Попробуйте перевести на английский язык фразу “волк и заяц”. За русскими волком и зайцем стоит мультфильм “Ну, погоди!”, а за мультфильмом “Ну, погоди!” – детские воспоминания нескольких поколений советских и российских детей, за одной ассоциацией другая, и ассоциативный ряд – это целый мир, безнадежно неконвертируемый, непереводимый в другие ассоциативные ряды. Пожалуй, в определенном контексте наиболее адекватным переводом могло бы стать словосочетание “Tom and Jerry”, но не могут же американские Том и Джерри существовать в русском тексте с русскими реалиями. А как переводить стихи, передавать не только смысл, но и звучание нерусской речи?
В каком-то смысле перевод – вещь совершенно невозможная, потому что любая речь, в особенности поэтическая, от языка неотделима. Стихотворение не определяется в отдельности ни содержанием, ни размером, ни формой, ни звучанием, а является единым целым, в котором каждый компонент возможен только в рамках того языка, на котором написан текст. Как невозможно воспроизвести английские звуки, говоря по-русски, так часто невозможно даже передать смысл того или иного выражения, потому что оно существует в другой системе понятий или реалий.
Говорят про некоторые математические головоломки с нестандартным решением, что решение можно найти только в тот момент, когда перебраны все очевидные варианты и понимаешь, что решения у задачи быть не может. Наверно, так и с переводом, потому что перевести стихи с русского на английский невозможно и перевести стихи с английского на русский невозможно. Но переводят же.
“Ты свистни, тебя не заставлю я ждать...” – это Маршак или Бернс? Девушка Бернса принадлежит определенному времени и местности, с устаревшим “ye” вместo “you”and “ee” вместо “eye”.
But steal me a blink o' your bonie black ee,
Yet look as ye were na lookin' at me.
Девушка Маршака говорит современным языком, да и не может говорить никаким другим, потому что невозможно передать в русском тексте разницу между современными английскими выражениями и шотландскими словечками XVIII века. Но девушка остается девушкой из стихотворения Бернса, пока ее живой голос волшебным образом звучит в новых словах и фразах. Если бы она говорила по-русски, почему бы ей было не сказать именно так:
Украдкой мне ласковый взгляд подари,
А больше – смотри! – на меня не смотри.
И даже игра слов “look as ye were na looking” с “look”, означающим по-английски и “выглядеть” и “смотреть”, находит свое выражение в “смотри! – на меня не смотри”. Другая игра слов, с другим значением, но как будто родившаяся из текста оригинала. Так и тянет восхититься автором: здорово выкрутился! Но автор-то Маршак! А стихи Бернса. Или Маршака. Или ни того ни другого. Или перевод – это совместное произведение переводчика и автора оригинала, не принадлежащее ни одному из них и в то же время принадлежащее обоим, и в переводе звучит автор, “пропущенный” через опыт, способности, мироощущение переводчика?..
Слившиеся воедино голоса переводчика и автора создают нечто новое: стихи, перешедшие в иное качество; перевод с английского на русский создает русское стихотворение, родившееся из английского, которое, как ребенок, с одной стороны, привязано к матери, с другой – обретает свою собственную жизнь.
И даже если бы все мы знали все на свете мировые языки и могли читать любые стихи в оригинале, возможно, все равно стоило бы переводить, хотя бы для того, чтобы сделать невозможное – сказать уже сказанное по-своему. В конце концов, разве и в границах одного языка мы не занимаемся тем же самым?
