Виктор Фишман
Человек с площади Мартыновского
Люди и судьбы
В праздник Победы я всегда вспоминаю своего дядю, Кесслера Ирму Яковлевича. Это был неординарный человек, восхищавший меня своей неуемной энергией, смелостью и жизнерадостностью. Достаточно было посмотреть, как он выбирал на одесском Привозе помидоры, а потом дома яростно вгрызался в их красную мякоть; при этом его глаза светились юношеским восторгом и лукавством. Уже одно то, что жил он в известном круглом доме на площади Мартыновского, для меня, юноша из провинции, свидетельствовало о его признании в красавице-Одессе. И мне казалось пророческим, что на стене одного из проходов во двор этого дома, сквозь слой побелки, много лет просвечивалась черная надпись «Проверено. Мин нет».
В Одессе он возил меня на своей «Победе» по достопримечательностям, и многие милиционеры отдавали нам честь: дядька был известен им как частный преподаватель автодела. Известен он был и многим одесским красавицам, женам моряков: Ирма обучал их правилам вождения автомобиля, помогал сдавать на права, одновременно не давая впадать в тоску по отсутствующим мужам.
«Ирма Кесслер с Ритой и внуком Артуром у памятника неизвестному матросу. Одесса, ок. 1975»
В небе над Грозным
Примерно с такой же страстью, как он ел помидоры, дядька рассказывал о войне.
Его мобилизовали в июле 1941 года и направили в авиашколу города Махачкала. При приближении немцев школу перевели в город Телави. Город стоял на реке Алазань. Это был край вина, и вино здесь, как вспоминал Ирма, «лилось не менее полноводной рекой, чем сама Алазань». В этой же долине располагались плантации роз, и от их запаха у молодых летчиков по вечерам кружилась голова.
Срок обучения вождению истребителей был коротким, и вскоре они оказались в 5-й воздушной армии. «Охраняли, как могли, на наших допотопных самолетах, грозненские нефтяные скважины, склады горючего… Что можно было сделать против хорошо вооруженных немецких «фокков»: только пугать, не давая возможность произвести прицельное бомбометание», - писал Ирма в своей книге «Исповедь одессита» (Нью-Йорк, 1995). Однажды он со своим ведомым Борисом Бруком, тоже одесситом, был вызван на инструктаж в штаб авиаполка. Штаб находился в хорошо укрепленной землянке. Борис остался посидеть на лавке у входа, а Ирма спустился к командиру. В это время начался артобстрел. Обычно он длился недолго, 15-20 минут, а потом наступала тишина. Когда разрывы стихли, Ирма и командир вышли из землянки. Рядом с ней зияла свежая воронка от тяжелого снаряда, вокруг валялись куски окровавленного человеческого мяса и пустая черепная коробка: это всё, что осталось от Бориса Брука.
В одном из воздушных боев над Грозным Ирму сбил немецкий «фоккер»; он успел выпрыгнуть на парашюте, но приземлился уже без сознания. Очнулся в госпитале: оказалось, что сильно повреждена нога. О полётах пришлось забыть.
После войны Ирма как-то зашел в гости к брату жены. «Извини, я спешу, меня ждёт бухгалтер Брук», - сказал родственник. «Уж не отец ли этот Брук моему погибшему товарищу», - подумал Ирма. Захватив с собой фото 15-летней давности, с которого улыбались два молодых парня, одетых в лётную форму, Ирма пошел к бухгалтеру Бруку. Оказалось, что Борис Брук действительно был его сыном; ещё в 1942 году отец получил извещение, что сын пропал без вести. Ирма рассказал приметы, где он похоронил своего друга. И отец поехал в Телави. Могилу не нашли, а вот остатки землянки на месте бывшего штаба сохранились.
Командир автобата
После госпиталя Ирму хотели списать вчистую, но он попросился направить его в какие-нибудь моторизированные войска. Так мой дядька стал командиром автомобильного батальона 55-й гвардейской дивизии, с которой дошел до Варшавы. Не раз попадал в переделки, когда его батальон подвозил боеприпасы, подрывался на минах, отстреливался от прорвавшихся диверсантов, и всегда благодарил свой 3-хосный студебеккер – надежную машину.
Во время одного переформирования и пополнения автобат разместился в предместьях польского городка Седлец (Мазовецкое воеводство). Здесь же расположились медсанбат и другие службы дивизии. Ирму, как старшего по званию, назначили комендантом этого гарнизона. За высоким забором, находилось графское имение. Хозяин имения на чисто русском языке (видимо, бывал в России!) обратился к начальнику гарнизона с просьбой бережно относиться к его имуществу. И пригласил придти вечером на ужин.
«Красивый коридор с ковровой дорожкой, красивая вешалка с вычурными коваными крючками для одежды (жаль, вешать на ней было нечего: летом ходили в одной гимнастерке!), шел осторожно, так как не привык ходить по коврам. Открыл дверь в гостиную: большой стол, накрытый белой скатертью, дорогая посуда… Как всем этим пользоваться, забыл…». Позднее Ирма узнал, что в доме останавливался немецкий гауляйтер, поэтому всё сохранилось. За ужином он познакомился с Вадой, внучкой хозяина. Случилась любовь, да не шуточная.
Вскоре 55-я дивизия получила приказ двигаться в направлении Кенигсберга. Там Ирма совершенно случайно встретился со своим двоюродным братом, служившим в медсанбате. Кому, как не брату, рассказать о своей любви к польской красавице и намерении вернуться за ней в Польшу. Брат только покачал головой. Вскоре Ирма получил от Вады известие: она поздравила отца с рождением их ребенка.
В день, когда в Кенигсберге узнали о подписании немцами акта капитуляции, Ирма пошел к командиру.
- Разрешите съездить в Седлец; За три дня управлюсь. Жену с ребенком хочу сюда перевести.
- Хочешь, чтобы тобой СМЕРШ занялся? Её всё равно в Союз не пустят. Выбрось из головы и займись ремонтом техники!
Уже после войны Ирма поехал в Седлец. Старый граф умер, а соседи рассказали, что Вада с ребенком уехала в Германию и адреса никому не оставила.
«Жид»
Войну Ирма закончил в должности начальника автослужбы дивизии. Их часть стояла в Калинине. Беспредел там был полный. Он сочетался с безразличием к окружающим, презрением к чужим и своим бедам и даже смерти. Таков был безжалостный моральный результат войны. Местные парни нагло воровали мешки с продуктами, стягивая их крючьями с проходящих автомашин. Они нападали даже на военную технику. Один из таких хулиганов хотел разбить палкой лобовое стекло трофейного «Опель-Олимпии», на котором ехал Ирма. Не задумываясь, Ирма крутанул руль в сторону парня, сбил его передним крылом, нажал на газ и уехал. Он ничего не мог поделать со своим взрывным характером.
Свободное время офицеры проводили в клубе и кинотеатре. Однажды случилось непредвиденное. Ирма сидел в первом ряду кинотеатра рядом с девушкой, с которой недавно познакомился. Вдруг к нему приблизился незнакомый капитан, и в лицо, громко, обозвал жидом. Ирма, человек совсем не хилого сложения (в годы нашего с ним знакомства он весил не менее 130 килограммов при росте 180 сантиметров!) поднялся и нанес обидчику удар в челюсть. Тот упал. Понимая, что при выходе из кинотеатра ждут неприятности, Ирма поставил свой пистолет на взвод. И не зря. Капитан, боясь попасть в девушку, ранил Ирму в ногу. Ответный выстрел бывшего летчика-истребителя оказался для капитана смертельным.
Ирма десять дней пролежал в госпитале; затем состоялся суд офицерской чести. Роковой для капитана выстрел признали самообороной (стрелял-то капитан первым!); моего дядьку понизили в должности до «помпотеха» полка. Друзья посоветовали быстрее демобилизоваться и убираться подобрý-поздорóву. Что Ирма и сделал. Как он потом узнал, девушка ранее встречалась с капитаном, даже считалась его невестой. «Знал бы всё это, возможно, поступил бы иначе», - признавался он мне впоследствии.
«Ты спрашивала шепотом, а что потом, а что потом?..»
Эти строчки Евгения Евтушенко Ирма очень любил. Через несколько лет после окончания войны он развелся со своей женой, но всегда помогал двум своим сыновьям, которых очень любил и очень ими гордился. Работать от звонка до звонка в каком-нибудь учреждении, и жить на заработную плату было не по его характеру! Когда о кооперативах и разговоров не было, он уже промышлял частным извозом, нелегально обучал желающих вождению автомобиля. Власть предержащие устроили показательный суд, чтобы и другим неповадно было! Знали ли эти начальники, что через пару десятков лет сами будут голосовать за рыночную экономику?!
В тюрьме Ирма сразу же стал своим человеком. Потом рассказывал, что там, внутри, более честный мир, чем снаружи. Отсидев три года, Ирма вернулся в новую Одессу, где уже многое было разрешено.
Снова занялся обучением вождения автомобиля. Купил белые «Жигули». Женился на красивой женщине. Его новая жена Рита олицетворяла для меня южный темперамент в сочетании с тем, что называют «идише мамэ»: такую «шейку», начиненную куриной печенкой, какую делала нам Рита, я нигде и никогда больше не пробовал. Рита ревновала Ирму, и было за что! А он не мог успокоиться. Ему всё время казалось, что война продолжается.
Смерть Риты потрясла его. «Когда ты молод, то полёт времени залечивает физические и душевные раны; в старости время не лечит, память усугубляет всё прекрасное и невозвратное, и появляется желание перейти из настоящей жизни в другое измерение». Это было написано в Одессе, летом 1993 года, перед выездом Ирмы Яковлевича в США. В Германию, на постоянное место жительства, такой человек уехать не мог.
А круглого дома на площади Мартыновского (ныне Греческой) уже не существует. Вместе с ним исчезла и надпись «Проверено. Мин нет». Не знаю, много ли осталось в нынешней Одессе людей, которые в день Победы собираются на аллее героев в парке имени Шевченко и судьба которых схожа с судьбой Ирмы Яковлевича Кесслера?
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #5(164) май 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=164
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer5/VFishman1.php
