Литературное краеведение
ЛЮБОВЬ ВОЛОШИНОВА
РОСТОВСКИЙ СЛЕД СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА
Уже столетие отделяет нас от серебряного века русской культуры, оказавшего столь мощное влияние на её дальнейшую жизнь как в советской России, так и в среде русской эмиграции.
Существует множество исследований, посвященных этому периоду: творчеству отдельных представителей, различным направлениям, столичным объединениям... Однако среди этих исследований, к сожалению, почти нет тех, которые отражали бы отклики на это явление в крупных городах российской провинции. А ведь именно там, как в увеличительном стекле, проявилось восприятие широкой публики, оценка читательского сообщества, интерес театральных и литературных кругов. Среди таких городов видное место занимает бурно развивавшийся в ту пору Ростов-на-Дону.
Размышляя о следе, который оставили представители серебряного века в нашем городе, невольно приходишь к выводу: он не мог не остаться здесь уже в силу географического положения «ворот Кавказа». Так сложилось развитие южных регионов России, что в начале ХХ века Ростов являлся крупным транспортным узлом, где сходились три железнодорожные линии; и все поездки из столиц на Юг и Кавказ проходили через ростовский вокзал.
И каких только гастролей не знали ростовские сцены в предреволюционные годы! Бывали здесь Федор Шаляпин и Леонид Собинов, певицы Анастасия Вяльцева и Е. И. Башарина; выступали «босоножка» Айседора Дункан, актриса Вера Комиссаржевская; давали концерты Сергей Рахманинов, Александр Скрябин, Михаил Ипполитов-Иванов и другие.
Частыми были в Ростове в те предреволюционные годы выступления столичных поэтов: Константина Бальмонта, Игоря Северянина, Василия Каменского и других; случайными, но запоминающимися – визиты в годы гражданской смуты Александра Вертинского, Максимилиана Волошина, Аркадия Аверченко, Тэффи (Н. Бучинской), приезды уже в первые годы советской власти Николая Гумилёва, Велимира Хлебникова, Сергея Есенина, Сергея Городецкого, Осипа Мандельштама.
Некоторые из них так впечатлили публику, так повлияли на творческие судьбы многих ростовцев (так сто лет назад именовали себя нынешние ростовчане), что через десятки лет это отразилось в воспоминаниях, которые мы с интересом перечитываем сегодня. Творения Гумилёва и Хлебникова были поставлены на ростовских подмостках – стали интересными сценическими экспериментами и первыми сценическими воплощениями их драматических произведений, представленных авторам. О приездах других поэтов остались лишь краткие газетные строки с датами выступлений и именами гастролёров. Их визиты были связаны с драматическими обстоятельствами тех лет. Но для большинства из них Ростов не стал случайным городом. Здесь многие быстро находили почитателей, друзей, знакомых, помогавших организовывать выступления, публиковавших рецензии и очерки.
Не менее показательно и то, что в 1920-е годы происходила смена социальных и идеологических ориентиров в жизни страны и ещё вчера популярные поэтические имена были преданы запрету и забвению.
ВОЛОШИНОВА Любовь Феоктистовна – автор поэтических сборников и краеведческих книг. Член Союза российских писателей. Последняя публикация на тему литературного краеведения в № XXII (1/2009) – «Ростовский читательский круг А. П. Чехова дореволюционной поры». Живёт в Ростове-на-Дону.
© Волошинова Л. Ф., 2013
Почти столетие, отделяющее нас от встреч с представителями серебряного века, сильно изменило городскую среду Ростова. На смену громким именам предшественников, репрессированных и эмигрировавших, пришли имена советских писателей, и именно последние запечатлены на литературной карте нашего города.
Сегодня в Ростове-на-Дону можно встретить мемориальные доски, отмечающие здания, где жили, работали, выступали Александр Фадеев, Владимир Киршон, Владимир Маяковский, Александр Серафимович. И редко кто знает, что те же здания связаны с именами Аркадия Аверченко, Осипа Мандельштама, Александра Вертинского, Тэффи и других. Что касается зданий, связанных с именами Константина Бальмонта, Николая Гумилёва, Велимира Хлебникова, ещё не возникало даже мысли о том, чтобы отметить их памятными знаками или символами.
Сегодня мы отыскиваем в биографии нашего города след серебряного века, его свидетельства: здания, которые были согреты тенью и голосами его поэтов; улицы, по которым они ходили; творческие судьбы, на которые они оказали влияние.
Важно сказать не о преобладании впечатления и влияния какого-то одного из посланцев серебряного века, а о творческой ауре, которую все они создавали в городе. Это поможет восстановить ту часть литературной жизни Ростова 1910-х – начала 1920-х годов, которая оставалась в тени ещё совсем недавно и без которой её невозможно представить в будущем.
Футуристы и поэзоконцерты
Литературные чтения, вечера и концерты в предреволюционные годы в Ростове были довольно частым явлением. Пожалуй, начало этому положили литературные праздники, посвящённые 100-летию со дня рождения Н. В. Гоголя и А. В. Кольцова в 1909 году, организованные энтузиастами и попечителями народной библиотеки-читальни.
Ярким событием в культурной жизни города стал приезд 31 марта 1914 года поэта Константина Бальмонта, который на следующий день выступил в Ростовском клубе со своей известной лекцией «Поэзия как волшебство», имевшей большой успех.
20 апреля того же года в Асмоловском театре Илья Львович Толстой читал лекцию об отце, которая, как отмечали газеты, «произвела впечатление на ростовцев своей искренностью и простотой».
А уже в феврале – марте 1917 года поток литературных встреч, лекций и вечеров захлестнул наш город, чему не помешали и начавшиеся в столице революционные события.
8 февраля в коммерческом училище состоялся вечер памяти Н. А. Некрасова.
14 февраля в Асмоловском театре проходил вечер писателя Евгения Чирикова, который через несколько дней здесь же выступал с лекцией «Сказка русского народа».
20 февраля поэтесса Мариэтта Шагинян в зале Торговой школы читала лекцию «Армянская сказка», собравшую многочисленную публику и встреченную аплодисментами.
25 февраля в гимназии Н. П. Степанова проходил вечер, посвящённый жизни и творчеству Оскара Уайльда, а 6 марта в гимназии Т. Г. Берберовой – вечер, посвящённый творчеству А. П. Чехова.
4 марта в зале университета (Большая Садовая, 37) слушали лекцию профессора А. М. Евлахова «Герхард Гауптман – путь творческих исканий».
8 марта в театре миниатюр Сарматова на художественно-литературных еврейских чтениях прозвучали произведения Ш. Ашака, Рейзона, Переца, Фруга, Шолом-Алейхема.
В тот же день в Ростовском театре «главарь футуристов» Василий Каменский представил свою лекцию «Счастье и смысл жизни», а также новые стихотворения.
Вот далеко не полный перечень литературных событий, оживлявших культурную жизнь Ростова весной 1917 года.
Но вернёмся в 1914 год. В общем потоке объявление в газете «Приазовский край» от 17 марта о выступлении в Машонкинском театре (здание на углу нынешнего Будённовского проспекта и улицы М. Горького не сохранилось) футуристов Василия Каменского, Давида Бурлюка, Владимира Маяковского с обещанной в заключение «стихобойней» – вызвало значительный интерес, но всё же не ажиотаж.
Как отмечалось впоследствии в той же газете, «вечер привлёк много публики и полиции». Однако выступление прошло без эксцессов, а о столичных гостях корреспондент газеты К. Н. поведал следующее:
Очень милое впечатление, несомненно, искреннего юноши произвёл Владимир Маяковский, который вполне откровенно рассказывал о своих желаниях и тайных мыслях. Как всё это просто. Маяковский хочет создать песни сегодняшнего дня, дня, «когда носят ботинки Vera с загнутыми концами», песни для толпы, «которой не нужен ни Пушкин, ни Чайковский»… Петь об аэропланах, экспрессах, автомобилях, а не о белых, разрушающихся колоннах старых особняков. Петь для этой толпы современного, застилающего от людей солнце, ползущего в небо города.
Почему этой толпе нужна словомузыка – поэзия Крученых, Хлебникова, Каменского, он не объяснил. Почему эта словомузыка Северянина, исполняемая на манер шансонеток, соответствует ботинкам Vera, осталось неразгаданным. Горячий призыв юного поэта подкупал аудиторию (наполовину тоже юную), как подкупает всякий призыв к борьбе за новое.
Но, увы! Благие пожелания, прекрасные стремления ещё не означают таланта. И сразу потускнел Маяковский, когда перешёл к практике.
Впечатление от Бурлюка было иным. Его ложный пафос, вызывающий тон, заявления, что публика всё равно ничего не понимает в искусстве, ни в чём не убеждали. Вскользь пробежав историю живописи ХIХ века, он дошёл до футуризма. В живописи это просто бунт, протест, а не новая школа.
Каменский не выступил совсем. Что-то сумбурное вместо него протанцевала Надя Эльснер.
Я верю Маяковскому и Бурлюку. Им душно в тисках современной культуры, и они мстят ей. Мстят городу, который их создал. Они жертвы излома этой культуры. Они связаны с ней. А значит, у них нет будущего. Будущее искусство принадлежит новой культуре, которая зреет в недрах современной и которая сменит её. Мы уже предчувствуем её. Она действительно принесёт новые понятия о красоте. Новую поэзию, новую живопись. Это искусство грядущей в жизнь демократии. А футуризму останутся изношенные ботинки Vera да крем де Виолет.
Как видим, отзыв журналиста отличался сдержанностью и самодостаточностью.
В подобные тона окрашен газетный отзыв и о других вечерах футуристов, проходивших уже в Асмоловском театре 11, 14 февраля 1917 года. Им также предшествовало газетное объявление: «Состоится ПОЭЗОКОНЦЕРТ Игоря Северянина с участием поэзосолистки Балькис Савской и Георгия Шенгелия».
К чести ростовской публики, она вновь собралась на этот вечер, но не проявляла истерических настроений, свойственных «дамьим толпам» на столичных концертах «короля поэзии» и «принца фиалок». А журналист Виктор Севский представил на газетной полосе довольно ироничное впечатление от вечера в небольшой заметке:
...Георгий Шенгелия много и долго говорил о рондолетах, и мандаринах, и ананасах, кивал неодобрительно по адресу критиков несравненного Игоря и читал его стихи… Публике нравился галстух Георгия Шенгелия, который явился в длинной рубашке без пояса:
– Пары три брюк из него сшить можно было.
Кто-то вздохнул:
– Следовало бы ввести карточки на шёлк для футуристов.
Когда Георгий Шенгелия прожевал всю поэзию, как таковую и не таковую – публику отпустили в коридоры отдохнуть…
…Публика пила чай, курила, а когда заходила в зал, то видела на сцене поэзосолистку Балькис Савскую:
– Ананас в юбке.
Стоит и молчит.
Кто-то спрашивал у соседа:
– Поэзия молчания?
Когда публика уселась – отверзлись уста поэзосолистки…
Пела поэзы Игоря Северянина.
Пела… Жаль разумное Божие создание – человека, даже если он плохо поет чужие плохие поэзы.
Откровения для парикмахеров:
– Мандарины и бриолины, дортуары и фиксатуары.
Ушла…
Вышел вновь человек без пояса. А затем уже сам Игорь Северянин.
Два года назад он был интереснее.
Теперь – исполняющий поэзоконцертную повинность.
Живёт на пенсии своей славы:
– Восторгаюсь тобой, молодёжь!
А восторга не чувствуется.
– Улыбаюсь, – а вместо улыбки гримаса.
Вместо пения – спазмы.
Нить – в эллиптическом каретно-электрическом ходу Игоря Северянина идёт к закату.
Плевицкая в отставке.
Всё в этом отзыве чересчур: и устоявшееся ироническое отношение к футуризму как таковому, и впечатление о ранних поэзоконцертах Северянина, и однозначная оценка его угасающего таланта. Пожалуй, слишком поспешная и решительная оценка, которой возразила сама жизнь. Ибо неудачный концерт и закат поэтического дарования – несколько разные категории.
В феврале 1918 года на большом поэтическом ристалище в Политехническом музее в Москве прошло выступление Игоря Северянина, Владимира Маяковского и Василия Каменского, после которого были проведены выборы «короля поэтов». Победителем оказался именно Игорь.
А перелом в его творчестве, как отмечают исследователи, наметился в том же 1918-м, когда издательство в Смольном запретило печатать его стихи и он уехал в Эстонию. В 1920-м, когда Эстония стала суверенным государством, «король поэтов» оказался невольным эмигрантом. А там, на чужбине, были уже совсем другие стихи:
Бывают дни, я ненавижу
Свою отчизну – мать свою.
Бывают дни – её нет ближе,
Всем существом её пою…
Я – русский сам, и что я знаю?
Я падаю. Я в небо рвусь.
Я сам себя не понимаю,
А сам я – вылитая Русь.
Но вернёмся в предреволюционный Ростов – и согласимся с утверждением журналистов о том, что симпатии публики миновали гастролировавших в нашем городе футуристов.
Лекция «короля грёз» в Ростовском клубе
Удивительный контраст с недавним приёмом футуристов явил собой в конце марта 1914 года приезд в Ростов поэта Константина Бальмонта. То расположение, радушие, восторг, с каким принимали и его лекцию «Поэзия как волшебство», и его стихи, заслуживают внимания и описания. Но стоит предварить ростовский эпизод напоминанием о канве его жизни.
Родился поэт в 1867 году и первые десять лет прожил в деревне. Потом был юридический факультет Московского университета, на котором он не доучился. Впоследствии сам восполнил недостающее образование и, освоив 16 языков, начал заниматься переводами. В 1890-х – начале 1900-х годов выходят поэтические сборники, которые приносят ему славу: «Под северным небом», «Горящие здания», «Тишина», «В безбрежности», «Будем как солнце», «Только любовь». Это было время становления русского символизма, и К. Бальмонт один из его признанных лидеров. С 1901 года политические сатиры и эпиграммы поэта привлекли внимание полиции. Ему запретили жить в столицах и университетских городах. Поэт покинул Россию в канун революции.
С 1905 по 1913 год совершил кругосветное путешествие, закончив его в Париже. Но, как справедливо заметил Илья Эренбург, «…исколесив моря и материки, Бальмонт ничего в мире не заметил, кроме своей души».
После возвращения поэта в Россию популярность его возрастает. В 1914 году Бальмонт издаёт собрание сочинений в десяти томах. Одновременно он предпринимает гастрольную поездку по российским городам. Среди них Харьков, Таганрог, Ростов-на-Дону, Екатеринодар, Владикавказ, Тифлис, Баку.
Необыкновенную заинтересованность в этом поэтическом визите в Ростов проявили сотрудники газеты «Приазовский край». По заметкам на её полосах можно проследить хронику события.
Накануне приезда 30 марта 1914 года на последней странице газеты появляется заметка за подписью «Пессимист». Это рекламный анонс, призванный взволновать ростовцев:
В пыльный, провинциальный Ростов едет король. Странный король, путешествующий без свиты, в скромном платье горожанина, с тетрадкой стихов, вместо короны!
В его монархии нет ни подданных, ни армий; в его царстве мечты подданные – все сердца, а армия – звучное войско слов, летучие отряды рифм… И в нашем городе, среди тусклых торговых дней – живут грёзы, бьются белыми трепетными крыльями о каменный плен будней…
И здесь король грёз, повелитель снов найдёт граждан своего певучего королевства!
Мы придём, чтобы услышать его речь: «Поэзия как волшебство!»…
Бальмонт один из избранных, украшающих мир пёстрыми, волнующими, примиряющими цветами искусства.
И сколько таких певучих цветов бросил он в пустынные, – снежные поля своей родины!
Человек-песня, он поёт неудержимо, звонко, радостно, как птица. И в баюкающей, женственной красоте его песен раскрывается широкая нежная душа, влюблённая в солнце, в цветение мира, голубую беспечность мечты!..
«Здравствуйте, – хочется сказать нашему великому гостю, королю грёз – добро пожаловать, нежный, звучный, солнечный!..»
Такое приветствие уже предполагало радушную встречу, что и подтверждает хроника последующих дней.
О приезде 31 марта в газете сообщалось:
Вчера в 1 час дня в Ростов прибыл поэт К. Д. Бальмонт, накануне читавший в Таганроге свою лекцию «Поэзия как волшебство».
На вокзале поэта встречала с цветами группа сотрудников «Приазовского края» во главе с заведующим редакцией А. О. Саликовским. Журналисты пригласили дорогого гостя отужинать после объявленной лекции вместе с его почитателями, на что К. Д. Бальмонт любезно согласился. Ужин состоялся в «Большой Московской».
Как намечалось, до ужина в Ростовском клубе он прочитал обещанную лекцию.
Несколько слов о клубе, в котором она прозвучала. Ростовский клуб арендовал помещение в доходном доме Г. Мелконова-Езекова на углу Большого проспекта и Большой Садовой. Был он дешевле и доступнее, чем другой городской клуб – Коммерческий.
Ростовский клуб считался местом отдыха городской интеллигенции. Возглавляла его дирекция из пяти членов. Ими были управляющий мануфактурой, врач градоначальства, инженер, два свободных предпринимателя. Годовая плата членов клуба составляла 50 руб., вечеровая – 50 коп. Была здесь своя библиотека. В этом же здании часто арендовали помещения Женский клуб и Клуб коммивояжёров.
Обычно публику в Ростовском клубе на вечерах и лекциях составляли учителя казённых и частных гимназий, присяжные поверенные, гувернантки, служащие торговых учреждений и банковских контор, сотрудники газет, инженеры, врачи и медсёстры, портнихи и др. Именно они слушали лекцию «Поэзия как волшебство».
А заявленные в афише вопросы лекции были загадочны и притягательны: «Природа – изваянный стих, природа – внушающая музыку. Угадывания первобытных людей. Заклинания Египта, Вавилона, Мексики, Майя… Русские волхвы и малайские заклинатели музыкальных таинств отдельных звуков. Магия гласных и согласных…»
«Лекция имела большой успех», – коротко сообщалось в газетной хронике.
Сохранились воспоминания современников о выступлении поэта с этой лекцией в разных городах. «Всегда он выступал блестяще и виртуозно. Каждый, кто слушал его, не мог не проникнуться его эмоциональным поэтическим словом, своеобразным бальмонтовским языком, ставшим для него и музыкой и волшебством. Поэт плавно выбрасывал вперёд обе руки, одновременно обращая взор к молчаливой космической безбрежности, – чуть покачиваясь, будто в тихую лунную ночь на утлой лодке прислушивался то к скрипу далёких одиноких уключин, то к таинственным шорохам поющих камышей, то к вселенскому безмолвию, в котором лишь одному ему было дано уловить вечное звучание небесных симфоний. Казалось, он заклинал пространство вокруг себя частыми повторами пленительных звуков, разыгрывая космическую партитуру: от щемящей печали до торжествующих озарений. Небесная твердь открывалась ему как воплощение неоспоримой красоты и благодати. «Будем как солнце!», «Восславим, братья, бледную луну», «Идите все на зов звезды!» – призывал поэт».
Он очень любил читать стихи, в которых звучали сокровенные струны его души:
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаённой печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящая в дали.
…Как будто душа о желанном просила,
И сделалось ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло.
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
После лекции состоялся обещанный ужин в гостинице «Большая Московская», о котором на газетной полосе сообщалось:
По инициативе редакции «Приазовского края» группа почитателей из числа около 30 человек чествовала К. Д. Бальмонта. Чествование носило интимный характер и прошло весьма оживлённо. Было произнесено несколько речей, в которых отмечалось значение и обаяние солнечной поэзии К. Д. Бальмонта и то влияние, которое оказала и продолжает оказывать эта поэзия на нашу молодёжь. Поэт тепло благодарил за любовное внимание, оказанное ему в Ростове, причём сказал, что, уйдя от родины, он не порывал с ней, не забывал её. Не один ещё раз он будет надолго уходить и всё же возвращаться к нам.
К. Д. Бальмонт прочитал несколько прекрасных стихотворений…
Как заключал информацию о чествовании «короля грёз» корреспондент: «…беседа затянулась до глубокой полуночи».
После поэт уединился в одном из номеров «Большой Московской» – лучшей гостиницы города, которая в те годы уже была оборудована всеми благами прогресса: водопроводом, водяным отоплением, канализацией, лифтом. Окна лучших номеров были обращены к городскому Общественному саду.
Где провел он первую половину следующего дня, хроника умалчивает. Думается, что прошёлся по Большой Садовой и, конечно же, заглянул в соседний городской сад.
«Когда слушаешь Бальмонта – всегда слушаешь весну», – говорил Александр Блок. Начало новой весны можно было ощутить тогда именно в низине городского сада. По уже звонкому щебету птиц, светлеющим от первых тёплых лучей стволам и ветвям, неудержимым зелёным искрам почек …
В шестом часу вечера К. Бальмонт был в гостях в редакции «Приазовского края», на углу Братского переулка и Большой Садовой улицы. Об этом сообщала газета в разделе «Местная жизнь»:
…Поэт очень интересовался техникой газетного дела, и так как часть его посещения совпала с самой интенсивной работой по выпуску вечернего номера «Приазовского края», Бальмонт с любопытством наблюдал за этой работой. Как оказывается, поэт впервые видел наборные машины и ротационную машину в ходу. Попутно поэту были показаны работающие типографская и литографическая машины.
В помещении редакции поэт сфотографировался с бывшими в это время в редакции сотрудниками и здесь же написал стихотворение, посвящённое всем работникам и работницам «Приазовского края». Оно было опубликовано в пасхальном номере газеты с авторским факсимиле:
Я восхищаюсь могучей властью
Творящих дело живых машин,
Но малый цветик – дорога к счастью,
Я в поле счастлив, когда один.
Под гул машины, её мельканье
Мы вслух мечтаем и все поём.
Но я счастливей своим сознаньем,
Когда я с милой в лесу вдвоём.
Вы буквы в войско не раз сплетёте,
И эти строки живут – чрез вас.
Да будет свет вам в немой заботе,
И да блеснёт вам восторг хоть раз.
Последние строки газетной хроники этого визита сообщают:
В 11 час. 18 мин. К. Д. Бальмонт скорым поездом уехал в Екатеринодар. Его провожали представители редакции и поднесли поэту цветы.
А далее была очень русская, очень болевая судьба. Принятие революции и разочарование в ней. Трагическое осознание российской смуты и братоубийственной войны. Эмиграция, скитания по Европе, нищета, ностальгия… отчаянные стихи:
Разлука! След чужого корабля!
Порыв волны – с другой волной несхожий,
Да, я бродяга, топчущий поля.
Уставши повторять одно и то же,
Я падаю на землю. Плачу. Боже!
Никто меня не любит, как земля!
Вспоминал ли он на чужбине ростовский вокзал? Город, где его встречали и провожали букетом цветов, благосклонную публику в Ростовском клубе, чествование в «Большой Московской», редакцию, где он был запечатлен на фотоснимке с ростовцами?..
«Смехотворец всея Руси»
Появление в Ростове-на-Дону в начале ноября 1918 года Аркадия Тимофеевича Аверченко – известного писателя-юмориста, драматурга, театрального критика – связано было с начавшейся гражданской войной и потоком миграции интеллигенции, устремившейся из Москвы и Питера на юг.
Аверченко был из того поколения писателей, которые начинали свой творческий путь в преддверии первой русской революции. Южанин по рождению (Севастополь, 1881 год), он дебютировал в харьковском журнале «Одуванчик» рассказом «Уменье жить», затем опубликовал рассказ «Праведник» в петербургском «Журнале для всех» (1904).
А через четыре года он уже проживает в Петербурге и возглавляет журнал «Сатирикон». В каждом номере писатель печатает свои юмористические рассказы, фельетоны, театральные обозрения, сатирические миниатюры. В те годы «Сатирикон» становится своеобразным журналом-манифестом нового поколения писателей и художников юмористов (Н. Тэффи, И. Дымов, О. Л. Д`Ора, С. Михеев и др.).
С 1910 по 1912 год выходят первые книги А. Аверченко «Весёлые устрицы», «Рассказы», «Рассказы для выздоравливающих». Он высмеивал мещанство с его ленью, жадностью, стремлением выглядеть красиво; замшелость общественных устоев.
В 1913 году, после разрыва с издателем М. Г. Кронфельдом, он организует «Товарищество» и редактирует журнал «Новый Сатирикон», в котором участвуют писатели и художники разных направлений (реалисты, символисты, акмеисты, футуристы).
В 1914–1915 годах в Петербурге выходят новые сборники рассказов: «О хороших, в сущности, людях», «Волчьи ямы», «Караси и щуки», «Сорные травы», «Чудеса в решете». Популярность писателя растёт. Среди его читателей представители всех сословий, включая императора Николая II.
Внешнее спокойствие и добродушие Аверченко улетучились с началом революции. Февраль породил робкие надежды – в октябре они рухнули.
Писатель ещё пытался шутить на страницах «Нового Сатирикона»: «Да черт с ним, с этим социализмом, которого никто не хочет, от которого все отворачиваются, как ребята от ложки касторового масла».
В рассказе начала 1918 года «Слабая голова» герой Аверченко, «беспартийный житель Петербурга Иванов», проснувшись утром послереволюционного года, понял вдруг, что «России больше нет... Не зальются больше соловьи в густых курских садах, не заревет Днепр мощным голосом, не зазвенит русская песня, когда выйдут косцы косить высокую сочную траву! Хам пляшет на пожарище, вороньё каркает над падалью, и горько рыдает родимая над сыном, расстрелянным за саботаж и контрреволюционные мысли. Трещит и ломается Россия, отваливаются огромные куски – нынче вольная Сибирь, завтра роскошный Кавказ, цветущий Крым, хлеборобная Бессарабия, Украина, Польша, Литва, Белоруссия…»
18 июля 1918 года «Новый Сатирикон» запретили… В середине сентября редактор запрещённого журнала А. Аверченко покидает Петроград. Через два дня после отъезда был отдан приказ о его аресте.
Выбраться из Москвы писателю помогли антрепренёры – его и Тэффи. Они организовали гастрольную поездку в Киев, Харьков, Ростов-на-Дону. Среди них была актриса Мария Марадудина, известная в предреволюционные годы чтением с эстрады рассказов Аверченко и Тэффи.
Впечатление от одного из эпизодов поездки в Киев он вспоминает потом в очередном «Приятельском письме Ленину»:
«Выезжая из Унечи, я потребовал себе конвой, потому что надо было переезжать нейтральную зону, но это была самая странная нейтральная зона, которую мне только приходилось видеть в жизни. Потому что по одну сторону нейтральной зоны грабили только большевики, по другую только немцы, а в нейтральной зоне грабили и большевики, и немцы, и украинцы, и все вообще, кому не лень».
В разгар осени 1918 года ростовский «Театральный курьер» сообщал: «Во вторник 6 и 7 ноября в Ростовском театре два «Вечера юмора» А. Аверченко. Будут представлены миниатюры «Двойники», «Ольга Николаевна», а затем писатель прочтет свои новые рассказы». Ростовским театром в те годы называли бывший Асмоловский театр, зал которого вмещал 1100 зрителей.
Спустя неделю «Сцена и экран» отзывалась на эти выступления:
Вечера юмора и смеха» привлекли много публики… Сам Аркадий Аверченко в своих выступлениях не напоминает других русских литераторов, всегда на эстраде скучных и малоинтересных. У Аверченко есть некоторая артистическая жилка. Рассказывает он свои рассказы совсем по-актёрски, в жанровых тонах, с соответствующим акцентом, легко и непринужденно…
Другой отзыв прозвучал со страницы ростовского «Театрального курьера»:
Странное чувство испытывал зритель на «Вечере юмора», когда слушал и смотрел пьесы и рассказы Арк. Аверченко. Чем-то старинным повеяло от этих верных и точных изображений той жизни, которой мы жили совсем недавно и которая уже стала нам такой чужой и далёкой.
Пожалуй, самыми оптимистичными оказались шарж Леонида Кудинова на обложке «Донской волны» – «А. Т. Аверченко «Смехотворец всея Руси» и поэтическое посвящение писателю Якова Гальского:
Остро смеётся без помех
И опьяняет этот звонкий
«Веселых устриц» юмор тонкий
И бурно пенящийся смех.
Но фон российский не забыт
В его волнующих рассказах,
И – снова, кружево в алмазах
В каскаде смеха плачет быть.
Люблю, как тонкие духи,
Его таланта острый радий,
И имя звучное Аркадий
Вплетать в певучие стихи.
В нашем городе Аверченко начинает сотрудничать с редакцией «Приазовского края». Эта ежедневная газета – одна из старейших на юге России – издавалась в те годы Донским акционерным обществом печати и издательского дела в Ростове-на-Дону. Редактировали её А. Б. Тараховский, И. В. Зеленский, Н. В. Панченко. Внимание читателей привлекали фельетоны В. Севского и Н. Огнева, критические заметки М. Шагинян, «Интеллигентные размышления» Е. Чирикова, «Театральные очерки» Е. Зноско-Боровского, единичные публикации И. Бунина и С. Юшкевича.
Среди художественных произведений, появившихся на страницах «Приазовского края» в декабре 1918 – марте 1919 годов, самыми заметными публикациями были именно рассказы и фельетоны Аверченко: «Эпоха ренессанса», «Сенсационное сообщение», «О чём щебетала ласточка?», «Бумеранг», «Стальной народ», «Школьные подруги», «Экономия времени», «Современный язык»… Здесь, в Ростове, задумывался и складывался новый цикл рассказов, который потом получил название «Дюжина ножей в спину революции». Это о нём в 1921 году В. И. Ленин писал: «Огнём пышущая ненависть делает рассказы Аверченко иногда – и большей частью – яркими по выразительности».
В марте Аверченко переезжает в Севастополь – город, в котором прошло его детство. Здесь он редактирует и публикует рассказы-фельетоны в газете «Юг», позднее «Юг России». В то же время его произведения охотно печатают в крупнейших периодических изданиях, выходивших в городах, неподконтрольных большевикам, его портреты появляются на страницах журналов.
Среди сотрудников газеты «Юг России» он играл ведущую роль, его новые произведения печатались чуть ли не ежедневно, вплоть до падения Крыма. Последняя известная публикация «Сентиментальный роман» появилась 6 ноября 1920 года.
О роли газеты «Юг России» в жизни Белого Крыма оставил упоминание в мемуарах главнокомандующий Вооружёнными Силами Юга России П. Н. Врангель. В сентябре 1920 года произошла их встреча, которая произвела на писателя благоприятное впечатление. Ещё большее уважение у него вызвала четко произведённая эвакуация всех частей Белой армии в Константинополь. Аверченко, ранее не вполне разделявший убеждения Врангеля, прибыл на чужбину уже явным его сторонником.
За границей вышли три сборника его рассказов. В Праге, где он поселился в 1923 году, был написан роман «Шутка мецената».
Незадолго до смерти А. Аверченко сетовал: «Какой я теперь русский писатель? Я печатаюсь главным образом по-чешски, по-румынски, по-болгарски, по-сербски, устраиваю вечера, выступаю в собственных пьесах, разъезжаю по Европе, как завзятый гастролёр».
Современники отмечали что Аверченко «болел смертельной тоской по России». Ностальгия перешла в болезнь сердца. Писатель скончался в марте 1925 года в Пражской городской больнице, был похоронен на Ольшанском кладбище.
«Королева смеха»
Имя Надежды Александровны Бучинской (урождённой Лохвицкой), печатавшейся под псевдонимом Тэффи, часто упоминают рядом с именем Аркадия Аверченко. Связано это с тем, что она являлась постоянным автором журналов «Сатирикон» и «Новый Сатирикон», которые редактировал и возглавлял Аркадий Аверченко в Петербурге.
Будучи младшей сестрой Мирры Лохвицкой, удостоившейся титула «Русская Сафо», она взяла себе псевдоним из Киплинга. Выбор его объясняла так: «…Можно было выбрать что-нибудь звонкое… Или с налётом идейности, как Максим Горький, Демьян Бедный, Скиталец. Это всё намеки на некие поэтические страдания и располагает к себе читателя… Прятаться за мужской псевдоним не хотелось… Лучше выбрать что-нибудь, ни то ни сё. Но – что?» Так появился краткий псевдоним – Тэффи.
Родилась (1872) и выросла она в Петербурге; печататься начала в газетах «Биржевые ведомости» и «Русь». В 1910 году вышли стихотворный сборник «Семь огней» и два тома «Юмористических рассказов».
Как отмечала Ирина Одоевцева, популярность Тэффи в дореволюционной России была огромна. При составлении юбилейного сборника, посвящённого 300-летию дома Романовых, осведомились у царя, кого из современных русских писателей он желал бы видеть в нём. Николай II решительно сказал:
– Тэффи! Только её. Никого, кроме неё, не надо. Одну Тэффи!
Рассказы писательницы притягивали удивительным сочетанием смешного и печального, точностью бытовых деталей, подтруниванием над мещанскими нравами и вкусами. По выражению Михаила Зощенко, она владела «тайной смеющихся слов». Александр Куприн отмечал присущие ей «безукоризненность русского языка, непринуждённость и разнообразие речевых оборотов». Популярность Тэффи у публики породила звание «королевы смеха», так же как у Аверченко – «смехотворец всея Руси».
До революции издавались её многочисленные сборники: «Карусель», «Дым без огня», «Миниатюры и монологи», «Житьё-бытьё» и другие.
В Ростове-на-Дону она появилась с нахлынувшей волной эмиграции в конце сентября 1918 года. «Театральный курьер» сообщал: «В Ростове гостит известная писательница госпожа Тэффи. Её дочь артистка Бучинская служит эту зиму в театре “Rideamus”». Этот театр тогда работал в Киеве, откуда и приехала писательница, вероятно, уже знавшая, что в октябре в Ростове начнёт работать театр-кабаре «Гротеск». Предполагалось, что он переедет сюда из того же Киева и это позволит продолжить гастроли, организованные для Аверченко и Тэффи московскими антрепренёрами.
Среди антрепренёров была Мария Семёновна Марадудина. Ещё в предреволюционные годы эта актриса была известна широкой публике тем, что она единственная читала с эстрады рассказы. Для неё тогда специально писали Аверченко и Тэффи. А в 1916 году она стала первой в России женщиной-конферансье.
Через два месяца Мария Марадудина будет читать рассказы Аверченко и Тэффи в «Гротеске». Дочь Тэффи переберется в Ростов и будет выступать на небольшой уютной сцене. А пока, в сентябре, корреспондент «Театрального курьера» Мих. Натов успел побеседовать с писательницей:
– Скажите, – успели вы рассмотреть Ростов?
– Кое-что, да. Во всяком случае, я успела заметить, что семечки здесь в ходу…
– Ну что же, понравился вам наш город?
– Да, в нём всё так устроено, что тянет и тянет помечтать о других городах…
– Думаете ли вы здесь чем-нибудь заняться?
– Разумеется, – и прежде всего спрятаться от интервьюеров!..
– А долго вы намерены здесь пробыть?
– Пока ваши интервьюеры меня не найдут…
– Я вижу, вы боитесь интервьюеров, как большевиков…
– Хуже! Большевики врываются только в дома, эти – в душу!..
– Не принимаете ли вы меня за интервьюера?
– Во всяком случае, вы столь же докучливы, как они.
– Может, вы прикажете оставить вас?
– Вы очень меня обяжете!
– Не боитесь ли вы, что я всё это напечатаю?
– Я скажу, что вас у меня даже не было…
После этого короткого разговора с корреспондентом Тэффи действительно избегала контактов с журналистами. По крайней мере, ни адреса её проживания в нашем городе, ни ростовского издания, в котором она сотрудничала, назвать сегодня не представляется возможным. Единственное можно утверждать, что бывала она гостьей театра-кабаре «Гротеск» на Большом Столыпинском проспекте, 16, где проходили в декабре гастроли М. С. Марадудиной, читавшей её рассказы. В том же декабре здесь уже выступала дочь Тэффи Е. В. Бучинская.
Стоит подробнее рассказать о самом здании, где размещался театр «Гротеск».
Ныне оно имеет адрес: Ворошиловский проспект, 20 (занимает его «Ростоврегионгаз»). Возводилось здание для страхового общества «Россия» с 1915-го до середины 1918 года. По завершении строительства его подвальные помещения были отделаны и оборудованы для выступлений с устройством небольшой эстрады на средства Товарищества местных любителей искусства. Они же пригласили из Киева и руководителя, тогда известного конферансье А. Г. Алексеева. Часть актёров приехала с ним. Но труппа всё-таки составилась заново, а название осталось киевское – «Гротеск».
Театр-кабаре занимал небольшой зал в подвале пятиэтажного дома страхового общества «Россия» с октября 1918 до начала 1922 года. Среди актёров, выступавших на его подмостках, были В. Кручинин, Ю. Губарев, В. Владиславский, Н. Дашковский, В. Хенкин, Ф. Курихин и другие. С труппой сотрудничали композиторы братья Самуил и Дмитрий Покрасс.
Первые отзывы на выступления последовали уже в середине ноября. На 6-й странице 26-го номера журнала «Сцена и экран» можно было прочитать:
Три цикла театра «Гротеск» показали, что Ростов обогатился приятным театральным учреждением типа кабарэ. В изящном, уютном подвале в меру музыкально и сценично, в меру смешно и лирично…
В лице Ал. Алексеева «Гротеск» нашёл руководителя с большим чутьём, литературным вкусом, музыкальностью…
Из трёх представленных циклов наиболее интересным является третий. Здесь изумительно красивы «Китайские лаки», поэтичны «Чайковский и Мендельсон» и безусловно интересны, красочны, музыкальны «Зигзаги испанской страсти»…
Прелестны декорации отдельных вещей третьего цикла. Одно из лучших полотен в «Персидских напевах» Е. В. Бучинской.
Кстати, о госпоже Бучинской. Последнее её выступление – на этот раз с самостоятельным номером – окончательно убеждает, что мы имеем дело с чрезвычайно интересным, разнообразным дарованием. Е. В. Бучинская красиво мелодекламирует и танцует. В её персидских напевах много восточной прелести.
Думается, среди множества тревожных настроений тех лет, редкими приятными впечатлениями для Тэффи стали выступления дочери, которые она увидела на эстраде театра «Гротеск».
В начале 1919 года Товарищество любителей искусства распалось, дирекция распустила труппу и покинула город. Тогда актёры взялись за организацию представлений сами и решили «играть на паях». Работа театра-кабаре продолжалась. Не прервалась она, благодаря энтузиазму актёров, и в январе 1920 года, после вступления в Ростов частей Первой Конной армии Будённого. Последние спектакли в январе 1922 года успел посмотреть и запечатлеть О. Э. Мандельштам в рецензии на страницах «Обозрения театров гг. Ростова и Нахичевани-на-Дону».
Точно назвать время, когда писательница и её дочь покинули Ростов, невозможно. Скорее всего, это была поздняя весна 1919 года.
В одном из последних эссе Тэффи, написанном в 1920 году в Одессе, были строки: «Увиденная утром струйка крови у ворот комиссариата… перерезывает дорогу жизни навсегда. Перешагнуть через её нельзя. Идти дальше нельзя. Можно повернуться и бежать».
Уже на чужом берегу, она написала стихотворение, которое потом Александр Вертинский включил в свой репертуар:
К мысу радости, к скалам печали,
К островам ли сиреневых птиц,
Всё равно, где бы мы ни причалили,
Не поднять нам усталых ресниц…
В потоке эмигрантов Тэффи оказалась в Константинополе, затем в Париже. Публикациями на чужбине поддерживала соотечественников, «в рассеянии сущих». По счастью, в эмиграции ностальгия не лишила её таланта и работоспособности. Выходили одна за другой книги: «Восток» (Шанхай, 1920), «Тихая заводь» (Париж, 1921), «Чёрный ирис» (Стокгольм, 1921), «Книга Июнь» (Белград, 1931), «О нежности» (Париж, 1938), «Всё о любви» (Париж, 1946).
Отдельного внимания заслуживают «Воспоминания» (1931) о тех, кого знала писательница в пору серебряного века, а так же книга «Ведьма» (Париж, 1936) о древних славянских богах. Её высоко оценили Бунин, Куприн, Мережковский.
Последняя книга «Земная радуга» вышла в Нью-Йорке в 1952-м, в год её смерти. Незадолго до кончины Надежда Александровна отмечала: «Принадлежу я к чеховской школе, а своим идеалом считаю Мопассана. Люблю я Петербург, любила очень Гумилёва, хороший был поэт и человек. Лучший период моего творчества был всё же в России».
О своём уходе из жизни она написала заранее:
Он ночью приплывёт на чёрных парусах,
Серебряный корабль с пурпурною каймою!
Но люди не поймут, что он приплыл за мною,
И скажут: «Вот луна играет на волнах»…
Как чёрный серафим три парные крыла,
Он вскинет паруса над звёздной тишиною!
Но люди не поймут, что он уплыл со мною,
И скажут: «Вот она сегодня умерла».
«Брат Пьеро»
Для Ростова личность Александра Николаевича Вертинского – родственная и знаковая. Потому что южанин по рождению (Киев, 1889); потому что выступал тут неоднократно; потому что после долгих лет эмиграции, оставив за спиной многие страны и земли, вернувшись на родину, побывал в Ростове не один раз. И главное, что вновь был здесь встречен радушной публикой и вспоминают о его послевоенных выступлениях в Ростове до сих пор…
Будущий артист рано осиротел, воспитывался у родственников, окончил всего пять классов гимназии. Далее увлекался театром, выступал на любительской сцене в киевском Соловцовском театре, пробовал себя в журнальной беллетристике «в модной тогда декадентской манере».
Около 1913 года он переехал в Москву, где не был принят в Московский Художественный театр из-за грассирования. Снимался в немом кино, играл в драматическом театре «Алитор». Был дружен с Иваном Мозжухиным и Верой Холодной, близко знаком с Владимиром Маяковским, выступал в кафе футуристов, к которым себя причислял.
С началом первой мировой войны он добровольно пошел служить санитаром железнодорожного госпиталя. Там, в вагонах, везущих раненых с фронта в Москву, его впервые назвали «братом Пьеро». В артистический мир Москвы он вернулся летом 1915 года.
Путь эстрадного певца А. Вертинский начал на сцене «Павильон де Пари» в Петрограде номером, который назывался «Ариетки Пьеро». Потом с успехом выступал в других театрах-кабаре: «Богема», «Мозаика», «Жар-птица». На сцене он появлялся в гриме и костюме Пьеро.
Все современники отмечали нетрадиционную, оригинальную манеру исполнения Вертинского; особенно его, как говорил В. И. Качалов, «поющие руки». «Графическая пластика», выстроенная часто по контрасту к основной теме и мелодии, не совпадала с движением «рассказываемого» (речитативом) песенного сюжета. По замечанию Ю. Олеши, его «ариетки» «оставались всё же стихотворениями на отдалённом фоне мелодии».
Помимо собственных Вертинский сочинял и исполнял песни на стихи Н. Гумилёва, А. Ахматовой, Тэффи, Г. Иванова и других, оказавших влияние на его поэзию.
Многие из песен Вертинского, написанных до 1918 года («Попугай Флобер», «Бал Господень», «Сероглазка», «Безноженька», «За кулисами», «Панихида хрустальная», «О шести зеркалах», «Минуточка», «Аллилуйя» и др.), печатались с нотами и распространялись по всей стране. Были среди них три песни, посвящённые Вере Холодной («Маленький креольчик», «Лиловый негр», «Ваши пальцы пахнут ладаном»); с ней и её семьей (сестрой, мужем, маленькой дочерью) его связывала трогательная дружба.
После революционных событий в Петрограде и Москве им была написана песня, у которой были разные названия: «То, что я должен сказать», «На смерть юнкеров», «Мальчики». Она посвящалась юнкерам, павшим во время уличных боёв с боевыми дружинами большевиков в Москве. Начиналась песня трагическим вопросом:
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой?
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой…
А заканчивалась обвинением оставшимся в живых и покаянием в не своей вине.
И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги – это только ступени
В бесконечные пропасти к недоступной весне.
О восприятии песни публикой есть много взволнованных отзывов современников. Но все, же стоит привести воспоминания самого артиста об одном из первых её исполнений во время концерта в Екатеринославе (будущий Днепропетровск):
«Последней была моя песня «То, что я должен сказать». Я уже был в «ударе», что называется… Подойдя к краю рампы, я бросал слова как камни в публику – яростно, сильно и гневно! Уже ничего нельзя было удержать и остановить во мне…
Зал задохнулся – потрясенный и испуганный…
Я кончил.
Я думал, что меня разорвут! Зал дрожал от исступлённых аплодисментов. Крик, вой, свистки, слёзы и истерики женщин – всё смешалось в один сплошной гул.
Толпа ринулась за кулисы. Меня обнимали, целовали, жали мне руки, благодарили, что-то говорили.
Я ничего не слушал и ничего не понимал… Я упал в кресло. Меня трясла нервная дрожь…»
В начале 1918 года Вертинский выезжает в Киев, оттуда в Харьков. В Ростове он даёт три концерта 17, 18, 19 августа в бывшем Асмоловском театре на Таганрогском проспекте (ныне Будённовском); через несколько дней выступает в Новочеркасске.
В местных газетах сразу появляются отзывы и впечатления корреспондентов. Вот как представляла певца газета «Донской край»:
…Он последний из могикан символизма, один из талантливейших внуков «Весов» весь жизненный путь свой проходит тропою Пьеро, влюблённого в голубую Даму, молитвенно устремив свой взор к небу.
Его уборная всегда келия… В ней цветы, большой складень с ликом Св. Александра Невского дивной работы… На столе Евангелие, Блок, Андерсен…
– Думаю, – говорит Александр Николаевич устало, – у меня только песенки и от них ничего не останется… Ведь я не певец и не актёр в общепринятом смысле.
Я иду через литературу на сцену, я творю новые ценности, маленькие рубины и жемчужины, и из них нижу себе чётки…
Я терпеливо выжидаю того периода моей жизни, когда песенки перевоплотятся в молитвы…
Говорят – я пою… О, нет! Мой жанр – не пение… Всего лишь музыкальные интонации, как более кратчайший, более верный путь к сердцу.
И ещё говорят, будто вскоре на меня пройдёт мода. Но я умру для себя и всего лишь тогда, когда перестану быть поэтом.
Я не считаюсь ни с кем и ни с чем… Я иду от земли к небу, иду по тернистой дороге к молитве…
После ростовских гастролей певец постоянно выступает в Одессе, где также пользуется большим успехом у самой разнохарактерной публики. Давая большие концерты, он поёт в сопровождении скрипки, цитры и рояля.
В следующем, 1919 году вновь состоялись его ростовские гастроли. 6 июня проходит концерт в Машонкинском театре (ныне его место занимает здание цирка),
7 июня – два концерта в Нахичевани (скорее всего, в городском театре), в середине июня – несколько концертов в ростовском театре «Солей» на Большой Садовой.
И вновь один из откликов на выступление в заметке «Певец своей печали» на страницах выходившей тогда в Ростове газеты «Вечернее время»:
…Сложные переживания долгих лет в десятке ясных, жутко понятных слов. Кружевная вычурность стиха с неожиданно смелыми рифмами и такими милыми наивными сравнениями.
Экстракт моментов безграничного, ядовитого счастья и долгой немой тоски, от которой мутится ум и безмолвно рыдает душа.
Вот – песенка бледного Пьеро…
А почему же в углу тихонько слушает суровый офицер с белым крестиком?
А почему же у светловолосой девушки такое выражение лица, какое бывает в церкви?
А почему же этот седой старик, серьёзный музыкант, профессор теории, наклонил голову, чтобы скрыть влагу, невольно затуманившую его глаза?..
И уже через неделю после окончания гастролей в газетной заметке «Вертинский» приводится ещё одно мнение рецензента:
…Творчество Вертинского больное, вымученное, порой мучительное для слушателей, но в то же время оно захватывает и увлекает. В нём больше положительных свойств, чем отрицательных, а самое значительное – умение создать образ.
Вы видите бедную безноженьку, просящую между могил у Боженьки к весне подарочек – две большие ноженьки, пса Дугласа, тянущегося за гробом, лиловый фрак негра, подающего манто.
Вот она, эта обезумевшая женщина, целующая в посиневшие губы убитых юнкеров, и перед вами встают кошмарные московские дни убийств и насилий.
…Вертинский оригинален и своеобразен, и главное это то, что он талантлив.
И ещё нельзя не процитировать строки из воспоминаний самого артиста:
«Когда я пел в Ростове-на-Дону, в номер гостиницы мне подали телеграмму из Одессы: “Умерла Вера Холодная” ».
Известие потрясло певца. Наверное, вспомнился эпизод, когда он читал ей вот эти строки:
…И когда весенней вестницей
Вы пойдёте в синий край,
Вас Господь по белой лестнице
Поведет в свой белый рай…
«Она тогда замахала на меня руками:
– Что вы сделали! Не надо! Не хочу! Чтобы я лежала в гробу! Ни за что! Снимите сейчас же посвящение!
Помню – я немного даже обиделся… Всё же снял посвящение…
Спустя несколько лет в номере ростовской гостинице рукописи романсов лежали передо мной на столе. Издатель сидел напротив меня. Я вынул “Ваши пальцы…” из этой пачки, перечёл текст и написал: “Королеве экрана – Вере Холодной”». С таким посвящением нам сегодня известна эта его печальная «ариетка»…
Ранней весной 1920-го А. Вертинский покинул Россию. В последующие годы он побывал во многих странах: пел в Варшаве, Кракове, Александрии, Бейруте, Палестине, Париже, Нью-Йорке, Сан-Франциско, Голливуде, в Шанхае…
О своих выступлениях в эмиграции он писал: «К моим скромным концертам люди тянулись по разным причинам – одним просто нравились песни, других связывали сладкие воспоминания о былом благополучии, третьих притягивала та щемящая и ноющая тоска по родине, которая пронизывала всё моё творчество. И, наконец, те, кто покинул свою родину случайно, попав в волну эвакуации и будучи выплеснутым ею на чужие негостеприимные берега… Моя органическая любовь к родной стране, облачённая в ясную и понятную для всех форму, пронизывала их насквозь и ранила сладко и больно».
Ещё в 1927 году певец подавал прошение с просьбой о возвращении на родину полномочному представителю СССР П. Л. Войкову. Но тогда получил отказ.
Только в разгар Великой Отечественной войны, осенью 1943 года, А. Вертинский вместе с молодой женой, тёщей и недавно родившейся дочкой вернулся в Россию.
И. В. Сталину приписывается легендарная фраза «Пусть допоет», начертанная на прошении певца о возвращении на родину.
Концертная деятельность А. Вертинского началась уже на Дальнем Востоке. В Чите прошли первые выступления в сопровождении пианиста-аккомпаниатора Михаила Брохеса, с который он был неразлучен до 1957 года.
Исследователь творчества Вертинского В. Г. Бабенко свидетельствует: «В 1944 году он появился на сцене Ростовской филармонии в белом костюме из материи шарп-скин (достать его в то время было совсем не просто!). Вероятно, это была его попытка напомнить о белом Пьеро 1915–1919 годов, которого мало кто из зрителей видел, но о котором все слышали… В конце концерта ему поднесли корзину прекрасных цветов».
Стоит ли удивляться популярности Вертинского у нового поколения публики? Ведь её составляли люди, много пережившие в годы Великой Отечественной, узнавшие полную лишений и страданий жизнь и научившиеся уважать трудную судьбу.
Многие песни из репертуара певца рассказывали о нелёгких переживаниях человека, совершившего непоправимые ошибки, усталого, сознающего своё несовершенство. И, несмотря ни на что, любящего этот мир и надеющегося на счастье.
Трогательную историю об одном из концертов в Ростовской филармонии в конце 1940-х мне довелось услышать в ходе радиопередачи «Встреча с песней» уже в середине 1980-х годов. Её поведал слушатель, тогда только что демобилизовавшийся лейтенант, случайно оказавшийся в Ростове. Он познакомился с песнями Вертинского на фронте благодаря патефону и трофейным пластинкам, которые от долгого прослушивания были стёрты «до залысин». Узнав о предстоящем концерте артиста в Ростове, он побывал на нём, хотя билет достал с большим трудом. Глубоко взволнованный исполнением певца, вчерашний лейтенант прорвался к нему за кулисы.
Вертинский был сердечно тронут появлением молодого почитателя. В короткой тёплой беседе он расспрашивал о впечатлении, которое производили его песни на молодое, ещё мало ему знакомое поколение слушателей.
Другую историю, связанную с Вертинским в послевоенные годы, мне рассказывал ростовчанин Михаил Наумович Милин. В те годы певец неоднократно выступал в Ростове, организовывал ему гастроли заместитель директора филармонии (фамилию его не сохранила память рассказчика). Однако в 1951 году он вызвал немилость начальства и ему готовили гибельную «разборку» на очередном партийном собрании. Главным пунктом обвинения выдвигали то, что он часто устраивает гастроли певцу А. Вертинскому с «упадническим репертуаром». Но накануне партсобрания вышел указ о награждении артиста Сталинской премией. Друзья снабдили неугодного администратора газетой с текстом этого указа. И он благополучно избежал опалы.
В том же 1951 году Вертинский вновь пел на сценах Ростова, Новочеркасска, Таганрога. Был он хорошо знаком со многими сотрудниками Ростовской филармонии. В нашем городе можно услышать семейные легенды о посещении певцом квартир своих почитателей, исполнении песен в тесном дружеском кругу.
И вся эта любовь публики соседствовала с тем, что артиста не допускали петь на радио, не выходили его пластинки, не печатались его стихи, не было опубликовано ни одной рецензии на его концерты, которых прошло более трёх тысяч от Сахалина до Донбасса.
По словам И. Смоктуновского, «он заставлял нас заново почувствовать красоту и величие русской речи, русского романса, русского духа… Сквозь мытарства и мишуру успеха на чужбине он свято пронёс трепетность к своему Отечеству…»
Светлое тепло песен, которые оставил в Ростове-на-Дону Вертинский, долго не остывало в сердцах горожан.
Окончание следует
