В самом деле, существует невысказываемое. Оно показывает себя, это - мистическое.
(Л. Витгенштейн. Логико-философский трактат, 6.521-6.522)
Я живу на краю Иудейской пустыни; эти мягкие развалы желтовато-замшевых холмов, эта
сыпучесть, покатость, застылость меняет свой свет и фактуру в зависимости от освещения.
В яркий день, в беспощадном, столь болезненном для глаз свете вселенской операционной
эти холмы напоминают складки на гипсовой статуе какого-нибудь римского патриция.
(Д. Рубина. «Камера наезжает»)
Рассказывают, что к Рубенсу однажды обратилась одна дама с просьбой принять ее сына в мастерскую знаменитого художника и «позволить ему писать хотя бы фоны» к картинам мастера, на что Рубенс ответил, что фон в картине есть чуть ли не главное.
Находясь в Израиле, в Святой земле я остро переживаю присутствие этого самого таинственного нечто, являющегося фоном ко всему происходящему. Все как на картинах: подойдешь поближе и в глаза бросаются детали, обычная человеческая жизнь, как везде – обиды, огорчения, любовь, дружба, неприязнь, политика, воровство и т. д. Но есть за этим какой-то неуловимый фон, нечто объединяющее все детали в единую картину. К тому же весна... «Весна в Иудее».
Мы прилетели в Израиль 3 марта, а на следующий день, Ленoчкин день рождения, мы помчались на машине в Иерусалим. Я был там два раза много лет назад, и, казалось, все совершенно забыл. Даже поражался, насколько мало я помню. А в этот раз бросились в глаза малейшие детали.
Поселок, где мы остановились на квартире Лениной мамы, находится на равнине на полпути от Иерусалима к Средиземному морю. Через 20 километров, примерно у Латрунского монастыря, дорога начинает подниматься вверх, и пейзаж вокруг резко меняется. Возникают холмы, покрытые сосновым лесом, по обочинам дороги кое-где цветет воспетый Вертинским миндаль. Дорога в Иерусалим – как история – при общей тенденции вверх, подъемы сменяются спусками, даже провалами. Спускаешься в провал, а на той стороне уже стеной встают белые дома иерусалимских пригородов. Наконец Яффская дорога, по которой мы едем, приводит нас в сам город, где без волшебного колобка GPS пришлецу не найти дорогу.
Первый наш визит в Иерусалим начался не с традиционных туристских мест старого города, а с достопримечательностей 30-х годов: отеля «Царь Давид», здания ИМКА и музея Анны Тихо. Те, кто видел серию английских фильмов по Агате Кристи, посвященных Эркюлю Пуаро, наверное заметил, что чуть не половина действия в них происходит в огромных отелях, являвшихся центрами шикарной жизни эпохи «Арт Деко». Таким и был отель «Царь Давид» – в 30-е и 40-е он был ульем, переполненным до краев британскими офицерами, шпионами разных государств, арабскими богачами, светскими красавицами. В нем, например, проживал изгнанный итальянцами из Абиссинии император Хайле Силассие. До сих пор в этом отеле принимают самых именитых гостей Израиля. Только мы успели уехать, как туда уже приехал Барак Обама.
Лобби отеля «Царь Давид»
Напротив отеля – здание ИМКА (Христианское Объединение Молодых Мужчин), построенное тем же архитектором – швейцарцем Фогтом. Высоченная башня, она сильно похожа на здание библиотеки в Кембридже, построенной примерно в те же годы. Своеобразная мрачноватость этой архитектуры мне нравится, а вот Клайва Льюиса она пугала, что и отразилось в его неоконченной истории «Темная башня» («Dark Tower”). Отражение Кембриджа и Лондона в Иерусалиме – один из примеров того, что в математике называется «отображением». Мир отображается на Иерусалим, как одно бесконечное множество на другое.
"...А вчера пировали мы с Лизой и Юрой в Доме Тихо – ты помнишь, конечно, этот, окруженный соснами, старый каменный дом...
Дина Рубина. " Иерусалимцы".
Следуя заветам Дины Ильиничны, мы пошли на ланч в Дом Тихо. Супруги Тихо родом из Вены, перебрались в Иерусалим в 1912 г. Анна – художница, ее муж – врач-офтальмолог, основал в Иерусалиме глазную клинику. В 1929 г., во время еврейского погрома, организованным будущим другом Гитлера иерусалимским муфтием, он был тяжело ранен ударом в спину. Супруги создали в Иерусалиме музей, перевезя туда маленькую частичку своей волшебной Вены.
В доме Тихо мы побывали еще раз. В кафе за соседним столиком материализовался из воздуха любопытный старичок, чем-то напоминавший еврейского домового «шрейтелэ». В ермолке, сухонький, сероглазый с кустистыми бровями и иронической улыбкой. «Where are you from? – America. – But English is not your mother’s tongue. – Well, we are from Russia”. Эзра Городецкий (согласно Google: Эзра ха коэн Городецкий, эсквайр) из Филадельфии, перебрался в Израиль в 1960-м и уже, по его словам, чувствует себя «антиамериканцем». «What decease do you have? I have a collectors decease. Собираю пуговицы. Вы знаете, на Манхэттене, на 53-й улице есть магазин “Tender buttons”. Так вот, я покупаю там пуговицы за 50, 60$. Собираю также книги азбуки. Проблема – с собой ничего не возьмешь».
[А вот, как увидела это Елена Цвелик:
Наш ланч подходил к концу, когда я заметила необычного посетителя за столиком в углу. Это был господин невысокого роста лет восьмидесяти, очень стильный, в черном, с тростью и в кипе, но происхождения явно нездешнего. Он перехватил мой взгляд и спросил:"Where are you from?" – From New York!", ответили мы с мужем, не сговариваясь. "Where are you originally from?" – продолжил человек, иронично покосившись в нашу сторону. Из-под кустистых бровей лукаво и проницательно смотрели его серые глаза. "From Russia'', – непринужденно ответила я и подумала: "Начинается..."
"Мой дедушка был из Белоруссии, а я приехал сюда из Филадельфии – 53 года назад". "Чем Вы болеете?" – пошутил старик и добавил: "Моя болезнь – коллекционирование. Уже много лет я собираю пуговицы, которые покупаю в Нью-Йоркском магазине "Tender Button", что на 53-й улице в Манхэттене, по 50-60 долларов за штуку. А кроме того, я собираю разнообразные книги по азбуке и просто хорошие книги. Ведь все с собой не унесешь, загадочно резюмировал наш новый знакомый, и вежливо распрощавшись, покинул ресторан. Почти английский эксцентрик, подумала я, и каково же было мое удивление, когда незнакомец оказался не кем иным, как Эзрой Хакоэном Городецки, эсквайром, почетным членом Истамбульской и Итальянской Синагог Иерусалима, который даровал их прихожанам редчайшие сидуры из своей коллекции для молитв 9 Ава, напечатанные в Лондоне в 1793 году, но впервые изданные намного раньше, в Амстердаме, еще во времена Баруха Спинозы! Народ Книги...]
Синагога «Хурва»
Идем к Стене Плача. Это все, что осталось от Второго Храма, построенного царем Иродом (так называемым Великим, Иродов потом было много) и разрушенного в 70 г. войсками будущего императора Тита. За нами – целый полк японцев, – мужчин и женщин, – идет к Стене молиться. Оказывается, есть в Японии такая секта, почитающая Израиль. На обратном пути от Стены Плача к Яффским воротам, вблизи которых припаркована наша машина, мы поневоле попадаем на крытую улицу – базар, который миновать невозможно. Пытаемся выбраться из лап базара, сбиваемся с дороги, но Провидение, лучше нас знающее, что нам нужно, приводит нас к выходу, ведущему прямо к порогу Александро-Невского подворья. Разумеется, поглядеть на это было нужно, чтобы понять, что это нам совершенно не нужно. От св. Александра Невского там немного, а вот от его тезки – Александра III, а еще вернее, от его министра и прокурора Священного Синода, – очень много.
Японцы у стены плача
От подворья рукой подать до храма Гроба Господня и я туда, разумеется, иду. Думаю, вот когда то люди шли к этому месту годами, порой пробивались с боем, а мы вот так, запросто... И последствия этой легкости, к сожалению, чувствуются. Не буду растекаться мыслью по древу, скажу только, что место для молитвы в этом храме есть, в приделе, отведенном францисканцам. Рядом со мной молится на коленях священник в черной рясе. Я прошу его благословить меня и он, возложив мне на голову руки, читает латинскую молитву. Язык Цицерона замечательно звучит в этих стенах.
Храм Гроба Господня. Францисканский придел
Что только не отображается, не отражается в Иерусалиме! Отражается там и Москва, и нынешняя (к сожалению!) и Москва нашей молодости. Ее мы нашли в квартирке нашего давнего друга писателя и историка Толи Кардаша, пишущего под псевдонимом Аб Мише (http://abmishe.com). С Толей мы познакомились в полные надежд годы перестройки, в литературном клубе, организованным критиком Мишей Эпштейном. Слово за слово и мы предложили Толе прочесть на нашей квартире отрывки из своей книги «Черновой вариант», посвященной истории антисемитизма. Это был 1987 год. Сколько воды утекло... Мы в Америке, Толя с семьей вот уже много лет в Израиле, нет его друга и издателя замечательного Кости Брагинского, но Толина квартира, как машина времени, переносит нас в те далекие времена. На стенах – картины с родными пейзажами, фотографии Галича, Сахарова, Эренбурга и Корчака, полки забиты книгами, среди которых, скажу с гордостью, стоит и моя. На столе – слоеный яблочный пирог, израильское вино, чай и замечательный кофе, который так хорошо варит по местному рецепту Толина жена Лена. Приходят гости – великий Рафаил Нудельман (http://ru.wikipedia.org/wiki/Нудельман,_Рафаил_Ильич) с женой Аллой Фурман и мы пьем за его здоровье, т.к. сегодня – его день рожденья. Нудельман издавал когда-то журнал «22» и это были лучшие годы этого журнала. У нас до сих пор в подвальной нашей библиотеке хранятся пачки «22», полученные мною в мой первый приезд в Нью-Йорк в 1989 г. Как сказал мне Саша Иличевский, Нудельман – лучший переводчик с иврита, «просто самый лучший». Уходим не с пустыми руками – Толя дарит нам свою новую книгу «Преображение еврея» (http://www.rulit.net/books/preobrazheniya-evreya-download-free-276854.html), а Нудельман – книгу своего друга Владимира Фромера «Чаша полыни». Захватывающая книга! Из нее я узнал, что человек, казнивший попа Гапона (Пинхас Рутенберг), был последним защитником Зимнего Дворца и инженером, электрифицировавшим Палестину, что Магда Геббельс была влюблена в крупнейшего деятеля сионистского движения Арлозорова и многое, многое другое... (о Пинхасе Рутенберге см., например, статью Михаила Носоновского "От разрушения к созиданию: Пётр Рутенберг - революционер, сионист, инженер, предприниматель, миротворец" в журнале "Заметки по еврейской истории", №8 2002 г. - ред.)
В Израиле много от России, очень много. На улицах и в магазинах немало интеллигентных лиц, явно принадлежащих бывшим советским научным сотрудникам. При взгляде на них вспоминаются братья Стругацкие, ибо это – их читатели и герои. Я уже не говорю об университетах, где мне все время попадаются знакомые из прошлой жизни или их ученики. Сказать по секрету: ведь я приезжал в Израиль не просто так, а почитать лекции по квантовой теории поля. В институте Вейцмана сразу натыкаюсь на своего однокашника по Физтеху Игоря Лернера (профессора Лернера) и сумрачного Сашу Финкельштейна (профессора Финкельштейна), которому наскучил его Техас...
[От Лены Цвелик:
Это – сейчас. А есть и старые связи. Вот музей Русского искусства имени Марии и Михаила Цетлиных в Рамат-Гане (северный Тель-Авив). Михаил Осипович Цетлин – русский поэт, беллетрист, меценат (псевдоним Амари), внук чайного магната Калонимуса Вольфа Высоцкого, Поставщика Двора Его Императорского Величества, Почетного гражданина Москвы и еврейского филантропа, часть наследства которого пошла на основание Техниона в Хайфе.
В кузину Цетлина, Иду Высоцкую, был влюблен Пастернак – читайте «Марбург»; жена Михаила Осиповича, Мария Самойловна, урожденная Тумаркина, – доктор философии Бернского университета, красавица, которую писал Валентин Серов. Кузены Цетлина, Абрам и Михаил Гоц, – видные деятели партии эсеров, а муж кузины Амалии, Илья Фондаминский, литератор, меценат и христианский философ, друг и соратник матери Марии, в 1942 году погибший в Освенциме. 16 января 2004 года он вместе с монахиней Марией был причислен к лику святых Священным Синодом Константинопольской православной церкви.
Мария и Михаил Цетлины. 1910 годы
Мария Цетлина, эсерка, обвенчалась с первым мужем Н.Д. Авксентьевым (будущим министром Временного правительства) в Петропавловской крепости, где она отбывала заключение за участие в революции 1905 года. Через некоторое время молодые люди расстались, сохранив самые дружеские отношения, а в 1909 году, во Франции, Мария выходит замуж за Михаила Цетлина. Этих двоих связывало многое: они всегда готовы были помогать соотечественникам – русским и евреям, оказавшимся на чужбине без средств к существованию, и поддерживали общественные проекты, которым сочувствовали. После Февральской революции Цетлины вернулись в Россию и поселились в доме Высоцких в Москве, в Трубниковском переулке. Они «собирали у себя поэтов, кормили, поили; время было трудное, и приходили все, от Вячеслава Иванова до Маяковского», писал о Цетлиных Илья Эренбург в своей книге «Люди, годы, жизнь». Цетлины потеряли недвижимость в Москве и решили вернуться во Францию, куда они уехали летом 1918 года. Впоследствии, в двадцатые годы их квартира в Париже становится одним из наиболее известных литературных салонов русской эмиграции. После вторжения гитлеровцев во Францию Цетлины вынуждены эмигрировать в США, где Михаил Осипович вместе с Алдановым становится учредителем и главным редактором «Нового журнала».
Валентин Серов. Портрет Марии Цетлиной
Цетлины не были коллекционерами в общепринятом смысле, не собирали шедевры старых мастеров, но заказывали семейные портреты своим друзьям-художникам и покупали у них картины.
Собрание картин складывалось в Париже, где в доме Цетлиных бывали многие русские писатели и художники: наезжавший во Францию Максимилиан Волошин и постоянно живший там Николай Тархов, почти не известная в России Маревна (Мария Воробьева-Стебельская) и знаменитая Наталия Гончарова. Попали в коллекцию Цетлиных и Пинхас Кремень, и Хуго Вайсман, и Поль Серюзье.
Жемчужиной собрания суждено было стать "Портрету Марии Цетлиной" работы Валентина Александровича Серова, написанному им на вилле Цетлиных в Биаррице в 1910 году.
Мария Самойловна вывезла в Израиль множество замечательных картин — Гончарова, Ларионов, Серов, Маревна, Прегель, Кончаловский. Что побудило ее сделать это? Как замечает Шуламит Шалит,
«возможно, в этом решении сыграла роль и судьба родственника и друга Ильи Фондаминского, принявшего христианство, но в фашистском лагере, несмотря на возможность спасти свою жизнь, пожелавшего разделить участь своих собратьев-евреев и погибшего вместе с ними? Или память о предке Михаила Осиповича – знаменитом рабби Иехошуа (р. Иошуа Цейтлин из Шклова (1742-1822), купец, талмудист и меценат, которому покровительствовал светлейший князь Потемкин, даровавший ему титул надворного советника, – ЛЦ). А может быть, ответ таится в строках Михаила Цетлина:
С одним я народом скорблю
(С ним связан я кровью);
Другой – безнадежно люблю
Ненужной любовью».
Как все-таки мало мы понимаем этих людей...
Акварели Эль-Ханани.
Музей порадовал нас и экспозицией, посвященной раннему творчеству знаменитого израильского архитектора Эль-Ханани (настоящее имя Лев Сапожников; 1898, Полтава – 1985, Тель-Авив). В числе архитектурных работ Эль-Ханани – здания Института Вейцмана в Реховоте, Зал Памяти в музее «Яд ва-Шем» в Иерусалиме и корпуса университета Бар-Илан в Рамат-Гане. Эль-Ханани учился в Художественном училище в Киеве и принадлежал к поколению Бориса Аронсона (в будущем прославленного бродвейского сценографа), Иссахара-Бер Рыбака, Александра Тышлера, Соломона Никритина. Это был круг учеников студии знаменитой авангардистки Александры Экстер, художницы, дружившей с Ж. Браком, П. Пикассо, Г. Аполлинером, которую поэт-футурист Бенедикт Лившиц обозначил «насквозь француженкой» в своем искусстве. В 1921 году семья художника переезжает в Литву (чему содействовал Семен Буденный, для которого он рисовал агитационные плакаты), а через год уезжает в Палестину.
В марте 1925 года Моше Галеви, бывший актер «Габимы» и ученик Вахтангова, пригласил Эль-Ханани оформить первый спектакль рабочей театральной студии, в будущем театра «Оэль», «Вечера Переца». В палатке театра у Средиземного моря кипела художественная и литературная жизнь Тель-Авива. Там можно было увидеть поэта Александра Пэна (читатель, который видел «Бумажный снег» Лины и Славы Чаплиных с блистательной Женей Додиной, живо представит себе эти картины), хореографа Маргалит Оренштейн, художников Эль-Ханани и Реувена Рубина, лидера профсоюзов Берла Кацнельсона и поэта Нахмана Бялика. Модернистская сценография Эль-Ханани того периода была идентична подходу художников Культур-Лиги: Альтмана, Эль Лисицкого, Шагала, Иссахара-Бер Рыбака. Именно они «открыли штетл в качестве особого топоса, наделенного своей поэтикой и выразительностью» (Гилель Казовский).
В середине 20-х Эль-Ханани с семьей переезжает в Иерусалим, где начинается период его слияния с Востоком. Художник продолжает сотрудничество с театром «Оэль» и в 1927 году экспонирует на второй тель-авивской выставке модернистов эскизы к своей новой театральной работе «Машиах бен Йосеф», а в 1928 году, когда в страну прибывает в рамках европейского турне театр «Габима», Эль-Ханани приглашают в качестве сценографа для постановки пьесы Шолом-Алейхема «Клад», которая стала одной из самых прекрасных страниц в истории «Габимы».
Сценографом "Клада" режиссер Алексей Дикий видел Шагала, но этого не получилось. Тем не менее постановка Шолом-Алейхема с участием разносторонне одаренного декоратора "Габимы" Эль-Ханани была принята всеми как одна из жемчужин репертуара. Каждый герой "Клада" был сам по себе произведением искусства: персонажи пьесы наделены острой характерностью, гротескными позами, эксцентричными жестами. Театральность постановки подчеркивали придуманные Эль-Ханани забавные кукольные маски-головы из папье-маше, которые служили символом местечка, символом ''мертвых душ Гоголя" в еврейском понимании. В конце жизни сам художник вспоминал о работе над "Кладом", как о лучшей из тех, что он выполнил для театра.]
Но все кончается, кончилось и наше путешествие. Я снова дома, за окном то снег, то солнце, ветер, штормы на море...
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #6(165) июнь 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=165
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer6/Cvelik1.php.
