами, проглатывающих в море большие корабли, мы ожидали смены погоды с действительным страхом – во время ураганов и морских бурь всякая современная техника совершенно беспомощна. Нам всё же повезло – каким-то образом мы прошли между очагами тайфуна и только в Сангарском проливе изрядно покачало часа три подряд. К полуночи всё стихло, и мы спокойно отправились спать. Утром была прекрасная погода, но где-то посередине Японского моря, примерно в полдень наш корабль стали облетать два американских самолёта. Это были турбовинтовые машины, невооружённые, вероятно только для патрульно-наблюдательных целей. Они летали на очень малой высоте, так что мы видели лица пилотов. Иногда они «пугали» и выключали один мотор, потом снова кружили или летели совсем медленно вдоль нашего пути. И даже приветствовали нас, помахав на прощание рукой. Улетели они так же внезапно, как и появились. Это тоже было некоторым развлечением. Часов в 5-6 мы достигли Находки и все мужчины после проверки паспортов устремились вниз, чтобы создать живой заслон для охраны драгоценных грузов – больших ящиков и тюков с «кримпленом» - модным тогда материалом и прочими полезными для продажи вещами. Не знаю, от кого было охранять багаж – вокруг не было видно людей, кроме редких таможенников. Выгоревшие небольшие здания без окон, начинавшийся мелкий дождь – всё было огромным контрастом с только вчера покинутой Йокогамой. Мы быстро сели в автобусы, доставившие нас через несколько минут к поезду на Хабаровск. На обратном пути вагон-ресторан уже не жаловал такими яствами, которыми он был славен по дороге «туда». Наутро мы выгрузились в Хабаровске, и приехали где-то в середине дня в аэропорт, откуда четырёхмоторный ТУ-114, по прозванию «Змей-Горыныч» через восемь-девять часов доставил нас в Домодедово. Прекрасный, но тяжёлый тур был окончен. А вскоре после этого тура Михаил Исаакович Лахман[3] был снят со своей должности заведующего билетными кассами и администратора и переведён на пенсию. Ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным!
Примечания
[1] ТРЕМБОВЕЛЬСКАЯ Лариса Дмитриевна (р. 15.9.1936, Москва), артистка, педагог, балетмейстер. Засл. арт. РСФСР (1974). По окончании МХУ (педагоги Г. П. Петрова, Т. С. Ткаченко) в 1955-77 в Большом театре; совершенствовалась под рук. Н. А. Капустиной. Ведущая характерная танцовщица театра. Первая исполнительница партии Андалузки («Испанское каприччио», 1963, балетм. В. Г. Гонсалес, М. Ф. Камалетдинов). Др. партии: Мерседес («Дон Кихот»), Мавританка («Лейли и Меджнун»), Персидка («Половецкие пляски»); исполняла характерные танцы в балетах «Лебединое озеро», «Дон Кихот», «Бахчисарайский фонтан», «Гаянэ». Выступала с конц. репертуаром. Исполнительский стиль Т. отличался строгим благородством манеры, тонкой обрисовкой нац. особенностей танца, музыкальностью и эмоциональной насыщенностью. С 1977 педагог-балетмейстер Большого театра, где ею поставлены танцы во мн. операх. По окончании ГИТИСа с 1980 педагог кафедры хореографии по нар.-сценич. танцу там же. Пост. : балет-триптих «Картины Испании» («Тореро» Е. Ф. Светланова, «Любовь-волшебница» М. ле Фальи, «Испанское каприччио» на муз. Н. А. Римского-Корсакова) в оперно-балетных театрах Улан-Удэ (1983) и Фрунзе (1985); «Испанское каприччио» на муз. Н. А. Римского-Корсакова (Одесский театр, 1981), «Фиеста» на муз. Римского-Корсакова (в Белорус. хореогр. училище, 1990, вошёл в репертуар Минского театра), танцы в операх в Минском театре. Снималась в кинофильме-опере «Каменный гость» (1967, Т. - Лаура), в художественном фильме «Ференц Лист» (1972). Её творчеству посв. телефильм-концерт «Танцует Лариса Трембовельская» (1974).
Соч.: Так танцуют в Испании, «СБ», 1986, № 3.
[2] Из интервью Марины Колпакчи газете «Известия», март 2013г. Интервью Светланы Наборщиковой
Судьба балерины Марины Колпакчи-Кузнецовой как капля воды, отразила судьбу страны. Среди балерин Большого театра Заслуженная артистка России Марина Колпакчи-Кузнецова выделялась яркой красотой и умением создавать неординарные образы. Балетоманы со стажем до сих пор вспоминают ее Зарему в "Бахчисарайском фонтане" и фею Карабос в "Спящей красавице". Но ее жизнь богата не только сценическими достижениями. Ее судьба, как капля воды, отразила судьбу страны. В свой юбилейный год Марине Колпакчи-Кузнецовой есть что вспомнить и рассказать. Обозреватель "Известий" в этом убедилась.
вопрос: Война и балет - вещи несовместные. Как получилось, что именно война свела вас с балетом?
ответ: В Перми, где мы с мамой были в эвакуации, находились Кировский театр и его школа. Мама отвела меня в танцевальный кружок. Время было голодное и скудное. Общеобразовательным предметам нас практически не учили - нечем было писать. В балетном классе я занималась в самодельных тапочках из синего сукна. Отец в это время был ранен, вышел из окружения. Много лет спустя, когда его уже не было в живых, появился фильм "Живые и мертвые" с Анатолием Папановым в главной роли. Мама мне сказала: "Это как будто про твоего отца...".
в: Ваш отец Владимир Яковлевич Колпакчи - легендарный генерал, герой Великой Отечественной войны. Но кроме энциклопедических сведений о нем мало что известно...
о: Он был замечательным отцом и мужем. В 1927 году, когда папа учился в военной академии, мама сэкономила на еде и купила в Торгсине сапоги на шнуровке и дорогую блузу. Папу вызвали на партактив и заявили: твоя жена выглядит как нэпманка, да еще губы красит. А он ответил: "Мне нравится!". В 1950 году его сняли со всех должностей. Мама мне тогда говорила: ты должна приходить домой радостной, нельзя его огорчать. Времена стояли такие, что трудно было помочь даже собственной семье. Мамина сестра была замужем за обрусевшим итальянцем по фамилии Новелла. Когда его арестовали, мама попросила папу помочь. Папе сказали: там нет новелл - одни номера. В 1938 году, когда арестовывали командный состав, отец воевал в Испании, был ранен и лежал в госпитале во Франции. Маму посадили, и я первый раз оказалась в детском доме. Погиб папа в 1961 году при странных обстоятельствах, уже будучи генералом армии и начальником боевой подготовки Вооруженных сил. У вертолета, на котором он летел инспектировать войска, отвалилась лопасть. (Генерала Колпакчи различные советские и российские источники относили к крымчакам. И даже каракалпакам, но еврейские источники ясно указывали на его еврейское северокавказское происхождение, в частности его имя фигурирует в книге «Евреи – герои войн». Марина Колпакчи на сцене в роли Заремы была очень похожа на красавицу-еврейку горского происхождения. На мой вопрос об этом в тот памятный вечер в Токио, она, естественно, ответила отрицательно. А.Ш.)
в: В вашей семье любили искусство?
о: Мама хорошо играла на рояле, обожала балет. Но она посвятила жизнь папе. Ближайшим папиным другом был кинорежиссер Сергей Васильев (один из авторов знаменитого "Чапаева". - "Известия"). В юности они пошли служить в армию. Потом Васильев упросил, чтобы его демобилизовали: захотел снимать кино. Папе он писал: "Володя, отпусти Галину, я хочу, чтобы она сыграла Анку-пулеметчицу…". В нашей семье не устраивались пышные застолья. Но как-то я пришла из театра, а Сергей Дмитриевич в фартуке поверх пиджака с лауреатскими медалями стол накрывает: белая скатерть, шампанское... И говорит родителям: "Вы ничего не понимаете, она сегодня танцевала первую сольную партию, и надо это отметить как следует". В тот вечер он смотрел спектакль вместе с папой. Кажется, это был единственный раз, когда отец видел меня на сцене. Он так волновался, что с сердцем стало нехорошо. Вообще, к моим балетным занятиям папа поначалу относился настороженно. На мамино письмо о том, что я учусь в хореографическом училище, ответил: разве она у нас дура? Но когда я уже работала в театре, он мной гордился.
в: Вы участвовали в первых зарубежных поездках Большого балета. Что из событий тех лет запомнилось?
о: Танцевать для меня всегда было большим счастьем. Концентрация и сила эмоций, которые ты вкладываешь в танец за один вечер и ощущение энергии зала, дыхания зала в ответ – это непередаваемое чувство. Успех нашего балета всегда был грандиозным. И чувство причастности к этому успеху всегда вызывало чувство гордости и творческого патриотизма. Нам всем повезло, мы многое увидели. Не только города и страны, но и культуру Англии, Америки, Франции, Германии, Бельгии, Японии, Египта, Турции… Контролировали нас тогда очень жестко. Боялись провокаций. Одну из наших спортсменок обвинили в краже. Якобы она что-то вынесла из лондонского супермаркета. Нам велели не ходить в магазины этой сети и вообще по одному не ходить. Лучше по двое-трое, а идеальный вариант - пятеро. После спектакля вечером мы должны были быть в гостинице
[3] Сегодня на 89-м году жизни скончался старейший театральный работник Большого театра Михаил Исаакович Лахман. Около полувека он возглавлял отдел реализации театральных билетов, рассказали корреспонденту РИА "Новости" в театре.
Михаил Исаакович был яркой, незаурядной личностью. Он пользовался уважением и авторитетом у многих поколений артистов. Энергичный и доброжелательный, он умел быстро и легко решать сложные вопросы, находить выход из любой ситуации. По мнению коллег, Лахман был незаменимым администратором во время гастрольных турне театра.
...Сотрудники Большого театра скорбят о невосполнимой утрате замечательного человека и большого друга театра.решдьфт1.php Напечатано в журнале «Семь искусств» #4(41) апрель 2013
