Иличевский А. Анархисты. – М.: Астрель, 2012
Чеши по Чехову!
(в смысле – ври, заливай).
Абрам Терц «Голос из хора».
Психологи утверждают: обилие воспоминаний о прошлом есть верный признак отсутствия положительных эмоций в настоящем. За подтверждением далеко ходить не надо: отечество наше – живой тому пример. Два десятилетия вялотекущих реформ прошли впустую: жить не стало ни лучше, ни веселее. Но не страшны дурные вести, начинаем бег на месте. Россия, не чувствуя опоры в настоящем, всем временам предпочитает плюсквамперфект, судорожно цепляясь за свою мифологизированную историю: за сусальных большевиков, за пряничного царя-батюшку, а то и вовсе за лубочное язычество «Велесовой книги».
То же самое творится и в культурном пространстве: русская классика – бездонный кладезь вдохновения. В кино придешь – Мерзликин в камуфляже и верхом на танке изображает Самозванца: «Тень Грозного меня усыновила!» Цветы невинного юмора, если кто не понял. В телевизоре еще смешнее: Петренко прикидывается Печориным с жеманством галантерейного приказчика; как есть комильфо-с, только что без мизинчика на отлете-с. Что уж говорить о словесности? – на ее задворках скопились циклопические завалы псевдоклассической макулатуры: фанфики, пастиши, ремейки на любой вкус – от черновского «Петра Кирилловича» до сорокинской «Метели».
Когда Васильева и Старостин перевирают «Войну и мир», а Ким потрошит «Анну Каренину», остается лишь последовать пушкинскому совету: плюнуть да бежать. Что, слава Богу, и произошло: «Пьера и Наташу» с «Аней Карениной» никто добрым словом не помянул. Другое дело, когда букероносный и большекнижный Иличевский объявляет, что тень Чехова его усыновила, и в доказательство предъявляет «Анархистов». Публика, дружно бия в ладоши, захлебывается слезами умиления: умри, Александр, – лучше не напишешь!..
Воля ваша, но я предпочитаю презумпцию недоверия. Тем паче, если речь идет о современных прочтениях классики. Когда нынешние мастера культуры апеллируют к нежно ими любимой Россiйской Имперiи, неизменно выходит неудобоваримый суррогат. Как говорили в той самой Имперiи, – сапоги всмятку. Ибо Петренко-Печорин по прихоти режиссера Котта щеголял солдатской шашкой образца 1881–1909 года и окликал Вернера с ковбойской фамильярностью: «Эй, док!» Ибо титулованный стилист Сорокин путает звательный падеж с именительным, а кадило – с паникадилом…
Вернемся, однако, к «Анархистам». Прототипом этого опуса стала чеховская «Дуэль», переписанная едва ли не слово в слово, – так отличницы трудятся над изложением. Копия по объему в два с половиной раза превосходит оригинал: 74 595 слов против 32 930. Чехов в аранжировке Иличевского напоминает детскую книжку-раскраску: сухая и четкая фабула размалевана во все цвета радуги. Здесь и пейзажные зарисовки a la Тургенев, и пугающий гончаровский обрыв, и даже зачем-то аллюзии на Бориса Житкова: «Когда-то в детстве на книжной полке в его комнате стояла модель парусника… И он воображал, что внутри каравеллы живут человечки-матросы, которые по ночам вылезают на палубу, чтобы прибраться и сверить курс. Вечером он клал им на кокпит гостинцы – крошки рафинада…» Кроме того, А.И., по старинной своей привычке, щедро замусорил текст лекциями о палеобиологии, живописи, социальной роли Интернета и прочая, прочая, прочая. Противостоянию Лаевского (Иличевский окрестил его Соломиным) и фон Корена (он же Турчин) отведена едва ли десятая часть романа. По-видимому, эта коллизия для автора несущественна. Вот и мы оставим её в покое. Займемся лучше дуэлью Александра Викторовича с Антоном Павловичем.
Итак, «Анархисты», десятые годы XXI века, но типажи позапрошлого столетия живы-здоровы: налицо циничный врач, прекраснодушный живописец и его подруга – la femme fatale. Да, как на грех, мелки в наш век пошли людишки. Соломин, знамо, занят ничем – пятнадцать лет возит кистью по единственному своему полотну да нудно и туманно рассуждает про Левитана. Анархист Турчин, вообразите, тоже занят ничем – большей частью произносит филиппики в адрес Соломина. Но не по идейным соображениям, а оттого, что положил глаз на la femme fatale Катю. Лаевский и фон Корен иличевского разлива – близнецы-братья. Оно и понятно: в эпоху постмодерна тезисы и антитезисы синтезируются. Разумеется, при таком раскладе дуэль не состоялась или перенесена. Следовательно, чеховский катарсис невозможен по определению. Но вот все попреки высказаны, все лекции прочитаны, Катя исчерпала лимит походов налево. А дальше-то что? Опять-таки ничего. Автор, не зная, чем занять героев, выносит им смертный приговор: дешево и сердито. Сам собой возникает вопрос: о чем, простите, 400-страничный фолиант?
Начнем с начала, то бишь с заглавия. С «Дуэлью» все ясно без комментариев: герои стреляются, а потом каждый вступает в поединок с самим собой. «Анархистов» читаешь с чувством легкого недоумения: а где тут, собственно, мама анархия? Ну, декорацией служит усадьба вымышленного анархиста Чаусова. Ну, Турчин видит в Интернете прообраз анархического социума. Вот, в общем-то, и все, – ни тебе Прудона, ни Бакунина. Впрочем, Иличевскому к подобным ребусам не привыкать. В «Матиссе» г-н сочинитель легко обошелся без Матисса, а потом важно разъяснял: мол, Матисс – фигура умолчания, которая незримо структурирует смысловую наполненность романа. С «Анархистами» вышла точь-в-точь та же история: А.И. клятвенно заверил публику, что Чехов – анархист по призванию. Мерещится почти сюрреалистическая жуть, почище Лжедмитрия в камуфляже: Антон Павлович с бомбой в кармане и черным знаменем в руках; одесную – батька Махно, ошуюю – матрос Железняк…
Идея «Дуэли» предельно ясна: не стоит идти к барьеру ради истины-однодневки, куда важнее преодолеть себя в поисках настоящей правды. «Анархисты» – совсем другой коленкор. В свое время А. Латынина настаивала: Иличевский пишет книги с неокончательным смыслом. К тем же выводам нынче пришла А. Береза: «В итоговом абзаце можно было бы сказать – вот, собственно, о чем написан, а лучше сказать потрясающе выписан, роман Александра Иличевского “Анархисты”, но не скажу. Потому что в коротком отзыве невозможно рассказать о всех смыслах этого романа». Лучшей иллюстрацией к цитатам будет геометрическая ассоциация: через две точки на плоскости можно провести одну прямую, зато через одну – бесконечное множество прямых. Если в тексте угадывается бездна смыслов (или неокончательный смысл, кому как нравится), – стало быть, сочинитель высказался без должной внятности. Попросту не утрудился поставить вторую точку.
Критики «Дуэль» ругали, но признавали: Чехов досконально знает человека. П. Перцов писал, что психологизм в повести «достигает прямо толстовской высоты и силы». У Иличевского с психологической достоверностью ощутимые проблемы. Скажем, полуграмотная наркоманка Катя этак невзначай может сравнить мужика с Аполлоном. Турчин завалил районо жалобами на учителку, – анархисту ли искать поддержки у ненавистного государства? Тюфяк Соломин «с немужественным телосложением, с добрым пухлым лицом» без проблем уделает любого спецназовца: «Псы остервенело лаяли и набрасывались на дверь. Соломин открыл щель пошире. Выстрелы прозвучали раздельно, хлестко и далеко понеслись над полем и рекой. Первому псу он попал в глотку. Второму под левую лопатку… Соломин толкнул дверь. Он распрямился как пружина и, ударив головой охранника в живот, сшиб его с ног». Рэмбо курит… А изъясняются герои с декадентской выспренностию: «Я воображаю себя – свои глаза – в виде прозрачных пчел: они собирают нектар зрения, летают над землей и накапливают под брюшком и на лапках свет-пыльцу, оплодотворяют зрение и приносят на холст мед видения». Вот вам образчик живаго великорусскаго языка по Иличевскому. Волей-неволей вспомнишь пародийных ослов терпенья и слонов раздумья…
Время перейти от частностей к общему. Нарядить героев не нашего времени в джинсы и капри – невелика премудрость. Трюк этот проделывали все, кому не лень, – от Апдайка и Лурмана до Ким и Мирзоева; А.И. пришел к шапочному разбору. Что до дуэли с Чеховым, то исход ее был ясен заранее: структура против аморфности, стиль против неряшливости, – словом, литература против литературщины. Умри, Александр, – лучше не напишешь. В смысле, лучше Чехова.
А если посмотреть на проблему плюсквамперфекта совсем отвлеченно, то к месту будет наставление Басё: не ходи по следам древних, – ищи то, что искали древние. Совет толковый. Да, боюсь, не в коня корм…
