СЕМЁН КРАЙТМАН
ОТТОГО ЧТО СТРАСТЬ
Стихи
* * *
прохладный ветер шарит по листве.
в падучей бьётся лещ на бечеве.
в траве, по полю, носится лисица.
с чужих деревьев каплет щедрый сок
и сахарится, уходя в песок.
в грязи весенней вязнет колесо.
ломается и выпадает спица.
мой друг профессор говорит слова.
мой друг электрик чинит провода.
мой друг уставший шепчется с судьбою.
Стена невыносимо глубока
для всех, кто жизнь живёт издалека.
и в камень погружается рука.
и облака плывут над головою.
обтряхивает фартук мукомол.
столяр любовно гладит новый стол.
день кончился, подкрашивает стены
закат.
«уить-пить-пить» – свистит щегол
желтеет кипарисов частокол.
Исус Христос ушёл играть в футбол,
на пустыре.
колено на колено.
и я бегу, я с вами пацаны.
ещё немного, станут не видны
ворота, мяч,
умрёт последний житель....
бегом через преториум:
вольер,
собаки, лаз в стене,
столетний кедр,
легионер, опять легионер...
– пустите, что вы дяденька, пустите.
на пустыре игра, вернее бой.
в пыли мальчишки носятся гурьбой.
закашлялся, в свисток пытаясь дунуть,
судья.
щегол,
кружит над головой.
Исус Христос с разбитою губой
КРАЙТМАН Семён – автор стихотворных публикаций в сетевых изданиях. Живет в Израиле.
© Крайтман С., 2012
стоит в воротах
радостный, худой
и загорелый.
кто бы мог подумать...
* * *
светлеет небо.
за витком виток
в нить переходит пряжа.
лист рябины
приник к окну
и преподобный инок
хвощит доску и в воду льёт желток.
великий князь ждёт божьего суда.
на небо смотрит.
пробует креститься.
дождь тянется.
по полю бродит птица.
великий князь зовёт к себе жида.
и я иду.
и в полушаге от
его руки,
я чувствую, как тесно
по кадыку холодное железо
ползёт
и воздух хлюпает
и вот
бессонный инок,
отворив окно,
в дожде разводит лазурит и сажу.
и троица благословляет чашу.
и падает на пол веретено.
я закрываю книгу и иду
пропащим, чёрным, мраморным, дождливым
февральским утром.
в слипшемся саду,
шевелится листва.
неторопливо
по апельсинам катится вода.
подъехавший автобус увидав,
я ускоряю шаг
и как ни странно
он ждёт меня,
стоит под фонарём,
под утром, под дождём, под февралём.
...пусть Гамлета четыре капитана...
как воина...
я книгу дочитал.
автобус катит.
плещут в лужах шины
и чавкают.
и местный Левитан
день открывает вестью о Едином,
мы едем к морю,
светофоры, спуск
на скоростную.
поворот направо.
дождь.
на востоке трескается мрамор.
вдали на рейде мокнет сухогруз.
* * *
получилось,из всех твоих
«одноклассников.ру»
я был тем, кто любил тебя,
кто говорил: – умру,
если тебя не будет.
высохшим голосом ржавым,
осыпающимся от волнения, нес какую-то ерунду...
вот просторные небеса в городском саду,
вот гусар, муравей, Амалия...
евангелие Окуджавы.
ты уехала в каменный город.
потом и я
исчез, как и не было.
вернулся в свои края,
жил среди пальм, похожих на кисточки для бритья.
... – такие же вздорные.
во времена полнолуний
смотрел на море,
смеялся, играл с котом.
писал какие-то письма и только потом
умер.
* * *
я отлучён.
захлопнул дверь судья.
орган, свихнувшись, воет Рио-Риту.
дождь в воздух влип, как щебень в жирный битум,
черту под приговором подведя.
я проклят был свидетельством дождя,
в пустых деревьях Речи Посполитой.
в осенней дымке, в лязге поездов,
бессонном, вечном,
(будто бы друг с другом
они все сцеплены, седьмым проходят кругом),
в неприбранности утренних садов
я был наказан зрением и слухом
и меткой долгой жизни на руках.
дождь шелушил по станционным доскам,
за нужником валялась Матка Боска,
расстрелянная, в спущенных чулках.
у ближней рощи догорал костёл
и без огня похожий на костёр
и витражи выбрасывались в лужи,
выхлопывались, трескаясь, из рам.
я проклят был.
а он сгорал, сгорал...
пустой, святой и никому не нужный.
* * *
голубь почтовый, выпорхнув из окна,
шумными крыльями мельтешит в высоком
небе, залившем вязкие времена,
в воздухе, отодвинутом от границ и сроков.
он ищет твой адрес, не зная того, что ты
исчезла прежде,
чем к лапке его привязали
письмо для тебя,
не чувствуя, что черты
местности,
распластанной под его глазами,
стали меняться в ту же секунду, как
распахнулось окно.
но небо,оставшись тем же
небом,
дарило иллюзию вечности.
первый взмах
крыла стал взмахом в изгнание.
тот, кто живёт надеждой
становится изгнанным.
некий вид кабалы.
голубь мечется средь домов,
на карнизы присев, колотит
клювом в стёкла
с просящим, тихим таким «курлы»,
похожим на песню нищего
в подземном, уличном переходе.
* * *
а в это время,
прикасаясь к струнам
едва,
«не обещайте деве юной...»
запел какой-то тихий баритон.
потом ещё про небо голубое.
а в это время
я стальной трубою
бил мужика
с угрюмым животом.
а в это время,
к северу от песен,
в сыром, далёком, в недоступном месте
вскрик женщины споткнувшейся
и чай,
пролитый чай, как взгляд её – на травах.
и вот тогда,
в тот миг я стал забавой,
чуть слышным словом
у её плеча.
а в это время
в март свалились капли
и мокрый ветер
вдруг взъерошил патлы
прибрежных пальм
и кажется настал
опять февраль.
и на лесной поляне
дождь захромал,
глухими костылями,
стуча по распустившимся цветам.
а в это время...
* * *
мокрый, словно шёрстка
продрогшей крысы,
город,
где из воска
свеча,
и где
озябшею рукой,
прислушиваясь, как
по толстым стенам
течёт вода,
монах Достопочтенный
рисует злого мальчика с трубой.
и смотрит через узкую бойницу,
как в небесах беснуются зарницы,
на город надвигается гроза.
весна и дождь,
такой занятный случай.
Достопочтенный ставит штамп сургучный.
а в каменном окне проходят тучи
три:
Мельхиор,
Гаспар и Бальтазар....
* * *
уходит ветер.
день кончается.
луна в тяжёлом небе чалится.
на липких пузырях качается
китайский гриб в стеклянной банке.
стена исчёркана глаголицей.
цветёт бессмертник за околицей.
судьба смеётся и не колется,
и пребывает в несознанке.
в сырых лесах чадит смородина
блестит звезда навроде ордена.
друзья Кирилла и Мефодия
перерисовывают Книгу.
дома темны.
река тягучая
качается.
дают «Щелкунчика»
в Мариинке.
a между тучами
парит белоголовый еagle.
спектакль идёт.
судьба не колется.
в ночной пустыне вязнет конница.
целуя крест, Щелкунчик молится
и тянет руки к пулемёту.
и крупный дождь на виноградную
лозу кладёт ладонь прохладную.
и по небу плетутся ангелы,
как партизаны по болоту.
* * *
оттого что страсть
владычествует над мирами,
жизнь сведётся к рассказу «как я провёл то лето...»
старику в капюшоне, утром, на переправе,
я не мокрую, медную, мелкую передам монету,
но старый листок,
со следами тоски и клея,
со словами, тебе подаренными когда-то,
уже полустёртыми.
вот подошло их время
саваном стать, оправданием, песней, платой.
и уже на другом берегу
я услышу в речном тумане,
как мой перевозчик, присев на скамью баркаса,
будет читать,
стылыми шевеля губами:
– так прекрасна, моя возлюбленная, так прекрасна.
