Посвящается
Марии Сергеевне Лукашёвой
Места в наших краях не земляничные. Всё больше малинник да черничник попадаются. А земляничные полянки у самой кромки леса притаились, спрятавшись меж молоденьких сосен.
Лес у нас сосновый. Лишь в одном месте водит хоровод десяток берёзок, да осина врезается в пшеничное колхозное поле, прижатое ровной шеренгой деревенских изб.
К дому на самой окраине деревни почти вплотную подступил лес. Там в низинке тонкой пульсирующей струйкой пробивается родник, и на влажном чернозёме голубой куртинкой цветут незабудки, со мхом переплёлся долговязый черничник. А вот резных листьев и спелых ягод земляники там не найти, пусть даже трава кажется там зеленее и гуще.
Красными многоточиями земляника вспыхивает здесь, за нашим домом. Надо лишь перейти поле.
Как-то ранним утром, хлебнув из банки молока, взяв по куску булки и бросив в карман несколько баранок и сухариков с изюмом, отправились мы с бабушкой и сестрой в лес.
Гремя пустыми железными бидончиками, привязанными бечёвкой к поясу, вступали мы в бушующее зелёно-жёлтое море поспевающей пшеницы. Над головой расплескалась небесная лазурь. Яркой большой бусиной, словно зацепившись за макушки деревьев, где-то далеко-далеко висело солнце. А перед нами в ослепительном великолепии искрились в его лучах радужные капли росы.
Было немного боязно входить в мокрый холодный плен колосьев. Они цеплялись за одежду, с гулким стуком ударялись о бидоны, опутывали ноги. А из леса слышался задорный щебет птиц.
И вот уже лесное царство настежь распахнуло перед нами свои двери. Пахнуло сыростью и смолой. Ночные фиалки с капельками росы на тонких бело-резных лепестках нежно источали сладковатый аромат. В низкой зелени травы малиново полыхали гвоздики, белела кашка, львиный зев вы-стрелил жёлто-оранжевые стрелы соцветий, звёздами голубели колокольчики. Лучи солнца окрасили золотисто-коричневые стволы сосен, зайчиками побежали по траве.
У своих ног, в переплетении земляничника и травы, я увидела круглую красную ягоду. Потом ещё одну. И ещё… Хотелось поднести алые сочные ягодки к губам, но они гулко ударялись о дно бидона и катались по его пустому дну. Охватил азарт, появилось сильное желание поскорее заполнить свой литровый бидончик. Но как назло ягоды закончились. Мы были не первыми гостями леса, и сестра набрала только половину банки.
Домой возвращаться не хотелось. Бабушка посмотрела на наши расстроенные лица и предложила пойти в соседний лес, через речку.
Петляя между сосен, цепким взглядом смотря окрест, выискивали мы в траве редкие красные искры. Ягод от этого прибавлялось мало, и так манило таинственное название «соседний лес».
Перейдя вброд мелкую речушку со студёной ключевой водой и поднявшись на пригорок, мы зашли в тот самый «соседний лес». Впрочем, лес как лес, только берёз да осин чуть больше. Между сосен проглядывали молоденькие ели, да полянок с раскидистыми листами ландыша было много. А ещё то здесь, то там пробивались из земли родники.
Неожиданно для себя я споткнулась, попав ногой в какую-то яму, и упала. По траве рассыпались собранные ягоды. От обиды я расплакалась:
— Ну что за лес такой? Сплошные ямы да бугры!
— Это траншеи, воронки от взрывов и окопы. Когда-то здесь шла война, — голос бабушки дрогнул, выдавая волнение, а лицо стало серьёзным, задумчивым.
— Бабушка, бабушка, расскажи, — наперебой стали просить её мы с сестрёнкой. В ожидании повествования уселись на край большой округлой ямы и, болтая ногами, принялись грызть баранки.
— Совсем недалеко отсюда, — начала свой рассказ бабушка, — сохранилась полусгнившая землянка. Я покажу её вам. Когда-то здесь шли ожесточённые бои. Я тогда была молоденькой девушкой. Пока наши войска удерживали линию обороны, мы жили в погребах и подвалах сразу по нескольку семей. Дома были разрушены. Торчали лишь обугленные чёрно-серые остовы печных труб, да ещё дымились обгорелые брёвна. В воздухе держался удушливо-въедливый запах гари…
— Бабушка, а тебе было страшно?
— Было очень страшно. Иногда хотелось закрыть глаза и представить, что это только сон и нет взрывов и бомбёжек. А в полях кое-где рваными клоками колосились нивы, стояли вязанки снопов, на огромных колхозных территориях не везде убраны были картофель и свекла, — лёгким привычным движением бабушка поправила свою белую косынку.
— Как могли, мы старались помочь нашей армии: кто-то собирал урожай овощей, кто-то наспех серпами жал колосья, а кто-то косил сено. Даже дряхлые старики и малые дети работали, не жалея себя. С подругой Марией на лошадях мы свозили в телеге сено в лес, укладывая его в стога. В один из артобстрелов снаряд попал под копыта наших лошадей. Я только слышала свист снаряда и грохот взрыва, больше ничего не помню. Очнулась на земле, далеко от повозки. Вокруг дымились воронки, всё было разворочено. Взгляду моему предстали изуродованные трупы лошадей, вывернутые комья земли с кусками зелёной травы, разбитые в щепы доски телеги, оси, погнутые колёса, сено в пятнах крови, и — самое страшное — голова моей подруги лежала в нескольких метрах от её залитого кровью тела. Я оглохла от собственного крика…
На несколько минут бабушка, прервав свой рассказ, задумалась, вспоминая былое, и, облизнув пересохшие губы, продолжила:
— Во время наступления на Москву немцы оккупировали Корекозево. Все мы перебрались жить сюда, в лес. На песчаном высоком берегу Желови копали норы, подобные ласточкиным гнёздам, пережидая налёты авиации — они, эти норы, с высоты были не так заметны. Вот они и спасли многих из селян.
— Ой, бабушка, вы картошку в лесу сажали? — поинтересовалась сестра.
— В лесу нет. Послеоккупационной весной сажали в огородах картофельные очистки. Картошка в деревне тогда ценилась на вес золота.
— После освобождения Калуги всей деревней мы оплакивали погибших, хоронили наших героев и солдат чужой немецкой армии. Отголоски войны находили на огородах в виде неразорвавшихся снарядов и немецких мин. Заминированы были и колхозные поля, где когда-то золотилась рожь и пшеница, заливные луга на берегу Оки. Ваш прадед, знакомый с военным делом, помогал разминировать огороды и поля. Хотя даже после войны под плугом скрежетали осколки снарядов — на мине подорвался перепахивающий поле трактор.
Бабушка немного помолчала, поднесла ладонь ко лбу, посмотрела на солнце и сказала:
— Девочки, уже далеко за полдень, нам пора идти домой.
— Ну, бабушка, расскажи ещё, — просили мы.
— В другой раз. Время кормить поросят и кур. Надо принести воды для поливки огурцов, — решительно отрезала она.
Я смотрела вниз, на дно ямы под своими ногами. Что это? Воронка ли от взрыва, окоп ли, поросший травой? Словно капли крови в сочной зелени травы алели крупные ягоды земляники.
— Какая тишина наступила, вы слышите? Твой рассказ, бабушка, слушают даже птицы, — по щекам моим катились слёзы. Где-то очень далеко стрекотали кузнечики.
— Я тебя очень люблю, — я погладила её коричневатые, натруженные руки.
Усталые, мы возвращались домой. Вновь вброд перешли мелководную студёную Желовь. Вот тот самый высокий берег, за четыре с половиной десятилетия поросший соснами. Сосны были настолько высокими, что казалось, — они упираются вершинами в густую синь неба. На песке всюду лежали ребристые бочоночки шишек. Это свои плоды разбрасывали повсюду сосны.
Песок плавно обволакивал наши ступни, и ноги вязли в нём по щиколотку. Взбираться по крутой горе было нелегко. Жёлтыми водопадами песок обрушивался вниз к реке. Вместе с песчаными струями к реке, смеясь, скатывались и мы.
Вот и наш лес. Он тоже изрыт ямами — то круглыми, то глубокими и прямыми, похожими на траншеи. Эхо войны. Десятки раз приходя сюда за ягодами и грибами, собирая здесь цветы и сплетая их в венки, представляя себя феей леса, я никогда не обращала внимания на эту израненную войной землю.
Взору открылась раздольная нива. Где-то там, в гуще, играл ветер. Волны колосьев накатывали друг на друга, отталкивались и вновь сходились. И поле казалось бушующим морским прибоем.
Я шла к дому, задыхаясь от волнения. В нашей семье так и не дождались двух бабушкиных братьев-близнецов. Они были лётчиками, но зловещих треугольников-похоронок на них так и не пришло. До сих пор считаются они пропавшими без вести. В деревне установлены стелы с именами селян, погибших в годы Великой Отечественной войны. Имена Петра Сергеевича и Василия Сергеевича Сигутиных выбиты на мраморе среди других.
И вот уже колосья хлещут по груди, глухо бьют о распростёртые руки. Дневной воздух, напоенный ароматом свежескошенной травы, тугой струёй врывается в мои лёгкие, и нельзя этим воздухом надышаться…
А деревня уже совсем рядом. Видны беленькие избы, и слышатся лай собак, вялая перекличка петухов и редкое мычание коров.
На ходу я срываю среди зелёно-жёлтых колосьев синеокие васильки и попадающиеся под руку неброские ромашки. Сестрёнка семенит за мной с огромным букетом колокольчиков. Вслед идёт бабушка с полнёхоньким бидоном земляники, прикрытым большим листом лопуха.
К вечеру пошёл дождь, собиралась гроза. В маленькие окна сквозь раскачиваемые ветром кусты проглядывало свинцовое небо. Зябко и как-то неуютно сразу стало в доме. Бабушка истопила печь. Головой прижавшись к дремотному теплу печки, я закрыла глаза.
Из глубины моего сознания прямёхонько в глаза неслись красные многоточия земляники.
Маленький диванчик стоял за печью, и здесь, в этом закутке, мне было тепло и уютно.
Разразилась гроза, гремели раскаты грома. Комната озарялась голубоватыми вспышками молний. А мне слышался грохот орудий. Под закрытыми веками виделись мертвенно-бледные цветы взрывов. Мне снилась война.
