***
Давленье пасмурного утра,
топтанье около нуля,
и шёпот тихий: «Здесь я, тут я» –
Как след иллюзий февраля.
Роятся мысли. Сон – изгнанник,
исчез быстрее, чем туман.
Резной остывший подстаканник
зажал в объятиях стакан.
Размыто светлое пятно.
К окну прижался подоконник.
И мне давно не всё равно,
о ком грустит душа и стонет.
ДЕПРЕССИЯ
Депрессия – агрессия. Вновь отбиваюсь я.
И движется процессия листков календаря.
Вот день, когда мне холодно, вот день когда – тепло,
вот день темнее серых туч, вот день когда – светло.
Костяшки дней сбиваются в недели и года.
Шестой десяток разменял, а с виду – ерунда.
Вот день, когда мне тяжело, вот день – когда легко,
вот день, когда со мною ты, вот день – ты далеко.
Мелькают пучецифрые следы событий, дат,
построенные временем, как батальон солдат.
Вот день, когда любила ты, вот день когда – ушла,
вот только нет в помине дня, когда бы боль прошла.
На палубе прошедших дней качаюсь на волне.
И добрых слов моих друзей достаточно вполне.
Вот только дни желанных рук я не могу найти,
надежда легкая, как пух, томится на груди.
***
Недремлющих окон глазницы
свой отблеск бросают на снег.
Нахохлились жёлтые птицы,
тревожа мой тёплый ночлег.
Они на снегу недвижимы,
замёрзли, а может быть, спят.
Ах, зимы, вы неотразимы,
о чём ваши ветры скулят?
В волненье давлю подоконник,
желая тем птицам взлететь.
И стынут, и стынут ладони,
и колокол пробует медь.
В обрывках небесных ватинов
не вижу мерцания звёзд.
Грущу, понимая, причина –
преддверие мартовских грёз.
Недремлющих окон глазницы –
подруги бессонниц моих.
Дрожащие ветви-ресницы,
как образ, как призрак, как штрих…
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ ОСЕНИ
Остановилось время
в пропасть летящим пульсом.
Сон – отражённое бремя,
лезвием сердца коснулся.
Спину свинцом догнавши,
день прокричал вчерашний,
по-совьи, протяжно и глухо:
«Мама, мне очень страшно!»
Обрывки чужой речи.
Лязги кровавой сечи.
Давят петлёю горло,
каменной глыбой – плечи.
Рубцы зарастают травою,
стоны земли всё глуше.
Но только ко рвам, к оврагам
опять возвращаются души.
Не ведают души покоя.
Бессонницы хороводы.
В небесные своды
впечатаны прерванных судеб коды.
И шепчут, и шепчут души,
взрывая сны наши:
– Мы ваши, мы ваши,
мы ваши…
Холодом веет гранитным,
слышится чьё-то дыханье.
Годы секундами стали,
точками – расстоянья.
Белые, чёрные птицы.
Скорбно смотрящие лица.
Тысячи тысяч ладоней…
Где твоя, Боже, десница?
Я провожу рукою,
пальцем касаясь букв.
Имя, фамилия, дата –
преобразуются в звуки.
Звуки похожи на стоны,
переходящие в звоны.
Над уходящей колонной –
жёлтые грустные кроны.
Сердце колотится жутко.
Солёный привкус печали.
Разве для этого жили?
Разве об этом мечтали?
Тихо. Забрезжило утро.
Только в просветах меж сосен
жёлтые звезды Давида
падают в вечную осень…
***
Негативом прошедшего дня
стали ночь и её тишина.
И от сна ни пятна, ни следа,
и оконные стёкла – слюда.
А за хрупкою этой слюдой
грустный клён с неопавшей листвой.
Бездыханна, безветренна ночь.
Мне бы мысли в муку истолочь…
Только что из неё испечь?
Слог рифмованный, звонкую речь?
Или все эти глупости в печь.
Сжечь…
