* * *
Полустанок убогий:
Будка, лужа, коза.
Как Щедрин или Гоголь
Улыбнуться в слезах.
Резкий ветер неласково
Вздёрнул жёлтый флажок,
Мимо – к Волоколамску –
Скорый поезд прошёл.
Дни осенние тусклые
И звучит каждый шаг –
Будто семечки лузгают
Или ветки шуршат.
В три уже вечереет,
В семь густеют в окне:
Небо – хлеба чернее,
Звезды – соли крупней.
Ах, pardon или sorry,
(Как удобней для вас?) –
Этим хлебом и солью
Выживал я не раз...
* * *
Приамурской тайги мне
Аромат незнаком,
Что ж туда, в ностальгии,
Я качусь колобком?
Нет оттуда мне зова,
Где рассвет золотой, –
Просто детство отцово
Греет память золой.
И оттуда, из Брянских,
Материнских земель,
Тянут стебли по-братски
И подсолнух, и хмель.
* * *
Летят года, как листья ржавые,
Где было нам судьбой отпущено
На кухнях слушать Окуджаву,
Свиданья назначать у Пушкина.
Теперь они сравнялись бронзою,
Но о живых извечно сетуя,
Им под ноги ложатся розами
Лучи закатов милосердные.
Ах, время, то – кибитка тряская,
То тряское такси столичное,
Лишь власть – всегда к поэту ласкова,
В спецхране спрятав дело личное.
СВЕЧА
Там, где тяжёлые сугробы
Как мрамор шлифовал мороз,
В эпоху поствоенной пробы
И я когда-то жил и рос.
Качались снежных туч галеры
И, помнится, в одном окне
По-пастернаковски горела
Свеча (огарок тот во мне).
Её огонь и свет вечерний
Уже давно б забыть пора,
Забыть тот след, что был прочерчен
На смятом ватмане двора.
Двора – не места, но пространства,
Где забирались чувства в плен,
Где было всё предельно ясно
И так неясно, вместе с тем.
Где проходили и скрещались,
Мешались разные следы,
И лужи в оттепель трещали,
Как будто были из слюды.
Свеча мерцала в полумраке,
Не нарушая общий быт,
Но те, кто знал – смотрели в страхе:
В том доме кто-то был убит.
* * *
Декабрь. Чувства в летаргии
На снега белой простыне,
Слова тяжёлые, как гири
Часов в чужом монастыре.
Считай число глухих ударов,
Как пульс считают, вену сжав,
Пока в морозец тихим паром
Последний вздох не убежал.
Пока на зеркальце разлуки
Ещё не лёг печальный креп,
И сквозь бумагу греет руки
Под утро выпеченный хлеб.
МИНЕРАЛЬНЫЕ ВОДЫ
Ессентуки, нарзан, боржоми
В аптеке дома номер шесть...
О, снов нелепые ожоги,
Как в холод, если тронуть жесть.
Так и теперь, как по ошибке,
Обжёг меня в который раз,
С незримым штемпелем Тишинки,
Москвой отмеченный Кавказ.
* * *
Исчезают московские дворики
И гитары в них не звучат,
Скоро будут лишь бедные Йорики,
Чтобы Гамлетам не скучать,
А потом ничего не останется,
Лишь из уст пацана, что подрос,
Тихо выпорхнет: «до свиданьица!»,
Будто бабочка на мороз.
* * *
Пусть память, как собака, душу лижет
И сожжены к минувшему мосты,
Мне ближе до России из Парижа,
Чем многим из сегодняшней Москвы.
Не по кремлёвским золотым курантам
Часы свои сверяю я давно,
Но землю, где свирепствовал Скуратов,
Забыть навек судьбою не дано.
Она не изменилась за столетья –
От ржи неотделима лебеда,
Однако и такой любя, стареть я
Не буду рядом с нею никогда.
Оттуда подло выжат и отчислен,
Сберёг я, как бесценный капитал,
Родной язык, а горький дым отчизны
Слоняется за мною по пятам.
Он мне не в тягость, даже если горек,
Как тёмный хлеб солдатского пайка,
Как колосок, что пальцы нежно колет,
Когда его касаешься слегка.
* * *
В. Загребе,
вспоминая «Страсти по Андрею»
и Николая Глазкова
На колокольне храма
От ветра свист в ушах,
У русского Икара
Глазковская душа.
Когда бы даже выкрали,
Его оставив без,
Он мог бы крылья выкроить
Из синевы небес.
Ах, небо – ткань отличная
(хоть парусом к челну)!
Лишь только не опричники
Решали б, что к чему.
Рабом к земле прикованный,
Мечтательный мужик,
Плевал он на законы их,
Где человек – нужник.
Истории отечества
Крутись веретено,
Поднявшийся над вечностью –
Лети еретиком!
