Загнанный рецензионный кули, гнущий спинной мозг над томищами, изнывающий под мешками текстов – существо хлопотливое и запыхавшееся (это я о себе), а ведь служение клиенту не терпит суеты! Поэтому прежде чем вскачь растекаться по древу книги, столь важно обозреть стволовые клетки аннотации – потыкать прозу через прутья, настроить глаз на обитателей глав. Итак, «герой романа на склоне лет вспоминает детство и молодость, родных и друзей и ведет воображаемые беседы с давно ушедшей из жизни женой. Воспоминания эти упрямо не желают складываться в стройную картину, мозаика рассыпается, нить то и дело рвется, герой покоряется капризам своей памяти, но из отдельных эпизодов, диалогов, размышлений, писем и дневниковых записей – подлинных и вымышленных – помимо его воли рождается история жизни семьи на протяжении десятилетий».
Перед нами, таким макаром, повесть-исповедь, роман временных лет, амбарная книга московского интеллектуала – литератора и переводчика.
Вот и герой, чье дело тут телячье – идти на поводу, радостно вторит автору: «Жизненный путь: от аденоидов до аденомы, хе-хе».
«Санки, козел, паровоз», сразу скажу – чтение замечательное, одновременно занимательное и проникновенное. Проза сия начинена синкопами, авторские перебивы не дают загрустить над мелосом – нам тут же хлебосольно подсовывают силос полезных сведений и поучительных историй (одна из глав ласково называется «Коль на ферме есть корма, не страшна скоту зима», а предыдущая – «Коллекция анекдотов»).
Витражное произведение, роман-коллаж, казалось бы – ан героев все равно жалко, больно уж живые и узнаваемые. Они дружат, любят, рожают, работают, пишут друг дружке подробные и трогательные письма, сочиняют стихи, ведут дневники – эх, для судьбы все это на деревню дедушке, в Летейскую библиотеку…
Попаданье этих писем, этих судеб в переплет – безусловно, замысел достойный. По следам, так сказать, Дос-Пассоса… Здесь и протоколы заседаний студенческого «Общества чистых помыслов» (половозрелая Швамбрания), и животрепещущие записки из роддома, и подростковые вирши – почти наверняка взаправдашние. Хотя, возможно, и донельзя стилизованные – кто знает из какого сора, подручного стройматериала"!.. Весь сюр в том, что персонажи не проявляют своеволия, не удирают штук, а кажущийся размыв повествования строго структурирован.
Раз мы во власти автора, взявшись читать, то и нам следует почитать законы этой прозы. Прежде всего – она для широких слоев своих, для тех лириков и технарей, «кто понимает», кто знает толк в кириллице и формировался в совковой песочнице. О, светлый образ образованца! Жизнь как текст: детство, отрочество, юность, в людях, мои университеты… Люди, годы, жизнь и судьба… Выписки и затеси, крохотки и опыты – все, что «втемяшилось в память» автора. Дык, вперед – память, говори! Пригребайте, другие берега!
Главный герой Виталий Затуловский (альтер-это Валерия Генкина, р. 1940) – симпатичный еврейский эскапист-домосед, родом из подмосковного детства, дачного гетто – ай, станция Трудовая и ее малый народец, не шибко гесиодящий трудодни! Фараонова еще эпоха, жуткое время, лагерное пространство канувшей той страны… Перемолотые судьбы близких и дальних – кто их считал, попыхивая трубкой? «Больше-меньшевики, гдэ-то прэмэрно так». И мальчика везут на санках, и рядом всяко бекает и мекает козел, и озверело гудит паровоз… От колыбельной агады, мол, «придет серенький волчок и утащит за бочок, и чудо великое свершится тут» - герой совершает исход в закатную зрелость, к набоковской триаде – облако, озеро, башня. Меркнущая кремлевская Зоорландия, чудище обло, озорно и лаяй, а супротив сановного дракона детско-космополитская троица – санки, козел, паровоз. Вставочка с перышком – лучшее копие, и внутреннюю осанку героя не скривил всеобщий и обязательный сколиоз…
Эта книга читается как роман воспитания чувств и опрометчивой борьбы за огонь, за сохранение мышленья тростника. Чуть печальная и насквозь ироническая проза про незримое противостояние простого интеллектуала тоскливому мироустройству, мытарному превращению в «жрущую и размножающуюся протоплазму». Плюс сказание Генкина пронизано музыкой забвения – улиссов скрип уключин парома романа, плеск реки памяти, солнечный берег теней, просящих пить чего-нибудь ключевого, и основной пласт текста – спокойный разговор автора с покойной женой…
Примат духа над водой, отделение добра от бобра, а волков от козлищ и «капусты» - насущная задачка вечного Перевоза… А зов ерепенящейся крови и почвы, дыхалка почвы и судьбы, прочие там гены избранности и изгойства героя Валерия Генкина не шибко шибают и будоражат – все ж и дом привычен, и жидом не часто кличут, ну и между нами – чай, Земляной Вал не ров, а галут не Гулаг.
Другая тема автора волнует, его влечет иной тотем – время (есть даже глава-то «Тем временем»). Текущее, сыпучее, утраченное… От Блюма к Свану – по веревочке бежит! Вот прустово собранье пестрых глав из данной книги: «По направлению к даче», «По направлению к школе», «По направлению к Богу», «По направлению к другу» - словом, выплывают расписные чаепития в Комбре-Сортировочной, малаховской Трудовой. Ах, пиитические церемонии – запах миндального печенья и калорийной булочки, сахар Бродского и хрип Высоцкого!
Плавать по морю воспоминаний в одном тазу сначала с Виталиком, а потом на одних галерах с Виталием Затуловским занятие весьма занятное, хотя и времяемкое. Но Перевоз не ждет, да и лоций в достатке – благо руки Марсельских матросов особенно тонки, и бумажный корабль плывет себе… И снова от Свана к Блуму, к блуканьям по топонимам, документированным метаньям по улицам, путешествиям по письмам и дневникам. Вот навскидку образчик стиля автора, так сказать, береговая вмятина, отпечаток пера на бегу: «Как принято писать – цитирую по памяти. Я все цитирую по памяти. Мы все цитируем – кто по необходимости, кто по склонности, кто ради удовольствия. Это – Эмерсон. Умница. Тем более что и само цитирование Эмерсона есть цитата из Меира Шалева. Нафаршированный цитатами, Виталик наблюдал за их поведением, когда, освободившись от окружающего текста, движением плеч скинув кавычки, они воспаряли с криком – свобода!»
Очень своевременная книга – не доморощенная времянка жистянки, а цитадель цитат, гнездовье крылатой мудрости, твердыня Интернета, и убеленный нынче Виталик – очарованный странник его! Да уж, немало в книжке Генкина, скажем так, познавательного – образно говоря, как жарить гренки, эко вычитывать гранки, какого растапливать вагранки – весь многоликий шлак и лом жизни с миром идет в дело…
Ох, бороздя книгу, вздохну на полях – сколь же разные мы все! Мне вот хочется безвылазно торчать в насиженном чулане, колыша тучным чревом, и, чеша восторженно под кипой, неспешно комментировать «Незнайку». Зато Виталий Затуловский не ленив и любопытен, сызмальства он был почемучкой, хотел все знать и подробно рассказать, что я видел («так говорил Затуловский»). Рефреном в романе звенит: «А знаете ли вы…» Поскольку штука эта зело заразительная, то порой хочется сесть в чужие санки, под сурдинку вставить свой пятак: «А вы знаете, что у алжирского бея под самым Носом шишка? А кстати Нос – масон и эвфемизм, и была даже серия срамных гравюр и заветных сказок об интимных похождениях этого деятеля».
Но это так, вяканье по ходу, бурчанье въедливого книгоеда, а вообще книга крепка и персонажи быстры, во множестве порхая перед взором. Я мог бы страницами повествовать об их забавных выходках и причудах (галдеж, как на Привозе Академа), однако сошлюсь на автора: «Что толку вытаскивать на белый лист всю эту публику чохом». Лучше читайте сами! Помните, у Толкина есть притча «Лист работы Мелкина» - там силятся нарисовать Лист, но ведь он растет на Дереве, а на горизонте видны Горы, и прочее – так образуется Картина. Вот и у Генкина вырисовывается славная Книга, словно написанная цветными мелками, выцветшими чернилами, компьютерными иероглифами.
Санки, козел, паровоз – все это не роскошь реминисценций, а средства передвижения текста (так мальчик Мотл хотел на козе объехать местечковую Вселенную, оседлую землю обетованную). Цимес авторского послания – ехать надо! Не в смысле чтоб лететь на вокзал и молнировать, мол, выехаем, а просто изо дня в день честно и талантливо пахать над собой, возделывать делянку, тянуть свою лямку, вслушиваясь в шамканье и шмаканье Единого Балагулы.
Ничего в этой жизни, на этом кратком отрезке перемещения из света в тень (душа стремится к приращенью) – не дается просто так, без усилий. Цель не видна, ништо, движенье – все! Не сиди печально, сложа крылья, а шевелись, смени плечо, окраску, измерение – хоть с крыши на чердак! Уж расстарайся, сокол, как учили раньшее сочинители – переменить участь, перевесить пайку, перевернуть картину, вывернуть шубу, поискать свежее место на подушке… И помни главную заповедь Перевоза – «возлюби саночки возить».
* Валерий Генкин. Санки, козел, паровоз. – М.:Текст, 2011.
Рассказ Валерия Генкина "Баба Женя и дедушка Семен" читайте в этом же номере журнала.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #5(42) май 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=42
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer5/Judson1.php
