* * *
Вот облаков небесных рать,
Безвестная доныне,
Намерилась меня карать
За мелкий грех унынья.
Сижу над тихою строкой,
Над медленным строеньем
Строки, над тихою рекой
И вод её струеньем.
И в этих близких небесах
Отсвечивает пойма.
Там взвешивают на весах —
Там я раскрыт и пойман.
Живя на быстрых скоростях,
Меняю обстановку.
Пусть облака меня простят
За эту остановку.
* * *
Иллюминаторы — что золото медали. Аэропорта застеклённая стена. Вам, улетающим, чего-то недодали, нам, провожающим, вся будущность темна. Вот набирает высоту земная долька. Она растает через миг, и — не гляди вослед взлетевшему, не вглядывайся, только ещё пытайся угадать, что — впереди. Твои догадки всем расставшимся едва ли помогут прошлого вернуть весенний блик… Чего надумали, напели, наваяли — теперь осмысливай, но выбор невелик.
Гул оголтелый над бредущими глумится, они расходятся куда-то в никуда… Стальная птица — за другой — взлетают птицы, и свет небесный ловит их, как невода.
ФОТОХУДОЖНИК
Тайны — как видеть — не выдав,
Тенью сгоравшего дня
Высветил Додик Давыдов
И приукрасил меня.
Высветил в гаснущем свете,
Занавес не осветив.
Вижу я в этом портрете
Прошлого грустный мотив.
Небыли-беды, обиды,
Времени выгул и гул…
Додик — лукавец! — Давыдов,
Ты меня не обманул.
* * *
Становились ложными слова, но зато не сложными — умора! Наболтала, наплела молва: тут тебе Содом, и тут — Гоморра! Выйди на вечерний ветрогон, ветра против плюй — и вся отвага. А потом доплёвывай вдогон: стерпит всё привычная бумага. Столько было непохожих лиц, и предупреждали их пророки… За окном мелькание синиц разбавляет полдень одинокий.
БАЗАРНЫЙ ТОРГАШ
Он вечно приговаривает: брат мой! А облапошить всё же норовит. Грозится, мол, на родину обратно уедет. А пока — душа горит.
Он — узелок, затянутый втугую. И тычется в слепые тупики.
И сочинить судьбу себе другую ему, как видно, вовсе не с руки. И смех его, такой ненастоящий, и плач, не составляющий труда… Он и живёт, как будто ворон спящий. И смотрит он куда-то в никуда.
* * *
О чём-то токуют колёса,
Толкуют, на стыках стуча.
Выходит луна из-за плёса,
Туман за собой волоча.
Тускнеет ночная ограда.
И веток обломанных хруст
До нас долетает из сада,
Который по осени пуст.
Гудит на мосту электричка.
Кого она хочет увлечь?
Какая дурная привычка —
Тянуть стихотворную речь.
Пускай это вовсе не поза —
Стремление выловить звук.
Но даже суровая проза
Песком вытекает из рук.
* * *
Гулянье осенней заразы
Тебя пробрало до кости.
И ночи пусты и безглазы,
И сердце зажато в горсти.
Но свет потолочною фреской
Вдруг выдернет: прочь ото сна!
От всплеска до нового всплеска
Надежды
стучится весна.
ВОЗВРАЩЕНЬЕ
Можно письменно и устно говорить о том, что глядится очень грустно опустевший дом. Что весну ломает ветер, что твердеет наст, что мужик башкою вертит, крепок, коренаст. Мне-то что, признаться честно, в этом мужике! Мне, конечно, неизвестно, что в его башке. А гадать — что пальцем в небо тыкать — не резон. Вижу, вглядываясь немо: неприкаян он.
* * *
Ветер бросил горсть песка,
И не оттого ли
Показалось: смерть близка
До сердечной боли?
Но ещё один порыв
Ветра, злой и свежий,
Мне шепнул: до той поры
Ты ещё и не жил!
Понапрасну не пеняй,
Не ругай погоду…
Понял, хватит для меня
Молока и мёду!
И пошёл я вдоль волны,
Бережной, прибрежной,
Вдоль взбухающей весны
В сердце, в песне нежной.
* * *
Что поразительно — там, на краю земли, где, что ни утро, чистые пороши. Они воспоминанья намели, и ты мне написала: мой хороший! И мне, как прежде, светит этот свет. Годами понапрасну вьюга выла. Прошло так много быстротечных лет…
Обратный адрес написать забыла.
* * *
Упаду лицом в ладони, я когда-то говорил. Видно, утлый чёлн не тонет, жить ещё хватает сил. Я, наверно, бестолково эту жизнь свою живу. Но ещё мне снится слово, снится будто наяву, будто всё-таки случится, и старанья не пусты… Где-то слово волочится, продираясь сквозь кусты.
* * *
Свет и зелень, хлорофилл, ряд деревьев вехой… Я тебя не подловил на идее ветхой. Соблюдая свой режим до конца недели, не зови меня чужим — что с тобой мы делим? Или я уже немой, будто порешили, или день-другой — не мой, не ко мне пришили. Говорю, закройте рты, гнусные зеваки! Говорю, не верь им ты, всюду-всюду враки. А кровинка на губе — горькая калина.
Снится, вдовая, тебе на могиле глина.
* * *
Они сидят растерянно в гнезде.
Они — птенцы сияния дневного.
Но к полуночной тянутся звезде
И пробовать крыло готовы снова.
Полёты начинаются с утра.
Усталые снимаются с орбиты.
И встречные весёлые ветра
Снимают накипь с крыльев, как сорбиты.
И с высоты слетают голоса —
Какую песнь из каждого исторгла.
Луна, река, окрестные леса —
Испуг не пересилит их восторга.
