Михаил Юдсон
Ниша Лившица
Яркий исследователь-литературовед, критик, гражданский и общественный деятель, живший и творивший вопреки времени, из поколения «лейтенантов», кто «в 41-м шли в солдаты и в гуманисты в 45-м», Лев Лившиц продолжает притягивать молодых ученых, за которыми приходят уже их ученики – научные внуки… Иногда это кажется мистикой, но мистики нет: он просто стал героем культуры нового времени.
Лев Лившиц
Сызмальства тянуло меня к семантике с семиотикой, как всякого русского семита – к мечтам и звукам, громкокипящим кубкам да кипарисовым ларцам. Ан дал слабину, поддался наущению родителей, нормальных советских евреев-инженеров: «Вот обрети реальную профессию, а там уже занимайся сочинением и толкованием…» В итоге я огреб диплом физмата – и учил рабоче-крестьянских детей цыфири и трем заповедям Исаака. Поэтому работы Льва Яковлевича Лившица (прежде всего посвященные Бабелю) открыл для себя лишь в Израиле. Но для многих и многих моих друзей-литераторов, все-таки отбывших пятилетку на филологическом, имя Льва Лившица знакомо и дорого издавна. Начитавшись Льва Лившица, обнаруживаешь в Бабеле неисчерпаемые залежи и пласты. Для меня сроду Исаак Эммануилович был этакий коэн конармии, скорее с отрицательной коннотацией сурового альтер эго – Лютов ("Ло тов"), истребитель гусей и сомнений. Но тут же неизбежные (по Лившицу) изменения героя и перманентная переработка текстов, рефлексия в прозе и письмах, заикание на людях: "От всего бежать и навсегда остаться" (про еврейство), "Я отравлен Россией, только о ней мечтаю и думаю..." Эх, кем же являлся дивный стилист Бабель с роскошным барокко его рассказов, какую нишу в русской литературе, нивроко, он занимает – оседлую или в седле?..
Поговорим с дочерью ученого – послушаем Татьяну Лившиц-Азаз.
- Татьяна, расскажите, про отца, Льва Лившица, литературоведа, педагога, литературного и театрального критика, – о его жизни, трудах и днях.
- Как-то друг моего отца, театральный режиссер Леонид Хаит, сказал: «Короткая жизнь Льва Лившица (1920-1965) была спрессована до жития».
И в самом деле, посудите сами. Читать он научился в четыре года, и как-то всегда было ясно, что призвание Левы – литература. В 1937-м поступил на историко-литературный факультет Харьковского государственного университета им. М. Горького (ХГУ). Дора Штурман вспоминает Леву Лившица в последний предвоенный университетский год: «Золотистая копна кудрявых волос, яркие синие глаза, он был остроумен, скор на ответ, феноменально начитан, как, впрочем, все эти мальчики призыва 1941 г.».
На третьем курсе, в 1939 году, отец подружился с сокурсником Борисом Милявским, и так началась дружба, которая во многом повлияла на судьбу обоих. Уход Милявского 28 февраля 2013 года, день в день со смертью отца, только 48 лет спустя, будто поставил выразительную точку в таинственной внутренней связи их судеб.
В 1940 году на первомайской демонстрации отец познакомился с «самой красивой студенткой медицинского института» Олей Жеребчевской, а через 4 месяца они поженились; в дальнейшем она стала полноправным соавтором всех его важнейших человеческих и профессиональных решений.
Служба на фронте началась вместе с Милявским в газете «Знамя Родины» 18-й армии. Потом он стал политруком пешей разведки. Был ранен, контужен, награжден. Вернувшись с фронта, очень быстро защитил дипломную работу по «Маскараду» М. Ю. Лермонтова. Его литературоведческая тяга к изучению драматургии проявилась очень рано. Вскоре он был принят в аспирантуру и одновременно стал заведовать отделом культуры в старейшей областной харьковской газете «Красное знамя». Туда же ему удалось устроить и Милявского, вернувшегося с войны несколькими месяцами позднее. Так возник в сороковые годы в театральной Украине критический тандем «Л. Жаданов и Б. Милявский», хотя их первая совместная статья появилась еще в 1940 году. Конец сороковых годов – последний период сталинизма – из сегодняшнего далека кажется многим серым, скучным, задавленным лапой сталинской цензуры. Но в лучших рецензиях Л. Жаданова есть подлинный «гамбургский счет»: критик всегда выделяет яркое и талантливое и безоговорочно осуждает серое, безликое, сделанное на потребу сиюминутным политическим требованиям. Так произошло с рецензией на спектакль по пьесе И. Кочерги «Ярослав Мудрый», опубликованной в 1946 году, которую припомнили Л. Лившицу в марте 1949-го. Она стала чуть ли не главной обвинительной уликой в его деле. Газетная травля «безродного космополита» звучала следующим образом (это цитаты из тогдашних статей): «идеологический диверсант», «злейший враг всего нового, патриотического в советской литературе и искусстве», «жалкий пигмей», «эстетствующий неуч».
Затем отца последовательно вычеркивают из нормальной жизни. Исключают из партии, из аспирантуры, из профсоюза. Нечто подобное происходит и с Милявским. В конце концов одной из апрельских ночей 1950 года отца арестовывают. Через несколько месяцев он попадет в лагерь в пригороде Челябинска. А туда же после ареста отца, еще в апреле, убегает к дальним родственникам от преследований Борис Милявский. Судьба странным образом снова их сближает. Правда, больше никогда они не будут писать вместе. И никогда больше отец не будет пользоваться псевдонимом Жаданов.
- Интересно, что означал этот псевдоним?
- Долгие годы я принимала, не задумываясь, что когда отец писал вместе с Милявским, он был «Жадановым». Кончился этот период и снова вернулся «Лившиц». И лишь несколько лет назад я спросила Бориса о происхождении псевдонима. И он ответил со свойственной ему бережностью и тактом: «Понимаешь, ты уже взрослая. Была на фронте у твоего папы девушка. Она погибла. В память о ней и был взят этот псевдоним. А больше я не могу сказать тебе ни слова».
- А как же все-таки ваш отец очутился в Челябинске?
- Отцу необыкновенно повезло с лагерем. Его направляли куда-то на Колыму, но перед Челябинском, памятуя, что у него там хорошие, со студенческих лет, друзья, он наелся мыла, пришлось его оставить в Челябинске, в госпитале на пересылке - из-за подозрения на дизентерию.
- А лагерь его испугал, сломил? Каким он вернулся?
- Здоровье его резко пошатнулось, вернулся он очень худым, замученным. Но духовно, морально – нисколько, ни в чем. Маленький штрих. Наш друг режиссер Леонид Хаит вспоминает, что в день возвращения, 2 сентября 1954 года, он и Борис Слуцкий прибежали к нам домой, а к дверям была приколота записка и папиным каллиграфическим почерком написано: «Ждите, сейчас вернусь». То есть как будто его не было не четыре года, а четыре часа. Вообще было ощущение победителей, особенно после ХХ съезда. О лагерной жизни он никогда не вспоминал.
Никаких сомнений в возвращении после лагеря к литературному творчеству не было. Мама, словно жена молодого рабби Акивы, усадила его за письменный стол. И за девять месяцев – защита состоялась в июне 1955 года – родилась работа, которая и по сегодняшний день является образцом академического исследования. В ней уже в полной мере проступили принципы творческого метода зрелого исследователя-литературоведа, реализованные затем и в его исследованиях творчества Бабеля: анализ литературных явлений в контексте взаимодействия с историко-общественной ситуацией, точный текстологический анализ пьесы М. Е. Салтыкова-Щедрина «Тени», прослеживающий развитие художественного замысла по черновикам, письмам, дневниковым записям. Есть тонкий, убедительный анализ поведения персонажей, проникновение в психологию их поступков. Яркая образность языка, делающая текст интересным и для читателя-неспециалиста, при этом без грана популизма. То есть все то, что впоследствии Б. Милявский назвал «драматическим литературоведением».
- После защиты Лившиц занялся составлением «хрестоматийной» Хрестоматии, по которой занимались на всех филфаках страны СССР?
- Да. В соавторстве тоже с бывшим сокурсником М. Г. Зельдовичем. Первое издание «Хрестоматии» увидело свет в 1959-м в Харькове, а с 1964 по 1975 год она трижды была переиздана в Москве, в издательстве «Высшая школа», а также была рекомендована министерством просвещения СССР как официальное учебное пособие. Работа над ней была чрезвычайна трудоемкой. Сегодня трудно себе представить подобную работу без помощи компьютера. Тысячи цитат, ссылки, комментарии. Без великолепной памяти обоих составителей, блестящей профессиональной эрудиции это было бы просто невозможно.
- А как произошел кульбит превращения в бабелеведа?
- По-моему, никакого кульбита не было. Пафос «лермонтовских» инвектив диссертации в адрес людей-теней драмы Салтыкова-Щедрина был пропитан отцовским лагерным опытом сопротивления сталинской обезличке, тому, что людей ломали, ставили на колени. Возвращение имени обожаемого еще с юности Бабеля в литературный оборот для отца было также, помимо литературоведческой задачи, проникнуто пафосом гражданственности и общественной ответственности. Выход сборника бабелевской прозы с предисловием Ильи Эренбурга в 1957 году в нашем доме стал знаковым событием. Сразу после его выхода отец стал заниматься сбором материалов к творческой биографии Бабеля. В Харьков регулярно приезжал к семье Борис Слуцкий, друживший с отцом со времен литературной студии при Дворце пионеров. По одним воспоминаниям, отец обратился к нему с просьбой познакомить его с вдовой Бабеля А. Н. Пирожковой, по другим – Борис Слуцкий его «сманил» в бабелеведы, пообещав знакомство с Пирожковой.
Начались регулярные поездки в Москву, по 4-6 раз в год, для работы над бабелевским «сундучком» у А. Н. Пирожковой и в ЦГАЛИ. Параллельно с этим отец постоянно искал и находил людей из бабелевского круга. Благодаря сыну Бабеля от Т. Кашириной-Ивановой, художнику Михаилу Иванову, был найден и опознан киносценарий «Старая площадь, 4», опубликованный позже, в 1963 году, в журнале «Искусство кино», а затем черновик 1924-1925 годов рассказа «Закат», опубликованный в газете «Литературная Россия» в 1964 году. Рассказ, как показал Лившиц впоследствии в статье о драматургии Бабеля, явился предтечей драмы «Закат».
Бабелевский архив в нашем доме рос как на дрожжах. Ему были отданы почти десять лет титанического, подвижнического труда. Не забудем, что век ксерокопий еще не наступил, и отец, а затем и его помощники-студенты часами просиживали в библиотеках и архивах, переписывая от руки материалы, необходимые Лившицу для работы над бабелевским наследием. Хочу особо отметить, что в отцовском архиве после его смерти не осталось неопубликованных работ Бабеля. Ценность же его архива была в полноте: там были собраны ранние и забытые публикации писателя, такие, как, например, цикл очерков, написанных в первые послереволюционные годы для кавказской газеты «Заря Востока», выступления писателя, киносценарии, критика о нем в периодической печати 20-30-х годов. Я помню, что отец составил летопись жизни Бабеля, куда иногда по месяцам, а иногда по неделям или даже дням были внесены собранные отовсюду по крупицам сведения о житейских и творческих событиях в жизни писателя. Эта работа была ему необходима для будущей монографии о Бабеле. Параллельно с напряженным поиском и сбором материалов Лившиц прилагал нечеловеческие усилия для того, чтобы пробить публикации Бабеля и статьи о нем.
1964 год можно назвать поворотным в биографии Льва Лившица как бабелеведа: помимо упомянутой публикации рассказа «Закат» в мае, в «Вопросах литературы» выходит его большая статья «К творческой биографии Исаака Бабеля». Исследование построено на скрупулезном сравнении текста «Конармии» с подлинным дневником Бабеля, который он вел во время Гражданской войны. В этой работе динамика становления художественного замысла и литературной формы «Конармии» на аналитическом уровне сопрягается с переменами в мировоззрении Бабеля. Прослеживаются языковые и литературные эквиваленты, выразившие эти перемены. Исследователь также делает важнейшее открытие для творческой эволюции Бабеля – восстанавливает подлинную временную последовательность двух циклов произведений: от «Одесских рассказов» к «Конармии».
А затем очень важная публикация забытых рассказов разных лет и писем к друзьям и литературным коллегам в журнале «Знамя» (1964, № 8). Доктор Стив Левин – современный исследователь творчества И. Бабеля – написал очень интересную и обстоятельную статью об этой публикации. Хочу обратить внимание, что отец, готовя подборку писем писателя, первым опубликовал на русском языке выдержки из переписки с семьей Бабеля, жившей в Бельгии и во Франции. Он первым обратился в эти годы к кругу еще живых бабелевских друзей. Параллельно стал убеждать их написать воспоминания о Бабеле. Среди них были Т. Тэсс, Т. Каширина, С. Бондарин и другие. Отец мечтал выпустить книгу воспоминаний о Бабеле, хотел охватить бабелевский круг как можно шире. И этот замысел тоже оборвался с его смертью.
- А чем, по-вашему, являлось для Льва Лившица его еврейство – избранностью или изгойством? Божьей нишей или тяжкой ношей?
- Я выскажусь очень осторожно, потому что отец никогда со мной на эту тему не говорил. Антисемитизм ненавидел яростно, никогда ему не уступал, не прятался, отстаивал еврейство, как часть своего человеческого достоинства и семейной традиции. Библия – и Ветхий завет, и Новый – была у нас в доме. Библию я читать пробовала, но было скучно, и я ему на это пожаловалась. Он предложил: «А ты прочитай пока только Книгу Екклесиаста». Он же посоветовал мне прочитать «Испанскую балладу» Фейхтвангера. Часто повторял любимую фразу: «Если я не за себя, то кто за меня, но если я только для себя – зачем я?» Мне кажется, он видел это как часть всемирной, общечеловеческой культуры. И потому «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор» Солженицына в «Новом мире» тоже воспринимались как нечто имеющее кровное к нам отношение. Таковы были шестидесятники.
И все же для него лично, убежденного атеиста, «божеством и вдохновением» была русская литература. Не сомневаюсь, что и Бабеля он воспринимал как очень особенного, но русского, а не русско-еврейского писателя. И в работе со студентами главным было их «одухотворить», «посвятить» в русскую литературу. И здесь не имело никакого значения, евреи они или русские.
С Булатом Окуджава
Литературная и театральная молодежь города наслаждалась вечерами поэзии, которые организовывал в Центральном лектории отец. Благодаря ему в Харькове побывали не один раз Евтушенко, Левитанский, Самойлов… Об этом, кстати, пишет Дм. Быков в «Булате Окуджаве». Там же, в харьковском лектории, он организовал первое в стране публичное выступление Окуджавы с песнями. А началось это так. Из одной из московских поездок он вернулся с огромными бобинами, на которых были записаны песни Булата Окуджавы. К нему отец проникся любовью страстной, безоговорочной и мгновенной. Тогда – в 1959-60 годах – Окуджава был мало кому известен, и отец стал его яростным пропагандистом. Одной из черт, дорогих и близких отцу в Окуджаве и его поэзии, я не сомневаюсь, был такой естественный и органичный интернационализм Булата Шалвовича, если хотите, универсализм. Родиной для них был Советский Союз, а народом – все люди, его населявшие. Окуджава – это была его душевная отрада, особая награда. Как будто Окуджава говорил своими песнями все, что хотел бы выразить отец. Было в этом что-то глубоко личное. И Окуджава отвечал ему чем-то подобным. Есть фотографии Окуджавы с отцом, подписанные Окуджавой так: «Моему первооткрывателю. Ванька Морозов». На другой: «А он просил огня, огня, забыв, что он бумажный». А еще ниже: «Лева, я люблю тебя, будь бдителен». Это Окуджава как бы просил отца не быть таким взрывным, бескомпромиссным, не видеть мир только черным-белым.
- Скажите, а как отец ушел из жизни?
- Мгновенно, в один вечер. Точный диагноз неизвестен, но считается, что тромб. Закупорка вен, тромбофлебит, мучил его все последнее, «моцартианское» десятилетие. Моего отца я бы назвала Генрихом Гейне времен сталинизма и оттепели: ироничный, саркастичный, с глубоко затаенной внутренней трагедией.
- Ежегодно в Харькове в конце зимы проходят Международные чтения молодых ученых им. Л. Я. Лившица. Кто их организаторы, участники, вообще как это выглядит?
- В этом году Чтения прошли в 18-й раз. «18» по гематрии символизирует жизнь. Чтения оказались удивительно жизнестойкими, чего никто не предполагал, конечно, в 1996 году, когда они были основаны Милявским. Но по порядку. В 1992 году Борис, как большая часть советской русскоязычной элиты Таджикистана, вынужден был бежать и вернулся в Харьков. Стал преподавать русскую литературу в своей альма-матер, тем временем из пединститута превратившейся в Харьковский национальный педагогический университет им. Г. И. Сковороды. В 1995-м – в тридцатилетнюю годовщину смерти отца – он решил организовать вечер памяти Левы, о котором помнил всегда. С этой минуты он стал архитектором возвращения Льва Лившица, его личности и научного наследия в литературный оборот. В снежные заносы, в плохо освещенном городе с перебоями в электроснабжении на вечер памяти в Доме актера думали, что от силы наберется человек 20-30, а их собралось более ста. Прежний Харьков, переживший эмиграции и перестройку, был жив! Пришли писатели, театроведы, бывшие соученики и дипломники. Случайно заглянули молодые актеры и остались до конца. Люди как будто изголодались по памяти. И вот на невероятной волне и подъеме этой благодарной памяти не только о Леве, но о времени и поколении Милявский устанавливает связь с нами, с моим братом и со мной, и предлагает создать фонд Лившица для издания книги воспоминаний о нем, книги избранных работ и проведения ежегодных Чтений молодых ученых в возрасте до 44 лет. Первое и второе издания воспоминаний тиражом по сто экземпляров каждое вышли в Харькове в 1996 и 1997 годах. С 1996-го Чтения молодых ученых начинают проводиться ежегодно. В 1999-м в Иерусалиме, в издательстве «Филобиблон», вышел сборник избранных работ Л. Лившица «Вопреки времени». Корпус текстов и иллюстраций к статьям для книги был прислан Милявским из Харькова, а уже в Иерусалиме я уточнила многие примечания, добавила семейную фотолетопись, библиографию публикаций, не вошедших в сборник, выбрала самые яркие отрывки из воспоминаний. Получилась настоящая книга-памятник. Приведу мнение о ней литературоведа-слависта Еврейского университета доктора Валентины Брио:
«Выход книги, посвященной научному наследию и биографии Льва Лившица (1920–1965), замечательного литературоведа и критика, не только свидетельство любви его близких и друзей, но и важное общественное деяние. Все разнообразные материалы книги (заслуга в этом составителей Б. Милявского и Т. Лившиц-Азаз) - критика, публицистика, воспоминания и запечатленные в фотоснимках живые мгновения биографии, библиография работ – дают творческий и интеллектуальный портрет Льва Лившица во всем сложном сплетении его судьбы и со своим временем, и с будущим, тем самым восстанавливая целый исторический пласт».
После выхода книги Милявский с женой по состоянию здоровья и семейным обстоятельствам решили переехать в Израиль. С 2000 года Чтениями руководит Елена Анатольевна Андрущенко. Тогда еще Алена, молодой кандидат филологических наук, ученица Леонида Генриховича Фризмана. Сегодня – профессор, заведующая кафедрой русской и зарубежной литературы, проректор университета по науке, крупнейший специалист по Мережковскому, автор книг и комментариев к академическим переизданиям его трудов. Без ее огромного и преданного труда невозможно представить себе сегодняшнее мощное «дерево» чтений, выросшее из маленького росточка. Она обладает незаурядными организаторскими способностями, женским и человеческим обаянием, что привлекает и удерживает людей. Бесценна помощь моего брата Якова Лившица, которому было всего восемь лет, когда ушел отец, но он целиком втянут в этот круг, чувствует пульс Чтений, их будущее русло.
В этом году семья Чтений понесла тяжелую утрату: безвременно ушел из жизни талантливый театровед, философ и теоретик театра анимации Евгений Теодорович Русабров. Русабров по характеру и темпераменту – профессиональному, педагогическому и общественному – удивительно напоминал мне отца. Участник Чтений с 1996 года, он основал театральную традицию Чтений: в рамках ежегодной конференции участники обязательно посещают экспериментальные спектакли и обсуждают их с режиссером и актерами. Он подарил нам двух подлинных носителей памяти и духа Чтений, молодых талантливых театроведов – Юлию Коваленко и Марию Прево, продолжающих традиции своего учителя.
Чтения гордятся постоянным участием в них профессора И. П. Зайцевой, эссеиста и филолога, посвятившей несколько принципиально важных, новаторских исследований языку произведений Льва Лившица - критика и литературоведа. Еще один почетный участник наших Чтений – литературовед и эссеист В. В. Юхт, широко известный статьями о поэтике Бродского, Лосева, Чичибабина. Среди участников Чтений М. В. Орлова – видный специалист отдела Серебряного века в Литературном музее Москвы. И еще многие. В этом году в Чтениях участвовали около 130 человек. За годы Чтений среди их постоянных участников появилось более 60 кандидатов наук и 7 докторов, начинавших как студенты и аспиранты. Трижды вышли сборники самых лучших докладов… Всего не перечислить. В 2010 году у Чтений появился собственный сайт www.levlivshits.org , и там всегда есть посетители.
- А кто создал этот сайт, кто его ведет?
- Создание структуры сайта и размещение всех материалов о Л. Я. Лившице мне довелось взять на себя. Ежегодные материалы Чтений присылаются для размещения из Харькова. Цель сайта – помочь участникам Чтений найти не только нужные для работы материалы, но и друг друга. Чувствовать себя некоей общностью.
Б.Л. Милявский из Израиля до последнего дня пристально следил за работой Чтений. Его уход из жизни 28 февраля нынешнего года, в день кончины отца и в день 18-х Чтений, мне иногда кажется тоже частью его «архитектурного» замысла. И то, что его привезли на похороны в Харьков, когда я была там и смогла проводить его в последний путь, – это тоже мистика, удивительная драматургия судьбы.
У В. В. Юхта есть эссе «Харьков как форма духовной жизни». Если после всего того, что промчалось над этой страной, есть молодое поколение харьковских театроведов, которым интересно собирать и изучать произведения театральной критики Харькова 40-х годов, – это уже эффект Лившица - Русаброва. Если есть удивительная Андрущенко, для которой Чтения стали важным делом как для нее самой, так и для ее кафедры, ее университета, – это эффект самовозобновляющейся цепочки харьковского культурного гнезда.
Мой отец не был ни известным писателем или поэтом, ни знаменитым композитором или актером. Яркий исследователь-литературовед, критик, гражданский и общественный деятель, живший и творивший вопреки времени, из поколения «лейтенантов», кто «в 41-м шли в солдаты и в гуманисты в 45-м», Лев Лившиц продолжает притягивать молодых ученых, за которыми приходят их ученики, то есть научные внуки… Иногда это кажется мистикой, но мистики нет: он просто стал героем культуры нового времени.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #5(164) май 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=164
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer5/Judson1.php
