Маяковский в коричневых и белых пятнах. Птицы садятся и гадят. Метят разводами вместо цветов. Цветов мало – две гвоздики, увядшие, высохшие. Краска на памятнике растрескалась, облупилась. Солнцу космическому плевать на солнце поэтическое. Хочется защитить, спасти поэта – возложить цветы. Большой памятник, массивный. «От студентов Украины» – значится на табличке, чуть ниже памятника. Студенты Украины – ребята щедрые.
Одинокий Маяковский в пятнах. Одинокий я в слезах. В парке, напротив дороги; машины несутся, педаль до упора, хлоп-хлоп угарными газами.
Смотрю на памятник, вспоминаю её. Ушла, швырнула тарелкой в лицо, метко, как чемпион по игре в дартс. И ведь нашла слова, матерные, обидные, словно репетировала заранее. Хватал за руку, умолял остаться, – выглядел, как говорят в Украине, «жалюгідно» – но в пустоту, в оскорбления. Растрепала страницы истории, а потом ушла, словно и не было ничего.
Вымаранных пять лет. Ненавидеть хочется. И преклоняться. Потому что была она, та самая. Искали, наверное, все, а мы нашли. Рассмотрели, выкристаллизовали. А потом растратили, забыли.
Теперь сложно найти вновь. Заплывает глаз, наползает гематома. После ругани – бутылка водки; и ведь закуска хорошая: сельдь по-болгарски, хлеб бородинский, огурцы малосольные, но всё равно опьянел. А тут подошли трое: молодые, наглые. Швырнули в кусты пустые бутылки. Сделал замечание, чтобы не мусорили. И так горы мусора – на земле, в отношениях. Мы вот не выгребли, не смогли. Любовь не спасти, но планету спасти можно. Потому и влез, кинул своё «против». Не поняли, не оценили. Их трое, а я один.
Гематома, Маяковский, воспоминания, звонки. Без ответа звонки. Почему не берёшь? Пять лет ведь. Не один, не два, не три (сколько там живёт любовь по Бегбедеру?), не четыре – пять.
Водка безвкусная, как нынешняя колбаса. На рифлёной бутылке – красная этикетка, на ней – надпись «Классическая». Не врите, суки, не лгите, классика она не такая; не врите – и без того слишком много лжи. От неё, да, от неё все беды. Я врал, ты врала, мы врали.
А ведь обещали. Родителям, детям, батюшке. Помнишь батюшку? Того, что с жиденькой бородёнкой. Того, что подошёл ко мне на исповеди и сказал: «Вы уверены?» Удивился: не ожидал такого от батюшки. Но тебе ничего сказал. Потому что в тебе был уверен.
Венец, рушник, клятвы. Батюшка сказал: «Обойдите алтарь три раза». Я сказал: «В шапках?» А он смутился: «В венцах».
Кто знал, что будет дальше? Маяковский, наверное, тоже страдал. И теперь – как памятник – страдает. Только от разного г… Вышел бы кто, возложил бы цветы к памятнику поэту. Достоин ведь. Со школы помним.
Вот остановились. Длинный, белый, роскошный – лимузин. Из него – люди. Сначала толстый мужик с видеокамерой, объективом в Маяковского. Снимай, снимай, потому что и его забудут. За толстяком – молодёжь. Невеста в белом платье с длинным шлейфом. Шлейф несёт девушка в бежевом. У её платья – глубокое декольте, у девушки – огромная грудь; отодвинь лоскуток и целуй. Вся эта тусовка в духе каких-нибудь «In the VIP»: полуголые, энергичные, возбуждённые, молодые. И ни одного взрослого. Вместо них – фото-, видеокамеры. Всё на плёнку, всё на показ.
Подружки в коротких платьях – готовые. Парни с напомаженными волосами – готовятся. Невеста – почти девочка. Жених – ещё мальчик. Я и сам – повзрослевший ребёнок. Неважно, когда потеряли девственность – по-прежнему дети. Даже когда подкуривают; у мальчиков – толстые сигары, у девочек – тонкие сигареты. Даже когда общаются; девочки матерятся больше мальчиков. Даже когда пьют; мальчики поливают шампанским девочек и слизывают его с загоревших, слишком загоревших, тел.
Для чего вам это? Поступки, слова – всё тлен. Не я сказал – мудрый сказал. А другой, перевирая Библию, завещал: «Плодите, коровы, ибо жизнь скоротечна». Но это не вам.
Вы щупаете, целуете, лижете. Свидетельница, похожая на Сашу Грей. Подружки, напоминающие Елену Беркову. Вам никто не сказал, что свадьба – это чистота, преданность, вера? Напомнить? Ведь засмеёте. Потому что слова – атавизм, я – атавизм.
Вот и моя жена так говорила. Потому что не хочу денег. Потому что презираю успех. Потому что хочу любить, а не трахаться. Потому что мужики решают, а я не решаю. Застыл в прошлом. Умер, ещё не родившись. И она сказала – «фииииии».
Для чего вы здесь, снимающиеся на фоне восстановленной церкви? Сияет золотыми куполами, пронзает небо крестами. И в ней – какой же я атавизм, Господи – Христос. Тот Самый, Который завещал любить, Который стал вам не нужным.
Он и мне не нужен. Потому что иначе не упрёкал бы её, не оскорблял; ведь клялся ей так же, как и она мне. Да, злое, глупое, бессмысленное, пустяковое, но почему сам думал, что был лучше?
Впрочем, ребята, молодые, счастливые, не забивайте Христом голову – расслабьтесь; лучше – груди напоказ, привет MTV. Так и моя жена требовала, а я сопротивлялся. Дурак, не от мира сего.
А ты не дурак, жених, раз так похотливо смотришь на подружку невесты в коротком, подчёркивающем задницу платье. Это я глупый, потому что задаю вопросы, на которые не получить ответа; юродивый. А ты умный.
– Почему ты здесь, почему с ним, для чего?
Это мой вопрос невесте. Выхарканный кровью вопрос. Спрашиваю зло, остервенело, ведь и задушить могу. Молчишь, смотришь испуганно, как на сумасшедшего. Ждёшь, когда оттащат.
Оттаскивают. Ну почему молчишь? Хватаю за шлейф – пусть рвётся; плюю опросами – пусть бьют.
– Это не любовь, это ни к чему!
Дурак, идеалист, романтик. Похожий на религиозных фанатиков, стоящих в метро. Похожий на сумасшедших, лежащих в больницах. Разве это имеет значение, когда девочки хохочут, а мальчики превращают череп в крошку?
Играет в мобильном – как звук горна во время боя – романтичная мелодия. Её мелодия. На неё поставленная. Надо, очень надо ответить. Только сначала вырваться из частокола ног, которые мнут, топчут, будто виноград для вина.
Несколько тычков в ответ. И частокол разваливается, ноги – уже не колья, а спички. Вскакиваю на ноги, бью жениха в лицо, коротко, без замаха. Невеста вскрикивает. Жених зажимает нос рукой, по ладони течёт кровь.
Теперь надо бежать с этой свадьбы. Прощай, Маяковский. Прощайте, люди.
Мобильный ещё звонит, на ходу отвечаю. Слышу её голос, измотанный, грустный. Главное сейчас – терпение. Ответить, понять, выслушать. Потом говорить, обещать, клясться, вновь тщетно пытаясь строить царство Божие на земле.
