* * *
Однажды ночью, пыль вздымая
И полня гулом грудь земли,
По городским путям трамвая
Колеса армии прошли.
Они везли в чехлах тяжелых
Тела заоблачных ракет.
Луна — Земли большой осколок,
Бросала сумеречный свет.
А люди спали и не знали,
Откуда посреди весны
Им прямо в уши грохотали
Наполненные тьмою сны.
ПЕРЕДОВАЯ
К столу прикован. Песен не пою.
Завидую любому соловью.
Какие соловьи на поле боя?!
Передовую должен сдать статью
Про уголь черный, небо голубое
И честную позицию свою.
…Писал одно, а написал другое.
«Зачем живем? Затем, чтобы страдать?
И темной прозой заполнять газеты?
Водить машины? Уголь добывать?
Директора главней или поэты?
Директора уже сто лет твердят:
Точи болванку — в ней твое призванье!
Точу! И в небесах — кромешный ад!
И жизни нет — одно существованье.
Мы пропадем под этой тучей зла!
Ведь черт и тот сломал в забое ногу.
В большом достатке уголь и зола.
И не видать сквозь них дорогу к Богу».
Пар выдохнул.
И пару интервалов
Отбил кареткой.
И украсил датой
Передовую: год восьмидесятый.
Поставил четко подпись: И. Куралов.
Куда податься бедному солдату?
Редактору отдал плоды труда:
Читай! Себя поздравил со спасеньем,
На улицу ушел в пальто весеннем.
Апрель. Капель. Черны осколки льда.
От школьниц веет новым потрясеньем.
А был редактор Парень Хоть Куда.
И никогда не медлил с донесеньем.
Он прочитал и передал Туда.
А Там решили: строгий, с занесеньем.
Конечно, не геройская звезда.
А все какая ни на есть награда.
И к пиджаку прикручивать не надо,
Чтобы сверкать в пространство в день парада.
Но понял я, когда прошли года:
Она дороже мне любой медали.
Ее ведь за Передовую дали!
И далеко не всех так награждали
За результаты мирного труда.
Ведь так, товарищи и господа?
СИРЕНЬ
Еще в глуши небесных скважин
Не намечался новый день,
Но, размахнувшись светом в сажень,
Пылала облаком сирень.
Все лепестки, взорвавшись светом,
Сияли в полной тишине.
А то, что называлось летом,
Уже цвело в моем окне.
Оно звало и трепетало.
И, потрясая этажи,
Над демократией металла
Взошла монархия души.
ИОСИФ И ТРАМВАЙНЫЙ НАРОД
Пела песню женщина в трамвае
Голосом Вахтанга Кикабидзе:
— Па аырадрому, па аырадрому
Лайныр прабэжал, как па судьбэ...
Милая, нетрезвая, родная.
Коренная наша сибирячка.
Продавщица? Штукатур? Доярка?
Из души и сердца состояла.
Запахом духов шибала шибко.
Бижутерией сверкала ярко.
Как она, бедняжка, надсажалась,
Чтоб изобразить акцент грузинский,
Бархатный душевный баритон
Славного красивого Вахтанга!
Я не выдержал! Я ей ответил!
Я ответил голосом Кобзона.
«Артиллеристы, Сталин дал приказ!»
«Выпьем за Родину, выпьем за Сталина!»
«Нас вырастил Сталин».
Спел державным голосом три песни.
Громко спел. И тихо замолчал.
Замерли в трамвае пассажиры.
Стало слышно, как летают мухи
Сквозь пространство тихого трамвая
И штурмуют стекла понапрасну.
Тут моя приспела остановка.
Распахнулись двери на свободу.
Я спокойно вышел из трамвая.
И пошел туда, куда мне надо.
И в пространстве мира растворился.
А народ трамвая вдруг взорвался
Криком небывало громким, страстным:
— О, вернись, любимый наш Иосиф!
Наш Иосиф ясный и прекрасный!
На кого ты бедных нас покинул?!
Наш великий, мудрый, гениальный,
Дальновидный, скромный и родной!
Я, конечно, слышал эти крики.
Но решил на них не откликаться.
Потому что я предполагал,
Что народ трамвая страстно, громко
Из пространства мира вызывает
Не меня. Иосифа другого.
(Звать в трамвай меня или Кобзона
У народа не было резона.)
А трамвай поехал по маршруту.
Бесконечно долго — круг за кругом.
Бесконечно долго — год за годом.
И все время в нем звучала песня.
Пела песню женщина в трамвае
Голосом Вахтанга Кикабидзе.
Ей никто уже не отвечал.
И народ трамвая не взрывался
Криком небывало громким, страстным.
Весь народ трамвая тихо-тихо
Ехал-ехал и молчал-молчал.
Я в трамвай тот больше не садился.
Я пешком ходить предпочитаю.
А красивый белоснежный лайнер
В небесах летит, неся во чреве
Не трамвайный, а другой народ.
* * *
Был же вечер не слухом, не сплетней,
На бульваре горели цветы!
Был же я — двадцатисемилетний,
И семнадцатилетняя — ты!
Ты, как свет на ладони, легка!
И пока никакого мне дела,
Что душа не вселилась пока
В загорелое юное тело!
Мы совсем не тоскуем о ней,
А идем с тобой напропалую!
Посреди площадей и людей
Я тебя без оглядки целую.
Лишь летящие линии рук —
И в другом мы от всех измеренье!
Ничего ты не видишь вокруг,
Так вот и начинается зренье!
Прозревает и зреет душа,
Наполняется розовым светом.
Только ты без нее хороша!
Для чего она в возрасте этом?
Будет пройден житейский ликбез,
И начнется души возмужанье.
А пока ты мне нравишься без
Хоть какого-нибудь содержанья.
Будет все — цветостой, листобой.
Будет холод осенний и зимний.
А пока что одобрен тобой
На виски мои выпавший иней.
Всю идущую вслед молодежь
Превзойдешь ты талантом и светом.
Но уже никогда не пройдешь
Ни за кем, как пылинка за ветром.
* * *
Стояла полная Луна.
Ко мне любимые входили.
И среди них была одна.
Водила пальчиком по пыли.
Ударился я сердцем о
Несовершенство бледных линий.
И от удара моего
Они свернулись в чашки лилий.
Я стал из чашек пить вино,
Чтоб утонуть без лишней муки.
Я много выпил, но оно
Не заменило свет и звуки.
И пригляделся я к душе.
Душа моя опять парила.
Я на десятом этаже
Встал на балконные перила.
Легко по воздуху пошел
Над современностью железной.
Моих любимых алый шелк
Дышал, держа меня над бездной.
Хрустальный звон стоял в ушах.
Я шел по воздуху — сквозь воздух.
Сверкала ночь. И каждый шаг
Звенел и отзывался в звездах.
А на земле завода пасть
В огнях призывная зияла.
И я мечтал в нее упасть.
И напоследок вспыхнуть ало.
Но я себя не дописал.
И так любимые сияли,
Что я в пространстве повисал,
Как в достижимом идеале.
Я до земли не долетал.
Как прочие земные грузы.
Напрасно душу я пытал,
Мои возлюбленные музы.
* * *
В твоей груди цветут
Розы, мимозы
И другие живые
Полевые и оранжерейные
Цветы.
А прикоснешься к тебе —
В пальцах остаются
Одни занозы...
Загадка ты!..
Которую я
Упорно желаю
Не разгадать!
Боюсь, что разгадаю —
И станет мне
Совсем скучно
Жить...
На белом свете
В пыльном объеме
Индустриальной современности,
Лишенной живых цветов.
* Редколлегия «СО» поздравляет Иосифа Куралова с 70-летием.
