БОРИС ВОЛЬФСОН
ПОЛИТЫЙ ПОЛИВАЛЬЩИК
Стихи
Миры
Свет зажечь – налетят комары.
Так лежу – в темноте и без сна.
Сортирую на ощупь миры,
суть которых мне днём не ясна.
Ну а ночью, из списка услуг
бесполезное зренье убрав,
различить их пытаюсь на слух,
вкус и запах узнать без приправ.
Старый мир – он уже мягковат,
пахнет скисшим в тепле молоком.
Новый мир – в миллион мегаватт, –
я с ним хуже, признаться, знаком.
Старый мир был и крут, и жесток,
но утратил упругость и стать.
В темноте он присел на шесток,
как сверчок, и его не достать.
Ну, а новый вовсю свиристит,
оцифрован, циничен и спор,
не трансформер, скорей – трансвестит.
Но усталость сочится из пор.
Это я утомлён, а не он.
Я отстал, устарел, нездоров.
Мне б уснуть, но врубают неон
за окном. Значит, жди комаров.
Что ж, пора отряхнуть старый прах,
оценить незнакомую взвесь…
Но, запутавшись в этих мирах,
я как будто не там и не здесь.
Ты такая же. Нам бы вдвоём
жить на кромке ничейной земли –
в этом мире, моём и твоём,
где бы нас отыскать не смогли.
ВОЛЬФСОН Борис Ильич – математик и поэт, автор научных трудов, школьных учебников математики и стихотворных сборников, член Союза российских писателей. Постоянный автор «Ковчега» (с 2003), лауреат премии журнала. Последняя публикация стихов в № XXXIV (1/2012). Живёт в Ростове-на-Дону.
© Вольфсон Б. И., 2013
Чтоб о прерванных связях забыть,
чтобы время текло, как река,
и в ночной тишине, так и быть,
раздавалась лишь песня сверчка.
* * *
Художник пьян, действительность пьяна…
Юнна Мориц
…станет вашей крови скудной,
чтоб вечный полюс растопить!
Фёдор Тютчев
Поэт был пьян. Действительность трезва.
У них с поэтом разные ПРИЗВА…
У них с поэтом разные …НИЯ.
Поэт был пьян, но это был не я.
Действительность действительна, она
разумна, но к искусству холодна.
Поэт замёрз и «греется» с утра,
хотя напрасны все его СТАРА…
Ну, да, напрасны все его …НИЯ.
Зачем же пить? Затем, что он – не я.
Я на слова несдержан и остёр.
И разжигаю яростный костёр.
Действительности я не полюблю.
Но всё же не сшибаю по рублю.
Совсем иное хобби у меня:
слова поджечь и греться у огня.
Но вечный полюс может быть согрет
лишь свежей кровью, слово не КОНКРЕТ…
Не спичка слово, даже не вино, —
когда б в конце не притаилось …НО.
И всё же на действительность слова
влияют неприметней, чем дрова.
Действительность пестра, как какаду.
Да, жаль, к искусству вовсе РАВНОДУ…
Норд-ост
Мне кажется, что мы живем в антракте.
На сцене полумрак. В своих гримёрках
актёры отдыхают. А в фойе
лениво бродят зрители. Встречая
знакомых, обсуждают первый акт,
возможное развитие сюжета,
потом немного говорят о детях,
погоде и о ценах на крупу.
Все ждут звонка, когда возобновится
течение истории, в которой
они, заняв свои места в партере,
чужие драмы и переживанья
вновь смогут наблюдать со стороны.
Там всё острей, чем в нашей пресной жизни,
трагичнее, но как бы не взаправду.
И зрители, сочувствуя героям,
полнее ощущают, что сегодня
им ничего как будто не грозит.
Как хорошо сидеть в удобном кресле,
обмахиваться веером, в бинокли
следить за бутафорскими страстями,
забыв на миг о собственном спектакле...
И льётся кровь, и фантики шуршат.
Памяти Романа Розенблита
1
Пишу себе. Но письма не доходят.
С пометкою «Не найден адресат»
они должны б, по правилам, назад
вернуться, но дорогу не находят,
поскольку на утерянном пути
вернуться означало бы дойти.
2
Мы отраженья солнечных лучей,
дрожащие на водной глади блики,
неясно проступающие лики
и шелест волн ‒ взамен пустых речей.
Но в сумерки, когда замрёт вода,
запутавшись в листве, утихнет ветер,
мы исчезаем, будто бы на свете
и не было нас вовсе никогда.
Что это ‒ смерть, а может быть, пора
уснуть, забыться, но, смежая веки,
не знать ‒ лишь на ночь или же навеки, ‒
и так, увы, до самого утра,
когда взойдёт, рассеяв мглу, светило,
чтоб нас поднять из сна, но не могилы.
Март
На востоке светлеет,
но покамест слегка.
И томится, и млеет,
просыпаясь, река.
Снег ныряет с разбега,
и на сизой волне
хлопья белого снега ‒
как ракушки на дне.
Зимней спячки осколки ‒
льдин плавучий погост.
Шепотки, кривотолки
наплывают на мост.
Я понять эти речи
не смогу наяву.
Сам, как в спячке, навстречу
серым льдинам плыву.
Пусть условно движенье,
вечен мой недолёт, —
сам стрела, сам мишень я,
птица, вмёрзшая в лёд.
Но когда моя стая
пролетит по лучу,
я очнусь, я оттаю
и за ней полечу.
Импрессионизм
Налево ‒ как расплавленная лава,
направо ‒ будто собственные тени,
не нарушая плоскостность залива,
почти беззвучно набегали волны,
скользили над ракушками, верёвку
с нанизанными плотно поплавками
крутили, заставляя извиваться,
змеиться, оставаясь неживою,
но оживляя сонную рутину.
Ещё одна змея струилась вяло, ‒
я говорю о линии прибоя,
которого и не было как будто.
Зной, запах тины, неподвижный воздух,
застывшее, как в «Фаусте», мгновенье, ‒
реальность, но уже почти за гранью
безвременья, небытия, покоя,
которые не описать словами,
поскольку нет их в нашем лексиконе,
и остаётся, в кровь кусая губы,
завидовать тому, кто знает как…
Тому, кто молча смешивает краски,
и запахи, и шорохи прибоя,
и этот зной, и эту неизбежность
ракушечьих спиральных завитков
и кистью осторожной на бумагу
мазки наносит, чёрточки и точки
и, осознав бессмысленность усилий,
бумагу рвёт на мелкие клочки,
которые в сердцах швыряет в воду,
но вдруг возникший над волнами ветер
подхватывает их, чтоб стаей чаек
они могли галдеть и мельтешить,
нырять за рыбой, ликовать и драться
и наслаждаться этой суматохой,
прорвавшись сквозь застывшее мгновенье
в движение, неравновесье, жизнь.
Визажист
На щеке нарисую ромашку,
на другой ‒ огурец и рюмашку,
а на третьей ‒ но нету ея.
Глазки нет, понимаете ль, третьей,
чтобы в космос с макушки смотреть ей…
То бишь есть, но уже не моя.
Глазку третьей щеке пририсую,
пятой ‒ ручку и ножку босую
и слезинку на щёчке шестой,
чтоб промыла непарные глазки.
Вы ж, покуда не кончились краски,
полюбуйтесь моей красотой.
Красота ‒ низачем, не для дела, ‒
просто так, чтобы глазка блестела
и синела, и в небе плыла
лёгкой лодочкой, праздною тучкой
и махала нам ножкой и ручкой…
Вот такие, ребята, дела!
Политый поливальщик
Свет тихо гаснет в кинозале,
где не был я давным-давно.
Но мне приятели сказали,
что не меняется кино.
Проникнуть в этот мир зеркальный
сумели снова мы с тобой.
Там на простынке вертикальной
Всё та же крутится любовь.
Пусть перепутал кинщик части,
мы не пойдём сдавать билет.
Он целлулоидное счастье
вернёт на миг из детских лет.
И я смеюсь, «увидев пальчик»,
и верю вымыслу всерьёз,
как этот глупый поливальщик,
не просыхающий от слёз.
Почтальон
Ну зачем нам почтальоны?
Электронное письмо
до друзей определённо
доберётся и само.
И тотчас на электроны
распадётся, как во сне.
Где ж вы, где ж вы, почтальоны
с толстой сумкой на ремне?
С толстой сумкой, с медной бляшкой,
тот, воспетый Маршаком,
почтальон, как день вчерашний,
с нами больше не знаком.
Налегке по горним высям
он летит, грустя подчас,
что, как видно, даже писем
не останется от нас.
Двойное отражение
1
Ты реальность, не данная мне в ощущении,
скорый поезд, нарушивший все расписания,
переулок, где нет отродясь освещения,
память сердца в последней поре угасания.
Ты немое кино, ты всегда лишь прощание,
ночь беззвёздная, небо сырое, осеннее,
сон во сне, позабытое мной обещание,
а ещё ты последний мой шанс на спасение.
Лёгкий ветер, теней чуть заметных скольжение,
возрождение звуков, тумана касание
и двойное в бессонной реке отражение
наших призрачных душ, избежавших списания.
2
Не дотянуться, даже не привстать
на цыпочки, от фона отделиться
всего на миг и вновь привычно слиться,
растечься, быть собою перестать
теперешним и стать другим собой ‒
рассеянным, размытым, бестелесным ‒
туманом, дымкой, облачком небесным,
в котором с серым свился голубой,
в котором боли нет и суеты,
и вечность принимает на поруки,
и мы с тобой растворены друг в друге,
неразделимые на «я» и «ты».
Перспектива
У эпохи не дух, а душок.
Эта рыбка гниёт с головы.
А поэт сочиняет стишок
и не чувствует запах, увы.
Шьют поэту лихие дела
и к стежку подгоняют стежок.
На дворе у него ни кола.
Но поэт сочиняет стишок.
Он неправ, он от жизни далёк,
серой мышкой скребётся в углу.
Вряд ли тусклый его фитилёк
одолеет вселенскую мглу.
Что ж, отправят поэта в утиль.
А когда через пару минут
догорит бесполезный фитиль,
тут-то вирши его и рванут.
Фейерверк этот будет ему
как короткий посмертный салют.
Но никто не поймёт ‒ почему, ‒
и водой головёшки зальют.
Поводок
Эта жизнь, этот спор, это вечное наше распутье
в каждой точке пути, и сомнений навязчивый бред,
и иллюзия выбора там, где наш выбор по сути
кем-то сделан за нас, то есть попросту выбора нет.
А свобода ‒ мираж. Если мы повстречаемся с нею,
то легко отдадим за привычного рабства долги.
Нам хватает вполне, что теперь поводок подлиннее:
хочешь ‒ лай, ну а хочешь ‒ рысцою по кругу беги.
Не хочу поводка. И длина не имеет значенья.
И беспривязный метод, коль рядом пастух, не по мне.
Сам впрягаюсь в ярмо, хотя толком не знаю, зачем я
с тяжким плугом, как вол, добровольно бреду по стерне.
Пес цепной, вол яремный, разумным советам не внемлю.
Я свободен уйти, но уйти от себя не могу.
Мне ещё предстоит бросить зёрна в бездушную землю,
и раздать все долги, и навеки остаться в долгу.
