ЕЛЕНА ЛИТИНСКАЯ
ОТКРОВЕНИЕ ОКСАНЫ
Рассказ
– Знаешь, Люся, шла я как-то по Манхэттену, возвращалась с исповеди. Было очень жарко, влажно и липко, ну, как обычно у нас летом. Так хотелось поскорее попасть домой, к океану! И вдруг я почувствовала приятное дуновение ветерка, прямо в лицо. Потом кто-то прикоснулся к моему плечу, и открылось мне видение: словно Божия Матерь набросила на меня свое покрывало и подхватила. Появилась необыкновенная легкость во всем теле. У меня закружилась голова, будто крылья выросли, и я лечу, лечу…
– Божия Матерь, покрывало… Что-то я не пойму. У тебя были визуальные галлюцинации? Ты в порядке?
– Называй, как хочешь. Можешь не верить. Мне все равно. Только я поняла, что это знамение свыше, что Там меня услышали, что грех мой прощен, сила моих молитв возросла и я теперь даже могу помогать людям.
Я посмотрела на нее удивленно так, недоверчиво, развела руками, сказала: «Ну, ну!» – и подумала, что она либо совсем блаженной стала, свихнулась бедная, либо просто мне голову морочит.
* * *
Оксана пришла к нам для уборки квартиры по рекомендации соседей. Ей было тогда сорок пять лет, когда женщина – не то что ягодка опять, а просто еще не перестала быть ягодкой. Среднего роста, крепко сбитая, ширококостная, с приятным округлым лицом, копной каштановых волос и выразительными карими глазами, она появилась у меня в доме и неожиданно внесла сумятицу и переворот в привычный уклад моей жизни.
Оксана приходила красиво и модно одетой, но всегда в меру, не чересчур. Ювелирных украшений не носила: разве что маленькие жемчужные серьги и золотой крестик на шее. Она переодевалась в рабочую одежду и приступала к уборке нашей двухуровневой квартиры с двумя туалетами, окнами в потолке и балконом.
– Люблю красивые квартиры! Их и убирать приятно, – сказала она, когда пришла в первый раз. В ее словах и интонации я почувствовала искренность и ни капли зависти. Делала уборку она тщательно, но как-то легко, без особых усилий. Стрелой взлетала на второй этаж. Я даже позавидовала такой прыти: ведь мы были ровесницами.
Оксана оказалась словоохотливой и по ходу уборки рассказывала о себе. Мол, приехала в Америку год назад – выиграла грин-карту. Живет на Брайтоне вместе с мужем Миколой. Они делят двухкомнатную квартиру в старом доме еще с одной парой. Дом такой заброшенный, хозяин аж сто лет
ЛИТИНСКАЯ Елена Григорьевна – автор 5 книг стихов и прозы. Печатается в периодических изданиях, сборниках и альманахах России, США и Германии. Член редколлегии сетевого литературного журнала «Гостиная», основатель и президент Бруклинского клуба русских поэтов, вице-президент объединения русских литераторов Америки – ОРЛИТА. Живет в Нью-Йорке.
© Литинская Е. Г., 2013
ремонта не делал, только «рент» собирает. Супер , как и всюду, пьяница и бездельник. Хорошо еще, что Микола сам в квартире все «починяет». Уборная, конечно, смежная с ванной. В туалет и в душ очередь. Кухня малюсенькая, две хозяйки задами трутся, не развернешься. Ну, прямо коммуналка советских времен. Что делать! Неприятно, неудобно, но терпеть можно.
У Миколы пока проблема с документами: ведь он приехал раньше и остался в стране нелегально. Но они надеются всё утрясти с помощью адвоката. Адвокат выкачивает последние гроши, а Микола потерял свою работу за наличные и мается без дела. Мужик без работы – это несчастье. Депрессия у него, видите ли. А ей, Оксане, депрессия не положена. Вот и приходится по уборкам таскаться. В Украине, на Львовщине, остались взрослые сын и дочь. По детям Оксана ужасно скучает, но надо подзаработать на жизнь, на квартиру, а там посмотрит… Может, домой вернутся.
– А кроме уборок, вы где-то еще работаете?
– Да, работаю хоуматтендом в одной семье. Ухаживаю за больными: за матерью с сыном. – Тут она замолчала. Видно, не хотела вдаваться в подробности. И улыбнулась какой-то особенной, светлой улыбкой. Оксана несомненно знала эффект своей харизматичной улыбки и улыбалась часто и в полную силу. Умела она располагать к себе людей. Улыбка обнажала ровные белые зубы с маленькой щербинкой. Щербинка совсем не портила ее лица и даже наоборот, придавала Оксане выражение какой-то особой, детской незащищенности.
– А кем вы работали, дома, на Украине? – продолжала я свой ненавязчивый, но обязательный «допрос» работодателя.
– Бухгалтером в одной фирме. Сначала все шло нормально. Потом босс стал химичить с финансами и мне приходилось подстраиваться... Опасно было, да и стыдно. Много нахимичить мы не успели: разорились. Хорошо еще, что никого не посадили. Бог милостив. Ой, зачем я это вам рассказываю, Люся? Вы плохо обо мне подумаете и скажете, чтобы я больше не приходила.
– Не подумаю. Я не вчера родилась и знаю жизнь, – успокоила я Оксану. – Да вы рассказывайте, рассказывайте…
– А… и рассказывать больше нечего. Я начала искать другую работу, но ничего не нашла. У нас на Украине вообще работы нет. Погибает Украина, – подытожила она. И мы закрыли эту тему.
Оксана немного знала английский, могла кое-как объясняться и читать. Она была честолюбивой и не хотела навек застрять в роли «хоуматтендши». Думала поступить на какие-нибудь курсы или в колледж, чтобы освоить бухгалтерское дело по-американски, со знанием необходимых компьютерных программ. А для этого нужен был другой уровень языка.
Мы сразу как-то сблизились, хотя я не так уж быстро и легко схожусь с людьми. И по сути у нас было мало общего, кроме возраста и разговоров «за жизнь». Она все больше говорила, а я слушала. Я люблю слушать разные жизненные истории. Мне все интересно. Очень скоро мы перешли на «ты» и даже на бартерный обмен услугами: я учила Оксану английскому, а она убирала мою квартиру. Не знаю, был ли этот взаимообмен равноценным, но нас обеих он тогда вполне устраивал. Мы занимались в основном разговорной речью, ну, и немного грамматикой. Я каждый раз давала Оксане домашнее задание – написать и рассказать о себе. Она очень старалась. А я вклинивалась, поправляла ошибки, выборочно, осторожно, чтобы не смущать свою ученицу и дать ей возможность разговориться.
Во время наших уроков-бесед выяснилось, что Оксанины подопечные, как семидесятипятилетняя Соня, так и ее сорокапятилетний сын Яша, страдали психическим заболеванием. Сонин муж, единственный психически здоровый человек в этой семье, умер, и некому было о Соне с Яшей позаботиться. Их никто не хотел брать под свое крыло, перекидывали из одного агентства в другое. «Хоуматтенды» менялись чуть ли не каждый месяц. Оксана тогда только приехала в Штаты, получила лицензию на работу. Ей предложили либо этих клиентов, либо никого. Она была полна оптимизма и веры в «американскую мечту» и согласилась.
– Ну и как ты с ними справляешься? Должно быть, тяжело приходится?
– Да, нелегко. Соня – маленькая такая, худенькая, страшненькая, сгорбленная и жутко вредная. Ну, чистая ведьма. С самого первого дня ей все было не так. И борщ невкусный, и курица недосолена, и хлеб я купила не тот, и улыбаюсь я «замного» (Оксана иногда вставляла в разговор украинские слова и обороты, хотя в общем говорила по-русски гладко и вполне грамотно): «Чего лыбишься? Знаю я вас. Прикидываешься тихоней, а сама только и думаешь, чего бы стащить», – говорила мне Соня. Оно, конечно, обидно. Я же стараюсь всей душой… Хотела было ей ответить: «А чего у вас красть-то? Старый телевизор и дырявые тапочки?» Но смолчала и дала себе слово не реагировать. Ну, больной же человек!
– А Яша как к тебе относится?
– Яша – на сильных психотропных лекарствах. Заболел в семнадцать лет, школы не окончил. Все больше ест да спит. Аппетит у него – прямо зверский. Каждый день вот такую кастрюлю супа варю! А сколько котлет нажариваю, не считала. Это у Яши от таблеток. Он жутко толстый и неуклюжий, как медведь. Иногда медведь бывает добрый, иногда – злой. Но ко мне сразу привязался. Называет меня сестренкой, в глаза смотрит. А другим в глаза не смотрит, отводит взгляд. Говорит, что я лучше всех. У них с матерью вечные споры да ругань. Если Соня говорит «черное», Яша говорит «белое». А я – между ними, все время пытаюсь их примирить.
Оксана так заботливо опекала Яшу, что иногда по выходным и по праздникам приглашала его к себе домой: отвлечь от докторов и лекарств, угостить чем-нибудь вкусненьким, порадовать. Жалела она его очень. «Ну, какая у Яшки жизнь! Ничего хорошего он не видел: ни любви, ни ласки. Одни больницы, врачи да лекарства».
На Пасху Оксана пригласила своих друзей, в том числе и нас с мужем Женей. Стол накрыла – как в хорошем ресторане. Все приготовила сама, даже куличи испекла. Ведь магазинные – невкусные, сухие. А творожная пасха Оксанина – на сливочном масле, с цукатами, миндалем, сахарной пудрой и изюмом – была воистину пищей богов. Я повздыхала-повздыхала и, решив не думать о количестве холестерина и потенциальной прибавке в весе, приступила к трапезе.
Пришел и Яша. Он восседал в кресле, так как на стуле не помещался. Высился горой – огромный, неуклюжий, молчаливый, слегка растерянный. Много и быстро ел, словно с голодухи, подчищая свою тарелку хлебной коркой. Громко чавкал и зыркал по сторонам.
– Будь ласка, Яша, не чавкай! – тихонько просила его Оксана, а сама все подкладывала и подкладывала ему вкусностей.
Никто не удивлялся его присутствию в Оксанином доме, хотя все догадывались (или знали), что он ее подопечный клиент.
Я невольно наблюдала за Яшей. Иногда его взгляд как бы застывал на чем-то, словно Яша терял нить мысли. Тогда он хмурил брови и, видимо, пытался восстановить цепочку. Если это ему удавалось, взгляд его теплел, а если нет, выражение лица становилось сердитым и глаза начинали метать злобные, тревожные искры. Нет, я бы с ним не смогла ни работать, ни общаться. И как только Оксане удается приручить такого? Ну, прямо укротительница тигров!..
Работа с больными людьми, уборки, английский… Кажется, дел предостаточно. Но Оксане все было мало. В ней сидел беспокойный бесенок бизнесвумен, заставляя ее постоянно расширять сферу деятельности. Она записалась в компанию Mary Kay и стала увлеченно и с напором продавать косметику среди русских иммигранток.
– Люся, можно я приду и сделаю тебе мейкап ? – как бы невзначай закидывала удочку Оксана.
– Зачем? Я и так хороша, – отбрыкивалась я. – Кому не нравлюсь, могут не смотреть.
– Ну, пожалуйста, ну, не упрямься! Ты, конечно, и так красивая, но я сделаю из тебя настоящую кинозвезду. Женя увидит и обалдеет. Вы пойдете вечером в гости, и они там все ахнут и рухнут. Я классный мейкап делаю. Вот те крест! – Оксана перекрестилась и поцеловала свой нательный крестик.
– Ну, зачем же божиться? Я и так тебе верю.
«А почему бы мне как следует не накраситься? – подумала я. – У меня как раз завтра на работе презентация. Пусть все ахнут и рухнут».
– Ладно. Уговорила. Приходи завтра утром, только пораньше, чтобы я успела на работу.
Сияющая Оксана, с вдохновенным лицом, прилетела ко мне аж в семь утра и прикатила с собой чемоданчик на колесиках, полный смывок, кремов, очистителей, жидкой и сухой пудры, теней, туши для глаз, румян, больших и маленьких кисточек и прочих атрибутов для улучшения моей внешности. Она колдовала и пыхтела надо мной и вокруг меня где-то часа полтора, честно стараясь произвести неизгладимый, потрясающий эффект. Когда после окончания сеанса красоты я взглянула на себя в зеркало, мне стало нехорошо. Я отшатнулась. Эффект получился действительно потрясающий, но с точностью до наоборот. Из зеркала на меня смотрела размалеванная брайтонская матрешка. Слава Богу, Женя уже уехал на работу, а то он бы высказался… Вместо него обалдела я и с мрачным упреком взглянула на Оксану. Последовал диалог без слов. Она все поняла, виновато опустила взгляд, и мы общими усилиями стали оттирать и отмывать мое размалеванное лицо. Больше подобных попыток улучшить мою внешность Оксана не делала, искала других желающих.
* * *
Однажды она пришла ко мне растрепанная, неприбранная, вся в слезах. Не похожая на подтянутую, аккуратненькую Оксану, которую я привыкла видеть. Под глазами и на щеках застыла черными разводами тушь компании Mary Kay.
– Случилось такое, такое… – Она покачала головой и развела руками.
– Господи! Да что стряслось?
– Яшка схавал весь обед и ничего не оставил Соне. Она наорала на сына и запустила в него тарелкой. Слава Богу, промазала. А он в ответ стукнул мать по голове. Да так сильно ей врезал, что она отключилась. Пришлось вызвать «скорую» и полицию. Соню забрали в госпиталь, а Яшку – в полицейский участок. Правда, потом его выпустили под залог в тыщу долларов. Но нам с ним еще придется идти в суд. Пришили ему дело: жестокое обращение с престарелыми. Но ведь Яша со справкой. Думаю, просто назначат больше лекарств. А Соня совсем плоха. Наверное, ее отправят в дом престарелых. Я останусь с Яшкой одна. Люсенька! У меня нехорошее предчувствие. – Оксана нервно теребила кофточку, ее руки дрожали. Впервые за год нашего знакомства она не улыбалась. Ее лицо выражало неприкрытый, животный страх. Страх за Яшкину судьбу, за жизнь Сони, за свою жизнь…
Прошло несколько месяцев. Соню перевели из больницы в дом престарелых. Она окончательно потеряла память и даже свой вредный характер. Оксана иногда навещала ее, приносила фрукты и соки. Тормошила старушку, заглядывала в пустые глаза. «Соня, это я, Оксана! Ты меня помнишь? Я принесла тебе виноград». Но та никого не узнавала, резко перейдя в мир полурастительного существования. Вскоре она умерла. Похоронила ее еврейская община на кладбище для бедных. Яша на похороны не пошел. Он и слезинки не пролил, когда узнал, что Сони больше нет. «Как будто и не было у него матери вовсе: любит только себя», – сказала с возмущением Оксана. А я подумала, что Яша просто не в силах был никого любить. В его огромном больном теле бурлили буйные чувства, порожденные галлюцинациями, неосуществленными мечтами и неутоленной сексуальной энергией.
В ожидании суда Яша озлобился, стал агрессивным. Оксана рассказывала, что он перерыл весь дом, нашел двадцать тысяч долларов, накопленных родителями за долгие годы эмиграции и припрятанные Соней на черный день, и пустился в безумные, бесконтрольные, нескончаемые траты. Таскался по Брайтону, покупал часы, цепочки, кольца, китайских болванчиков, индийских божков, электронику, кроссовки, яркие футболки, словом, все, на что глаз положил. Приводил домой проституток, запирался с ними в спальне. Выходил оттуда довольный, с победным блеском в глазах, и щедро платил за сексуальные услуги.
Оксана бегала за Яшей по пятам, стараясь хоть как-то контролировать его «загул». Он уже не называл ее сестренкой, и если та пыталась ему в чем-то перечить, хамил, грязно, смачно ругался и даже выгонял ее из дому. Но руки на нее не поднимал. Не смел пока…
Оксана приходила ко мне встревоженная, нервная, осунувшаяся. Думала о своих проблемах и не могла ни на чем сосредоточиться.
– Что-то не идет у меня английский, Люся. Совсем я отупела, – рассеянно жаловалась она и печально смотрела на меня своими прекрасными темными глазами.
– А давай-ка мы отменим сегодня урок и уборку. Квартира моя и так сверкает. Просто посидим, поболтаем. Я приготовила жаркое и салатик. И вино у меня есть хорошее – к мясу. Давай выпьем, а?
Оксана согласилась. Ела она мало, так, поклевала кое-что, но охотно выпила бокал вина. И, видно, ей полегчало. Она успокоилась и призналась, что отказалась от работы у Яши.
– Понимаешь, Люся! Я больше так не могу. Я скоро сама сойду с ума. Мне страшно! Яшка смотрит зверем, он когда-нибудь просто прибьет меня. А я хочу жить. У меня муж, дети. Я позвонила в агентство и попросила другого клиента… Прости меня, Господи!
– И правильно поступила. Ты же не мать Тереза. Ты и так много сделала для этой семьи. Тебе не в чем себя упрекнуть, – успокаивала я Оксану.
– Ты действительно так думаешь? Я не предательница?
– Не вижу никакого предательства с твоей стороны. Просто ты исчерпала все человеческие силы и возможности. Яшу надо госпитализировать, пока он не натворил чего-нибудь пострашнее. У него есть врач и социальный работник. Это их заботы. Выбрось все из головы и просто живи своей жизнью. И вообще, давай поставим на разговорах о Яше точку и займемся английским. Сколько можно себя терзать!
Мы старались, мы очень сильно старались поставить точку на Яшиной судьбе. И его судьба нам подыграла, жестоко... Однажды Оксана позвонила мне и сказала, что больше не придет ни на уборку, ни на английский. Почему? Изменились обстоятельства. Объяснит все потом. Потом так потом. Я не настаивала, но все же обиделась. Быстро же она разделалась с нашей дружбой!
* * *
Прошло несколько лет, в течение которых Оксана мне так ни разу и не позвонила. Ее молчание меня обеспокоило и сильно задело. Я много раз пыталась сама до нее дозвониться, но она сменила номер телефона. «Бог с тобой! – решила я. – Пусть у тебя все будет хорошо!»
А потом жизнь моя так повернулась, что я об Оксане и не вспоминала. Неожиданно заболел муж. Сделали ему операцию, назначили химиотерапию. Все, как полагается по стандартному медицинскому протоколу. Только прогноз был размытый, шаткий. Врачи твердили обычное: все зависит от организма. А организм Жени не хотел принимать эту зверскую химиотерапию, бунтовал, сопротивлялся и с каждым днем слабел. Я была готова к худшему…
Вдруг, совершенно неожиданно, когда я сидела у постели мужа, уставившись заплаканными глазами в пустоту, раздался телефонный звонок. Что называется, из небытия возникла Оксана.
– Люся, здравствуй! Это Оксана. Ты меня еще помнишь?
– Еще бы! Как же можно тебя забыть! Ты абсолютно незабываема! – отрезала я.
– Не сердись на меня, Люсенька! У меня были уважительные причины, поэтому я тебе не звонила.
– Нет таких уважительных причин, чтобы исчезнуть на два года. Я беспокоилась, думала, что ты уехала на Украину, серьезно заболела или, может, умерла. Мы все под Богом ходим. Вот муж мой заболел…
– Боже мой! Что с Женей?
– Женя очень серьезно болен. Онкология. – Я расплакалась, помолчала… – Не хочу больше ничего рассказывать? Ты все равно ничем не поможешь.
– Кто знает, кто знает… Может, и помогу. Ну, прости меня, пожалуйста! Прости! Приходи к нам. Мне надо столько тебе рассказать. Столько! Прошу тебя! – Оксана говорила и при этом, похоже, улыбалась. Я не видела ее лица, но сразу вспомнила ее улыбку. Нет, не могла я долго сердиться на Оксану.
– Ладно! Посмотрим, как получится. Постараюсь прийти.
Не знаю, что двигало мной: интуиция, поиск спасения, естественное желание хоть на какое-то время забыться, отвлечься, не думать о неминуемом горе? Я все же выкроила часок, оставила мужа под присмотром подруги и поехала к Оксане.
Она жила в том же старом доме на Брайтоне, но соседей не было видно. Стало быть, они больше не делили квартиру с другой семьей. Наверное, у мужа с документами все уладилось, нашел хорошую работу. Ведь Микола был по профессии художник-прикладник, мастер на все руки. Вот и ремонт сделал, навели уют. Мебель, обои, покраска. И как здорово обустроил прихожую! На стене висело овальное зеркало в толстой узорчатой раме, рядом – тумбочка-антик для сумок и солидных габаритов шкаф, набитый до отказа чьими-то пальто и куртками. («У них сегодня, похоже, какое-то событие, а я без подарка явилась», – мелькнуло в голове.)
Когда я вошла в гостиную, обомлела. В комнате царила странная торжественная тишина, которую нарушало еле слышное бормотание. Стены были увешаны иконами святых и Божией Матери. Напротив двери висело серебряное распятие, под ним столик на резных ножках, покрытый атласной скатертью, на котором в медных подсвечниках горели свечи. На скатерти лежала Библия. Дурманяще пахло ладаном. Гостиная была заполнена незнакомыми мне людьми. Одни стояли перед распятием на коленях, другие сидели на стульях и на диване с молитвенниками в руках. Куда я попала: в надомную церковь, в молитвенный дом, в секту? Развернуться, что ли, – и сразу домой? Любопытство пересилило. Я вопросительно посмотрела на Оксану и прошептала:
– Объясни, пожалуйста, что все это значит? Откуда такая метаморфоза? Ну да, ты носишь крестик и божилась иногда, но что-то я не припомню за тобой такой истовой веры в Бога.
– Мой дедушка был священником. Я из очень религиозной семьи. Просто тебе не рассказывала. Как-то не пришлось.
– Дедушка твой тут абсолютно ни при чем! Он как был священником, так и остался. Это ты переменилась! Сама же говорила, что химичила с финансами на Украине. Значит, не сильно тогда в Бога верила. Неувязка получается. Давай, колись, рассказывай, что произошло. С чего это ты вдруг стала такой верующей?
Оксана отвела меня в другую комнату, подальше от присутствующих, тихо-тихо заговорила:
– Сделаю тебе признание. Помнишь Яшку? Я его бросила, ушла работать с другими, а он без меня не смог. Совсем спятил… Истратил все деньги, выгнал хоуматтендов. Мне потом соседи его позвонили, рассказали, что он покончил с собой. Выбросился из окна, несчастный. Ужас! Вот такая судьба. Я знала, что нет у него ни родных, ни друзей и хоронить его некому. Не хотела больше просить помощи у общины. Чувствовала тяжкую вину свою перед Яшкой. Стало быть, Господь велел нам с Миколой предать его тело земле. Договорились мы с кладбищем, поехали на Стейтен-Айленд. Похоронили Яшу рядом с Соней. Поставили им надгробный камень. Все расходы оплатили сами. Я долго не могла прийти в себя, рыдала, не спала ночами. Потом вроде немного успокоилась, и тогда он стал являться мне во сне. Так злобно, дьявольски, ухмылялся и все пальцем грозил: «Это ты, ты во всем виновата. Твой грех! Тоже мне – сестренка! Предательница ты. Оставила меня! Не будет тебе ни покоя, ни прощения!» Я так жить больше не могла. Ничего мне уже не было нужно: ни лишних денег, ни отдельной квартиры. Только покоя! Отменила я все уборки, бросила Mary Kay, начала ходить в церковь, как в детстве при дедушке. Ни одной службы не пропускала. Мне стало лучше. Ушли кошмарные сны. И дома все уладилось. Микола нашел работу. И вот… брела я как-то по Манхэттену, возвращалась с исповеди…
* * *
«Совсем свихнулась бедная Оксана… Или, может, она мне просто морочит голову? – размышляла я, возвращаясь домой. – Подумать только! Вообразила себя матерью Терезой!»
Я была чрезвычайно возбуждена, сердита, можно сказать, негодовала на Оксану и жалела этих одурманенных людей, которые пришли к ней со своим горем и верят в необыкновенную силу ее молитв. «Смотри, Оксаночка, много на себя берешь! С Богом не шутят, особенно если Он есть. А Он есть?» – спрашивала я себя.
Через неделю меня снова потянуло в Оксанину молельню. Я вроде и не собиралась туда идти, но побороть в себе это желание не сумела. Как под гипнозом, я приплелась в маленькую гостиную, где горели свечи и дурманяще пахло ладаном. Ведь если эти люди ждут чуда, значит, и я… Мысли путались.
Оксана, увидев меня, нисколько не удивилась, улыбнулась, обняла, поцеловала и указала мне место в углу дивана.
– Я знала, Люся, что ты придешь еще и еще. Будем вместе молиться о здравии твоего мужа.
Я хотела ей что-то сказать в ответ, как-то объяснить свое состояние трепетного благоговения и надежды, но не сумела. Просто тихо присела на диван и стала молиться. Пока не знала, какому Богу. Наверное, Тому, Единому, Который над всеми нами. На душе было покойно.
