В разговоре принимают участие киевские поэты
Татьяна Аинова (далее Т. А.) и Владимир Гутковский (далее В. Г.).
В. Г.: Таня! Мы с тобой знаем Ольгу Самолевскую достаточно давно и хорошо. В большей мере как чрезвычайно интересного кинорежиссёра, но и как поэта тоже. Относимся к ней с симпатией, которую она, безусловно, заслуживает. Поэтому наше обсуждение её новой (первой) книги стихов будет, я думаю, неизбежно доброжелательным и вместе с тем беспристрастно объективным. Репутация обязывает. Наша. Начнём?
Т. А.: Прежде всего, хочу сказать, что О. С. пишет относительно немного и не всё из написанного публикует. Высказывается только тогда, когда это необходимо. Её поэтические средства органичны, как правило, неброски, но выразительны. Внимание акцентируется не на словах, а на том, что они выражают.
В. Г.: В этом смысле показательно, что свои стихи Ольга свела в свою первую книгу в возрасте зрелости и расцвета. А для серьёзного поэта это, скорее, плюс, чем минус (аналогии общеизвестны). Это стихи не первого юного порыва, а периода, когда накопленный весомый творческий багаж (причём в разных сферах) позволяет достичь ответственного осмысления жизни и поэзии.
Т. А.: Любая книга начинается с названия. Название Ольгиной книги «Времена» на первый взгляд может показаться если не банальным, то, по крайней мере, чересчур обобщённым. В нём нет ни экзотики, ни эпатажа, ни завлекательной игры слов. Но в данном случае оно с безупречной точностью отражает основные доминанты книги: динамику и глобальность. Без динамики режиссёрское мышление вообще невозможно, а глобальность – это уже индивидуальная особенность мышления О.С.
В. Г.: Спорить не стану, но это как поглядеть. Такие характеристики как «динамика и глобальность», на мой взгляд, выглядят «чересчур обобщенными». Как по мне, определение «эмоциональное осмысление» ничуть не хуже характеризует особенности поэтического мышления О. С.
А насчёт названия, вполне возможно, что в нём и присутствует всё, что ты в нём углядела.
Первый раздел «ВРЕМЕНА ХХ»
Т. А.: Название многозначно: помимо римских цифр, здесь и не познанные в полной мере времена «икс», и перечёркивание крест-накрест, и заколоченные окна, и пересекающиеся рельсы… Эту многозначность очень удачно раскрывают иллюстрации (кадры из фильмов) на первой странице раздела.
В. Г.: Я тоже хотел бы сказать несколько слов об оформлении книги. Оно, конечно, не отличается особой броскостью, но подобный подход в данном случае был бы и не уместен. А те скромные возможности, которыми обладали издатели книги, реализованы при её оформлении и тактично, и максимально выразительно. Иллюстрации же, о которых ты говоришь, напоминают мне именно ту игру в «крестики-нолики», которую ХХ век вёл со своими рядовыми героями. Свидетельствую как современник того времени. Игры, казалось бы, с предрешённым исходом. Но, как показывает эта книга, далеко не всегда.
Т. А.: В стихах первого раздела преобладает трагизм («Бабий яр», «Свидание с землёй», «Пепел», «Театр военных действий», «Час Чернобыля», «Чеченский призыв» и др.). На темы общих трагедий уже так много написано, что сложно не впасть в банальность, особенно автору, не бывшему непосредственным участником большинства из них. Но Ольге это удаётся. Вот, казалось бы, предельно обобщённая цитата: «…Земля до краёв переполнена / молодыми забытыми лицами». Она мгновенно врезается в память, потому что так может сказать только любящий человек!
В. Г.: Я бы ещё обратил внимание читателей на такие тексты как «Поколение», «Полёт» и целый ряд других.
Т. А.: Но в этом же разделе немало сарказма и даже сатиры («Люди любят культ», «Чиновничий лес» и др.).
В. Г.: У Ольги вообще зоркий взгляд и чуткое сердце. А поводы и причины для сатирического отображения самое себя действительность последних десятилетий прошлого века предоставляла буквально на каждом шагу. Потому и появлялись такие стихи как «Я устала от ваших уставов…», «Расслоилась речь невыносимо…», «Свобода нас не выбирает …» и другие.
Т. А.: Многие стихи раздела написаны ещё в советское время, но поражают свободным, несоветским взглядом на совковую реальность.
В. Г.: Здесь и опыт режиссёра, которому в своём творчестве приходилось пробиваться через уже полностью окостеневшие догмы того времени, и ощущения обычного человека, задыхавшегося в той удушливой атмосфере.
Т. А.: В целом первый раздел более публицистичен, чем два других. Но местами и здесь в полную мощь проявляется художник (примеры – «Собор, ХХ век», «Хаки»).
В. Г.: Я бы уточнил – в полную свою мощь. А приведённые примеры легко можно и умножить.
Второй раздел «ВРЕМЕНА ГОДА»
Т. А.: По настроению второй раздел – самый светлый и гармоничный из трёх. От первого он заметно отличается даже по стилю, манере письма. Эти стихи красочнее, и в то же время мягче, лиричнее. Довольно очевидно, что с социумом у автора конфликт, а с природой – гармония. Причём не только с ясным днём, с весенне-летним цветением, но и с зимой, даже с зимней ночью, когда, казалось бы, живому существу и выжить трудно, не забившись в свою нору. А Ольгиной лирической героине зима как будто придает особые духовные силы:
Ночной лохматый снег –
наивный, поздний –
куда бы вы ни шли –
летит в лицо,
как будто знает,
как вам жить непросто,
как вы уже не полетите к звёздам –
летит на вас, как мириады звезд.
И вдруг –
легко!
И сами вы
летите!
В этом разделе каждый текст как отдельный фильм. Это именно фильмы, а не видеоклипы, потому что не мозаичны, а цельны.
В. Г.: В них поэт-режиссёр настраивает свою операторскую камеру на самый крупный план, когда каждый отдельный сюжет (и он же законченное стихотворение) в финале раскрывается перед зрителем-читателем до конца и безо всяких недоговоренностей. И с полной поэтической выразительностью:
…Остатки тающего снега,
как очертанья континентов…
Т. А.: Причём иногда фильмы получаются музыкальными. Как, например, стихотворение «Всадник»:
Снова прилетел в наш садик
этот ливень – чудо-всадник.
Сумасшедше-бесконечно
Надо мной хохочет гром.
Прогибаются под ветромрастревоженные вербы,
задувает ветер свечку,
громко хлопая окном…
Там дальше возникает любовная линия, и всё это озвучено, полифонично.
В. Г.: А иногда эти стихи-фильмы щедро живописны и пышно изобразительны:
Восторгом слепящего сада
сияет кипенье усадеб…
…Сменяется буйство сирени
усталой ржавеющей пеной…
Третий раздел «ВРЕМЕНА ЛЮБВИ»
Т. А.: Весь в целом он смотрится как фильм, но не экшн, скорее арт-хаус. Первый же кадр потрясает – чудом узнавания:
Подступает вдруг
отрешенный миг –
то восход Лица
над равниной лиц,
льётся тайный свет
из прапамяти,
устремлён во взор
узнаванья звон –
точно весть о том,
непережитом…
…Чудо – нипочём?
Повести плечом,
отвести глаза,
слова не сказав?
Заскользить по дням?..
Свету отсвет дан…
…Отвести глаза –
как беду –
нельзя…
В фильме просматриваются минимум два мужских персонажа. Но они не конкурируют между собой, не сталкиваются в одном эпизоде-стихотворении – каждый из них по-своему воплощает некий реальный, и потому несовершенный вариант того самого идеального образа «из прапамяти». А героиня-женщина одна. Мы смотрим фильм её глазами, но при этом её мы видим, ощущаем и понимаем отчетливее, чем мужчин. У неё нет соперниц-женщин – вероятно, потому, что она не вписывается в стереотипные представления об участницах любовных историй: в ней нет ни наивной восторженности, ни победоносной стервозности, и меньше всего она похожа на вечную жертву, вся жизнь которой зависит от милости или немилости мужчины. Потому что любовь для неё – не просто чувство и тем более не объект житейских манипуляций, а некая высшая одушевляющая сила.
В. Г.: Насчёт количества персонажей тебе виднее. В каждом отдельном стихотворении их, безусловно, два. До двух я считать ещё умею. А вот в разделе целиком я бы не рискнул подсчитывать их количество. Да и зачем, когда есть такие строки:
…Один крылатый жест, крылатый миг,
и губ губительная глубина,
и – взрыв,
и – смерч,
и – пламя,
и – волна,
и рушится, и воскресает мир…
О, Господи, смертельная игра…
…Уже слабеет напряженье тел,
уже разъять объятия пора,
разводит настигающий нас день…
Глядят на нас бесплотные тела
тех, кого канувшая жизнь свела…
Верни меня,
влеки меня,
зови…
Мы – памятник погибшим от любви.
А вот со следующим утверждением я соглашусь безоговорочно. И мне этот раздел показался самым художественно эмоциональным и совершенным и понравился более всего.
И в заключение
Т. А.: Если говорить в целом о высших поэтических достижениях книги – гениальное стихотворение «Тело летело»!
Тело летело, влекло, трепетало,
ластилось нежилось, грелось, цвело,
раны душевные тело латало
и умножало.
И снова звало.
Храм, и сезам, и альков, и арена –тело для духа – и плач, и палач …
Как вдохновенья, ждёт тело паренья.
Тело лелея, скрываю свой плач –плач по телам, что сплетались и пели,
плач по телам, что с корнями сплелись –
в вечной земле растворились, как пена …
Плачь по телам,
А о душах – молись!
И точнейший критерий, найденный поэтом: «…раз помнится – значит, вечное».
В. Г.: Я оценку этого стихотворения, как гениального, считаю преувеличенной. А вот афористичность его финала «Плачь по телам, / А о душах – молись!» не могу не отметить. И что можно сказать о книге в целом. Это достойная книга настоящего поэта. Поэта, у которого (хочется верить) впереди ещё многие свершения. Чего и желаем!
