Мы – поколение от «Поколения победителей», выполнивших свой долг перед всеми нами до конца. Наш долг сохранить память о них.
Когда, уезжая из России, я передавал сыну по наследству от деда Звезду Героя Советского Союза, то заметил в его глазах некоторое смятение, вероятно, он был ещё не готов взять на себя ответственность за память незнакомого славного предка. Поэтому я решил оживить для своих родных память о моих родителях и немного о себе.
Разговор о моих родителях будет рассказом о людях из другого жизненного пространства. Но моя жизнь была частью их жизни, поэтому я, вероятно, смогу, сопереживая им, донести эмоциональное восприятие их жизни. Мне очень хочется, чтобы память о них жила. Основной мотивацией их жизни было понятие - надо (мы живём по принципу - хочу). А основным образом жизни семьи военнослужащего была дорога. Сначала это были смертельно опасные военные дороги, затем постоянные служебные переезды. У нас не было своего жилья до 1957 года.
Итак, начну с отца. Юфа (Яхве) Иосиф Семенович, 1915 г. рождения. Старший сын в большой (пятеро детей), до революции зажиточной еврейской семье, которая вынуждена была, спасаясь от голода на Украине, переехать в Ленинград, в 10 м2 комнату.
Семья Юфа. 1935
Как старший сын мой отец первым должен был уйти из семьи и строить свою жизнь самостоятельно, и при этом помогать семье. И он в 16 лет идет работать на завод, где назначается руководителем комсомольской молодёжной бригады. Успехи его бригады отмечаются в заводской многотиражке. Затем свою дальнейшую судьбу он решает связать с армией, что тогда давало материальные и социальные перспективы.
Рабочий человек. 1931
В 1932, после окончания фабрично-заводского училища, он вступает в армию. Затем поступает в артиллерийское училище и, закончив его младшим лейтенантом, едет служить на Украину.
С офицерскими шпалами. 1936
Своим новым положением он был доволен. По его словам теперь он мог позволить себе съёмное жилье (комнату у хозяйки) и малосольные огурцы с мёдом. Думаю, что молодым лейтенантам - завидным в провинции женихам, жить было не скучно. Но и характер и интуиция подсказывали ему, надо идти дальше. И он решает поступать в военную академию, т.е. получить, редкое тогда, высшее образование и новые возможности для служебного роста. Уже сложилось и нетребовательное отношение к быту, при котором главным было хорошо поесть (даже в полевых условиях), чистая военная форма, кровать, книжная полка, стул и стол для работы. Всё. Кстати, я никогда не слышал и не видел, чтобы отец когда-либо курил или выпивал.
Итак, вместе с несколькими сослуживцами, которые, в отличие от него, собирались не столько поступать, сколько хорошо погулять в столице, он едет в Москву, сдает вступительные экзамены в артиллерийскую академию и начинает учебу в ней. В начале войны он должен вернуться в свою часть, где попадает под первую бомбежку. Гибнут несколько командиров, в т.ч. командир полка, и отца назначают заместителем командира полка. Это говорит о том, что у него, постоянно находящегося среди людей, уже сформировался особый характер целеустремленного неформального лидера, имеющего, кроме хороших отношений со всеми, авторитет человека смелого, с трезвым умом.
Я спрашивал его: «Было страшно?» Он, подумав, и с неохотой вспоминая, ответил: «Сначала - страшно, но потом пришло чувство безразличия неизбежной смерти. Сегодня или завтра?». И с таким внутренним состоянием он прожил четыре фронтовых года (недаром на фронте 1 год засчитывался за три). Сейчас я прихожу к мысли, что в войне выжили те, кому многократно повезло (есть, наверное, и у Всевышнего любимчики). Я слышал от отца о трёх таких с ним случаях (думаю, их было больше):
- от ближнего разрыва снаряда землёй засыпало его наблюдательный пункт. Контуженый, он оказался под завалом. Случайно проходившие двое солдат вспомнили, что в этом месте был НП их командира и откопали его. Мама рассказала: два дня он не слышал, и из ушей шла кровь;
- в другой раз отец со своими офицерами, наблюдая за боем, корректировал стрельбу. Осколок разорвавшегося снаряда срезал с его руки кожу и вместе с золотыми трофейными часами врезался в живот стоящего рядом офицера. В конце войны этот офицер встретил отца и хотел отдать то, что врачи вынули из его раны, но отец отказался, сказав, чтобы этот трофей он оставил себе на память;
- уже в конце войны отец шел один по улице недавно взятого города, как вдруг из мёртвых немцев, лежавших в кювете, поднялся, вероятно, ранее контуженый немец и со штыком пошел на отца. Отец выхватил пистолет и выстрелил из своего офицерского ТТ, но произошла осечка. И только случайно пробегавший пехотинец спас его, походя, уложив немца сапёрной лопаткой.
Вероятно, учась воевать, отец действовал смело и грамотно. И поскольку тогда, в кровавой мясорубке боев, национальность значения не имела, он быстро пошел на повышение. И много лет спустя я слышал от него: «Немцы научили нас воевать».
В конце 1941 года его посылают на переподготовку, а затем назначают командиром дивизиона ракетных артиллерийских установок «катюш». После смелого и успешного (без потерь) выхода из окружения под Харьковом, дивизион перебрасывают под Сталинград. В документальных фильмах о победе под Сталинградом есть кадры залпового огня «катюш». Эти кадры снимались в дивизионе отца.
Залп гвардейских минометов. 1942
Итак, военная судьба приближает отца к тому моменту, когда он встретил мою мать.
Мне кажется, что судьба - это цепочка случайных событий, в которых мы в силу своего характера, порой, не замечая этого, принимаем решение. Недаром говорят: «Судьба – характер». Сколько же случайного ещё произойдёт до их встречи и после, пока мои будущие родители сделают выбор моего рождения на войне.
А что же мама? Как она попала на эту встречу? Очень трагично. Мама – Пащенко Мария Георгиевна, родилась в 1922 г., в Сталинграде (Царицыне), в рабочей семье. Мать мамы – простая, неграмотная, глубоко верующая русская женщина с очень стойким характером. Отец - мягкий, душевный человек, любящий попеть, что характерно для малороссиян. Две, чуть младше мамы, сестры.
Началась война. Отца призвали в армию. Все остальные в семье работали. Как обычно, утром в середине августа 1942 г.
Когда ей 20 лет. 1942
Маша - молодая, симпатичная двадцатилетняя заводская девчонка пошла на работу на свой тракторный завод. Во время смены прозвучал сигнал воздушной тревоги и все спустились в бомбоубежище, что бывало уже не раз. Но в этот раз было по-другому, что-то невообразимое. Бомбёжка шла весь день и часть ночи. Из бомбоубежища никого не выпускали, а утром всё началось сначала и так несколько дней. Когда стало чуть тише, им объявили, что завод больше не работает, введено осадное положение, и пусть каждый сам решит, что ему делать. Маша вышла наружу и не поняла, где она находится. Бомбёжка ещё продолжалась, и в тучах пыли не было никаких знакомых ориентиров. Улиц не было, города не было – только холмы битого кирпича и остатки зданий. Она помнила, в какой стороне находится Волга и побежала в ту сторону. Когда раздавался свист очередной бомбы, она, не глядя, падала на землю. Один раз она упала на что-то мягкое и, приподняв, наконец, голову, увидела под собой мёртвого ребенка. Когда она позже об этом рассказывала, в её глазах оставался ужас этого видения. Вдоль Волги она вышла, наконец, к своему дому и… увидела вместо дома огромную воронку. Где родные, погибли? Спросить было некого – людей вокруг не было. Куда же идти? Со всех сторон города слышалась отдалённая канонада. И она пошла в ту сторону, где не было слышно артиллерийской стрельбы – к Волге. На берегу было огромное скопление людей – войска, беженцы. И над всем этим людским морем - кружились и с воем пикировали самолёты с чёрными крестами. Суда под бомбёжкой подвозили с другого берега войска, обратно везли раненых.
Беженцев на ту сторону не брали – приказ. Маша сидела на берегу и плакала. К ней подошел пожилой солдат - украинец и участливо спросил: «Чого плачешь дитятко?». Она ему рассказала о своих бедах и попросила перевести на тот берег. «Так ведь погибнешь же»: сказал он. Она ответила, что ей всё равно где погибать. По Волге среди всплесков от разрывов плыли остатки разбитых судов и пятна горящей нефти. Видно стало жалко ему девчонку, и он рискнул нарушить приказ, положив её, чтобы не было видно, на дно среди раненых бойцов. Наконец-то ей «повезло» - она была на другом берегу.
По пыльной фронтовой дороге к Волге, к Сталинграду, шли войска. Навстречу им в тонком летнем платьице, вся покрытая пылью брела девушка. Она уходила от пережитого ужаса, от войны, а куда шла не знала. Но слез уже не было, хотелось только есть и пить. Без сил она присела недалеко от дороги. Ещё одно везение – к ней подошла незнакомая девушка в военной форме и спросила чем помочь. И вместо ответа снова слёзы.
Надо честно сказать, насаждаемые тогда сверху идеалы неравнодушия, дружбы и взаимопомощи естественно прижились в людях того поколения.
Девушка понимающе обняла её, вытерла пыль с лица и волос и изменившимся голосом прошептала: «Да у тебя седые волосы».
Бедная моя мама. Сколько ей уже пришлось и ещё придется пережить.
Незнакомка, молча и решительно, потянула её за собой. Приведя Машу в свою часть, где она была связисткой, девушка ей дала поесть и привести себя в порядок. Затем, испытующе глядя на неё и, как бы обдумывая, сказала: «Пойдем к нашему командиру. Он добрый человек, он поможет».
Командир дивизиона майор Юфа внимательно посмотрел на беженку и сказал: «Да, надо помочь. Жаль, что у вас нет документов. У нас есть должность санинструктора. Но я вам верю, и все документы оформлю с ваших слов». Так мама стала участницей Великой Отечественной войны и… фронтовой женой тогда майора Иосифа Юфа. Ничего странного. Смерть была рядом, и люди спешили жить. «Живое тянулось к живому» и никто не задумывался о будущем, о совместимости характеров и прочих тонкостях мирной жизни. Возникло фронтовое семейство людей с библейскими именами - Иосифа и Марии (не хватало только дитя).
Фронтовая семейная жизнь. Странное дело – нигде об этом не говорится. Ни в кино, ни в воспоминаниях о войне. Но это было, и довольно часто. В нашем случае у мамы выбора не было, а у отца был. Он мог не обременять себя серьезными длительными отношениями, как и поступали другие. Любовь?
Спустя много лет я спросил отца, почему он фактически женился, и получил неожиданный ответ: «Чтобы было кому поплакать на могиле». Опять мотивом была смерть, получается, что на фронте люди не задумывались о нереальной дальнейшей жизни, а о реальности смерти помнили всегда. Уходя от войны как беженка, мама вместе с мужем вернулась на неё уже как солдат и как жена военного. Теперь её уделом было в постоянной тревоге ждать возвращение мужа, уже командира полка, с передовой. А чаще, не дождавшись, с присланным шофером ехать, рискуя попасть под самолетный налет, к новому месту боев.
Так ей запомнился налёт немецкого истребителя – охотника на грузовичок, в котором она ехала с другими военными и… собакой. Все, как бывалые фронтовики, выскочили из кузова и, немного пробежав, поползли от машины. Маму удивило, что, чувствуя общий страх, собака не бежала, а как и люди, ползла от дороги.
Как у новичка, интересны её впечатления от стрельбы ракетными снарядами. Впервые залп она увидела вечером, когда, выйдя из блиндажа, одетая в большую, не по размеру солдатскую шинель, стояла чуть впереди батареи и зачаровано глядела на пролетавшие над её головой красные ракеты. Вдруг сзади услышала многоэтажный мат и получила толчок в спину и, уже лёжа на земле, услышала, как лежащий рядом старшина, просипел: «Пацан, тебе что, жить надоело?». Увидев, наконец, что перед ним жена командира, долго чертыхаясь, извинился.
Ещё один эпизод тогдашней её жизни. Как у жены командира была у неё привилегия ночевать и даже привести себя в порядок у хозяев редких оставшихся целыми домов или, в крайнем случае, в палатке. После разгрома немцев под Сталинградом, огромные колонны пленных при небольшой охране тащились по дорогам. Под вечер мама ждала отца, хозяйка вышла к соседке. Вдруг дверь открылась, и в дом буквально ввалился весь в инее, высокий немецкий офицер. Он знаками показал, что хочет пить. Мама испугалась, в доме не было оружия, но пить ему всё - таки дала. Воду он выпил и, шатаясь и глядя прямо ей в глаза, сказал не требующие перевода слова: «Руссе швайн». Мама в ярости схватила коромысло и, сильно ударив его, вытолкнула в ещё открытую дверь. Утром она увидела его во дворе уже замёрзшим. С тех пор отец стал оставлять ей оружие.
У санинструктора работы было не много – рискуя сам, отец щадил своих подчиненных. За время командования дивизионом, а затем полком у него погиб по своей глупости только один человек. Но при этом надо отметить, что «катюши» с передовой не стреляли. Более того, т.к. немцы за ними особенно охотились, сделав залп, ракетные установки по инструкции быстро уезжали на 10 км. А вот командный пункт командира, дававшего целеуказание, находился на передовой.
Выезд на командный пункт. 1943
Так однажды с КП хорошо просматривались вражеские позиции, и отец заметил, что гитлеровцы скапливаются в балке. Как потом оказалось на обед. Отец по телефону выдал исходные данные для стрельбы и первым же залпом снаряды накрыли это место. Как потом писали фронтовые газеты, гвардейские минометчики под командованием командира полка Юфа уничтожили 800 солдат противника. Недавно я читал сохранившееся письмо отца своей матери. Где он пишет: «Мама! Я отомстил за отца и Лёву». Мой дед погиб в блокадном Ленинграде, а дядя – Лев Юфа сгорел в танке под Ржевом. Вот ещё одно неукротимое чувство, порождаемое войной – о мести писал человек, у которого в мирной жизни не было врагов. Недоброжелатели были, а врагов, это тех, с кем воюешь, т.е. защищаешься или нападаешь до поражения или победы, не было. Отец уходил от вражды, не отвечая на неё. Один из первых и немногих уроков отца в детстве я запомнил на всю жизнь - никогда не целиться в человека, даже из игрушечного оружия, потому, что «Даже палка раз в 100 лет стреляет». Это говорил мне человек, профессией которого было целиться и убивать. В отличие от пушек точное наведение ракетных снарядов невозможно, поэтому «катюши» стреляли по площадям. Наибольший военный и психологический эффект был при массированном обстреле, особенно при наступлении. А наши войска уже перешли в наступление, и война повернулась на Запад. Поэтому военное руководство приняло решение о создании больших оперативных групп гвардейских минометных частей, подчинявшихся непосредственно командованию армии. Теперь отец воевал, находясь рядом с известными командующими: Москаленко, Ватутиным, Коневым и естественно участвовал в осуществлении крупных военных операций. Всё это нашло отражение в его наградах. Звезда Героя, два ордена Ленина, три – Красного знамени, ордена Красной Звезды и Победы в ВОВ, большое количество медалей, в том числе польских и чешских – это весомо.
Гвардии полковник. Герой Советского Союза. 1944
Интересна история награждения званием Героя. Отца и прежде можно было представить к этому званию. Например, в одной из очередных официальных сводок говорилось: «Полк И.С. Юфы за пять дней уничтожил 33 немецких танка, 85 автомашин, три склада с боеприпасами, 13 батарей и 8 рот пехоты».
Но вот при взятии и освобождении Киева опять вмешался «его Величество Случай». Приказ о взятие Киева к годовщине Революции исходил от самого Сталина. Невыполнение этого приказа грозило высшему командованию армиями и фронта неотвратимыми репрессиями. При переправе через Днепр и захвате двух плацдармов на левом берегу шли упорные и кровопролитные бои. С этих плацдармов началось наше наступление с двух сторон в обход Киева. Отец с большим трудом переправил через реку 8 полков своих «катюш» и сразу начал обстрел отступавшего врага. Потерпев несколько подобных окружений, немцы, как огня боялись попасть в так называемый «котёл». По непроверенным данным авиаразведки немцы оставили Киев. Время выполнения приказа поджимало, поэтому командующий армией ради, доклада «Самому», решил рискнуть своей головой, заодно и головами своих ближайших подчинённых. Вызвав отца на командный пункт, он сказал: «Садимся в танки и въезжаем в Киев. Или грудь в крестах или…, если там немцы, дашь приказ стрелять по нам. Если всё пройдет успешно, быть тебе Юфа Героем». Немцев в Киеве не было. Командарм вылез из танка, осмотрелся, по радиосвязи доложил командующему фронтом, а затем Сталину об освобождении города и, повернувшись к отцу, сказал: «Слово дадено, его надо держать». Через четыре месяца отцу было присвоено звание Героя – высшая тогда награда.
Наши войска с боями и потерями шли через Украину, Курскую битву на запад, на запад.
И в этом потоке войск песчинкой затерялась семья полковника Юфа. Но раз есть семья - должны быть и дети. И вот в Восточной Германии (сейчас это – Польша) семья задержалась из-за рождения ребенка. В местечке Walau, около города Breslau (сейчас Вроцлав), под сильнейшей бомбёжкой, под салют наших «катюш», мама родила сына.
Каким должен родиться ребенок у матери, вынашивавшей его в нервотрёпке фронтового лихолетья и рожавшей под бомбёжкой? Ответ ясен.
На следующий день отец, как-то отпросившись у командующего, сажает мать и новорожденного в «студебеккер» (мощный американский грузовик), садится сам и, прихватив ординарца Ваню Тулупова, вооруженного автоматом и гранатами (в тылу было неспокойно), гонит машину три дня через пол Европы в Ленинград. В дороге никто из-за страха не пускает в дом, даже чтобы перепеленать ребенка и простирать пеленки. Можно представить в каком виде младенец прибыл в Ленинград. Но ничего – оклемался. И в Дзержинском районом ЗАГСе г. Ленинграда новорожденный был зарегистрирован под именем Леонид. Разрешите представиться.
Пишу, что слышал. А до того, «что я видел» ещё далеко. Так, что дальше опять по памяти очевидцев.
Обед в полевых условиях. 1945
Отец оставляет маму и меня на 9 месяцев в семье пока ещё чужих родственников и обратно на фронт. Воюет в Карпатах и с тяжелыми боями, через Дукельский перевал, вместе с переформированной армией прорывается в Чехию, где в Праге и заканчивает войну, получив очередные награды. Наверно не верилось ему, что выжил. В открытках домой дает волю чувствам – пишет о красоте цветущей Праги, о весне. Ненадолго возвращается домой, получает очередное назначение и, захватив семью, отправляется в Группу оккупационных войск в Австрии. «Пир» победителей – доступно всё, что душе угодно. Мужчинам предписано, во внеслужебное время ходить в «гражданском», что они с удовольствием и делают. Модный бостоновый костюм – какая непривычная и приятная роскошь. Путешествия, фотографии на память в исторических местах, не замечая, что за ними в кадре надпись, небрежно, наскоро, сделанная сапёром: «Мин нет».
Вена. Мин уже нет. 1946
В Австрии отцу служилось хорошо, но неспокойно. Много было «приколов». Для разъяснения привожу цитату из официального документа, где сообщалось о «растущем числе преступлений, совершенных в состоянии алкогольного опьянения», и что руководство вынуждено было признать: «В основе почти всех преступлений лежит пьянство и связь с местными женщинами - со всеми вытекающими последствиями». К «подружкам русских солдат» (Russenliebchen) в Австрии относились с презрением, но и военное руководство видело в них опасный инструмент в руках западных секретных служб, и поэтому некоторые из них были обвинены в шпионаже и расстреляны в Москве. Кроме того, вступление в брак с иностранками было запрещено» - конец цитаты.
Косвенно коснулось это и отца. Он чудом избежал трибунала, ранив ночью мародёра из числа наших демобилизованных солдат в доме, где мы поселились. Этот особняк принадлежал бросившему всё и сбежавшему в американскую зону местному барону. По результатам следствия решение судьбы отца было за маршалом Коневым. Когда он в присутствии отца ознакомился с делом, то сказал: «Да, полковник Юфа виноват. Виноват в том, что стрелял… и не убил негодяя».
А у меня жизнь была другая – я, в возрасте 1,5 – 2 лет, только познавал окружающее, общаясь с доброжелательными ко мне соседями, с голоса познавая их немецкий язык, и порой озадачивая недоумевающую маму фразами типа: «Mama, ich habe zwei Loche», имея в виду чулок, где у меня были две дырки. Но всему прекрасному бывает конец. Отцу нужно продолжать учебу, и мы уезжаем в Москву, где в артиллерийской академии он будет учиться до 1951 года.
За два дня дороги домой я напрочь забываю свой немецкий и, проживая в одной из комнат 3-х комнатной коммунальной квартиры на Таганке, изучаю дворовый язык, лексика которого временами опять ставит в тупик мою маму. Я живу радостными ощущениями в основном безмятежного детства, которые прекрасно передают эти стихи:
Вези меня ледянка в детство,
Где мне совсем не больно падать,
Где «Чур» от всех напастей средство,
Где каждая снежинка – радость…
Где папа – молодой и сильный,
Где плакать хочется без мамы,
Где лес и розовый, и синий,
И Дед Мороз такой румяный…
Где ничего вкусней сосульки,
Где сам себе игрушки клеишь,
Где каша манная в кастрюльке,
Где апельсин, когда болеешь.
Где горькая микстура в ложке,
Где с пенкой молоко в стакане,
Где в плед завернутая кошка,
Где тетя Валя на экране.
Где мандарины пахнут ёлкой,
Где под столами новоселье,
Где нос кусает шарфик колкий,
Где угол – плата за « веселье»…
Где счастье – если мама дома,
Где горе – если спать ложиться,
И ничего ценней альбома,
И ничего страшнее «Мыться!»
Где примерзают руки к санкам,
И где еще не стыдно плакать…
Вези меня вперед, ледянка!
Ты знаешь, я умею падать!
Таким был первый московский период моей жизни до 1951 года.
В том году закончивший Академию отец не может найти распределение на службу. Почему? Приходится сделать отступление и экскурс в первое послевоенное пятилетие.
Учась в Академии с 1947 по 1950, полковник, Герой Советского Союза чувствовал себя «королём».
Во время, свободное от учебы, доступны любые санатории, дома отдыха, хорошая зарплата, желанный гость в Центральном доме работников искусств, где он знакомился с известными актёрами: Жаровым, Боголюбовым, Канделаки, интересными журналистами.
В ЦДРИ с артистами. 1949
Опять же внимание женщин. Вроде ничего не предвещало ему беды. Но война-то уже закончилась. Руководству страны герои войны были уже не нужны. Наверху начались новые веяния. По мнению вождя, в разоренной стране, хлебнув заграничной свободы, победивший народ «разболтался». Надо было «натягивать вожжи». Для мобилизации и сплочения народа начали применять «старые, как мир» способы - внешние и внутренние враги. Внешний - уже был – Запад. И «железный занавес» захлопнулся. А внутренние…? Непокорные кавказцы были уже выселены, прибалты - тоже. И вот в газетах появились статьи о безродных космополитах. Страна уже могла позволить себе антисемитизм. Таинственным образом погибали или были расстреляны руководители Еврейского Антифашистского Комитета, созданного НКВД в 1942 и собравшего за рубежом для фронта многие миллионы долларов. Короче – сверху прозвучало: «Ату!» и на всех уровнях его подхватили. Расцветал и до сих пор популярен бытовой антисемитизм, которого ни до, ни во время войны не было. Надеюсь теперь понятно, почему отцу негде было служить? После долгих мытарств, старый знакомый по фронту набрался смелости и позвал отца к себе на Сахалин, в армейский штаб.
Ура! Мы едем на Сахалин. Какие меня там ждут приключения? Дальше прямо как у Б.Жидкова – «Что я видел».
До Владивостока тогда поезд шел 2 недели. Летом через всю страну. Впервые вижу в Сибири целые поля цветов, по местному «жарков» - они ярко оранжевого цвета и размерами напоминают маки. Жарко. Наш состав тянет паровоз, а в гору - и два. На полках полно сажи. В поезде было много семейных с детьми и отец, дней через семь пути (это его характер, что ему больше всех надо – едут люди в грязи и ничего), убедил начальника поезда устроить в туалетах штабного вагона горячие души. На радость женщинам за 2 дня все снова стали чистыми. Хорошо запомнился Байкал и станция (как помнится Листвянка), где я в первый раз увидел «бичей» – жалкое подобие людей, не имеющих ничего - ни документов, ни жилья, ни постоянной работы - вечных скитальцев Сибири и Дальнего Востока. На всех станциях вдоль Байкала продавали копченого омуля, и поезд еще пару дней пах рыбой.
Во Владивостоке нас ждал пароход «Смольный», с борта которого я впервые увидел море, дельфинов. Это был какой-то другой, тревожащий новизной ощущений, бесконечный мир.
По протекции отца я даже побывал на капитанском мостике и подержался за штурвал. Расположились мы в довольно просторной, двух местной каюте с видом на море. На палубе я подружился с мальчиком, и он пригласил меня в трюм, где ехала его семья. Я был неприятно поражен теснотой и удушливым спертым воздухом. Трюм был тесно заполнен жестко закрепленными двух ярусными койками. На них сидели и лежали мужчины и женщины, часто вместе с детьми. И это еще было не самое плохое место. Хуже всех было завербованным людям - «вербакам». Сотни их вместе с семьями, накрытые брезентом ночевали на палубе.
Наш корабль был как бы вертикальным социальным срезом тогдашнего общества.
Итак, мы живем в Южно – Сахалинске, в гостинице, обедать ходим в офицерскую столовую, в отделение, называемое «Ресторан». У родителей быстро завязываются знакомства со средней офицерской элитой. Вроде сюда антисемитизм ещё не дошел. Мне тогда казалось, что главные и стоящие люди - это военные. По-видимому, я путался у всех под ногами и меня отдали в детский сад, который я возненавидел за то, что во время обязательного послеобеденного сна, с кровати не разрешалось вставать, хотя очень хотелось в туалет. Через несколько месяцев мы получаем жильё – половину японского дома на Нагорной улице, у подножия большой горы, по местному - сопки. После войны последних японцев вывезли с Сахалина в 1946 году. Наша часть дома состояла из двух комнат, одна из которых была переоборудована под кухню. Вторая комната, при необходимости, делилась по полозьям раздвижными перегородками. С боку комнаты находилась ниша для матраца на одно спальное место – моё место. Окна большие с двойными много решетчатыми рамами, со значительным расстоянием между ними – моё любимое укромное место. В комнатах японцами были установлены чугунные печки – «маньчжурки» с трубой через окно. Старожилы говорили, что при таком экономном отоплении главной бедой у японцев были пожары, при которых выгорали целые кварталы города. Японская семья обязательно на ночь оставляла дежурного и, если пожар всё – таки случался, то безжалостные соседи толкали виновных в их горящий дом. Входные двери у японцев тоже отодвигались по полозьям и не имели замков, что нашим людям естественно не подходило. На двери до нас навесили замки, а в стену между комнатами нами была выложена печь – «голландка» с духовкой. Для быстрой готовки был керогаз (усовершенствованная керосинка). На столе постоянно дежурила керосиновая лампа, т.к. временами отключался свет. Как и все соседи, завели живность – кошку Мурку с 2-мя котятами: Жоркой и Васькой, собаку Джека и с десяток уток. Вот такой простой быт. Ах, забыл – туалет был в доме, но с выгребной ямой на улицу. Это было «что- то».
Семьи наших знакомых часто собирались на праздники с застольем и танцами под патефон в большом доме одного значительного полковника. Наша семья была там желанна ещё потому, что у отца были привезенные трофейные модные пластинки, в том числе с песнями запрещенного тогда Петра Лещенко. На всю жизнь запомнились слова:
Любви волшебной вино
На радость людям дано.
Огнем пылает в крови
Вино любви
Жаль, что сейчас его пьют залпом.
Как зачарованный сидел я в большом кресле и вместе с огромной хозяйской овчаркой Тайгой смотрел на танцы модно одетых женщин и по-гусарски щеголеватых офицеров. Отец в компании был очень активен и без конца смешил всех анекдотами, что позже вышло ему боком.
Летом наша семья с приятелями выезжали на природу, а природа на южном Сахалине удивительная – среди растений наблюдается гигантизм. Например, листом лопуха можно было прикрыться, как плащом. Трубчатое растение «шаламанник», в отличие от позднее завезенного в европейскую часть борщевика, не ядовито и по высоте сравнимо с деревьями. Большое разнообразие дикорастущих ягод: полевая клубника, дикий виноград, лимонник, голубика, клоповник (это из-за запаха). Диких хищных зверей практически нет. Говорят, изредка видели небольшого размера медведей. Кстати, комаров я что- то не припомню. Здесь я впервые попал на рыбную ловлю форели в чистейших тогда и мелководных речках и заболел рыбалкой на долгие годы. Был на осеннем ходе на нерест горбуши, когда река буквально кипела рыбой. Наловчившись, ее можно было ловить руками. Мне объяснили, что горбушей она называется потому, что у самца в период нереста вырастает горб и, что мясо его становится ядовитым. На одной из рыбалок отец меня приятно удивил. Оказывается, этот сугубо военный человек умеет вырезать свисток из веток ивняка.
Немного о сахалинских корейцах, их было довольно много.
После захвата Кореи на остров их насильно завезли японцы, для использования, как подневольной рабочей силы. Перед глазами живо стоит картина: неопределенного возраста, невысокого роста кореянка, с заметно кривоватыми ногами, в резиновых сапогах на босу ногу несет на голове большой таз с кальмарами, их щупальца свисают во все стороны. За спиной женщины, обхватив ее ногами, перевязанный платком висит ребенок с давно не вытираемым носом. На экзотически пахнущем южно – сахалинском рынке торговали в основном корейцы.
Потом в школе моими одноклассниками и даже приятелями были русскоязычные корейцы. Хотя в зданиях обычных школ во вторую и даже третью смену работали чисто корейские школы. Корейцы в моей памяти остались как беспредельно трудолюбивая порода людей.
На Сахалине я пошел в первый класс. Начальная школа – четырехлетка была в 300 метрах от нашего дома и знаменита в городе тем, что ее директриса – Заслуженный учитель.
Необычное имя своей молодой первой учительницы я, конечно, запомнил – Идея Ивановна.
1-й класс. Ю.Сахалинск. 1953
Класс был пестрый, успевающих немного. Много было второгодников в основном из неблагополучных семей. Нам чистеньким и ухоженным от них порядком доставалось. В городе не хватало школ, поэтому мальчики и девочки учились вместе. Это мне казалось естественным, так как в школьные годы я перманентно находился в состоянии тайной влюблённости в кого-то, видимо, чувствуя, что быть влюблённым лучше, чем ожидать благосклонности своей пассии. Позже, учась в Москве, я узнал, что там были тогда раздельные школы для мальчиков и девочек.
Теперь о долгой и снежной сахалинской зиме. Снег выпадал в конце сентября, а первая зеленная трава появлялась в начале июня. В конце ноября начинались настоящая зима со знаменитыми метелями (по местному - пурга). Сила ветра была такой, что против него нельзя было выдохнуть воздух. Идти в школу приходилось вперед спиной, наклоняясь градусов под 60. Снега во время пурги выпадало столько, что он заметал одноэтажные дома по крышу. Занесенные снегом раздвижные японские двери открыть было можно, а вот привычные двери на петлях должны были открываться внутрь. Дальше лопатой пробивался выход, как из норы. Помню несколько столь снежных зим, когда на улицах бульдозерами в снегу пробивались тоннели для проезда транспорта.
1953 год. Март. Гудят паровозы, фабрики, котельные. Все вокруг плачут. Сталин умер!
Но дело его живет – у отца на службе неприятности. Мне ничего не говорят, но не стало персональной машины и ординарца. Значительно позднее мама мне рассказала, что командарм сделал отцу в неслужебной обстановке при офицерах за анекдоты грубое замечание. Сигнал!
Отец принимает решение «уйти в тень». Он пробивает назначение в практически нестроевую часть начальником полигона. Правда, на генеральскую должность. Мы переезжаем под Южно – Сахалинск, в военный городок деревни Успеновка.
Здесь прошел лучший период моего детства.
Как я хочу придумать средство,
Чтоб хоть на час вернуться в детство,
Где счастье было впереди,
Вернуть его, прижать к груди...
Это была воля – вокруг бесконечная нетронутая природа. Сопки, поля, перелески, речка. Свободное время я проводил, как хотел, насколько хватало мальчишеской фантазии. Порой эти фантазии заводили опасно далеко - в глубокую полынью замерзшей речки, на охраняемый склад за снарядами для пороха, на скользкую от дождя крышу, о чем на лбу на всю жизнь осталась метка. Но в основном это были безобидные развлечения: посещение гаража, кузницы, конюшни, столярной мастерской, солдатской казармы. Последнее отцом не поощрялось, т.к. посещение казармы посторонними запрещалось. Но я считал, что мне-то можно, я же «Батин сын». По тогдашнему обычаю солдаты называли командира части «Батя». Все вокруг было ново и интересно, а главное познавательно – настоящая жизнь.
В Успеновке я пошел во 2-й класс деревенской школы пятилетки. Школа была в 2-х этажном бараке. В школе преподавали двое учителей и директор. Классных помещений 3. В одной комнате учились вместе 1-й и 3-й классы (20 и 25 минут урока каждому классу соответственно). В другой комнате – 2-й и 4-й классы. В третьей комнате учился 5-й класс. Во вторую смену помещения занимала корейская школа. Учась во 2-ом, меня больше интересовали уроки истории, географии - в 4-м. И когда, отчаявшись получить ответы по пройденному уроку от своих горе - учеников 4-го класса, наш учитель, видя мою поднятую в нетерпении руку, устало говорил: «Ну, отвечай», - и я гордо выпаливал все свои знания.
Небольшое отступление о жизни деревенских, само собой разумеется – колхозников. Мне купили долгожданный велосипед, который я как - то опрометчиво оставил во дворе, возле крыльца. Велосипед украли. Такого в нашем закрытом городке не было. Возле нашего дома проходила дорога из клуба части, куда ходили и деревенские. Подозрение пало на них. Но кто? Деревня есть деревня – там тайное быстро становится известным. И вот по наводке мы идем к предполагаемому похитителю. Мы – это юрист войсковой части (милиции в деревне не было), понятые и я (родители были в отпуске в Москве). Открываем двери убогой избы, и я вижу одну общую комнату, стол и три табуретки (из мебели больше ничего), на глиняном полу груды грязного тряпья, из которого выглядывают чумазые мордочки испуганных малышей. Такой нищеты я никогда больше в жизни не видел. Воришка - подросток был уличён, я получил назад свой изрядно переделанный велосипед, но надолго остался горький осадок и даже чувство стыда за своё благополучие.
Жили мы в большом, деревянном, трехкомнатном комфортабельном для того времени доме, где была даже ванная комната с колонкой, нагреваемой углем или дровами. У отца было много забот по хозяйственной части. Полигон был местом контрольных стрельб всех видов артиллерии, размещенных на Сахалине.
В подчинении отца были: противотанковая, морская и зенитная директрисы. В силу своего любопытства на всех этих стрельбах я побывал. На противотанковой директрисе стреляли по плоским матерчатым, на деревянной раме силуэтам танкам, которые приводились в движение лебедками. На морской - по сетчатым мишеням, установленным на веренице лодок, которые на безопасном расстоянии тянул катер. Больше всех хлопот доставляло зенитное отделение. Здесь мишень (конус) за собой на тросе тащил самолет, а осколки разрывных зенитных снарядов часто перебивали трос и конус, падая, терялся. Найти его надо было обязательно, т.к. он был очень дорогой. Всё мишени и механизмы, их транспортирующие, должны были безукоризненно работать.
В квартире, в кожаном футляре с ремнем, стоял полевой телефон с небольшой вращающейся ручкой вызова станции. Он звонил и днем и ночью. Часто можно было слышать такое начало разговора: «Бирюса, дай мне Байкал. Байкал, дай мне Иртыш и т.д.» Вся военная связь острова работала через коммутаторы. Этой связью пользовались и для бытовых разговоров, поэтому телефонистки знали всё про всех и, если они о чем-то важном проговаривались, их быстро увольняли. Такие прискорбные случаи были. Тут отец был неумолим.
Кроме дел на полигоне надо было заботиться о расширении ремонтной базы, строить учебный корпус, баню, жилье для офицеров с семьями. И тут отец развернулся как хозяйственник. Умея ладить с людьми любого уровня, он подружился с начальником ближайшего лесосплава и в обмен на временную аренду своей техники получил, на зависть другим, большое количество так называемого «нестроевого» леса. Построил лесопилку. Все местные собрались на это чудо. Запах смолянистых свежих досок давал чувство оптимизма и волнующей новизны. И началось строительство. Офицеры получили нормальное жилье. Были построены десятки новых строений. Поход в новую баню превратился в приятный местный ритуал.
На время стрельб в районе полигона скапливалось большое количество войск. Всех надо было разместить, накормить. К нашему дому пристроили сруб с двумя комнатами для гостей из местного генералитета, а так же руководства Дальневосточного военного округа. Помню, как однажды во время зимних стрельб, несколько дней мела сильнейшая пурга. Она перекрыла все дороги.
Транспорт с продовольствием через заносы пробиться не мог. Тогда хлеб и твердые пайки для солдат стали сбрасывать самолеты на бреющем полете с высоты десятка метров.
Организацию полигонных стрельб хвалило не только местные руководители, но и начальство военного округа. И однажды, после учений, сидя вечером у нас дома за преферансом, инспектирующий учения генерал Пеньковский (прошу не путать с предателем) сказал отцу: «Иосиф Семенович, ты работаешь хорошо. А на тебя пишут доносы. Даже скажу тебе кто. Но ни одна проверка не нашла у тебя нарушений. Я думаю, что ты засиделся, здесь, в глуши. Пора тебе переходить в боевую артиллерию. Есть вакантная генеральская должность начальника артиллерии корпуса на Камчатке. Поедешь?».
Это было неожиданно. Отец сказал, что надо посоветоваться с женой. «А вот мы сейчас её и спросим. Мария Георгиевна, как вы смотрите на то, что ваш муж станет генералом?» – спросил маму Пеньковский. Мать знала о тайном желании отца и, ища поддержки в его глазах, помедлив, ответила: «Если мужу это надо, я поеду за ним куда угодно».
Юфа Мария Георгиевна. 1955
Очень понравился инспектирующему генералу такой ответ.
Боже, как не хотелось мне уезжать. Как будто расставался я с родным домом. Прощай любимый Сахалин. Делать нечего – меня увозят на Камчатку. Мы поплывём туда морем. В сахалинском порту г. Корсаков, в ожидании теплохода я заснул на чемоданах, а когда проснулся, то был поражен – передо мной, там, где недавно было только море, огромной высоты светящейся огнями стеной стоял во всей своей красе теплоход «Тобольск».
У нас отличная каюта. Океан спокоен и могуч. Я могу часами смотреть на эту завораживающую силу. На Камчатку теплоход шел через пролив Лаперуза, где все с палубы старались рассмотреть японский берег, а затем вдоль Курильских островов, с заходом почти на каждый остров.
Остров Парамушир. Город Северо-Курильск ещё не отстроился после страшного цунами 1952 года, о котором мы слышали на Сахалине от офицеров, мобилизованных, как спасатели. При посадке нескольких десятков пассажиров, в основном женщин и детей, была большая волна. Кораблик с пассажирами, подошедший к нашего теплоходу, то проваливался глубоко вниз, то оказывался выше нашего борта. Мужчины при выравнивании бортов успевали перескочить. Женщины и дети этого не могли. Поэтому приняли решение – женщин и детей грузить в сетке нашей корабельной лебедки. Выглядело это страшновато. Дети начали плакать, но вот, повиснув в воздухе, сетка под возгласы облегчения довольно неуклюже приземлилась на нашей палубе. Чуть позже начались разговоры с вновь прибывшими. Большинство этих людей были беженцами от стихии. Они ещё были полны горем и страхом трехлетней давности. Не с моим воображением слушать такое. Тогда я был потрясен рассказами людей, переживших эту беду. Мне и сейчас не по себе от этих воспоминаний. Вот, что я помню из их рассказов:
Цунами начался внезапно, ночью, когда люди еще спали. Они проснулись от толчков в горах и сигнала тревоги. Время для спасения было мало. Двадцатиметровая волна налетела со скоростью более восьмисот километров в час. Ураганной силы ветер погнал волну к горам. Сметая все на своем пути, она ударилась в отроги хребта и отхлынула, обратно унося с собой человеческие тела, бревна и бочки. Многие успели подняться на окружающие сопки. Но коварство цунами было в том, что было три волны. После того как первая волна ушла, многие спустились вниз, чтобы найти пропавших родственников, выпустить из сараев скот и даже начали расселяться в уцелевших домах, чтобы согреться и одеть себя. Они не знали: цунами имеет большую длину волны, и порой между первой и второй проходят десятки минут. Через пару десятков минут, после отхода первой волны, вновь хлынул вал воды еще большей силы и величины, чем первый. Вода, не встречая на своем пути сопротивления, совершенно уничтожила оставшиеся дома и постройки. Этой волной был разрушен весь город и погибла большая часть населения.
И почти тут же третья волна унесла в море почти все, что смогла захватить с собой. Город Северо-Курильск был уничтожен. Пролив, разделяющий острова Парамушир и Шумшу, был заполнен плавающими домами, крышами и обломками и трупами людей и животных. По примерным подсчетам только в Северо-Курильске погибло более 2300 человек.
Секретное цунами 1952 на Курилах
Северокурильское цунами 1952 года стало одним из пяти крупнейших за всю историю ХХ века. Осенью 1952-го года страна жила обычной жизнью. В советскую прессу не попало ни строчки: ни о цунами на Курилах, ни о тысячах погибших людей.
Позже я объясню, почему так много и подробно говорю о стихии природы, как вводе в следующие воспоминания.
Камчатка. Край вулканов. У нас в школах последняя парта называлась «камчатка» - т.е. дальше некуда. Город Петропавловск-Камчатский, где мы теперь живем, выглядит серо, неустроенно. Оживляет пейзаж только вид на величественный вулкан Вилюйский. Почти как в Неаполе. Почти, да не совсем. В основном, такое впечатление, что всё и все тут временно. И на самом деле северный коэффициент дает возможность людям при условии экономии скопить приличную сумму. С этими деньгами и досрочной пенсией все мечтают уехать и хорошо устроиться на материке. Для примера, позже, когда наша семья уже перебралась в Москву, к нам проездом с Камчатки на «юга», прибыл знакомый с отцом зубной врач. В сберегательной кассе гостиницы Украина при мне и моих родителях он обналичил только государственных облигаций на 60 тысяч. Около часа взрослые вместе пересчитывали эти деньги. Кстати, лучший из продаваемых тогда автомобилей «Победа» стоил 16 тысяч рублей, а заработок инженера был 800-1200 рублей. Но это к слову о стимулах работы тогда в отдаленных районах.
Петропавловск – порт в глубине Авачинской бухты. Больше половины жилых домов города располагались на склонах сопок и не доступны возможному цунами. Дома одноэтажные и изредка два этажа. Выше тогда строить было нельзя – сейсмозона (в настоящее время строят и многоэтажные).
В центре города было красивое по очертанию озеро.
Озеро Култушное в Петропавловске-Камчатчком
Очень красивое, если бы не было замусорено зловонными городскими отходами. Не устаю удивляться, как наш народ умеет гадить под себя. Говорят позднее, вместо того, чтобы озеро очистить, его засыпали. Интересно, что о нас подумают археологи будущего.
Мы опять живем в военном городке, за забором, изолирующим от гражданского мира. В городке живут семьи обычных военнослужащих и в двух домах семьи пограничников. Жизнь этих сообществ почему-то мало пересекалась, даже в знакомствах детей. За крайней улицей сразу поднимается высокая безлюдная сопка, где пацанам можно втайне покурить и где растут кусты дикой съедобной рябины – неиссякаемый источник для вкусного домашнего варенья. Мы живем на 2-м этаже деревянного дома, оштукатуренного изнутри, в двухкомнатной квартире со всеми удобствами. Кроме нас, на правах старожилов, здесь проживают полчища тараканов. Боятся им особо нечего, так как всегда можно надежно спрятаться в глубоких трещинах штукатурки, образовавшихся от постоянных подземных толчков.
У отца много работы – учебные, плановые, внеплановые, показательные стрельбы в основном в горных условиях, т.е. не только прямой наводкой, когда цель видна, но и навесным огнем по ориентирам, когда цель скрыта за складками местности. Это непросто и требует особых навыков. В корпусе, где отец отвечает за артиллерию, несколько дивизий. В каждой дивизии свой командир (комдив) и своя артиллерия. Комдивы были разные, и артиллерия их стреляла по-разному. А необходимо было, чтобы все стреляли хотя бы на «хорошо». Потому, что в конечном итоге за всю артиллерию корпуса перед руководством отвечал отец.
Еще одна показательная для характера отца история. Показательные стрельбы всей артиллерии корпуса под наблюдением инспекторов (поверяющих) Высшего командования округа – это, в конечном счете, общая оценка работы отца. Артиллерия всех дивизий уже на боевых позициях в ожидании команд и целеуказаний от своих комдивов. Время начала стрельбы, а одного из комдивов по непонятной причине нет. Генерал, инспектирующий учения, многозначительно спрашивает отца: «Кто командует стрельбой этой дивизии?». И получает неожиданный ответ: «Я».
«Ну, действуй!» - с удивлением и скрытым ехидством говорит «поверяющий». Дело в том, что обычно начальники ранга отца за долгое время общего руководства теряют навыки практического командования стрельбой. Забываются табличные значения целеуказаний, поправочные коэффициенты для корректировки стрельбы и т.п. И ещё напоминаю, что отец за 4 года перед этим на Сахалине был вне строевых частей артиллерии. И, несмотря на всё это, по командам отца дивизия отстрелялась на «хорошо». Инспектор только и сказал: «Ну, ты даешь!». Приехав домой, отец признался, что у него вся спина была мокрая. Слышали бы вы, какими словами крыл он потом по телефону опоздавшего комдива.
Я учусь в пятом классе ближайшей городской школы – семилетки. Родители привезли мне из Москвы вновь введенную школьную форму – серые брюки, гимнастерку, широкий с тяжелой бляхой поясной ремень и фуражку с кокардой. В этой форме я в школе один. За это щегольство получаю кличку «Петлюра». Дерусь практически каждую перемену, невзирая на возраст соперников, и, примерно через месяц, наконец, получаю заслуженное спокойное «место под солнцем» и даже делаю пионерскую карьеру, избираясь, вероятно, за звонкий голос председателем совета дружины. В общем, «первый парень на деревне». Директор школы, преподающая историю, не знаю почему, выделяет меня своим уважительным вниманием и поручает пересказать во всех классах рассказ о первом открытии гробницы Тутанхамона. Она организовала это так. На очередных уроках истории по древнему Египту она снимала меня с моего урока, и я ждал, когда она закончит давать свой программный материал, а затем начинал наизусть пересказывать таинственную историю о гробнице. Рассказ был рассчитан примерно на полтора часа. До конца урока оставалось минут 20. За это время я успевал рассказать кое-что увлекательное, и заканчивал всегда многозначительно: «А на груди его лежал…» Затем директор предлагала всем, кому интересно дослушать рассказ, собраться вместе после уроков. Я думал, что после уроков мало кто придет, и на тебе – самое большое помещение в школе было набито до отказа. Еще больше часа я продолжал рассказ, о том, что на груди фараона лежал железный меч, и это в эпоху бронзовых орудий и т.д. о разных чудесах.
Первое публичное выступление, первое общее внимание, ощущение своей значимости и владения аудиторией. Так я впервые попробовал опасный наркотик популярности, поражающий артистов и публичных людей.
Дальше, больше – я солирую в большом детском хоре при Доме Советской Армии (ДСА). О моем детском голосе можно судить по репертуару: Песенка о зарядке (Ни мороз мне не страшен, ни жара…) и песенка о цыплятах (Цып-цып, мои цыплятки. Цып-цып, мои касатки…). Репетиции, репетиции и, наконец, выступление в зале ДСА. Зал полон. В темноте, из его ямы, как из пасти веет холодом, который я чувствую под сердцем и, набрав воздуха, при первых аккордах, доверяюсь мелодии и вместе с ней ныряю в эту холодную бездну. Пропел первую песню и, как сквозь пелену, слышу аплодисменты. Сразу стало теплее и спокойнее. Вторую песню запеваю уже с задором. Когда моя часть выступления заканчивается, я спускаюсь в зал. Идя по проходу, вижу со всех сторон одобряющие улыбки зрителей. Мои родители с гордостью смотрят на меня. Вот оно признание. Значит, я чего-то стою. Рождается росток самоуважения, так необходимого в дальнейшей жизни.
Теперь о природе Камчатки. Любимая моя тема.
Климат морской, влажный. Зима долгая, снежная.
Зимой на реке Камчатка. 1955
И хотя очень сильных морозов нет, чувствуешь неприятную зябкость. По моему ощущению климат нездоровый. Лето короткое, солнечных дней немного, но растительность обильная. В безлюдных местах водятся довольно крупные и агрессивные медведи, есть даже соболь. Много ягод, благородных грибов, растут невысокие кусты кедровника, с большим количеством кедровых шишек и соответственно орехов. Реки чистые с очень низкими берегами. Много рыбы разных пород, так, что рыбалка отменная. Поэтому летнее семейное времяпрепровождение - это коллективные выезды на природу несколькими семьями на вездеходных ГАЗ-69. Когда мне становилось скучно в нашем маленьком городке, я начинал приставать к отцу взять меня с собой на учения и заодно на природу. Иногда он звонил мне: «Ты готов?» - « Всегда готов!». «Сейчас я за тобой заеду». После напряжения учений отцу тоже иногда хотелось «оторваться» и мы, вместе с шофером, на несколько часов заезжали в сопки за кедровыми орехами и грибами.
За кедровыми орехами. 1955
Поплавал я с отцом на катере по реке Камчатке, послушал немыслимый вой сотен собак на островах, называемых «собачьими», где местные аборигены – коряки летом держат своих ездовых собак. Если этого не сделать, то «безработные» собаки сбиваются в стаи и могут наделать большой беды. На острове их привязывают на поводке, который не дает возможности дотянуться до другой собаки, но позволяет напиться из реки. Раз в неделю хозяева приплывают их покормить.
Побывали мы и в Паратунке, на горячих термальных ключах.
Горячие воды Паратунки.60-е годы
Температура в бассейне 40° C. Двигаться врачи не рекомендуют – большая нагрузка на сердце, а рядом в разноцветной от солей речке все 60-90°. Можно варить еду.
Присутствие большого количества вулканов ощущается постоянно, как в регулярных подземных толчках и извержениях, так и в поведении людей.
По большому счёту все мы живем межу стихией воды и огня. Но это гипотетически, а на Курилах и Камчатке это каждодневная реальная опасность. Вопрос лишь – когда? Да, мощь этой стихии потрясает, и думаешь: как малы и слабы против неё мы, люди – муравьишки. При этом стихия беспощадна, спасти, помочь могут только люди. Соседи, знакомые и просто добрые люди. Народ там другой, более отзывчивый. Людей подспудно сплачивает общая потенциальная опасность. Если женщина в нашем городке увидела даже незнакомого сопливого мальчонку, она обязательно остановит и вытрет ему нос. Ребенка даже с незначительной раной отведет к себе домой и перевяжет. Я это видел собственными глазами. Поэтому я так много рассказываю о природной стихии и о поведении людей в этот момент. Взаимопомощь людей - единственный их ответ стихии природы.
К звону посуды, качанию шкафа и люстры при регулярных толчках земли мы быстро привыкли, но то, что произошло осенней ночью 1955, запомнилось на всю жизнь. Я почувствовал, как кто – то грубо пихнул меня с кровати. Сквозь сон слышу громкий крик отца: «Скорей вставай в проём двери!». Это он кричит матери, та хватает меня в охапку и становится вместе со мной в дверной проём между комнатами. В другом проеме я вижу отца в нижнем белье. Еще несколько сильных толчков и земля вроде успокаивается. Путаясь в наспех одетых вещах, мы вылетаем на улицу. Все соседи уже там. Разбуженные малыши плачут. Вокруг ничего не видно. Кромешная тьма. Электричество отключилось.
Когда все уже порядком замёрзли, прибежал вестовой из штаба и сказал, что позвонили с сейсмостанции и сказали: «Можно входить в дома». Позднее узнаём, что проснулся вулкан сопки Безымянной. Разъяснения достоверней из официальных источников. На Камчатке, в центре Ключевской группы вулканов-гигантов, расположилась относительно небольшая сопка под названием «Безымянная». Сопка эта считалась потухшим вулканом. О ее пробуждении возвестили подземные толчки. Извержение началось на заре 22 октября 1955 года. Сначала были замечены клубы белого дыма, появившиеся за восточным склоном Ключевского вулкана. Затем стал падать пепел. За несколько дней вулканические выбросы поднялись на высоту 8 километров. Ночью были видны молнии. Взрывы не прекращались в течение всего ноября. В отдельные дни пелена пепла, нависшая над вулканом, была настолько густой, что не пропускала солнечных лучей. Затем активность вулкана снизилась, извержения происходили все реже и слабее, но возникла пробка из вязкой лавы, закрывшая выход вулканическим газам. Давление в вулкане достигло максимальной силы. Наконец 30 марта 1956 года, когда мы с мамой уже уехали в Москву, произошел гигантский взрыв (его фото нам позднее прислал отец).
Взрыв вулкана Безымянного 1955 года
Над вулканом взметнулся огненный столб. Над ним клубился черный дым, который спустя одну-две минуты закрыл вершины гор. Туча пепла устремилась вверх и в стороны, достигнув высоты около 40 километров. Даже в 120 километрах от вулкана, эта туча заслонила весь горизонт. Вскоре начался пеплопад. Сначала падали отдельные крупные песчинки. Казалось, что это сильный град бьет по оконному стеклу. Постепенно пеплопад усилился и скоро наступила такая непроницаемая тьма, что невозможно было разглядеть предмет, поднесенный к глазам. Площадь, покрытая пеплом, имела в длину 400 километров, а в ширину — 100–150 километров. После катастрофы Безымянный неузнаваемо изменился. Вершина вулкана была снесена взрывом. Высота его уменьшилась почти на 200 метров. На расстоянии свыше 10 километров все было погребено под полуметровым слоем вулканических песков. Струи этого песка содрали кору с деревьев в радиусе до 30 километров. Все тонкие деревья были сломаны. Под толщей упавшего с неба раскаленного песка началось бурное таяние снега. Возникшие мощные грязевые потоки, увлекая обломки скал в сотни тонн весом, устремились по долинам, уничтожая все на своем пути.
В ноябре извержение закончилось. Извержение Безымянного произошло в совершенно безлюдной местности. Самая крупная вулканическая катастрофа века не унесла ни одной жизни.
Уже два года служит отец на генеральской должности, но о присвоении звания генерала нет и речи. И он пишет письмо С.С.Варенцову - Главному маршалу артиллерии Советской Армии, которого отец лично хорошо знал по прошлой службе в Австрии. В письме просит разобраться в сложившейся ситуации. Ответа нет. Становится ясно – от службы в армии даже в таком захолустье больше ждать нечего. Отец решает увольняться и в 1958 году комиссуется по состоянию здоровья.
Полковник запаса. 1958
Кстати, после громкого раскрытия шпионской деятельности О.А. Пеньковского (во время войны - порученца Варенцова, которого отец тоже знал лично), маршал Варенцов был разжалован и уволен из армии. «Бог правду видит».
Мы с мамой уже два года живем в Москве. Теперь к нам возвращается отец. Через 26 лет службы в армии он в запасе, т.е. гражданский. Я думаю, что поначалу ему было не по себе. Не привык он быть не при деле. Начинаются поиски работы.
Друзей и сослуживцев много, вот только протекцию составить некому. От нечего делать отец начинает влезать в домашние хозяйственные вопросы, которые по сложившейся в семье традиции – прерогатива матери. Растет напряженность в их отношениях. Нет слов – мужику надо работать. Наконец, его берут старшим инженером в представительство Заказчика (т.е. Минобороны), на авиационный завод в городе Тушино, тогда пригороде Москвы. Кстати, старшим в этом представительстве был полковник Рогозин – отец этого, теперешнего Рогозина. Работал отец при химической лаборатории завода. Химия, свойства металлов были для него совершенно новой областью. Он, как прилежный ученик, увлекся и быстро разобрался во всем этом. Военпредов на заводе побаивались – от результатов их приемки зависел план завода и соответственно премии. Но и к военпредам руководство завода нашло подход, повязав привилегиями в получении за счет завода жилья, садовых участков, путевок и пайков. Так, что военпреды были на заводе не чужими людьми.
В парткоме завода у отца сложились самые теплые отношения. Там ему сначала поручались представительские роли. Отец снова на своём месте и главное на людях.
В тоже время у меня создалось впечатление, что жизнь родителей вроде замедлилась. Московский быт это - не «боевые будни прошлых лет». Меньше событий, уже круг общих друзей. Общение отца теперь на работе. Мама как бы в его тени. А меня, наоборот – время понесло вперед. Теперь я неплохо реализуюсь и в спорте. На всю жизнь заболеваю волейболом. Хожу в секцию легкой атлетики, что в подростковом возрасте, по-умному, делать было не надо. Езжу в пионерский лагерь. И везде множество новых знакомых, всяких событий и романтических увлечений.
В 1959 году сдаю экзамены за 7-й класс, в своей старой школе на Таганке.
И в это же время отец пробивает для нас двухкомнатную квартиру на окраине города в новом микрорайоне Фили – Мазилово, куда переезжают из коммунальных квартир много семей военнослужащих. Здесь я иду в 8-ой класс, только что построенной школы. Редкая ситуация. Все новички, все знакомимся заново. Каждому предстоит показать, чего он стоит. Я с особой теплотой вспоминаю этот класс, который подарил мне друзей, вернее подруг, на всю жизнь. О своем характере в этот период ничего хорошего сказать не могу. За некоторые поступки стыдно до сих пор. Наверное, было слишком много гормонов. После 8-го класса грядёт школьная реформа – одиннадцатилетка. Чтобы не «загреметь» в армию и иметь некоторые преимущества при поступлении в институт, на семейном совете решено идти мне после 8-го класса работать и одновременно учиться в школе рабочей молодежи. Но, кто же возьмет на работу пятнадцатилетнего неумейку? Выручает отец. Меня принимают на работу учеником электромонтажника на его авиационный завод. Так, избавляясь от юношеских иллюзий, раньше времени окунулся я во взрослую жизнь. В вечерней школе рабочей молодежи обнаруживаю много своих одноклассников из прежней школы. Сразу сбиваемся в постоянно смеющуюся «щенячью» стайку. Требования в вечерней школе невысокие, поэтому, с прицелом на институт, надо заниматься самостоятельно. Очень ранние поездки через весь город на 3-х видах транспорта, конечно, утомляют. Зато новый социальный статус работающего человека дает приятную иллюзию независимости от родителей. Например, можешь себе купить то, о чем раньше только мечтал.
Работая на заводе, с удивлением узнаю, каким авторитетом пользуется здесь отец. Не занимая никакой руководящей должности, он всеми узнаваем. Кроме основной работы он читает лекции о международном положении во всех подразделениях и цехах, как нашего завода, так и на других заводах промышленного Тушина. В условиях тогдашней зашоренности информации о внешнем мире, тема вроде и худосочная, и скользкая. Но отец ей увлечен, ездит на семинары известных советских лекторов, постоянно обновляет материал, находит всем интересные факты. На его лекции с удовольствием ходят даже в перерыв усталые рабочие. Еще раз убеждаюсь: природный лидер всегда найдет своё место.
Лектор-международник. 1969
Через год у меня появляется возможность перевестись ближе к дому, на завод им. Хруничева в Филях, откуда по путевке завода и на его повышенную стипендию в 1962 году я сдаю вступительные экзамены в институт связи. В то время многие московские институты имели негласные шутливые и многозначительные лозунги. Наши были – «За связь без брака!» и «Институт связи и блата». В институте стали и сплавов: «Наша сила - в наших плавках!». В институте транспорта: «Каждому пассажиру - по мягкому месту!» и т. д.
Радостно отмечая в компании знакомых поступление в институт, я выпиваю какого-то суррогатного вина и получаю язву желудка. Но у любого явления есть другая сторона. В данном случае это «белый билет» освобождения от армии, а заодно и от военной кафедры. В связи с обострением болезни, через полгода беру академический отпуск и продолжаю учебу с другим более молодым потоком. Эти институтские группы были недружными - каждый сам за себя. Если в школе мы были примерно равны, то в институте уже чувствовалось значительное социальное расслоение. Поэтому особенных воспоминаний о студенческих годах не осталось. Зато, верный себе, я с интересом лез в гущу настоящей жизни, работая летом то землекопом, то грузчиком, то проводником. За месяц работы проводником я набрался впечатлений на многие годы. На такой работе учишься находить общий язык со всеми. И с подвыпившими карагандинскими шахтерами, и поездными ворами, наглыми цыганками, и с возвращавшимися из тюрьмы бандитами, демонстративно носившими в нагрудном кармане готовые к употреблению финки, а также простыми людьми, бесхитростно открывавшими свою душу. От наплыва этих впечатлений хотелось записывать и писать, но… «сказать хотел, но не сумел».
В 1965 году, на третьем курсе, я женился на своей однокласснице и соседке по подъезду. Через несколько месяцев отцу дают в заводском доме на берегу Химкинского водохранилища 3-х комнатную квартиру, где наша молодая семья беззаботно прожила до рождения наследника – сына Андрея Леонидовича. С 1970 года я стал жить отдельно от родителей.
Дальше моя жизнь ничем особенным от жизни моих сверстников не отличалась. В работе: пик карьеры – начальник лаборатории технико-экономических исследований в крупном конструкторском бюро. Личная жизнь, как и у многих моих сверстников не сложилась. Равноправия в семьях я не у кого не видел. Инстинкта вожака у меня нет, но и подчиняться – это тоже не моё. Развод, женитьба, наивные надежды на встречу «большой любви». Хотя, сейчас понимаешь - когда смотришь далеко и высоко, то можешь пропустить что-то очень хорошее рядом.
После 1972 года врачи несколько раз укладывают отца с диагнозом предынфарктное состояние. Ему не лежится, он, пренебрегая советами врачей, рвётся к работе, к лекциям.
В сентябре 1974 года грянул обширный инфаркт. Отец лежит в реанимационном отделении военного госпиталя. На девятый день, при нашем свидании он в хорошем настроении, шутит, что ему уже дают облегченную зарядку.
Ранним утром следующего дня раздается ужасный звонок входной двери, запомнившийся на всю жизнь – отец умер.
На десятый день, ночью, без мучений, на шестидесятом году жизни бог забрал своего любимца. Мне это казалось противоестественным. Даже вид его мертвым не укладывался в сознании.
Отец не был праведником, но его значимость для людей была бесспорной. О масштабе человека, об итогах его жизни красноречиво говорят его похороны. Похороны отца можно смело назвать народными.
Нас бы так хоронили. Окт. 1974
На них добровольно пришли тысячи людей. Зал ДК «Салют» и улица перед ним были переполнены людьми. Милиция перекрыла движение. Прощаясь с ним, говорили добрые слова и районные руководители всех рангов, и сослуживцы, и пожилая уборщица, перекрестившая его и шёпотом поблагодарившая за что-то личное, что он для неё, как и для многих других, сделал.
Герой Советского Союза, гвардии полковник Юфа Иосиф Семёнович был с воинскими почестями похоронен на Пенягинском кладбище г. Красногорска.
Памятник Юфа И.С. и Юфа М.Г
Настала жизнь без отца. Как будто рухнула прикрывавшая тебя сзади стена. Маме без отца было значительно труднее. Живя в тени его авторитета и льгот, она теперь потеряла весь уклад прошлой жизни. И очень долго и мучительно приспосабливалась к новой для неё самостоятельной жизни, где важны только твои личные качества. И она таки нашла себя. Везде, где она потом работала, её ценили, как работника, и хорошо относились, как к человеку. Появился большой круг хороших знакомых и подруг, но вот здоровье её тревожно ухудшалось. 23 июня 1995 года ушел из жизни самый дорогой мне человек. Не стало моей любимой мамы. Похоронена она вместе с отцом. На памятнике надпись: «Всеми любимая…» и это правда.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #6(165) июнь 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=165
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer6/Jufa1.php
