Заглавие не имеет ничего общего, например, с заключением под стражу. Ни с другими понятиями, кроме имеющего непосредственное отношения к работе врача, в частности к хорошо выверенной скрупулёзной записи. Самая нелюбимая часть моей врачебной работы. Какая там нелюбимая? Ненавидимая! Но что забавнее всего. Именно заключение попросили у меня приятели по поводу недавней публикации в «Заметках». Ну, пусть не заключение, а всего лишь мнение врача, отзыв на публикацию врача по поводу шарлатанства во врачевании.
Я пытался убедить приятелей в том, что они обратились не по адресу. «Заметки» журнал не медицинский. Не заключение, конечно, а отзыв мог быть, например, по поводу языка изложения, по поводу композиции, образности и прочих элементов рассказа, очерка или эссе. А я даже не в состоянии определить жанра публикации. Я ведь врач, а не литератор. Будь это статья в медицинском журнале, мог бы высказать своё мнение. Но мнение о враче в не врачебной среде? Ни в коем случае!
Приятелей огорчил, даже обидел мой отказ. Для оправдания мне пришлось рассказать им историю одного заключения. Заключения медицинского.
В Израиле для получения диплома специалиста сразу после репатриации мне предстояло подтвердить, что я действительно врач, а не проходимец, не обладатель купленного диплома об окончании медицинского института. Именно такие слухи в ту пору распространялись в Израиле о врачах, приехавших из Советского Союза. Вероятно, это кому-то понадобилось. Беда только в том, что иногда слухи были не без основания. К счастью, только в редчайших случаях.
Для подтверждения следовало после пяти месяцев изучения иврита в ульпане три месяца проработать в больнице. В первые же дни шестого месяца пребывания в Израиле я начал безуспешно преследовать убегающую от меня чиновницу по трудоустройству, не догадываясь о причине её убегания. В ту пору о половом насилии, кажется, ещё не говорили. Во всяком случае, я ещё не слышал о такой мощной сексуальной активности наших мужчин. Наконец, преследование увенчалось успехом. С колоссальным трудом мне удалось уговорить симпатичную чиновницу побеседовать со мной. Явно смущаясь, она осведомилась, согласен ли я работать в больнице не рядом с центром абсорбции, в котором мы жили, а в другом городе. Разумеется, я немедленно согласился.
- Ну, в таком случае, слава Богу! Поезжайте в Кфар-Саву к профессору Комфорти.
- Комфорти израильтянин? – Удивился я. Толстый том «Оперативной ортопедии» профессора Комфорти в Киеве был моей настольной книгой. Первая встреча с профессором Комфорти оказалась более чем сердечной.
- Деген, у меня не было представления о том, что вы еврей! Я очень внимательно следил за вашими публикациями. Знаете, мы пересеклись с вами в методике лечения болезни Пертеса.
Три месяца работы в отделении профессора Комфорти оказались для меня компенсацией, наградой за все беды, неудачи и унижения в течение двадцати шести лет врачебной деятельности. Пир в мою честь, устроенный врачами отделения после завершения трёх месяцев работы, в моей памяти остаётся одним из самых ярких праздников. В официальном документе, выданном мне Комфорти, кроме уверения в том, что я могу возглавить ортопедическое отделение в любой больнице Израиля, была фраза «Деген не раз выступал против мнения отделения и доказывал свою правоту». Поздравить меня пришли мои друзья-однокурсники, работавшие врачами в Израиле три и более года. Они не поверили, что в официальном документе может быть такая фраза. Зная твой характер, – сказали они, – мы ведь предупредили тебя, чтобы ты не открывал рта даже в случае, если заведующий отделением чёрное назовёт белым. Заведующему отделением в Израиле не возражают, если не желают быть вышибленным. А уж написать такую фразу! В Израиле подобного не напишут даже родному брату, уверяли они. Пришлось показать. Этот документ я храню и сейчас, как память о выдающемся враче и дорогом человеке – профессоре Комфорти.
Но был на банкете ещё один момент, ради описания которого пришлось упомянуть всё, изложенное выше. Комфорти вдруг обратился к врачам и спросил:
- Рассказать ему?
- Можно, ответили врачи. – Он поймёт.
- Почему ты должен был приехать ко мне в Кфар-Саву из пригорода Иерусалима и три месяца жить вдали от жены, от дома? Почему, не имея ни гроша, следовательно, лишённый возможности пользоваться автобусом, ты должен был пешком ежедневно вышагивать по пять километров в оба конца, так как больница к тому же не представила тебе жилища? А ведь причина хоть и подлая, недостойная настоящего врача, но, к сожалению, простая. Чиновница по трудоустройству обратилась к нашему коллеге, заведующему ортопедическим отделением больницы… (Комфорти назвал больницу и фамилию профессора), и сказала, что новый репатриант должен пройти банальную процедуру для получения диплома специалиста. «Пусть приходит» – Ответил профессор. «Запиши фамилию врача – сказала чиновница. Деген». «Деген? Из Киева? Он в Израиле? У меня нет места».
Прошло несколько лет. В Иерусалиме под квартирой замечательного врача-терапевта, моей однокурсницы, произошёл взрыв. С тяжёлой травмой она поступила именно в то ортопедическое отделение, в котором для меня не оказалось места. С женой, услышав о взрыве, мы немедленно поехали навестить однокурсницу. Один из переломов оказался обработанным ниже критики. Причём, перелом, при котором отломки кости легко и просто сопоставляются даже начинающим ортопедом. Но оказалось, что отломки сопоставлял не начинающий ортопед, а сам заведующий отделением. Так он продемонстрировал своё особое отношение к популярной в городе коллеге, к тому же ещё – к врачу, обладающей третьей степенью. Меня действительно нельзя обвинить в особой деликатности. Реакция моя была соответствующей. Это же только в присутствии врачей. Единственным не врачом была моя жена. Я тут же предложил свои услуги. Второй профессор улыбнулся и сказал, что читал мою статью о новом способе сопоставления отломков при таком переломе. Но сейчас он сам исправит. Исправил. Прощаясь со мной, прошептал: «Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему бос не нашёл для тебя места в нашем отделении?».
Да, второй профессор, безусловно, был профессором. А заведующий отделением? Странный вопрос! Заведующим отделением не может быть не профессором. Так почему же отделением не заведует второй профессор, а профессор, приехавший из Америки? Впрочем, в ту пору я уже кое-что слышал о сомнительных назначениях.
Прошло ещё несколько лет. Ко мне на костылях пришла женщина пятидесяти восьми лет с просьбой дать ей врачебное заключение, фактически – юридический документ, необходимый для подачи требования профессору-ортопеду о компенсации по поводу произведенной им операции, ставшей причиной тяжёлой инвалидности. Разумеется, это не из его кармана. У профессора есть страховка, которая оплатит причинённый им вред.
Тут уже начинается фантасмагория. Оказалось, что женщина работала старшей операционной сестрой в том самом ортопедическом отделении, в котором для меня не нашлось места. Оказалось, что её оперировал тот самый профессор, заведующий отделением. До этого момента ничего необычного. Но, когда я услышал, что пятидесятивосьмилетней женщине сделана операция Чиари, у меня в ушах почернело. Максимальный возраст ребёнка (РЕБЁНКА!), которому можно сделать операцию Чиари, восемь лет. Понимаете? Восемь, а не пятьдесят восемь! Я осторожно спросил:
- Но вы ведь опытная операционная сестра. Неужели вам не было известно, что вы несколько старше восьми лет?
- Знала. И спросила боса. Но он уверил меня в том, что небольшая модификация позволит получить положительный эффект и в моём возрасте.
У меня не было ни малейшего сомнения в том, что профессор, репатриировавшийся из Америки, окончивший американский университет и американскую врачебную школу, не мог не знать, что такое операция Чиари, какие для неё показания и противопоказания. Как же он мог совершить подобное? Не знаю. У меня нет объяснения.
Женщина, к тому же медицинский работник нуждалась всего лишь в медицинском заключении, без которого она не могла на бюрократических путях получить причитающуюся ей компенсацию по инвалидности. В медицинском заключении не будет даже приближающегося к нолю нарушения истины. Правда. Одна только, правда. Ничего, кроме правды. К тому же, в этот момент я отчётливо представил себе, почему профессор не пожелал меня в своём отделении.
Вы хотите сказать, что я злопамятен? Да, злопамятен избирательно. Есть вещи, которые не прощаю врачам. Не прощаю причинения вреда больному человеку. В чём же дело? Напиши объективное врачебное заключение. Всего лишь.
У обратившейся ко мне пациентки, у бывшей старшей операционной сестры, а сейчас – у тяжёлого инвалида я попросил прощения и сказал, что медицинского заключения дать не могу.
Дня через два позвонил мне профессор, заведующий ортопедическим отделением другой иерусалимской больницы, очень хороший специалист и не менее хороший человек:
- Деген, я должен извиниться перед тобой. Это я послал её к тебе за медицинским заключением. В полнейшей уверенности в том, что ты ей медицинского заключения не дашь. Мне просто хотелось показать тебе, почему он не желал твоего присутствия в своём отделении.
Ах ты, сукин сын, подумал я, улыбнувшись. Он тоже не дал. Значит, есть в Израиле врачи, соблюдающие коллегиальность. Приятно. Это случай, который всё-таки в службе национального страхования может обойтись без медицинского заключения.
Но всему в жизни, следовательно, и во врачевании, и в отношениях между коллегами есть предел и границы. Есть случаи, когда ты обязан официально выступить протии коллеги.
Ко мне обратилась медицинская сестра нашей больничной кассы. Увидел я её впервые, так как работали мы в разных городах.
Несколько лет назад её сын, молодой танкист, спрыгнув с танка, ушиб коленный сустав. В течение нескольких дней он терпел боль, не придав этому серьёзного значения. Но боль не прекращалась, и он обратился к армейскому врачу. Врач, ничего не обнаружив, посчитал солдата симулянтом. Примерно через полгода после травмы непрекращающиеся боли попытались ликвидировать физиотерапией. Состояние молодого человека ухудшалось. В конце концов, больного направили на консультацию опытного ортопеда. Где-то через полтора-два года после травмы диагностировали синовиому. Когда выяснилось, что синовиома злокачественная, ногу ампутировали на уровне средней трети бедра. Бывший танкист потребовал, чтобы его признали инвалидом Армии Обороны Израиля. Ему отказали. Началась волокита. Для доказательства правоты своего отказа Армия представила врачебные заключения двух видных профессоров-ортопедов. Медсестра посчитала заключения Армии необъективными, можно сказать – подкупленными Армией. И подала в суд. Понадобилось беспристрастное объективное врачебное заключение. По этому поводу она обратилась ко мне.
Больного я не видел. В этом не было необходимости. Но историю болезни и, особенно, медицинские заключения профессоров изучил тщательнейшим образом.
Моё медицинское заключение состояло из трёх пунктов. В первом, как и положено, я представился. Обратил внимание на основное доказательство профессоров, что травма не является причиной синовиомы. В своём заключении, не без некоторого лёгкого ехидства подчеркнув, что, как видно из преставления, имел возможность наблюдать большее количество травм, чем наблюдали мои уважаемые коллеги. Поэтому неоднократно наблюдал синовиомы именно в результате травм. Но, помимо недостатка, объясняемого относительно небольшим количеством наблюдавшихся больных, есть в заключениях моих уважаемых коллег более серьёзный недостаток. Существует около тридцати видов синовиом. Какая именно из этих тридцати синовиом была у солдата? Уважаемые коллеги не знают. Не та ли, в этиологии которой именно травма? Во втором пункте подчеркнул, что не могу обвинить врачей в том, что так поздно был поставлен диагноз. Ранняя диагностика синовиомы представляет большие трудности даже для опытного ортопеда. Но физиотерапия злокачественного новообразования, лечение токами ультравысокой частоты, электрофорез, диадинамик причинили несомненный вред, что, безусловно, известно моим уважаемым коллегам. Как же, увидев причинённый больному вред, они могли дать врачебное заключение против него? И, наконец, третье, моральный аспект. Злокачественное новообразование послужило причиной высокой ампутации ноги. Могут ли мои уважаемые коллеги предположить, сколько ещё, несмотря на ампутацию, остаётся жить пациенту? И после всего этого отказать молодому человеку в минимальной компенсации, в признании инвалидом Армии Обороны Израиля?
Три автора врачебных заключений были примерно ровесниками. Лет шестидесяти. Седовласый интеллигентного вида судья – лет на пять старше нас. Три врачебных заключения он выслушал, как игрок в покер. Бесстрастно. Ни один мускул не дрогнул на окаменевшем лице. Потом неторопливо прочёл написанное нами. Потом посмотрел на сидящих рядом авторов врачебного заключения, представленного Армией, и промолвил:
- Ваши имена, уважаемые профессора, мне известны. Вы справедливо популярны в Израиле. Профессора Дегена я увидел впервые. И, признаюсь, не слышал о нём ничего. Что касается иврита, то у вас он значительно лучше, чем у профессора Дегена. Но что касается врачебных заключений, то у профессора Дегена оно более убедительное, да и вступительная часть о его опыте, производит сильное впечатление. Это специалист. Поэтому суд вынес решение, что (судья назвал фамилию больного) является инвалидом Армии Обороны Израиля.
Судья ушёл. Мы пожали друг другу руки. Одного из профессоров я не просто знал. Можно считать, что мы были почти приятелями. В своё время нас познакомил Комфорти. Я нередко пользовался услугами этого профессора, а он ничего не получал взамен. Сейчас, всё ещё не выпуская моей руки, он спросил:
- Ты и на сей раз завершил своё заключение дежурной фразой?
Я улыбнулся и кивнул. Нет другого выхода. – Дежурную фразу, как он выразился, я был вынужден написать. Звучала она так: «Это врачебное заключение я дал без оплаты, без гонорара…», и дальше в подобных случаях заключение шло либо инвалиду АОИ, либо инвалиду Второй мировой войны, либо коллеге. Дело в том, что врачебное заключение стоило минимум две тысячи американских долларов. С суммы гонорара следовало уплатить налог. Так вот, чтобы налоговые бандиты не взяли меня за горло, чтобы не заставили уплатить налог с гонорара, которого не получал, я должен был обезопасить себя такой фразой.
На эту фразу я снова обратил внимание матери бывшего солдата-танкиста, когда она примчалась ко мне, всё-таки пытаясь уплатить. В дополнение я отчитал её, сказав, что это позор, когда врач берёт гонорар у своих коллег или у членов семьи коллег.
- Да, - ответила медсестра, – но ведь в Израиле это не принято. Мне кажется, что даже профессора после суда не особенно одобрили ваше поведение.
Забавно, что много лет спустя почти такое же я услышал из уст замечательного человека, профессора Арье Эльдада:
- По-моему, к сожалению, мы с тобой единственные в Израиле профессора, если можно так выразиться о двоих, которые не берут гонорара у своих пациентов.
Ну, что же, печально.
Но я отвлёкся от заключения, или вернее – отзыва, который попросили у меня приятели. Мне показалось, рассказанное убедило их в том, что даже профессиональное заключение врача по поводу далёкой от научной, простой популярной публикации врача в ненаучном журнале, не привнесёт ничего, кроме никому не нужных обид.
Более подробно разворачивать тему мне не хотелось. Если бы речь шла только о шарлатанстве в медицине, то вообще не было бы никакой дискуссии. И меня вполне обоснованно можно было упрекнуть в увиливании. Но автор, возможно, неумышленно, не изучив соответствующей литературы, причислил к шарлатанству некоторые методы врачевания, статистически достоверно доказавшие успешность. Иногда эти методы действительно по-шарлатански не включёны в традиционную медицину.
Но это уже другой вопрос.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #6(165) июнь 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=165
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer6/Degen1.php
