Еще о драматической социологии0

Два научных доклада и одна иллюстрация: Как Серега был «штрейкбрехером»

Содержание:

= К выходу в свет 4-томника “Драматическая социология и социологическая ауторефлексия” (2007)

= Драматическая социология и социологическая ауторефлексия (2000)

= Как Серега был «штрейкбрехером» (1982)

= Как Серега был «штрейкбрехером» (окончание) (1982)

= Анри Кетегат: «Все мы, Серега, лошади. Стреноженные. Но ржем по-разному…» (1983)

= Из записей для памяти (1984)



В январе 2007 года (уже и с тех пор шесть лет прошло…) автору книги «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия», тогда недавно вышедшей в свет (2003-2005), довелось делать доклад на Ученом совете Социологического института РАН.

(Алексеев А. Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Тт. 1- 4. СПб.: Норма, 2003-2005).

Доклад на Ученом совете СИ РАН 20.01.2007:

К выходу в свет 4-томника “Драматическая социология и социологическая ауторефлексия”

(Цит. по: Алексеев А. Н., Ленчовский Р. И. Профессия – социолог (Из опыта драматической социологии: события в СИ РАН 2008 / 2009 и не только). Документы, наблюдения, рефлексии. Т. 2. СПб.: Норма, 2010, с. 140-151).

Уважаемые коллеги!

Как я понял Ирину Ильиничну (Елисееву. – А. А.) , предложившую мне сделать этот доклад на Ученом совете, моей задачей сегодня является привлечь внимание и способствовать отклику коллег на свою многолетнюю работу, нашедшую наиболее полное отражение в монографии “Драматическая социология и социологическая ауторефлексия”. Это объемное произведение, аж в 4-х томах, из которых первые два вышли в свет в 2003 г., а последние два — в самом конце 2005 г., фактически — в 2006-м. Издание предпринято при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (были реализованы один за другим два так наз. издательских проекта, когда спонсируется не предполагаемое исследование, а издание уже готовой рукописи).

Книга издана петербургским издательством “Норма”, как я считаю, качественно. Тираж, как обычно, в таких случаях невелик — 400 экз. Из них примерно половина распределяется Фондом по университетским и иным научным библиотекам, а другая половина тиража подлежит бесплатному распространению непосредственно нашим институтом.

Что касается внимания и отклика коллег, то автор этим, пожалуй, и так не обделен. Здесь стоит заметить, что нынешней — итоговой — публикации предшествовали: (а) издание Институтом социологии РАН авторской монографии “Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего)” (1997) и (б) пилотное издание тома 2 уже нынешней монографии, вышедшее под названием “Год Оруэлла (из опыта драматической социологии)” (2001). Некоторые извлечения из этих изданий в свое время публиковались в журналах “Мир России”, “Звезда”, совсем недавно — в “Телескопе”, кроме того, в виде брошюры — в трудах нашего института. Все четыре тома “Драматической социологии...” (в дальнейшем буду говорить именно так, сокращенно) вывешены на сайтах Киевского международного института социологии, а также Центра демократической культуры Университета Невады (США). В Национальном университете “Киево-Могилянская академия” по этой монографии в 2004 г. читался спецкурс у социологов.

Весь указанный цикл авторских публикаций получил определенную прессу. Первые два тома “Драматической социологии...” были отрецензированы в журналах “Новое литературное обозрение”, “Нева”, в “Социологическом журнале”, более ранние публикации об “эксперименте социолога-рабочего” — в “Социологических исследованиях” (рецензия Ядова), в журнале “Знание — сила”. Тексты практически всех этих “официальных” рецензий, равно как и многих “неформальных” отзывов и откликов были введены автором в состав 3-го либо 4-го томов монографии, иногда с авторскими комментариями и даже полемикой, которую здесь воспроизводить не стану.

Пора уж перейти к предъявлению основного содержания и смысла нашей работы. Но сначала еще несколько слов о ее жанре. Он довольно специфичен.

В отличие от известных канонов научной монографии, эта работа представляет собой сюжетно выстроенное произведение, где результаты исследования предстают не как готовые, а как развивающиеся в процессе их получения. Сюжетообразующим элементом здесь является история так наз. эксперимента социолога-рабочего, “наблюдающее участие” социолога в социальных процессах, подлежащих исследованию, будь то освоение нового оборудования на производстве, повседневное трудовое, потребительское и культурное поведение или самооборона от идеологических и политических обвинений (в середине 80-х гг.).

Вся книга являет собой хронологически и тематически упорядоченное собрание, многосложную композицию личных, деловых и научных документов разных лет. Так наз. протоколы жизни, а именно: дневниковые записи, личные письма, обращения в официальные органы, документы различных социальных институтов и т. д. выполняют здесь функцию социологических свидетельств, притом что собственно научный результат может быть как эксплицирован, так и имплицитно отражен, “зашифрован” в авторской организации материала и монтаже “сырых” наблюдений. Это, так сказать, исторический, документальный пласт описания и анализа. Второй же пласт — современные комментарии к этим “исходным”, первичным материалам, обозначаемые обычно как ремарки (а в случае объемного комментария — “От автора — сегодня”).

Такой композиционный прием — соединение документальных свидетельств минувшего времени и современных интерпретаций (те и другие строго датированы), своего рода контрапункты индивидуального и социального сознания и поведения почти не имеют прецедентов в нашей научной и философской литературе. (Можно сослаться разве что на очень ценимое мною творчество известного российского культуролога и философа Георгия Гачева; например, его книга “Семейная комедия. Лета в Щитово (исповести)”).

Мне хотелось бы также предварить дальнейшее изложение одним резко самокритичным заявлением. Стремясь наиболее полно отобразить не только предмет, но и контекст исследования — как исторический, так и личностный, как фактологический, так и концептуальный, в том числе научный контекст, — автор делает это порой в ущерб лаконизму и целостности книги. В частности, так наз. приложения к главам порой перегружены материалом, который сам по себе, может, и небезынтересен, однако не является, так сказать, насущно необходимым. Особенно этим страдают 3-й и 4-й тома.

(В качестве примеров можно привести уместные в данной книге лишь ассоциативно стихи друзей и коллег автора, или, скажем, документально-критические очерки истории нашего института, от 1989 г. до наших дней, и Санкт-Петербургской ассоциации социологов — СПАС — от ее возникновения до сего дня. Зачем включил их в 3-й том? Казалось, что другого случая не будет и никто другой, кроме тебя, этого не сделает).

Вообще, объем всей тетралогии явно выходит за пределы комфортного для читателя. Отчасти автор пытается это оправдать многоадресностью работы, рассчитанной не только на профессиональную аудиторию. Другое оправдание — активнейшее привлечение других авторов, прямых или косвенных со-участников описываемых событий или же авторской рефлексии. Только “копирайтов” в этой, в известном смысле коллективной, монографии свыше 30, а 4-й том — так просто является тематизированной антологией.

Теперь о самом исследовании. Его начало уходит, так сказать, вглубь прошлого века, к рубежу 1970 - 80-х гг. Может быть, этим началом теперь следует считать в свое время инкриминировавшийся автору опыт андерграундного (как в свое время говорили, “не санкционированного партийными органами и администрацией научного института”), экспертно-прогностического исследования «Ожидаете ли Вы перемен?» (о котором специально скажу позже). Но, пожалуй, непосредственным зачином был шаг, по сути не исследовательский, а лишь дипломатично интерпретированный как исследовательский. Это своего рода “побег” (помните, у Пушкина — “давно замыслил я побег...”) из официальной науки, экзистенциально мотивированный поиск свободы от жестких идеологических и институциональных рамок, казавшихся тогда мне и некоторым моим друзьям и коллегам (в частности — Ю. Щеголеву; ныне покойному С. Розету; А. Кетегату...) невыносимыми.

Интересно, что остроумно предложенная Ядовым (1979) трактовка перехода “из социологов в рабочие” в качестве “натурного эксперимента”, т. е. как исследовательского действия, была не только “инструментально” использована мною, но и органично воспринята, так что социально-познавательный мотив вскоре если не вытеснил первоначальный (экзистенциальный), то, пожалуй, вышел на первый план.

Уже через два года появилась первая научная публикация на темы “экспериментальной” (как я тогда говорил) социологии (Томск, 1982). В большой, подводящей итоги первых трех лет “эксперимента социолога-рабочего” статье (написанной в 1983 г., а первопубликация состоялась лишь 6 лет спустя) так определялись задачи изыскания:

«1) Задачи, относящиеся к исследованию системы ныне действующих социальных норм производственной организации; <…>

2) задачи, относящиеся к исследованию соотношения социально-адаптивных и социально-преобразовательных потенций личности, возможностей реализации активной жизненной позиции в определенном социально-нормативном контексте; <…>

3) задачи, относящиеся к исследованию возможностей и перспектив направленной коррекции и ныне действующей системы социальных норм, и путей развития личности».

Вполне, можно сказать, в духе научности того времени... Вообще, автор старательно вписывал свой жизненный поворот в контекст популярных в ту пору исследований образа жизни и социальной активности личности (чем занимался и научный коллектив, возглавлявшийся Ядовым, к которому автор принадлежал с середины 70-х гг.), Это с одной стороны. А с другой — в русло исследований природы и механизмов инновационных процессов, что стало особенно популярным как раз сегодня, а тогда реализовалось Н. Лапиным, А. Пригожиным и другими сотрудниками Института системных исследований (Москва).

В качестве объектов эмпирического изучения автор выделял следующие (цитирую) “доступные нашему наблюдению и составляющие непосредственную сферу ролевого поведения социолога-рабочего инновационные процессы”:

«1) Процесс внедрения новой (для данного предприятия) технологии штамповки листовых деталей на координатно-револьверном прессе (ПКР) <…>; 2) процесс внедрения бригадных форм организации и стимулирования труда (БФОТ) <…>; 3) инициируемый самим исследователем процесс экспериментального социального нормотворчества в конкретной социально-производственной ситуации (ЭСН)».

В качестве же предмета исследования выдвигалось — опять цитирую — “взаимодействие личности и социальной среды в процессе инновации”.

Здесь хочется обратить внимание коллег на формулировку “экспериментальное социальное нормотворчество”. Речь шла, как писалось в той же статье, о:

“...научно-практическом испытании и выяснении своего рода пределов: а) возможностей отдельной личности адаптироваться к новой среде, не разрушая своей внутриличностной целостности; б) возможностей отдельной личности воздействовать на социальную среду, не разрушая своих связей с нею.

(В известном смысле, это есть исследование свободы личности в определенном социально-нормативном контексте, имеющее своей сверхзадачей — расширение зоны этой свободы)”.

(Должен признаться, что последнее, вроде бы рискованное по тем временам заявление — насчет “сверхзадачи” — было (поначалу. – А. А.) загнано в подстрочное примечание).

Пересказывать, как же конкретно реализовались поставленные тогда задачи, я сейчас не имею возможности. Отсылаю к цитированной статье 80-х гг., вошедшей ныне в 3-й том “Драматической социологии...”, а еще лучше — к представленным в томе 1 своего рода полевым дневникам социолога-испытателя тех лет, группировавшимся автором в циклы под шутливыми названиями: “Письма Любимым женщинам”, “Выход из мертвой зоны” и т. п.

Если само по себе погружение исследователя в изучаемую социальную среду (в данном случае — производственный коллектив) имело — не столь редкие в западной социологии и единичные в советской — прецеденты, то сами формы и средства данной “штудии” были довольно не ординарными. В упоминавшейся статье 1983 г. состоялась одна из первых авторских попыток сформулировать принцип, позднее обозначенный как познание через действие (или — познание действием). Тогда это прозвучало так:

“Сама практическая деятельность выступает здесь главным способом или инструментом познания”.

В современной формулировке (из предисловия к “Драматической социологии...”):

“...Наблюдающее участие (в отличие от “включенного наблюдения”. — А. А.) предполагает исследование социальных ситуаций через целенаправленную активность субъекта, делающего собственное поведение своеобразным инструментом и контролируемым фактором исследования”.

Особое место здесь занимает исследовательская практика, названная автором методом моделирующих ситуаций. Под таковыми понимаются “ситуации, отчасти организованные самим исследователем из естественных ситуационных предпосылок, в целях обнажения, заострения, в этом смысле — моделирования социального явления или процесса”.

В одном из “писем-отчетов друзьям” еще 1980 г. (см. в томе 1) автор по-простецки объяснял это так:

“В чем специфика моего исследования (да, пожалуй, и способа жизни) сегодня? Уже приходилось высказываться против включенного наблюдения в пользу наблюдающего участия (метода близкого к социальному экспериментированию). Так вот, меня интересуют прежде всего не высказывания, не мнения и даже не факты, индивидуализированные или массовые, а — ситуации, имеющие достоинство модели...

“В каждой луже — запах океана, в каждом камне — шорохи (или “веянье”? — не помню!) пустынь” (Н. Гумилев).

Но чтобы в капле лучше отразилось море, полезно ее сгустить. Можно сгустить силой художественного воображения, как в искусстве... Силой так называемого домысла к факту, как в публицистике... А можно сгустить — в самой жизненной практике, собственными действиями, способствующими превращению заурядной ситуации в моделирующую.

Оригинальный жанр творчества, которому можно найти аналог разве что в Театре. Но там пока еще остается какой-то барьер между сценой и зрительным залом. Да и зритель — хоть и “со-творец”, но не со-автор и не со-актер... В театре — сначала пишут (драматург), потом ставят (режиссер), потом играют (актеры) и сопереживают (зрители).

А тут все перемешано! И даже отчасти наоборот: сначала играют (иногда — не успев как следует срежиссировать), а потом пишут, осмысляют. Сначала действие, потом текст (ну, хотя бы этот)”.

Опять же, нет возможности сейчас приводить развернутые примеры таких “моделирующих ситуаций”. Из периода эксперимента социолога-рабочего первой половины 80-х гг. удобнее всего отослать к двум неоднократно перепечатывавшимся эссе “Как Серега был штрейкбрехером” и “Бешеная халтура, красивая деталь” (см. том 1), а из позднейших примеров наиболее показательны, пожалуй, “Прессинг по всему полю” и “Производственные страсти, или как мы боролись с двухсменкой” (см. том 3; последнее вошло также в совсем недавнюю публикацию “Телескопа”: 2006, № 5).

Кроме того, рекомендую ознакомиться с приложением 3 в материалах к настоящему докладу, где представлены образцы простейших моделирующих ситуаций.

Коль скоро я упомянул о последней публикации в “Телескопе”, которая называется, кстати сказать, “Познание через действие (Так что же такое “драматическая социология”?)”, я позволю себе прервать обсуждение методологических сюжетов, которые там достаточно подробно рассмотрены.

Ну, а теперь — в порядке предъявления некоторых содержательных результатов как самого “эксперимента социолога-рабочего”, так и ряда иных отраженных в обсуждаемой книге изысканий периода еще 1970-х гг., будь то социология культуры, социология личности или “Человек, его работа и жизнь на БАМе”, — приведу здесь перечень только названий этих результатов. Все они были представлены в научном докладе “Образ жизни и жизненный процесс” (1981) на заседании ядовского сектора в Институте социально-экономических проблем (см. том 1 “Драматической социологии...”).

Ввиду достаточно высокой степени обобщения и принципиальной невыводимости утверждений такого рода непосредственно из данных отдельно взятых эмпирических исследований, а также из “перестраховочных” соображений, эти результаты обозначались тогда как “выводы=гипотезы”, хоть и не без категоричности утверждалось, что “все они относятся к современному (т. е. тогдашнему. — А. А.) состоянию советского общества”. Итак:

“...1. Вывод об относительном преобладании интеграционных тенденций в образе жизни (как в “способе жизни” общества, так и в системах жизнедеятельности индивидов) над дифференцирующими тенденциями. (Сегодня, кстати, наблюдается обратная тенденция... — А. А.).

...2. Вывод о широком распространении практики побочных и даже обратных эффектов социальной политики и ее противоречивой взаимосвязи со “стихийными” проявлениями и тенденциями развития образа жизни. (В основном этот вывод базировался на исследованиях, проведенных на БАМе в середине 1970-х гг.. — А. А.).

...3. Вывод о доминирующей роли “отложенных” эффектов пройденного исторического или жизненного пути в ряде ключевых моментов образа жизни поколений и структуры жизнедеятельности индивидов. (Одно из обоснований для выдвижения динамического подхода к исследованию образа жизни в качестве приоритетного. — А. А.)

...4. Вывод-гипотеза о складывающейся диспропорции между семейно-бытовой, индивидуально-потребительской, и социально-творческой, общественно-гражданственной компонентами в структуре жизнедеятельности личности. (Имеется в виду приоритет первых над вторыми в сознании и поведении людей. — А. А.).

...5. Вывод-гипотеза о социально-экономической и общественно-политической базе (указанного. — А. А.) перераспределения “приоритетов” в структуре жизнедеятельности личности.

...6. Вывод о мере взаимного рассогласования подсистем декларируемых социальных норм-требований и социальных норм-стереотипов поведения, а также об отражении этого рассогласования в ценностно-мотивационной структуре личности. (Один из главных выводов исследования производственной жизни изнутри, “глазами рабочего”. — А. А.)

...7. Вывод о прогрессирующем развитии феномена “ситуационно-ролевой” (если не вдаваться в понятийные детали — синоним “двойной”. — А. А.) морали в сферах трудовой, общественной, бытовой и т. д. активности.

...8. Вывод о складывающейся диспропорции между материальной и духовной компонентами в структуре жизнедеятельности личности и о наблюдаемом феномене “материализации” духовных потребностей.

...9. Вывод о социально-психологических резервах становления индивидуальных и коллективных субъектов конструктивного общественного действия и исторического творчества”. (Так сказать, оптимистический вывод. — А. А.).

Если кого-нибудь заинтересует или покажется не вполне прозрачным какой-либо из этих выводов, я готов дать соответствующие пояснения, отвечая на вопросы.

Признаться, отбирая материалы для включения в книгу, равно как и нынче, при подготовке к настоящему докладу, я усматриваю, несмотря на прошедшие четверть века, актуальность ряда давних социологических наблюдений и заключений, иногда в смысле полной преемственности процессов и явлений, иногда в смысле как раз смены тенденции на обратную.

(Так, например, ряд наблюдений Б. Максимова о буднях рабочей жизни на современном акционированном промышленном предприятии оказались, несмотря на известную смену социально-экономических основ, инверсию отношений собственности и т. д. (!), настолько разительно совпадающими с наблюдениями социолога-рабочего 20 лет назад, что я счел необходимым включить в состав приложений к соответствующей главе своей книги почти полный текст одной из его работ).

“Эксперимент социолога-рабочего” продолжался 8,5 лет. Скажем так, подзатянулся по независимым (а впрочем — почему независимым? может, как раз наоборот, самим экспериментатором созданным...) причинам.

Что было пусковым механизмом обыска в 1983 г., официального предостережения органов госбезопасности, далее — исключения из партии (1984), изгнания из Союза журналистов, из Советской социологической ассоциации, отлучения от Всероссийского театрального общества? Думаю, все же не социально-производственная или научно-профессиональная активность автора, а его вызывающее поведение по отношению к обкому партии в связи с беспардонными и, в сущности, мошенническими действиями его функционеров по смене руководства Ленинградского отделения Советской социологической ассоциации. К чему добавилась безуспешная охота доблестных чекистов за материалами экспертного опроса “Ожидаете ли Вы перемен?” (мною уже упоминавшегося).

Перипетии этого, как сказали бы теперь, наезда со стороны “компетентных органов” и т. д. и предпринятой в этой связи социологом-экспериментатором необходимой обороны — это один из частных предметов авторского исследования. Здесь не удержусь, чтобы не воспроизвести эпиграф к одной из глав тома 2. Из любимого мною Вл. Войновича (его знаменитой “Иванькиады”):

“...Я пытался сохранить спокойствие, но мне это не всегда удавалось. Меня спасло то, что на каком-то этапе борьбы я решил, что ко всему надо относиться с юмором, поскольку всякое познание есть благо. Я успокоился, ненависть во мне сменилась любопытством, которое мой противник удовлетворял активно, обнажаясь как на стриптизе. Я уже не боролся, а собирал материал для данного сочинения (выделено мною. — А. А.): а мой противник и его дружки деятельно мне помогали, развивая этот грандиозный сюжет и делая один за другим ходы, которые, может быть, не всегда придумаешь за столом. Сюжет этот не просто увлекателен, он, мне кажется, объясняет некоторые происходящие в нашей стране явления, которые не то что со стороны, а изнутри не всегда понятны...”

Полностью подписываюсь под этим пассажем...

(Недавно ушедший от нас Ю. А. Левада, навсегда остающийся для меня высочайшим образцом гражданственности, профессионализма и мудрости, когда-то высказался на мой счет в случайном разговоре приблизительно так: “Не то ценно, что попал в передрягу, а что сумел это использовать для нужд науки”. Горжусь этой оценкой).

Еще могу считать своей заслугой, что “случай Алексеева”, получивший, уже на пороге перестройки, достаточно широкий резонанс (шутка ли: выиграл суд по иску о защите чести и достоинства против секретариата Советской социологической ассоциации!), так или иначе способствовал гражданственной консолидации — как рабочего коллектива, так и социологического сообщества. В чем нетрудно убедиться обратившись хотя бы к перепечатанному (из тома 2 книги) в недавнем “Телескопе” авторскому открытому письму 1987 г., содержащему опись (хронику) актов индивидуальной и коллективной гражданской защиты, предпринятых (цитирую) “в разное время, разными людьми, в разных формах, в период с 1984 г. по настоящее время”.

Вообще же, политическое “дело” социолога-рабочего дало повод для существенного расширения и своего рода переструктурирования поля активистского case-study. Притом, что главным предметом исследовательского интереса как было, так и осталось взаимодействие личности и социальной среды, человека и социальных институтов.

Если о драматической социологии, в смысле соединения практической деятельности, рефлексии и “игры” с социальным объектом, сказано уже достаточно, то хотя бы несколько слов о социологической ауторефлексии. Эта последняя (цитирую из предисловия, том 1)

“...в принципе может быть осуществлена путем селекции и предъявления аутентичных авторских текстов разных лет, причем “всех мыслимых” (а точнее — доступных автору) жанров: дневник, хроника, личное письмо, официальное обращение, журналистская статья, научный труд. При этом отбираться для такой “антологии” должны вовсе не лучшие (с авторской точки зрения), а показательные (в плане задуманного анализа) фрагменты.

В этом виртуальном опыте (документированная идейно-духовная биография) ставится задача, как бы обратная той, какую автор пытался решить в опыте практическом (эксперимент социолога-рабочего). Вместо вопроса: “что человек может сделать с обстоятельствами?”, — на передний план выдвигается противоположный: “что обстоятельства могут сделать с человеком?”.

И еще:

“...Если формулой драматической социологии является познание действием <…>, то социологическая ауторефлексия есть, в определенном смысле, самопознание деятеля...”

Более подробно о соотношении драматической социологии и социологической ауторефлексии см. приложение 4 в материалах к настоящему докладу.

За недостатком времени оставляю сейчас без освещения довольно большой и значимый тематической пласт книги, относящийся к проблематике социологии личности. Чем-то надо жертвовать...

То же относится к сюжетам “на пересечении биографии и истории” (пользуясь выражением Ч. Р. Миллса). Я имею в виду представленную в томе 3 историю своеобразной “мифологизации” случая социолога-испытателя на рубеже 1980 - 90-х гг., а также субъективную летопись демократического движения Ленинграда этого периода.

Мне остается еще немного рассказать об андерграундном экспертно-прогностическом исследовании “Ожидаете ли Вы перемен?” (имелось в виду наше общество). Оно было задумано в 1978 г. компанией питерских и московских интеллигентов, в которую входили ныне покойные историк М. Гефтер и писатель А. Соснин, а также ныне здравствующие экономист В. Шейнис, экономист-социолог Н. Шустрова и я. Я был чем-то вроде ученого секретаря этого незримого колледжа.

Были разработаны программа изыскания и оригинальная экспертная методика, опробовавшаяся в 1979-1981 гг. в среде, которую сегодня принято называть либеральной интеллигенцией. До обобщения материалов тогда руки не дошли: на смену “ожиданию” перемен пришло их “делание”. А 45 из 46 анонимных экспертных листов (записей интервью или собственных текстов участников опроса) удалось потаенно сберечь до момента, когда они перестали быть крамолой. Все они — с большей или меньшей полнотой — представлены в обсуждаемой книге, в частности, в ее первой и последней главах.

Обозревая сейчас эти материалы, может показаться удивительным, что при естественном преобладании пессимистических и скептических оценок перспектив развития советского общества, почти треть участников опроса рубежа 1970 - 80-х гг., независимо друг от друга, приурочили (сочли весьма вероятным...) начало системных общественных сдвигов именно к рубежу 80 - 90-х гг.! При этом немалая часть наших экспертов-прогнозистов обнаружила (как мы можем судить сегодня...) вполне реалистичное представление о логике и механизме вероятных общественных изменений. В частности, рядом экспертов, по существу была точно предсказана та самая “революция сверху”, которая фактически состоялась во второй половине 1980‑х гг.

В целях экономии времени опускаю свою современную оценку экспертно-прогностической методики — вопросника “Ожидаете ли Вы перемен?”. Соответствующий фрагмент книги представлен в приложении 5 среди материалов к настоящему докладу. Желающие могут ознакомиться.

И последнее замечание. Есть в книге (в томе 2) небольшой раздел, представляющий авторские заметки по поводу книги “Год Оруэлла”, которая, как уже отмечалось, была ничем иным как пилотным изданием 2-го тома “Драматической социологии и социологической ауторефлексии”. Этот раздел воспроизведен в приложении 7 среди материалов к настоящему докладу.

Зачитаю из его текста лишь заключительный фрагмент, уместный для завершения доклада:

“...Пожалуй, автор настоящей книги претендует не только на научно-социологическую, но и на философско-мироотношенческую интерпретацию предпринятого им в 80-х гг. социального эксперимента, а затем — состоявшегося политического “дела” социолога-рабочего. Сделав инициативный, поначалу скромный вызов системе, человек получает ответные вызовы от судьбы (или общества?), на которые уже обязан отвечать, коль скоро “эту кашу заварил”. Что бы с ним дальше ни случилось, он продолжает оставаться “наблюдающим участником” собственной жизни и социальных процессов, в которые вовлечен.

<…> С учетом сказанного выше, анализируемый в книге опыт социолога-испытателя сегодня может быть осмыслен как одно из ранних и частичных предвосхищений уже современных “моделирующих ситуаций”, а также образцов “наблюдающего участия”. Можно сказать, что актуальность “драматической социологии” сегодня не убывает, а возрастает».

Благодарю за внимание!



***

Доклад на первом Всероссийском социологическом конгрессе «Общество и социология: новые реалии и новые идеи» (Санкт-Петербург, сентябрь 2000):

Драматическая социология и социологическая ауторефлексия

(Цит. по: Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2000, № 6)

1. Доминирующая и по сей день (несмотря на все большее распространение и престиж «не классических» подходов) стратегия социального исследования исходит из предпосылки разделения или противоположения субъекта и объекта в исследовательском процессе (при устоявшемся использовании специальных процедур «контакта», или взаимодействия между ними).

Мы полагаем возможным и перспективным сближение субъекта и объекта и даже своего рода их отождествление в социальном познании. Ниже обсудим некоторые конкретные способы реализации такой исследовательской стратегии.

2. Рассмотрим случай, когда само по себе поведение субъекта социального исследования становится своеобразным инструментом и контролируемым фактором исследовательского процесса. «Погруженный» в определенную социальную среду исследователь (назовем его «социологом-испытателем») наблюдает и анализирует последствия собственных действий в этой среде. Методологической формулой такого исследования является: ПОЗНАНИЕ ЧЕРЕЗ ДЕЙСТВИЕ (или – «познание действием»).

3. В рамках указанного исследовательского подхода (направления) нами разработан и опробован эмпирико-социологический метод, названный, в отличие от «классического» включенного наблюдения, НАБЛЮДАЮЩИМ УЧАСТИЕМ. Отличен этот метод и от социального эксперимента, в общепризнанном смысле: здесь новые факторы вводятся в изучаемое социальное поле не «извне» и «сверху», а «изнутри» и «снизу». Причем исследовательское вмешательство в естественный ход вещей является ситуационным (порой импровизационным) и не претендует на строгую процедуру.

4. Характерной чертой названного метода является построение так называемых МОДЕЛИРУЮЩИХ СИТУАЦИЙ: когда, путем организуемого исследователем (на базе естественных предпосылок) «сгущения» факторов, обыденная ситуация приобретает достоинство социальной модели.

5. Следует отметить, что предметом изучения здесь выступает, как правило, не только социальное окружение, но и собственное поведение социолога-испытателя. Особый интерес при этом представляет выяснение границ свободы индивидуального поведения в различных ситуациях: изучается не столько адаптация субъекта к среде («что обстоятельства могут сделать с человеком?»), сколько адаптация субъектом среды к себе («что человек может сделать с обстоятельствами?»).

6. В изложенном исследовательском подходе синтезируются практическая деятельность, рефлексия и игровой момент («игра» с социальным объектом). Вышеописанный способ исследования мы называем ДРАМАТИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИЕЙ.

7. Метод наблюдающего участия апробирован, в частности, в опыте многолетнего исследования производственной жизни, «глазами рабочего», предпринятого автором в 80-х гг. на одном из ленинградских промышленных предприятий, а также – с расширением предметной области – на более масштабном «полигоне». Этот опыт обобщен в серии наших работ, главной среди которых является: Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего). М., 1997.

Ныне автором проводится в принципе аналогичное case study» в одном из научных институтов Санкт-Петербурга.

8. Другое разрабатываемое нами, в рамках той же общей стратегии, исследовательское направление: СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ АУТОРЕФЛЕКСИЯ. Это направление является частным случаем СОЦИОЛОГИИ ЖИЗНЕННОГО ПУТИ (термин, пока еще не вошедший в научный обиход, хотя для этого, как мы понимаем, уже есть основания).

Само по себе понятие социологии жизненного пути может быть отнесено к широкому кругу современных биографических и т. п. исследований, среди которых социологический подход, разумеется, не является единственным. Вообще, проблематика жизненного пути («траектории жизни») является междисциплинарной – на стыке социологии, психологии, социальной антропологии и ряда других гуманитарных дисциплин.

9. В рамках социологической практики, в исследованиях жизненных путей применяются различные методы сбора информации (глубинные интервью, биографические нарративы, анализ документов и т. п.). Но нас интересует нестандартный случай, когда социальный исследователь ставит самого себя (или человека, готового к такому способу самореализации) в положение «наблюдающего участника» собственной жизни.

В этом случае:

а) собственная жизнь (или определенный период жизни) трактуется субъектом исследования как некий «жизненный эксперимент»;

б) практические действия (жизненные шаги) субъекта и их результаты (последствия) фиксируются в «протоколах жизни» (вариант дневника, но с социологической сверхзадачей);

в) исследовательский отчет, как таковой, приобретает характер и смысл «жизненного самоотчета» или ауторефлексии (причем последняя имеет не только личностный, но и объективно-социологический смысл).

10. Особый методологический интерес представляет вопрос о соотношении драматической социологии и социологической ауторефлексии. В той и другой имеет место своеобразное сближение субъекта и объекта исследования, с перспективой их «слияния» в «субъект-объект», иначе говоря – их отождествления. Вместе с тем, есть и немаловажные различия.

11. В отличие от драматической социологии, при которой исследование разворачивается «здесь и сейчас», в случае социологической ауторефлексии изыскание может быть также и ретроспективным – за счет использования сохранившихся документов, «жизненных свидетельств», которые, в свое время, могли составляться и без социологического «умысла», однако в рамках исследования – подлежат социологическому «прочтению».

12. Драматическая социология необходимо предполагает самого исследователя в качестве действующего лица (актора). В случае же социологической ауторефлексии (ретроспекции жизни) такое совмещение двух ролей – исследовательской и «жизнедействующей» - не обязательно. Всякий человек может захотеть в какой-то момент – «остановиться, оглянуться».

Разумеется, само по себе «воспоминание о жизни» и ее осмысление – еще не социология. Но если профессионал подключится к этой работе «ума и души» рефлексирующего субъекта в качестве помощника (консультанта, методиста-методолога и т. п.), то может возникнуть исследование «случая имя рек» - в рамках указанного исследовательского подхода.

(Таких примеров находим уже немало в современной научной практике).

13. В социологической ауторефлексии, как и в драматической социологии, существенным является выяснение границ свободы индивидуального социального поведения. Однако здесь вероятна определенная переакцентировка: не «что человек может сделать с обстоятельствами» (драматическая социология), а «что обстоятельства могут сделать с человеком». Иначе говоря – приоритетное внимание к адаптивным («приспособление себя к…»), а не адаптационным («приспособление к себе…») возможностям и способностям человека.

14. Попробуем кратко резюмировать наше сопоставление названных подходов. Если формулой драматической социологии является ПОЗНАНИЕ ДЕЙСТВИЕМ, то социологическая ауторефлексия есть САМОПОЗНАНИЕ ДЕЯТЕЛЯ.

15. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия предстают двумя ипостасями ориентированного на сближение (а в перспективе – и на тождество!) субъекта и объекта изучения взаимоотношений личности и общества: как на ментальном уровне (индивидуальное и социальное сознание) , так и на уровне действия (индивидуальное и групповое или даже массовое поведение). При этом та и другая оказываются отдельными струями теперь уже весьма широкого и мощного потока активистских и интуиционистских исследовательских подходов и конкретных изысканий, которые объемлются понятием качественной («интерпретативной», «гуманистической», «субъективной», «интерактивной», «рефлексивной», «субъект-субъектной» и т. д.) парадигмы социологического знания.

Публикации автора, посвященные эксперименту социолога-рабочего (1980-1988):

- Социальные нормы производственной организации и жизненная позиция личности (из опыта «экспериментальной социологии») / Проблемы социального познания и управления. Томск, Изд-во ТГУ, 1982.

- Человек в системе реальных производственных отношений (опыт экспериментальной социологии) / Новое политическое мышление и процесс демократизации. М.: Наука, 1989.

- Наблюдающее участие и моделирующие ситуации (Познание через действие). СПб.: СПбФ ИС РАН, 1997.

- Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего). Книжки 1-2. М.: СПбФ ИС РАН, 1997.

- Театр жизни в заводском интерьере (записки социолога-рабочего) // Звезда, 1998, № 10.

- Человек и его работа: вид изнутри (из записок социолога-рабочего. 1982-1986 гг.). // Мир России, 1998, № 1/ 2.

- Социологическое воображение, драматическая социология и социология жизни / Социальное воображение. Материалы научной конференции 17 января 2000 г.. СПб., 2000.



***

Из статьи Б. Докторова «Профессия: социолог»

…Традиционно выделяют, в частности, включенное, или участвующее наблюдение, в котором социолог старается занять объективистскую позицию и минимизировать свое влияние на наблюдаемые им процессы. Новинка Алексеева — наблюдающее участие, предполагающее, изучение «социальных ситуаций через целенаправленную активность субъекта, делающего собственное поведение своеобразным инструментом и контролируемым фактором исследования». В этом случае наблюдатель стремится стать активным участником происходящего и познаваемого, разрешая себе изнутри вносить в наблюдаемый им процесс некие, определяемые им самим «возмущения». Тогда в конкретике явления или процесса раскрываются те свойства, которые присутствовали в них, но сами бы не заявили о себе. Так частное, по Алексееву, заурядное становится моделью общего.

Эта «процедурная» добавка, точнее, социологическое действие, превратило участвующее наблюдение в наблюдающее участие и, таким образом, принципиально изменилась логика исследования: на смену наблюдению с целью познания пришло познание через действие, или познание действием. Социолог стал не просто участником, актором наблюдаемого действия, но драматургом и постановщиком «социологической драмы». Отсюда и возникает термин, которым Алексеев характеризует свой подход — драматическая социология. Когда же он распространил принципы наблюдающего участия на самого себя, возникла социологическая саморефлексия, или ауторефлексия…

***

Из книги: Алексеев А. Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Тт. 1- 4. СПб.: Норма, 2003-2005.

Том 1, с. 351-364, 373-379, 365- 370, 382-383:

(5.5). Как Серега был «штрейкбрехером»

[Нижеследующий текст (1982) описывает одну из характерных — моделирующих — ситуаций в рамках эксперимента социолога-рабочего. Такое же название он имел и в оригинале.

Публикуется с небольшими сокращениями. — А. А.]



= Из производственного дневника (сентябрь 1982)

Серега З-в — слесарь 4-го разряда, работает в бригаде Анатолия С-ча [А. В. Сыцевич. — А. А.]. Ему около 30 лет, он представитель молодого поколения кадрового ядра цеха. На заводе работает в общей сложности около десяти лет. Из цеха уходил служить в армию и вернулся в цех. Его жена — медсестра в заводском здравпункте. Живет Серега в 10 мин. ходьбы от завода.

В своей бригаде, да и вообще на слесарном участке Серега принадлежит к числу высокооплачиваемых рабочих. Его дневное производственное задание — 9,8 руб., почти такое же, как у бригадира (у того — 10 руб.). С учетом прогрессивки, получается, что Серега зарабатывает в день 13 рублей (что соответствует месячному заработку до 300 руб.).

Серега — член партии (как и его друг и бригадир Анатолий С-ч).

Когда администрация цеха, обеспокоенная вынужденной «монополией» Алексеева в обслуживании координатно-револьверного пресса (ПКР), затеяла, наконец, подготовку ему «дублера», Серега сам вызвался на это дело. После двухмесячного ученичества ему, в июне 1982 г., присвоен 2-й разряд штамповщика. Учеником он оказался в общем способным. С тех пор работать на ПКР Сереге не приходилось.

Нижеследующие события конца августа — начала сентября 1982 г. будут излагаться в манере, несколько отличной от «Хроники…». А именно — не то чтобы от имени Сереги, но держа его за главное действующее лицо. В некотором смысле, этот текст — протокол включенного наблюдения, со строго фиксированным объектом наблюдения. Объект этот (разумеется, сам по себе — субъект!) — мой бывший ученик Серега З-в.

[«Включенное наблюдение» здесь, пожалуй, играет все же подчиненную роль в контексте «наблюдающего участия». — А. А.]

Дело в том, что, сидя за верстаком на расстоянии 10–15 м от координат-но-револьверного пресса и занимаясь немудрящей деятельностью снятия «градов» [грата. — А. А.], т. е. зачистки напильником заусениц, остающихся на деталях после токарных и фрезерных операций, я имел возможность дистанционного (все-таки 15 м!), абсолютно естественного (сидел лицом в ту сторону) и всепонимающего (мне ли не понимать!) наблюдения за ситуацией, в которой сам до тех пор был постоянно действующим «субъективным фактором» и из которой, счастливым социологическим наитием, вдруг сумел этот фактор изъять.

И ситуация стала развиваться естественно — без «возмущающего» влияния инструмента наблюдения!

Любое производственное и не производственное телодвижение Сереги; любой его социальный контакт; мигание лампочки на пульте управления моего станка; жестикуляция начальника цеха, что-то объясняющего Сереге, и появление у пресса мастера инструментальной группы; присутствие рядом с Серегой цехового технолога Аллы П-ной и ее отсутствие, — все было мне понятно и означало ту или иную фазу, поворот в развитии ситуации.

Общий рисунок ситуации я мог бы воспроизвести, не обмениваясь с Се-регой ни единым словом на протяжении недели. Но мы, понятно, обменивались, чаще по Серегиной инициативе, т. к. у него была в этом не только человеческая потребность, но и деловая необходимость. А бывало, и я прогуливался его навестить. И не столько для разговоров, а чтобы запечатлеть в памяти обозначение изготавливаемой им детали или номера используемых гнезд револьверной головки (чего за 15 м не углядишь).

Всю эту неделю Серега выступал в оригинальной (для социалистического производства) социальной роли штрейкбрехера (слово, может быть, и слышанное им, но, уж во всяком случае, не из его повседневного лексикона).

Вот о том, как это разворачивалось, что делал сам Серега и что делалось с ним, без претензии на глубокое проникновение во внутренний мир человека, но с исчерпывающим отчетом о его социально-производственном поведении (впрочем, дающем пищу и для психологических интерпретаций и предположений), — этот «протокол».

25 августа 1982 г., в среду, Серега, по договоренности с мастером, ушел с обеда (ездил с родственниками на кладбище). Решение начальника цеха немедленно поставить Серегу на ПКР вместо «отказавшегося от работы» Алексеева состоялось после обеда, когда Сереги уже не было. Друг и бригадир (а ныне замещающий мастера) Анатолий С-ч вечером не позвонил.

Так что, когда утром 26 августа Серега вдруг оказался объектом заинтересованного внимания сразу всех уровней цеховой администрации, это было для него полной неожиданностью.

Он знал только, что ПКР не работает уже около месяца. Алексеев настоял на ремонте. Сначала старший механик Ш-в, а потом Керим К-в (зам. механика и пред. цехкома) со станком возились. А Алексеева начальник цеха Д-н [А. Данилушкин. — А. А.] посадил на это время «грады» чистить.

Зря начальник так сделал, ведь эти ремонтники ничего в станке не рубят… Уже и Серегу спрашивали: «Откуда эта рукоятка?». Уж им неловко по пять раз на дню к Алексееву обращаться.

Обидело начальство Серегиного учителя… Сидит спиной к станку в 3 м от него и прочищает вращающимся сверлышком уже которую тысячу медных контактов. Глаза у него, небось, и на спине есть. Видит, что ремонтники в запарке… Но больше со своими советами не лезет. Отбили мужику охоту советовать! Впрочем и он с начальством особо не церемонился…

Вроде кончили ремонт. И тут оказалось: палец фиксатора в новые втулки револьверной головки не лезет. Алексеев это обнаружил, станок не принял. Его уже от «градов» освободили, они с Керимом вдвоем возились. Втулки выколачивали, обратно ставили. Потом Люся К-на (она сейчас временно зам. нач. цеха) все у станка паслась. Заставил их Алексеев какие-то «испытания» проводить. Что-то не так опять…

Алексеев говорит — у листодержателей подпятники гнутся и заготовка приподымается. Люся, похоже, считает, что он им очки вкручивает. Подходила к Сереге, спрашивала — было ли такое раньше.

— Было, конечно! — ответил.

— Так ведь работали?

— Понятно, неудобно, заготовка за матрицы цепляла…

— А он говорит, что теперь вообще в щель не лезет!.. Ну, тут Серега не в курсе дела.

Алексеев рассказывал потом, что добился-таки изготовления новых подпятников, на миллиметр толще, из хорошей стали. Не так гнутся.

Дает он им прикурить, однако! Как-то на днях Люся от него чуть не ревела. Спросил у учителя, а он объясняет, что те его в «саботаже» обвинили. Ну, он им и врезал обратно…

Потом какой-то мужик из РМЦ приходил. Контрольный мастер, кажется. Так и сяк индикаторы с магнитной присоской устанавливал. Вроде, геометрией учитель теперь доволен, а револьверная головка чему-то не перпендикулярна… Ну, это уж «дебри»!

Кажется, Алексеев и после смены оставался, проверял станок, когда мужик из РМЦ уже ушел. Собрались после этого ПКР запустить, но что-то опять заело.

Алексеев при Сереге отдал С-чу (тот сейчас за мастера) бумажку, сказал: «Вот объяснительная, ты просил». С-ч прочитал, сунул в карман. Сереге не показал… Он и в бригадирах-то строит из себя начальника, а тут и подавно. Было это 25 августа, еще до обеда. А что его, Серегу, поставят на станок вместо «отказавшегося от работы» (или «отстраненного от работы» — кто как говорит!) Алексеева, Серега, ввиду своего послеобеденного отсутствия, узнал только на следующее утро, 26 августа.

…Как саранча на Серегу все налетели: и С-ч, и Алла П-на, и Люся К-на, и сам начальник цеха Анатолий Д-н. Скорей, скорей, врубай ПКР, гони программу! А Алексеев сидит за свободным верстаком, напротив Серегиного, и снова «грады» чистит… Ну и дела!

— Е-л я эти стрессы поутру! — сказал учителю Серега. — Станок-то хоть пашет?

— Межцентровые расстояния плохо держит. Если станешь работать, следи за расстояниями между отверстиями, пробитыми из разных гнезд». [Имеются в виду разные гнезда револьверной головки. — А. А.].

— Так, а Вы что?

— А ты мою объяснительную разве не читал?

— Нет!

— Станок осталось совсем немного до ума довести. Не дают! А как сейчас — я работать отказался.

Нехотя, но покладисто пошел Серега налаживать первую партию.

Ну, хозяйство у учителя в порядке. Ключ от шкафа — в условленном месте. Подручный инструмент — в коробке; от того, который постоянно не нужен, отделен. Съемники по типоразмерам в ящиках разложены. Пуансонодержатели из револьверной головки почему-то повынуты, а матрицы, те — стоят. Ну, загрузить верхний диск недолго — у Алексеева всегда все записано, что в каком гнезде. А где же запас вырубных пакетов, который держали в шкафу?

«Все, что не в станке, возвращено в кладовую. Фаина потребовала, еще пару месяцев назад», — сказал Алексеев. Это Серегу огорчило. Его в кладовую, как Алексеева, вряд ли пустят. Хочешь взять железку — давай марку [жетон для получения инструмента. — А. А.]. А у Сереги и марок-то свободных ни одной!

«Ничего, Фаина в отпуске», — заметил учитель. И ушел чистить свои «грады». Вся-то «передача дел» пяти минут не заняла.

«Е-л я эти стрессы поутру!» — повторил уже про себя Серега.

Алла, Люся, начальник цеха Д-н, то порознь, то вместе, стоят над душой. Ободряют и командуют. Костерят Алексеева, надеются на Серегу. Давай Серега! Ждем от тебя трудовых подвигов. А «Бугор» [шутливое прозвище бригадира. — А. А.] как-то в стороне. Друг, называется! Алексеев, небось, переживает, но молчит. Ну, этот знает, что делает…

Так началась Серегина штрейкбрехерская деятельность. В ней были взлеты и падения, «обалдения» и апатия, радость творческого труда и горькое похмелье. Всего хватило за неделю. Не соскучишься!

Начальник цеха напирал на четыре «аварийных» партии. Программа горит! В первый день (26 августа, четверг) Серега управился с одной из них. Панель «Ф-…» в общем-то не сложная. 5 гнезд, 23 удара. Штамповка с переворотом заготовки. Часть пробивного инструмента — уже в станке. Остальное взял в кладовой, без марок (Фаины нет, а младшая кладовщица в хозяйстве ПКР не разбирается).

В отличие от Алексеева, который все сначала продумает, потом делает, Серега физический труд с умственным совмещает: делает и думает одновременно. Думает о том, что делает сейчас, а не о том, что будет делать затем. Загрузил штампы, потом поставил шаблон… Оказывается, при таком положении шаблона лучше бы штампы иначе разместить. Что ж, перезагрузим. Лишняя работа для Сереги не столь обременительна, как лишние мысли.

А отрегулирован станок у учителя будьте-нате! Новые пакеты инструмента у Сереги в револьверной головке сразу спарились. Ни одного матрицедержателя смещать не пришлось. Ударил, без пробы, сразу по заготовке детали — размер в нулях! Ни бокового упора, ни искателя пантографа подвигать не надо.

В общем, везло Сереге в этот день. Начальство вокруг табуном ходит. А Алексеев только раз и подошел, сам (а не по Серегиной просьбе). Уже когда Серега десяток панелек отстукал.

— Померяй-ка этот размер! — говорит.

— Почему этот?

— Два отверстия из разных гнезд пробиты. Вряд ли размер выдерживается…

Померил. Две десятки отклонения! А в чертеже? Две десятки и разрешены. В допуске. Нас это не е-т! Хмыкнул учитель. И пожелал Сереге удачи.

Работалось Сереге споро. Вся партия — 25 деталей. Лишний раз штангенциркуля в руки не брал. К концу дня успел даже загрузить часть инструмента для следующей детали.

С разверткой для кронштейна «Ф-…» наутро 27 августа (пятница) вышло не так все гладко. Алексеев раньше ее не штамповал и съемника нужной конфигурации не нашлось. Понадобилось в инструментальную группу обращаться, чтобы съемник расфрезеровали. Да и паз 5,8×46,2 какой-то нехороший выходит… Сразу пуансон затупился, х-й его знает почему. 2-мм заготовку не то чтобы мнет, а искривляет. Вытащишь ее из щели между дисками револьверной головки — второй раз не засунешь.

(А ведь щель-то после ремонта увеличена — Алексеев говорил, что заставил со всех подкладок матрицедержателей целый миллиметр снять!)

Правда, все эти неполадки встречают у той же Люси (и. о. зам. нач. цеха) полное понимание, и даже предупредительность. Ей и начальнику сейчас — «лишь бы бЕло». Программу закрыть и, похоже, Алексеева уесть!

— Ведь можно же на ПКР работать?

— Чего ж нельзя, — говорит Серега, — раз Родина требует!.. Первую деталь («Ф-…») носили в ОТК, чтобы акт составлять. Согласно акту — все в допуске! А следующая («Ф-…») — и на глаз видно: пара отверстий — на одном расстоянии друг от друга, а другая (таких же) — на пару миллиметров большем. Ну, тут не в станке дело… Шаблон подкачал! Алексеев же этот шаблон не проверял. Значит, инструментальщики напортачили. А в карте штамповки? Там — правильно!

Выход сам Серега предложил. Заготовка рассчитана на две детали. И шаблон задуман как симметричный. Штамповать — в два захода: сначала одну половину заготовки, потом другую. По той половине шаблона, которая без ошибки. В два захода — тяжелее, конечно… Особенно с этой искривившейся заготовкой. Но можно. Алексеев на партизанских деталях так давно делает, чтобы в «мертвую зону» войти. Даже, кажется, рацию писал. Ну, ему отклонили…

А что размеры в чертеже заданы от 4-х баз — это нас не е-т!

Пожалуй, от той, что противоположна базе пробивки, размеры в минус уйдут. Но это всех, кроме учителя, устраивает. Начальство знает, значит, нас не е-т!

Отстукал Серега «Ф-…» (50 шт., по 16 ударов) к обеду и за следующую принялся. Привычка к станку восстановилась. Искателем в дырочки шаблона попадает с ходу. Плохо, что автоматическим поворотом револьверной головки теперь нельзя пользоваться. Алексеев предупредил, что тот иногда проскакивает нужные гнезда. Мол, это можно устранить, да нужно чуть повозиться. Ладно, обойдемся без автоматики, будем запоминать позиции…

По мере развития всех этих обстоятельств росла у Сереги потребность поделиться. С тем, кто понимает. «Бугор» понимать не хочет… Алексеев иногда от градов спину разогнет, подойдет запросто, но помалкивает. Стал Серега учителю «докладывать». Про общий нормальный ход событий, при отдельных мелких неурядицах. Все, правда, не смертельно…

И станок пашет! Кернер до заготовки теперь почему-то не достает — подложил под матрицу.

«Это хорошо, что здесь не надо револьверную головку поворачивать, а было бы несколько позиций — стало бы цеплять!» — сказал Алексеев.

Верно, конечно… Но ведь здесь поворачивать не надо! А и надо было бы — ну, вытащил заготовку из щели между дисками, обратно запихнул.

«Ф-…» (25 шт., по 14 ударов, только керны) Серега отстукал спокойно. А на следующий день — шум! По кернам отверстия просверлили, под фрезу (там большой паз предполагался). И оказалось, что отверстия эти не на месте. Технологи хотели их по центру будущего паза разместить, а посадили на краю. Да еще диаметры отверстий не учли, совсем ерунда вышла.

К Сереге было прие-сь и сразу отстали. Он — по шаблону делал! А карты штамповки проверять Серега, как штамповщик, не обязан…

Побежали к конструкторам договариваться. Ну, это Люся умеет.

Главное — станок пашет. А что там у вас не так рассчитано — это нас не е-т!

За два дня Серега выдал на-гора три партии. Заработал, если по расценкам, 3 руб. Лишний раз не перекурил: и на голове висят, да и самому интересно выкручиваться. Вот только — как платить будут?

«Бугор» (С-ч) словно и не друг: «Сколько нарубишь, столько и заплатят!..» И лыбится.

Начальник цеха успокоил: «По среднему заплатим!». Это - другой разговор!

В понедельник, 30 августа, Серега приступил к четвертой партии. Просил нач. цеха все четыре за два дня сделать. Но вы же сами видите, сколько заморочек!

«Ф-…» (с переворотом, 50 деталей, по 28 ударов) - новая каверза. Там отверстия фигурные и усик в них должен вверх торчать. А в матрице нет нужного фиксирующего пазика. Ее можно только так установить, чтобы усик смотрел вниз или влево…

Помнит Серега эту деталь. С Алексеевым вместе делали, в период ученичества. Тот раскопал где-то старую матрицу с усиком, какую-то сборную, с насаженным кольцом. Зато в ней четыре фиксирующих пазика под шпонки - как хочешь ставь! Выставили тогда как надо. А когда отштамповали, стали из матрицедержателя вытаскивать - насадка там и осталась. Алексеев обычно, пока чего откуда не вытащит, не успокоится. А тут плюнул. У него тогда тоже на голове висели…

А потом, когда Серега неделю один на ПКР работал, в свободную минуту он эту насадку и вышиб. Да сломал. Алексеев, помнится, спрашивал - куда девал сломанную? Выбросил. (Сейчас-то и сломанная пригодилась бы!) Теперь и новую матрицу не поставишь, и старую без насадки не употребишь.

Люся приводит В-ва, мастера инструментальной группы. Оснастка -по его части. Тому оказалось проще на старую, не кондиционную матрицу другое кольцо насадить, чем с новой матрицей возиться. Так вот и тут выпутались. А станок пашет! Пашет, стерва… Начальству только этого и надо. Ведь Алексеев массовый брак на ПКР предсказывал!..

Перед обедом (30 августа) подходит к Алексееву табельщица с книгой распоряжений. (Серега случайно оказался рядом.) Предлагает тому расписаться.

Написано в книге (точной формулировки, понятно, Серега не запомнил):

«Распоряжение № 320 от 25.08.82 (т. е. задним числом! — А. А.).

За отказ от работы на станке ПКР КО-120 после ремонта и невыполнение указаний мастера и зам. нач. цеха, что привело к простою оборудования 25.08.82 и поставило под угрозу срыва программу цеха в августе-месяце, объявить выговор наладчику Алексееву А. Н., раб. № 03445, и депремировать за август на 50%.

Начальник цеха А. Данилушкин».

Алексеев говорит: «Я это должен переписать, тогда распишусь». Табельщица говорит: «Ну, тогда потом сами придете».

(Алексеев потом рассказывал: начальник цеха табельщице наказал -чтоб не давала переписывать! Мда, круто! Ну, учитель знает, что делает.)

Все же забеспокоился Серега, что мало заработал, пусть и обещали ему - по среднему. А «Бугру» (бригадиру и, так сказать, другу) нужен от Сереги и свой навар. Раз ты попал на ПКР - давай, делай, что можно, без технологии. А мы - как слесарную или фрезерную [операцию. - А. А.] закроем!

Дело обычное. Называется — партизанщина. По техпроцессу числится, например, как сверловочная, а штампуется! Быстро и доходно. Наряды закрываются на бригаду. Алексеев говорит, что с полсотни обозначений так выпустил.

В период обучения они с Серегой вместе партизанили. Потом к Алексееву уже и мастер стал с такими заданиями обращаться. А тот сказал: пока главный технолог на мои «Предложения» не ответит, не стану партизанить, ни для мастера, ни для бригад.

(Помнит Серега эти предложения, даже хотел вместе с учителем их подписать. Но, поскольку бригадиры тогда уклонились, тот ему отсоветовал, чтобы не выглядело, как будто он ученика подговорил.)

Ну, шаблоны-то нелегальные у учителя остались. В том числе и на ту лицевую панель, которая два куска (200 руб.) потянет. Алексеев тогда отказался партизанить. А Сереге сказал — хочешь, делай по моим шаблонам. Тут-то Серега за пару недель весь свой срок ученичества бригаде и оправдал. Потом Алексеев, видать, на ОГТ рукой махнул, снова стал партизанить. Но уже только для бригады Игоря В-ва [И. В. Виноградов. — А. А.]. Ну и правильно! Для бригады С-ча ведь Серега есть…

На третий день своего «штрейкбрехерства» затеял Серега «аферу» с «Ф-…» (25 шт., по 25 отверстий, сложных пазов нет, и весь пробивной инструмент подходящий имеется).

Ну, Алексеев свои шаблоны на самом станке пробивал. Есть там микроскопы, ни х-я в них не видно, правда, но он как-то приспособился: левым очком для правого глаза как лупой пользуется (у него вроде глаза разные). Один раз и ученика заставил шаблон на станке сделать. Не понравилось это Сереге… Он же слесарь!

Сереге проще стальной лист разметить, накернить и потом просверлить те же 6-мм отверстия. Точность, может, и не та, что должна быть с микроскопами, но для той детали, которую Серега задумал сейчас штамповать, достаточна.

Во второй половине дня 30 августа добыл Серега у Стаса П-ва, наладчика штампов (у которого всегда все есть!), кусок 3-мм стального листа. Выбрал для баз угол получше, напильником края подправил, разметил 25 отверстий, просверлил. Вот и готов шаблон! Не хуже алексеевских.

Только хотел свою партизанскую акцию развернуть — тут к нему Люся с Аллой: нет, ты еще на нас поработай!

Заглянул Серега в ихний техпроцесс и пришел в тупик. «Ф-…» не имеет шаблона! И написано временное п/и [производственное извещение об изменении технологии. — А. А.] — пробивать без шаблона, «по координатным линейкам», каждую деталь! Каждый удар — по микроскопам выставлять, выходит. А сколько штук? 25! Ударов — по 34! Для каждого удара — две координаты. Стало быть (Серега не считал, но почувствовал): 34×2×25 =1 700 раз в линзу заглядывать, в которой ни х-я не видно! Да тут и с хорошей линзой неделю провозишься.

И что-то раньше ласковые были… А теперь — металл в голосе! Аппетит у этих баб, знать, во время е-и приходит.

Учитель объяснил: на пушку берут! К нему, оказывается, тоже с этим подлезали. Смотри, каким числом это п/и датировано: 25 авг. 82 г. То есть — теперь специально для Сереги возобновили! На этой оптике и 34 дырки для шаблона пробить не просто. А уж 850 — и вообще издевательство!

Был там в станке, согласно тех. паспорту, блок цифровой индексации… Для автоматической установки координат при пробивке шаблонов. С его помощью можно было бы и уникальные детали, по 3–5 штук, делать (каждую деталь — как шаблон). Но этот блок еще при перевозке станка кокнули… А теперь делают вид, что не знают. Да, похоже, и не вполне понимают, что записана — нелепость.

Прерванный в выполнении своей партизанской затеи провокационным начальственным требованием, Серега совсем увял. В таких случаях он тупо смотрит в чертеж и меланхолично курит.

— Ну, что, Серега? — спрашивает Алексеев.

— Откажусь, и … …!!

Ну, зачем так уж! Чем каждую из 34-х позиций в детали по микроскопам выставлять, лучше Сереге и тут свой шаблон сделать! И по нему — все 25 деталей отштамповать. Серега это и предпринимает, на следующий день 31 августа (вторник). Люсю, Аллу, начальника цеха его инициатива вполне устроила, все тут были… Не хочешь раком становиться — стань передом. А оформим, как если бы стоял раком!..

Пришлось Сереге заделаться технологом, уже не добровольно, а вынужденно!

Есть чертеж, где каждое отверстие имеет свои координаты, если не от базы, то от другого отверстия (которое уже от базы, значит можно пересчитать). Есть и карта штамповки, где все это уже пересчитано. Но проще иметь дело с чертежом, где все наглядно. Берет Серега чертеж и сразу воспроизводит указанные там (или пересчитанные им на бумажке) координаты в металле. Кернит, потом просверливает…

Рука у Сереги верная. В допуск 0,2 мм уложится, а больше и не надо (для этой детали).

Контроль у Сереги один — готовая деталь. Совпали отверстия после пробивки по этому самодельному шаблону с чертежом — хорошо! Нет — поправим шаблон. Поправлять-то нежелательно… Дырку заваривать! А по заваренному — новую дырку при сверлении может повести в сторону. Но уж тут — судьба, и отчасти искусство. В карту штамповки Серега не смотрит. И уж их ошибок не повторит! Вот разве свои внесет… И внес.

Ведь все разрешили из идиотского положения выкручиваться собственными силами. Он и выкрутился. А в одном размере, при расчетах, на 1,5 мм ошибся, х-й знает как (бумажку-то выкинул!).

Отштамповал все 25 штук. И — в брак! Конечно, опять с конструкторами и сборщиками договорятся. На что же у нас технологи-то? Серега чувствует себя и не правым, и правым: вы нас «за ноги подвесили», мы вам — «козу заделали». Переморщитесь!

Выяснилось все это уже на следующий день, когда Серега успел не только административную («Ф-…»), но и свою, партизанскую, для бригады («Ю-…») отстукать. Там, по счастью, все в порядке.

Так или иначе, настроение у Сереги совсем упало. Учитель сочувствует, а может и радуется… Нет, не похоже на него: что ни присоветует, все по делу! Ему, небось, тоже несладко сейчас приходится… А тут «эта дура» (иначе Серега технолога не называет!) подкинула:

— Это Вы Алексееву выговор схлопотали! У него со станком не получается, а у вас получается.

Вспыхнули тут у Сереги угрызения совести. Поделился с учителем. Еще раньше ему говорил:

— Если начнут прия-ся, — пошлю на х-й!

А тот: — На х-й надо посылать своевременно, не слишком рано и не слишком поздно!

Серега: — Они же нахрапом взяли! Мне-то зачем все это?

Алексеев: — Конечно. Я на тебя не в обиде. Ты — орудие, и невольное!

Серега растроган: — А х-я ж поделаешь. Жить-то надо!

Вроде администрация со своей партизанщиной отстала… А у «Бугра» всегда найдется.

«Ф-…» — другая панель. Тут и расточные, и фрезерные операции, фигурные пазы и отверстия. Фигурные — значит комбинировать, один паз или окно — несколькими штампами пробивать. Какой брать, из чего выбирать — у учителя на то картотека есть… Это — понадежнее той спецификации, которую принесла Алла, когда понадобилось искать подходящий вырубной пакет 8,2 мм. (Алексеев сказал, что ему эту спецификацию никогда не показывали, не хотели, наверное…)

Свою картотеку учитель держит не в шкафу у станка, а в своем закутке, где прежде отсиживался на простоях, рядом с цеховым художником.

— Дайте посмотреть…

— Пожалуйста! Достает ключ.

— Только карточки не вынимай, а запиши, что тебе надо. Серега и сам знает, где там что лежит.

Эх, не получается всю деталь пробить! Нет подходящего инструмента! Учитель проверил, тоже не нашел. Но половину детали пробить все-таки можно…

Стал Серега изделывать еще один партизанский шаблон. Игра тут всяко стоит свеч. За день бригаде 100 руб. подкинуть можно. «Бугор», понятно, согласен. А начальство, тем временем, уже смекнуло, что платить Сереге по среднему, когда тот на ПКР вкалывает, невыгодно. Алексеев то же самое за свои повременные 150 руб. в месяц сделает, не за 300! Стали Серегу торопить: хватит, ты свое уже показал. Алексеева — обратно на станок!

Серега уж и рад. В гробу он видел эти стрессы! Пошел делиться радостью с учителем. Но и тот не прост:

— Нет, Серега, пока ПКР в полный порядок не приведут, я за него не встану.

— Кто ж его приведет?

— А хоть бы и я. Только уж пускай переводят меня на это время в ремонтники!

Интересный мужик, этот Алексеев!.. А еще его заботит, что приказ о выговоре до сих пор не вывешен. И не хотят вывешивать! Смеется: секретный выговор!

— А если серьезно, согласись я сейчас, представляешь, какой канкан они на мне спляшут, после твоих трудовых подвигов?

Пошел Серега готовить свою партизанщину. Начальство не мешает… Как-никак, удружил он им.

Тут у Сереги привалили домашние события. 31 августа уехала жена в отпуск. Дочка с тещей — на даче. Жену проводил и «поддал». Да перебрал. 1 сентября (среда) вышел на час позже. Вроде никто не заметил (или — промолчали). С похмелья — рассчитывал, размечал и высверливал Серега свой партизанский шаблон.

Штампы подобрал согласно алексеевской картотеке. Пробил первую деталь. И понес «Бугру» (другу, бригадиру, а сейчас еще и мастеру) Анатолию С-чу:

— Проверяй!

Тот: — Сам, что ли, не можешь?

— Ты начальник, ты и проверяй!

Проверил «Бугор» и углядел: два отверстия на пару миллиметров раздвинуты больше, чем надо. Расстроился Серега вконец. Алексеев вроде на станок возвращаться не собирается… От начальства спасиба не дождешься… От друга-бригадира — втык… Только учитель — с пониманием. Так ведь и тот себе на уме.

Голова болит — спасу нет! Разве что поправиться? Так денег нет! Обычно у Алексеева можно попросить… Сейчас неудобно.

Спросил у «Колпака» (кличка одного из членов бригады). У того, оказывается, лежат в тумбочке целых два рубля двухкопеечными монетами (какие иногда выдают впридачу к бумажкам в получку). Отсыпал «Колпак» этих монет Сереге… И отпросился бы Серега по-хорошему, так, как нарочно, и «Бугор», и все — на диспетчерской.

Гори все огнем, ушел без спросу. И простоял ПКР все послеобеденное время 1 сентября.

Утром 2 сентября (четверг) вышел Серега свою партизанщину штамповать. Там еще срочных официальных деталей воз. Но их начальство уже Алексееву сватает. Еще, оказывается, с ним не говорили (Серега интересовался). С тяжелым сердцем Серега штамповал эту «Ф-…». Предварительно шаблон исправил. Пошло вроде как по маслу… Партия-то, в отличие от предыдущих, 125 штук (29 ударов). Стоила игра свеч!

Тут подходит Алексеев. Точнее, подошел, когда Серега отошел от станка, по нужде, что ли. Стоит, ждет.

«Померяй-ка этот размер!» — говорит.

Меряет Серега — в допуске!

Алексеев: «Так ведь, если от базы считать, то должно быть не 118, а 115!»

Как так? В самом деле: размер, от которого Серега в своих расчетах плясал, вовсе не от края коробки, а — от другого отверстия. Так нарисована эта е-я стрелка, что можно подумать, будто она от края.

В общем, половина всех отверстий пробита правильно, а половина — смещена на 3 мм влево. Оказывается, Алексеев подошел беспокоящие его межцентровые расстояния проверить. Он свои «десятки» [десятые миллиметра. — А. А.] искал, а налетел на Серегино 3-мм отклонение.

Добрых 80 штук уже готовых деталей в стопке. Назад не вернешься и дальше не поедешь! Доконала Серегу эта информация так, что даже матерных слов нет. И сказал он меланхолично, что пора на бюллетень…

А бюллетень — стало, с некоторых пор, для него просто. Это как он в больницу-то недавно попал? Ехал на велосипеде, сшибла его машина. Вырос под глазом такой фингал, как после крупной потасовки. Ну, стал его залечивать, амбулаторно. А тут заодно и обнаружилось, что кровяное давление высокое.

Серега полноват, может и впрямь сердце неважное. Стали повторно кардиограмму снимать, а он — с глубокого перепоя. И установили… ишемию! В июле уложили его по этому поводу в больницу. Ну, а Серега с тех пор усвоил: как поддашь — давление подскочит. И можно на бюллетень… Эту-то перспективу Серега тут себе и усмотрел.

Но что же все-таки делать с этой партией?

— ЧтЛ бы мне пораньше померить! — говорит Алексеев. Серега: — ЧтЛ бы Вам померить, когда уже вся партия готова!

— Тоже верно: меньше знаешь — лучше спишь!

Час Серега размышлял, как быть. И надумал: «Вы никому не говорите! Я их отштампую, как есть, все. И пусть «Бугор» выкручивается. Он же первую деталь проверял — не заметил. А ему не привыкать на сборку бегать… Когда одна деталь два с полтиной стоит, такое не бракуют! «Ладно! — сказал Алексеев. — Мне-то что. Я вообще неделю к станку не подходил…».

Но, конечно, лучше Сереге не присутствовать при том, как брак всплывет. (Всплыть может и на сборке, и раньше — уж и неизвестно, что для него лучше.)

В общем, если идея бюллетеня была еще смутной, то тут уж размышление совпало с поступком. С обеда вернулся Серега со здравпункта с законным бюллетенем, по причине давления 160×90. Партию можно и с бюллетенем в кармане доделать. Вчера-то полдня прогулял, а теперь как бы за прогул отработает.

А на учителя, оказывается, еще с утра 2 сентября давили…

Коля Я-ш [Н. Ярош. — А. А.] после увольнения старшего мастера Т-ва занял его место. Вот этот Коля и был заслан к Алексееву, чтобы возвращался на станок. Тот — наотрез! Что же, Сереге так и оставаться навсегда на ПКР?

Да ведь прав Алексеев, встал на своем и стоит, рассуждает Серега. Так или иначе, учитель не продаст, партию «в брак» я доделаю, уйду на бюллетень, а там видно будет.

Но что-то толкнуло его пока не признаваться, что бюллетень уже в кармане. Только учителю и сказал… И когда того после обеда вызвали к начальнику цеха и, в присутствии секретаря партбюро, продолжали давить, он-то знал, что у Сереги бюллетень. А они еще не знали…

Рассказывал сам Алексеев. Между прочим, и о том, что распоряжение о выговоре так и не вывесили (как сказал секретарь партбюро Новиков, «чтобы сохранить престиж коммуниста»). И еще Алексееву сказали, что от «подписи в ознакомлении» он якобы отказался, причем в присутствии свидетелей. А в качестве свидетеля ссылаются… на Серегу!

«Ну, если спросят, я скажу, как было», — замечает Серега.

Хоть бы поскорее закончить эту злополучную «Ф-…»! Серега еще чувствует начальственную поддержку и расположенность, но все больше понимает, что это не надолго. Скоро с него и «Бугор», и Люся, и даже начальник цеха семь шкур спустят.

Тут Серега вспомнил, что сегодня (2 сентября) надо дежурить в народной дружине. А он уже несколько дежурств подряд пропустил. Того и гляди, в следующий отпуск положенных три дня не дадут. И, со всей непоследовательностью, предъявив мастеру Коле бюллетень (перед самым концом смены; тот аж с лица спал!), отправился Серега в дружину — этот свой бюллетень «компрометировать».

Там с ним друг и «Бугор» Анатолий С-ч (тоже дружинник) стал проводить воспитательную работу. Уже ясно, что Алексеев на своем настоит. Значит надежда вся опять на него, Серегу. И если ты, Серега, пусть с бюллетенем, в пятницу на работу не выйдешь, то будешь самое, что ни на есть г-о! Разозлился Серега, послал друга на х-й и ушел за два часа до окончания дежурства.

Утром 3 сентября (пятница) Сереге телефон оборвали и мастер Я-ш, и друг С-ч. Чтобы вышел на работу! Не дают поболеть спокойно… Что же вам надо? «Ф-…» — коробка, 25 штук, по 29 ударов. Деталь не хитрая. Учитель их отшил. Продолжает исправно чистить свои грады.

После обеда вышел-таки Серега со своим бюллетенем на работу.

Отстукал требуемое. Загнанные им в брак партизанские «Ф-…» лежат в стопке (никто про их порок пока не знает). Хватит с Сереги «трудовых подвигов»! Бригада вроде и в субботу будет вкалывать, но уж тут — дудки.

Вдруг подходит Алексеев и говорит Сереге: «Знаешь, я вроде тоже заболел, без дураков. Похоже, температура!..». И подумалось тогда Сереге, что горек хлеб штрейкбрехера. Впрочем слово это не из его лексикона…

В субботу 4 сентября я вызвал врача на дом, действительно с температурой. И что было (будет) дальше с Серегой, с цеховой программой, с моим станком, да и со мной самим, — узнаю не раньше, чем через неделю.

[Окончание этой истории см. ниже: раздел «Как Серега был “штрейкбрехером” (окончание)». — А. А.]

Перечитав этот отчет, нахожу, что, раскрывая взятую тему, я далеко не обнажил всех пружин сложившейся ситуации. Показаны лишь те, которые, так или иначе, видны самому Сереге. Остались за кадром мотивы и поступки иных, второстепенных действующих лиц (не исключая и меня самого, хотя перейти полностью во «второстепенные» мне все же не удалось).

Сама по себе правомерность индивидуальной забастовки Алексеева вовсе не очевидна из этого текста. Не буду здесь ее дополнительно обосновывать. Тут речь шла прежде всего о социальной роли «штрейкбрехера», которую пришлось сыграть Сереге З-ву. В частности, о том, как эта роль может реализоваться в условиях нашего производства.

6.09.82

Ремарка: лиха беда начало.

А 10.09.82 в заводской газете «Трибуна машиностроителя» неожиданно появилась статья «Лиха беда начало»/

Подготовленная корреспондентом этой газеты В. Белашевым еще в июне, но три месяца проходившая всяческие согласования, эта статья была посвящена проблемам освоения ПКР.

Конфликт с цеховой администрацией в ней не затрагивался, но сам факт публикации как бы реабилитировал строптивого наладчика.

…Не буду сегодня комментировать эту историю. Ибо уже тогда это прекрасно сделал другой социолог-рабочий. См. ниже. (Сентябрь 1999).



***

…(5. 8). Как Серега был «штрейкбрехером» (окончание)

= А. Алексеев — ? (октябрь 1982)

[Это письмо сохранилось у меня только в перепечатке 1984 года, когда социолог-испытатель уже избегал фиксировать в архиве имена своих адресатов.

По-видимому, оно адресовано одной из «Любимых женщин», вопрос — к кому?

В письме описываются события, последовавшие за «индивидуальной забастовкой» социолога-рабочего. — А. А.]

<…> Текст про «Серегу-штрейкбрехера» обрывается уходом А. на бюллетень.

3 сент. (пятницу) Алексеев еще работал, а Серега уже был на бюллетене. Получив от меня, еще накануне, категорический отказ возвратиться на ПКР, администрация предпочла извлечь с бюллетеня Серегу (тем более, что тот сам этот свой бюллетень скомпрометировал выходом накануне в ДНД и т. п.).

Я же исчез без предупреждения и проболел 2 недели, никому ничего не сообщая, поскольку потерял голос (действительно!) и, стало быть, «не мог» даже позвонить по телефону.

Что касается Сереги, то он еще четыре дня из недели своей «липовой» болезни выходил на работу и самоотверженно вкалывал.

Это была неделя 6–10 сентября.

В среду, 15 сент. Серега выписался со своего бюллетеня и продолжал вкалывать уже на законных основаниях.

В этот день произошло странное событие, смысл которого прояснился для меня только месяц спустя (а для Сереги не ясен и до сих пор). Когда Серега 15 сент. вышел с обеда (в награду за свои трудовые подвиги он получил что-то вроде «свободного расписания»), он застал у станка целый консилиум из технологов и механиков, воспроизводящих заново те технические проверки, которые пару недель назад социолог-наладчик дезавуировал объяснительной запиской, мотивирующей его отказ от работы.

Тогда из 24-х необходимых измерений произвели одно, а теперь два из 24-х и успокоились, еще чуть-чуть подвинув координатный стол (тем самым еще ухудшив вероятные результаты тех измерений, от которых отказались).

Важно другое: откуда такая инициатива администрации? Чудеса!

Ладно. Продолжает Серега «штрейкбрехерствовать». Алексеев болеет.

В понедельник, 20 сент. я выхожу на работу. А Серега с этого дня… заболевает, теперь уже всерьез (узнаю, позвонив ему по телефону). Ну и дела!

Беру слесарное задание у мастера (все та же примитивная зачистка грата). Орудую напильником. ПКР стоит. «Штрейкбрехер» болеет.

После обеда меня вызывают к начальнику цеха. Тот сидит рядом с собственным столом, а за столом — заместитель. Предпринимается последнее (смесь истерии с меланхолией) давление на Алексеева, чтобы вернулся на станок.

Говорю, что, в отличие от администрации, своих решений не меняю. Все, что имел сказать по этому поводу, уже написано в моей объяснительной записке.

Ссылаются на новые проверки, произведенные в мое отсутствие.

Мне (тогда еще не знавшему о них) достаточно было выяснить, на скольких позициях револьверной головки были произведены измерения («ах, только в 2-х из 24-х!..»).

— Вы ведете себя так, — говорю, — словно собираетесь завтра уволиться.

Обидно, конечно, это слышать начальнику цеха, несколько месяцев назад назначенному.

— Что же Вы собираетесь делать? — спрашивает он.

— Пока я выполняю одно из Ваших распоряжений, — отвечаю, — работаю слесарем.

— Я не могу Вас использовать на этой работе, у Вас нет такой профессии.

— Ну, Вы же об этом не подумали, когда меня переводили.

— Тогда пишите заявление о переводе Вас в слесари.

— Я Вас об этом не просил и просить не стану.

— Да… У Вас больше жизненного опыта, чем у меня.

— Действительно, я старше Вас. Но это не имеет отношения к делу.

— Вы загоняете нас в угол!

— Вы поставили себя в него сами.

(Кажется, я теперь по памяти объединяю реплики из разных бесед на протяжении этого месяца.)

Итог разговора: высказываю пожелание начальнику пользоваться своими правами, но при этом избегать нарушений трудового законодательства.

(Я замечал, что иногда подобные описания «ключевых» разговоров с моими производственными «партнерами» вызывают сочувствие к этим последним; может быть, это потому, что я обычно не склонен чувствовать себя «страдающей» стороной, и это находит отражение в описаниях.)

С тех пор меня полностью оставили в покое. Последняя надежда начальства была убита. Но при этом даже мысли у Данилушкина (начальника цеха) не возникло использовать болезнь Сереги, а значит — простой станка, — для приведения его (станка) в удовлетворяющее социолога-наладчика состояние.

…Серега отсутствовал неделю. ПКР стоял. Программа якобы «горела» («выпутаются, куда денутся», — говорят рабочие). Я слесарил. С моим окончательным отказом вернуться на станок «в его нынешнем (после ремонта!) состоянии» — сложилась ситуация действительно затруднительная.

Алексеев, будучи наладчиком 5-го разряда, одновременно штамповал «программу», страховал технологов, следил за состоянием оснастки, регулировал станок и в течение двух лет сам его ремонтировал, при необходимости. Наконец, делал сам шаблоны… И все — за 150 руб. повременно (уже значительная, но еще не полная загрузка исключала возможность перехода на сдельщину).

Серега, будучи слесарем 4-го разряда (и получивший, в итоге обучения, еще 2-й разряд штамповщика), у себя в бригаде зарабатывал 300 руб., и меньше ему теперь платить нельзя (хоть на координатном прессе он работает, хоть слесарит). А в течение первого месяца своего «штрейкбрехерства» Серега только на ПКР и работал (поднакопилось за время ремонта «хвостов», да и заест все время что-нибудь: то с оснасткой, то в чертежах, то на станке). А в бригаду от него — практически никакого «навара», равно как и Алексеев в первые месяцы своего слесарничества гроши заработает. Так и так — убыток плану…

В отличие от Алексеева, Серега своих шаблонов на станке не делает и делать не будет, в лучшем случае — своими слесарными средствами, но тогда ему надо еще и за это как-то платить.

Алексеев был неудобен, но брал все на себя. А Серега покладист, но ничего на себя не берет, из мелких затруднений выкручивается, а крупные переваливает на администрацию… Чуть где что заело, идет к своему верстаку и слесарит, чтобы на шее у бригады не висеть. А начальство вокруг станка бегает.

Да не очень-то оно свои обещания держит. Обещали работу на бюллетене кроме отгулов еще оплатить, теперь же предлагают всего-то 15-рублевую премию.

Благодарность приказом директора объявили Сереге ко Дню машиностроителя… А в гробу он видел эту благодарность (хоть за 10 лет и ни разу не получал)!

Желания и инициативы выручать начальство хватило у Сереги на 2 недели (у Алексеева — на 2 года!), а дальше он стал обычным исполнителем, который согласен нарушать технологию, но во всяком случае не станет ее придумывать; не станет не только ремонтировать станок, но даже и регулировать (не его дело!); отдаст первую деталь в ОТК, а остальные и не померяет. И т. д. В общем, стал Серега минимизировать свои усилия. Даже «партизанщина», которой увлекся было в первую неделю, — приелась: хлопотно, да и на браке обжегся.

(Протащили тогда на сборку партию с его 3-мм ошибкой в размерах, «никуда не делись»; но все же неприятно…)

В течение двух месяцев я вел подневные записи того, что делал сам, и что делал Серега. После выхода со второго бюллетеня, с 27 сент. по 15 окт. (т. е. три недели) Серега работал на ПКР от силы пять дней, включая пару вынужденных задержек в вечер (днем технологи расхлебывали свои проблемы, а станок и Серега дожидались). Все остальное время Серега слесарил для своей бригады, тем самым отчасти отрабатывая свою сохраняющуюся высокую зарплату.

19 окт. (вторник) ознаменовалось социально-производственным изобретением Сереги. Загрузив в револьверную головку инструмент для примитивных «корзиночек», он нашел себе «субподрядчика» (другой Серега, назову его Серега-младший, совсем молодой парень, зарабатывающий сдельно слесарем 150 руб. в месяц). Чтобы нажимать на одну и ту же кнопку (а для «корзиночек» большего не требуется), ума не надо…

Правда, у Сереги-младшего довольно быстро спина заболела от туго двигающегося пантографа, который Серега-старший так и оставил с перезажатыми после ремонта подшипниками, но — привык.

Пару раз у Сереги-младшего что-то заклинивало. Тогда он звал старшего. Если старший не знал, что делать, звали Алексеева. Дело шло.

В итоге произошло полное «обобществление» «уникального оборудования», что дало основание бригадиру Виноградову (самый знаменитый на заводе бригадир) сказать: «Ну, все, теперь загробили станок».

ПКР вышел из строя, подтвердив этот прогноз, на второй партии «корзиночек» 21 окт. В отличие от всех предшествующих мелких неприятностей, это было уже ЧП, потребовавшее полуторадневных усилий ремонтной службы.

Когда ремонтники, разобрав фиксирующее устройство револьверной головки, расклинили палец, Серега-старший сказал, чтобы ему еще и «параллельность-перпендикулярность» подрегулировали, чему ремонтники с грехом пополам у Алексеева научились не далее как месяц назад. Тем самым было продемонстрировано уже полное отсутствие у станка своего «хозяина».

Автоматика вышла из строя еще в первую же неделю «штрейкбрехерской» эксплуатации. Пальцы не входили в положенные им гнезда время от времени, но оба Сереги научились эти пальцы «подколачивать».

Об изготовлении шаблонов на ПКР служба ОГТ, инструментальный отдел и цеховая администрация, до сих пор препиравшиеся на этот счет между собой, перестали уже и мечтать.

Поубавилось стыда, но прибавилось заботы — всем, кроме Алексеева.

Но у последнего возникли свои, новые заботы. Как овладеть слесарным умением в максимально короткие сроки?

Мой слесарный опыт на сегодня исчисляется сроком чуть более месяца. Тут возникает новая «азартная игра». Серьезность моих намерений переквалифицироваться из наладчика в слесаря уже не вызывает сомнений у низовой администрации. Давали «грады» чистить — чистил. Возвращали на переделку — переделывал. Дали дырки сверлить — стал размечать по технологии, как написано. Смотрит мастер: да кто ж по технологии делает, у нас (мастером сейчас временно один из бригадиров) тайная рация есть. — «Чего ж сразу не сказали, давай рацию…».

Первую деталь (80 шт.), которую, между прочим, на своем ПКРе (но она на ПКР еще не переведена) я сделал бы за полторы смены, если не за одну, включая изготовление собственного шаблона, — я слесарным способом, поэлементно, изделывал 5 дней, заработав за эту неделю 8 руб. Переходя от одного пресса поэлементной штамповки к другому, освоил их за эту неделю, растрогав мастера напоминанием, что надо бы мне за «технику безопасности» расписаться (именно расписаться, а не ознакомиться с правилами!).

Когда все дырки были пробиты, я расстался с этой деталью: она была отправлена на гальваническую обработку, а гнул ее, после гальваники, уже не я, а… Серега (у которого к тому времени образовался простой на ПКР). И Серега заработал на данной «выгодной» операции 7 руб. за 3 часа.

Ну, я бы с этой гибкой, с непривычки, целую смену провозился… Так переплетаются в заработке фактор умения и фактор нормирования.

Уже после этого гибкой на простейшей гибочной машине довелось заниматься и мне.

Пару дней фрезеровал контакты (благо фрезеровщик в отпуске). На снятии градов с этих контактов на сверлильном станке поставил личный рекорд, заработав за смену около 15 руб.

На следующий день, нарезая резьбу в первый раз в жизни, заработал за смену 2 руб.

Манера не спрашивать, как что делать, а упрямая обезьянья манипуляция с ящиками и палкой для достижения банана, которой этот банан можно достать, но не так быстро, как надо бы для сдельщика, вызывает замечания любого оказавшегося рядом (им может быть даже Серега-младший), что лучше — иначе.

С готовностью делаю иначе. Всякую наладку, которую наладчик прессов Стас Политов делал при мне, в следующий раз пытаюсь делать сам, до тех пор, пока тот не подойдет помочь или исправить, а в третий раз он уже и не подходит — незачем.

Сверла надо уметь затачивать. Метчики надо уметь выбирать. Много всякой премудрости, но не более сложной, чем мой ПКР! Выкручусь. Думаю, что через пару месяцев мой сдельный заработок превысит тот повременный, который я получал в течение двух с половиной лет.

Пока же с заработком происходят странные вещи.

Начальство так и не решилось издать распоряжение о переводе наладчика в слесари, ведь это противоречило бы другому распоряжению — с выговором и депремированием наладчика за отказ от работы штамповщиком. (Тут есть еще и такой нюанс: наладчик, строго говоря, не обязан сам эксплуатировать оборудование!) В итоге сентябрь, в течение которого я заработал гроши, был оплачен повременно, причем за две недели, проведенные на бюллетене, я получил, судя по расчетному листку: и по тарифу повременщика, и по бюллетеню, т. е. 55 руб. лишних.

Ну и ну, чего не сделаешь с перепугу. А откуда «перепуг»? Не от моего же пожелания начальнику «не нарушать трудовое законодательство»…

Сообразил я это, узнав с опозданием на месяц (15 окт.) о неожиданном для цехового начальства (и тем более для меня) выходе в «Трибуне машиностроителя» корреспонденции о ситуации с ПКР. Это было еще 10 сент. 82 г., т. е. как раз когда я в цехе отсутствовал.

Заметка была написана заводским журналистом еще в июне. Потом я редактировал ее… поумерив там наивные восторги журналиста по моему адресу. Потом этот текст встретил энергичное сопротивление со стороны отдела главного технолога и после многократных корректировок утратил всякий смысл. Но и в этом бессмысленном состоянии, публикация была приторможена, насколько я понял.

И вот, вдруг, в разгар «забастовки» наладчика-штамповщика, через неделю после объявленного ему выговора, заметка про ПКР неожиданно была извлечена из «запасников» (может, чтобы «заткнуть дырку» на газетной полосе?)

Повторяю, все это мне стало известно месяц спустя, т. к. ни Серега, ни кто другой из рабочих этой заметки не читал (или не придали значения).

Начальство наверняка читало. И безотносительно к тому, что там было написано (после купюр осталась лишь история освоения ПКР, а критика в адрес технологов была заменена их оправданиями), сам факт публикации (вот уж левая рука «системы» не знает, что делает правая!) вызвал у цеховой администрации смятение, побудившее к инициативной дополнительной проверке станка в период моего пребывания на бюллетене и внесшее меланхолические ноты в беседу начальника цеха с мной (см. выше).

Все это поучительно для исследователей массовой коммуникации, к которым я сам принадлежал лет десять назад…

Так или иначе, эта, так «не вовремя» опубликованная заметка, по-видимому, способствовала тому, что меня оставили в покое.

…Привык я уже к вопросам моих коллег-социологов: «А что рабочие, рабочие — как ко всему этому относятся?».

Большинство, с кем заходила речь на эту тему, полагали, что я поступаю неправильно — в том смысле, что делаю себе хуже. Такая позиция не является ни осуждающей, ни одобрительной, а скорее — «диагностической».

По мере же развития событий последних двух месяцев нарастало убеждение, что Алексеев делает-таки себе лучше. Этому взгляду способствовали и Серегины приключения на ПКР, и мои относительные слесарные успехи. Дважды я услышал слово «забастовка» (один раз — от секретаря партбюро цеха, другой раз — от заводского журналиста). Один раз прозвучало даже слово «штрейкбрехер» (в адрес Сереги). Обе эти формулировки были мною, разумеется, решительно оспорены.

Но вообще — все это воспринимается массовым рабочим сознанием совсем в других терминах (типа — «себе хуже», «себе лучше»).

…Пора заканчивать этот самоотчет, написанный, как Вы понимаете, в равной степени для Вас и для себя.

Что будет дальше — посмотрим. Время работает на слесаря Алексеева, набирающего опыт и производительность с каждой неделей. Думаю, что у начальника цеха нервы не выдержат раньше.

Бригадир Виноградов (тот самый, который упоминается в заметке) приглашает в свою бригаду.

— А сколько заработаю? (Там разрыв в заработках от 150 до 300 и выше.)

— Для начала — 210.

Это — слесарем. Ну, Виноградов прикидывает, что я еще и на ПКР буду партизанить…

Судите сами: сделал ли я себе «хуже»?

<…> Ваш Андр. Ал., 24.10.82



***

…(5.6). «Все мы, Серега, лошади. Стреноженные. Но ржем по-разному…»



Несколько вступительных слов

Автор нижеследующего текста — мой друг и коллега, социолог Анри Абрамович Кетегат. Мы познакомились еще в 60-х.

А. К. был редактором научного издательства, сотрудником НИИКСИ при Ленинградском университете. С начала 80-х живет в Вильнюсе. Примерно в то же время, что и автор этих строк, добровольно «сменил профессию». Работал на Вильнюсском заводе счетных машин слесарем-сборщиком, потом аппаратчиком станции очистки гальваностоков.

Анри Кетегату довелось быть одним из первых читателей моих писем и дневников начала 80-х. На историю о том, «как Серега был штрейкбрехером», он откликнулся письмом.

Письмо А. К. было изъято при обыске в моей квартире (сентябрь 1983), вскоре за тем — возвращено (т. е. «идеологически вредным» текст признан не был).

При подготовке настоящей книги я искал это письмо в своем архиве, не мог найти. Как выяснилось, копия сохранилась у Анри, благодаря чему это эссе может теперь увидеть свет.

Современное примечание А. К.: «…перечитавши, обнаружил, что были в До-смутное время свои удовольствия… Анри. 9.09.99».

Как все-таки хорошо, что сохранился у Анри Кетегата этот текст! (Сентябрь 1999).

= А. Кетегат — А. Алексееву (март 1983)

Дорогой Андрей!

Возвращаю, как ты просишь, тексты. Читательское удовольствие оставляю себе.



***

Ах, Серега, Серега, похмельная твоя головушка! Тебе велят соединяться

с пролетариями всех стран, а ты разъединяешься с напарником по станку. (Между прочим в бригаде, работающей на единый наряд, это было бы невозможно — одно из достоинств БФОТ) . Тебе сообщают о твоем невиданном (невидимом) трудовом подъеме, а ты ладишь себе алкогольный подъем давления. Тебе толкуют о чувстве хозяина, а ты — «нас не колышет».

Не чувствуешь ты, брат, сверхчувственного. Не подняться твоей сенсорике до парапсихологических высот. И те, которые велят, сообщают, толкуют, зря об тебя язык обмолачивают, не щадя живота твоего.

Обмолачивают, чтоб вскачь пошел. А у тебя и рысь-то — все равно что бег в мешке.

Все мы, Серега, лошади. Стреноженные. Но ржем по-разному.

В диспозиции Серега — Алексеев два типа реакции на стреноженность. Тут расклад не такой, что Серега ржет pro, а Алексеев contra. Серега тоже contra, иной раз даже более шумная контра. Но: он охотно честит заводские порядки и тем не менее относится к ним как крестьянин в страду к обложному дождю. Дождь мешает, раздражает, да ведь что поделаешь — закон природы, не нами писан, туды его в качель!

Оно, конечно, так — не нами писан. Не Серегой и не Алексеевым. Но для Алексеева из неподвластности порядков ему — не следует его подвластность порядкам. А для Сереги следует.

Вот река, вот плот и вот остров. Плот река несет, остров она не сносит. Плот рекой держится, собственной опоры у него нет. Остров держится собою. У плота-Сереги нет позиции. У острова-Алексеева есть.

Несогласная реакция Алексеева на течение производственного быта — проявление позиции. Несогласная реакция Сереги (когда несогласная) — проявление настроения. А настроение материя текучая, ей ли противостоять течению!

По признаку «позиционности» происходит в настроенческой среде, спаянной артельными отношениями, естественный отбор на лидерство. Во всяком случае так обстоит дело в области «внешней политики» — взаимодействия с администрацией. Лидером тут совершенно не обязательно становится тот, кто к этому склонен характерологически, даже не тот, кто просто инициативен. Чтобы стать лидером, можно и не двигаться против течения, достаточно не двигаться по течению. Здесь работает энергия сопротивления, а не нападения, противостояния, а не противодвижения. Столкнувшись с тем, что не удается снести, течение само очерчивает его контур — выделяет.

Именно так — не активничая, а лишь не поддаваясь течению — стал я у нас в бригаде народным комиссаром обороны — от мастера и иже с ним. Старший мастер, весьма поднаторевший в искусстве преодоления настроений, проходит сейчас с моей помощью школу преодоления позиции, но тут ему аттестат зрелости не светит. Испытанные антинастроенческие средства — кнут и пряник — «этого» Кетегата не берут: кнут перехватывает, от пряника морду воротит. Привод к парторгу цеха по обвинению… ну, конечно же, в саботаже и разложении бригады — тоже не дал результата. (Забавно, что обвинение было предъявлено вскоре после награждения саботажника и разлагателя почетными грамотами «за хорошую работу» и «за воспитание молодежи».) Ну, и от реализации намерения «убрать его из бригады» пришлось если не отказаться, то воздержаться. Пришлось отказаться от лобовых атак и перейти к осадной тактике. Стало опасно блефовать: учуяв настрой мастера идти «на мы», бригада загодя собирает относящуюся к делу информацию. В монархии (характерологически мастер царь, играющий в батюшку) появились конституционные ограничения, которые «этот» [А. Кетегат. — А. А.] инкрустирует последними достижениями демагогической техники: БФОТ — форма вовлечения рабочих в управление и т. п.

Возвращаюсь к Сереге. Не имея позиции, он не снаряжен и соответствующими средствами самозащиты — мнением, доказательством, опровержением. Он хорошо чувствует то, что непосредственно дано. Но, если ему дано не то, что требуется, и требуется доказать, что из данного — требуемое не следует, из Серегиного «живого созерцания» доказательство не сшивается.

Он не строит теорем. И не потому, что пасует перед требованиями (если уж очень допечет, Серега может проделать с требователем то же, что со стрессами поутру). И не потому, что процедура доказательства ему вообще не по зубам (вербально-генитальная активность у него не обязательно сочетается с интеллектуальной недостаточностью). Просто в Серегином «инструментальном хозяйстве» теоремы нет, и установка на доказательство, если и обнаруживается, то — безоружная: без инструмента, без оснастки.

В разгар предновогодней косовицы расценок председатель цехкома, защищая Серегины интересы от него самого, объясняет ему: не отдашь десять процентов добром, силком возьмем — и частичной компенсации не получишь. Серега в крик: за год отначите две сотни, а «отдадите» два червонца, где ж справедливость? Но защитник Серегиных интересов более крупный специалист по справедливости. Не деньги у тебя отначива-ют, а трудоемкость снижают. Производительность труда надо повышать или не надо? Ты что ж думал, как начал сапожник с пяти пар сапог в месяц, так и до пенсии?

Крыть нечем, разве что матом. И взрастет из Серегиного рта фаллический лес, испещренный вагинальными впадинами. Он еще попузырит-ся, пошумит для сохранения лица. Но куда ж денешься… Хрен с тобой, гад ты рассознательный, гони свои две красненьких. Да по соцсоревнованию отстегни одну — я вон как производительность повышаю!

Вон он как производительность повышает! Серегины реакции режут глаз Алексеева (условного, разумеется) отсутствием элементарной преемственности. Алексеев последователен не только потому, что у него позиция. Императив последовательности вообще входит в набор требований, которые он к себе предъявляет. Если он сегодня не возразил Иванову, критически отозвавшемуся о Петрове, то завтра как минимум постесняется поддержать Сидорова, который Петрова похвалил, даже если определенного мнения о Петрове у Алексеева и нет.

Не то Серега. Не зная, что он представляет особую, настроенческую культуру, в которой в сущности нет нормы «будь последователен», легко заподозрить нашего штрейкбрехера в лицемерии, в малодушном поддакивании очередному собеседнику. Но лицемерие тут и рядом не лежало. Тут совсем другое что-то. Что-то от внушаемости, естественной при отсутствии позиции. Что-то от свободного, не скованного самоконтролем дыхания живого, себя не помнящего [выделено мною. — А. А.]. Как шелест листвы, однозвучный независимо от того, откуда ветер — с юга ль, с севера…

Что это? Всесилие стимула и ничтожность той внутренней переменной, которую «потеряли» бихевиористы? Или, наоборот, бессилие стимула (бессилие вызвать адекватную ему реакцию) перед аморфностью этой переменной, поглощающей, растворяющей в себе структуру стимула?

Я вдруг по-новому увидел «семь пятниц на неделе». Смысл — непостоянство, но поименовано-то как раз постоянство: каждый день — пятница. Дальше я в эти логико-семантические дебри не полезу, потому как об экстенсионалах и интенсионалах слышал самым краем уха. Я полезу дальше в Серегу.

У него, мне кажется, наоборот — не непостоянство выражено через постоянство, а некое скрытое постоянство через видимое непостоянство. Я имею в виду то, как он локализует себя во времени.

Серега человек настоящий: он всегда в настоящем времени.

Всегда «сейчас». «До» и «после» — его нет. Ну, не совсем, конечно, нет, но уж очень периферийно. Эпицентр его самочувствия никогда не смещается за пределы «сейчас». Прошлое (собственное прошлое) его не жалит, будущим он не томится. То есть само его время (восприятие себя во времени) лишено последовательности, следования: я вчера, я сегодня, я завтра. Но если время «непоследовательно» (постоянно настоящее, вечная пятница), последовательности, преемственности реакций просто негде прописаться. И это хорошо корреспондирует с настроенческой природой Сереги.

Тут есть и хорошее. Непоследовательность-беспамятность может обернуться незлопамятностью.

На проспекте Обуховской обороны, последнем моем ленинградском биваке, была у меня соседка — пьющая бабка. Неистовая потребность в единении с людьми, в заботе о ближнем уживалась в ней со столь же неистовой потребностью в разъединении, в обиде и ссоре. Предметы удовлетворения этих потребностей (остальные обитатели коммунального рая) менялись местами с маятниковой регулярностью. Сегодня X друг, Y враг, завтра наоборот. При этом бабкины реакции ни на йоту не были обременены грузом воспоминаний о вчерашнем распределении любви и ненависти.

Великолепен своей рельефностью эпизод из «Плотницких рассказов» Василия Белова. Два старика-крестьянина, будучи в подпитии (но не до беспамятства) разодрались до членовредительства — и не из пустяка, а из несогласия «по существу вопроса». Наутро потрясенный рассказчик застает их мирно беседующими как если бы ничего не было. И мир осеняет старцев не потому, что они «поняли друг друга» — преодолели разногласия или возвысились до взаимного отпущения грехов. Нет, о вчерашнем у них сегодня не только речи нету, но и той самой памяти сердца. Былое было, оно осталось вчера, до сегодня просто не дожило.

Это неумышленное, как выдох, предание вчерашнего Лете, это отсутствие дум о былом, забвение словом или делом выраженного вчера отношения (не пересмотр позиции!) я наблюдаю у Сереги [тоже условного! — А. А.] постоянно.

«Тот, кто контролирует прошлое, контролирует будущее». Сказано Оруэллом в другой связи, но уместно и здесь. Не помня себя в прошлом, пребывая в беспамятном настоящем, Серега не управляет и своим будущим. Здесь тайна его «штрейкбрехерства» — измены самому себе, сказал бы я, если бы его внутренняя переменная была не то чтобы более постоянной, но — выложенной на оси времени.

(Хорошо, что Серега не читал Сартра. А то бы он мне врезал: «…я держу прошлое на почтительном расстоянии»; «…я не переставал менять кожу, на ходу сбрасывая один за другим свои выползки»; «Я сделался предателем и им остался. Тщетно я вкладываю всего себя во все, что затеваю… — через минуту я отрекусь от себя»; все это — из «Слов». Но тогда я разъяснил бы Сереге, что это, братец, о другом. Хоть и не настолько о другом, чтобы от Сартровой «мгновенности» — автохарактеристика! — к Сереги-ной, как и от Сартрова культа спонтанности к Серегиному пребыванию в настроении, нельзя было построить сопоставительный мост.)

Пора, однако, кончать трепанацию Серегиного черепа. И так уж «с твоей помощью я сказал больше, чем имел в уме» (Теэтет — Сократу).

Надеюсь, в том, что я наговорил о нашем штрейкбрехере, нет снисходительности родом из высокомерия. Если же я, подчас не пряча улыбки, его «критикую», а себя в одном месте без улыбки похвалил, то это потому, что сравнение шло только в одном отношении. Как раз в том, в котором на моей социальной физиономии обнаруживаются черты, на Серегиной физиономии отсутствующие. К сожалению (а не к высокомерию). Дело известное, не мной открытое.

Вообще же мы с Серегой товарищи — и не только по несчастью стреноженного труда. А какое же может быть товарищество без уважительной взаиморасположенности! [Выделено мною. — А. А.].

<…> Анри. — Вильнюс. 12.03.83

= А. Алексеев — А. Кетегату (март 1983)

Дорогой Анри!

Большущее Тебе спасибо за нежданную «рецензию» — она же целая лирико-социологическая поэма о Сереге. Очень разделяю твою позицию. Именно так смотрю на «тип Сереги» и я. В протоколе моем такому размышлению места не нашлось, а Ты как бы за меня сказал, и лучше, чем смог бы я сам. Отныне «Серега» — наш, а не только мой. УжЛ — перепечатаю и буду всем показывать оба текста вместе.

Очень интересные вещи сообщаешь Ты о своем «комиссарстве» в бригаде. Похоже, что у нас с Тобой весьма близкие типы поведения. Впрочем, у меня сейчас перемены.

Серега со товарищи доламывает мой станок, а я сдал экзамен на слесарный разряд и окончательно перехожу в слесари. А где-то на первом этаже цехового здания докапывают яму под фундамент нового ПКР, только более мощного. Не удивлюсь, если мне предложат его запускать. Но тут уж мы поторгуемся материально…

Так как из Высшей профсоюзной школы культуры я теперь ушел, то «другим вариантом» является не что иное, как отказ от совместительства вообще. Соображения тут разные (не только вынужденно, хотя ВПШК и сама вдруг стала уклоняться от продолжения).

История про Советскую социологическую ассоциацию тоже получит продолжение. Пожалуй, ее можно будет назвать: «Диалоги» (диалоги с парт. органами). Сейчас отложу эту тему ввиду незаконченности ее в тексте. А наспех излагать в письме — не хочется.

На Кубу я, кажется, все-таки уезжаю через неделю-полторы.

<…> Обнимаю. Еще раз спасибо!

Твой брат Андрей Ал., 20.03.83

P. S. Умоляю, пиши письма — мне, любимым женщинам, внукам, кому хочешь… Никто за Тебя их не напишет! А. А.

***

= Из «Записей для памяти» (февраль 1984)

<…> В конце ноября 1983 г. бригадир Анатолий Сыцевич предложил мне перейти из бригады Игоря Виноградова в его бригаду. Это было связано с переходом в другой цех слесаря Сергея З-ва, моего бывшего ученика, который год назад сменил меня на координатно-револьверном прессе. Вступление в бригаду 003 предлагалось на условиях закрепления за мной станка ПКР для постоянного и «монопольного» обслуживания и повышения дневного производственного задания с 7,0 до 9,0 руб. Я сразу же согласился.

Предложение бригадира о столь резком повышении рабочему производственного задания (что отвечает увеличению среднемесячной зарплаты с 200 до 260 руб.) вызвало противодействие со стороны администрации (старший мастер, начальник цеха). Столкнувшись с этим обстоятельством, Сыцевич попросил меня поработать в декабре с 8-рублевым заданием, притом что с января 1984 г. мне его повысят до уговоренной величины. Я сказал, что вполне полагаюсь в этом деле на бригадира.

С 1.12.83, будучи принят в состав бригады 003, я приступил к постоянной работе на ПКР.

23.12 состоялось бригадное собрание, где, при определении величины производственных заданий для каждого члена бригады на 1984 г., мне было установлено — 9,0 руб. Несколько дней спустя бригадир Сыцевич принес извинения за то, что не смог уговорить начальника цеха утвердить это бригадное решение. Данилушкин настаивает, чтобы задание мне было установлено на уровне 8,5 руб.

3.02.84, по предложению сменного мастера, я подписал документ, имеющий смысл то ли «согласия» с установленным заданием, то ли «социалистического обязательства», поскольку туда уже был вписан и «встречный план» — 8,7 руб. Фактически я могу вложить в общебригадный «котел» и больше этого плана. Но в конечном счете каждый получает не столько, сколько заработал по расценкам, а столько, сколько ему положено «по статусу» (измеряемому дневным производственным заданием; так это устроено на нашем заводе).

В итоге, мой статус на пятый год производственной карьеры определен заданием 8,5 руб. за смену, а в месяц — с учетом премиальных (30%) — 240 руб. Начинал же я со 150 руб. в мес. (повременно), что соответствует — при сдельной оплате — заданию порядка 5 руб. Рост моего статуса за четыре года не является ни слишком медленным, ни слишком быстрым, только — в отличие от большинства — скачкообразным.

Собственно, цеховое начальство не «по злобе» воспротивилось немедленному повышению задания до 9 руб. Такого «взлета» (после 7 руб. еще в ноябре 1983 г.) не утвердил бы отдел НОТиУ.

Мой бывший ученик на ПКР, правда, слесарь с почти 10-летним стажем работы в цехе, Сергей З-в имел задание 10,0 руб. Наивысшее задание (кажется, 11,5 руб.) в моей нынешней бригаде — у бригадира Сыцевича, работающего на заводе свыше десяти лет. <…>

***

См.: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Тт. 1-4. СПб.: Норма, 2003-2005 (Электронная версия - http://www.socioprognoz.ru/publ.html?id=216 ).

См. также: Алексеев А.Н. Познание действием. Так что же такое «драматическая социология»? В журнале: Семь искусств. Наука. Культура. Словесность - http://7iskusstv.com/2013/Nomer4/Alekseev1.php.

Напечатано в журнале «Семь искусств» #5(42) май 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=42
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer5/Alekseev1.php