* * *
Много тех, кто подавал надежды,
кто в стихах страдал и ликовал,
рано прибрались, смежили вежды,
не осилив главный перевал.
Но преодолевший горы эти
не увидел рядом никого,
кто бы поддержал его, приветил,
кто хотя бы выслушал его.
* * *
Признавая во мне властелина,
лето под ноги травы стелило,
чтобы этакий князь
всё бы тёплый прихлёбывал ветер,
зверобой и душицу приметил
и сорвал, наклонясь.
Но под небом с его облаками,
обхвативши колени руками,
мне привычней сидеть,
потому что я данник твой, лето,
потому что от многого света
я не знаю, куда себя деть.
* * *
Близорукому взору
всё размыто — досада одна.
На любимых озёрах
мне уже не видна глубина.
Прохожу я всё реже
у суровой, слоистой воды,
на снегу побережий
свои оставляя следы.
С истечением света
что увидеть и что загадать —
мол, дотянем до лета,
а там благодать. Благодать.
Там вода не стальная —
драгоценным сияет огнём.
Там моя остальная
жизнь продолжится ясным ли днём.
* * *
Не отрицая власть судьбы,
я верить не хотел упрямо,
что есть в России лишь рабы
да ими правящие хамы.
И мне рассказывала тьма
в мои орфические годы
о повреждении ума
на обретении свободы.
Но жизнь своим шла чередом,
она меня не торопила:
мне доводилось ставить дом
и даже поднимать стропила.
Мне в жизни этой повезло:
друзья и книги, лес и поле.
И государственное зло
не отменило нашей воли.
И лишь теперь, на склоне дней,
в надеждах лучших разуверясь,
глядеть грустнее и больней
на торжествующую серость.
Скривить усмешку на губах,
я чувствую, уже не в силах,
и тянет рифма о гробах,
и следом тянет о могилах.
А время — это существо
упрямого, крутого нрава,
и нет защиты от него,
и нету на него управы.
А в снах моих идут след в след,
не видя в этом беззаконий,
лошадки отроческих лет
и апокалипсиса кони.
