В июле 2013 года московскому поэту Илье Тюрину исполнилось бы тридцать три года. Не круглая дата, но очень значительная — возраст Христа. Здесь каждый человек остановится, задумается над тем, кто он есть на Земле, что успел, что смог сделать... Илье не суждено было дожить до этих недетских вопросов, но алгоритм его осуществлённого бытия оказался столь чёток и предопределён, что отвечать на них ему пришлось в шестнадцать с небольшим лет. При этом никаких скидок на возраст не делалось, о чём свидетельствуют сами стихи: их написал сложившийся поэт, с незаёмными чувствами и целостным мировоззрением. И как любой поэт, движимый в стихосложении не амбициями и модой, а желанием постичь свой жизненный путь, Илья не мог не состоять в творческом «диалоге» со Всевышним: при этом не только уповать на Его силу, но даже и спорить с Ним... Ниже представлена подборка стихотворений Ильи, наиболее полно отражающая его духовное движение и развитие.
Набросок
Мы забываем названия, звания избранных,
Мы называем забвение Божией волею.
Бог триедино царит над углами да избами.
Воля, не жалуя Бога, роднится с неволею.
Болью в неволе, в углах — и, соседствуя, стало быть,
С Чистою силою, что дополняет Нечистую,
Корчатся строки в агонии почерка — старою,
Новою, среднею, вечною, этою истиной.
Истина есть: за углом, вон, видали в полтретьего.
Истины нет. Но недавно была, исповедалась —
С рифмою, всё как положено: снова, как медиум,
Некто заносит подлунную письменность в ведомость.
В видимость. Тень от смычка посредине безмолвия —
Взрыв, меж зрачком и листом порождающий трещину
В виде строки,— называется Божией волею.
Сном называется. Чудом. Как правило — вечностью.
Вечность граничит по берегу строк со Вселенною.
Карта им — сгусток извилин, зажатых в руке...
Как не признать, что и мир, полный тьмой и Селеною,
Движется к точке.
К финалу строки.
К точке.
К
.
30.03.1996
Моему имени
Репетируя Дух, Сын с Отцом оставляют меня одного,
Как забытую реплику — наедине с одураченным ухом.
И уже не вопрос означает спина, принимая автограф его,
А скорей — запасную тропу, чтоб надёжнее скрыться от звука.
От любого. Теперь и ему здесь — какое житьё?
Разве лишь обнаружить себя, наполняясь до горла на тризне.
Что и есть окончанье, виньетка: ответ забирает своё,
И орхестра, познав одиночество, за ночь становится жизнью.
Только некому жить. И осталось глядеться извне
В ниспадающий двор, где листву, точно пальцами Листа,
Подбирает июль. Да маячит в случайном окне
Удивлённый Господь, четвертованный за триединство.
2.07.1996
Ной
Одиночества нет. Лишь сознание смерти других
Или собственной — что для вас одинаково плоско.
Только Бог и остался, оставленный мозгом,— как штрих
Для себя: чтоб не крикнуть про землю на этой полоске.
Память знает о времени то, что не видит в окне,
Но успела прочесть между «здравствуй» и брошенной трубкой.
«После нас — хоть потоп», как заметили те, что на дне.
Как заметит душа, возвращаясь обратно голубкой.
25.08.1996
Нагорная проповедь
Но кто ударит тебя в правую щёку твою,
обрати к нему и другую; и кто захочет судиться
с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему
и верхнюю одежду; и кто принудит тебя
идти одно с ним поприще, иди с ним два.
Евангелие от Матфея. 5:39–41
Спаситель не знает ни имени, ни села,
А значит — не может судить, и твоя взяла.
Лицо, и одежда, и ступни при всех пяти —
Достойны руки принуждающего идти,
Судящегося и бьющего: он не тать,
Поскольку берёт только то, что ты рад отдать,—
Не больше. Но если от Бога бежать — беги
От поприщ, одежды и левой своей щеки.
30.10.1996
Путешественник
Дощатый пол с губительною свечкой
Лишь только и могли тебя зачать.
Кому иначе эту бесконечность
Восьмёркою колёс обозначать,
И слышать, вопреки неповторимым
Законам, утром плеск воды к бритью,
Да Троицу считать неоспоримой,
У жизни обучаясь не житью,
А цифрам,— словно маленькие деньги,
От скуки кем-то пущенные в рост,—
Уже привыкнув к лишнему оттенку
На наволочке найденных волос.
1.11.1996
Екклесиаст
Я лежу на диване. Передо мной
Стол, покрытый бумажною белизной
В декабре. Но единственная белизна
За окном — это цвет моего окна.
За окном — декабрь. А за ним — январь.
Птицы движутся, время стоит. Календарь
Разминулся со снегом, застрял в пути.
Или некуда больше ему идти.
Изо рта навсегда вылетает речь,
И покой наш уже ни к чему стеречь.
Сняв халат, удаляются от одра,
Охладевшим надеясь найти с утра.
Снега нет. Нам нельзя потерять тепло:
Мы испортимся. Будто бы бьёт в стекло
Постоялец — и видит еду, ночлег.
Мы не можем открыть, нам не нужен снег.
Мы уверены: это стучится он,
Не оставив следа от голов и крон,
Всё, помимо себя, заменив собой —
Как умели лишь мы, и никто другой.
Мы в снегу. Если Бог попадёт в метель —
Философия сгинет. И как постель
Будет выглядеть рай (или ад — как знать,
Коли смерть занесло и не нам умирать).
После снега уже не мозги его
Объяснят: что есть серое вещество,
Как не сам он? Под силу понять ежу.
Снега нет. Небо счастливо. Я лежу.
6.12.1996
* * *
Примитивный пейзаж
В половину листа,
За который не дашь
Ни окна, ни холста;
Безопасная даль
В половину руки,
Но рука и печаль —
Как они далеки!
Если выйти за дверь
И направо взглянуть,
То напрасно теперь
Открывается путь:
Половина зимы,
И дороги бледны,
И оттудова мы
На ладони видны.
Потому что и там,
И, как правило, здесь —
Мы не в тягость богам.
Ибо мы-то и есть
(Глядя издалека —
Чтоб достал карандаш)
Фонари и река,
Примитивный пейзаж,
От неблизких картин
Отстраняющий плоть:
Чем он дольше один,
Тем он больше Господь.
13.12.1996
* * *
Не вставай: я пришёл со стихами,
Это только для слуха и рук.
Не мелодия гибнет, стихая,—
Гибнем мы. Да пластиночный круг.
Потому что — поймёшь ли? — у смерти
Нет вопроса: «Куда попаду?»
Нет Земли: только Бог или черти,
Только рай или ад. Мы в аду.
То есть гибель — не администратор
И не распределяет ключи:
Все мертвы. Она лишь регулятор
Этой громкости. Хочешь — включи.
Поразительно, как мы охотно
Поворачиваем рычаги!
Между ними — и этот. Погода
Ухудшается. Снег. Помоги.
17.12.1996
Откровение
Для второго пришествия день
Не настал и, боюсь, не настанет,
Ибо если ума не достанет
У богов — то займут у людей
И отсрочат прибытие. Дом
Слишком стар, чтобы вынести гостя.
Дело вовсе не в старческой злости
И не в злости наследника — в том,
Что излишний, как только войдёт,
Будет смешан с другими в прихожей.
Стариковское зренье похоже
На обойный рисунок — и ждёт
Лишь момента, чтоб дёрнуть за шнур,
Выключающий люстру. Кто б ни был
Ты, сулящий убыток и прибыль,
Ты, отчаявшись, выйдешь, понур:
Не замечен, не узнан, не принят,
Не обласкан и Им не отринут,—
Ты уйдёшь. Этот путь на сей раз
Не отыщет евангельских фраз.
17.01.1997
Е. С.
Стих клубится над чашками в доме,
И когда я распластан на льду —
Он меня подзывает ладонью,
На которой я просо найду.
Если слух твой не знал изобилья —
Наблюдай через доски сама,
Как петушьи короткие крылья
Над привычкой парят без ума.
Нас Творец не учил диалогу,
Презирая двойное враньё.
Мы же видим из окон дорогу:
Дай нам Бог что-то знать про неё.
4.03.1997
Остановка
Как кружатся кварталы на Солянке,
Играя с небом в ножики церквей,
Так я пройду по видной миру планке —
Не двигаясь, не расставаясь с ней.
Дома летят, не делая ни шагу,
Попутчиком на согнутой спине.
И бег земли, куда я после лягу,
Не в силах гибель приближать ко мне.
Танцует глаз, перемещая камни,
Но голос Бога в том, что юркий глаз —
Не собственное тела колебанье,
А знак слеженья тех, кто видит нас.
Среди толпы Бог в самой тусклой маске,
Чтоб фору дать усилиям чужим:
Чей взор богаче на святые пляски?
Кто больше всех для взора недвижим?
30.04.1997
Рублёв
Мне чудится счастье, не данное мне,
Когда посторонним пятном на стене
Я вижу Богиню и сына её —
И тело теряю своё.
Мне кажутся знаки их временных бед
Навечно влитыми в мой собственный свет,
Как будто узла этих лиц тождество́
Дало мне моё Рождество.
Здесь два расстоянья меж них сочтены.
Одно — сокращённое взглядом жены,
Второе — Ему в складках мглы золотой
Открылось доступной чертой.
И воздух сгустился. И трещины дал
Трагических судеб единый овал,
И мимо две жизни прошли, и года —
Как им и хотелось тогда.
И слёзы встают за пропавшей стеной,
Минутой терпенья скопляясь за мной.
И в недрах земли, где минуты не жаль,
Со звоном сломалась деталь.
8.05.1997
* * *
Все знают, чем прекрасно заточенье
Для летней скуки праведной души.
Ей кажутся целебными движенья
Недель, и трав, и бабочек в глуши.
Но от Спасения нескромных взоров
Рассудку не укрыться в деревнях,
Среди печей и радужных узоров
Небытия на многолетних пнях.
Я отвлечён от городских трудов,
И сердца запоздалое усердье
Ночует в небе конченого дня.
Гляжу без зла. Минуй мой бедный кров.
И, словно мудрость или милосердье,
Яви Свой лик: не беспокой меня.
Коленцы, 8.07.1997
Деревня
О, как нетрудно было догадаться,
Что сил не хватит на земную рать,
И здесь урочной гибели дождаться,
И мир упрёками не волновать.
В простых предметах видится бессмертье,
И высший дух окутывает ум.
Как в сказках языку доступны черти —
Так зло забавно ходу сельских дум.
Здесь нет восторга — нет и примиренья.
Речь тянется по ветру наравне
С душой сожжённых листьев, и у зренья
Нет повода принять пейзаж вполне.
Здесь ясный свет; и трюки мирозданья
Приобретают прелесть на глазах.
В наличниках нет русского сознанья —
Как нет богов в прекрасных небесах.
Коленцы, 10.07.1997
Составление и публикация Ирины Медведевой, 2012
