Из литературного наследия
Обычно под этой рубрикой печатаются неопубликованные рукописи известных писателей, ушедших из жизни...
Однако частью литературного наследия в широком смысле можно с полным правом считать и тексты, принадлежащие перу малоизвестных или вовсе неизвестных широкому читателю авторов.
Объемистая рукопись, рассказ из которой мы предлагаем вниманию читателей, попала в редакционный портфель «Ковчега» около года назад, еще при жизни автора. «Людмила Мядзелиц окончила МГУ им. Ломоносова в 70-е годы, – говорилось в сопроводительном письме, – а дальше, по жизненным и семейным требованиям, проработала много лет учителем в обычной школе, о чем никогда не пожалела. Писать начала еще в школьные годы, но всерьез взяться за перо время позволило лишь в зрелом возрасте. Зато есть чем поделиться».
ЛЮДМИЛА МЯДЗЕЛИЦ
ИРИШКА
Рассказ
1
Иришка университетов не кончала. Она вообще ничего не кончала. Не в смысле учебных заведений – а совсем ничего, никаких жизненных начинаний сроду до конца не доводила. А прожектов было много. Но планы быстро менялись «по ходу пьесы». Иришка была приключенкой.
Приключения у нее начались, кажется, с самого дня рождения, а может быть, и раньше. Ее мама почти всю беременность страдала жуткими токсикозами, периодически даже бралась писать завещание, намекая, что не выдержит родовых мучений. Таким старинным способом она вынуждала отца повысить дозу внимания, хотя в его глазах и так навечно запечатлелся вопрос: «Ну, теперь-то твоя душенька довольна?» Завещать, собственно, было нечего, ну хоть волю свою изъявить: «В случае моей смерти – женись на Эльке (это младшая сестра на затянувшемся выданье), пусть она ребенка воспитает». Оба родителя по гороскопу принадлежали к отряду парнокопытных, но изворотливый Стрелец (матушка) всегда обскачет простодушного Тельца, вросшего, по мифологии, задними ногами в матушку Землю. А если еще целеустремленный Когитариус выберет своей мишенью неповоротливого Тауруса... Отец ведь был военным, офицером в хорошем звании, но против боевых действий со стороны женщин оказывался бессилен ввиду чрезмерной природной интеллигентности и душевной мягкости.
Первая дочь, Анечка, родилась 23 февраля.
– Почему же не сын – в такой-то день, торжественный для каждого военного?
Но хорошенькая акушерка посмеялась и обещала, что, пока дочка будет жить, войны не будет.
© Мядзелиц Л., наследники, 2012
– А за сыном приходите в следующий раз!
На следующий раз надежды было мало, ведь и первый ребенок родился с большим трудом, в асфиксии. Но Анечка росла очень смирной и смышленой, после того как отец отпилил полозья у качалки и отучил дочку орать по ночам. Можно было спокойно оставить ее в песочнице, наказав никуда не уходить, – и не уйдет хоть два часа, только посмотрит потом непонятными взрослыми глазами (про «синдром покинутости» психологи мамам еще не рассказывали). Однако гордый росточек эгоизма очень рано проклюнулся в загадочном характере Анютки.
Так, в день, когда девочке исполнялось пять лет, родители отправились в гости – отмечать профессиональный праздник. Молодые офицеры жили по частным квартирам, ведь гарнизон еще не обзавелся достаточным жильем. Взрослые накрыли большой стол в складчину в большой комнате, а детей – куда ж их девать? – отправили в маленькую развлекаться самостоятельно.
Малышня, оставшись без присмотра, вовсю бесилась на диване и на полу, надкусанные конфеты и мандарины летали, как снаряды. Анечка сочла эту буйную атмосферу оскорбительной для своего пятилетнего достоинства. Она самостоятельно надела и зашнуровала ботинки, завязала уж как получится и тихонько выскользнула в дверь. Зимняя лунная ночь сверкала и светилась снежинками, вокруг одинокого фонаря над крыльцом серебрилась легкая взвесь снежной пыльцы, и такая торжественная тишина стояла вокруг, что Анечке даже расхотелось заплакать. Она просто вздохнула и философски спросила весь окружающий мир:
– Пять лет – и что?!.
Хорошо, что кто-то из мамочек заметил недостачу одного ребенка в детской комнате, пока Анина мама пела под гитару задушевным голосом: «Ты смотри, никому не рассказывай, что душа лишь тобою полна…» Но все равно этот день рождения закончился воспалением легких. Анютка часто болела как раз в праздники, вызывая заслуженное раздражение и досаду у матери, будто была в этих вечных болезнях какая-то преднамеренная вредность. Ну, еще проблемы с едой – не впихнешь, а в остальном Анечка была послушной девочкой и много хлопот не причиняла, а иногда даже была предметом гордости как не по возрасту смышленый ребенок или в качестве нарядной кудрявой куколки.
2
Иришка появилась на свет через семь лет после Анечки. Отец взял старшую дочь за руку, и они отправились в роддом. В военном гарнизоне все рядом, можно пешком дойти. Папа скрылся за большими коричневыми дверями, а девочка осталась во дворе ждать свою новую неизвестную родственницу. У дорожки в траве росли одуванчики, можно сплести веночек или разъединить на тонкие полоски полый стебелек – бледные ленточки завьются в кудряшки. У одуванчика молочко белое, а пятна на руках почему-то получаются черные. И на платьице тоже. А платье-то красивое, розовое, с вышитыми по подолу земляничками и листиками, мама вышивала. Ох и получит Анечка сегодня дома!..
Но гроза прошла стороной, потому что в этот день принесли из роддома Иришку. Ее положили на большую родительскую кровать, и, когда развернули, у нее были совершенно крохотные пальчики, но уже с коготками!..
По этому случаю отец принес бутылку шампанского, и пробка с такой силой грохнула в потолок, что на белой штукатурке осталась вмятина. Мама страшно взвизгнула от неожиданности, пришедшие в гости знакомые смеялись и говорили: пусть дырка в потолке останется на память, наверное, новорожденная еще наделает шуму... А Иришка даже не заплакала, она доверчиво смотрела на мир лилово-голубыми молочными глазками и, казалось даже, кому-то невидимому улыбалась.
И начались приключения.
3
Первый раз Ирка сбежала из дома, когда ей исполнился год и месяц. В домах офицерского состава (ДОСах) квартиры (по восемнадцать штук на этаже) располагались по сторонам длинного коридора, упиравшегося в огромную коммунальную кухню. Здесь жены офицеров готовили щи, кипятили в жестяных выварках белое белье, обсуждали международные новости и личную жизнь соседей.
– Женщины! Чей ребенок на лестнице застрял? – громко спросила среди кухонного чада и гомона белокурая соседка Тося. Иришкина мама и ухом не повела: ребенок еще только ползает по комнате, иногда встает на ножки, первые шаги делает, держась за диван.
Минут через пять прибежала, сердито стуча каблуками, другая соседка:
– Нина! Да это ж твоя Ирка на лестнице сидит, голова между балясинами застряла!
Общими усилиями ребенка вернули в детскую кроватку, при этом Ирка даже особо не пищала, больше кричали взрослые тети, обмениваясь полезными советами и бесполезными переживаниями.
А дальше побеги были регулярными.
В два с половиной года, оставленная – «на две минуты!!!» – мамой у магазина, она бесследно исчезла, только летняя коляска с кружевным покрывальцем (домашняя вышивка «ришелье») покачивалась у ступенек магазина. Это ж вам не Анечка, которая ни за что не уйдет, если велели ждать, – будет стоять, как оловянный солдатик на посту.
Иришка пропала! Мать звала и кричала, что ребенка украли. Два часа бегала по ближним и дальним улицам. Потом Иришку привел за руку комендант, при этом она лепетала что-то смешное и кокетливое. Оказывается, девочка прошла незамеченной – ввиду малого роста – через вертушку КПП и гуляла себе на запретной территории, пока служивый народ не двинулся в офицерскую столовую.
4
Ирку с малолетства лупили. Мать кричала и проклинала день, когда родилась на свет; доставалось и Аньке, что не уследила за младшей сестрой, и отцу, за то, что сотворил этого ребенка не в самую трезвую ночь. Но Иришка не обижалась – после очередной трепки, едва высохнут слезки и мать успокоится, она ласкалась и заглядывала маме в глаза, чего Аня не умела делать, хотя ее никогда пальцем не трогали, да вроде и не за что было, если не считать упрямой твердости во взгляде...
В следующий раз Ирка основательно пропала во время переезда в новую – ОТДЕЛЬНУЮ ДВУХКОМНАТНУЮ! – квартиру. Матушка руководила выгрузкой вещей из машины с откидными бортами, а отец с сослуживцами поднимал мебель на третий этаж.
– Аня, ты за Иришкой смотришь?
– Конечно, смотрю! – и посмотрела – а сестренки уже нет, хотя только что у подъезда пускала в небо божью коровку. Дом только что сдали, большинство квартир еще стояли пустыми. К вечеру Иришку нашли по тихому завыванию на площадке второго этажа – она вошла в необитаемую квартиру и захлопнула за собой дверь...
В пять лет она совершила диверсию с командой мальчишек, которые за ней с детства гужом увивались, – собрали по всем этажам ключи из-под ковриков у дверей – люди тогда еще не знали «криминального чтива» и засилья «чернухи» по телевизору, воровства в закрытом городке вообще не водилось. Ключи диверсанты спрятали в подвале под лестницей, и вернувшиеся с работы граждане долго митинговали у подъезда, пока один из малолетних заговорщиков не признался во всем.
У нее совсем не было страха наказания, хотя ор в доме стоял непрерывно. Ирка без особых переживаний получала свою порцию тумаков, научилась здорово огрызаться в ответ, но сразу после очередной выволочки продолжала радоваться жизни и изобретать новые козни.
Старшая сестра уже превратилась в девушку, она тайно вела дневник и носила его с собой в сумочке, пытаясь уберечь свой душевный мир от посягательств родственников. Когда родителей не было дома, к Анечке приходили одноклассники. Они запирались в маленькой комнате, чтобы Ирка не мешала им общаться. Целоваться – подозревала Иришка. И тут же маленький бесенок находил способ внести в беседу свою струю – в прямом смысле слова! Она доставала из навесного шкафчика в туалете большую розовую клизму, набирала в нее воды и со свистом пускала в щелку под дверью.
Когда очередной кавалер прижал однажды Аннушку во дворе к дровяному сараю, уперев руки в стенку по сторонам зардевшегося девичьего лица, Иришка достала из кучи большое березовое полено и решительно подошла к парочке сзади. Анечка не успела вскрикнуть, а молодой человек, обернувшись, тут же получил искрометный удар между глаз.
– Воспитывать надо сестру! – это последнее, что он сумел сказать девушке, прежде чем исчезнуть из ее судьбы навсегда. Так – и не в последний раз! – из-за этой Иришки-мартышки «прошла любовь, завяли помидоры»…
5
Логика ее поступков не поддавалась объяснению. В пубертатном возрасте Ириша могла достать из ящичка в югославском серванте белые кружевные трусики, присланные матери в подарок из-за границы и хранимые как драгоценность, – поносить их в «критические дни» и, не стирая, положить на место. О последствиях она никогда не задумывалась!
В девичестве она страдала нейродермитом: периодически шея, руки в нежных местах, иногда и лицо покрывались словно горячей красной чешуей, да еще и чесались. Видные участки Ира маскировала тональным кремом «Балет», глотала «супрастин». А однажды такое обострение у нее случилось под Новый год. Отмечать праздник она собиралась с друзьями в Москве, но предварительно вежливо посидеть за столом в родительском доме. И домашние посиделки прошли на редкость мирно и благостно: разрезали утку с яблоками, выпили за старый год по бокалу шампанского, отец произнес поздравительную речь – «коротенько, минут на сорок» – и Ира отправилась в следующие гости. Однако через пару часов зазвонил телефон в прихожей. Поговорив две минуты, отец занервничал, засобирался, взял машинные документы.
– Ты куда это, от тебя же шампанским пахнет!
– Ирку нужно забрать – у нее температура тридцать девять...
В жизни отец не садился за руль после рюмки, но тут уж деваться некуда.
Новый год у всех был испорчен, Ирку привезли уже после боя курантов, не могли понять, что за скоропостижная болезнь ее сразила. Вызвали скорую. После долгих конфиденциальных расспросов сердитая врачиха выяснила, что Ириша, желая побыстрее восстановить красоту, сделала себе самостоятельно вливание хлористого кальция – в мягкое место! Не стала Ириша уточнять, что делают этот «горячий укольчик» только внутривенно, да и то с осторожностью: мимо попадешь – может произойти некроз тканей. Вот теперь у нее и началось как раз воспаление тканей на заднице. От стационара Ирка, не задумываясь, написала отказ – разве можно проводить новогоднюю ночь в больничных стенах!
Наутро состояние резко ухудшилось, все равно пришлось отвозить ее в хирургию – кусок попки вырезали, наложили швы... Через два дня Ирка в тихий час вылезла из окошка в туалете и уехала на такси в халате и больничных тапочках. Швы снимали в местной амбулатории.
Не могла приключенка долго торчать в казенном доме.
В следующий раз отец с Анной забирали Ирку досрочно из больницы со сломанной ногой. «Если вы за мной не приедете, я кого-нибудь другого попрошу...» Нога загипсована от паха до ступни – еле в машину усадили.
– Ой, люди добрые, как мне надоела эта гипсовая тюрьма! Да под ней еще все чешется... – и Иришка, как решетки на окнах каземата, подпиливала лобзиком гипс – то сверху то снизу...
Слова Богу, все болячки на ней заживали как на кошке.
6
Взрослея, Иришка хорошела и хорошела. Не то чтобы росла она классической красавицей, но определенное очарованье и притягательный аромат становились с каждым днем неотразимей. Еще в школе ей поручали быть ведущей на торжественных мероприятиях, вручать цветы почетным гостям, за что закрывали глаза на не слишком прилежную учебу.
Теперь уже мальчики табунами ходили к ней в маленькую комнату и старшая сестра не мешалась под дверью, потому что училась в вузе и жила в общежитии, увернувшись таким образом от чуткого материнского когтя. Иногда Анна брала Иришку с собой на Мичуринский проспект – приобщить к вольной студенческой жизни. Но матушка всегда противилась этим поездкам, она считала общежитие рассадником разврата и вообще в воспитании дочерей придерживалась политики «разделяй и властвуй». Махнув рукой на старшую (главное – высшее образование получает!), она все свои педагогические способности сосредоточила на Иришке. Но младшая была очень твердым орешком – просто Крокотук какой-то!
В конце десятого класса Ира сообщила Анне по телефону, что срочно улетает на три дня в Прибалтику – предмет ее первой (и может быть, единственной) влюбленности проходил там службу в военном училище. Анна ахнула:
– Ты с ума сошла! Тебя родители не отпустят!
– А я и спрашивать не буду – позвоню из Риги и поставлю перед фактом!
В тот же день Иришка улетела, заняв у одноклассников денег на билет в одну сторону – на что и где она будет жить, как домой возвращаться – эти вопросы ее не занимали. «Об этом я подумаю завтра». Или кто-нибудь другой за меня подумает.
И всегда находились охотники помочь беззаботной птичке божьей! А принцип: когда ей что-то вздумалось, ставить близких перед фактом – стал для Ириши жизненным кредо.
Правда, первая любовь закончилась печально. По возвращении Ирки из прибалтийского побега родители ей даже сцены достойной не устроили – не до театра было! – просто с облегчением вздохнули, что дочка вернулась под родительский кров (весь огонь, предназначенный Ирке, уже успела принять на себя Анна, такое и раньше частенько случалось). Но матушка тайно предприняла свои меры – написала курсантику письмо, о содержании которого можно только гадать. И любовь неожиданно для Ирки завяла. После окончания училища молодой лейтенант, не заезжая домой, женился, но, вероятно, не был счастлив, потому что к сорока годам уже умер от раннего инфаркта.
Ирина о матушкином послании узнала лишь через несколько лет, а нелепый разрыв с любимым, возможно, и стал поворотным моментом в ее женской судьбе. Хотя она никогда не была обделена мужским вниманием, настоящей любви в ее жизни так и не случилось – не встречала она своего близнецового пламени, хотя много раз примеряла разные половинки, но все зазубринки не совпадали.
Взрослые соседки, не имея ярких событий в своей личной жизни, с аппетитом обсуждали Иркины любовные похождения, но досужее воображение сильно преувеличивало истинное положение дел – невинности девочка лишилась на гинекологическом кресле, куда мать отправила ее в связи с каким-то недомоганием в области малого таза. Уверенная в себе, а также в порочном характере юной пациентки врачица, не задумываясь, воспользовалась своим металлическим инструментарием, а Ирка от страха и стыда не сразу поняла, что произошло, интимным опытом она, вопреки сплетням, не обладала, а телевизионно-компьютерный ликбез не был еще изобретен, даже курсов по валеологии в школе еще не ввели...
С осознанием факта дефлорации пришел полный пофигизм. Так что старшая сестричка, закончившая учебу и работавшая по контракту за границей (в Группе войск), скоро получила письмо с сообщением о предстоящей свадьбе. Анна с воодушевлением отправилась по немецким магазинам за подарками, потом на почте все это великолепие тщательно упаковали, запечатали сургучом и отправили самолетом (при получении счастливой невесте пришлось уплатить солидную пошлину).
На свадебных фотографиях, которые тоже переслали Анне с оказией, Иришка была просто кинозвезда! (Позировать она всегда любила и умела.)
Но в начале мая, когда Анна уже собиралась в летний отпуск на родину, она вновь была обескуражена. Из телефонной трубки в кабинке переговорного пункта доносился воркующий Иркин голосок:
– Анютик! Я так хочу тебя скорей увидеть!.. Я ведь замуж выхожу!
– Как? Ведь ты уже...
– Ой, это уже все в прошлом!..
Дома, после торжественной встречи и бурного застолья, сестры вышли прогуляться, поболтать и покурить без родительского надзора.
– Ну, объясни мне все-таки, почему вы расстались с Лешкой?
– Да надоело мне! Он даже носки летом не надевает, прямо на босу ногу кроссовки носит...
Это было исчерпывающее объяснение.
Оказывается, Ириша бросила учебу в институте (просто не явилась на сессию), теперь она работала там же лаборанткой, могла бы без особых трудов получить диплом на вечернем, и было кому ей в этом помочь... – но отсутствие логики – это был главный женский козырь, которым она сражала мужчин и доводила до белого каления своих близких.
О новом муже, тем более о его родителях, Ира уже отзывалась иронически. Было понятно, что и в этом браке она долго не задержится.
7
По справедливости надо сказать, что Анна уже успела тоже сходить замуж и обратно. Мужа она себе выбрала такого, чтобы свою семейную жизнь устроить «от противного», – все у нее было не так, как в родительском доме, хотя противоположности, как известно, рано или поздно встречаются и оказываются одна не лучше другой, а найти золотую середину без специальной подготовки мало кому удается. Если отец у девочек был человек в своем роде золотой, но жизнь в доме всегда складывалась не по его сценарию, то Аннушкин муж был хоть и чертовски талантлив и независим в суждениях и поступках, но ни к какой работе не приспособлен, зато мастерски умел завернуть любую ситуацию в свою сторону. Каждый день ему нужен был праздник, а если праздник не задавался, то всем вокруг приходилось невесело, жене – в первую очередь. Оказавшись (по блату) за границей, он и пил, и бил, и гулял, уверенный, что Анна в политотдел жаловаться не пойдет.
Так что, вернувшись на родину, Аннушка села в отцовскую «копейку», усадила рядом пятилетнего сына и захлопнула за собой дверцу:
– Давай, папа, поехали домой!
Изумленный муж остался стоять со своим «полугроссом» на Белорусском вокзале.
Войти без пропуска в закрытый городок ему было заказано. Так что Анна опять оказалась «у старого причала», круг замкнулся.
По субботам она стала убегать к младшей сестрице в квартиру на Садовом кольце.
8
А у Иришки всегда был полон дом народу. Ира нашла себе новую работу – «в сфере культуры», как она сама говорила, – администратором на какой-то эстрадной площадке. Теперь к ней на огонек после вечерних представлений стекались ручейки московской богемы.
Дом в Каретном переулке давно был назначен под снос, все жильцы уже благополучно разъехались, но молодая семья приватно договорилась с участковым и тихонько занимала две комнаты на первом этаже. Покрутив старинный звонок с колокольчиком, в высокие двери вваливался длинный и тощий, как верблюд, артист антрепризы Андрюша К. и с высоты баскетбольного роста бухался на колени:
– Аринушка! – он еще не успел выйти из роли.
А к Иркиному мужу, саркастически-печально наблюдавшему эти ежевечерние сцены, Андрей обращался громогласным величавым баритоном:
– Таких досад, как от тебя, боярин, и при Иване не было царе!..
Глеб, новый муж Ирины, успешный комсомольский функционер, с первой встречи жаловался Анне, аккуратно отрезая и отправляя в рот кусочки фаршированного блинчика:
– Аннушка! Она меня совсем не любит... она меня размазывает!..
Его не было жалко: раз терпишь – сам виноват.
А веселая компания прибывала, некоторые предпочитали входить прямо в окно, распахнув во двор низкие рассохшиеся рамы. Всем хотелось поскорее выпить. Закусывали чем Бог пошлет. В ночи докупали водку у таксистов, собрав у кого что было в карманах. Между гостями с глухим рявканьем носился неутомимый терьер по кличке Пафнутий, и, стуча когтями, его догоняла невероятной пушистости черная Краля – здоровенная крольчиха, выросшая из крошечного комочка, подаренного кем-то из гостей. Иришка принимала всех. В любой компании она чувствовала себя свободно, и всем было с ней легко в часы веселья. Даже обычно зажатая – «в трех корсетах» – Анна, захмелев, читала красивые непонятные стихи, вела остроумную перепалку с перспективным режиссером молодежной телепрограммы...
Только Глеб был здесь не у места, и Ира его изгнала.
– Давай-ка поживем месяцок отдельно. Отправляйся к своей мамочке. Может, поумнеешь – тогда посмотрим.
Анна всегда поражалась, как это Ирка умеет повернуть все с ног на голову и сделать другого виноватым.
– А за что ты его так?
– Да он не хочет, чтобы я завела сиамского котенка.
Старшая сестра просто столбенела от такого неожиданного поворота мысли, хотя и догадывалась, что Иришка отвечает просто что первое попадется ей в данный момент на язык.
У нее был настоящий талант – обескураживать. Да много у нее было неожиданных талантов. Например, она научилась вдохновенно врать, изображая эпизоды своей бурной биографии с такими конкретными деталями и подробностями, что, если даже кто-то из слушателей оказывался свидетелем или участником этой истории, он скорее не поверил бы своей памяти, чем Иркиному художественному свисту.
9
Сиамского котенка Глеб собственноручно купил на «Птичке», да еще аквариум с морковными меченосцами и двумя желтыми лягушатами – но прощен не был, потому что за шумным ночным столом появился Сашенька М. – молодой артист, сыгравший в отрочестве звездную роль в нашумевшем многосерийном телефильме (пять серий в советском кино – это считалось уже много). Сашенька увез Иришку на неделю в артистический дом отдыха в Старой Рузе. После этого изображать семью с Глебом было просто неприлично. Он уехал окончательно.
Но веселье на Садово-Каретном продолжалось, зверинец пополнялся новыми экзотическими питомцами, контингент гостей расширялся. Артисты и таксисты, юристы и дантисты, мастер дзюдо и внебрачная дочь придворного художника, иностранные студенты и лысеющий профессор... Анне уже становилось страшно:
– Ирка, уймись, ты плохо кончишь... – но ее самое тянуло сюда, в этот мир без обязательств и ответственности, мир безделья и веселья...
С работой Ирка, кажется, опять завязала, питалась чем придется, что гости вечером принесут, днем перебивалась «кофе с курятиной» (то есть с сигаретой), нарядов у нее было немерено – все с чужого плеча, но Ирку это никогда не смущало. Бывали дни, когда и вовсе нечего было в рот кинуть и чем запить, тогда Ира не вылезала из постели до вечера, то смотрела телевизор, то спала... По субботам Анна привозила от родителей сумки с продуктами, банки с вареньем, «ножки Буша»...
В один из вынужденных постных дней заскочил Андрюша Д., чудесный артист разговорного жанра (теперь, к сожалению, его уже нет – ушел из жизни по собственному желанию). Не обнаружив в доме ни съестного, ни спиртного, только двух сестриц за кофе с курятиной, Андрей тут же предложил:
– Так, Иришку отправляем за хлебом в очень дальний магазин – иди, иди и не оборачивайся – а мы с тобой, Аннушка, тем временем разделываем Кралю – соль, перчик есть – и в духовочку... Представляешь, какой аромат... лапки, ребрышко...
– А запивать чем будем, твоего рубля не хватит...
– А что, неужели в доме нет порядочного одеколона?
– Есть «Ожжен» французский, от Глеба остался.
– Ну, тогда живем, девочки!
Конечно, Кралю на съедение Иришка не отдала, но «Ожжен» попробовали – вкус неистребимой елочки с лимоном, казалось, на вечные времена пропитал весь ЖКТ – от пищевода до ануса. Андрюшка уморительно изображал, как едят устриц и лягушачьи лапки во французском ресторане, сестры хохотали до слез, и казалось, что нет никаких проблем, хотя бы в этот день...
10
Но Анне в понедельник надо было возвращаться к домашним, служебным и родительским обязанностям, а Иришка продолжала раскручивать свой вихрь против часовой стрелки... И если Анна, несмотря на свою вечную занятость, начала уже потихоньку расплываться фигурой, защищаясь подкожным жирком от жизненных тумаков и затрещин, то Иришка, наоборот, заострилась, подобралась, как большая хищная кошка, волосы выкрасила в радикально-черный цвет, а яркие темные глаза, оттененные смелым макияжем, делали ее похожей на томную актрису немого кино, женщину-вамп. И это инфернальное начало, действительно, все чаще проявлялось в ней.
Если, например, Ириша не являлась в договоренное время в какое-нибудь обещанное место и, оправдываясь, сочиняла историю с автомобильной аварией, то названные ей участники фантазии в ближайшее время попадали в настоящую автокатастрофу. Истории она всегда придумывала криминальные, часто с поножовщиной и кровью, и близким знакомым часто становилось жутковато, когда впоследствии все разыгрывалось в действительности, словно какой-то услужливый бес поселился у нее на плече. Хорошо еще, что характер у Ирки не мстительный, и вряд ли она могла кому-то осознанно пожелать плохого в сердцах. Она всегда жила настоящим моментом и редко задумывалась о завтрашнем дне.
Поэтому, когда приключилась у Ирки беременность, она продолжала жить так, будто завтра эта неприятность сама рассосется, даже не сообщила «автору гола» о случившемся.
К этому времени дом на Садово-Каретном все же решили снести и друзья срочно подыскивали Ирке новое дармовое пристанище. Пока же Ира гостевала у родителей, которые в целях самозащиты не замечали происходящих в дочери перемен. Ирка опять пошла на работу – устроилась администратором в большом концертно-развлекательном комплексе. Теперь она рассказывала бывшим одноклассницам очаровательные истории из жизни звезд со своим участием, доставала билеты на концерты. Правду от вдохновенного вымысла отличить было невозможно. Однако достоверно было известно, что солидный директор концертного комплекса так был пленен Иркиными чарами, что предлагал ей руку и сердце, несмотря на наличие у Ирки уже видимого животика, а у самого седовласого директора – наличие семьи с сорокалетним стажем. Он же организовал для Ирки устройство в престижный роддом, когда пришел срок, а ситуация сама так и не рассосалась.
11
Родители в это время отдыхали в санатории на Южном берегу Крыма и поддерживали друг для друга видимость неведения. Анна металась, не зная, ткнуть ли родителям правду в глаза (ее же потом спросят: почему ты молчала?!), или пусть Ирка сама расхлебывает и сочиняет свои невероятные истории.
Вечером Ира сама позвонила из роддома:
– Ребенка нет. Ни о чем не спрашивай. Я приеду через пару дней и все расскажу.
Через пару дней вернулись с югов загорелые родители. В отсутствие Анны зазвонил телефон. Из роддома сообщали, что ребенок жив, переведен в детскую Морозовскую больницу, а Ирка сбежала, как это у нее принято, в больничном халате и не приезжает кормить... Дома она тоже не появлялась и не звонила.
Родители, в одночасье превратившиеся в деда с бабой, отправились в Морозовку на верном «Жигуленке». В тенистом больничном дворике долго сидели, не выходя из машины, потом отец появился один и тяжелыми стопами потопал к одноэтажному зданию, где под стеклянными колпаками «дохаживали» недоношенных и больных детей. Медсестра, прочувствовав ситуацию, не заставила долго себя уговаривать, поднесла к разделяющему пространство стеклу длинного морщинистого младенца с крупной белобрысой головкой и тощими ножками. Малыш щурился от света и вдруг на мгновенье распахнул совершенно круглые голубые глазенки и улыбнулся беззубым ротиком. Наверное, это была непроизвольная гримаса, но молодой дед воспринял ее как осмысленное, ему лично адресованное послание.
После бурных переговоров на переднем сиденье старенького «Жигуленка» все же было принято решение ребенка забрать. На этот раз отец проявил свою мужскую волю.
Так появился в доме Вовчик.
Дед дал ему свою фамилию. Иришка, появившаяся в доме позже, как ни в чем не бывало прощебетала какую-то очередную фантастическую историю, которая уже не имела никакого значения. Она записала в метриках известное ей отчество. Сама она почему-то звала сына Гулей, и даже когда он стал взрослым и непотребно ругался в адрес матери во время ее многочисленных исчезновений, стоило ей появиться и заворковать на кухне: «Гуля, иди, я тебя покормлю!» – его сердце таяло и щемило. Хоть он всегда и ершился для порядку, но в душе беззаветно любил свою непутевую мать.
Позже, спустя годы, Иришка обожала рассказывать, как ее забирали из роддома, кто какие цветы подарил и прочие подробности. Отец при этом хватал ртом воздух, как рыба, с которой живьем сдирают чешую, ну а на матушкины реплики уже никто особо не брал во внимание – с появлением Вовчика она утратила в доме свою безраздельную власть.
12
Иришка вскоре опять была замужем, но не за концертным директором – у него случился инфаркт с летальным исходом (и Ира о нем вовсе не горевала) – а за армянским бизнесменом, который оставил ради Ирины семью с двумя детьми в Ереване. К Вовчику он, по восточной традиции, относился как к сыну, и мальчик называл его «батяня», хотя большую часть времени жил у деда с бабой, они возили его по врачам и отпаивали морковно-яблочным соком своего приготовления.
Молодая семья снимала второй этаж в частном доме в Салтыковке. Ириша в первое время даже основательно поменяла свой имидж: ей вдруг понравилось жить на земле, вить гнездо. Она развернула кипучую деятельность по приобретению мебели, новой электротехники, завела курочек и огромного голубого дога по кличке Антон, – в общем, хозяйничала. Скоро в ее доме опять было полно народу, во дворе под яблоней дымился в мангале шашлычок, раздражая ароматом соседских бабок, армянский коньяк лился рекой. Гости приезжали машинами и оставались на недельку-другую. Только теперь это были не Ирины гости. Друзья и знакомые, родственники знакомых – словно все по очереди стронулись с насиженных в Армении мест и бросились искать удачи в российской столице, а на время обустройства останавливались с семьей в гостеприимном Иришкином доме.
Ира быстро устала поддерживать вывеску Веры Холодной – надо было готовить, подавать, убирать, к тому же армянский муж оказался патологически ревнив, хотя Ира даже не позволяла себе кокетничать с его друзьями и родственниками. Некому было и рассказывать очаровательные истории из своей биографии – гости без стеснения говорили при ней по-армянски, Ира чувствовала, что частенько обсуждают ее. Но язык мужа она изучать не собиралась.
Понятно, что этот этап тоже ошибочно попал в ее биографию и надо было из него выкарабкиваться. Ириша за шумным восточным столом наливала себе все чаще коньяку, который уже успела возненавидеть, – предпочитала русскую водочку – а потом ей становилось все равно, чем закончится эта армянская вакханалия. Она стала уезжать «на пару дней» к подружке. Пара дней постепенно растягивалась на недели, муж звонил родителям, то грозил, то жаловался и просил повлиять... Да кто же тут поможет – «у любви, как у пташки, крылья»!
13
В конце концов Ириша опять оказалась в родительском доме, бросив мебель и микроволновки, которые хозяева квартиры забрали за долги. Голубого дога пристроили в армянский ресторан (Ириша потом со слезой во взоре рассказывала, что, несмотря на сытую жизнь на ресторанных харчах, Антон умер от тоски – у него случился инфаркт – у собак ведь тоже бывают инфаркты!).
А у Иры стали случаться запои. Причем происходило это всякий раз неожиданно: пошла за молоком – и возвращается через неделю; или поехала к подружке, вечером звонит:
– Мамуля, я уже выезжаю, через час буду. Купить что-нибудь надо? – и пропадает на месяц.
Домой возвращалась всегда больная и несчастная.
– А, умирающий лебедь явился! – язвила Анна. – Конечно – лежачего не бьют!
Дальше Ира несколько дней отсыпалась, распространяя во всем доме устойчивый дух перегара, а потом принималась с новыми силами восстанавливать организм: пила витамины, замазывала синяки бодягой, делала маски для волос и ванночки для ног...
– Ну хоть ты, Анна, с ней поговори, она ж тебя уважает... – требовала мать, пытаясь хоть чужими руками повлиять на ситуацию, но Анна уже все что могла переговорила, и все это было совершенно бессмысленно – бездна разверзлась, мостов не построишь, и не найти общего языка. Есть один универсальный язык – любовь, но в семейном отчаянии, обидах и негодовании его давно утратили. А другими словами не поможешь!
Ириша периодически устраивалась на работу, но сразу после зарплаты исчезала, а иногда и не доработав до получения денег, – если компания подвернется. Где она пропадала, установить было трудно и бесполезно. Родители, всегда привыкшие жить «в среде умеренности и аккуратности», с трудом привыкали к этому позору, особенно матушка, для которой с молодых лет важней всего было «что станет говорить княгиня Марья Алексевна». Мать любила повторять окаменевшую от частого употребления и утратившую смысл отдельных слов фразу:
– Я не убивала, не воровала, не блядовала! В войну на урановом руднике в Таджикистане работала со спиртом – сама в рот не брала и другим не давала!
Это как раз и было удивительно. Никаких алкоголических генов по обеим родительским родословным линиям в обозримом прошлом не водилось. Дед с отцовской стороны вообще спиртного принципиально в рот не брал даже в праздники, был упертым ригористом и научным атеистом. А по материнской линии значился у старшей сестры муж-алкоголик, да ведь это чужая кровь! Матушка в молодости грозилась его отравить: «Ненавижу пьяниц!» – и тот ее всерьез побаивался.
Вот ведь как Господь хитро устраивает: легко ненавидеть чужого – а ты своего получи! – и ненавидь, если сможешь. И не отрежешь, не выбросишь на улицу...
Отцу в доме тоже никогда не позволялось лишнюю рюмку выпить. И откуда ж Ирка такая взялась? Почему с ней это произошло? Может быть, она стала «обратной стороной медали» – все, что в семье направо, у нее оказалось налево?..
Матушка, например, войдя в «возраст трибуны», тоже любила разыгрывать драматические истории из своей молодости, все в семье и в ее окружении тысячу раз слышали историю, как они с отцом женились. Он был курсантом военного училища, расписались в последний день отпуска. И мать, провожая его на вокзале к месту службы, не позволила даже поцеловать себя на прощанье, хотя официально уже считалась женой. Вот такая была скромница и недотрога!
А Иришка во всем поступала наоборот. Теперь она могла по нескольку месяцев жить у какого-нибудь Жени или Гены, даже звонила иногда родителям и приезжала в гости, ее жизненный принцип – ставить перед фактом – оказался безотказным. Это старшая – Анна – все время оглядывалась: как на это родители посмотрят да что люди подумают – и, оставшись без мужа, даже тайного любовника себе не завела. У нее тоже свои принципы были, например, никогда не врать. А если нельзя сказать правду – так лучше вообще этого не делать. Неизвестно, была ли она от этого счастливей и стоило ли ее за это уважать больше, чем Ирку-приключенку...
По крайней мере, в ответ на увещевания старшей сестры, Ириша с гордостью отвечала:
– Да я такую жизнь прожила, что вам всем и не снилось!
14
Она действительно умела находить себе яркие и неправдоподобные приключения, заводить друзей, чьи имена полощутся широкой публикой.
Одним из последних долгих сожителей Ирины был поэт Б. Б., написавший текст для звездной песни эстрадной примадонны. Стихи были написаны давно, «на заре туманной юности», когда Б. Б. был кудрявым и наивным, – а дивиденды с них капали долго, так что кудри сменились гладкой лысиной, а наивность – прагматичным цинизмом, но Ириша сумела его прочно влюбить в себя и держала при себе до тех пор, пока оба не допились до белой горячки. Оказавшись в разных измерениях, они на долгое время потеряли друг друга.
Иришка очнулась в реанимации.
– Ты кто? – спросила она неожиданного посетителя, тормошившего ее за плечо.
– Теть Ир, очнись, я Игорь! – Сын Аннушки, Игорек-Уголек, а потом Игоря, успевший в 14 лет побывать в психушке из-за увлечения клейкими парами «Момента», первый нашел Иришку.
Она лежала голая на клеенке, ножки, тонкие и безвольные, как две макаронины, свисали с кровати. Вместо волос на голове – сплошные болячки с клочьями пегой щетины, на одутловатом лице – разновозрастные синяки. А страшнее всего – глаза: из-под разросшихся кустами седых бровей – как две злобные черные крысы – нечеловеческие глаза, это смотрела какая-то другая, нечеловеческая сущность.
– Что привез? Я бананы терпеть не могу, меня от них блевать тянет. Мне гранаты нужны – кровь восстанавливать!
Игорь довел (да на себе дотащил!) тетку до женского туалета, помог удержаться над унитазом... Нянечка сразу принесла простыни и одеялко, потом поставили капельницу.
Дальше долгими семейными усилиями пошел процесс восстановления. Ирка получила на год инвалидность, даже какую-то мизерную пенсию назначили (вот какое у нас, оказывается, гуманное государство!).
– Заслуженный алкоголик России, почетный инвалид Советского Союза! – издевалась Анна, гордившаяся тем, что всю жизнь прослужила государству без пропусков и отгулов.
Через пару месяцев Ира уже слегка обросла волосами (репейным маслом надо голову на ночь намазывать – действенное средство!), опять выкрасилась в черный цвет, бровки подщипала, коготки лаком покрыла – и снова рассказывала очаровательные истории под «кофе с курятиной».
15
И с Борей, поэтом своим облысевшим, – тоже встретилась – напоследок. Примадонна, все же добрая душа, отыскала его где-то в бомжатнике, отмыла, закодировала и даже купила бедняге квартирку с хорошим ремонтом и мебелью, не забыв пропиарить эту акцию в средствах массовой информации. Тут же в новой квартире и появилась Ириша.
– Он говорил мне, что эта квартира моя по праву... Мы выбирали хрустальные бокалы на свадьбу... – рассказывала потом Ира, размазывая слезы по обвисшим щекам. Бориса уже не было в живых. Вместе они прожили в новой квартире всего неделю. Но, видно, прожили бурно...
Анна стала звать Ирку «девушкой с наточенной косой», перефразировав песенку из их общего детства:
...Там девушка танцует с распущенной косой
И пупсики воруют картошку с колбасой.
Действительно, эта «наточенная коса» постоянно просвистывала в радиусе Иркиного вихря.
Теперь она периодически устраивалась подработать сиделкой к престарелым пенсионерам и, надо сказать, ухаживала за стариками душевно и без брезгливости, так что сразу становилась предметом их обожания. Она и укол поставит, и в квартире приберет, и сготовит, и накормит, и памперсы поменяет... Старушки любили слушать ее чудесные истории, с ней можно было часами обсуждать домашних питомцев: кошечек, попугайчиков – сердце у Ирки доброе и чувства от алкоголя стали незамысловатыми. Она могла если нужно просидеть всю ночь у постели больного, могла встать спозаранку – а ведь раньше утверждала, что время до двенадцати утра для нее просто не существует.
Но в любой момент Ира могла также исчезнуть без предупреждения, оставив беспомощного человека на произвол обстоятельств. Дней через пять она возвращалась, с изменившимся лицом и запахом.
– Я была больна... – и снова ее принимали, – дешевую сиделку найти нелегко, и часто Ира бывала тем человеком, который принимал последнее дыхание уходящего старика, она научилась переносить этот стресс философски, потом помогала на похоронах, собирала стол на поминки и долго еще сердечно дружила с родственниками ушедшего.
Во всем этом было какое-то неразрешимое противоречие.
Анна, в свободное от работы время увлекшаяся эзотерическими учениями (тоже способ заполнить пустоты в личной жизни), постоянно думала над метаморфозами, происходящими в судьбе и характере младшей сестры. Ведь Ирка стала общей непреходящей бедой всего семейства. Анне как человеку строгих правил хотелось дать всему объективную оценку, расставить всё по полочкам. Похожая характером на отца, Анна несла на себе бремя ответственности за все, остальные добавляли ей свои лепты до кучи – вези, раз уж впряглась! Может, Господь так и распределяет разные качества на всю семью: вот вам мешок доброты, мешок жадности, мешок любви, мешок эгоизма... – делите как сумеете! – и если кто себе какого-то качества больше прихватил, то другим, значит, меньше досталось.
Так что Иришка чувства ответственности была напрочь лишена – все Анна себе захапала!
А ведь родители уже становятся совсем старенькими, уже за ними ухаживать надо. Когда Ирка трезвая – лучше сиделки и не найдешь. У нее хватит выдержки терпеть ежеутреннее матушкино приветствие:
– О Господи! Это опять ты!.. – и ежевечернее: – Ты почему до сих пор телевизор не выключила?
Она и с отцом на рынок съездит, в аптеку на другой конец Москвы за дешевыми лекарствами сгоняет (для стариков это архиважно!), и в гараже поможет. Руки у нее из того места, какое надо, растут, если только не трясутся...
Но как махнет хвостом поблизости питейный бес, Ирка забудет и мать, и отца, и сына родного и кого угодно в гроб вгонит – от нее тогда смертоносные искры сыплются, ядовитые волны расходятся.
16
И как в добропорядочной семье такое чудовище выросло?
Или наоборот – это семья со своей добропорядочностью оказалась чудовищем, которое проглотило живую душу, по крайней мере, прожевало основательно, а пьянство Иркино – это лишь способ защиты: залила глаза – и уже вне зоны досягаемости, и проблемы все в спирту сразу растворяются...
...Однажды Игорек привез Анне показать давнишний дневник друга, погибшего в автомобильной катастрофе. Сын, в переходном возрасте отбрыкивавшийся от материнских посягательств на его свободу, теперь завязывал заново душевные ниточки с матерью, старался восстановить недополученное в детстве. А погибший товарищ был и в правду удивительным, теперь таких называют «индиговый ребенок», он не по-детски прозревал жизнь и свой уход предсказал с ужасающей точностью:
На часах – без пятнадцати полночь.
На глазах – без пятнадцати смерть...
Игорька он называл своим звездным братом, а в Ирине видел что-то необыкновенное, может быть, даже был в нее по-юношески влюблен, говорил, что у нее на земле особая миссия.
В его дневнике среди астрологических расчетов и восточных символов было написано про Иришку: «Она как перевернутая пирамида, растущая острием вниз». И в другом месте: «Ирина – якорь, который удерживает всю семью на земле».
«А может быть, правда, – думала Анна, – стоим мы все на этой пирамидальной платформе, нам устойчиво и комфортно, а она-то макушкой в землю вросла – во тьме и пламени – держится за ядро земли, не дает нам всем разлететься в разные стороны...»
Кто прав, кто виноват – тайна сия велика есть.
