Стихи о Святой Земле
Каро
I.
круг, квадрат, угол места. дверь
отличается от двери лишь вы — и
входящими в неё людьми или зверьми.
в киоске под покосившейся вывеской «tabakoff»
предлагается набор для смертного террориста:
гильзы, порох, зажигательные
коктейли и далее по прайс-листу.
из-под прилавка оседлый монголо-татар
торгует массовым оружием,
меняет ядерные грибы и нервный яд
на орлов, закованных в клетки монет.
толпа, бесцветная, словно воздух,
штурмует банки, магазины, поездааа,
стены, башенки, арки, крыши, не — и
жилые дома. архитектурное разно — и
безобразие. очередная антитеррористическая
операция заканчивается массовым дтп.
тучи накрывают страну, т.ч. её не видно
на политической карте лесов и полей.
самолёт приземляется в иностранном гнезде
аэропорта. пассажиры, словно кукушата,
вылупляются из алюминиевого яйца и
не просят от стюардессы любви.
II.
время раскатано тонким слоем, словно пицца,
помещённая в пространство печи.
в этом сиамском мире,
где только мыло не боится грязных рук,
где дверь вспоминает себя при повороте ключа,
где душа прячется под зонтом от дождя.
рыба, хлебнувшая моря, уже никогда
не выйдет динозавром на маслянистую сушу.
в рыбьем аду нет огня и сетей,
в рыбьем аду нет воздуха и кораблей.
черти красные, зелёные, синие шипят
на рыбу: schön!
рыба дышит в окно аквариума,
стекло не запотевает.
III.
толпа слепа, как фемида, и потому права.
исламское время года кончается,
осыпается мозаика деревьев.
каллиграфия воды. словно автомобильный
дворник перелистывает страницы
священного писания. на алюминиевом небе
кружится журавлиная стрелка компаса.
так птицы летят на юг, мухи на север.
так палец, набирая номер, замирает над 0-ём,
будто боясь причинить боль абоненту.
так любовь не нуждается в памятнике,
в отличие от ненависти.
IV.
после нас не потоп, а морская слеза
пресмыкающегося. средневековье пейзажа
не раздражает глаз, впрочем, радует ещё
меньше. мама, заплётшая в косу днк,
оставила нам в наследство детский страх
вечности. голос выдирает из мяса слова,
ушные раковины поют о невидимом океане
над горизонтом, о том, что всякая боль —
запёкшаяся точка в янтаре ногтя. жизнь есть
вычитание предмета из самого себя, удлинение
тени за счёт тела. быть со временем на ты
оказывается сложнее, чем сказать: пошёл на.
V.
мозг опять не успел созреть за лето.
я думаю, значит... этот мир ещё существует.
пьяный, как упавшая обезьяна, греется
в свете фонаря. асфальт чернеет от осадков.
святая земля не та, где донор пролил
свою кровь — не за семью или родину, а за
незнакомца в джинсовой куртке, две тысячи
лет назад, где солдаты кричат: ка-ла-ша,
где царствует демократ, как башенный кран над домами.
святая земля уплывает из-под ног,
космонавт дышит в окно,
стекло не запотевает.
Меланхолия
кораблик утонул.
самолётик разбился.
ветер говорит всуе.
вечная память тем,
кто дошёл до луны и
вернулся обратно.
я был за горизонтом —
в берлине. я видел её.
голова нефертити
не спасла мир от
египетских казней.
и меня учили, что
коммунизм сильнее,
что демократия лучше,
чем...
пустота. осень. месяцы
становятся длиннее.
мысль так тяжела, что её
не должно было быть
ни в одном из трёх миров.
но, проживая в первом из,
я не стал ни лучше, ни хуже, чем...
герой — не я, современник
потенциального терроризма,
постмодернизма, вуайеризма и...
(уж мне бы заткнуться
чем говорить политкорректности.)
частица света летит
быстрее, чем пуля,
несмотря на законы военного времени.
Александрия
воздух заполняет всё,
глотку полководца и сердце
летописца в равной мере.
куда ни взгляни, проявляются памятники
архитектуры, или, проще говоря,
фоссилии бедных эпох.
но когда танк из достопримечательности
превращается в средство передвижения,
тут уже не до античности.
ночь приходит, видишь такое,
что и днём не приснится — или
с возрастом слов становится меньше,
или вправду боги рассудок постепенно отнимают.
когда мы станем ретро, скорее всего,
над нашими наркотиками
будут смеяться даже дети,
так как у каждой вещи есть
не столько обратная сторона,
сколько последствия.
что там горит на восточном побережье?..
александрийский маяк или, быть может,
библиотека?
