ЮРИЙ ТОПУНОВ
АНГЛИЧАНКА
Из шкиперских баек
Последний тёплый вечер немного отдавал грустью. Кроме того, что над нашими головами уже прошуршало чувственное лето и впереди маячила прекрасная, но такая холодная осень, заканчивались и летние каникулы, и всем нам, за лето так привыкшим друг к другу, предстояло разъезжаться по разным уголкам необъятной страны, дабы продолжить вгрызаться в скрижали разных мудрёных наук.
Уже начали, мигая, зажигаться фонари на Суворовской, когда, вынырнув из тени платанов, широкой покачивающейся походкой к нам приблизился шкипер самоходного копра Пётр Степанович.
– Привет, пацаны! Чего это у вас такие морды кислые?
Мы пожали плечами – как-то не хотелось это всё обсуждать, тем самым усугубляя и без того муторное настроение. Но от шкипера так просто отбемкаться было невозможно, не такой это был человек.
– Не, пацаны, так дело не пойдёт, – он сдвинул на лоб мичманку и почесал затылок, а потом, сорвав её с головы, швырнул на асфальт в центре нашего грустного круга, – значит, так, сейчас берём пару пузырей, загрызть и валим на карусель. А там, в тишине, подальше от дружины и легавых, я вам расскажу потрясающий случай из моей бурной жизни.
– Пётр Степанович, а может, тут и расскажете? – прозвучал чей-то несмелый голос.
– Слушай, ты что, недоразвитый? – спросил шкипер, выкатив глаза. – Ты хочешь, чтобы нас за распитие в общественном месте замели? Нет, ребята, ночь на нарах в КПЗ даже не намекает на романтику! Ну так что?!
Мы по-быстрому скинулись и, прихватив пару бомб «Биомицина», направились всей компанией в тихий сквер, расположенный на квартал выше набережной Днепра, густо заросший акациями и кустарником. Это было наше царство, и туда не рисковали заходить дружинники даже с милицией, а в самой чащобе стояла железная карусель, которую жители ближних домов, в основном работники морпорта, соорудили для своих деток. Впрочем, дети те уже давно выросли и разъехались, а карусель всё ещё стояла и даже функционировала. Именно здесь и было излюбленное место наших неформальных собраний, когда между несколькими глотками вина велись беседы на разные темы, порой даже рискованные.
Итак, вино было открыто и бутылки пошли по кругу, а Пётр Степанович почему-то молчал. Пауза длилась, но никто не решался её прервать; наконец, когда молчание уже достигло апогея, шкипер заговорил, причём медленно и раздумчиво:
– Самой большой загадкой для меня остаются женщины… Особенно женщины образованные… В них есть какая-то червоточинка, что ли… Ско-
ТОПУНОВ Юрий Викторович ‒ поэт, прозаик, бард, художник. Автор нескольких книг прозы и стихотворных сборников, а также поэтических переводов с немецкого. Публиковался в периодических изданиях России, Украины, Австралии и США. Живёт в Херсоне.
© Топунов Ю. В., 2013
лько ни стараюсь их понять, а не получается… – Он снял мичманку и положил к себе на колени, а правой рукой пригладил волосы. – Нет, пацаны, всё-таки женщина – это великая загадка, и разгадать её нам не под силу!
Мы молчали каждый о своём: как-никак, а все уже столкнулись с этой великой загадкой человечества, и шкиперские размышления вслух разбередили наши юные души, заставляя погружаться в летние воспоминания.
* * *
‒ А всё начиналось как всегда, – произнёс шкипер, выныривая из флёра воспоминаний, – взяли мы три пузыря, загрызть и пошли обезьяну водить. Но как-то всё не заладилось с самого начала. Митрич, наш механик, был немного простужен и постоянно кашлял, а потому после первой же засобирался домой в люлю, ну а пацаны спешили к своим зазнобам и тоже быстро отшвартовались, и я остался сам с собой в тёмном городе с непочатым пузырём в кармане. Тут мне на глаза попалась афиша детского кинотеатра, где на всех сеансах шли «Приключения неуловимых», а на самом последнем – фильм с каким-то странным зарубежным названием – «Шербурские зонтики». Кинотеатр был рядом, и я, недолго думая, взял билет. Я вам скажу, пацаны, рукой кассирши точно двигала Судьба. Если бы видели, как она долго выписывала мне ряд и место, у неё даже синий карандаш сломался, и она заменила его на красный. Нет, это точно была Судьба!..
Пётр Степанович снова погрузился в молчание, но оно уже не тяготило, а будило любопытство, мы терпеливо ожидали продолжения рассказа, и оно последовало:
– Я, ничего не предчувствуя, вошёл в зал и отыскал своё место, оказавшееся козырным, прямо посередине 7-го ряда напротив центра экрана. Вскоре погас свет и начался киножурнал, который вещал о визите нашего генсека в какую-то обезьянью африканскую страну. Я обратил внимание, что все ряды вплоть до моего были пусты, а молодёжные парочки в основном осваивали задние ряды, смачно там чмокаясь. И вот, когда уже пошли титры фильма, плюшевая входная занавеска дрогнула и кто-то тихонько вошёл в зал. Скосив глаза, я заметил женский силуэт, двигающийся по моему ряду к середине, то есть ко мне. «Интересно, а где же её охрана?» – только и подумал я и снова уставился на экран, где уже шло действие фильма. О, если бы вы видели эту нудотину! Нет, всё нормально, фильм про любовь и всё такое, но актёры почему-то не разговаривают, а поют, да ещё на незнакомом мне языке. Короче, пацаны, я впал в дикую тоску и уже хотел откупоривать запасную ёмкость, как мой взгляд упал на одинокую женскую фигурку, сидящую через кресло от меня.
– Я дико извиняюсь, – полушёпотом обращаюсь к ней,– а на каком языке изъясняются герои фильма?
– На французском, – кратко бросила она и уставилась снова на экран.
– Странно, никогда бы не подумал, что это французский, – тихо пробормотал я, но она услышала и так насмешливо хихикнула:
– А вы, сударь, на каком языке предпочитаете изъясняться?
– Кроме командного и матерного, на русском, – ответил я, чтобы прекратить над собой издевательства, но не тут-то было.
– О, а вы, оказывается, полиглот! – она прямо фонтанировала желчью, но что-то в этом фонтане звучало тёплое и даже приветливое. Примерно так же со мной разговаривала моя школьная любовь Наташка, и я, чтобы не мешать другим смотреть фильм, пересел в соседнее кресло, оказавшись рядом с этой язвочкой.
– А вы военный? – продолжала насмешничать она, заметив на моих коленях мичманку и шкиперские нашивки, блеснувшие на рукаве форменного кителя.
– Нет, – миролюбиво сказал я, как бы утихомиривая её агрессивность, – я моряк. Шкипер… И что же здесь смешного? – поинтересовался, услышав в ответ смешок.
– Не обращайте внимания, это нервное. Я ещё после работы не отошла. – И добавила: – Давайте посмотрим фильм, интересно, чем это всё закончится. Да и музыка чудесная… Вы только музыку слушайте и не обращайте внимания на их французский, я и сама его не понимаю, – и мы, обменявшись улыбками, уставились на экран.
Самое смешное, что у меня даже возник интерес к фильму, тем более музыка настраивала на лирический лад, и я затих, непроизвольно накрыв своей ладонью её руку, лежавшую на подлокотнике кресла. Маленькая ручка птичкой вздрогнула под тяжестью моей клешни, но не выпорхнула, а осталась на месте, и мы даже будто стали дышать в унисон.
Когда фильм закончился и включился свет, мы ещё некоторое время неподвижно сидели, и я краем глаза заметил, что она вытерла глаза кружевным платочком, но левую руку из-под моей по прежнему не убирала.
– Меня зовут Пётр, – сказал я тихо.
– А меня Маргарита Марковна, – так же тихо ответила она.
– Значит, Марго…
– Нет, Маргарита Марковна, – произнесла с нажимом на отчество, – а вас как по батюшке?
– Вообще-то Степанович, – я замялся, – но…
– Нет-нет, Пётр Степанович, – она улыбнулась и встряхнула головой, – мне так привычнее. Да и знакомы с вами мы едва-едва. Ну пойдёмте, что ли, уже почти все вышли…
И мы с ней направились к выходу, где уже дожидалась, недовольно бурча, бабуля-билетёрша, чтобы закрыть за нами на щеколду выходные двери.
Мы слушали шкипера, открыв рты. От него тянуло махровой романтикой, а язык пестрел эпитетами, которые, казалось, никогда не могли коснуться уст старого морского волка. А он сидел на краешке карусели, покачиваясь влево-вправо и поглаживая коротко стриженные усики, слегка тронутые сединой, и припоминая подробности того давнего вечера.
– Пацаны, а кто там захорлал бутылку? – голос шкипера приобрёл свою обычную окраску. – Вы мне там хоть чуть оставили? – и он длинно приложился к вставленной прямо в руку бутылке, причём вино журчало и текло в горло без глотательных движений. Эту особенность Петра Степановича мы называли «высшим пилотажем питья из горлышка», так как он не пил в привычном понимании этого процесса а вливал в себя вино, как переливают его из бутылки в другую ёмкость. Закончив священнодействие, шкипер покачал бутылку, проверяя её на отсутствие содержимого и, удовлетворённо крякнув, тихонько откатил под куст.
– Значит, так, – опять изменив тон, продолжил свой рассказ Пётр Степанович, – даже ёжику известно, что последний сеанс заканчивается хорошо за одиннадцать, и когда мы вышли из кинотеатра, на дворе уже было хоть глаз коли.
– Ой, как темно! – немного деланно воскликнула моя киношная соседка и ухватилась за руку, которую я ей подставил этаким крендельком. – Ужас как темно и страшно…
– Но я же пока с вами, и это означает, что бояться абсолютно нечего.
– А может быть, именно вас мне и следует опасаться! – опять включила свой издевательский тон дамочка.
– Ну, ежели так, то я пошёл, – и, проявив обиду в голосе, сделал вид, что собираюсь отдать швартовые.
– Не обижайтесь, – виновато выпалила Маргарита; было видно, что ей не улыбается остаться одной в темноте херсонских улиц, – это у меня такой дурной характер: вечно кого-то подкушу, а потом сама же и жалею…
– Ладно, – подписал я мирный договор, – у кого нет недостатков, тот либо ангел, либо покойник…
– А вы философ, товарищ шкипер, – растягивая слова, произнесла она, давая понять, что мой тон ей по душе.
– Так, может, позволите проводить вас домой? – задал вопрос для порядка, на сто процентов уже зная ответ.
– Было бы очень мило с вашей стороны! – почти выдохнула она. – Тем более, я живу не очень далеко, но на нашей улице нет ни одного фонаря.
– Не беда, я в темноте вижу как кошка, – прихвастнул для пущей важности, – это чисто профессиональное свойство моряков! – И мы, выйдя из темного переулка на освещённую только звёздами Комсомольскую, свернули направо и пошли в глубь старого города, по булыжной мостовой Шолом Алейхема.
Темнота была конкретной, и мы шли, постоянно спотыкаясь, тем более Маргарита сдуру напялила туфли на шпильках, что заставляло её плотнее прижиматься и держаться за меня уже обеими руками, в чём она постоянно каялась и извинялась. А пока мы шли этим курсом, я узнал, что она окончила иняз какого-то столичного университета, а сейчас работает в школе и учит бедных детишек никому не нужному у нас английскому языку. Ещё она рассказала, что живёт с родителями в старом доме, расположенном почти в конце этой улицы, у неё есть ещё брат, но он уже женат и обитает в другом городе, и что у них в доме есть три кошки, которые мать завела со скуки, пока дочь училась в столице. Так незаметно мы подошли к её дому со светившимся окошком и лавочкой у калитки, на которую и присели, как сказала она, на минутку. Но тут раздался скрип двери:
– Рита, то ты там?! – послышался женский сварливый голос.
– Да, мама! Я сейчас! – меня поразил тон послушной дочки, девочки-пай.
– А кто это там с тобою разговаривает? – последовал вопрос.
– Это… – она замялась. – Меня провожали, поздно уже, и темень жуткая…
– Смотрите, вы там недолго! – произнёс голос, обращаясь уже и ко мне. Двери снова заскрипели, закрываясь.
– Вот так я и живу, – немного виновато произнесла девушка, и я понял, что её жизнь сладкой не назовёшь: дом, работа, дом, а когда-никогда – кино в «Павлика Морозова». – А у вас, наверное, жизнь очень интересная?! – вдруг воскликнула она.
– Да уж! – уверенно так ляпнул и добавил: – Всякое бывает в нашей жизни, только скуке в ней нет места. Вот, например… – И я рассказал ей историю, как мы около Кизомыса на лимане в шторм сваи забивали. Это у нас халтурка подвернулась, заказали сделать причал для рыбколхоза, и вот мы, несмотря на штормовое предупреждение… А когда закончил, она задумчиво сказала:
– Интересный вы человек, Пётр Степанович, слушала бы вас и слушала… Но мне уже нужно идти, а то мама опять ворчать будет. – Она погладила мою руку и уже повернулась уходить.
– А на прощанье в щёчку… – снахальничал я, задержав её ручку, и, скорее, не увидел в темноте, а почувствовал, как она улыбнулась и подставила щеку. Ну тут я, не будь дураком, сделав вид, что промахнулся, втянул её губы, оказавшиеся такими пухлыми и податливыми, что аж дух захватило. И не только у меня:
– Ох, Пётр Степанович, – дрожа всем телом, выдохнула она, – мне нужно бежать. – И, вырвавшись из моих клешней, исчезла за старинной узорчатой калиткой.
– Маргарита Марковна, – тихонько позвал её, – может, телефончик дадите?
– Какой у нас телефон! – с горечью отозвалась она. – В субботу я бываю в Клубе моряков на танцах, а матери говорю, что хожу совершенствовать свой английский. Если будет желание, приходите. – И скрипнула закрывающимися дверьми…
–Так, пацаны, это не дело! – возмутился шкипер, узнав, что вино закончилось. – Дуйте кто-нибудь мухой за вином, а я подожду, не буду рассказывать, пока не сбегаете…
Мы кинули на пальцах, и двое побежали в ближайший гастроном, чтобы успеть к закрытию, а Пётр Степанович достал папиросу и, медленно размяв её в пальцах, закурил. Непривычная тишина повисла над нашим обычно гомонливым сообществом – кто тоже курил, а кто просто сидел, задумчиво глядя на звёзды. Вскоре явились гонцы, позвякивая бутылками «Биомицина», и все оживились, а рассказчик, изрядно отпив из бутылки, поставил её возле своих ног и продолжил свою романтическую историю:
– Я еле дождался субботы и, отказавшись от поездки на Красную хату на юшку, рванул под всеми парами к Клубу моряков. Когда услышал доносившиеся из-за забора звуки радиолы, а не оркестра, понял, что пришёл слишком рано. Но делать нечего; взяв билет, я вошёл на танцплощадку, где у самого входа располагалась эстрада, а вокруг, вдоль забора, увитого диким виноградом, стояли обычные садовые скамейки, пока ещё пустые, и только в самом углу, справа под стеной здания клуба, сидела стайка девиц, на которых я даже не обратил внимания, и, обернувшись ко входу, чтобы не пропустить мою англичанку, закурил.
– А вы, оказывается, курите? – услышал я такой знакомый ироничный голосок и резко обернулся.
Передо мной стояла невысокая стройная девушка с гривой тёмных кучерявых волос, прихваченных шпильками кверху, и большими карими глазами, над которыми парили, как нарисованные, чёрные брови. У меня просто в зобу дыхание спёрло! А она, стервочка малая, смотрит и наслаждается эффектом, на меня произведённым.
– Пётр Степанович, вы что – язык проглотили? – вкрадчиво-издевательски спрашивает, а сама лыбится, и по всему видно, что довольна моим ошарашенным видом. Тут и её подружки подруливают.
– Рита, это он? – беззастенчиво вопрошают, будто меня здесь и нет, а сами пялятся на меня и глазками стреляют.
А она, немного зарумянившись, кивает головой.
– Познакомьтесь, девочки, это Пётр Степанович, шкипер… А это Инна… Нелли… Генриетта… сёстры Розалия и Клара… – все по очереди одарили меня улыбками, жеманно кивая головками.
– И все учителя английского? – только и нашёлся что сказать, чем вызвал весёлый и громкий смех девушек.
– Нет, английский преподаю только я, – очень серьёзно ответила Маргарита, – Инна и Нелли – экономисты, Генриетта – учитель русского языка и литературы, а Роза и Клара учатся на биофаке в нашем пединституте.
– И все вы здесь совершенствуете свой английский?! – наконец-то обрёл я и дар речи, и свой природный юмор, а новый взрыв смеха подтвердил моё попадание в тон.
– Рита, а он симпатичный, – заметила Нелли, значимость её словам придавали очки в тонкой золочёной оправе, – и неглуп…
Меня зацепило, что при мне говорили так, будто меня здесь не стояло, и я неожиданно для всех схамил:
– Милые дамы, если я похож на манекена, то можете на меня повесить свои бюстгальтеры…
– Ради Бога, извините! – уже густо покраснев, выпалила Маргарита и обратилась к подругам: – Девочки, а деликатность нам не помешала бы… – И опять ко мне: – Пётр Степанович, а вы танцуете?
– Если с вами, Маргарита Марковна, то с превеликим удовольствием! А что, уже объявили белый танец? – и я подал ей руку.
Да, для моей англичанки весь этот вечер был выкрашен в красный, она в третий раз покраснела, да так, что её яркий румянец не могла скрыть даже смуглость кожи, что, впрочем, было ей очень к лицу, но руку она приняла без колебаний, и мы, выйдя на середину площадки, начали танцевать под радиолу, а подруги её застыли на месте с широко открытыми глазами.
– А не зарулить ли нам в буфет, пока подтянется оркестр? – предложил я, когда мы, закончив танец, подошли к подругам Маргариты.
– Нет! – довольно резко возразила она. – В буфете только спиртное, а мы не пьём и не любим… – Но я ей не дал договорить:
– Да и мне вино нужно только для запаха, дури своей хватает… – все звонко засмеялись, чем вопрос и был исчерпан.
Вечер прошёл на высоком уровне. Почти непрерывно мы танцевали, и только время от времени Маргарита просила меня, чтобы я потанцевал с кем-то из её подруг, которые, несмотря на большое скопление молодёжи и, я бы сказал, приятную внешность, почему-то популярностью не пользовались. Видимо, парней отпугивали подчёркнутая интеллигентность и напускное высокомерие девушек. Этим соображением я, между прочим, поделился со своей партнёршей, на что она лишь многозначительно хмыкнула, но комментировать не стала. За полчаса до окончания танцев мы выскользнули с площадки и всей компанией порулили вверх по улице.
– Пётр Степанович, вы не против, если мы сначала проводим девушек, – прощебетала моя англичанка, уже смело держа меня под руку.
– О чём разговор! – я был сама галантность. – Разве может быть иначе?
Должен сказать, пацаны, эти проводы действительно не составили никакого труда, все барышни жили в центре города, по пути к дому моей зазнобы, и вскоре мы с ней остались тет-а-тет на почти опустевшей Суворовской.
– Давно я так не танцевала, – приникнув к моему плечу и поглаживая золотые нашивки на рукаве, мурлыкала Маргарита, – а вас мы с подругами не очень утомили? Ведь вам пришлось танцевать без перерыва! – И, не дожидаясь ответа: – Пётр Степанович, а что вы скажете о моих подругах? Хорошие девочки, да? Правда, немного бесцеремонные…
– Да уж, что есть, то есть… – только и вставил я.
– Но вы на них не обиделись? На них не нужно обижаться: они ведут довольно замкнутый образ жизни и почти не общаются с мужчинами – родители их только со мной в субботу отпускают в клуб, и мы тайно посещаем танцы. Боже, если бы они узнали!.. – Она сделала круглые глаза и смешно наморщила носик. – Они бы нас всех поубивали!
Миновав кинотеатр, где состоялось наше знакомство, мы свернули на Шолом Алейхема и вошли в потёмки старых улиц.
– Как я ненавижу этот затхлый мирок старого города! – неожиданно воскликнула девушка. – Такое ощущение, что время здесь остановилось, всё идёт так, как было заведено сто, двести лет назад. Да что там двести – ничего не изменилось за прошедшие тысячи лет!
– Ну это вы слишком, Маргарита Марковна, нашему городу ещё и двухсот лет не набежало…
– Господи, да при чём тут город! – в сердцах воскликнула она, но осеклась и, зыркнув коротко на меня, вдруг замолчала. Я тоже не стал продолжать, решив, что после моей поправки эта тема исчерпана, и оказался дурень дурнем – она никогда не бывает исчерпана, пацаны! Ни-ко-гда! Но это я понял много позже, почти год спустя…
Шкипер взял из-под ног бутылку, сделал несколько крупных глотков и закурил. Курил он долго и молча, а мы, заинтригованные его последним восклицанием, сидели тихо, как мышки, и ждали продолжения. Такими длинными рассказами моряк нас ещё никогда не баловал, да и тема была уж больно душещипательная, близкая нашим молодым сердцам.
– Когда мы уже подошли к дому и я хотел её поцеловать, Маргарита неожиданно выскользнула из моих рук и, приложив палец к губам, еле слышно прошептала:
– Пётр Степанович, вы подождите на скамеечке… Хорошо? – я в ответ кивнул, а она исчезла в темноте, как растворилась.
И вот сижу, курю, а кругом тишина, аж уши режет, только сверчки делинчат. Не знаю, сколько времени прошло, я уже нервничать стал, но вдруг слышу, окно открывается и меня зовут. Подхожу к окошку, а из него моя англичанка выглядывает и, делая круглые глаза, шепчет:
– Вы сможете залезть сюда?
– Легко! – пожимаю плечами и, наступив ногой на выступающую лепнину, одним махом оказываюсь в комнате.
– Ничего себе, какой вы ловкий, – следует восторженный шёпот – и скороговоркой: – Не волнуйтесь, моя комната находится через весь коридор от родительской спальни, они уже спят и ко мне никогда не заходят… Ну, что же вы, никак раздумали меня целовать? – и мы задохнулись в поцелуе.
Ох, пацаны, какое времечко у меня началось! Всю неделю я только и думал о субботе, а это был единственный день, который Маргарита могла посвятить мне, точнее, вечер и ночь. Но зато какую ночь! Я читал, что англичанки бабы холодные и расчётливые, но это всё не о моей зазнобе. Представьте себе Везувий, который сжёг лавой целый город, кажется Помпею, а тут этот самый Везувий накрыл меня одного с мицей, крабом и клёшами. Я даже почти не пил, разве что иногда на копре с командой для сугреву мог принять на грудь стаканчик и не более. С «Беломора» перешёл на албанские сигареты «Люкс», так как ей очень нравился запах хорошего табака, который называла мужскими духами. Я даже пошил себе новый форменный костюм и мичманку. Короче, вы себе представить не можете, что делает из мужика женщина! Да, я изменился настолько, что иногда замечал сочувственные взгляды своих корешей-мариманов, но они всё понимали и молча ждали моего возвращения из этого дальнего плавания, которое затянулось почти на год…
Моряк снова замолчал и закурил. Последняя бутылка пошла по кругу, но мы пили из неё только для блезиру, старясь оставить больше шкиперу, так как гастроном уже давно закрылся, а нам хотелось дослушать рассказ до конца. Однако он курил и молчал, как бы даже не замечая нас. Наконец кто-то не выдержал:
– Пётр Степанович, ну и что? – вопрос как бы повис в воздухе, а шкипер, как великий актёр, всё держал паузу и, наконец, снова заговорил.
– Что – ну и что?! – и философски добавил: – Всё заканчивается, ведь даже живём мы не вечно… – И грустным голосом повёл свой рассказ дальше: – Если бы я знал, чем это всё закончится, может быть, и не начинал бы… Однажды, вот в такой же последний летний денёк, мы, как обычно, встретились все в Клубе моряков. Правда, Маргарита была какая-то не такая, грустная, что ли, и задолго до окончания танцев позвала меня прогуляться по городу. Подруги почему-то с лёгкостью нас отпустили, хотя и сами тут же слиняли с танцплощадки. А мы с ней пошли на набережную к Днепру и долго стояли, глядя на медленно текущую тёмную воду. Вдруг она резко повернулась ко мне и со слезами в голосе выдавила из себя:
– Пётр Степанович, это наше последнее свидание…
– Почему последнее? – вопрос мой прозвучал по-дурацки, и она грустно улыбнулась.
– Нет, вы положительно прелесть, – и провела пальцами по моей щеке, губам и, отстранив руку, продолжила: – Потому что я выхожу замуж и уезжаю из Херсона.
– Маргарита Марковна, а как же я? Я тоже хочу на вас…
Она закрыла ладошкой мне рот и, всхлипнув, продолжила:
– Молчите, милый мой шкипер, я знаю! Если бы я захотела, то легко женила бы вас на себе, но… Но кто же меня за вас отдаст?! Неужели вы думаете, что меня, еврейскую девушку, дочь раввина, отдадут замуж за гоя?!
– За кого, за кого? – переспросил я.
– За нееврея, – Маргарита досадливо поморщилась. – Помните, при одной из первых наших встреч я говорила о том, что в нашем мирке ничего не изменилось за тысячелетия? – я кивнул головой. – И это так! Я не могу выйти замуж за вас, меня проклянут отец с матерью, а после этого хоть в петлю лезь. Нет, это исключено!
– А может, я поговорю с вашими родителями? – в моём голосе прозвучала робкая надежда.
– Если бы они хотели с вами поговорить, то давно бы это сделали! Неужели вы думаете, что они слепые и глухие?!
– Так они знают, что мы… – я очумел.
– Ну, скажем так, догадываются, – она слегка усмехнулась.
– А как же?.. – Я не знал, как закончить вопрос.
– Милый Пётр Степанович, есть такая старая херсонская поговорка: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не беременело, – она снова горько усмехнулась. Но вдруг встряхнула кудрями и воскликнула: – Однако ещё не вечер! К чёрту грусть, эта ночь наша! Пойдёмте, мой дорогой шкипер! – И, схватив меня за руку, повела по ночному городу.
Всю неделю я думал, что это дурацкая шутка или интеллигентские выбрыки взбалмошной девицы, но, придя в субботу на танцы, не увидел привычной девичьей компании, и так повторялось из недели в неделю, пока я не перестал туда ходить, поняв, что больше там не фиг ловить. Несколько раз я пытался встретить Маргариту возле школы, где она работала, курсировал мимо её дома, но опять-таки напрасно. Я снова стал выпивать, хотя и не получал уже от этого удовольствия, и жизнь вошла в старую наезженную колею. Однажды, лет через пять, на Суворовской меня окликнули:
– Почему не здороваетесь, товарищ шкипер? – голос был знакомый, он звучал насмешливо и немного картаво.
– Здравствуйте, Нелли, – с трудом узнал я подругу Маргариты в расплывшейся уже женщине, держащей за руку вёрткого, как обезьяна, пацана.
– Как поживает наш бравый моряк? – в том же духе продолжала она.
– Жизнь бьёт ключом! И всё по голове, – ответил ей в тон.
– А вам передавала привет Рита… – Она хитро взглянула на меня из-под тонко выщипанных бровей.
– А где она? – непроизвольно вырвалось у меня.
– Она живёт в Харькове и, как вы знаете, замужем. У неё хороший муж, двое детей, – и уточнила: – Мальчик и девочка. Всё у неё хорошо… – Нелли внимательно посмотрела мне в глаза. – Она приезжала с детьми к родителям, недели две гостила. Когда мы с ней встречались, Рита спрашивала о вас… А прощаясь, сказала: дескать, если увидишь Петра Степановича, передавай ему привет…
Я кивнул головой и, забыв попрощаться, побрёл по Суворовской, никого не замечая. Зашёл в кабак и надрался до беспамятства. В одиночку. Единственный раз за до и после.
