ОТ АВТОРА
Эти простые, без претензий, девочкинские штучки были напечатаны в одном экземпляре на пишущей машинке "Москва" в середине 90-х. Так, для себя. Но теперь это уже немного исторический документ: почему, например, "в городе не пахнет кофе эспрессо"? В сегодняшнем городе пахнет не только кофе, но и корицей (в "Синнабоне", например.) Но запах эспрессо в сиротском воздухе 90-х - это совсем другое, поверьте, дети мои. Так по-разному пахнет одна и та же сигарета в больничном туалете - и в офисе "Газпрома". Так физически (состав, все дела) различается воздух фламандцев и импрессионистов, отсюда и колорит.
...А спортивные штаны - остались, увы.
КАЖДЫЙ ТВОЙ ДЕНЬ
Я сидела у Виолетты и Вани на стуле, драпированном пестрым индейским пледом, и неотрывно смотрела на Виолетту. Они - рисовали. Набрасывали меня, он - вполоборота, она - анфас.
Так начать рассказ посоветовал мне сам Ваня. Вот пусть теперь и отдувается. В смысле, не обижается.
- Ты заметила, что я в очках?
- Заметила. Кто тебе выбирал оправу?
- Не помню... Я сам ее купил, когда еще не было никакого выбора. Надел очки, вышел на улицу - и решил, что все девушки смотрят теперь только на меня.
Часто в нем проскальзывает что-то обезоруживающе детское. Да что там проскальзывает - прямо-таки скользит, игриво-инфантильные интонации, наивный взгляд, "пусик, где мой гусик?», "Дуся - уже взрослая кошка, а резвится, как котенок". Эх, молодость-молодость... Где мои двадцать пять? - На Северо-Западной. Но он художник. Значит, и в мои девяносто восемь будет старше и мудрее меня.
Ветка и Ваня - эта парочка стала любимым объектом светских хроникеров города Б. Стоит им куда-нибудь уехать – и в газетах сокрушенный стон: "Ряды нашей богемы заметно поредели." Как хорошо быть художником, а еще лучше - художником и поэтом, плюс осиная талия и смелые декольте, что очень фотогенично (это не у Вани, это у Виолетты). Вот сидит она, такая бледная, незагорелая, вдохновенная и прекрасная, да карандашиком смело черкает, досочинив мне высокий лоб по доброте душевной. А мне еще идти домой по темным улицам, отбиваясь от приставал (пару раз пристали, но не слишком настойчиво) и предусмотрительно сняв сережки (без брильянтов, но уши порвать можно). Укоризненный взгляд Алеши перед сном обеспечен - но зато как потеплело после утреннего тумана, идешь, растворяешься, задрав голову к звездам, словно из школы лет сто назад, кода стихи сочинялись на ходу и тут же забывались, а открытое пространство шагов в пятьдесят называлось пустырем и приятно ужасало.
- Натура, натура, живая натура! - сияет знаменитый рисовальщик. - Наташу очень легко рисовать.
И, однако, не пошел меня провожать, эгоизм влюбленной молодости, думала старушка Наташа, в очередной раз проезжая в трамваях-троллейбусах "по студенческому билету и тренированно взлетая на одиннадцатый этаж без лифта.
***
Моя сестра - топ-модель. То есть никакая она, конечно, не модель (незаконченный политех, курсы экскурсоводов, бухгалтерские курсы, водительские права) - но имеет устойчивую репутацию роковой красавицы и гордо несет эту репутацию по жизни, вне зависимости от респектабельности туалета, социального статуса и количества денег в кошельке. Этому стоит поучиться, но мне уже поздно и лень. Я иду по жизни с другим флагом - семейного урода и интеллектуалки-пофигистки. Была там еще надпись про верную и нерушимую дружбу, которая едва ли не выше любви - да, похоже, выцвела. Родство со всеми - оборвалось.
- Надо уметь расставаться с лишними людьми, - учила меня мама на заре туманной юности, когда толпы знакомых из разных городов с венским топотом и звяканьем повозок проходили через нашу квартиру, кочуя, ночуя, по-чеховски с утра до вечера распивая чай и куря одну сигарету на двоих. Когда на день рождения собиралось человек под сорок, и в два часа ночи шли разогревать в духовке гуся с черносливом и начинали читать рассказы Юрия Казакова наизусть. "С лишними" не означало ничего меркантильного, а только "с неинтересными, глупыми и скучными". Но таких за свою жизнь я встретила не больше двух.
Мама, кстати, сама настолько срослась со всеми нашими компаниями, всех принимая и обогревая, что многие потом приходили уже конкретно к ней – поплакаться, успокоиться, отдохнуть, поговорить. Между прочим, именно этот семейный обычай позволил мне не разминуться со своим будущим мужем.
- Вы к Наташе? А ее нет, - ответила мама незнакомому молодому человеку с розами (это была уже не первая попытка, и вчерашние розы, найденные под дверью, стояли в вазе).
- Простите, Вы из нашего города? - спросила дальше мама, беспокоясь о предположительно иногороднем, усталом и голодном друге.
И тут прозвучал гениальный ответ, который был столь же традиционен для этого друга, сколь и прост:
-Да как сказать...
Одна только загадочная фраза позволила ему полдня качаться в кресле, куря "ЛМ" и пытаясь по портрету на стене воссоздать образ девицы, о которой было известно только то, что зовут ее Наташа и она пишет стихи. Когда я влетела в комнату, не снижая красного пальто и тети -Симиной шали, моя первая фраза была продиктована изумлением:
- Здравствуйте' Я Вас не знаю!
***
Моя сестра - топ-модель, а значит, по законам вселенского равновесия, она не может быть счастлива, как я – почти немолодая поэтесса с миллионом комплексов. Ее сексапильность согревает Вселенную, но не согревает ее саму. Просто ходячая пословица – сами догадаетесь, какая. Она могла бы стать дизайнером, честное слово. Она могла бы зарабатывать на жизнь как парикмахер и визажист. Она изобретательно шьет, дивно готовит, без конца передвигает мебель в квартире и меняет обои. У нее бездна вкуса и практицизма, не говоря уже об абсолютном музыкальном слухе. (Сейчас вы попросите ее телефон, но я вам его не дам, даже если вы пообещаете златые горы этому небесному созданию. Потому что практицизм сестры не распространяется на человеческие отношения, тут она простодушна и бескорыстна настолько, что забывает 2х2=4. Чтобы портрет не покрылся хрестоматийным глянцем, добавлю, "что в детстве мы частенько дрались, причем она беззастенчиво использовала преимущества более младшего возраста). Да и вообще, много чего можно было бы порассказать про этого золотоволосого ангела, но о тех пор, как мы переехали на свой одиннадцатый этаж совсем в другом районе, все дурные воспоминания поблекли и утратили актуальность. "Забудьте плохое. Помните обо мне только хорошее" - как писал Ильф.
***
«Все мужчины – сволочи». Тоже пословица, не менее сомнительная, чем "Без женщин жить нельзя на свете, нет".
Это все феминистки выдумали, это Мария Арбатова сочинила, позвякивая серебряными сережками каждую среду в ток-шоу «Я сама» - этакая сексуальная дива от феминизма. Собственно, ради ее смелых монологов я и смотрю идиотскую передачу. В психотерапевтических целях. Нравятся мне ее рассуждения о том, что, если на кухне валяется тряпка, то это не значит, что именно ты должна ее тут же подхватывать и начинать действовать, из последних сил вылизывая квартиру. Вроде как и мужчина имеет полное право на героический бросок. На самом деле, у мужчины это получается гораздо лучше. Сияющие квартиры одиноких холостяков ничем не уступают сияющим квартирам одиноких дам. В детстве именно при папе, когда мама уезжала в командировки, у нас начинался период всеобщего порядка и режима. Но для того, чтобы не забыть приятную истину о кухонном равноправии, мне надо раз в неделю послушать Арбатову.
***
- Да, ты мне еще не рассказала про Олыу, - напоминаю я Виолетте, пока по "Русскому радио" звучат сенсационные сведения об абсолютной безвредности сахара, булочек и шоколада.
Ольга - скрипачка. Маленькая светлая скрипачка, которая за несколько лет превратилась в классного поэта, поступила в Литературный институт, бросила мужа, выпустила сборник стихов, но теперь ей не нужны ни скрипка, ни поэзия. Ольга ушла в монастырь.
Мама отвезла ей теплые вещи. Она ведь уехала налегке и успела там страшно простыть. Но даже смерть - там – она примет с благодарностью. Говорит, что всем нам тоже надо очиститься, пока не поздно.
Но почему, почему? Разве не Бог говорил ее устами и водил ее смычком? Неужели для того, чтобы вести праведную жизнь, надо непременно запираться в стенах монастыря, с утра до ночи творить молитвы, доить коров, копаться в огороде - без разговоров, без музыки, без книг? Даже если близким людям помогут твои молитвы, то кто возместит им твое ежедневное присутствие и твое тепло?
- Понимаешь, она уже не может существовать в другом месте. Выходя за ворота, чувствует себя просто физически плохо.
Есть имена, которые, не знаю почему кажутся мне изначально трагическими. Ольга и Марина. Но - она нашла свой выход, и я ей завидую. Как завидую Ване с Веткой, похожим на влюбленных старшеклассников. А больше всего я завидую сама себе.
Почему у нас перестали варить кофе эспрессо? Как славно было заходить в кафе на запах свежемолотого кофе: закроешь глаза - и ты в Питере. А в Бресте кофе по-турецки подавали в уличных забегаловках. Города различаются по запаху кофе и по шляпкам, которые ты там покупаешь. Сейчас, наверно, вся страна пахнет растворимым кофе. И даже если он приличного сорта, все время помнишь, что этот кофе уже один раз варили, прежде чем выпарить и высушить. Суррогат, в сущности. Настала эпоха красивых суррогатов. Улицы города Б. пахнут, в лучшем случае, мартини (в открытом кафе у кинотеатра, который недавно поразил воображение афишей с надписью "Голубой дИсерт». Как хорошо было там посиживать с бывшим поклонником, а потом - с подругой, а потом - с мужем, а когда я хотела было посидеть там одна, то поняла, что это совершенно бессмысленно и как раз тет-а-тетность создает настроение, но никак не мартини).
***
Гарик Сукачев заехал в морду какому-то московскому поэту только за то, что тот к нему прикоснулся. Ненавижу, говорит, когда меня трогают. Я, в принципе, могла бы снести подобное оскорбление, но только не летом и только не в автобусе. Тут меня просто выворачивает от зоологических запахов множества тел, и я отстраняюсь, отстраняюсь от влажных холодных рук, я закрываю глаза, пытаясь поймать немного свежего воздуха из окна, я думаю: "Как много в нашем городе стариков! Неужели вся молодежь уже ездит в автомобилях? Я понимаю, что надо любить и жалеть этих несчастных людей с мешками сахара и садовыми тележками (почему мы должны покупать сахар мешками и сами выращивать картофель?) - но мое обоняние, главный разведчик любви, не дает этой любви никакого шанса. Нет, недаром на день рожденья коллеги подарили мне французские духи и роман Зюскинда о парфюмере-убийце! Константин Райкин, глядя на меня со страницы "Собеседника" гениальными глазами пекинеса, успокаивает: "Это - моя любимая страна, просто она плохо пахнет".
***
Один из рецептов счастья в женском журнале звучит так: "Нахохотаться с лучшей подругой". Этот праздник можно устраивать себе при всякой встрече с любой подругой: все - лучшие. Мы с Веткой и в этот раз успеваем урвать свой кусочек счастья: пока Ваня в соседней комнате чернит углем портрет музыкантши Светы, мы на кухне хохочем уж не помню над чем. Так совсем юные дамочки, самозабвенно обсуждают свои пустячные дела в троллейбусах и на скамейках.
- В нашем возрасте... - кажется, именно этот рефрен из монолога Фариды (Как, вы не знаете Фариду? Это моя однокурсница, с семнадцати дет мечтающая о вечной молодости) - в нашем возрасте.., - вот что нас безумно развеселило, а Ваня за стеной обеспокоенно прислушивался, он всегда обеспокоен Виолеттой, это и есть непрерывность любви. А в самом деле, на сколько лет я себя чувствую сейчас? Ясно, что уже не на девятнадцать и даже не на двадцать один, хотя незнакомые люди застывают с открытыми ртами, узнав мои анкетные данные.
***
- Тебе не говорили, что у тебя очень красивые глаза?
- Случалось... - я поедаю банан, протягиваю второй шикарному юноше, соседу по автобусу, и получаю взамен апельсин. Нечасто в наше время встретишь молодого человека не в спортивных штанах, так что фраза из старого школьного сочинения: "К завтраку Павел Петрович вышел в штанах" – почти утратила свой комизм. Нет, в ресторан я пойти не смогу, дела, но завтра на дискотеку - конечно, с удовольствием, в восемь вечера у входа. И ведь минут пятнадцать я действительно была уверена в том, что пойду: отпрошусь у Алеши - и вперед, просто потанцевать, почему бы нет? Алеша сказал:
- Я, конечно, рад, что ты пользуешься успехом у молодого поколения, но будь осторожна: это уже не поколение восьмидесятых.
- А чего нужно бояться?
- Чего нужно бояться женщине?
Я знаю, чего: старости, только старости. Вот тебе, бабушка, и се ля ви. Однако почему-то как раз в эти дни (было холоднюе начало лета, и я ходила в плаще и Алешиной кожаной кепке) все мужчины, попадавшиеся мне на пути, таращили глаза. Молодые пытались завести знакомство, немолодые говорили комплименты. Или это я была неотразима, или моя кепка. Или просто прохладный воздух мобилизующе действовал на мужские гормоны жителей города Б.
***
Между прочим, я работаю на музыкальной радиостанции. Вполне молодежная работа, которая свалилась на меня совершенно случайно. Это был новогодний подарок судьбы, вместе с квартирой.
- Наташа, Вы страшно умная, - говорят мне по телефону благодарные радиослушатели. - Знаете, я даже стал прислушиваться к тому, что Вы говорите.
Или:
- А какой у Вас рост?
Рост у меня хороший: как у Натальи Гончаровой и у Высоцкого, на один сантиметр меньше, чем у Энни Леннокс и на восемь сантиметров больше, чем у Шиннед О`Коннор. Но главное, у меня наконец прорезался голос, который, вообще-то, и раньше друзья называли эротичным, но - радио, господа, надо интонировать и взлетать к немыслимым ультразвуковым вершинам. Я не люблю ультразвук и в радиоголосах ценю мягкий тембр, грамотность, чувство юмора и доброжелательность. Что же до диджейской славы, то у меня и своей, литературной, - завались, и еще - может, это от неопытности - но меня совсем не раздражают звонки радиослушателей, даже сумасшедших. Наверно, потому, что мы с ними не едем вместе в переполненном летнем автобусе, а общаемся эфирно-воздушно. Безграничную нежность испытываешь к человеку, которого ты наверняка никогда в жизни не увидишь. О да, и ди-джеи встречаются друг с другом достаточно мимолетно, оттого и нет служебных склок, уверяет режиссер Марина. Зато есть небольшая, но еженедельная, как в США, зарплата, и чинзано с засахаренным арахисом по праздникам, и спасительное чувство своей нужности семье и народу.
- До свиданья! Привет Алеше! Мы помашем тебе с балкона! - это семья художников прощается со мной под визг играющих во дворе детей. Смеркается, и переход от света к темноте, когда выходишь на улицу, гораздо менее уютен, чем обратно.
"... И никого не встретил!" - говорил суслик в мультфильме, благополучно добравшись ночью из одного края леса в другой. Он просто не знал, какие опасности подстерегали го со всех сторон. И я - не знаю. Иду себе, вспоминаю дивный утренний туман (Что такое? Кто-то нам лоджию застеклил? - подумала я спросонок, выглянув, в окно). Рассказала ли я вам хоть что-нибудь и можно ли это назвать рассказом? Нет ли вопросов? Знак Зодиака - Водолей. Любимое животное - дворняжка. Любимый алкогольный напиток - джин с тоником. Я помню несколько своих детских снов и несколько взрослых, я люблю свою вторую книжку, оформленную Алешей, я впервые не хочу осени, я купила хлеба на завтра.
Но если бы я вздумала рассказать вам о самом главном, о том, что обычно суеверно замалчивается в ежедневной болтовне - о, тогда бы я умела описать Алешин взгляд у входной двери, и то, как пахла его щека, и голос дочери, выбегающей мне навстречу в пижаме, и до сих пор не объясненное чувство, которое все это объединяет и наполняет единственно возможным смыслом каждый твой день, от утреннего тумана до вечерних звезд.
ГОЛУБАЯ СТРАНА
Девочка Саша проснулась оттого, что кто-то тихонько стучал в окно. "Ничего удивительного" - скажете вы. Но нет, это было удивительно, потому что жила она на одиннадцатом этаже, и даже дерево не могло дотянуться до ее окна. "Саша, Саша!" – позвал незнакомый голос. Но не страшный, не тот, который пугал ее по ночам, когда мама с папой выходили из комнаты, думая, что она спит и все хорошо.
Это был голос говорящего котенка из мультфильма, или бабули, или рыжего мальчика из соседней группы. Спросонок не разобрать.
Саша встала и, не подходя к окну (она и так знала, куда идти), прямо в пижаме вышла на лестницу. В дверях были замки, которые она еще не умела открывать, а одна дверь была железной, но как-то все у нее получилось - и вот она уже слетает вниз по лестнице ( - Я же говорила, что умею летать, а они не верили!). Лифт не работал. Он спал.
Она шла к дому, из кирпичной стены которого торчал непонятный металлический шарик. Месяц назад, рано утром рядом с этим шариком сидела бабочка, черная и страшная.
- Потрогай ее, не бойся! - сказала мама. – Только осторожно, не смахни пыльцу, а то она не сможет больше летать.
Мама чуть-чуть тронула бабочку пальцем в черной перчатке. Та не улетела, только еще крепче вцепилась лапками в кирпич, потому что ветер был очень сильный.
Саша тоже надела перчатку. Все равно было немного жутко. И вдруг бабочка быстро-быстро, так что мама ничего не успела заметить, распахнула крылья и снова сложилась вдвое черным сухим листком. Это было вместо слов: «Смотри, я разноцветная и не страшная. Летом мы бы славно побегали, с тобой. Но сейчас осень, мне холодно, и ветер хочет сделать мне больно. Только ты можешь меня спасти».
- Бедная моя, маленькая... - Саша прикоснулась к бабочкину крылу - и вдруг увидела голубую страну, ничего в ней не было, только много голубого-голубого неба и много бабочек. Саша умела считать только до тридцати. Их было больше.
«Так вот куда попадают бабочки, когда кончается лето!» - поняла Саша и посмотрела на маму. Та прятала подбородок в воротник пальто и ничего не видела. В тот же миг бабочка раскрыла свои крылья-глаза. ("Это павлиний глаз, детка," - объяснила мама) - и исчезла. Сейчас Саша шла по пустому городу. Ни одной машины, только одноглазый светофор желто мигает на перекрестке. На стене, рядом с металлическим шариком, сидела девочка-эльф. Та самая бабочка, только с человеческим лицом. И они полетели.
В голубой стране по-прежнему стояло лето. Маленькие эльфы беззвучно здоровались и девочкой, проносясь мимо в запахе невидимых цветов. Не нужно было ничего говорить. Да и не хотелось разговаривать - только голубой свет, тепло, легкость и свобода. Кажется, мимо пролетел рыжий мальчик из соседней группы...
- Са-ша! Вставай, мышонок, уже утро... - это были первые звуки в молчаливой музыке голубой страны, и все растаяло. Саша открыла глаза. У кровати стояла мама со стаканом сока. Целуя дочку в лоб, она опять подумала: "Почему маленькие дети пахнут цветами? И только у них бывают такие голубые глаза…»
ИСТОРИЯ
- Ты всю ночь разговаривала во сне, - сказала сестра. - Рассказывала какую-то интересную историю, так красиво. Я хотела записать, да лень было подняться с постели.
История? Да, конечно, уже история. "Это – как начало современного городского романа, - заметил он, - шесть лет не виделись - и вот вдвоем на даче, под одним одеялом..."
Повод для встречи нашелся - какое-то письмо какой-то подруге, которой срочно надо было написать, поддержать, альтруистические порывы были твоим коньком, тимуровский азарт, ради себя самой никогда бы не позвонила человеку с красивым голосом, в которого была влюблена сто лет назад, как впрочем, и подруга, у подруги даже переписка с ним сохранилась, а у тебя ничего, кроме смутной догадки, что и ты ему нравилась. "Ты первая любовь, - скажет он, - а в первой любви не разочаровываются, ее всегда идеализируют».
И вот ты сидишь на трамвайной остановке, в болгарском плаще кофейного цвета, под которым - неизменные джинсы и вообще одежда интеллигентного босяка, читаешь монографию Фридлендера о Достоевском, с трудом улавливая смысл и боковым зрением безошибочно выцепляя знакомую фигуру, которая приближается к тебе как невероятный подарок судьбы, при чем здесь подруга, про нее забудете минут через пятнадцать, письмо так и останется ненаписанным.
Этот путь через сосны, к дачному домику, как и обратный, в город, на такси, с двумя руками в одном кармане, запомнятся навсегда - как начало и конец городского романа, хотя до конца было еще лет десять, да и начало маячило где-то впереди.
Был последний день весны, довольно прохладный, поэтому забраться под одеяло означало всего лишь согреться. Как много тем для разговора у людей, которые ни разу не разговаривали друг с другом - но, оказывается, все время шли параллельными путями, пока не попали одновременно в одну точку. Потом эта точка разрастется до размеров двух городов, раздвоится на две автобусные станции, будет опутана железнодорожными линиями и телефонными проводами.. А пока – никаких проводов, даже руки не соприкасаются, впрочем, неизвестно, что получилось бы из этого детского разговора, если бы вдруг на дачу не приехала мама. (Именно сейчас, забавно; мама, спасибо тебе за продление истории, за то, что затопила печь).
Это был первый поцелуй.
- Спорим, спичка загорится от печки? На американку… Наташа, поцелуй меня, пожалуйста.
Только во сне можно рассказать такую историю - про то, как вступают в одну реку дважды, про то, как в 20 ходят в кино, как в 15.
- Я взял билеты на 8 и на 9. А может, вообще не пойдем?
Посмотри в зеркало, если не боишься, и снова услышишь что ты - нежная, и у тебя талант к поцелуям, что у тебя мягкие волосы, а значит - мягкий характер, что ты похожа на Орнеллу Мути и он помнит каждую вашу случайную встречу на улице или кафе. Пусть подруга хранит его письма - то, что есть у тебя, не подлежит хранению, это неразборчивое бормотание во сне, это юношеские бессонницы с десятком стихов за ночь, это то, что никак не может помешать твоей сегодняшней счастливой семейной жизни, это всего лишь современный городской роман, нежестокий романс, который играют невидимые флейты, но пока он звучит - в тебе сливаются прошлое и настоящее, ты - есть, и твоя душа вмещает в себя весь мир, со всеми соснами, тюльпанами и дождями - теми, которые уже были и теми, которых еще никто не имеет смелости предсказывать.
РИТА И ТОМАС
– Ты знаешь, я ничего к нему не чувствую, ни-че-го! – голос Ритки звенел скрытым восторгом. – Вот знаю, что скоро увижу, и совершенно спокойна. Что бы это значило?
Какой, все-таки, кайф – в сотый раз выяснять, «что бы это значило», хотя означать это может лишь одно: она любит его, он ей нужен, и даже думая о том, что она о нем не думает, она думает о нем.
Саша слушала Риту с удовольствием. Что ни говори, все любовные истории удивительно похожи друг на друга, и это классно, иначе где найти основу для роскоши человеческого общения? Так и бросали бы мы друг другу разнонаправленные реплики, как у Чехова, если бы не банальность и повторяемость неповторимых чувств.
- Да-да-да, - проводила про себя параллели Саша. – И у меня был такой романтический красавец, такой обаятельный негодяй, и эти поездки в другой город, и безумные ночные звонки… До сих пор вертится в голове песенка: «Междугородные романы опустошают нам карманы, опустошают кошельки междугородные звонки».
Ритины поездки в Н-ск опустошали кошелек ее мужа. В конце концов, не для того ли он в свое время увез Риту из Н-ска, чтобы теперь она с полным на то правом могла навещать раз пять в год своих родителей и брата, подкидывать им детей и отправляться на сентиментальные прогулки по парку – с Томасом, конечно? Томас – это фамилия. Добавьте к ней кудрявую голову, усы Джорджа Харрисона, меланхоличный взгляд бабника – и вот вам портрет самой большой платонической любви в истории человечества.
Они дружили с детства. Если учесть, что детство современного человека продолжается лет до двадцати пяти, то их дружба началась еще во младенчестве. Родители Риты и Томаса были сослуживцами, что-то там вместе химичили в химической промышленности Сибири, на взрослых вечеринках и началось общение девочки и мальчика, разговоры на тему: «А ты знаешь, что дельфины разговаривают?» и взаимная приязнь, в которой она призналась себе сразу, а он – только после того, как девочка вышла замуж, уехала в другой город и родила двоих детей. Странные все-таки существа мужчины: боятся любви как окончательной зависимости, лелеют в душе школьные платонические воспоминания, потом скоропалительно женятся на своей первой любовнице, которая старше на одиннадцать лет – и только спустя годы суровой семейной жизни вдруг понимают, что единственным настоящим чувством была именно та неопытная девочка, которая так и не дождалась любовного признания и убежала с твоей свадьбы в слезах, навек тебя освобождая. И теперь уже от нее не освободиться никак.
Каждая их прогулка в парке была реваншем. Иллюзией реванша, конечно. Потому что он не бросит свою стареющую жену, ребенка, тещу, кошку и собаку. А она не на шутку привязалась к своему мужу – да, он спас ее тогда Бог знает от чего, друг по переписке, превратившийся в жениха, неожиданно удачный выбор в тот момент, когда казалось, что выбора нет. Но если они все ходят и ходят по парку, прекрасно сознавая пьянящую бесперспективность этих прогулок – значит, судьбе угодно длить это сомнительное счастье и несомненное страдание. Два наркомана, соскочившие с иглы, но фетишистски продолжающие носить с собой общий шприц и жгут.
«Здравствуй, Саша! Вот уже неделя, как я в Н-ске, а с Т. виделась всего один раз. Знаешь, он стал страшно скучный, совершенно затюкан женой, мрачный подкаблучник. Она следит за ним, как Мюллер за Штирлицем. Но мы все-таки разок прогулялись по нашему парку. Чувствую себя ужасной преступницей, хотя ведь это она украла его у меня, а не наоборот. Знаю, дело могло не ограничиться прогулкой или даже поцелуем, я видела, он хотел большего – но, видно, мы слишком старомодно воспитаны, и я храню верность своему любимому мужу, сама не знаю, зачем».
А действительно, зачем? Зачем хранить верность и зачем изменять, если и тот, и другой вариант можно прекрасно прожить в воображении, безо всяких нежелательных последствий. Хотя грешные помыслы… Но это – не грешные помыслы, это всего лишь очередная попытка остаться в живых и не сойти при этом с ума.
Однако не сходить с ума – скучно, господа. Не писать длинных писем предмету своей позавчерашней любви, не вести с ним долгих бессмысленных разговоров на лестничной площадке, убегая после этого в ночь («Господи, куда это я рванула? Догонит меня кто-нибудь, в конце концов, или нет?») Не мечтать о приступе собственного высокомерного равнодушия (самообман, конечно, но какой приятный!), не придумывать сногсшибательных неосуществимых эротических приключений – для поддержания тонуса, не более того.
- Нет, я счастлива, определенно, счастлива, - думала Рита, машинально разворачивая крабовые палочки для салата. У кого еще есть такой дивный, все понимающий, любимый муж и такая романтическая легальная альтернатива, на которой всегда можно отдохнуть душой, если уж не телом?
В баре ждала ужина бутылка венгерского вина. В Н-ск опять хотелось не очень – потом-потом, месяца через два…
*
Сергей возвращался домой, по дороге прикупая еду в фирменных магазинах. Магнитофон выдавал «Витьку Фомина». На заднем сиденье покоился кейс с тридцатью миллионами, который чудом уцелел после того, как идиотка Саша побежала вслед за всей компанией в универсам, оставив машину открытой. Воспоминание о бутылочке в баре приятно успокаивало. Неясные тревоги не успевали проясниться в промежутках между вчерашней бутылкой и сегодняшней. Да и вообще, прочный семейный тыл и горячий ужин – вот все, что нужно человеку, деловому мужчине в возрасте Карлсона, то есть в полном расцвете сил.
*
Томас ехал по вечернему Н-ску, зная, что снова направляется к Кулешовым. Теплее там, что ли? Так бы и сидел до утра, расслабившись и почти без усилия не думая на тему: «Как там сын, жена и теща?» Покой – единственное, что ему нужно сейчас. Он не виноват в том, что покой этот все чаще находится вне дома.
*
Маша кое-как успокоила раскричавшегося сына. Опять эти нервные срывы, капризы, не помогают ни лекарства, ни массаж. Что приготовить на ужин? Курицу съели вчера, картошка закончилась утром. Кажется, осталась пара яиц. Хорошо, что догадалась купить творогу. Маша повязала передник и все еще немного дрожащими руками принялась лепить своих фирменных творожных «снеговиков». Сын тихонько всхлипывал за стеной. Бабушка смогла бы его утешить – но она опять унеслась на заседание какого-то общественного совета. А муж… Что толку терзаться? По крайней мере. Хотя бы на время можно забыть о том, как ты выглядишь, не напрягать излишне лицо и тело, пусть все видят (кто все? Только Бог смотрит сейчас на тебя) – пусть все видят, что тебе уже сорок три, что ты смертельно устала, что бывает кое-что солонее соли, что никакой снеговик не вернет тебе ни детства, ни любви, ни праздника.
