АЛЕКСАНДР ВОЛОВИК
СУДЬБЫ НА ВИРАЖЕ
Стихи
Дела судебные
угрожал ножом нанёс побои // след зафиксирован справкой врача // врезалась в пень пострадали двое // вывихнула ключицу плеча // окопался с бабой в проданном доме // дверь на замке телефон отключён // отлучился на год в пустыню гоби // она уже с ветеринарным врачом // ворвался в комнату ругался матом // махал кулаками дразнил собак // соседа-ветерана обозвал «приматом» // научила ребёнка «папа дурак» // заявился пьяный крушил посуду // пианино деку разбил топором // не спускает воду гадит повсюду // жилая квартира беспредел погром // ехала на красный вырвали мобилу // потерял расписку чемодан вокзал // отобрал бумажник прямо у могилы // справка об отцовстве нанёс угрожал
Осень
И осень, дотоле вопившая выпью,
прочистила горло
Б. Пастернак
Лето к подмёткам не липнет.
Муха не рвётся в полёт.
Осень, вопившая: «Выпью!»,
выпьет и снова нальёт.
Лужи зальёт, под завязку,
всклянь, как бухой баргузин...
Ну, шевели свою сказку,
как демо-версию зим.
Бабу порадует летом,
кратким и кротким, и вот –
листья в манере балетной
спляшут, к примеру, гавот.
Грянет натянутым нервом
мокрый минор проводов,
и, эпатируя, первым
снегом повалит Покров.
Фирма ли веники свяжет,
свистнет ли рак на горе –
будет беситься в экстазе
снежная муть в ноябре.
И, наконец, успокоясь
и ничего не боясь,
ляжет в сугробы по пояс
и позабудет про нас.
ВОЛОВИК Александр Иосифович – поэт, автор трёх сборников стихотворений. Печатался в журналах «Арион». «Крещатик», «Вопросы литературы». Живёт в Москве.
© Воловик А. И., 2012
Из будущего
Жизнь серьёзна и мудра. Но –
я по правилам фортрана
программировал урана
термоядерные па.
Только что-то вдруг случилось:
то ли рухнула причинность,
то ли с минуса на минус
сбилась времени тропа.
Кнопка ли запала пульта,
или я чего напутал...
Только – будто катапультой
пущен – силою толчка
оказался я в Грядущем!
Всё смешалось: матчи, путчи...
Не спасайте наши души! –
ХХI век! Мечта!..
Киборг вскидывает бластер.
Робот щёлкает запястьем.
Вертикаль втыкает властно
в облака колокола.
Мультивак на звездолёте.
Терминатор круче Гёте.
Недосапиенс воротит
нос от мерзкого стекла.
Я – как вылетел из школы
без путёвки комсомола...
Может, ляпнул где крамолу –
вот и смена бытия!..
Тут всё крутится иначе:
белка мчится, стрелка скачет.
Под копытом кто-то плачет.
Неужели это я?..
В этом веке многояком,
всё своё кидая на кон,
то пахан, то маг, то дьякон –
в многогранье вносит грань.
Но – заткнулся пробкой транспорт,
но – колдун затрясся в трансе…
Населенье по утрам – всё
ту же злую хлещет дрянь...
Там – Хитровку, наше Сохо,
срыть старается эпоха
(монолитный кол неплохо б
вбить в бандитский ореол).
Тут – галдя, как попугаи,
СМИ эпоху низвергают.
Там – поэты напрягают
парус: каждый – Арион.
Что́ я? Где я? – Странно даже...
Я мечусь, я бьюсь в экстазе.
(Всё волнительно, как скажет
в телевизоре актёр...)
Может, выжил из ума я?
Сентябрями маюсь в мае,
ни хрена не понимаю,
а ведь раньше был остёр…
В этом веке – новом, странном –
мне б смиренным ветераном...
Я же, как юнец, тараном
прямо в сердце поражён!
Но – судьбы на вираже мне
Не пристало стать мишенью.
Отвергаю пораженье
и взлетаю с куражом!
Я – на свете всех казистей.
Я не сдам своих позиций.
Разве зря во мне резвится
зажигательный вольтаж!
Слава точечной застройке!
Прочь, убогие помойки!
Пусть стихи мои на тройки –
что́ мне уровень продаж!
Ни в синодах, ни в сенатах
не учтён. В ушах мохнатых
«Эрос! Эрос! Я Танатос!» –
слышу трели позывных.
Жизнь – игра в когтях Админа.
Смерть – рояль в кустах жасмина.
Сторонясь отца и сына,
я и духом не поник!
Это архиважно, ибо –
без вранья и перегиба
говорю всему спасибо
за сегодня и вчера.
Завтра – сорной горстью праха
мир стряхнёт меня, неряха.
Но вперёд смотрю без страха.
Поиграем: жизнь – Игра!
Время перемещается поступательно
Время перемещается поступательно и почему-то рябит поперёк.
Выдыхает мгновенья спрессованные знаменательных и незнаменательных дат.
Ах, как – по этому эскалатору, движущемуся вниз и вперёд –
я с удваивающейся скоростью пробежал бы вверх и назад!
Текущие нулевые года, т. е. от нуль первого по грядущий десятый, почти что не в счёт.
Они, правда, чем-то, и даже многим, похожи на те, что давно прошли.
Как будто бы некто в бесцветном, а может быть, просто чёрт,
Из особенной эзотерической вредности перепутал девятки, тройки, нули.
Во всяком случае, я б оттолкнулся пятóю ошпóренной от современности и – айда
в смутные девяностые, где грозные теперь олигархи ходили под стол,
где путчи коммунистические сотрясали столичные города,
а свободному телевидению только ещё грозили державным перстом.
Приостановился бы в памятные 80-е и поглядел бы ещё, может быть, разок,
как в апрельском озоновом воздухе 6-я статья Конституции неуклонно катится под уклон.
С дебатирующими депутатами, как серсо, покатал бы Пятое колесо.
Отоварил бы свеженькой водочкой ежемесячный блёкловатых тонов талон.
Задержался бы, застоялся бы ещё на 10-летие-полтора позади.
Кроссворды в душной курилке, ЛТП (личный творческий план), стенгазета по вечерам.
Производственные чаепития, мемориальные пряники, строго с портретов – вожди.
Все ещё живы и деятельны. Дети лопочут и ползают – пи-пи да ням-ням.
А чуть выше – сангвиником-козликом я по лесам, кинозалам и даже озёрам (не бодаясь!) скакал.
Ах, гулянки, экстаз молодой, поиск методом тыка, вот-вот догоню, (о)познаю, короче – найду.
И неожиданный после увенчанный закономерный и, как оказалось, довольно успешный финал.
То есть новая жизнь началась и, возникнув, в момент превратила предыдущую в ерунду...
Ещё на ступеньку-другую, и вот: год одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.
Май. Орлов над вокзалом и молнии над мостом я вижу, как будто вчера...
Июнь. Полыхание запаха: липа. Не злой, но всё-таки, кажется, зной.
Август-сентябрь. Жара. И отчётливо слышно лязганье танков из-за бугра.
Но выше, выше! Туда, где доска в интегральных красуется кружевах,
где среди лекции по диффурам приёмник, чуть ли не детекторный – Гагарин! – вскричал.
Несанкционированный выплеск восторга, манежные струи очищающих вахт...
Всё теперь – наше! Москва – космопорт, спутников гордый причал.
И ещё: по склонам грядущего МКАДа укладка квадратной травы.
Целина, где восходы, свинарник и розовый тальник на нём.
И картофельные пыльные будни, без годов и без дат, увы...
Это время, с которым сегодня я как бы на Вы,
а когда-то скакал и резвился весёлым и глупым конём.
И на угли глядел у костра, однозначно и монотонно угасающие к утру.
И думал: вот это запомню теперь навсегда (и запомнил – вот!)
А наверное, это я (да и все мы) в такую играли игру,
как бы двигали фишки: работа, урок, поход...
Я смотрел как на площади Красной – ещё допионерские карамельки жуя –
из далёкого ряда, у ГУМа, а в душе ликовал и пел –
небольшой – но я знал, что Великий – человек в шинели (это я Его вижу! Я!),
попирая могилу предшественника, выколачивал смрадный из трубки пепел.
И уж вовсе времён в глубине я гляжу, как, найдя под откосом тайник,
мы, дети, кидались боевыми гранатами (и почему-то не взорвались).
А однажды с юга на север (или с севера, может, на юг) – откуда он к нам проник? –
проплыл дирижабль краснозвёздный зелёный, как огурец или длиннозёрный гигантский рис.
Внизу за глухим забором, но сверху мы видели всё, жил бывший поверженный враг:
пленные хмурые немцы копошились, и доблестно их сторожил наш геройский конвой.
Мы знали: покажь им красную тряпку, на советский хоть отдалённо похожую стяг –
ух как бы они – Доннерветтер! – зашлись бы, закашлялись в ругани злой!..
А бабуля на керосинке, не глядя – да и зачем! – варила рисовый суп.
Толокняную кашу под цвет одеяла, мешала в кастрюльке и грела среди одеял.
Дедушка с мамой трудились за свой небольшой ещё дореформенный рупь.
И постоянно отсутствовал пропавший без вести папа, которого я никогда не видал...
Что ж, эскалатор приехал, вот оно, начало времён. По дороге в Москву
безликий мужчина в кепке надо мной, на подушке узкой лежащим, глянул в окно:
«Подъезжаем к Казани» – сказал – и с этою фразой я почему-то всегда живу...
Но ещё из времён было самое давнее, скажем, времени – дно.
Стульчик высокий, кажется, серый, но может, и голубой.
В кухне просторной сияет и блещет медный начищенный кран.
Около двери соломенная копна – она называется просо, стожок небольшой...
С дедушкой на траве... Печенья-коржи на соде... Далее тишина, бессловесно гаснет экран
* * *
Быть может, всё в жизни лишь средство
для ярко-певучих стихов
В. Брюсов
Ни вздоха, о друг мой, ни вздора,
какой ни получишь сигнал.
Пусть даже подарит Пандора
свой ящичек, чтобы – сыграл.
Сыграй. Например, в ре миноре.
Народ зарыдает навзрыд...
Но помни: memento-то – mori!
Забудешь – а он не простит.
Ты будешь стремиться всё выше,
но вновь понедельник, и вот –
в подельники к чёрту запишут,
дадут от ворот поворот.
А дальше в какой-нибудь вторник
свершится судьбы произвол.
Тот, чьё бытие не бесспорно,
будильник на вторник завёл.
Так выкинь обиду из сердца,
пусть в нём только боль и любовь.
А жизнь – эксклюзивное средство
для ярко-певучих стихов.
