Публицистика
РОМАН АМОСОВ
ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ ПО ПОНЯТИЯМ
Заметки русского геолога о Венесуэле
Для начала объяснимся: я не журналист и не политический обозреватель, а геолог. Я не собираюсь писать про остров Маргариту, водопад Сан-Анхель или столовые горы, вдохновившие Конан-Дойла на сочинение «Затерянного мира». Я не вникал в государственное устройство Венесуэлы и тонкости политической борьбы. Обо всем этом любознательный читатель легко может узнать из Интернета.
В Венесуэле меня интересовало, как живут обыкновенные люди, а этого не узнаешь в Интернете и не поймешь за время короткой туристической поездки. Мне довелось провести два с половиной года в глубокой венесуэльской провинции, в небольшом городке El Callao, а также около 40 тысяч километров наездить по венесуэльским дорогам, совершить больше четырех десятков перелетов на самолетах местных авиалиний и вертолетах, так что впечатлений немало.
Городок El Callao возник около 200 лет назад. Половина его стоит на пустотах, получившихся при отработке золотых руд, во дворах некоторых домов до сих пор действуют старательские шахты, самая распространенная вывеска – «Compro oro» (куплю золото), по улицам то и дело проезжают грузовые машины без бортов, нагруженные штабелями мешков с золотоносной рудой, на которых сидят старатели в пропитанных красной глиняной пульпой шортах и майках, в резиновых сапогах на босу ногу. На окраинных улицах, выходящих на неухоженные пустыри, расположились десятка полтора кустарных фабричонок, на которых мелют руду, извлекая золото на шлюзах со ртутными ловушками. В городе около 25 тысяч жителей.
На родине я много лет жил и работал на Дарасунском золотом руднике в Забайкалье. В лучшие годы рудник добывал три с половиной тонны золота в год, численность населения доходила до одиннадцати тысяч. Можно сказать, El Callao и мой Дарасун – поселения одного калибра и с одинаковым структурообразующим производством, поэтому мне было интересно сравнивать их в разных аспектах. К сожалению, сравнение в основном оказывалось не в пользу Дарасуна.
В El Callao почти все улицы, за исключением самых окраинных, заасфальтированы, в городе полтора десятка гостиниц, две церкви, несколько десятков кафе, несколько небольших супермаркетов, 25 ювелирных, а также прорва мясных, булочных и хозяйственных магазинов, три футбольных поля, спорткомплекс с бассейном, теннисным кортом, баскетбольной и волейбольной площадками, многочисленные биллиардные. К сожалению, нет ни одного книжного магазина. Несколько раз в день комфортабельные автобусы отправляются в Пуэрто-Ордас – ближайший город, где есть аэропорт. На автобусе можно доехать до столицы штата, расположенной на севере, или отправиться в противоположную сторону и через 4–5 часов добраться до бразильской границы. Местность в El Callao довольно пересеченная, и взрослые жители не ходят пешком дальше чем на 200–300 метров – берут такси. Примерно два раза в год в El Callao приезжает цирк шапито. В ларьках и с тележек продают arepas (лепешки из кукурузной муки) и empanadas (они же с начинкой из сыра, курятины или овощей), кофе, refrescas (кока-колу, фанту, спрайт и пр.) и мороженое.
АМОСОВ Роман Африканович – прозаик, автор повестей и рассказов. Лауреат премии «Ковчега». Живет в Подмосковье.
© Амосов Р. А., 2013
Дарасун тоже стоит на косогорах, но такси там отродясь не было. Нет также гостиниц, ювелирных магазинов, бассейна, биллиардных, теннисных кортов и всего остального, названного в предыдущем абзаце. До ближайшей станции железной дороги можно добраться за два часа на маршрутке по гребенке пыльного грейдера. До областного центра 250 километров на маршрутке, в том числе 205 километров по асфальту федеральной трассы.
Свой расцвет Дарасун пережил в семидесятые годы. Тогда в поселке появилось телевидение, шабашники из Армении построили Дворец культуры и кинотеатр с широким экраном, заасфальтировали несколько улиц; два раза в день ходил автобус до станции, на АН-2 можно было долететь до Читы за 45 минут и семь рублей (два, а во время школьных и студенческих каникул – три рейса в день). В Дарасуне, как и во всех близлежащих шахтерских поселках и деревнях, работал книжный магазин. В дни привоза нового груза около книжного собиралась толпа. Люди отпрашивались с работы или уходили без спроса, чтобы не пропустить книжные новинки. Тонна книг (заявляю авторитетно, сам возил) расходилась в течение двух-трех дней. Книги покупали не только инженеры, но и рабочие. Я знал рабочих, которые получали по подписке знаменитый двухсоттомник «Библиотеки всемирной литературы».
С началом перестройки перестали летать самолеты, летное поле заросло кустарником, здание аэропорта растащили на кирпичи, от асфальта остались одни воспоминания, книжный магазин давно не работает. После пожара 2005 года, когда в шахте Центральной погибли 25 человек, рудник несколько лет стоял, потом Р. Абрамович за ничтожные деньги продал его компании «Южуралзолото», у которой работа едва теплится. Другого производства в поселке практически нет. Рабочие ездят на вахты в Якутию, Амурскую область и Бурятию, а некоторые стали «хищниками». «Хищники» контрабандой спускаются в шахты и живут там неделями. В отработанных блоках по богатым жилам, рискуя быть раздавленными, разбуривают целики китайскими электросверлами, мелют руду в самодельных мельницах, отмывают концентрат. Потом дома обрабатывают его реагентами по технологии, не известной науке, плавят и несут в «Ингушзолото». Это ведомство, отделения которого есть практически в любом населенном пункте нашего отечества, связанном с золотодобычей, платит незамедлительно. Цена, естественно, не соответствует фиксингу Лондонской биржи, зато никаких проволочек. Название «Ингушзолото» родилось в народе, и его не следует понимать буквально; не факт, что им заведуют ингуши, а не другие горцы.
Венесуэльцам легче. Пока что они продают золото, не прячась. Государство давно собирается запретить использование ртути и заставить старателей сдавать золото государству, но дальше намерений дело не идет. Все-таки Уго Чавес был другом бедняков, а старатели как раз бедняки, и их в Венесуэле много тысяч. Больше того, власти защищают старателей в спорах с крупными компаниями. Тут надо пояснить, что венесуэльские старатели (гаримпейрос) не имеют ничего общего с нашими. Они не образуют юридического лица, не получают лицензий, не пишут отчетов, не платят налогов. В бригаде всего три-четыре человека, обычно родственники.
Компании, эксплуатирующие коренные месторождения, окружают свои предприятия сплошным металлическим забором, нанимают охрану, договариваются о помощи с национальной гвардией. Если при получении лицензии компания обнаруживает на своей земле гаримпейрос, правительство советует разойтись с ними миром, то есть откупиться. Зная об этой практике, гаримпейрос заранее ставят свои балаганы из прутьев, полиэтиленовой пленки и пальмовых листьев в местах, где компании ведут разведку. Плата за эвакуацию может достигать пятидесяти тысяч долларов на человека. Несмотря на это, нельзя сказать, что венесуэльским гаримпейрос хлеб достается легко.
В 2010 году хозяйка невзрачного дома у дороги, ведущей от города к руднику компании Rusoro Mining Ltd. стала копать яму для хозяйственных нужд и наткнулась на россыпное золото. Муж ее кому-то проговорился, и в тот же день со всей округи налетели старатели. Три бригады начали копать шурфы, договорившись отдавать хозяйке каждый третий мешок добытого песка. По слухам, из мешка песка (около 50 кг) отмывали 10 г золота. Еще через день на дороге поставили пост гвардейцев, чтобы разгонять толпу для проезда машин. В шурфах работали не больше 30 человек, но вокруг круглые сутки стояло больше сотни любопытных. Тут же сновали приехавшие из города продавцы кофе, refrescas, лепешек, пирожков и жареных кур. Так продолжалось около недели. Через неделю в шурфах завалило семерых гаримпейрос, спасти удалось только одного. Тут надо пояснить, что из шурфа много не добудешь, поэтому, докопавшись до пласта, гаримпейрос начинают проходить горизонтальные галереи по пласту, разумеется, без крепления и вентиляции. Влезть в такую галерею всемером невозможно, остается предположить, что обвалились сразу две или три галереи, расположенные близко друг к другу. Еще через несколько дней золото кончилось, народ разъехался. Остался только навес, под которым гвардейцы укрывались от солнца, да кучи мусора.
Венесуэльцы – патриоты. Главный и единственный национальный герой страны – Симон Боливар, сейчас к нему подтягивают Уго Чавеса. Памятники Симону Боливару из камня, бронзы или разнообразных подручных материалов попадаются на каждом шагу, стоят на центральной площади в каждом городе, в аэропортах, среди старательских хижин в джунглях, в министерствах, в музеях. По количеству памятников на душу населения разве что Ленин его обошел. Правда, я не знаю, как обстоит дело с вождями Северной Кореи и Туркмении. Есть также многочисленные картины, мозаичные панно, фрески с изображением сцен из жизни Боливара. В сувенирных лавках продают настольного Боливара. Моя секретарша Мария Мартин, вернувшись из отпуска, вручила мне подарок, обернутый в бумагу и перевязанный лентой. Благодарю и чувствую что-то легкое. После ее ухода разворачиваю: деревянный Боливар, непропорционально, уродливо длинный и тонкий, опознать его можно только по костюму: неизменным белым рейтузам, синему камзолу и блестящим сапогам-бутылкам. Ох уж эти венесуэльцы! Впрочем, многие помнят, как во Дворце съездов в Москве можно было купить статуэтки Ленина всех калибров и видов, так что в этом отношении многое роднит венесуэльцев с нами. Интересно, покупал ли кто-нибудь эти статуэтки иначе, чем в качестве подарка передовикам производства?
Патриотизм венесуэльцев носит специфический оттенок. В цвета национального флага здесь красят придорожные камни, стволы пальм, майки и трусы спортсменов, бейсболки, шапочки, шляпы, шарфы и всё, на что можно нанести краску. Самые патриотичные, подражая Чавесу, не разлучаются с красной рубашкой. Это не мешает им скупать доллары, чтобы слетать за покупками в Панаму или Майами, где есть все и вдвое дешевле, чем в Венесуэле (для венесуэльцев въезд в США безвизовый)
В 2009 году я попал на переговоры в венесуэльское министерство, к которому относится золотодобыча. Присутствовали человек тридцать, в том числе женщины: переводчицы, корреспондентка телевидения, юристки с нашей стороны и от министерства. Молодой министр был одет в кожаный пиджак поверх красной рубашки. Точно так же был одет его заместитель, человек средних лет с интеллигентным лицом. Выступление министра после каждый второй-третьей фразы покрывал дружный хохот мужчин. Женщины посмеивались как-то неуверенно, как будто из вежливости. Из высказываний министра я понял в лучшем случае половину и в перерыве попросил переводчицу объяснить, над чем смеялись. Оказалось, министр постоянно вставлял в свое выступление мат. В отечественном министерстве на совещаниях такого уровня я мата не слышал, но на планерках и селекторных пятиминутках на рудниках такой стиль пока что остается нормой. Правда, женщины в планерках обычно не участвуют.
На следующий день совещание продолжилось. На это раз его вел заместитель министра, одетый в светлый пиджак и белую рубашку с галстуком.
На мой взгляд, венесуэльцы люди довольно безалаберные и в большинстве своем, как теперь говорят, без комплексов. Если ты обращаешься к кому-нибудь с просьбой или поручением и тебе говорят: manyana (завтра), знай, что это manyana наступит через неделю, месяц или не наступит никогда. Любое производственное совещание, какая бы серьезная или даже драматическая для судьбы предприятия тема ни обсуждалась, то и дело прерывается взрывами хохота, а завершается походом в ресторан (за казенные деньги). Не потому ли совещания организуются почти ежедневно и продолжаются не по одному часу? Впрочем они и называется reunion, что можно перевести как «встреча», «конференция» или «переговоры». Считается нормальным, а пожалуй, и обязательным, что во время таких встреч на столе стоят вазочки с печеньем, орехами, конфетами, фруктами, а также бутылки с водой и refrescas. Для разнообразия служительницы периодически разносят кофе. Все непрерывно жуют и пьют.
А вот как отмечают на работе дни рождения. Все причастные собираются в одной комнате, нарезают торт с непомерно толстым слоем крема, разливают по пластмассовым стаканчикам refrescas и поют «Cumpleaños feliz te deceamos a ti…», что буквально соответствует американскому «Нappy birthday to you…» и исполняется на ту же мелодию. После этого съедают по куску торта и запивают рефреской. На этом церемония заканчивается. Дарить подарки не принято. На предприятии только ИТР было несколько сотен, поэтому «Cumpleaños feliz te deceamos a ti…» из-за двери какого-нибудь кабинета слышалось едва ли не каждый день.
Еще больше меня поразили поминки. У заведующего одним из отделов умерла жена. В девять утра делегация сотрудников отдела выехала с работы на похороны в Пуэрто-Ордас (20 км от рудника до El Callao и еще 200 км до Пуэрто-Ордаса). В три часа дня все они снова сидели на работе. Задача для пятиклассников: сколько времени заняла церемония похорон и поминок? Читатель может подумать, что такое поведение объясняется производственным рвением. Уверяю: отнюдь. На работе постоянно видишь людей, которые часами стоят в коридоре или на улице у входных дверей – пьют неизменный кофе, который всегда в свободном доступе, курят и разговаривают друг с другом или по телефону. Впрочем, этим нас не удивишь.
Есть два дела, которым венесуэльцы отдаются самозабвенно: пение и танцы. Если на дороге посадишь пассажира и в машине крутится диск или играет радио, пассажир немедленно начинает подпевать и подтанцовывать, насколько позволяет ограниченное пространство салона. Строго говоря, подбирать пассажиров на дороге не полагалось, потому что в случае аварии по вине водителя компания оплачивает лечение пострадавших. Из соображений безопасности брать пассажиров не советовали и доброжелатели. Но если тебе раньше не один раз приходилось после многочасовой ходьбы ночью услышать позади гудение мотора, сесть с облегчением на обочину, чтобы дождаться попутной машины, а потом мысленно посылать проклятия на голову сукина сына, который проехал мимо тебя, не сбавляя скорости; если ты помнишь, как тяжело после этого подниматься, чтобы продолжить путь, если ты испытал все это, как ты можешь не остановиться! И я останавливался даже в тех случаях, когда меня об этом не просили, но поблизости не было видно жилья.
Пока я ездил на полноприводном пикапе Mazda, все было хорошо: пешеходы никогда не претендовали на место в салоне, а залезали в кузовок. Это доставляло новые заботы, потому что садились они на борта и приходилось сбавлять скорость, ехать аккуратно, не делать резких поворотов и тормозить плавно. И все равно я постоянно смотрел в зеркало, чтобы удостовериться, что никто из них не свалился на дорогу. Потом я получил Landcruiser с кожаными сиденьями и открыл для себя, что от пешеходов нестерпимо «пахнет» смесью табака, грязи, пота, жеваной коки, а после на сиденьях и ковриках отмытого до блеска салона остаются лепешки глины и пятна. Мои филантропические наклонности чуть-чуть завяли, и теперь я уже не останавливался по собственной инициативе. Однажды ночью, в дождь, подобрал на дороге очередного пешехода. Довез до города и объяснил, что тут мне нужно сворачивать. Он потребовал, чтобы я отвез его на какую-то улицу. Я сказал: «Adyos!». Он нехотя вылез, сильно хлопнул дверцей и спасибо не сказал. Лица его я не разглядел. Я опустил стекла, чтобы проветрить машину, и поехал домой. Дома обнаружил, что дорогой казенный смартфон, который лежал между сиденьями, там уже не лежит.
После этого случая я месяца два не подвозил никого, а если кто-то «голосовал», я прибавлял газу и говорил про себя: «Прогуляйтесь, голубчики, это полезно. А не будете в следующий раз телефоны таскать!» Через два месяца снова не выдержал, и опять в темноте. На этот раз женщина и подросток лет тринадцати. Женщина открыла переднюю дверь, я переложил телефон в карман, перекинул свой портфель с переднего сиденья на заднее, туда сел и мальчик. Когда вылезали, женщина поблагодарила. Дома оказалось, что портфель расстегнут, пропали две с половиной тысячи боливаров – около трехсот долларов по реальному курсу. С тех пор я пускал в машину только знакомых. Поминая венесуэльскую нацию недобрым словом после описанных случаев, пришлось признать, что нечто похожее было со мной в 1981 году в Якутии. На вахтовке ГАЗ-66 мы с женой ехали по АЯМу (Амуро-Якутская магистраль) к северу от Тынды. В будке лежал рюкзак с одеждой, а поверх одежды баранка недорогой копченой колбасы. В пяти километрах от Алдана подобрали ребят школьного возраста, возвращавшихся с рыбалки. Высаживаясь, они сперли колбасу. Как патриот, предполагаю, что ребята сильно проголодались, а тот венесуэлец ведь не в пищу телефон употребил.
Раз уж я начал писать про дороги, придется продолжить эту тему, но к менталитету венесуэльцев еще вернусь. Качество магистральных дорог в Венесуэле вполне приличное. Более точно – покрытие находится в очень хорошем состоянии и за ним следят. Возникающие повреждения полотна быстро исправляют, а пока они не устранены, опасное место обводят яркой желтой краской и в сотне метров от него с обеих сторон той же краской наносят на асфальт нечто вроде «зебры». Эти дороги нехороши тем, что в каждом направлении есть только одна полоса и сельва подступает к ней вплотную, никакой обочины нет. Дорога при этом – натуральные «американские горки»: изобилует поворотами, то круто взлетает вверх, то проваливается вниз, так что на доли секунды оказываешься в невесомости, как в самолете, попавшем в воздушную яму. Хотя обзора практически нет, большинство местных водителей держит крейсерскую скорость около ста километров в час, для этого на более или менее прямых и открытых участках нужно ускоряться до ста пятидесяти или больше. Когда случаются поломки или нужно поменять колесо, машину оставляют на полосе движения, срочно наламывают зеленых веток и укладывают их на асфальт метров за сто пятьдесят от машины. Аварийные знаки и фонари не практикуются. Увидев ветки, водители сбавляют скорость и включают аварийный сигнал, потому что на такой дороге не только стоящая, но и медленно движущаяся машина создает серьезную угрозу безопасности движения. К сожалению, устранив неполадку или поменяв колесо, водители, как правило, ветки не убирают, что создает дополнительные проблемы. Разъехаться со встречной машиной днем несложно, ночью, когда встречные слепят, разметки нет, а обочина не видна, разъезд становится проблемой. Часто деревья смыкаются над шоссе и ты несешься в зеленом тоннеле, усиливающем рев мотора как гигантский резонатор.
Первое время перед каждым перегибом невольно представлял себе, что будет, если за ним стоит заглохшая машина, а по встречной полосе летит другая. К этой рулетке постепенно привыкаешь, но каждая поездка дает изрядную порцию адреналина. Всё сказанное выше относится к трансконтинентальному шоссе, которое ведет в Бразилию и дальше – в Аргентину и Чили. Если свернуть с него, может встретиться и битый асфальт, и пыльный грейдер, и кое-как наезженные колеи с ямами и бродами.
В Венесуэле, как и у нас, принято на местах ДТП с человеческими жертвами ставить памятники. Обычно это католический крест с венком или без него, а у основания креста нечто вроде домика, открытого в сторону дороги, и в нем статуя мадонны. Лично мне эта традиция представляется неуместной, прежде всего из этических соображений, не говоря уж о том, что в недалекой перспективе наши дороги будут пролегать в коридорах из крестов.
На венесуэльских дорогах с ностальгией вспоминаются дороги Бразилии, где я работал за год до Венесуэлы. Там, как и в Венесуэле, практически нет железных дорог, все перевозки обеспечиваются автомобильным транспортом. Мощные «мерседесы» и «вольво» таскают автопоезда из двух-трех фур или цистерн. На бензоколонках под стоянку длинномеров отведены большие асфальтированные площадки. Приехав на бензоколонку в полдень, водитель справляет естественные нужды (туалет – как в четырехзвездном отеле), принимает душ (бесплатно), набирает в канистры питьевой воды (бесплатно) и идет в кафе. Там прохладно, самообслуживание, но меню ресторанное. Плата взимается по весу набранной в тарелку еды, независимо от того, берешь ты только салат или одно мясо.
После обеда водитель подвешивает под фурой гамак и спит в тени, пока не спадет жара. Тогда он выпивает чашечку кофе и отправляется в путь. В шесть часов наступает темнота. Скоро можно будет выключить кондиционер и опустить стекло. Полоса движения слева и справа размечена люминесцирующими в свете фар катафотами, тем же способом обозначенa оставленная сбоку дорожка для пешеходов, всадников и велосипедистов.
В Венесуэле бензоколонки, расположенные вне городов, довольно захудалые, проблема туалета решается как у нас: деревянная будочка без крючка или шпингалета на дверях, помыть руки негде. Но есть у венесуэльских бензоколонок одно преимущество, перед которым бледнеют все прелести и бразильского, и европейского сервиса: бензин в Венесуэле практически бесплатный. Более точно: заправив полный бак, платишь доллар и говоришь: «El depósito no es necesario» (сдачи не надо). Эта фантастическая цена порождает кое-какие побочные явления. Во-первых, упомянутые выше такси это преимущественно американские сундуки 60-х годов вроде Ford Thunderbird или 8-цилиндрового Cadillac De Ville. Мятые, крашенные малярной кистью, с проржавевшими до дыр крыльями; кондиционер давно не работает, глушитель цепляет за асфальт. Несмотря на утильный вид, эти машины развивают приличную скорость: ведь под капотом у них по 300–350 лошадей. Но и едят они по 30–35 литров на сотню километров, так что если завтра цена бензина в Венесуэле подравняется со средней по Латинской Америке, послезавтра эти машины встанут на вечную стоянку. Другой эффект от бесплатного бензина – контрабанда. В приграничной с Бразилией Санта Елене очередь на бензоколонке растянута на километр и едва движется. Предприимчивые люди устанавливают в багажник бак литров на сто пятьдесят и за день успевают обернуться в Бразилию и обратно три-четыре раза. Для пересечения границы не требуется никаких документов. И на венесуэльской, и на бразильской стороне сидит в кресле сморенный жарой пограничник в надвинутой на глаза бейсболке. Путешественнику нужно только опустить стекло в правой двери и сказать: «Buenos…» Если пограничник не спит, он ответит тем же.
По непонятным для меня причинам венесуэльцы ставят дома вплотную к дороге. Может быть, эта привычка сохранилась с тех времен, когда люди боялись диких зверей, живущих в сельве. Но вряд ли это объяснение верно. В соседней Бразилии фазенды располагаются всегда в нескольких километрах от шоссе (на удалении), под высокими деревьями, часто на берегу ручья или озерца, под высокими манговыми деревьями. Фазенда это и дом, и прилегающий к нему участок земли. Дом просторный, с большой кухней, рассчитанной на десяток едоков, с обязательной террасой, открытой ветру, где так приятно полежать в гамаке во время сиесты, с навесом для техники, с колодцем или скважиной, из которой берут питьевую воду. Вакерос (пастухи, от vaca – корова) ездят на упитанных конях, в отличных седлах. Пастбища разгорожены проволочными заборами на клетки размером в 2–3 гектара. У вакерос одна забота – два раза в месяц открыть ворота и перегнать скот с одной клетки на другую, когда на первой траву съедят и вытопчут. Они также пополняют запасы соли в расставленных на пастбище кормушках – добротных деревянных желобах, укрытых двухскатной черепичной кровлей.
В Венесуэле все не так. Убогие низкие финки (формально аналог бразильских фазенд), сложенные из шлакоблоков или серого кирпича, стоят вплотную к дороге. Вода привозная. Техники не видно, или стоит убогий трактор, по виду которого не определишь, пригоден ли он к работе. Те же проволочные заборы, но столбы непиленые, стоят вкривь и вкось, коровы часто вылезают из загонов на шоссе. Хозяева финок любят сидеть на асфальте спиной к шоссе, не обращая никакого внимания на машины, непрерывно проносящиеся в полуметре от них на скорости 110–160 км в час. Может быть, этот обычай связан с тем, что из-под асфальта не выползет змея?
В Венесуэле почти нет домашних собак, зато много собак беспризорных. Они сбиваются в стаи и держатся около жилья. Говорят, собаки похожи на своих хозяев. Кое-что верное в этом, несомненно, есть. Венесуэльские собаки, хотя и не имеют хозяев, обожают лежать или водить хороводы на асфальте. При приближении машины собака может остаться лежать посреди дороги как ни в чем не бывало или нехотя подняться и пойти к обочине, но вдруг остановиться, чтобы почесать ухо задней лапой или поймать на брюхе блоху.
И что это за собаки! На непропорционально длинных ногах, облезлые, пятнистые, как гиены, с выпирающими ребрами и отвислым брюхом, покрытые отвратительными коростами и лишаями, с шерстистыми мордами. Из-за безалаберного поведения собак несметное их количество ежедневно погибает на дорогах и их вздутые трупы или раскатанные по асфальту кишки и шкуры лежат не по одному дню. Вне населенных пунктов на трансамериканском шоссе гибнет много зверья – ленивцы, броненосцы, змеи, игуаны и лягушки. Стервятники немедленно садятся на асфальт попировать. При приближении машины неохотно взлетают – и возвращаются, как только машина проедет мимо.
Между прочим, никакого ГИБДД в Венесуэле нет. Полицейских я видел только в очереди за продуктами и в банках. На шоссе километров через пятьдесят устроены посты национальной гвардии, на которых бойцы выборочно проверяют машины на предмет наркотиков и оружия, останавливая преимущественно грузовики, чтобы проверить паспорт, но не водительское удостоверение. Они же заняты ликвидацией аварий и расчисткой дорог от упавших деревьев. Водительские права у меня за два с половиной года не проверили ни разу. Впрочем, один раз попался дотошный офицер, который затребовал у моей жены сумочку и вывернул наизнанку, нашел деньги, спросил, зачем так много. Я к тому моменту уже завелся, сказал, что и у меня деньги есть. Кончилось ничем.
Водители на шоссе вполне дисциплинированы, аварии видел очень редко – в основном это перевернутые фуры, без человеческих жертв. Когда догоняешь грузовик, особенно длинномер, который закрывает обзор, его водитель, которому из своей башни видно намного лучше, показывает тебе, когда можно сделать обгон. Делает он это непривычным для нас способом – включает левый поворот (то же и в Бразилии). Попробуй сообрази, собрался он сворачивать, идти на обгон или пропускает тебя.
В маленьких городках, где ездят со скоростью 30–40 км в час и «мерседесы» последней модели ползут в одном ряду с раздолбанными джипами пятидесятых годов прошлого века, водитель можeт остановиться в самом неподходящем месте, перегородив дорогу, чтобы поговорить со знакомым, стоящим на тротуаре или сидящим во встречной машине. Остальные водителя, как ни странно, относятся к этому вполне терпимо.
А уж вот чему я позавидовал. Вдоль дороги по утрам стоят здесь и там школьники в чистенькой форме, с ранцами. Они не голосуют, знают, что в назначенное время придет школьный автобус и заберет. Сразу вспоминаются наши сельские дети, которые в ненастье идут через поля или, рискуя быть сбитыми, бредут по обочине проселка до соседней деревни, где есть школа. Без малого сто лет не решается эта проблема, и, похоже, решится после ликвидации последней деревни.
После того что я написал про дороги, читатель, надеюсь, поверит, что из El Callao в аэропорт Пуэрто-Ордаса (200 км) я выезжал за два с половиной часа до отправления рейса, да еще по дороге останавливался на бензоколонке и пил кофе при въезде в Пуэрто-Ордас. Фокус тут, однако, не только в быстрой езде, но и в том, что, по венесуэльским правилам, до тех пор пока самолет не начал рулить на взлет, никто тебе не скажет, что регистрация закончилась и ты опоздал. Либерализм местных авиакомпаний простирается еще дальше. Однажды я оформлял визу в Коста-Рику. Костариканское консульство есть только в Каракасе. Я сдал документы и просил позвонить, когда виза будет готова. Когда позвонили, прилетел первым утренним рейсом, имея обратный билет на два часа дня, чтобы обернуться за один день. В Каракасе меня встретила машина, через сорок минут был уже в консульстве, но оказалось, что отсутствует некто, кто ставит печать, вернется в два. Я попросил шофера отвезти меня в аэропорт – поменять билет на четырехчасовой рейс. Шофер посмотрел на меня с состраданием, попросил билет и позвонил в аэропорт. Он сказал по телефону примерно следующее. «Прошу поменять сеньору Амосову двухчасовой рейс на четырехчасовой. Я не верил, что это сработает, и когда уже с костариканской визой приехал к четырем часам в аэропорт, не отпускал шофера, пока мне не выдали посадочный талон – без вопросов и без доплаты.
Чтобы картина венесуэльского аэрофлота не стала слишком слащавой, напишу немного и о теневых сторонах этого сервиса. За два с половиной года у меня было несколько десятков полетов на местных авиалиниях. Ни разу ни один рейс не отправился вовремя. Опоздания начинаются с первого утреннего рейса и нарастают к концу дня. Из одного аэропорта летают несколько компаний, в том числе в одни и те же пункты назначения. После регистрации номер посадочной стойки может смениться не один раз, поэтому нужно не расслабляясь слушать объявления и находиться вблизи соответствующего выхода. Опоздавших не ищут. С другой стороны, в аэропорту через каждые пять метров кафе и сувенирные лавки, розетки для подзарядки телефонов и ноутбуков, чисто, воздух кондиционированный и даже чересчур кондиционированный – если рейс задерживается, без свитера или куртки не обойтись, при том что на улице нестерпимая жара. В самолете кондиционер тоже работает на полную катушку, и после сорокаминутного перелета зуб на зуб не попадает. Но куда страшнее, если твоим соседом оказался венесуэлец выше средней упитанности (а таких большинство), горячий потный бок которого переваливается через подлокотник и липнет к тебе.
Да, пора сказать, что венесуэльцы любят покушать. По проценту людей, страдающих ожирением, небогатая Венесуэла входит в первую пятерку стран мира, она же на третьем месте в мире по заболеваемости диабетом. Венесуэльцы обожают сладости: сладкие булки (несладких не производят), торты, конфеты, мороженое, а также упомянутые выше refrescas. Из алкогольных напитков признают только пиво. За два с половиной года я видел пьяного всего несколько раз. С третьего раза я стал его узнавать, потому что это был всегда один и тот же человек. Правда, в центре города на площади у рынка постоянно околачивается с десяток наркоманов, которые там же и спят, благо климат позволяет.
Как сказано выше, в El Callao есть хороший спортивный комплекс с бассейном. В будни он практически пустует, но в субботу утром начинается суета: расставляют на траве столики, растягивают навесы, подвозят продукты и одноразовую посуду. В середине дня полный аншлаг. Большая часть спортсменов сидит за столиками, жуя и запивая. Музыка гремит. На бортике бассейна сидят молодые люди в трусах, с тучными телесами, пьют пиво. Время от времени одного из них неожиданно сталкивают в воду – и умирают со смеху, пока он выкарабкивается обратно. Плавают только школьники. В понедельник зеленые газоны, асфальтированные дорожки и стоянки автомашин завалены пластмассовыми стаканчиками, одноразовыми тарелками и салфетками, хотя установленные здесь и там урны и пластиковые мешки для мусора отнюдь не переполнены.
В Венесуэле вообще любят праздники. Кроме католического Рождества, Нового года и 1 Мая, празднуют День независимости, День подписания декларации о независимости, день рождения Симона Боливара, день высадки Колумба на землю Америки, годовщину битвы при Карабобо (венесуэльское Куликово поле), в начале февраля четыре дня гуляют на карнавале. В дополнение к общегосударственным, свои праздники есть в каждом штате и каждом городе. Праздники это святое. Для того чтобы расставить большие балаганы в центре города или на территории спорткомплекса, гоняли за 20 километров 25-тонный кран с обогатительной фабрики.
Недалеко от спортивного комплекса находится футбольное поле с травяным покрытием, разметкой и нормальными воротами. По субботам, с четырех, когда спадает жара, и до наступления темноты, любители футбола из нашей компании, разбившись на две команды, гоняли мяч. Среди игроков были колумбийцы, чилийцы, перуанцы, эквадорцы, один русский (в воротах) и никого из венесуэльцев. Я смог прочувствовать основное отличие латиноамериканских футболистов от европейских. Забить гол для латиноамериканцев не главное, они выходят на поле, чтобы продемонстрировать противнику и публике свое несравненное индивидуальное мастерство. Получив мяч, футболист ни за что не отдаст его партнеру сразу, как бы это ни было выгодно для развития атаки. Сначала он должен оттянуть на себя двух-трех игроков противника, обвести их, а уж потом отдать мяч партнеру, если удастся его сохранить.
На шикарных пляжах острова Маргарита в Карибском море венесуэльцы заходят в воду по колено, максимум по пояс, и поджидают накатывающиеся с моря волны. Когда подходит волна, люди подпрыгивают. Попрыгав минут десять-пятнадцать, выходят на берег и принимаются есть и пить. Плавают единицы; думаю, что это иностранцы. Сначала мне казалось, что венесуэльцев пугают волны, под которые нужно два-три раза поднырнуть, чтобы оторваться от полосы прибоя. Потом в прибрежном поселке Мочима увидел, как ведут себя венесуэльцы на берегу моря в полный штиль. Раскладывают на прибрежном песке скатерти-самобранки и… Ну, вы понимаете. Если нельзя попрыгать, то зачем лезть в воду?
Около половины сотрудников нашего предприятия числились спортсменами. За счет компании получали шикарные костюмы фирмы Adidas, кроссовки того же происхождения, футболки и тому подобное. Все это снаряжение получила и моя секретарша. Однажды она меня предупредила, что два дня не придет на работу – соревнования. Я поинтересовался, по какому же виду спорта: Мария, как-никак, женщина довольно корпусная. Ответ меня убил: домино. В тот же день я с иронией рассказал про этот случай конструктору Виктору Сальгадо. Он слегка смутился и сказал, что тоже не придет по той же причине.
– Домино? – спросил я.
– Нет, биллиард.
Венесуэльцы веротерпимы, там превосходно уживаются самые разные конфессии и религиозные секты. Абсолютное большинство – католики, но есть протестанты и мусульмане, православные и ревнители иудейской веры, иеговисты, адвентисты и прочие, а также вольные каменщики («масон» здесь не является словом ругательным: Симон Боливар был масоном). В отличие от набожной Бразилии, где в церквях постоянный аншлаг, в Венесуэле вера не оказывает заметного влияния на поведение людей. Нет там и национализма. Три четверти малого бизнеса в стране «захвачены» иностранцами. Строительные конторы, автомастерские, супермаркеты средней руки, рестораны, ювелирные магазины принадлежат португальцам, испанцам, итальянцам, китайцам, ливанцам, а четверть рабочих временные иммигранты из Колумбии, Перу, Чили, Мексики, Эквадора и Кубы, но никого из коренных венесуэльцев это нисколько не задевает; их предпринимательские амбиции, как правило, не идут дальше открытия лавочки для торговли сникерсами и марсами, а хозяйственный магазин – предел мечтаний. Есть, пожалуй, одно исключение. К китайцам, создавшим целую сеть мелких супермаркетов с относительно дешевыми (и часто низкокачественными) продуктами, отношение заметно пренебрежительное, и смотрят на них как на инопланетян. По именам никогда не называют, только «чинос» (los chinos – китайцы). Босой малыш пролезает к кассе без очереди и говорит кассирше: «Сhina, gomo!» (жвачку) Взрослые, бывает, в сутолоке прячут под брошенную на руку спецовку пачку лапши или риса. После разоблачения отдают безропотно, но не извиняются – не получилось: обидно.
У наших соотечественников в крови заложена тяга к природе. Венесуэльцам она совершенно не свойственна. Отчасти это объясняется особенностями латиноамериканской природы. Зеленый склон, кажущийся из окна машины таким милым, при более близком знакомстве может разочаровать: если это сельва, в нее не войдешь без мачете, а там змеи, муравьи, гигантские осы и прочие сколопендры, не говоря уж о кустарнике, голые ветки которого усажены колючками, острыми, как рыболовные крючки. На открытом месте трава редкая, жесткая, красная сухая земля пачкается. В Пуэрто-Ордасе природу заменяет гигантский супермаркет «Оринокия». Туда ходят не за покупками, там назначают свидания, совершают моцион, сидят в парикмахерских и маникюрных кабинетах, стоят в очередях за зарплатой в многочисленных отделениях банка, а больше всего – едят и пьют в неисчислимых кафе.
Есть в Венесуэле и свой Януш Корчак. Несколько лет назад туристы спускались на катере к водопаду, название которого я сейчас забыл (Венесуэла знаменита водопадами). Когда собрались приставать к берегу, мотор заглох, катер понесло к водопаду. Высота его около 100 м. Туристы попрыгали в воду и выплыли на берег. Кроме них, на катере было 30 детей из местных во главе со священником (воскресная школа). Священник остался на катере и погиб вместе с детьми. Не знаю, из каких стран были туристы, но ни один из них не попытался спрыгнуть вместе с ребенком. Написав это, я не мог знать, что, когда на Волге станет тонуть «Булгария», пассажиры проплывающих мимо судов будут снимать трагедию телефонными фотокамерами.
В последние месяцы у нас, по понятным причинам, много писали об Уго Чавесе.
Бедняки за Чавеса стоят горой. Еще бы: он отменил вступительные экзамены в вузах, распорядился, чтобы беднейшим категориям населения продукты продавались по твердым ценам, по инициативе Чавеса в стране организована сеть клиник с кубинским персоналом и оборудованием. Чавеса ежедневно показывали по телевизору, его портреты встречались на каждом шагу.
Я начал писать эти заметки еще в Венесуэле. В те дни проводился чемпионат Южной Америки по футболу. По государственному каналу венесуэльского телевидения ежедневно шли репортажи с чемпионата. Вот как это выглядело. Показывают игру Венесуэлы с Колумбией. Две минуты идет картинка игры, потом пять минут показывают, как Уго Чавес смотрит эту игру в кругу семьи. По бокам его, как всегда, две дочери, на небольшом отдалении другая родня и некоторые члены правительства, в том числе министр спорта. Чавес смотрит в телевизор и шумно комментирует, остальные смотрят на Чавеса, чтобы не опоздать с проявлением солидарных эмоций. До таких репортажей у нас пока не додумались.
Вернувшись после первой операции с Кубы, Чавес выступил с обращением к народу. Под балконом президентского дворца собралась, как обычно, многотысячная толпа. Чавес вышел на балкон в сопровождении дочерей и сказал буквально следующее:
«Да здравствует родина! Да здравствует социализм! Да здравствует боливарианская революция! Да здравствует народ Венесуэлы! Да здравствует Чавес!» После этого он запел национальный гимн и толпа в экстазе подхватила. Полное единение вождя и народа! Но нельзя забывать, что в толпе люди не управляют своими эмоциями, а подчиняются, если так можно выразиться, коллективному «биополю», подобно тому как железные опилки на листе бумаги становятся стоймя, если к листу поднести снизу магнит.
Надо сказать, что гимн Венесуэлы очень красив – прекрасная мелодия, каждую полночь этот гимн великолепно исполняет хор на фоне сменяющих друг друга картин венесуэльской жизни: водопадов, рыбаков в море, крестьян на плантации, индейцев в пирогах, играющих детей и много другого. Голосом и слухом Бог Чавеса не обидел. Попеть он любил, правда, не всегда кстати. Выступает, например, на открытии нового медицинского центра. Сначала открывает митинг, потом передает слово директору центра, потом выступает сам и рассказывает об оснащении центра, путаясь в названиях приборов и методов диагностики, потом слово получает заведующая отделением томографии, за ней снова Чавес – на этот раз с пением. Поет известную народную песню, несколько куплетов от начала до конца, и все с почтением слушают
Большинство образованных людей Чавеса не любит, и есть за что. Выборы 2006 года он выиграл так же, как Ельцин в 1996 году. Всякая революция есть чрезвычайное положение, в Венесуэле боливарианская революция, объявленная Чавесом, стала перманентным состоянием, как противостояние Израиля с Палестиной. Чавес во всем подражает Фиделю Кастро, который на пятьдесят лет посадил кубинцев на продовольственные карточки. Я, кстати, спросил у знакомого кубинца: как могло случиться, что Фидель с кучкой сторонников легко сковырнул своего тестя Батисту, но с тех пор кубинцы только бегут с «Острова свободы», не пытаясь убрать маразматического лидера. Объяснение простое: в 1959 году в течение трех дней после победы революции у населения было реквизировано все оружие, включая охотничьи дробовики. С мачете против «калашникова» не повоюешь.
Зарплату в Венесуэле выдают только через банки. На первый взгляд, это удобно, на практике люди стоят в очередях за зарплатой часами. При покупке в магазине одежды, фотоаппарата, теннисной ракетки или детской коляски – всего, что стоит больше 100 боливаров, – необходимо предъявить паспорт, сведения из которого будут занесены в компьютер.
За 14 лет нахождения Чавеса у власти экономика Венесуэлы обвалилась по всем показателям. Цены непрерывно росли, реальный курс национальной валюты – боливара – по отношению к доллару только за четыре года с 2009-го по 2013-й съехал от 1:5 до 1:23,5! Венесуэла импортирует мясо и кофе. В магазинах нет то сахара, то растительного масла. Молоко – американское, виноград – чилийский, яблоки – аргентинские, «калашниковы» – российские.
По этому поводу вспоминается анекдот, рассказанный в 1975 году тогдашним министром геологии Монголии Хурцем. Правительственный чиновник встречает в аэропорту иностранного гостя и везет в отель. По дороге показывает достопримечательности Улан-Батора:
– Вот это пивзавод, его нам построили чешские друзья. А вот домостроительный комбинат – подарок советских братьев. Это ткацкая фабрика, построенная венгерскими друзьями…
– А вы сами что построили? – спрашивает гость.
– А мы строим социализм, – отвечает чиновник с обидой на непонятливость визитера.
Но, может быть, только объективные трудности не позволяли Чавесу организовать в Венесуэле социализм с человеческим лицом, а в душе он был искренним другом народа и бессребреником? Временами я был готов в это поверить, если бы не одна маленькая подробность. Из Швейцарии на собственном шестиместном самолете прилетели два банкира, подумывавшие, не купить ли нашу компанию. По поручению президента компании днем я показывал им предприятие, рассказывал о блестящих перспективах, а вечером они пригласили меня выпить вина, может быть, в предположении, что после вина я буду более откровенным. Ну, не швейцарцам нашего брата споить, а врать стыдно, поэтому на их вопрос: неужто все так гладко в деятельности и перспективах компании, я им сказал, что да, есть одна проблема и она называется Уго Чавес. Этот товарищ непредсказуем: не исключено, что завтра он запретит вывоз продукции за рубеж, или прикажет продавать добытое золото венесуэльскому центробанку за боливары по внутреннему курсу, который вдвое завышен против реального, а то и просто отберет компанию в пользу государства (так оно и случилось в скором времени). Ну, вот этого, сказали банкиры, мы боимся меньше всего: ведь счета дочерей Чавеса открыты как раз в нашем банке. Тут они, возможно, слегка преувеличили свои полномочия, ведь разумные люди никогда не кладут все яйца в одну корзину.
Но нельзя все проблемы страны списывать на Уго Чавеса, особенно после его смерти. Возможно, экономические проблемы Венесуэлы в значительной степени объясняются дефицитом квалифицированных национальных кадров и коррупцией. За последние годы Боливарианский универстет, созданный по инициативе Чавеса и известный тем, что недостающих профессоров в нем заменяли студенты, выпустил сорок тысяч специалистов. О квалификации этих специалистов умолчу, но многие из них рассматривают диплом о высшем образовании как индульгенцию, позволяющую ничего не делать. Одного такого я взял в помощники для проведения технологических тестов. Через месяц он затребовал повышения зарплаты, так как на жизнь ему не хватало. Я спросил, как же он обходился раньше. Ответ меня умилил:
– Раньше я ничего не делал, а теперь приходится работать.
Я от его услуг отказался.
Структура предприятия, на котором я работал, выглядела так (сверху вниз): штаб в Ванкувере, офис в Каракасе, офис в Пуэрто-Ордасе, офис в Тумеремо и, наконец, карьер, две шахты и две фабрики. Начиная с Пуэрто-Ордаса весь менеджмент венесуэльский, непосредственно на производстве местных специалистов меньше десятка, остальные из Чили, Перу, Колумбии, Канады и России. Производительность труда на горных работах примерно вдвое ниже, чем в России, удельные затраты в два-три раза выше, хотя и отечественные показатели – не лучшие в мире.
На защите интересов рабочих стоят sindicatos – профсоюзы. Вот как выглядит эта защита. Восемь утра, топограф и двое рабочих с мачете собираются на работу. Рабочие отказываются выезжать, требуют новые напильники – старые затупились. Выдали напильники, но рабочие отказываются ехать, пока не выдадут термосы с питьевой водой. Выдали и воду, но нет льда. Послали за льдом в El Callao. Вся эта волынка продолжалась до десяти часов. В двенадцать топограф и рабочие возвращаются.
– В чем дело?
– Жарко (!).
Оплата труда подземных рабочих повременная. Начало утренней смены на шахте «Исидора» в 8 часов, в 10 рабочие еще слоняются на поверхности, получают фонари. В 12 часов тех же рабочих можно снова увидеть наверху. Много ли они наработали? Кто как. Некоторые ушли в старые забои и там отбивали из жил крупное золото. Некоторые проносят в шахту ртуть, чтобы там растворять золото и собирать золотую амальгаму.
Рабочего на проходной поймали с золотом. Профсоюз не разрешает его уволить, о суде тем более нет речи. Пьяный рабочий разбился на мотоцикле. Вся шахта два дня не работала. Наказать за прогулы профсоюз не даст. Если есть рабочая вакансия, профсоюзы диктуют дирекции, кого принять.
Я предложил ввести сдельно-прогрессивную оплату. Венесуэльский менеджмент не согласился. Сочинили коллективный договор, по которому в случае выполнения плана рабочие сверх установленной повремёнки получат бонус. В конце месяца плана нет – рабочие требуют бонус. Тут еще надо добавить, что в сознании венесуэльцев все иностранцы (русские не исключение) – империалисты и богачи, обжулить их – святое дело. Ничего не напоминает?
Коррупция процветает на всех уровнях. Вот самый низкий. Золотоизвлекательная фабрика «Коморра» в штате Боливар была построена для переработки руд одноименного месторождения со средним содержанием золота около пятидесяти граммов на тонну. После исчерпания запасов фабрика перерабатывает собственные хвосты, в которых содержание золота пять граммов на тонну – выше, чем в большинстве разведуемых и эксплуатируемых месторождений. Чтобы защитить хвостохранилище от старателей, единственная ведущая к нему дорога перекрыта гвардейцами. Несмотря на это, старательские машины курсируют туда и обратно, а хвостохранилище напоминает птичий базар, только вместо птиц люди.
Когда комсостав из Ванкувера прилетает на предприятие, местные менеджеры показывают красивые компьютерные презентации, рассказывают, как чудесно пойдут дела послезавтра, через месяц или два. Через полгода оказывается, что ничто не изменилось, даже хуже стало, но вот уж еще через полгода точно улучшится и сразу вдвое. Эта технология скопирована с общегосударственной. Предлагаю проводить такие встречи под протокол, в который заносится срок исполнения и фамилия обещателя, с тем чтобы в случае неисполнения лишить его бонуса, понизить в должности или выгнать. Венесуэльские товарищи оскорблены: что это за новость такая – персональная ответственность?!
Половина работ отдается на подряд. Подрядчики – мелкие компании и местные кооперативы, организованные этим самым менеджментом. Все покупки импортного оборудования происходят с откатом. Шведская буровая каретка почему-то покупается в Италии. Закупили 90-тонные американские самосвалы. Они один за другим выходят из строя. Механик-японец нашел в поддоне нового двигателя тряпки. Я предлагаю нанять еще иностранных механиков. Директор рудника из местных, который, оказывается, не спит ночами, переживая за производство, уже нашел выход – подогнал колонну12-тонников, взятых его кооперативом где-то в лизинг. В договоре с подрядной лабораторией предусмотрено, что мы обязуемся ежемесячно сдавать на анализ семь тысяч проб, а если сдаем меньше, то за недостающие платим, как за сданные. Смотрю ретроспективу: в течение трех лет ни разу не сдавали больше четырех тысяч проб. Остальное понятно. То же самое с поставками аммонита для взрывных работ на карьере.
В апреле 2011 года весь мир облетело сообщение о попытке ограбления «золотой комнаты» компании «Русоро». По моему убеждению, идею нападения разрабатывали сотрудники компании из местных. Сначала в конце 2010-го в урне с использованными салфетками и туалетной бумагой было найдено около 30 кг золотого концентрата, завернутого в грязный халат, и трехкилограммовая отливка лежала на дне ванны с грязной водой, где промывали извлеченные из изложниц слитки. Мусор из цеха вывозят в сопровождении охранников и сжигают в присутствии начальника фабрики и инженера-металлурга, соответственно плавильщики могли действовать только по договоренности и под прикрытием этих людей. После этого случая уволили начальника фабрики, инженера плавилки и одного плавильщика (обнаружилось, что у него трехэтажный дом и несколько новых автомобилей); начальника охраны понизили в должности. Второго плавильщика оставили обучать нового.
В первую неделю 2011 года загорелся цех, в котором стояли электролизные ванны, плавильная печь и откуда только и можно было попасть в золотую комнату, где в сейфе лежали золотые слитки. Один ключ от бронированной входной двери цеха был у меня, второй у охранника. Коды от двух замков двери золотой комнаты знали я и начальник фабрики, ни один из нас по отдельности эту дверь ни закрыть, ни открыть не мог. Внутри золотой комнаты стоял бронированный сейф, код от одного замка знал только я, второй замок уволенный начальник фабрики повредил перед своим увольнением.
В пять часов дня я и охранник закрыли дверь, а в 10 вечера мне сказали по телефону, что из зарешеченного вентиляционного окна плавильного цеха идет дым. Через двадцать минут я приехал на фабрику. Открываю свой замок, а ко второму замку ключ охранника не подходит (!). Ясно, что ключ подменили. Пока притащили резак и нашли сварщика, в цехе погас свет (выгорели кабели). Наконец вырезали люк в двухслойной бронированной двери, с фонариком пролез в цех, понял, в чем дело: после моего ухода в 5 часов подали ток на пустую электролитическую ванну, на которой сверху лежал лом, замыкающий медные шины. Подать ток можно было только с помощью рубильника, расположенного в диспетчерской, на рубильнике замок, ключ от замка в кабинете начальника фабрики. В результате пожара выгорела тефлоновая футеровка ванны, расплавились медные шины и вместе с кабелями вышли из строя видеокамеры. Теперь можно было ждать следующей серии этого боевика.
За четыре месяца добиться, чтобы восстановили систему видеонаблюдения, не удалось – нет денег (!). В ночь на 24 апреля «бандиты» захватили фабрику и пытались забрать золото. Накануне была плавка, в сейфе лежало 90 кг слитков. На грузовике предприятия нападавшие подвезли к цеху наш же кислородный аппарат и резак, вырезали люк в железных воротах шлюза, в который заезжала бронированная банковская «золотовозка», еще один люк вырезали в двери, отделяющей шлюз от цеха, и принялись за двойную сейфовую дверь золотой комнаты с кодовыми замками. За ней еще решетчатая дверь из квадратного пустотелого профиля, которую нормальный мужик мог бы выбить ногой, но это же венесуэльцы – стали резать и эту дверь. Предполагаю, что такое прилежание их сгубило. Объем золотой комнаты всего около десяти кубов. Начадили они так, что, когда первый пролез в нее, он угорел и потерял сознание. Вдобавок уже светало. Так или иначе, не пытаясь разрезать сейф, «бандиты» ретировались.
Я приехал на фабрику в пятом часу утра. Территория предприятия окружена металлической оградой, кругом глухие джунгли. На воротах дежурит охранник. Внутри в двадцати метрах от ворот казарма гвардейцев. У всех рации. Спрашиваю охранника, почему он не помешал нападавшим.
– На меня наставили пистолет.
Но этот охранник не единственный: через триста метров еще одни ворота, два охранника в кирпичном здании с большим окном, на столе рация. Еще один охранник сидит в будке при входе на фабрику, на втором этаже будки у них штаб, другой охранник дежурит около лаборатории. Подходы открытые. Кроме того, у всех работников, а их в ночную смену не меньше тридцати человек, мобильные телефоны. И на всех одновременно пистолеты наставили?
Скоро приехали репортеры. Начальник охраны расписал им, что «бандитов» было пятьдесят человек, все в масках! С какой стороны они появились и куда удалились, никто из охранников не запомнил. Их никто не допрашивал. Детский сад!
В разговорах прошло полдня. Темнеет в шесть часов. Я собрал бригаду, чтобы срочно ликвидировать последствия нападения. Заплатил наличными, чтобы не ссылались на профсоюзы, обещал, что позднее заплатит и контора (хорошо, если их потом не уволили). Вице-президент компании по работе с профсоюзами, министерством и гвардией позвонил мне и распорядился двери не ремонтировать, а слитки отправить в офис в Тумеремо. Везти 90 кг золота за пятьдесят километров на необорудованной машине без оружия – замечательная идея! Дверь, сказал он, ремонтировать не нужно, купим новую американскую, с автоматикой. А я ему ответил: «Ты, Х. М., охранниками заведуешь, вот и разбирайся с ними, а за золото я отвечаю, сюда не лезь». Решил, что лучше на ночь останусь в цехе с «калашниковым». Ремонт закончили в два часа ночи. Потом еще развозил бригаду по домам. Покупку новой двери обсуждали до августа, а дальше – не знаю.
Заявки в бухгалтерию на приобретение видеокамер и тефлона для восстановления электролитической ванны ходили по кругу, собирая всё новые согласования. Всего-то требовалось около трех тысяч долларов, хотя новая попытка ограбления или выход из строя второй ванны и остановка производства грозили миллионными потерями, поэтому я попробовал разобраться, кто всем этим дирижирует. Затребовал кадровую структуру предприятия. Это сфера все того же вице-президента, поэтому меня как технаря долго к ней не подпускали. Наконец с помощью президента компании удалось получить штатное расписание. Вот это был шок! При общей численности персонала в 908 человек 340 из них трудятся в отделе кадров и бухгалтерии. Эти люди получают зарплату и бонусы, бесплатное питание, 2 раза в год полный комплект одежды и обуви, многие из них ездят на казенных машинах, но самое главное состоит в том, что 80% их них никакие не специалисты, а родственники и друзья комсостава или друзья родственников. Еще важнее, что аппарат при такой численности недееспособен. Кстати, все служебные машины арендованы, арендная плата за год закрывает стоимость машины. Арендодатели из того же круга, если не те, кто на них ездит.
Я предложил провести сокращение. После долгого перетягивания каната совет директоров постановил сократить пять процентов. Упомянутый вице-президент Х. М. (не поймите превратно, это инициалы) объявил бойкот: заявил (но не написал), что в знак несогласия уволится первым, а также подбил несколько десятков сотрудников, в том числе пять-шесть полезных, написать заявления об уходе. Вызываю их по одному, спрашиваю, действительно ли они хотят уволиться. Понимают ли, что в этом случае они теряют бонус, который выплачивается при истечении контракта или принудительном увольнении. Отвечают:
– Меня Х. М. попросил, неудобно отказывать, ведь это он меня принял.
Или:
– А я дату не поставил, заявление недействительное.
Удобный был момент избавиться от Х. М., который и пожар, и налет организовал, но президент компании нашел компромисс: распорядился, чтобы со следующего дня сокращением занимался я, резал бы, кого считаю нужным. По телефону оповестил Х. М. и меня.
Вот и развязка моего детектива. На следующее утро, когда я подъехал к воротам предприятия, дорогу перегородила толпа. Теперь я ездил на серебристом 6-литровом «Шевроле Сильверадо», который только что пригнали чуть ли не из Каракаса. Его тут же подперли сзади другой машиной. Я защелкнул замки и опустил левое стекло. Меня спросили: вы Амосов? Я подтвердил. Тогда люди стали колотить по капоту и дверцам, по стеклам кулаками и камнями, пытались перевернуть машину, вытащить меня наружу. Это не были сотрудники нашей компании, те все в униформе. В двух метрах от машины стоял метис-охранник килограммов на сто двадцать и смотрел в небо, чуть подальше шибздик-гвардеец с неизменным «калашниковым», его тоже что-то заинтересовало в другой стороне. Я включил заднюю передачу и дал по газам. Оттолкал заднюю машину метров на пятнадцать, развернулся и уехал.
Потом я спросил одного доброжелателя из местных:
– Что нужно было этим людям?
– Ничего. Им заплатили.
Машину жалко, и на руке осталась отметина. После этого я решил уехать. Самое неприятное в этой истории было вот что. После пожара и налета я не пропускал ни одной плавки. Там же постоянно находились охранник Виктор и новый плавильщик Грасильяно, которого я перетащил из другого цеха, добился, чтобы ему удвоили зарплату. Функция Виктора заключалась в том, что он записывал в тетрадку все мои действия: сколько флюса кладу в тигель и какого, сколько слиток весит, сколько шлака получилось и т. д. Мы прозвали его escritor – писатель. Грасильяно шагом не ходил – только бегом, с отклоненными вперед руками, заранее приготовившимися что-то делать. Меня они звали хефе (шеф), патрон, босс или сеньор Рамон, в неслужебных разговорах то и дело мелькало слово аmigo – друг.
Грасильяно копил деньги на машину. В марте стало известно о грядущем повышении цен, а у него недоставало две с половиной тысячи долларов. Я ему дал, он обещал вернуть к сентябрю. Теперь по утрам они с Виктором, игнорируя автобус, ехали на новой черной «тойоте» Грасильяно (42 тысячи долларов) из Тумеремо до El Callao, пили у меня кофе, оставляли «тойоту» и дальше ехали со мной до фабрики. И в злополучный день они, как всегда, позвонили из Тумеремо, предупредили, что будут через двадцать минут. Минут через пятнадцать позвонили еще: поехали прямо на фабрику, ждать не надо. Потом я понял, что их предупредили.
Грасильяно – метис, Виктор – белый. Толпа уже ждала. Виктора спросили:
– Вы Амосов?
– Нет, Амосов сзади едет.
Проехали благополучно и ждали на фабрике, чем кончится. У обоих мобильные телефоны. Слегка напоминает знаменитый библейский сюжет, только тут сразу двое.
В тот же день я позвонил президенту компании и попросил заказать мне билет до Москвы. Он посоветовал не принимать опрометчивых решений, спросил, не запомнил ли я этих людей (!). Я сказал, что в таком случае поеду в Каракас и попрошу денег на билет в посольстве. Было желание не отдавать ключи и шифры от цеха, золотой комнаты и сейфа со слитками – пусть бы еще потренировались, но решил не мелочиться. Позвонил Грасильяно, напомнил про долг и сказал, что мне нужны деньги на билет. Он ответил, что денег нет.
Я улетел из Венесуэлы 1 августа, а через две недели компанию национализировали. Многие сотрудники стали приходить на работу в красных рубашках. Двое попросили меня устроить их на работу за пределами Венесуэлы. Еще несколько месяцев мне по инерции присылали ежедневные сводки показателей работы карьера и фабрики. Суточное производство золота с двенадцати килограммов съехало сначала до двух-трех и прыгало, как пульс умирающего. Потом поехали дальше и в очередной сводке стояло уже двести тридцать граммов. Двести тридцать граммов на 908 человек! Через четыре месяца сводки перестали приходить. Сейчас рудник не работает…
Перечитал свои заметки и вижу, что венесуэльцы получились у меня не очень симпатичными. Возможно, я не до конца в них разобрался.
Вспоминаю, как в Венесуэле мечтал о ненастье: сейчас бы дождь холодный, бездорожье наше, мокрый снег с ветерком! Сейчас за окном пасмурно, метель – четвертый или пятый день. Зима надоела, скорее бы погреться на солнце. Ничего, скоро лето, поеду в Забайкалье! Там если и убьют, так хоть свои.
Апрель 2013, Москва
