***
Здесь расстаются навсегда.
Отсюда навсегда уходят
И даже тень свою уводят.
Темна стигийская вода.
А речка здешняя блестит,
И здешний день до ночи светел.
…И чей уход Господь наметил?
О ком душа Его грустит?
30 марта 2013 г.
ДАЛЕЕ: Новые стихи, «Несовпадение»
***
Но были ведь какие-то причины
Из добытийной извлекать пучины
Меня на свет. Ведь было для чего
Показывать мне разные личины
И лица мироздания сего.
Надеюсь, я ещё не всё видала.
Есть кое-что ещё. Я угадала?
Я вся вниманье. С нетерпеньем жду.
Поверьте мне – я вовсе не устала.
Есть долгожитель у меня в роду,
И на его я полагаюсь гены,
И, точно реки, голубеют вены,
И быстро бьётся жилка на виске.
Всё воспою: рутину, перемены,
Сон безмятежный, жизнь на волоске.
2013
***
Наконец у меня отношения с жизнью сложились.
Вот вчера, например, мы с ней спать до утра не ложились,
Всё сидели в обнимку и тихо беседу вели.
Разве может случиться, чтоб нас теперь с ней развели?
Разве может случиться, чтоб нас теперь с ней разлучили,
Если нас только-только друг дружку любить научили,
Если мы друг без друга не можем минуту прожить –
Ни весне улыбнуться, ни детям, ни песню сложить?
2013
***
Так что же я всё-таки делала летом?
Ах да – любовалась рассеянным светом.
Постойте, а чем занималась зимой?
Ах да – в снегопад возвращалась домой.
А как проводила весну или осень?
Искала глазами любимую просинь.
Короче, не знала я в жизни поры,
В которую мне б не вручали дары.
29 марта 2013 г.
***
Пожалуйста, муза, напомни мне завтра проснуться,
Тетрадку открыть и к странице пером прикоснуться,
Чтоб всё рассказать, что случилось во сне, наяву.
Пожалуйста, муза, напомни, зачем я живу.
Ведь ты, я надеюсь, не старишься, а молодеешь,
И словом, таким же, как ты, вечно юным владеешь.
29 марта 2013 г.
О ТОМ, О СЁМ: НЕСОВПАДЕНИЕ
Несовместимость неба и земли есть условие нашего существования. Мы живем в промежутке, возникшем благодаря их неслиянности. А светлая даль, где наконец-то все сходится, есть та морковка, которую вечность не устает держать перед нами: шажок, еще шажок, не сошлось, так сойдется, не нашлось, так найдется, не сегодня так завтра. И так до конца, до точки. Но не до той, желанной, где все сходится, а до мертвой, за которой нет ничего. Несоединимость земного и небесного — модель нашего внутреннего устройства. Вечный зазор между желаемым и возможным, замыслом и воплощением порождает настойчивые попытки его упразднить. И хотя сизифову камню никогда не бывать на вершине горы, а Вавилонская башня никогда не коснется неба, недосягаемые высоты кружат голову, томят душу, лишают покоя, заставляя творить миры, где любой разлад устраним и гармония торжествует. Тоника в музыке, симметрия в архитектуре, соразмерность и красота линий в скульптуре — вот компенсация за пожизненную раздвоенность. На картинах старых мастеров небожители то и дело спускаются на грешную землю, чтобы выручить попавшего в беду землянина. Пронзенный множеством стрел Святой Себастьян принимает муки на безмятежном фоне тихих гор и мирных облаков. Даже «Страшный суд» Микеланджело или его «Пьета» настолько совершенны композиционно, скульптурно — всяко, что вызывают не ужас, а восторг. Небеса недосягаемы? Но Бах пишет музыку, которая продиктована набесами, и к ним взмывает. А в одном из самых трагических произведений Бетховена звучит пленительная музыкальная фраза, на которую замечательно ложатся слова: «Синь небес».
Равновесие торжествует — если не в тематике, то в цвете; не в цвете, то в композиции; не в композиции, то в пропорциях тел, в позе, в выражении лица. Попытка устранить зазор, соединить несоединимое — вот доминанта искусства. Но так ли это сегодня? Что движет нынешним художником? Похоже, он настолько устал преодолевать и стремиться, что сломался. Ломаные линии его картин не знают и знать не хотят друг о друге, упиваясь собственным одиночеством и изломом. В музыке побеждают диссонанс и разъятость. Диссонансна даже тоника. А мелодия если и возникает, то оказывается очередным наваждением, иллюзией, приманкой и, околдовав, обольстив, рассыпается, расползается, звук начинает плыть, как бывает, когда падает напряжение в проводах или садятся батарейки.
Мир
Становится ломок и суховат.
Миф
О вечной жизни не стоит гроша.
Осень
Упирается в плаху.
Мир
Хрустит под ногами, вяло крошась.
Время
Отмирает по плану.
Это голос современного поэта. И до чего же он не похож на торжественный голос времен минувших.
Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор. К смерти все готово.
Всего прочнее на земле — печаль
И долговечней — царственное слово.
«Царственное слово» — какой анахронизм! Нет нынче веры в долговечность чего бы то ни было. Тем более слова. Наступила эпоха неочарованного странника, который не столько озабочен тем, чтобы преодолеть внутренний дискомфорт, сколько тем, чтобы лишний раз подчеркнуть его, получив от этого болезненное удовольствие. Устав от иллюзий, он больше не хочет ни светлых далей, ни горних высей. Похерив вертикаль, он стремится к нарочитому заземлению:
Кто-то выбросил рогожу,
Кто-то выплеснул помои,
На заборе чья-то рожа,
Надпись мелом: «Это Зоя».
Отказавшись от небес, он тащится по земной дороге, выкрикивая нечто отрывистое и маловразумительное:
Там торч и таска
там на приходе
ништяк и тряска,
там дринк на иоде
и джеф на водке,
там леший бродит,
там круче ломки,
когда кидают
из-за коробки...
Это язык тех, кто, впитав с молоком матери всю горечь и весь раздрай времен давних и недавних, не в силах больше говорить всерьез о таинствах и смыслах. Язык тех, кого занимает не преодоление раздвоенности, а умножение картин распада. Язык тех, кто потерял дар речи. Что это — вырождение? А может, рождение? Не присутствуем ли мы при родах? Не сопутствуют ли эти корчи, судороги, потуги возникновению новой гармонии, которую не в силах воспринять наши нынешние рецепторы? Воспитанные на иных образцах, мы ждем, что Афродита появится из пены морской. И если она приходит в мир в виде сморщенного, невзрачного, орущего комочка, мы вряд ли способны узнать ее.
Несовпадение — программа земной жизни.
Время все расставит по своим местам, но, увы, лишь тогда, когда вымрут непосредственные участники событий. Вечность ответит на все вопросы, но лишь тогда, когда уйдут задавшие их. Жизнь, зачатая в соитии, идет в навеки разомкнутом пространстве в условиях мучительного несовпадения, упразднить которое можно только упразднив самое жизнь.
1996
29 марта 2013 г.
Лариса Миллер, «Не о любви они поют, не о любви…», читает Автор:
***
Не о любви они поют, не о любви.
Поют о скучном и житейском соловьи.
У них по горлышко забот и срочных дел,
И лишь о них певец пернатый нынче пел.
Он пел и пел, а я стояла, сжав виски
И замирая от восторга и тоски.
28 марта 2013 г.
Лариса Миллер, «С чем проснулась? С печалью, с печалью.…», читает Автор:
* * *
С чем проснулась? С печалью, с печалью.
День манил ослепительной далью,
Той, которой для смертного нет,
И слепил этот божеский свет,
Свет несбыточный, свет небывалый,
Переменчивый, розовый, алый –
Золотые на синем мазки –
Цвет тревоги моей и тоски.
27 марта 2013 г.
Лариса Миллер, «А мир творится и творится.…», читает Автор:
* * *
А мир творится и творится,
И день, готовый испариться,
Добавил ветра и огня.
И вот уж залетела птица
В пределы будущего дня.
И не кончается творенье,
Как не кончается паренье
Полётом одержимых птиц,
И что ни утро – озаренье
Подъятых к небу светлых лиц.
26 марта 2013 г.
Лариса Миллер, «Франциск с овечкой говорит.…», читает Автор:
* * *
Франциск с овечкой говорит,
Молитву тихую творит.
Он дышит воздухом прозрачным
И говорит с цветком невзрачным,
Шепча: “Господь тебя храни”.
Текут его земные дни,
Молитва длится, длится, длится,
И горлинка на грудь садится.
25 марта 2013 г.
Песня на слова Ларисы Миллер, «На крыше мох и шишки…», музыка Михаила Приходько, исп.: Михаил Приходько (пение, гитара), Галина Пухова (пение):
* * *
На крыше — мох и шишки,
Под ней — кусок коврижки
И чайник на плите...
Предпочитаю книжки
Извечной суете,
Продавленный диванчик,
Да в поле одуванчик,
Который поседел.
Набрасываю планчик
Своих насущных дел:
Полить из лейки грядку
И написать в тетрадку
Слова, строку вия,
И разгадать загадку
Земного бытия.
24 марта 2013 г.
Песня на слова Ларисы Миллер, «Ангел бедный, ангел мой…», музыка Михаила Приходько, исп.: Михаил Приходько (гитара, аранжировка), Галина Пухова (пение, блок-флейта, синтезатор):
* * *
Ангел бедный, ангел мой,
Отведи меня домой,
Уведи меня из края,
Где, бесшумно догорая,
Дни уходят в никуда,
Где озёрная вода
Спит под жёлтым одеялом.
Я прошу тебя о малом:
В тихих сумерках спаси,
Лист последний не гаси,
Пусть он светит на дорогу,
По которой ты к порогу
Приведёшь к исходу дня
Заплутавшую меня.
23 марта 2013 г.
Следующий пост «Стихи и проза» в субботу 30 марта. В другие дни: аудио записи.
ДАЛЕЕ: Новые стихи, «Чаепитие ангелов»,
переписка с Борисом Рыжим (12 марта – 30 апреля, 2001 г.)
***
А дятлу положено древо долбить
И это занятие очень любить.
Да что там – любить, просто знать - перестанешь,
Не станешь долбить – червячка не достанешь,
Погибнешь, добыть не умея еду.
Я тоже такая. И я пропаду,
Коль больше не будет привычного зуда
Строку добывать неизвестно откуда
И воздух долбить, точно дятел кору,
Продляя опасную эту игру.
2013
***
Проснулась – вот тебе и на –
Спит в изголовье тишина.
Спит и посапывает сладко,
А рядом спит моя тетрадка.
И коль тетрадку разбужу
И в ней стишок сооружу,
В котором изливаю душу,
То этим тишину нарушу.
Она проснётся, будет шок
У тишины. Прощай стишок.
2013
***
Ну зачем вы испортили мне настроение?
Ну зачем вы напомнили мне про старение,
Дни весенние, сил меня вовсе лишив?
Мне так нравится ваше парение, пение,
То, что голос ваш чист и мотив не фальшив.
Я б летала, как вы, но, боюсь, не получится.
А ведь как упоительно жить и не мучиться
Тем, что нет на весенние радости сил.
Всё же мне удалось не согнуться, не скрючиться.
Ведь меня на руках мой любимый носил.
2013
***
О Боже, как нам докучают!
Нас постоянно приучают
Всё драгоценное терять,
Благим вестям не доверять,
Легко без счастья обходиться,
Внушая: мол, и так сгодится,
Внушая нам, мол, жизнь – не мёд.
Нет-нет, со мною не пройдёт,
Со мною не пройдёт всё это,
Тем более, что скоро лето,
И счастье можно есть с куста,
Как ягоды, коль знать места
2013
О ТОМ, О СЁМ: ЧАЕПИТИЕ АНГЕЛОВ
«Как я хочу, чтоб строчки эти/ Забыли, что они слова,/ А стали небо, крыши, ветер,/ Сырых бульваров дерева!» (Вл. Соколов). Желание вполне понятное, но трудно выполнимое. Выскочить из слов – задача столь же непосильная, как и воплотиться в слово. Жизнь – борьба. А жизнь поэта - ещё и борьба ЗА слово, СО словом и ПРОТИВ него. Казалось бы, достаточно и первых двух этапов. Счастливо найденное слово вполне может стать самоцелью. Тем более после изматывающей возни с ним, которую наглядно продемонстрировала Ирина Токмакова в детском стихотворении «Невпопад»:
На помощь! В большой водопад
Упал молодой леопад!
Ах нет! Молодой леопард
Свалился в большой водопард.
Что делать – опять невпопад.
Держись, дорогой леопад,
Верней, дорогой леопард!
Опять не выходит впопард.
И всё же стремление освободить «леопарда», выпустить его из словесной западни на волю – неистребимо. Но возможно ли это?
Я вышел из кино, а снег уже лежит,
и бородач стоит с фанерною лопатой,
и розовый трамвай по воздуху бежит –
четырнадцатый, нет, девятый, двадцать пятый.
Однако целый мир переменился вдруг,
а я всё тот же я, куда же мне податься,
я перенаберу все номера подруг,
а там давно живут другие, матерятся.
Всему виною снег, засыпавший цветы,
до дома добреду, побряцаю ключами,
по комнатам пройду – прохладны и пусты.
Зайду на кухню, оп, два ангела за чаем.
Свершилось! Строчки забыли, что они слова и стали снегом, бородачом, лопатой, розовым трамваем, бегущим не по бумаге, а по воздуху. Ничего бумажного нет в этих стихах. Всё можно потрогать, понюхать, услышать, увидеть.
Поэт ловил и поймал мир в свои сети. Поймал, чтоб снова отпустить на волю (не случайно «воля» и «улов» близки по звучанию). Но отпустить иным, ПРЕОБРАЖЁННЫМ – таким, где трамвай летит по воздуху, а на кухне сидят за чаем два ангела. Не попади эта кухня в плен к поэту, не было бы и ангелов. Таков эффект этого странного плена. Странного – потому что не вполне ясно кто у кого в плену: поэт у мира, мир у поэта или они – друг у друга. Во всяком случае, пленённый поэтом мир выходит на свободу ещё более пленительным и ярким. Вопрос в том, как ему, то есть миру, удаётся вырваться из плена. Вернее, как удаётся поэту выпустить его. А ещё конкретней, как сиё удалось Борису Рыжему - автору приведённого выше стихотворения.
Возможно, помогла не слишком плотная словесная кладка, оставленные между словами щели. А, может быть, - лёгкость перехода из одного регистра в другой, из высокого в низкий. Тут тебе и киношка, и телефон, и матерок, и невесть откуда появившиеся ангелы. (Помните - «побряцаю ключами»? Уж не не от рая ли?). Но и небожители заняты вполне земным делом – чаепитием. Ведь жизнь именно так и идёт – на всех этажах сразу. Или «виновата» интонация – одновременно элегичная и будничная, насмешливая и романтичная.
Говоря об интонации, нельзя не вспомнить Чичибабина с его особой чичибабинской (другого эпитета не подберу) интонацией, благодаря которой его лучшие стихи никогда не будут просто словами.
Сними с меня усталость, матерь Смерть.
Я не прошу награды за работу,
но ниспошли остуду и дремоту
на моё тело, длинное как жердь.
…
Одним стихам вовек не потускнеть,
Да сколько их останется, однако.
Я так устал! Как раб или собака.
Сними с меня усталость, матерь Смерть.
Скорей всего останутся именно те стихи, которые забыли, что они – стихи. «Усталость», побывав в словесном плену поэта, вышла из него не только чичибабинской, но всечеловеческой, вековой. Это уже не слова. Это вселенский вздох.
Трудно в точности определить почему одни стихи - пусть виртуозные, блестящие - остаются словами, а другие - хоть и не столь совершенные - не помнят, что они слова. У одного и того же поэта можно найти и то и другое.
Кто ранит нас? Кто наливной ранет
надкусит в августе, под солнцем тёмно-алым?
Как будто выговор, - нет, заговор, - о нет,
там тот же корень, но с иным началом.
Там те же семечки и – только не криви
душой, молитву в страхе повторяя.
Есть бывший сад. Есть дерево любви.
Архангел есть перед дверями рая
с распахнутыми крыльями, с мечом –
стальным, горящим, обоюдоострым.
Есть мир, где возвращенье не при чём,
где свет и тьма подобны сводным сёстрам…
Бахыт Кенжеев
Слова, слова, слова, которые плохи лишь тем, что слишком хороши, слишком благозвучны и нарочито аллитерированы, слишком тесно пригнаны друг к другу – ни щёлочки, ни просвета. Они, как гладкая стена, где не за что зацепиться. А ведь тот же поэт сказал: «Сквозь внезапную трещину в разговоре – / вспышка света…». Нет здесь этой трещины. А в других его стихах есть: «это личность по имени «я» / в тёплых, вязких пластах бытия / с чемоданом стоит у вокзала / и лепечет, что времени мало, / нет билета – а поезд вот-вот / тронется, и уйдёт, и уйдёт…».
Как это ни парадоксально, но слова, оставшиеся словами, теряют дар речи. Онемевшие слова – проклятие поэта. И нет никаких инструкций для желающих избежать подобной немоты. Есть только счастливые примеры, на которых всё равно ничему не научишься:
Гляжу на грубые ремёсла,
Но знаю твёрдо: мы в раю…
Простой рыбак бросает вёсла
И ржавый якорь на скамью.
Потом с товарищем толкает
Ладью тяжёлую с песков
И против солнца уплывает
Далёко на вечерний лов.
…
Тогда встаёт в дали далёкой
Розовопёрое крыло.
Ты скажешь: ангел там высокий
Ступил на воды тяжело.
И непоспешными стопами
Другие подошли к нему,
Шатая плавными крылами
Морскую дымчатую тьму.
Клубятся облака густые,
Дозором ангелы встают, -
И кто поверит, что простые
Там сети и ладьи плывут?
Вл. Ходасевич
Удачный лов. Удачный потому, что всё пойманное выпущено на волю через огромные отверстия в сетях (одна строка со множеством зияющих гласных чего стоит: «Шатая плавными крылами»).
В который раз - ангел, в который раз - рай. Но поди пойми почему у одного ангела крылья живые, а у другого – бумажные. Почему в одном случае, когда мне говорят: «Но знаю твёрдо: мы в раю», - верю на слово, а в другом…
2000
ПЕРЕПИСКА С БОРИСОМ РЫЖИМ:
22 марта 2013 г.
Лариса Миллер, «При жизни разве умирают.…», читает Автор:
* * *
При жизни разве умирают?
При жизни моются, стирают,
Целуются, растят детей,
Едят. Да мало ли затей?
При жизни разве умирают?
Младенцем в кубики играют,
Юнцом несут прекрасный бред.
Покуда живы смерти нет.
21 марта 2013 г.
Лариса Миллер, «Врача вызывали? И зря вызывали.…», читает Автор:
* * *
Врача вызывали? И зря вызывали.
Врачи и лекарства помогут едва ли.
Душа, говорите, всё время болит?
Кто душу бессмертную вам удалит
И новую вдунет, вмонтирует, вложит?
Терпите такую. Никто не поможет.
А впрочем, целительны и хороши
Все средства, щадящие область души.
20 марта 2013 г.
Лариса Миллер, «Повернулась земля на незримой оси…», читает Автор:
***
Повернулась земля на незримой оси.
Тихий дождь моросит. Мороси, мороси.
Мне с тобой веселей. Ты ведь мой собеседник
Да к тому же меж мною и небом посредник.
19 марта 2013 г.
Лариса Миллер, «День ангела, нежной заботы…», читает Автор:
***
Лене Колат
День ангела, нежной заботы.
Не бойся, доверься, ну что ты.
Его безмятежно чело,
Его белоснежно крыло,
Как облако или как млеко.
Забота, защита, опека.
И слышит он каждый твой шаг
И вздох твой. О если бы так!
18 марта 2013 г.
Лариса Миллер, «Когда в июне и в июле…», читает Автор:
***
Когда в июне и в июле
В зелёном море утонули
Мы мягкого коснулись дна.
Макушка даже не видна.
Легко живётся. Сладко спится.
Какое счастье утопиться,
Забыть заботы и труды
И грезить, в рот набрав воды.
17 марта 2013 г.
Лариса Миллер, «Землю снова осветили…», читает Автор:
***
Землю снова осветили
И слегка позолотили.
Осветив земное дно,
Осветили заодно
И меня. А я и рада.
Только это мне и надо,
Чтобы много дней и лет
Появлялась я на свет.
16 марта 2013 г.
Следующий пост «Стихи и проза» в субботу 23 марта. В другие дни: аудио записи.
ДАЛЕЕ: новые стихи, «Великая сушь. Заметки о поэзии»
***
В два счёта рвётся жизни нить,
Но я успела полюбить
И эту нить, и что она,
Увы, у каждого одна.
И я успела по пути
На «ты» со всеми перейти:
С дождём и с веточкой сырой,
И небу «тыкаю» порой.
2013
***
Это я не сама. Это я вместе с вами,
Золотые лучи на сверкающей раме.
Это я не сама. Это я с вами вместе,
Стаи звонких синиц, разносящие вести,
Почки вербы одной, что тщедушны и слабы,
Это вы помогли. Я сама не смогла бы.
2013
***
Это что – репетиция? Съёмка?
Под ногой осыпается кромка,
Край бытийный. Снимайте скорей,
Пока алая неба каёмка
Не исчезла в глубинах морей,
Пока я ещё верю в зигзаги,
Виражи этой призрачной саги,
Этой сказки с печальным концом
И пока, от бездонности в шаге,
Я повёрнута к свету лицом.
2013
*** Посвящается Г.С. Померанцу
А что толкает к белому листу?
Попытка говорить начистоту,
Вокруг непостижимого круженье,
В борьбе с самим собою пораженье,
Стремление нащупать благодать,
Попытка безымянным имя дать,
Стремление дать слово бессловесным
И выйти на прямой контакт с небесным.
13 марта 2013 г.
***
Опять отмотала я плёнку назад,
Опять я попала в несрубленный сад,
Опять я попала в то Замоскворечье,
Где было когда-то жильё человечье,
Где в чуде пирог именинный пекли,
Где вешние воды по трубам текли,
Где я под струю подставляла калоши
И кроме портфеля не ведала ноши,
И был мой портфель до отказа набит…
О как же весной от восторга знобит,
О как же знобит от возможности чудной
Не помнить о закономерности нудной
И переноситься куда захочу.
Какое кино я сегодня кручу!
Какие романы кручу с временами!
Не всё же судьбе ошалевшими нами
Крутить в непролазную темень ведя…
Нет-нет, не сегодня, потом, погодя.
Хочу досмотреть я живые картинки,
Где мчатся по трубам то воды, то льдинки.
2013
О ТОМ, О СЁМ: ВЕЛИКАЯ СУШЬ
Заметки о поэзии
на исходе двадцатого века
вижу зверя в мужчине любом
вижу в женщине нечеловека
словно Босха листаю альбом
беспощадную оптику психа
эти глазоньки полные льда
ты боялась примерить трусиха
но отныне ты то-же боль-на
(Денис Новиков)
Эти стихи – объяснительная записка. “Зверь, нечеловек, псих” - такова “беспощадная оптика” сегодняшнего дня. Каков поп, таков и приход. Каков мир, таков и поэт. Он мрачно шутит или бубнит что-то на первый взгляд невразумительное, а на второй и третий – исполненное смысла (если таковой возможен в этом абсурдном мире)
Только чу! – покачнулось чугунной цепи звено,
хрустнув грязным стеклом,
чем-то ржавым звякнув железно,
сотрясая депо, что-то вылезло из него,
огляделось вокруг и, подумав, обратно залезло.
(Лев Лосев)
Не вдохновилось, значит, тем, что увидело вокруг. Более того, ужаснулось и залезло обратно. А те, кому лезть некуда, остались и, ужаснувшись, начали писать стихи. Ведь ужас – почти такой же мощный стимул, как восторг.
Тебя берут на мушку,
На пушку, на испуг,
А ты визжи: - Какая
Черёмуха вокруг!
(Владимир Салимон)
Но визжать как-то не очень получается. Куда лучше даётся горький смешок, смешной стишок, невнятное бормотанье или строки, написанные сухим, почти деловым тоном. Никаких пьяных или трезвых слёз, никакой влаги. Барометр показывает “великая сушь”. Даже если и говорится про слёзы, то говорится сухо.
Здесь когда-то ты жила, старшеклассницей была,
А сравнительно недавно своевольно умерла.
…
Что ли роз на все возьму, на кладбище отвезу,
Уроню, как это водится, нетрезвую слезу…
…
Воскресать так воскресать! Встали в рост отец и мать.
Друг Сопровский оживает, подбивает выпивать.
…
Нарастает стук колёс и душа идёт вразнос.
На вокзале марш играют – слепнет музыка от слёз.
(Сергей Гандлевский)
Разве не метафизический ужас диктует эти “частушечным стихом” написанные строки? Но писать навзрыд сегодня вряд ли возможно. Запас слёз исчерпан. Как и запас высоких слов. Исчерпан не данным поэтом, а всеми предыдущими. Душа идёт вразнос, а ритм остаётся прежним – плясовым. Никакого захлёба, никаких бурь, никакого града слёз на бумагу. “Февраль. Достать чернил и плакать” возможно теперь только в кавычках. Чем сдержанней тон, тем выше напряжение. Всё ждёшь взрыва, который, если и происходит, то неявно. Все катаклизмы - внутренние, подобно внутреннему кровоизлиянию или закрытому перелому.
Феноменальность жизни моей, шага,
вдоха грудная тяга,
коченеющий утра пустой объём
и шаги мои в нём.
В жизнь упавший, в чехле
кожи, с принятой на земле
логикой мышц, суставов, костей
вертикальных людей –
я иду к остановке и там стою
безмолвно и не перестаю
шевелить от холода пальцами ног,
весь – удар прицельного бытия и его срок.
(Владимир Гандельсман)
Всё произносится ровным лишённым модуляций голосом: коченеющее утро, шаги, человек в чехле кожи, замёрзшие пальцы ног. И вдруг в последней строке три взрывных слова – “удар, прицельный, срок”. Кажется, что подобно существующему в чехле кожи человеку, все слова в стихе были зачехлены. И вдруг тремя рывками с них сдёрнули чехол и обнажили голый нерв.
По мере того как в мире повышаются децибелы шума, поэты понижают голос и сбавляют тон. Наверное, это единственная возможность быть услышанным. И не только понижают голос, но и занижают лексику:
это не гром прогремевший
это мой рот изблевавший
все что он пивший и евший
и целовавший
(Денис Новиков)
Витюра раскурил окурок хмуро.
Завёрнута в бумагу арматура.
Сегодня ночью (выплюнул окурок)
мы месим чурок.
(Борис Рыжий)
В поэзии, как и в искусстве в целом, прогресс невозможен. Но возможно, а вернее, неизбежно одно – полная смена аппарата. Поэту, как волку из “Сказки про козу и семеро козлят”, перековали горло. Он больше не может петь, как Есенин, греметь, как Маяковский, захлёбываться, как Пастернак, неистовствовать, как Цветаева. Но он может другое: говорить бесстрастным голосом, когда хочется выть, шутить, когда хочется плакать, множить прозаизмы, когда тянет слагать стихи, цедить сквозь зубы, когда хочется клясться в вечной любви.
Мне не хватает нежности в стихах,
а я хочу, чтоб получалась нежность –
как неизбежность или как небрежность,
и я тебя целую впопыхах,
о, муза бестолковая моя!
Ты, отворачиваясь, прячешь слёзы,
а я реву от этой жалкой прозы
лица не пряча, сердца не тая.
(Борис Рыжий)
Так писал поэт с недоперекованным горлом. Остался в нём неизжитый есенинский плач, какая-то непрошеная открытость и бесшабашность. Его не устраивала муза, которая прячет слёзы. Может быть, в этой несовременности крылась одна из причин того, что он так трагически рано сорвался с орбиты. Трудно жить “лица не пряча, сердца не тая”, когда стрелка барометра упорно показывает “великая сушь”. Правда, попытка жить с сухими глазами и говорить сухими словами дорого даётся. Хотя жить, не пряча слёз и “сердца не тая” тоже не просто. Впрочем, истории важен только сухой остаток, то есть, стихи.
2001
15 марта 2013 г.
Лариса Миллер, «А знаешь ты, зачем я тут…», читает Автор:
***
А знаешь ты зачем я тут,
Зачем здесь лютики цветут,
Зачем трава меня щекочет,
Зачем кузнечик так стрекочет,
Зачем шиповник заалел,
Зачем так дождик звонко пел,
Зачем в глаза мне солнце било?
Затем, чтоб я тебя любила.
14 марта 2013 г.
Лариса Миллер, «Малютка-кузнечик стрекочет…», читает Автор:
***
Малютка-кузнечик стрекочет.
Чего-то он, видимо, хочет.
Я тоже чего-то хочу:
Стихи на бумаге строчу.
И что нам с кузнечиком надо
От этого тихого сада,
От этих ажурных теней,
От этих стремительных дней?
13 марта 2013 г.
Песня на слова Ларисы Миллер, «Дождь идёт и идёт от зари до зари…», музыка Михаила Приходько, исп.: Михаил Приходько (пение, гитара), Галина Пухова (пение, флейта):
* * *
Дождь идет да идет от зари до зари,
Дождь идет, а по лужам снуют пузыри,
И с небес и с ветвей, и с любого листа,
Дождик капает, будто бы краска с холста.
Что за живопись. Бог мой, и как не нова!
Кто не видел, как мокнет под ливнем трава,
Кто здесь не был, и не жил, не ведал страстей,
И в руках не сжимал колонковых кистей.
12 марта 2013 г.
Песня на слова Ларисы Миллер, «А что там над нами в дали голубой…», музыка Михаила Приходько, исп.: Михаил Приходько (гитара), Галина Пухова (пение, флейта):
* * *
А что там над нами в дали голубой?
Там ангел с крылами, там ангел с трубой,
Там в ангельском облике облако, о!
Такое текучее, так далеко,
Как прошлое наше, как наше "потом",
Как дом самый давний, как будущий дом,
Верней, домовина. Откуда нам знать
Куда уплывает небесная рать,
Какими ветрами он будет разбит,
Тот ангел, который беззвучно трубит,
Тот ангел, который не ангел, а лишь
Сгущение воздуха, горняя тишь.
11 марта 2013 г.
Лариса Миллер. «Если нет Тебя, Боже Ты мой…», читает Автор:
***
Если нет Тебя, Боже Ты мой,
Значит надо справляться самой.
Только как с этой жизнью справляться?
В чьих ногах днём и ночью валяться?
И кого со слезами просить
Раньше времени свет не гасить,
Ровно льющийся, тихий, небесный,
Освещающий путь этот крестный?
10 марта 2013 г.
Лариса Миллер. «Поющий кустарник, поющая птица…», читает Автор:
***
Поющий кустарник, поющая птица.
День медленно гаснет. Куда торопиться?
Поющий кустарник жасмина, сирени.
Сижу, обхвативши руками колени
И в памяти дни своей жизни листая.
На пышном кустарнике – певчая стая.
И песня звонка, а когда затихает
Становится слышно как ангел вздыхает.
9 марта 2013 г.
Следующий пост «Стихи и проза» в субботу 16 марта. В другие дни: аудио записи.
ДАЛЕЕ: новые стихи, «Пронеслася стая чувств»
***
Что ты мнёшься, утро? Заходи.
Заходи скорей, располагайся,
Темноты остатней не пугайся,
День начать желанье пробуди,
Пробуди живейший интерес
К этой яви. Ты – великий дока
Убеждать, что вся эта морока –
Редкий дар светлеющих небес.
2013
***
Ах, черно-белое кино!
Оно цветного многоцветней.
В нём потаённей, несусветней,
Загадочней и высь и дно.
В нём все оттенки и тона –
Анахореты, невидимки.
В нём постоянно в дивной дымке
Любая явь и область сна.
Оно и скрытней и скромней
Цветного. Любит многоточье.
В нём что-то светит даже ночью
И нет конца игре теней.
2013
***
То жить без себя я совсем не могу,
То я от себя без оглядки бегу,
Хотя от себя убежать я не в силах.
Ни у быстроногих, ни у легкокрылых
Возможности нет ну совсем никакой,
С собою расставшись, уйти на покой.
Устав быть собою всю жизнь днём и ночью,
Оставшись на свете, сложить полномочья.
2013
***
Нет, я словами не бросаюсь.
Я просто словом прикасаюсь
К тому, что дорого, к тому,
Что близко сердцу и уму.
Могу словами прикоснуться
К тем, кто ушёл, чтоб не вернуться,
И тех коснуться без труда,
Кто только на пути сюда.
2013
О ТОМ, О СЁМ: «ПРОНЕСЛАСЯ СТАЯ ЧУВСТВ»
Пронеслася и унеслася. Нынче чувства не в моде. Чю-ю-ювства – это фи, дурной тон, их следует стесняться. Слезливость, слюни, сопли, близкое по звучанию английское sloppy - все эти жиденькие. уничижительные слова означают одно – сентименты, то есть нечто отжившее, старомодное, как дамский капор или муфта, как домашнее музицирование юной девы, сладкоголосый Чайковский, монолог Наташи Ростовой у распахнутого окна, фетовское “Шепот, чудное дыханье, трели соловья”. Недаром нынче так любят по - новому ставить классику, уж так по-новому, что живого места не сыщешь. И главная режиссёрская задача – избавиться от чувств, чтоб всё, что было всерьёз, стало понарошку, “всё, что было раной, оказалось шуткой, и немножко странно, и немножко жутко”. Зато современно.
Впрочем, ограничусь поэзией. “И неплохо бы, конечно,/ чтобы сладкий голос пел,/ чтобы милый друг сердечный/ тут же рядышком сопел!» - вот такие сегодня стихи потому что “Шишел-мышел вышел вон!/ Наступил иной эон./ В предвкушении конца/ - ламца-дрица гоп цаца!” Вот вам и девиз эпохи – ламца-дрица гоп цаца. Даже скупая мужская слеза содержит больше влаги, чем требуется. Суше, суше, ещё суше. Желательно с иронией. Можно с едкой, можно с горькой, можно просто. Лишь бы с иронией. Потому что без неё – что за разговор?
Всё уже было, все соловьи уже отщёлкали, остались только пересмешники: “Вот снова окошко, где снова не спят./ То выпьют немножко, то так посидят…»; “На холмах Грузии лежит такая тьма,/ что я боюсь, что я умру в Багеби…”; “На даче спят. Гуляет горький/ холодный ветер. Пять часов./ У переезда на пригорке/ c усов слетела стая сов.” Рецепт таков: нарезку из классиков поместить в весьма заниженный контекст, состоящий из легко узнаваемых реалий и жаргонных словечек, и всё это спрыснуть пофигистски ироничной интонацией. А как может быть иначе, если «всё сказано. Что уж тревожиться/ и пыжиться всё говорить!/ Цитаты плодятся и множатся./ Всё сказано – сколько ни ври.» Неужели всё? Но у тех же Ерёменко, Кибирова, Новикова можно найти стихи без цитат и ёрничанья (ну разве что с юмором), которые звучат абсолютно свежо. Правда, нынешняя поэзия так приучила к стёбу, что всякая неожиданно сверкнувшая лирическая строка кажется стилизацией. К тому же потерявшие бдительность и впавшие в лирику поэты, настолько этого пугаются и так неловко себя чувствуют, что и читатель (я, например) невольно начинает испытывать беспокойство и успокаивается лишь тогда, когда снова натыкается на цитаты, сопровождаемые привычной иронией. Создаётся впечатление, что поэт то и дело себя одёргивает: «Друг Аркадий! Не говори красиво».
В самом деле. Можно ли в наше циничное, катастрофичное, технологичное, алогичное, такое-сякое время разводить лирику? Да и кто это будет слушать? Разве что какой-нибудь реликт, который случайно не вымер. Но стоит ли для него стараться? Да и получится ли, если обладаешь не бель канто, а сиплым, совсем немелодичным голосом, который годится лишь для насмешки и ироничного умствования? Но вот что интересно: этим голосом можно так говорить, что заслушаешься: «Всё сложнее, а эхо всё проще,/ проще, будто бы сойка поёт,/ отвечает, выводит из рощи,/ это эхо, а эхо не врёт./ Что нам жизни и смерти чужие?/ Не пора ли глаза утереть./ Что – Россия? Мы сами большие./ Нам самим предстоит умереть.»
«Не пора ли глаза утереть» - вот лозунг поэтической эпохи. День попрежнему ненагляден, ночь безоружна, сума пуста, душа беззащитна, но научились жить без слез. К тому же есть чужие строчки, которые можно переиначить и пустить в дело, когда не хочется говорить всерьёз. Есть близкие по звучанию слова, которыми приятно поиграть: «медикаменты комедианты/ белый товар/ клейкие ленты атласные банты/ чёрный отвар». Есть в конце концов и другие возможности: «Вот, бля, какие бывали дела -/ страсть моё сердце томила и жгла! / Лю, бля, и блю, бля/ и жить не могу, бля,/ я не могу без тебя!»
Если у лучших поэтов подобные строки перемежаются с другими – такими, которые трудно забыть, то у тех, что поплоше, нет ничего, кроме стёба. Такова программа. И не потому что мы большие, умудрённые жизнью, искушённые, разочарованные и усталые, а потому что не взрослые и инфантильные, закомлексованные отроки, которые, стесняясь маминой ласки, густо краснеют и басят что-то грубовато-нечленораздельное. Хорошо ещё, если не отпихивают мамину руку, пытающуюся пригладить непокорный вихор. Только подростки стесняются проявления чувств, как своих прыщей. Только они убеждены, что всё уже было и ни о чём нельзя всерьёз, что о любви можно лишь с матерком и кривой ухмылкой, о прошлом и будущем – небрежно и с ехидцей.
Так что у нас ещё всё впереди. Нам ещё предстоит вырасти, возмужать и перестать стесняться самих себя, прикрываясь иронией как ширмой. Впрочем, ирония это совсем неплохо, если в меру. А если не в меру, то она, ядовитая, способна прожечь до дыр самую ткань жизни. И останется только принимать дрань и рвань за единственную реальность. Хотя вряд ли слово, даже едкое, обладает такой властью над жизнью. «Жизнь такова, какова она есть, и больше не какова». Она течёт себе и течёт, а мы вольны высказываться по её поводу, как нам Бог на душу положит (если захочет, конечно). Неужели весь этот стёб, эти неуёмные ужимки и прыжки тоже от Него? Впрочем, Ему виднее. Он знает, что делает. Может, всё это надо для того, чтоб очнулись от долгой спячки давно потерявшие свежесть «Кустарники. Звёзды. Вода», и чтоб поэт, устав от собственных ухмылок, вдруг почувствовал, что «все колыханья, касания,/ мерцанья Пресветлой слезы/ опять назначают свидание/ и просятся вновь на язык.»
2000
8 марта 2013 г.
Лариса Миллер. «И маленьких нас небеса окружали…», читает Автор:
***
И маленьких нас небеса окружали.
И было нам страшно и губы дрожали,
Когда небесам задавали вопрос
О том, что нам день народившийся нёс.
И губы дрожали, под ложечкой ныло,
А солнце в глаза нам безжалостно било,
И небо, которое было везде,
Качалось в текучей и талой воде.
7 марта 2013 г.
Лариса Миллер. «Осыпается небо родное…», читает Автор:
***
Осыпается небо родное.
Серебрится пространство земное.
Прямо с неба летит серебро.
Поживём, коли дали добро.
Поживём, коль пожить разрешили.
Мы сегодня так счастливо жили,
С небесами столь хрупкую связь
Сохраняли, весь день серебрясь.
2007
6 марта 2013 г.
Лариса Миллер. «Тебя помилуют, не бойся…», читает Автор:
***
Тебя помилуют, не бойся.
Ложись и с головой укройся.
Ложись и спи лицом к стене.
Ночной покой всегда в цене.
Дыши всю ночь легко и ровно.
Да будут те, с кем связан кровно,
Хранимы ангелом самим.
Да будет ангел сам храним.
5 марта 2013 г.
Лариса Миллер. «Так рано глаза начинают слипаться…», читает Автор:
***
Так рано глаза начинают слипаться.
А утром мне так тяжело просыпаться.
Так рамки земные для жизни тесны.
Зато так воздушны и сладостны сны.
И я в этих снах молода, легконога,
И всё мне подвластно – любая дорога,
Все близкие живы и рядом они.
Будь милостив, ангел, и сон мой храни.
Позволь со мной рядом побыть моей маме
Такой молодой с золотыми кудрями.
4 марта 2013 г.
Лариса Миллер. «Хоть верится слабо в счастливый конец…», читает Автор:
* * *
Хоть верится слабо в счастливый конец,
Но каждый в душе – желторотый птенец
И ждёт ни войны, ни болезни, ни шторма,
А чьей-то опеки и сладкого корма.
И даже поживший, усталый, седой
Он верит, что он под счастливой звездой
Родился и дальше не смертные муки,
А чьи-то большие и тёплые руки.
3 марта 2013 г.
Лариса Миллер. «Девочка с высоким лбом…», читает Автор:
* * *
Девочка с высоким лбом
В чём-то сером, голубом
На картине старой очень.
Кто сказал, что мир не прочен,
Если смотрит до сих пор
Девочка на нас в упор
Взглядом светлым, безмятежным
В платье льющемся и нежном,
Приглашая: «Не спеши.
Поживи со мной в тиши.
Отдохни со мною рядом
Под моим недвижным взглядом».
2 марта 2013 г.
Следующий пост «Стихи и проза» в субботу 9 марта. В другие дни: аудио записи.
ДАЛЕЕ: новые стихи, «Человек воздуха».
***
Я мир стараюсь утеплить,
Как в дождь холодную терраску,
Я всё рассказываю сказку,
Чтоб жажду ласки утолить,
Тоску по ласке и теплу.
Ведь слушать сказочку о счастье
Так хорошо когда ненастье
И дождик хлещет по стеклу.
2013
***
Ну, слава Богу, вроде дышится,
Тьфу-тьфу не сглазить, вроде пишется,
И сквознячок гуляет в доме,
И смерть живым на радость в коме,
И жизнь бессмертная куражится,
Да так, что мало не покажется,
И модный шлягер напевает,
И нас лукаво подбивает
На то, чтоб мы, забыв о старости
И разных хворях, и усталости,
Опять спешили на свиданье
С капризной музой мирозданья.
2013
***
Шагалу
Лазурные козы летят,
Коровы летают зелёные,
И люди летают влюблённые
И доли иной не хотят.
Наверное, надо и нам
Чужому примеру последовать.
Ведь вряд ли нас будут преследовать
Земные невзгоды и там.
Ну где ты, художник? Ну где?
Скорей нарисуй нас летящими,
На всё это сверху глядящими,
Ах не оставляй нас в беде.
2013
***
Сквозь груду строк просвечивает то,
Что жило здесь ещё до этих строчек:
Следы каких-то давних заморочек
И адреса, которые никто
Уже не помнит нынче, адреса
Ничейные, чужие небеса,
И улицы под теми небесами,
Где кто-то ждёт кого-то под часами
С цветами, различимы и цветы –
Везде следы минувшей маеты,
Поверх которой я пишу в горячке
Свою осанну и свои заплачки.
2013
***
А если творить, то уж сразу для вечности,
Для сини небесной, для облачной млечности,
Для будущих вёсен, для будущих лет,
Для тех, кто ещё не родился на свет,
Для тех, кто на свет потому и рождается,
Что в чём-то земном и небесном нуждается.
2013
О ТОМ, О СЁМ: «ЧЕЛОВЕК ВОЗДУХА»
"Все уже написано, - с маниакальной настойчивостью повторял мой друг-поэт, - человека давным-давно выпотрошили и вывернули наизнанку. Ничего нового о нём не скажешь." Мысль до того "свежая", что нелепо возражать. Каждый пишущий испытывал подобные чувства. Каждый пишущий, перечитав Пушкина и убедившись, что он - "наше всё", спрашивал себя: "Зачем пишу?" Ответ, правда, давно существует и звучит весьма убедительно: "Не могу не писать". Но есть еще одна старая истина: "Каждый пишет, как он дышит." А поскольку состав воздуха постоянно и существенно меняется, то, следовательно, меняется и манера письма. Не может не меняться. Значит, проблема новизны снимается: новизна обеспечена нам самими условиями существования.
Страницу и огонь, зерно и жернова,
секиры острие и усеченный волос -
Бог сохраняет все: особенно - слова
Прощенья и любви, как собственный свой голос.
В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,
И заступ в них стучит: ровны и глуховаты,
поскольку жизнь - одна, они из смертных уст
звучат отчетливей, чем из надмирной ваты...
Иосиф Бродский
Слова прощенья и любви не исчезают, они всегда в воздухе. Но не исчезают и все мощные выбросы зла и агрессии. Любые времена костоломны, а в 20-м столетии костный хруст слышен особенно отчетливо. Рваный пульс, аритмия, асфиксия, режущие ухо диссонансы - без этого наша эпоха плохо представима. В нескладном мире трудно писать складно. Так и тянет нарушить правила согласования, похерить падежи и знаки препинания:
протяни онемевшему небу
тишины неуместную весть
святый боже которого нету
страшный вечный которого есть...
Алексей Цветков
Такими рассогласованными, но при этом в высшей степени осмысленными словами говорит современный поэт.
Что, разве в этом мире больше нет романтики, нежных чувств, прекрасной дамы? Есть, как не быть. Но сегодня, когда поэт и его муза дышат не столько "духами и туманами", сколько разными вредоносными выхлопами, картинка получается совсем иная:
И тетя Муза в крашеных сединах
Сверкнула фиксой, глядя на меня...
Сергей Гандлевский
Или:
Жертва козней, собеса, маразма, невроза,
в сальном ватнике цвета "пыльная роза",
с рюкзаком за спиной, полным грязного хлама,
в знойный полдень проходит под окном моим дама.
Лев Лосев
И все же, несмотря и вопреки, "живем и радуемся, что Господом ниспослан нам живой удел."
Боже мой, как все красиво!
Всякий раз как никогда.
Нет в прекрасном перерыва,
Отвернуться б, но куда?
Леонид Аронзон
Казалось бы, полное благорастворение воздухов, полное согласие между словами: и падежи на месте и знаки препинания - тишь да гладь, да Божья благодать. Но это только на первый взгляд. Если получше вчитаться, то непременно почувствуешь в этом славословии нечто тревожное, настораживающее, какой-то изъян, червоточинку. И не сразу поймешь, откуда оно - это чувство тревоги. То ли от нарочито неловкой рождающей еле заметную ироническую интонацию манеры выражаться ("всякий раз как никогда"), то ли от неожиданного и поначалу необъяснимого желания отвернуться... Зачем отворачиваться, если все так хорошо? Затем, что избыточная красота тоже гибельна и от счастья тоже можно умереть. "Нет в прекрасном перерыва", - говорит поэт, отлично зная, что есть. Более того, зная, что перерыв - это не просто отсутствие прекрасного, но присутствие ужасного, от которого лучше вовремя отвернуться. Нет, это не "мороз и солнце - день чудесный!", не беспримесная радость бытия, не кантилена. Это какой-то болезненный выкрик, восторг, смешанный с тоской и страхом.
Если перефразировать пословицу "человек есть то, что он ест", то можно сказать - "поэт есть то, чем он дышит". В этом смысле поэт - человек воздуха. "Блаженное благоуханье/ Единый раз сполна вдохну..." - вряд ли такое может быть написано сегодня, когда концентрация ядов гораздо выше, чем прежде, когда горького куда больше, чем сладкого, и даже о сладком пишется горько:
На кладбище, где мы с тобой валялись,
разглядывая, как из ничего
полуденные облака ваялись
тяжеловесно, пышно, кучево,
там жил какой-то звук, лишенный тела,
то ль музыка, то ль птичье пить-пить-пить,
и в воздухе дрожала и блестела
почти несуществующая нить.
Что это было? Шепот бересклета?
Или шуршало меж еловых лап
индейское, вернее, бабье лето?
А то ли только лепет этих баб –
той с мерой, той прядущей, но не ткущей,
той с ножницами? То ли болтовня
реки Коннектикут, в Атлантику текущей,
и вздох травы: "Не забывай меня".
Лев Лосев
Вполне традиционные стихи. Чем не прошлый век? И все же при кажущейся традиционности эти стихи абсолютно современны. Во-первых, контекстом (в сборнике они расположены где-то между "Включил ТВ - взрывают домик./ Раскрылся сразу он, как томик..." и "Повинуясь чугунной бабе,/ разверзаются хляби..."); во-вторых, тем, что эта старая песня рождена в Новом свете, хотя и перекликается с покинутым Старым; а также тем, что действие, точнее, бездействие - dolce far niente - происходит на кладбище, где живет лишенный тела звук, где травы шепчут "не забывай меня", а в воздухе дрожит почти несуществующая нить жизни, да и та вот-вот оборвется. Все традиционное, классическое существует здесь как фон, как аллюзия, печально ироничный кивок, привет, посылаемый из-за океана туда, откуда есть пошли эти строки, в которых пушкинские парки переплетены с реалиями Нового Света, а российское бабье лето с английским Indian summer...
Нет, вовсе не обязательно отказываться от привычных связей и вставать на уши, чтоб произнести нечто новое. Да и вообще, при наличии поэтического дара, нет нужды специально хлопотать о новизне. Новизна - в воздухе, постоянно меняющемся и влияющем на химию организма - нервные волокна, мозговые клетки, состав крови - то есть, на все то, с помощью чего "химичит" поэт.
Говори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,
Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь
Это гиблое время и Богом забытое место.
Сергей Гандлевский
Все здесь старо и одновременно ново. Время у нас всегда гиблое, место - Богом забытое, живые - всегда недобитки, в которых никогда не умирает древнее чувство любви к отеческим гробам, к родному пепелищу. Но из всей этой ветоши вылупляются строки, которые вряд ли могли возникнуть полвека, а тем более, век назад.
Вдох предполагает выдох. Выдыхая стихи, которые остаются в воздухе (если не сами слова, то флюиды, от них исходящие), поэт невольно воздействует на окружающую среду. Она творит его, а он - ее. Даже когда нечем дышать ("Душно, и все-таки до смерти хочется жить"), поэт дышит ворованным воздухом, в котором иногда рождаются неслыханно новые строки...
"Уже не я пою - поет мое дыханье..."
О. Мандельштам
1999
23 февраля 2013 г.
СЛЕДУЮЩИЙ ПОСТ В СУББОТУ 2 МАРТА.
ДАЛЕЕ: новые стихи, «Памяти Григория Соломоновича Померанца».
***
Да мы же все с луны свалились
И озираемся вокруг,
Не ведая, зачем мы вдруг
На этот белый свет явились,
Где дни круты, как валуны,
Для нас свалившихся с луны.
2013
***
Раз мы берём начало, как река,
То, значит, мы потом не пропадаем,
А, как река, во что-нибудь впадаем –
В отчаянье, в беспамятство, в века.
А я бы впала в детство – потому,
Что в нём не знают ничего о бездне,
А только знают детские болезни
И праздников ребячьих кутерьму,
И салочки, и прятки, и лапту,
И пёстрый мячик ловят на лету.
2013
***
Я жить без счастья не могу.
Без счастья я погибну сразу.
Я рада тополю и вязу,
Следам на утреннем снегу.
Я рада тени и лучу,
Погоде дивной и ненастью,
Тому, что я назначить счастьем
Вольна ну всё, что захочу.
2013
***
Ну и пусть непонятно, и пусть.
Всё равно стоит знать наизусть
Эти тёмные, светлые строки.
Всё равно в этой странной мороке
Есть какая-то прелесть, и есть
Зёрна счастья, которых не счесть.
Может даже небесные пятна
Там трепещут, где всё непонятно.
2013
***
А все стихи мои с начинкой,
Которая всегда с горчинкой.
И даже те, что, как цукат,
Всегда с горчинкой, как закат,
Который, хоть томит, чарует,
Волшебный день у нас ворует.
2013
***
Не договаривают все:
И старцы мудрые, и дети,
Речушка в средней полосе,
Ромашка в поле и в букете.
И скрытен день, и ночь темнит,
И утро тихой тайне радо.
Сама судьба секрет хранит.
Не договаривай. Не надо.
2010
***
ПАМЯТИ ГРИГОРИЯ СОЛОМОНОВИЧА ПОМЕРАНЦА.
Сокр. вариант: «Миллион причин для счастья»,
«Новая газета», 20.02.2013:
Если человек умер, это ещё не значит, что он жил. Факт рождения — не гарантия жизни. Но и смерть не всегда конец. В случае Григория Померанца смерть точно не конец. Без Померанца нельзя обойтись тому, кто хочет что-то понять в себе и в окружающем мире, который, к счастью или к сожалению, не становится проще. У Григория Померанца можно многому поучиться. Ну хотя бы тому как быть живым до самой смерти и даже после неё. Я вообще плохо понимаю, как жизнь решается расстаться с такими людьми. Кто же будет её любить, как Померанц, понимать, как он её тайнопись, и, как он, вникать во все её оттенки? Разве можно отпускать таких людей?
Одно утешает: он многое успел нам поведать, познав самые крутые виражи: войну, Гулаг, ссылку, смерть близкого человека. С нами остались «Записки гадкого утёнка», в которых он, как на духу, «во всём сознался»: и в слабостях своих, и в победах над ними. «Постоянным напряжением, постоянным вызовом была война. Я был счастлив по дороге на фронт, с плечами и боками, отбитыми снаряжением, и с одним сухарём в желудке, - потому что светило февральское солнце и сосны пахли смолой. Счастлив шагать поверх страха в бою. Счастлив в лагере, когда раскрывались белые ночи. И сейчас, в старости, я счастливее, чем в юности. Хотя хватает и болезней и бед. Я счастлив с пером в руках, счастлив, глядя на дерево, счастлив в любви».
Редкое свойство Померанца — обращаться к каждому из нас, впускать в свою душу и быть абсолютно искренним. Ни позы, ни нравоучений. «Бойся того, кто скажет «Я знаю, как надо», - часто повторял Г.С. эти слова Галича. Он знал, как не надо. И это уже очень много. Не надо догм, не надо ненависти к инаким, не надо пены у рта, не надо терять надежду. Ведь всегда есть чем жить и всегда есть причина для счастья. Она есть и сегодня, потому что и сегодня, как в том давнем феврале, когда он шёл на фронт с одним сухарём в желудке, светит февральское солнце и сосны пахнут смолой. Григорий Померанц не учит радоваться. Он просто заражает вирусом радости. «Как можно видеть дерево и не быть счастливым?» Эти слова Достоевского часто звучали в доме Померанца и Миркиной.
Достоевский — спутник Померанца с 1938 года. Он думал и писал о нём всю жизнь. Он хорошо понимал и «смешного» человека и «подпольного». Да и как не понимать, если Померанц сам такой. Недаром же он назвал свою автобиографическую повесть «Записки гадкого утёнка». «Смешной человек потому и смешон, что в уме его теснятся целые вселенные, - пишет Померанц в одном из очерков, посвящённых Достоевскому, - смешным человеком чувствовал себя и Толстой (это видно в его повести «Юность»). Оба величайших русских писателя, очень чувствительные к красоте, с детства были задеты своей собственной грубой и невыразительной наружностью, часами простаивали перед зеркалом, пытаясь придать лицу по крайней мере умное выражение, а в гостиную не умели войти; склонность к созерцанию вызывала рассеянность и неловкость, а сознание своей неловкости и к тому же некрасивости сковывало по рукам и ногам и удесятеряло неловкость». Кому незнакомы подобные переживания? Померанц пишет о писателях и их героях, как о близких и понятных людях. Ему внятны их рефлексии, фобии, их внутренняя борьба. Для него литература, культура — никакая не надстройка, а сама жизнь в её сгущённом виде, квинтэссенция жизни. Потому так тянет читать Померанца. О чём бы он ни писал, он всегда пишет о главном в тебе, в себе, в нас. О Достоевском, Толстом, Тютчеве, восточной философии, истории он пишет так же лично, как о своём собственном выстраданном опыте на фронте, в Гулаге, в любви. Именно поэтому нам так необходимо написанное им. А ещё потому что это строки свободного незашоренного человека, что всегда было и остаётся редкостью.
Как странно и нелепо, что человека, который дома и в литературе и в философии, и в истории, вдруг из этого дома выселяют. Как дико, что человек, которому было так интересно жить, больше ничего не будет знать об этом мире и о любимых людях. А может быть, будет? Но не стоит об этом. Лучше полистать те страницы жизни, которые навсегда останутся в памяти: Григорий Соломонович, прикрыв глаза, слушает стихи или музыку (любимое ежевечернее занятие Зины и Гриши); Г.С. спокойно, без суеты привычно помогает Зине накрывать на стол; раннее утро на даче в Отдыхе, Гриша, как обычно, отправляется на велосипеде в магазин за продуктами. И в этой роли он столь же естествен, как и за письменным столом. А ещё долгие годы у нас дома хранились рукописи Померанца. Ведь мы же десятки лет жили в догутенберговской России, и Г.С. старался держать свои неизданные труды в разных местах, чтоб они хоть где-нибудь сохранились.
В России и впрямь надо жить долго. Авось до чего-нибудь хорошего доживёшь. Григорий Померанц и Зинаида Миркина дожили. Их издали, их узнали и полюбили сотни и сотни людей. К ним тянулись, на их лекции, которые они регулярно читали, приезжали из отдалённых уголков страны. Г.С. успел почувствовать свою нужность.
А ещё они успели пожить в замечательной квартире, которую им помогали обустраивать любящие их люди. Впрочем, им и в хрущёвской пятиэтажке было неплохо. Они и в тесной квартирке с прекрасной слышимостью (из квартиры сверху доносился собачий лай, а из соседней плач ребёнка) умудрялись жить втроём с тишиной. Меня всегда поражало свойственное им обоим сочетание страстности и внутренней тишины. И эта тишина воспринималась, как живое существо, на которое можно даже наткнуться.
В их доме часто звучали стихи. Гриша любил строки Пастернака: «Ты вечности заложник у времени в плену». Но сам-то он умел жить и во времени и в вечности, и никогда ни у кого не был в плену. А 13-го марта ему исполнится 95лет. И свет будет, наверно, ещё более весенний, чем сегодня. Ещё один повод для счастья.
17.02.2013
Лариса Миллер
16 февраля 2013 г.
СЛЕДУЮЩИЙ ПОСТ В СУББОТУ 23 ФЕВРАЛЯ. ПОЯСНЕНИЕ - СМ. 31.01.2013
ДАЛЕЕ: новые стихи, «Перевод с родного на родной».
***
И лёгок снег подобно снам,
И он летает по касательной.
А мы всё ждём, что бросят нам
Такой желанный круг спасательный,
А мы который год подряд
Отодвигаем неизбежное,
Цепляясь то за чей-то взгляд,
То за привета слово нежное,
И всё равно идём ко дну,
И всё равно кольцо смыкается.
Не оставляй меня одну,
Когда зима, когда смеркается.
2013
***
Ну а теперь давайте tutti.
Ведь мы одно творим по сути,
Творим мелодию одну.
Любовь и счастье на кону.
Ах, небо, дерево и птица,
Покуда музыка творится,
Покуда все мы заодно,
Всё худшее упразднено,
И я подхватываю слёту
Пленительную вашу ноту.
2013
***
И третье дано, да и даже четвёртое.
Поверьте, что жизнь – существо не упёртое,
А просто к ней нужен особый подход,
И я занимаюсь который уж год
Её заморочками, снами, привычками,
Ключи иногда заменяю отмычкам,
Пытаясь проникнуть в её тайники,
Постичь её пламя, её сквозняки,
Найти всё, что было когда-то потеряно,
Чтоб вновь убедиться, что шансов немерено.
2013
* * *
Короче говоря…
Ещё, ещё короче,
Короче летней ночи,
Прозрачней, чем заря,
Яснее ясных гроз,
Словами, точно вспышка,
Скажи — и передышка
Для выдоха и слёз.
1985
О ТОМ, О СЁМ: ПЕРЕВОД С РОДНОГО НА РОДНОЙ
“И дурак понимает Шекспира, но как по-своему!”, - воскликнул, если не ошибаюсь, Станислав Ежи Лец. Но разве только дурак? Умный тоже.
“Мысль изреченная есть ложь”, - заключил поэт, отчаявшись адекватно передать свои чувства. В таком случае мысль, достигшая чьих-то ушей или глаз, - ложь вдвойне, поскольку неадекватность выражения помножена здесь на неадекватность восприятия. Даже если считать, что поэт пишет, как он слышит (а слышит он, по его собственному неоднократному признанию, Божью диктовку), то и тогда неточности и погрешности неизбежны: ухо смертного, в том числе и поэта, несовершенно.
Но не сам ли Господь Бог создал прецедент, сотворив не тот мир, который замыслил? Настолько не тот, что даже решил его потопить. Однако и постпотопный мир оказался далёким от идеала. Если уж у Всевышнего случаются такие накладки, то нам тем более без них не обойтись. Выходит, ножницы между замыслом и результатом неизбежны. Но, может быть, это и к лучшему? Может быть, только меж двух разомкнутых лезвий и возникает не райская, а истинная жизнь, не диктант - пусть даже и небесный, - а поэзия. Сомкнись эти лезвия - и незримый кабель, по которому поступают энергия, сигналы, осуществляются всяческие связи, окажется перерезанным. То есть, выражаясь старомодно-романтическим языком, прервётся нить жизни.
Выходит, дефект слуха или зрения, ведущий к несовершенству восприятия, не только неизбежен, но и необходим. Сам изъян становится достоинством. Цепочка: Божий глас - ухо поэта - ухо слушателя напоминает популярную в моём детстве игру в “испорченный телефон”, когда “на выходе” оказывается совсем не то, что “на входе”, когда СЛОВО, КОТОРОЕ БЫЛО ВНАЧАЛЕ, претерпев “ряд волшебных изменений”, становится почти неузнаваемым. От него остаётся лишь некий звук, отдалённо напоминающий первоисточник. Но этот звук - целое богатство. На нём-то всё и держится. “Мне созвучны эти стихи”, - говорит читатель. То есть, звук не пропал, не растворился в чёрной бездне небытия, а был услышан, уловлен и даже усилен ответным чувством. Это и есть то самое СОЧУВСТВИЕ, что сродни благодати. Оно выше и важнее понимания, которое никогда не будет полным - таким, какого ждёт поэт, мечтая о читателе: “Читателя! Советчика! Врача! На лестнице колючей разговора б” (Мандельштам); “И как нашёл я друга в поколенье, читателя найду в потомстве я” (Баратынский).
Но даже если поэту сильно повезёт, и он встретит отзывчивого, чуткого, преданного читателя ещё при жизни, то и тогда поэт вряд ли будет удовлетворён. Ему всё равно будет казаться, что он не понят, не так понят, не до конца понят. Недаром его почти всегда “ломает”, когда он слушает свои стихи в чужом исполнении. Всё не по нему: интонация, акценты, само звучание. Но поэт забывает, что слышит не оригинал, а перевод. Перевод с языка его души на язык читателя. А перевод невозможен без многочисленных изменений. И не только невольных, но и намеренных. Один мудрый переводчик с разнообразных языков на русский сказал: ”Чтоб было “так”, надо, чтоб стало “иначе”. То есть, чтоб максимально приблизиться к оригиналу, вернее, приблизить оригинал к носителю другого языка, то бишь, к обитателю иной планеты, необходимо многое изменить. В пределах родной речи перевод осуществляет сам читатель и делает это в соответствии со своими природными данными, слухом, вкусом и так далее. Но как бы бережно и целомудренно он ни обращался с оригиналом, поэт всё равно найдёт сплошные несоответствия и впадёт в тоску. Слияние душ невозможно, да и не нужно, потому что уничтожает самое ценное: некий люфт, зазор, необходимый для полёта мысли и вольной игры воображения. Дистанцию, при которой притупляется взаимный интерес. Томление по слиянию душ куда важнее самого слияния, так как заставляет пробиваться друг к другу любыми путями, преодолевая всяческие барьеры: языковой, возрастной, временной, психологический.
Когда-то Всевышний, решив покарать гордецов, попытавшихся возвести башню до самого неба, лишил их общего языка, а тем самым и возможности продолжать строительство. Однако и общий язык не гарантирует гармонии и полного взаимопонимания. Во всяком случае, когда речь идёт о тонких материях.
Что связывает нас? Всех нас? –
Взаимное непониманье,
Г.Иванов
Фраза звучит парадоксально и грустно. Но если считать “непониманием” свойство всё понимать по-своему, то парадокс исчезает, а вместе с ним и грусть. Более того, ивановская строка начинает звучать почти оптимистично (представляю, как был бы шокирован поэт подобной отсебятиной), потому что только благодаря способности всё толковать на свой лад, мы и откликаемся на чьи-то слова. Лишь благодаря привычке домысливать, додумывать, припоминать своё, мы реагируем на чьи-то сигналы, воспринимая “чужих певцов блуждающие сны” как свои собственные.
А если так, то строка Г.Иванова абсолютно точна: нас связывает то, что, как будто бы, должно разъединять: несоответствие между произнесённым и услышанным, написанным и прочитанным. Причём связывает куда больше, чем любые примечания, сноски, комментарии, призванные объяснить темноты в тех или иных стихах поэта.
Где-то в середине 80-х меня пригласили в один дом послушать человека, досконально изучившего жизнь и творчество Мандельштама. Он собирался прокомментировать наиболее сложные ассоциативные сцепления в его поэзии. Я не могла пойти, но мой друг - большой поклонник Мандельштама, побывав на этой встрече, сказал, что подобные объяснения, хотя сами по себе и интересны, не столько помогают, сколько мешают восприятию, уничтожая тот “пучок смыслов”, о котором любил говорить сам поэт.
Нет, никак нам не обойтись без вечного зазора, способного разрастаться до размеров пропасти, которую каким-то чудом иногда преодолевает “одинокий голос человека”.
Лариса Миллер, 1997
09 февраля 2013 г.
СЛЕДУЮЩИЙ ПОСТ В СУББОТУ 16 ФЕВРАЛЯ. ПОЯСНЕНИЕ - СМ. 31.01.2013
***
Как досадно, что в мире таком беспредельном,
Так легко упразднить нас ударом смертельным,
Что под небом без дна и конца, и границ
Время может прервать нас безжалостным «цыц»,
Что слова «на века, навсегда, безгранично»
Ни к тебе, ни ко мне не относятся лично.
2013
***
Ах, взглянуть бы на всё с точки зрения вечности,
С точки зрения неба и облачной млечности,
С точки зрения ветром продутых широт.
Ах, какой же мы всё же пугливый народ.
Как нам необходимо местечко уютное
И минутный успех, и везенье минутное.
2013
***
А мой совет – носи с собой
Всё, что тебе для счастья нужно,
И будешь жить со всеми дружно:
С текущим, с будущим, с судьбой.
Коль всё, что окружает нас,
Непрочно, как молочный зубик,
Имей с собой лазури тюбик
И свежий воздух про запас,
И звуки, звуки всех тонов,
И свет, и свет всегда любимый,
И слов запас неистребимый
Для этой яви, этих снов.
2013
***
А тишь-то какая! А свет-то какой!
Все в мире невзгоды ушли на покой,
И стало не страшно, и стало легко,
За счастьем не надо идти далеко.
Оно не жар-птица – снегирь на снегу.
Точнее о счастье сказать не могу.
2010
***
Интересно, что случится,
Коль на время отлучиться,
Ненадолго выйти вон
Из потока дней, что мчится,
Всё живое взяв в полон;
Убежать, как дух от тлена,
От наследственного гена,
Прочных связей, кровных уз,
От судьбы, где даже смена
Дня и ночи — тяжкий груз;
Убежать от оста, веста,
Зюйда, норда, из контекста,
Что написан на роду…
Только ты держи мне место
В этом веке и году.
2000
02 февраля 2013 г.
СЛЕДУЮЩИЙ ПОСТ В СУББОТУ 9 ФЕВРАЛЯ. ПОЯСНЕНИЕ - СМ. 31.01.2013
***
Ах, детство, ты меня растило,
Вот я тебя и навестила,
К местам исчезнувшим, родным
Двором прошла я проходным
И потянулась по привычке
К давно исчезнувшей табличке,
Той, что высОко так висит,
И «Румер. Три звонка», - гласит.
Ура, мне удалось вернуться.
Осталось только дотянуться.
2013
***
Да я не о смерти. Я только о жизни,
Что так дорога при её дешевизне,
Что так дорога мне и так дешева,
Что даже не верится мне, что жива,
И вновь от удара судьбы увернулась,
И вышла из дома, и снова вернулась.
2013
* * *
Увы, разиня и неряха,
Замызгал нить, какую пряха
Любовно пряла для тебя.
Её без толку теребя,
Замызгал нить и замусолил,
Глаза пространству намозолил,
Запнулся и, теряя нить,
С тоскою выдохнул: “Не жить”.
7iskusstv.com/nomer.php?srce=41
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer4/Miller1.php
Напечатано в журнале «Семь искусств» #4(41) апрель 2013
