Подкидыш во времени этом0

Однажды

Месяц смотрел в тишину переулка.
Чьи-то шаги — торопливо и гулко.
Мутным пятном — одинокий фонарь.
Кто-то споткнулся.— Попробуй ударь!

Кто-то был самый нетрезвый и смелый.
Кто-то руками взмахнул неумело.
Кто-то один встал напротив троих.
Били ногами, пока не затих.

Кто-то остался лежать в переулке —
не повезло на вечерней прогулке.
Кто-то чувствительный будет потом
мучиться долго больным животом.

* * *

Сыт-здоров, но извёлся до смерти
на полатях в родимой избе.
Выйду в поле высвистывать ветер
и заделье искать по себе.

Мать встревожится: «Дитятко, что ты?!»
«Что ты, дурень?!» — нахмурится брат,
ненадолго от вечной работы
отнимая внимательный взгляд.

Растворятся ворота резные.
Канет небо в колодезный сруб.
Помолясь на просторы степные,
засвищу через выбитый зуб.

Отзовутся поля-окоёмы.
Затрещат вековые дубы.
Разразятся вселенские громы
над коньком одинокой избы.

Перекрестится мать дорогая.
Злой зарницы блеснёт остриё.
И вздохнёт брат, труды прерывая:
«Наш-то дурень опять за своё...»

Рано

Слабое сердце — милость Господня,
чтобы наверно. Но не сегодня.
Срок отмеряю, знаю, недолгий,
но поперёк невеликия долги.
Есть мне кого журить и жалеть,
ради кого несть и терпеть.

* * *

Старый поэт областного значения —
скромный масштаб для маститого гения.
Всё же не спился и жив.
Не отвергая возможность спасения,
курит умеренней, а в воскресение
пиво берёт на разлив.

Не обучился надёжной профессии,
не наварился на хитрой концессии,
в партию власти не зван,
и оттого без особой депрессии
месяц от пенсии тянет до пенсии,
муз и чернил ветеран.

На виртуальных бомондах не чатится,
автором в толстых журналах не значится.
Всё-таки на юбилей
пред меценатами не заартачится —
выпустит новую книжечку. Значится,
мир не без добрых людей.

В библиотеке села отдалённого
глянет со стенда, ему посвящённого,
на юбиляра в упор
фото юнца, никому не знакомого,
злого, уверенного, одарённого:
— Выполнен ли договор?

Что же, случается: вечер свободен, а
горних миров органола настроена,
и свой бесхитростный стих,
слово за словом, стараясь, выводит он —
всё же читает вся малая родина,
не понимая других...

Парадокс

Мы говорим не то, что думаем,
творя отважно ложь искусную.
Но, говоря не то, что думаем,
мы думаем не то, что чувствуем.

Проблема

В ответ на слова иные
могу и взглядом убить.
Люди такие злые —
как их трудно любить...

Закрывая глаза

— Как на сердце щемит... Или мы не встретимся снова?
Просто время пришло крылья душе выпускать.
Высоко-высоко отзвенит прощальное слово,
но не спеши моё имя, как сон, забывать.
Где-нибудь там, и представить где — невозможно,
где меня нарекут именем странно чужим,
даже вечному мне будет сладко — светить осторожно,
проплывая в твоих сновиденьях мотыльком золотым.
Закрываю глаза — в бесконечной тону круговерти.
Я дождусь тебя обязательно на другом берегу.
Я-то знаю, что нет впереди ни разлуки, ни смерти,
но бессильную руку твою всё никак отпустить не могу.

«Летучий голландец»

Ливень и ветер. И где-то на линии снова
закоротило-замкнуло. Начало второго.
Та ещё выдалась ночь. На балконе в трусах
ситцевых старых стоишь и таращишься в темень.
Неустрашимо взрезает пространство форштевень,
то есть балкон. На твоих девяти этажах —
ни огонька, ни звонка, ни движенья, ни блика.
Ты ж на балконе застыл, как бескрылая Ника,
в ситцевых старых трусах — на носу корабля.
Мой флибустьер, ты напрасно со мной разругался,
в ночь штормовую без верного юнги остался.
Некому будет будить на рассвете: «Земля!»
Ветер внизу тополиные ветки ломает.
Город такую грозу и не припоминает.
Льёт, выбивая один за другим фидера.
Может, ремонтники, вымокнув, забастовали,
и до рассвета дождёшься ты света едва ли,
и холодильник не станет урчать — до утра.
Я же боюсь, что вернусь разве только во вторник.
Отсалютует метлой разговорчивый дворник:
— Что потеряла, красавица, в наших краях?
Ежели дом номер пять, так он с якоря снялся
на выходных. Ох и крут капитан оказался:
шпагу из ножен, сам в ситцевых старых трусах...

* * *

Сначала, двери открыв,
молчком привыкала — одна.
Последняя, на разрыв,
не задребезжала струна,
натянутая в душе.
Вошла в этот дом пустой
наследницею — уже.
Но даже сама с собой,
пусть целому миру лгу
и зеркалу на стене,
а вслух читать не могу
твои стихи — обо мне.

* * *

Неотвратимо сбываются сны —
нет в том ни воли моей, ни вины,
но неизбежно всплывают со дна
новых ночей — за волною волна...

Вспыхнет вопрос — и погаснет ответ.
Радости мне во всеведенье нет.
Чтоб ни свершилось на этой земле —
катится мир по кривой колее.

Вещие очи открою во мглу
и ничего изменить не могу.
Из-под ресниц поглядит пустота.
Скорбным молчаньем замкну́ты уста.

И, узнавая улыбку твою,
в гулких глубинах души утаю,
что про тебя примерещилось мне
ночью минувшей во сне.

* * *

         Но слышит ухо дударя...
                  Алексей Ивантер

Ты подкидыш во времени этом
без надежды вернуться туда,
где нездешним и родственным светом
неизвестная светит звезда.
Ты не знаешь, зачем, ощущая
меж ключицами впадинкой страх,
вся твоя ино-странность густая
истекает в протяжных стихах.
По какому простору тоскуешь,
о какой заповедной глуши —
как отчаянно в дудочку дуешь,
вызывая миров миражи
невозможных. И, в гневе не чая,
что простится когда-то-нибудь
мира этого явленность злая
и твоя в этом времени суть,
горьким горлом навзрыд надрываясь,
на другом от Вселенной краю
отзываюсь и вновь отзываюсь
на треклятую дудку твою.

Вечный двигатель

Нету мне ни отдыха, ни сна.
Нету ни покрышки и ни дна.
И прохладно — рыбой золотой
с этой терпеливостью тупой
плавниками слабыми качать,
чтоб эфир межзвёздный колебать.
Нету мне ни отдыха, ни сна...