В одном из прошлых номеров нашего альманаха вы имели возможность познакомиться с целым «срезом» поэтической культуры из Новосибирска. Продолжаем начинание внушительной подборкой екатеринбургских поэтов нового поколения – с краткими сведениями об авторах и комментариями известного е-бургского стихотворца и литературного критика Константина Комарова.
Понятно, что каждый кулик своё болото хвалит. Но тот факт, что Екатеринбург на сегодняшний день – одна из поэтических столиц России, на мой взгляд, – непреложен. Именно здесь живут и работают многие из авторов, составляющих костяк Уральской поэтической школы (сколько бы копий ни ломалось вокруг этого «проекта», игнорировать его уже давно невозможно). Именно здесь базируется один из сильнейших на сегодня толстых литературных журналов страны – «Урал», отделом поэзии в котором руководит поэт уникального дара и слуха – Юрий Казарин, что само по себе является залогом уровня ураловских поэтических публикаций. И т.д. И т.п. Нас видят. С нами считаются.
Город Екатеринбург – разный. Депрессивный и безумный. Искристый и спокойный. Столичный и провинциальный. Пестра и его поэтическая карта. Все поэтические направления от классики до самого радикального андеграунда представлены здесь целым рядом имён и регионального и общероссийского уровня.
Естественным образом такая насыщенная поэтическая энергийность, соединяясь с энергией самого города, который то берёт тебя в жёсткие клешни, то омывает, как волна, а то и вовсе растворяется вокруг тебя, оставляя в некой нервной пустоте, взыскующей заполнения – не может не привести к формированию особого рода атмосферы. Атмосферы, провоцирующей, буквально «подпинывающей» писать стихи и писать их не абы как. Острее всего на такие «флюиды» обычно реагирует молодёжь. И она среагировала. В последние годы в Екатеринбурге появилось удивительное количество молодых поэтов и каждый – с «лица необщим выраженьем».
Представленная подборка получилась (да и задумывалась) весьма эклектичной. И тем не менее целостной. За многоцветием интонаций, стилей, поэтик и голосов прослеживаются вещи, характерные для уральского метатекста в целом, такие как синтетизм, метареализм, преодоление эпоса через лирическую суггестию и др. Разное количество публикаций, разная степень известности, разные «тусовки», разное всё. Общий фактор – поколенческий. Почти все представленные в подборке авторы не перешагнули 35-летний рубеж, а большинство и к 30-летнему не приблизилось.
Исключений только два – Дмитрий Шкарин и Андрей Якубовский. Эти поэты могут условно знаменовать два эстетических полюса подборки. Традиционному, обращенному к поэзии (в частности, «легкой») XIX века творчеству Якубовского кардинально противоположна андеграундная поэзия Шкарина, апеллирующая к радикально авангардным практикам и экспериментам с измененными состояниями сознания.
Между этими (подчеркиваю – условными) берегами – море разливанное. Здесь и сюрреалистические находки Александра Вавилова (уникальные хотя бы тем, что на русской почве сюрреализм не прижился и, вспомнив Поплавского, тут же осечешься), и особая радиоактивная медитативность Руслана Комадея (вообще характерная для нижнетагильской поэтической школы, ярким представителем которой он является) и обэриутские по духу стихи Владислава Семенцула, очень умело работаюшего, помимо прочего, с образной системой и метафорикой балканской поэзии, а также с «юродивым», «корчащимся» словом и с потоком сознания, и брутальная поэзия Владимира Калитаева, причудливо объединяющая социальные мотивы с осознанием дурной бесконечности жизни, бытийного неуюта. Интересна работа Гриши Тарасова с поэтическим примитивизмом, его нарочитые упрощения, как мне кажется, несут в себе интенцию «неслыханной простоты» и неочевидности очевидного. Не менее любопытна психоделическая лирика Нины Александровой, в стихах которой достаточно жёсткая и плотная образность удивительным образом согласуется с трепетностью текста, создавая колышущиеся, призрачные миры. Разухабистый эпатаж Александры Аксеновой не выглядит вульгарно, хотя очень хочет таким казаться (может, поэтому и не выглядит). Расхристанность её лирической героини по кабакам, танцполам и койкам – не что иное, как эмблема личностной свободы и протеста против мещанского «охлоса» - протеста, который делает живым и убедительным ирония. И все равно за всей этой «оргией» - душа, взыскующая подлинного чувства – ни больше, ни меньше. Стремление к прорыву за ткань повседневности видно и в стихах Алексея Шестакова, в которых, главное на мой взгляд – разгон эмоции, скорость проживания ситуации и маяковская хлёсткость слова.
Это всё – утрируя опять же – приверженцы практик авангардных. Оно и понятно – поражать, удивлять, шокировать молодая поэзия любит. Но «лириков по складу своей души, по самой строчечной сути» никто не отменял. Поэты, говорящие вполголоса о том, о чём и должна говорить поэзия – о прекрасном и о страшном – представлены в подборке тоже более чем весомо. Таков Алексей Кудряков, чьи стихи, ориентированные в целом на акмеистический дискурс, поражают тонкостью и глубиной психологизма, изяществом речи, когда на наших глазах творится подлинное чудо и волшебство поэзии. Чудо удивительное в своей зримости, ощутимости, детальности и воплощенности. Реализм Егора Белоглазова тоже вполне ирреален и даже (как сказал о нем один критик) – алхимичен. Эта магия слова, лирическая ворожба, оригинальный поэтический извод буддизма не может не заинтересовать читателя-собеседника. Александр Костарев, освободившись в свое время от влияния поэтики Бориса Рыжего (кто вообще в нашем городе прошел мимо него?), вышел к «таланту двойного зренья» и к настолько честной и подлинной интонации, что не поверить ей невозможно, а поверив – видишь, насколько многомерна наша такая простая, такая смешная и печальная жизнь. В этом заземлении пафоса, простоте и смелости прямого высказывания близок Костареву Алексей Клепиков. Интонационное движение его стихов видится мне таким же легким и естественным, как полет целлофанового пакетика в осеннем небе. Подобного качества лёгкостью и прозрачной элегической философичностью пронизано и творчество Евгения Чемякина – помимо прочего, очень музыкальное (недаром, Женя долгие годы играет и поет в замечательной блюзовой группе). Кирилл Азёрный, громко дебютировавший недавно в журнале «Урал» с тонкой лиричной прозой набоковского кроя, на поверку оказался ещё и самобытнейшим поэтом, умеющим рассказать, «как убедителен мир сна и ложь изысканно-подробна», «как непорочность непрочна и правда неправдоподобна». Трепетные и мерцающие смыслы выхолащивают из лирики Азёрного всякий намёк на трёп, оставляя «изящную словесность», то есть поэзию как она есть. В поэзии Марии Евчик твердый и зримый сюжетный стержень облекается воздушными потоками мыслеобразов – одновременно мягких, как воск или пластилин, и суггестивно насыщенных. Это поэт-сказочник, но сказки эти исходят из установки подлинно максималистской и благородной: «Человек другому должен только чудо. Слышишь? Только чудо. Или ничего». А стихи Анастасии Ваулиной я бы определил одним словом – нежность. Стихи-прикосновение, стихи-успокоение, стихи-«поцелуй в глаза». Читая их, чувствуешь, буквально, тактильный контакт со словом.
Леонид Антипьев, Катя Штессель, Яна Белоцерковская и Александр Смирнов – поэты, которым едва исполнилось двадцать. Но их первые шаги в поэзии заставляют, например, меня думать, что это – всерьез и надолго. Иначе не прорывалась бы в их стихах столь живая и непосредственная радость открытия и узнавания мира, и не чувствовалась бы такая тяга выяснить «подкладку» мироздания, его природные, человеческие, религиозные и метафизические координаты.
Вот такие мы, как в рекламе известных конфеток – разные, но все-таки мы вместе. Вместе хотя бы потому, что – я убежден – никто из этих ребят – от «строчек с кровью», от «шуток с этой подоплекой» уже не откажется. Диагноз – поэт. А значит – поэзия продолжит выполнять свою функцию, которая в общих чертах видится мне подобной роли деревьев в атмосфере. Поэзия – в ноосфере – не позволяет просочиться к нам пошлости, мелочности, поверхностности и разной прочей мрази.
Кому-то покажется, что слова мои о творчестве моих друзей и собратьев – слишком громкие и вычурные. Возможно. Конечно, всем нам еще многое предстоит сделать, чтобы «прописаться» в поэзии. Но есть и этому объяснение. Долгое время я крайне пессимистично оценивал современное состояние поэзии. В частности – молодой. В частности – молодой екатеринбургской. Думал, что уединение в «башню из слоновой кости» – единственный выход. Но, глядя на то, что сейчас происходит в городе (чуть ли не каждый день проводятся вечера, фестивали, слэмы и т.д. и все – вполне уровневые), слыша столь разноцветные голоса, этот хор солистов – я искренне радуюсь. Хотелось бы поделиться этой радостью и с вами, дорогие.
Будем знакомы.
