Не важно, сколь узки ворота,
Сколь моя кара тяжела,
Хозяин я своей судьбы,
Своей души я полководец.
Уильям Хенли[1]
Толпа жадно читает исповеди, записки etc.,
потому что в подлости своей радуется унижению высокого,
слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении.
Он мал, как мы, он мерзок, как мы!
Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе.
А.С. Пушкин
Две разнородных причины побудили меня написать на тему, мне одновременно крайне далёкую и исключительно близкую. Я имею в виду ядерный проект СССР, основной целью которого было в первую очередь создание атомной и водородной бомб.
Б.Л. Альтшулер[2] уже в ряде номеров журнала «Семь искусств» публикует главы из книги «Экстремальные состояния Льва Альтшулера». Как сказано, эта книга - огромный по объёму сборник под редакцией Б.Л. Альтшулера и В.Е. Фортова представляет обзор удивительных судеб нескольких поколений российских учёных, создавших советское ядерное оружие, восстановивших ядерное равновесие и тем самым предотвративших угрозу самой страшной атомной войны.
Читая воспоминания в сборнике, сами по себе чрезвычайно интересные, я всё время помимо воли возвращался к последним двум строкам предыдущего абзаца. Эти слова подталкивали меня к тому, чтобы в письменной форме высказать своё мнение об атомном проекте СССР. Это для меня тем более важно, что в самом начале 60-х я чуть не стал участником, пусть в итоге и увядшего, но нового витка этого проекта. Сейчас я не нашёл в литературе следов той давнишней попытки.
Непосредственным толчком или причиной написания заметки стала подготовка сборника воспоминаний об участии Ленинградского физико-технического института (ФТИ) Академии наук СССР в советском атомном проекте, приуроченного к девяностопятилетию этого института. Это участие значительно и неплохо освещено в литературе. Оно проявилось, во-первых, в том, что руководителями проекта стали бывшие физтеховцы И.В. Курчатов, Ю.Б. Харитон, А.П. Александров, да и Я.Б. Зельдович имел физтеховские корни. Во-вторых, и в общей работе над проектом ФТИ как институт принимал весьма активное участие[3].
Разумеется, для меня крайне важно, что открытие атомной энергии сыграло в моей личной судьбе огромную роль, полностью определив выбор профессии. Именно взрывы атомных бомб в 1945 г. послужили исходным толчком к принятию решения «Буду физиком». Оно реализовалось, хотя движение в избранном направлении оказалось заметно более сложным, чем представлялось мне в 1945. Но препятствия и разочарования, в основном собой, хотя и не только, не изменили главного – ощущения того, что выбор направления был тогда сделан правильно.
Нет нужды говорить, каким божественным ореолом были окружены в моих глазах люди, занятые атомным проектом – и в США, и в СССР. Постепенно, не столько из прочитанных материалов, сколько из слухов, появлялись полумистические имена Оппенгеймера, Харитона, Зельдовича, Курчатова. Надо сказать, что система тогдашних слухов работала в чём-то не хуже сегодняшнего интернета. Хотя, в отличие от последнего, слуху нельзя было задать вопрос, как Гуглу, но зато от него можно было получить удивительно точные и надёжные ответы, достоверность которых поражает меня до сих пор. Из этих слухов рисовался образ прометееподобных героев, которым можно было лишь поклоняться и мечтать когда-то, в далёком будущем, подойти поближе.
Однако занятие ядерной физикой и работа в ФТИ сокращала большие расстояния, и воображаемые герои становились реальными людьми. Первым, которого увидел вблизи, стал Я.Б. Зельдович, несколько позднее – Ю.Б. Харитон. Не менее интересно, что, как оказалось, многие, кого регулярно встречал в физтеховских коридорах или среди частых гостей института, в атомном проекте СССР принимали непосредственное участие, и отнюдь не на последних ролях.
Не скажу, что непосредственное знакомство с прямыми участниками в них разочаровывало. Скорее, напротив. Но прямое знакомство позволяло хотя бы мысленно задать вопрос, почему среди советских участников даже в конце пятидесятых я не слышал отголосков дискуссии, пусть с самим собой, о том, для чего, кому и против кого создавалось столь грозное оружие. Это было тем более важным для меня, что в США подобная дискуссия, которую считал нужной и важной, вышла далеко за рамки узко академических кругов. Дискуссия звала к действиям, и, не видя боле перед своей страной грозного врага, многие руководящие фигуры атомного проекта в США от него отошли, сконцентрировавшись на проведении прерванных войной чисто научных исследований. Более того, люди, занявшиеся проектированием водородной бомбы, в частности, виднейший из них, Э. Теллер, подвергались остракизму многих своих коллег тогда, равно как память о них – подчас, и на сегодняшний день.
От атомного проекта отошли и многие видные советские участники, например Л.Д. Ландау, В.Л. Гинзбург[4], да и ряд других, включая и Я.Б. Зельдовича. Однако сколько-нибудь открытой дискуссии о моральных аспектах создания мощного оружия, не только, кстати, атомного, в СССР не было никогда. Во всяком случае, не только в применение к атомной, но даже и водородной бомбе моральные аспекты проблемы «делать - не делать» не обсуждались, судя по опубликованным воспоминаниям, даже во внутренних дебатах самих с собой. Напротив, году в 60-м, если верить, например, В.М. Фалину, близкому сотруднику Хрущёва, «А.Д. Сахаров вообще предлагал не обслуживать вашингтонскую стратегию разорения Советского Союза гонкой вооружений. Он выступал за размещение вдоль Атлантического и Тихоокеанского побережья США ядерных зарядов в 100 мегатонн каждый. И при агрессии против нас либо наших друзей, нажать кнопки». Это просто не стоит и комментировать.
Примечателен эпизод, имевший место после удачных испытаний водородной бомбы, 22 ноября 1955 г., о котором А.Д. Сахаров рассказывает в своих «Воспоминаниях»: «Наконец, все уселись. Коньяк разлит по бокалам. Неделин[5] кивнул в мою сторону, приглашая произнести тост. Я взял бокал, встал и сказал примерно следующее: “Я предлагаю выпить за то, чтобы наши изделия взрывались так же успешно, как сегодня, над полигонами и никогда - над городами”. За столом наступило молчание, как будто я произнёс нечто неприличное. Все замерли. Неделин усмехнулся и, тоже поднявшись с бокалом в руке, сказал: “Разрешите рассказать одну притчу. Старик перед иконой с лампадкой, в одной рубахе, молится: „Направь и укрепи, направь и укрепи“. А старуха лежит на печке и подаёт оттуда голос: „Ты, старый, молись только об укреплении, направить я и сама сумею!“ Давайте выпьем за укрепление». Казалось бы, точки ясно расставлены, но работа над всё более мощными образцами бомб продолжается ещё как минимум пять лет при активном участии Сахарова. Он ясно почувствовал обиду, но голос ответственности ещё молчит.
Проблема личной ответственности, способность в отстаивании своей точки зрения идти «против потока», не обязательно даже начальственного, для меня особо ярко проявилась в американском фильме «Двенадцать разгневанных мужчин», увиденном в самом конце пятидесятых на каком-то просмотре. Не думаю, однако, что мысли об исключительной важности личной ответственности, никогда не устраняемой «общим мнением», возникли у меня только под влиянием этого фильма, но то, что именно он придал им законченную формулировку на всю жизнь – не сомневаюсь.
Открытая дискуссия на подобную тему в применение к атомному проекту была бы в СССР придушена в зародыше. Однако огорчало, что или её вообще не было – явление понятное, пока шла Великая отечественная война, или и после войны наши физики не понимали, точнее, не хотели понять, что своей работой они укрепляют режим Сталина, а после его смерти – его, в сущности, последователей, а не обеспечивают «мир во всём мире». Я говорил на эту тему с рядом участников проекта, находившихся в его втором – третьем эшелонах, например, с академиком А.Б. Мигдалом, но убедительного ответа не слышал и явной озабоченности тем, что они дали оружие в руки вредоносной политической силе, я не ощутил. Обычно, доводы сводились к необходимости обеспечить ядерное равновесие противоборствующих сторон. Но ведь между системами равновесия в других смыслах, кроме военного, явно не было. Зачем же был нужен военный?! В людском сообществе, даже всепланетарном, особо хорошо должна быть вооружена полиция. На эту необходимую в мире роль США, на мой взгляд, годились, а СССР не то, что при Сталине, но и после него – определённо нет.
Советские учёные в то время вероятно действительно считали, что предотвратили угрозу самой страшной атомной войны, отказываясь признать то, что в конце пятидесятых, да и всегда позднее казалось мне очевидным – такой угрозы попросту не было. Сейчас очевидно, что наличие у СССР атомной бомбы резко замедлило развитие демократических тенденций в СССР, остановило нормальное развитие Восточной Европы на десятилетия. Этим я не хочу сказать, что демократические преобразования пришли бы с помощью западных «штыков». Просто, если СССР бы не боялись, его вхождению на равных в европейское и мировое сообщество лидеры Запада не препятствовали бы. А в итоге, те результаты технологического и политического развития, которые не достигнуты и до сих пор, уже давно и гораздо безболезненнее стали бы достоянием и СССР, и народов Восточной Европы. Я считал и считаю, что в предотвращении Третьей мировой войны, которая протекала бы по образу и подобию Второй мировой, только с ещё большими людскими жертвами, удалось избежать благодаря созданию атомного оружия. Но стремительное восстановление ядерного равновесия между «сверхдержавами» к этому отношения не имело. Оно, это равновесие, скорее, усилило имперские амбиции СССР и затянуло холодную войну, проигрыш в которой немало способствовал развалу СССР.
Отмечу, что проблема моральной ответственности научного работника за создаваемое им оружие не потеряла своей актуальности и сегодня. Я имею в виду тот факт, что атомными проектами и в Иране, и в Северной Корее руководят не тамошние политики, плохо управляемые эгоцентричные фанатики, а люди несомненно талантливые и высокообразованные. Они просто обязаны думать о том, кому дают в руки мощнейшее и опаснейшее оружие. Более того, считаю, что они должны отвечать за то, что без участия их голов сделать было бы невозможно. В этом смысле, они, несомненно, преступники, причём совершаемое ими преступление отягчается компетентностью и высокими интеллектуальными способностями.
Не верю, что дело тут в давлении режима или простого страха перед ним. Нет никакой возможности заставить человека заниматься делом, требующим творческих усилий, против его воли. Невозможно наказать за то, что человек чего-то не изобрёл и не открыл. Это я к тому, что у творческого человека есть всегда возможность уклониться от выполнения задачи, которую он считает аморальной. Единственная приносимая этим жертва – это отказ от сверхнормативных привилегий и наград. Но понимание того, что не стоит помогать бандитскому руководству в реализации его неприемлемых для порядочного человека планов может помочь легко преодолеть недооценку в деньгах, должностях и званиях со стороны властей.
Вернусь, однако, к самому началу шестидесятых. Ко мне как-то обратился В.Н. Грибов, уже тогда, несмотря на свою молодость, очень известный теоретик, как казалось, просто преемник Л.Д. Ландау. В несколько завуалированной форме он сообщил, что в ФТИ начинаются работы по важнейшей оборонной тематике, и создаётся группа теоретиков, в первую очередь – молодых, которая будет этим заниматься. Довольно скоро стало ясно, что речь идёт о попытке реализации идеи академика Б.П. Константинова, тогда – директора ФТИ, создать невиданной силы бомбу, по мощности превосходящую водородную многократно[6]. Идея состояла в том, чтобы использовать аннигиляцию или исчезновение антивещества при его взаимодействии с веществом. При слиянии двух ядер дейтерия, так называемого тяжёлого водорода, – реакции, лежащей в основе водородной бомбы - образуется ядро гелия и выделяется энергия – примерно 6 МэВ на один протон или нейтрон, тогда как при аннигиляции протона и антипротона, равно как нейтрона и антинейтрона – почти 1000 МэВ, т.е. в 150 раз больше. Следовательно, антивеществовая бомба потенциально обладала бы мощностью, в 150 раз превосходящей водородную бомбу.
К моменту разговора у меня с женой уже родился сын. Продвижение по службе, выраженное в рублях, да и не только, было крайне желательным. Но я не видел противника у СССР, против которого имело бы смысл применять такую бомбу. Я был и остался настроенным проамерикански с далёкого 1942 блокадного года. В память врезались белозвёздный самолёт, призванный защищать блокадный Ленинград, вид и вкус сухих американских овощей, автомобили «Студебеккер» и «Виллис», вызывавшие мальчишеский восторг, которые увидел в эвакуации, первая тетрадь из нормальной, а не газетной бумаги – словом, всего не перечислишь. В результате, я не видел и не вижу врага в лице Соединённых Штатов, и от многообещающего предложения под каким-то благовидным предлогом отказался. Как выяснил позднее, и сам Грибов не увлёкся проектом.
Работы по расчёту ядерной реакции возглавил В.И. Перель. Вскоре выяснилось, что реакция взаимодействия вещества с антивеществом приводит к нагреву реагирующих компонент и в зоне взаимодействия резко растёт давление. В результате сталкивающиеся тела – вещество и антивещество – начинают отталкиваться и реакция аннигиляции прекращается. Таким образом, оказалось, что антивещество в веществе не взрывается, но просто очень интенсивно горит.
Одновременно выяснилось, что получить антивещество в разумно больших, достаточных для изготовления бомбы количествах, крайне сложно. Первоначальная надежда Б.П. Константинова была на то, что в космосе должно быть много антивещества. Эта надежда базировалось на представлении, будто почти сразу после так называемого Большого взрыва образовалось равное количество частиц и античастиц, т. е. Вселенная «родилась» барионно-симметричной. Поскольку наше непосредственное окружение в Космосе состоит из вещества, вселяло надежду на то, что где-то, сравнительно недалеко по космическим масштабам, есть антимир. Отсюда следовало предположение, что антивещество, пусть в небольших, но макрообъёмах, должно находиться «за ближайшим поворотом», т.е. в непосредственной близости от Земли, аннигилируя с обычными атомами при входе уже в самые верхние слои атмосферы.
Были получены значительные средства от тогдашнего главы СССР Н.С. Хрущёва, миллиарды рублей по слухам, и работы начались. В ФТИ был создан астрофизический отдел под руководством проф. М.М. Бредова. Надо было обнаружить не отдельные античастицы, а макроскопические элементы антивещества, изолировать их в некотором объёме с помощью, например, магнитного поля, так, чтобы они не касались обычного вещества стенок ловушки, и затем доставить на Землю из космоса. Далее предполагалось антивещество накапливать и хранить до того момента, когда потребуется антивеществовая бомба. На первый взгляд, она бы взрывалась просто при выключении удерживающего антивещество в ловушке магнитного поля, после чего начался бы взрывной процесс аннигиляции. Но, как отмечал выше, теоретики показали, что при столкновении антивещества с веществом они не взрываются, а просто сгорают.
Существенно, что усилия экспериментаторов успехом также не увенчались, и в ближнем космосе антивещества в количестве, пригодном для воплощения исходной идеи в жизнь, не оказалось. Не удалось его обнаружить и в куда более далёких областях космического пространства. Общепринятой стала картина барионной асимметрии Вселенной, согласно которой Вселенная практически целиком состоит из вещества. Объяснением причин этой асимметрии занимаются и по сей день, но первые шаги в этом направлении были сделаны А.Д. Сахаровым в 1967 г. Приготовить же антивещество на ускорителях элементарных частиц в количествах, необходимых для изготовления бомбы, явно невозможно.
Однако заметное внимание по-прежнему уделяется теоретическим разработкам, связанным с полуфантазиями, вроде использования антивещества для дальних космических полётов в качестве ракетного топлива (см., например, [I]), или проблемам его длительного хранения [II], в сжатии дейтерия для образования из него гелия, т.е. осуществления управляемой термоядерной реакции или в более реальных проектах, например, в медицине для лечения раковых опухолей.
Интересно, что проблема взаимодействия макроскопических количеств антивещества с веществом имела продолжение, интересное, по крайней мере, для трёх человек, включая автора этой заметки (см. [III]). Анализ новых данных по взаимодействию продуктов аннигиляции вещества с антивеществом, в основном так называемых пи-мезонов, с веществом показал, что нагрев и повышение давления в зоне соприкосновения были ранее существенно переоценены. Оказалось, что продукты аннигиляции вещества с антивеществом довольно свободно проходят через них, не приводя к перегреву и резкому повышению давления [III]. В результате, вполне достижима такая исходная скорость столкновения макро-объёмов вещества и анти-вещества, при которой происходит именно реакция взрыва, а не просто горение. Но теперь подобный результат представляет лишь чисто теоретический интерес.
Так получилось, и, возможно, не без моего участия, что я никогда к так называемой «закрытой» тематике не привлекался. Конечно, там были заметно бóльшие, в первую очередь за счёт всевозможных премий, заработки. Но был несоразмерно бóльший контроль. А главное, растянувшаяся на десятилетия война арабов против Израиля, в которой СССР с года пятидесятого занял чёткую антиизраильскую позицию, снабжая бандитов, как образующих государства, так и вольношатающихся, просто потоками оружия, сделал вопрос «на что пойдёт твоя разработка», для меня, настроенного чётко произраильски, ещё более важным.
Свидетельства того, что мои предположения о возможном направлении применения военной силы СССР не беспочвенны, можно найти и в цитированных выше «Воспоминаниях» Сахарова при описании процедуры награждения осенью 1956 г., в Кремле: «Ордена, медали и значки лауреатов вручал на специальном заседании Георгадзе. В ожидании начала церемонии он разговаривал с нами о последних событиях - тогда как раз началось венгерское восстание и война 1956 года на Ближнем Востоке. Георгадзе сказал: “Ну, в Венгрии мы, конечно, вдарим. Надо бы и на Ближнем Востоке вдарить как следует, но далеко. А жаль!”».
Не имея никакой возможности контролировать применение дела своих мозгов и рук, коли оно было бы направлено на «оборону», следовало просто держаться от этой «обороны» на приличном расстоянии. Это мне удалось, притом, кроме первого шага, практически без сколь-нибудь значительных усилий.
О том, что предполагалось ловить антивещество в космосе своего рода магнитным сачком, я узнал много позже того момента, когда от работы над военным проектом отказался. Мне, с молодых лет консервативно настроенному, идея сразу показалась сомнительной, а получение денег, притом, очень больших, под неё, представлялось своего рода «напёрсточничеством». Я не был уверен, сознательно ли «надувал» Б.П. Константинов Хрущёва или сам был во власти диковатой идеи. Многое говорило в пользу «научного романтизма». Но меня беспокоила мысль, что плохо продуманный проект отбирает деньги у людей, населения страны, которое в них столь остро нуждается. Даже следование пусть и заманчивой, но необоснованной идее казалось мне неуместным расточительством.
Однако время шло, и моё мнение изменилось в пользу того, что реально было сделано. Астрофизический отдел ФТИ рос, начал выпускать классную научную продукцию и растить великолепных специалистов. К примеру, Е.П. Мазецом с сотрудниками были открыты космические всплески гамма-излучения, Д.А. Варшаловичем с группой учеников поставлены верхние границы на скорость изменения со временем величин, называемых фундаментальными постоянными – скорости света, заряда электрона, постоянной Планка. Не могу пропустить буквально потрясший меня результат А. Цыгана – на нейтронных звёздах, удалённых от нас на космические расстояния, было предсказано наличие «горных хребтов», высотой в несколько миллиметров и оказалось возможным на Земле наблюдать «звёздотрясения» с амплитудой менее одной десятой миллиметра! Об этом я неизменно рассказывал школьникам, интересующимся физикой.
Список можно было бы продолжать, подкрепляя вывод – вне зависимости от того заблуждался ли Константинов искренне или немного (а, возможно, и много) лукавил, ошибочный проект привёл к замечательным успехам. Наверное, так и должно происходить всегда, когда способные люди получают возможность сосредоточиться, без административных помех, вне «зоркого» ока высокого начальства, на исследовательской работе. А интересное находится нередко вовсе не там, где его ищут.
В связи с атомным проектом СССР есть ещё одна, чрезвычайно важная для меня моральная проблема. Я уже упоминал, что на руководителей проекта смотрел первоначально, как на полубогов. Помню, как даже сам волновался, представляя свою жену Ю.Б. Харитону, с каким почтением слушал Я.Б. Зельдовича в тех не очень частых случаях, когда доводилось с ним говорить. Поэтому, когда впервые прочитал книгу генерал-лейтенанта Судоплатова, по существу – серийного убийцы, отнёс его воспоминания о том, каким мощным потоком шла разведывательная информация о работах в США над атомной бомбой в Советский Союз, в целом к обыкновенному вранью и саморекламе. Говорю «в целом», поскольку сам факт передачи важной информации об американских работах советским физикам мне уже был известен. Помню рассказ одного советского участника проекта о том, как к И. В. Курчатову приходил физик и приносил свои данные по вероятностям взаимодействия нейтрона с ядром. Курчатов смотрел внимательно на кривую, и нередко говорил что-то вроде: «Чувствую, что это не верно. Пойдите и перемерьте!». Через какое-то время «измеритель» находил у себя ошибку и удостаивался начальственной похвалы. «Сотрудники поражались интуиции и прозорливости Курчатова, а ведь у Игоря Васильевича в сейфе просто были американские данные!»,- сказал мне знакомый.
Знаменитое дело супругов Розенберг, казнённых в 1953 г. за атомный шпионаж в пользу СССР, истории о Фуксе и других тоже были известны ещё с тех далёких времён. Выступал как-то на ядерной школе ФТИ и бывший советский агент в США, чуть ли не сам Абель. Таким образом, о факте передачи информации в СССР из США по широкому кругу военно-технологических проблем было хорошо известно. Но одно дело – факт передачи информации, а другое дело – утверждение, будто первая советская атомная бомба была один к одному «содрана» с американской. В это было трудно поверить, и во мне всё восставало против принятия достоверности этого утверждения Судоплатова. Ясность внёс сам Ю.Б. Харитон, незадолго перед смертью признавший факт «цельнотянутости» первой советской атомной бомбы.
Я понимаю, что сразу после войны, находясь под прессом связанных с победой и заплаченных за неё огромных жертв, страшась не выполнить приказ начальства, опасаясь оставить СССР безоружным перед лицом США, можно было подсунуть руководству страны даже полностью идентичное изделие – лишь бы взрывалось, как надо. Я отчётливо понимаю, что даже при наличии подробнейшей документации, пересланной из США, изготовить реальное изделие на другом оборудовании, в совершенно иных технических, социальных и политических условиях – задача огромной сложности и ответственности, требующая недюжинной энергии и знаний от научных работников, участвовавших в проекте. Я понимаю, что пока Сталин был жив и позднее, пока его палаческий расстрельный дух витал над страной – творческие работники, превращённые волей диктатора в почти полных плагиаторов, вынуждены были молчать. Ну а потом, когда стало ясно, что уже просто так не расстреляют, не сошлют, даже не выгонят со всех работ – почему они, имею в виду умерших уже в относительно спокойное время лидеров проекта, молчали? Вот этому вопросу я не нахожу ответа. Почему сами не уточнили своей истинной роли, определённо не маленькой, и позволили себя столь глубоко унизить средней руки заплечных дел мастеру?
Это отнюдь не простая задача – сочетать интерес к работе, любопытство исследователя, естественную для человека тягу к хорошей и очень хорошей жизни с высоким чувством личной, ни с кем и никак не разделяемой ответственности за соответствие пусть не архивысоким, но разумным моральным стандартам.
Я пишу выше об одном, но очень важном, моральном аспекте деятельности учёного, иллюстрируя сказанное близкими мне примерами ядерной физики. Но, разумеется, обсуждаемая проблема много шире одной научной дисциплины. Они касаются людей – разработчиков и химического, и бактериологического оружия, а также конвенциональных видов вооружения. Сколь часто в применение к тому или иному деятелю сообщается об его решающем вкладе в создание оборонного щита СССР. А на поверку выясняется, что в итоге этот деятель создавал оружие, широко используемое бандформированиями по всему миру. Это, разумеется, к истинной обороне своей родины никакого отношения не имеет.
Литература:
[I]. K. Bonson, How Antimatter Spacecraft Will Work 2010.
[II]. М. Л. Шматов, Некоторые проблемы безопасности хранения твёрдого антиводорода, Письма в Журнал Технической физики, АН СССР, том 20, выпуск 9, стр. 36-41, 1994 г.
[III]. Я. И. Азимов, М. Я. Амусья и М. Л. Шматов, Столкновение макроскопического объёма антивещества с веществом, Письма в Журнал Технической физики, АН СССР, том 17, выпуск 8, стр. 52-56, 1991 г.
Иерусалим
Примечания
[1] It matters not how strait the gate, How charged with punishments the scroll, I am the master of my fate: I am the captain of my soul. William Ernest Henley.
[2] Б. Л. Альтшулер - известный правозащитник и физик, сын профессора физики Л. Альтшулера.
[3] Не имею ответа на мучающий вопрос, почему к работе над ядерным проектом не был привлечён крупнейший теоретик СССР, известнейший специалист по ядерной физике Я. И. Френкель, сотрудник ФТИ. Он многократно, как сейчас хорошо известно, выражал желание работать над проектом, писал властям о том, что его международная известность и авторитет позволят ему узнать о работах иностранных физиков на эту тему. Однако все его усилия были тщетны. О причинах, помешавших его участию, остаётся только гадать. Сначала я думал, что дело в том, что семья Френкеля не прерывала отношений с теми из своих приятелей, чьи главы семей в одночасье становились «врагами народа». Но потом я узнал, что мать Ю.Б. Харитона жила в Палестине, а воспитывавший его в детстве отец в 1942 г. умер в лагере. Погиб от рук властей и родной брат Б. П. Константинова – видного участника атомного проекта. Мы обсуждали эту проблему с покойным В. Я. Френкелем, моим хорошим знакомым и историком науки. Сошлись во мнении, что остракизм, которому в этом вопросе подвергся Френкель, как и его неизбрание действительным членом АН СССР стали возможны не без участия влиятельных и близких коллег, отрицавших интуитивистский, буквально моцартовский подход к физике у Френкеля. В частности, определённую роль могли сыграть далёкие от безоблачного обожания учеником своего учителя отношения между Ландау, бывшим когда-то аспирантом Френкеля, и самим Френкелем. Примечательно, что Ландау практически не признавал аспирантских экзаменов, принятых своим бывшим учителем.
[4] «Со-отец» советской водородной бомбы. Однако, наверное, именно В. Л. Гинзбурга уместно считать истинным отцом советской водородной бомбы, поскольку именно он предложил первую её работоспособную конструкцию. Сделанное до него было крупной атомной бомбой, мощь которой усиливалась присутствием веществ, способных к термоядерной реакции.
[5] Маршал СССР, министр, курировавший атомные испытания.
[6] Б.П. Константинов сыграл значительнейшую роль в проектировании и производстве советских водородных бомб. За эти работы он стал Героем Социалистического труда. Уверен, что об этой деятельности напишут, если уже не написали, его сотрудники.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #5(42) май 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=42
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer5/Amusja1.php
