Моисей Фрои́мович Марьяновский - советский офицер-танкист, участник Великой Отечественной войны.
Он родился 25 октября 1919 в местечке Новый Буг (ныне город Николаевской области). В действующей армии с марта 1942 -политрук танковой роты. Участвовал в оборонительных боях. C конца 1942 года — командир танковой роты. Участвовал в наступательных боях на Орловском и Брянском направлениях. За боевые успехи был назначен заместителем командира танкового батальона. В августе 1943 года был ранен и в ноябре 1943 года после лечения направлен на фронт. Участвовал в боевых действиях в районах Орши и Витебска. Звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» присвоено 24 марта 1945 года за подвиг, совершенный 27 июня 1944 года. Возглавляемая им танковая бригада умелым обходным маневром вышла на шоссе Могилев – Минск, отрезав пути отхода противника из г. Могилева. Танкисты разгромили колонну противника, уничтожили десятки танков, орудий и миномётов, захватили 70 пленных. При этом Марьяновский был ранен, но остался в строю. Войну закончил в Польше 13 августа 1944 года. При штурме крепости Осовец его танк был подбит, а сам был тяжело ранен. После излечения в госпитале с июля 1945 года майор Марьяновский в отставке.
В 1951 окончил исторический факультет Московского Государственного Университета имени М.В.Ломоносова, а 1955 его аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию Работал в Московском энергетическом институте доцентом кафедры. В 1992 году вышел на пенсию.
С 1992 по 2005 создал Союз евреев - инвалидов и ветеранов войны и занял пост председателя.
Умер Моисей Фроимович Марьяновский 12 августа 2005 года.
Интервью проводилось в квартире М.Ф. Марьяновского 15 ноября 2004 года.
- Моисей Фроимович, расскажите, пожалуйста, кто Ваши родители и где Вы родились.
- Моего папу звали Фроим Моисеевич, а я Моисей Фроимович. Меня назвали в честь дедушки Моисея Марьяновского, как это принято в еврейских семьях. Я родился в местечке Новый Буг около Елизаветграда. Там наша семья жила с семьей папиных родных. Мой дедушка, Моисей Марьяновский был лесником. Более подробно я о нем не могу ничего сказать. Бабушку, папину маму, звали Блюма. Семья была среднего достатка, они жили не припеваючи, но и не голодали. Все дедушкины дети, братья и сестры моего папы были труженики. К моему великому сожалению, дедушку и бабушку я не знал, они умерли до моего рождения. Сестер и братьев папы я тоже очень плохо помню. После ранней смерти моего отца, случившейся в 1921 году вскоре после моего рождения, мама с детьми переехала жить в город Зиновьевск, где жили мамины сестры, ее родители, и откуда она была родом. Сначала этот город назывался Елизаветградом, потом его переименовали в Зиновьевск, а потом, в конце концов, он получил название Кировоград.
Пока был папа жив, наша семья жила относительно неплохо. По профессии он был часовым мастером и мог сносно содержать семью. Я не могу однозначно сказать, был ли папа религиозен. Думаю, что не очень. Тем не менее, соблюдал праздники, всех детей назвал еврейскими именами. Папа скончался от болезни легких. Он похоронен в местечке Новый Буг. Я его не помню, он умер, когда я был еще совсем мал. Мама, старшие братья и сестры об отце мне ничего не рассказывали. Наше положение после смерти отца стало ужасающим, мама осталась одна с шестью несовершеннолетними детьми. Родственники отца не могли взять под свою опеку нашу большую семью. Мамины родственники помогли нам выжить. С родными по линии мамы у нас были более близкие отношения, чем с папиными.
- Расскажите о Ваших родственниках со стороны мамы.
- Мамины родители умерли до моего появления на свет. Дедушку звали Самуил Будниченко. Мама говорила, что дедушка был самоучкой, но при этом он был интеллигентным человеком. Я не знаю имени моей бабушки - маминой мамы. В рассказах о ней родственники называли ее просто бабушка. Все мамины родные стремились к знаниям, много читали, пытались лучше вникнуть в жизнь, понять ее. Это была очень дружная семья. У мамы было пятеро сестер и один брат. Все они родились и жили в Елизаветграде. Их звали: Лиза, Полина - она была медицинским работником, Ксения, старшая сестра незамужняя - Рахиль, мы ее называли «тетя Руся» и моя мама, Клара. И был у нее единственный брат Исаак. К сожалению, и к стыду моему, я кроме имен маминых сестер и брата и не могу вспомнить ни дат их рождения, ни смерти, ни их специальностей, много времени прошло с тех пор, как мы покинули Зиновьевск.
- Была ли религиозна семья Вашей мамы?
- Мамины родственники не были религиозными людьми. Правда, еврейские праздники они отмечали. Я запомнил Хануку, веселый и вкусный праздник. Нам какие-то гостинцы давали, конфетки, орехи, еще что-то. На пейсах мацу ели. Не всегда, правда, она была в нашем доме, но иногда ели. Мы жили бедно, и не часто у нас было много вкусной и сытной еды. Мамины сестры и брат помогали, чем могли помочь нашей ораве - семье.
- Расскажите о Вашей маме.
- Мама - Клара Будниченко по мужу Марьяновская родилась в 1880 году в Елизаветграде. Она не имела специальности. После смерти папы она стала работать уборщицей, зарабатывала на хлеб, убирая в разных учреждениях. Образование у нее было начальное, но она очень много читала, увлекалась литературой. Она была интеллигентным человеком, хорошо писала, литературно излагала свои мысли, была интересным собеседником. Со своими родными она говорила на идиш, а с нами – детьми только на русском, поэтому я язык идиш не знаю. Мама воспитывала нас в духе трудолюбия, в духе любви к своей стране, в духе добрых отношений между братьями и сестрами. У нас была очень дружная семья. Мама совершила героический подвиг. Одна, без специальности вытянула шесть детей. Все выросли честными, прекрасными людьми. Она была очень добрым человеком, старалась помогать тем, кто оказался в беде, потому что жизнь ее была тяжела. И мы все ее дети очень любили ее, уважали и были ей бесконечно благодарны. Мама умерла в 1964 году в Москве. У нее был инсульт. Она 5 лет пролежала парализованная. Поскольку она жила вместе с моей сестрой Ревеккой Марьяновской, вся тяжесть ухода за мамой легла на ее плечи. Я в то время имел семью и жил отдельно, но мы с женой старались по мере сил и возможности помогать. Похоронили маму на Востряковском кладбище города Москвы.
- Расскажите о своих братьях и сестрах.
- Всего нас у мамы было шестеро: две сестры и четыре брата. Все мы родились в местечке Новый Буг. Один мальчик умер в детском возрасте. Старшая сестра - Миля, Эмилия Лейхтман родилась в 1903 году. Она закончила гимназию, была грамотная, эрудированная и очень умная женщина. Жила с мужем в Ташкенте, все время была на профсоюзной работе. Хотя Ташкент далеко от Москвы, я дружил с ее семьей. В 1970 году я приезжал к ним на юбилей ее мужа Абрама. Эмилия умерла в 1985 году, похоронена в Ташкенте. Брат Яков Марьяновский родился в 1906 году. Он был летчиком во время войны. Он окончил после войны Московскую Военно-воздушную академию и дослужился до чина полковника. Яша умер в городе Ростове на Дону, в 1982, там же его похоронили. В 1910 году родилась сестра Ревекка Марьяновская. Она не выходила замуж, все время жила с мамой, а потом в моей семье, в Москве. Сначала Рива работала в отделе кадров одного из московских заводов, но когда началась в стране борьба с «космополитами», ее уволили. Впоследствии она не вернулась в отдел кадров, а работала в торговой сети. Рива умерла в 1980 году, она похоронена в Москве. Брат Шимон Марьяновский родился в 1914 году. У него было среднее техническое образование, работал мастером на машиностроительном заводе и обучал детей токарному делу. В первые дни войны он был мобилизован в армию и почти сразу погиб на фронте под Вязьмой в 1941 году. Я смог попрощаться с ним перед его уходом на фронт. Я в это время служил в армии, ехал в военное училище через Москву, успел его проводить на призывной пункт. С тех пор долгое время и по сей день на наши запросы отвечают: «Пропал без вести». На самом деле, нам потом рассказали, как все было. Шимон (или Сеня, как мы его называли дома) был ранен. В военном эшелоне раненых отправили в Москву, немецкие самолеты бомбили этот эшелон. Все погибли, все они, как бы, пропали без вести.
Был еще у меня брат близнец Александр Марьяновский. Мы с ним родились в 1919 году, были самые младшие в семье. Саша умер в 1926 году. Мы тогда жили в Зиновьевске. Он катался по льду на ногах, упал и ударился затылком. Пришел домой и говорит: «Мама, я умру так, как умер мой друг». Мама говорит: «Что ты, Сашенька?». Он говорит: «Я ударился так же, как он, затылком, и у меня сильно болит голова». Мама уложила его в кровать и говорит мне: «Иди к воротам и смотри, не прозевай врача». Я встретил и привел домой врача. Он у нас побыл несколько часов. Я чувствовал, что в дом пришла беда, и, очевидно поэтому, этот день и этот врач навсегда врезались в мою память. Я все детали того дня помню, как будто это было вчера. Через день-два Саша скончался, там же в Зиновьевске его похоронили. Внешне мы с братом не были похожи. Я от всей нашей семьи отличаюсь коренным образом. У нас в семье нет таких курносых как я. Физиономия моя ничего общего с характерной еврейской физиономией не имеет. Люди часто ошибались, принимая меня за русского.
- Расскажите о городе Вашего детства.
- Местечко Новый Буг я не помню. Очевидно, это было типичное еврейское местечко. Я был слишком мал, когда мы переехали в Зиновьевск, который и был фактически городом моего детства. Это был очень симпатичный город, утопающий в зелени, весь в цветущей акации. Вся наша большая семья жила в одной комнате в коммунальной квартире. Соседи по дому и по квартире были в большинстве евреи. Зиновьевск был тогда украинский город, но так же в нем жило много евреев. Антисемитизма я тогда, в детстве не чувствовал, был далек от этого. Может, он и был, но эти темы при мне как-то не затрагивались. В детский сад я не ходил, тогда еще не было детских садов. Мама работала с утра до вечера. Я рос под не пристальным присмотром старших сестер и братьев. Там же поступил в начальную школу. Учился я не плохо, но не был отличником. Кончил 5 классов.
В городе промышленность была слабо развита. Была мукомольная фабрика и маслобойный завод. На этом заводе работали старшие братья, когда подросли.
В это время на Украине нас застал голод. Это один Бог знает, как мы в этот голод выжили. Моего среднего брата Шимона, он был комсомольцем, много раз посылали на деревню. Он приезжал оттуда опухший от голода. Целые предприятия снимали с работы для того, чтобы люди помогали собирать хлеб, продукты питания, поддерживать город, вымирающий от голода.
- Расскажите о переезде Вашей семьи в Москву
- В 1932 году в Москве служил в армии и стал офицером мой старший брат Яша. В следующем году мы переехали в Москву. Маме стало немного легче. Мой брат Шимон стал работать на электрозаводе имени Куйбышева рабочим, потом к нему присоединился и я. Поселились мы в Москве в районе Измайлово. В то время это был окраинный район Москвы. Мы стали жить все в одной 19-метровой комнате в коммунальной квартире. Мебели в этой комнате почти не было никакой. Я спал на полу, когда брат уходил на работу, я занимал его место в кровати. Трудные были условия, жили очень бедно. Постепенно, постепенно стали укрепляться в жизни, начали работать, стали жить немного лучше, эта нищета стала как-то улетучиваться, и нам стало легче. Я кончил 10 классов московской школы. Я работал и учился. Это было трудно. Надо дома готовить уроки, а я ухожу во 2-ю смену на работу. Все надо было успевать: уроки делать, помогать маме по хозяйству, встречаться с друзьями. Было тяжело, но я не был на иждивении, или на шее у кого-то. Мы продолжали жить в коммунальной квартире, в той же 19- метровой комнате. В школе я вступил в комсомол. Я вообще был активным человеком. Жизнь в Измайлово проходила у нас весело. Рядом лес, играли в волейбол, в футбол. Весь спортивный инвентарь был сделан самостоятельно. У нас была компания в школе, но ближе мне по духу были ребята рядом живущие. Потом и в армию мы вместе ушли.
- В Зиновьевске вокруг Вас жило много евреев, а в Москве, вы ощущали антисемитизм?
- Рядом с нами жило много евреев. У нас никогда не было акцентов на том: еврей ты, не еврей. Я на себе антисемитизма не испытал со своим курносым носом, со всеми моими внешними данными. Я был в рабочем коллективе, там не было антисемитизма. К нам в гости приходили мои друзья, друзья моих братьев, сестер. Мама всех встречала приветливо. Наши друзья ее любили. Мы отмечали семейные и советские праздники, еврейские праздники не отмечали. Наша семья не была религиозной. Моим братьям и сестрам абсолютно были чужды еврейские обряды, праздники, религия. У нас, молодых ребят, был свой круг интересов. Увлекались спортом, ходили на демонстрации, пели советские песни о революции, о том, как «Хорошо в стране Советской жить». Я учился одинаково по всем предметам, не был каким-то выдающимся учеником, но мне очень нравились физика и история. Продолжать дальше свое образование я не думал, потому что надо было работать и зарабатывать на жизнь. Я окончил школу перед уходом в армию. К тому времени я перешел работать токарем с электрозавода на автомобилестроительный завод имени Сталина. Я по-прежнему продолжал совмещать работу с учебой в школе. На этом заводе я был принят кандидатом в члены коммунистической партии, а членом партии я стал уже на фронте. Я тогда верил в идеалы коммунизма и в чистоту помыслов и дел партии. Автомобилестроительный завод имени Сталина был гордостью и надеждой молодой страны. Директору завода, легендарному Ивану Лихачеву, именем которого теперь назван завод, очень нужны были рабочие руки, поэтому, он добился, чтобы целую группу ребят, достигших призывного в армию возраста, на год задержали на заводе. В эту группу попал и я. В 1940 году 5 октября я ушел в армию по призыву. Если бы я, допустим, ушел в армию на год раньше, не исключено, что я бы погиб где-нибудь на финской войне.
- Расскажите, что Вы помните о днях начала Великой Отечественной войны.
- Я был призван в город Порхов. Потом меня направили в училище. Меня весь взвод провожал на станцию, это было 22 июня 1941 года. Никто в полку не знал, что началась война. Я узнал о начале войны, когда поезд подошел к городу Калинину. Я вышел на платформу и не мог понять, что происходит: кто-то плачет, играет гармошка. Я спросил людей:
- Что происходит?
Мне говорят:
- Солдат, не знаешь? Война!
Полк, откуда я уехал, стоял на северо-западной границе, мы об этом не знали и не подозревали. За полторы-две недели до внезапного нападения Германии на нас, было сообщение ТАСС, что всякие слухи о близости войны с Германией беспочвенные, не имеют никакого основания. Когда был подписан Молотовым и Риббентропом пакт о ненападении между Германией и Советским Союзом, у меня не было никакого подозрения. Наоборот, казалось, что заключение пакта устанавливает добрые отношения. На самом деле получилось так, что Гитлер просто Сталина обманул. Мы совершенно оказались неподготовленными к войне. Несмотря на то, что я служил до этого на границе с Германией никаких скоплений или перемещений немецких войск не было видно, ничего не предвещало нападения немцев. Через три часа после того, как меня ребята проводили на вокзал, наш полк был окружен немцами. Это я потом узнал. На станции Калинин я не мог понять, что к чему. Я побежал к военному коменданту и спросил его:
- Что мне сейчас делать? Возвращаться опять в часть, или ехать в училище, которое меня послали?
- Ты к своей части не имеешь уже никакого отношения. Ты должен ехать туда, куда ты направлен.
Я был направлен в горьковское танковое военно-политическое училище, но перед этим должен был явиться в Москву в райвоенкомат. В Москве только что был призван на фронт мой средний брат Шимон. Я успел его проводить на сборный пункт. Там мы распрощались с братом. Он поехал на фронт, а я поехал в училище. Приехав в Горький, я обнаружил, что все те, кто были зачислены в училище, получили месячный отпуск. Я тоже получил этот месячный отпуск, но в связи с тем, что началась война, посчитал, что надо скорее ехать туда, куда меня направили. Нас туда приехало только 3-4 человека. Все остальные приехали ко времени, которое было указано в предписании. До их приезда я работал при кухне: мыл кастрюли, чистил картошку. Потом начали приезжать с фронта уцелевшие солдаты, части которых были разбиты. Здесь, в этом училище их стали собирать. Рассказы солдат были ужасны. Из них следовало, что армия наша не подготовлена к ведению войны. Только значительно позже я узнал, что к такому положению в стране привела дикая политика Сталина. Накануне войны был уничтожен почти весь офицерский состав. Пятьдесят с лишним тысяч офицеров были расстреляны как враги народа. Накануне войны в армии было начато перевооружение. Оно только начиналось, не было завершено. Все это очень серьезно ослабило нашу армию. Новой техники было очень мало. В Горьком я впервые увидел страшную картину. Авиации у нас не хватало. Город не был прикрыт с воздуха, и немцы действовали совершенно безнаказанно. Один немецкий самолет прорвался к городу и бросил на завод, находившийся недалеко от училища однотонную бомбу, бросил ее очень умело, на стык зданий. Стены обвалились. Людей не выпускали с завода. Многие могли бы убежать, спастись, а их не выпускали, потому что говорили, что не должно быть паники. Сотни людей погибло. Тогда я впервые увидел смерть. Это было 25-27 июня 1941 года.
- Когда Вы были отправлены на фронт?
Наше обучение было ускоренным. Таких выпускников полковых школ, как я, собственно, нечему было учить: умели делать все, что нужно делать на передовой, мы умели стрелять, умели заряжать оружие. К октябрю месяцу 1941 года нам присвоили офицерские звания лейтенантов. Я был направлен в 187 танковую бригаду в качестве командира роты. Сначала комиссаром, а потом командиром танковой роты. В то время комиссар и командир были уравнены в правах. Это только потом ввели полное единоначалие. Мне комиссаром и не довелось долго быть. Вся воспитательная работа лежала на командирах. Когда ввели полное единоначалие, я был назначен командиром танковой роты. В роте три танковых взвода. Танковый взвод, это три танка, рота -10 танков.
- Расскажите о танках, которыми наша армия была снабжена в начале войны?
- Танки у нас были, но в начале войны их не хватало. Самые лучшие танки были Т-34, или как их называли в народе «тридцать четверки». В начале войны их было всего 1000 единиц. Это очень мало. Поэтому приходилось воевать на танках Т-60, Т-70, которые были быстро собраны на горьковском автозаводе. Качество танков было очень низкое. Броня у них легко пробиваема, по сути дела, это листовая броня. На этих танках стояли очень слабые автомобильные моторы, и пушки были слабые. «Швах» - так назывались эти пушки. В первое время войны наши войска оказались в тяжелейшем положении. Нам немного помогли англичане. Они нам передали небольшое количество танков. Их танки были хуже наших «тридцать четверок». У англичан легкие танки назывались «Валентайн», а средние - «Матильда». У них была хорошая броня, но был один крупный недостаток. Танк был вооружен или только бронебойными снарядами, или только осколочными. А вместе и того и другого в вооружении танка не было. Какая могла быть эффективная стрельба по пехоте из бронебойной пушки? Но мы тогда и этому были рады, потому что наши войска испытывали большую нужду в танках. В первые годы войны американцы тоже поставляли нам танки, но они были очень скверные. В народе эти танки получили прозвище «Братская могила семерых». Они были совершенно не приспособлены к настоящей войне. Кресла в них были обтянуты красным бархатом. В условиях этой войне такие танки были совершенно не пригодны. Наши ребята горели в них. Тем более что эти танки были на бензине, они и сами загорались. Нашим танкистам было очень и очень трудно воевать с такой техникой. Потом американцы начали постепенно совершенствовать и улучшать их конструкцию. В последующее время немцы создали очень мощные танки «Тигр», и «Пантера», и другие машины. Но, тем не менее, наш танк Т-34 с удлиненной пушкой, экипажем в 4 человека был лучшим в годы войны. Поставки наших танков Т-34 увеличились где-то к концу 1942 года. Тогда уже эвакуированные на Урал заводы, изготовлявшие эти танки, заработали в полную мощность. Наша пехота во время боя очень нуждалась в танковой поддержке, ее нужно было прикрывать. Из-за нехватки танков в начале войны наша армия испытывала огромные трудности. Ну а потом, по мере того, как мы наращивали выпуск танков, ситуация облегчалась.
- Где Вы начинали воевать?
- Сначала мне пришлось воевать на Брянском направлении, на реке Жиздре, в Сухиничах. Бои были исключительно тяжелые, а танковая техника наша поначалу была очень слабая. Но отступать мы не могли, некуда было, Москва была за нами.
Во время боев я находился все время в танке. И руководил танковой ротой. Отдавал и получал приказы от начальства по рации. Использовался при этом или телефон, или радиосвязь, по-разному. Какие-то танки были оборудованы телефоном, какие-то радиосвязью.
- Где Вы жили во время боевых действий? Каковы были у Вас бытовые условия, как питались?
- Все время жить приходилось в лесу. В лесу и спали. Если была возможность, там же разбивали палатки, но это было не часто. Зимой жили тоже в палатках, или в танке. Условия были жуткие. Если предоставлялась возможность поспать, спали непосредственно в танке. Закрывали глаза и хоть немного спали. Дело в том, что у нас, как всегда, смены белья, смены одежды доставляли с опозданием. Бывало, что нам привозили теплые вещи где-то в мае, в апреле. Ночью мы снимали только полушубок. Он в течение дня намокал, а в мокром полушубке в стальном танке долго не просидишь. Танк, конечно, не отапливался. Никто, ни разработчики, ни создатели танка не думали о том, что нам придется лютые зимние, морозные дни и ночи проводить в танке. А кто об этом задумывался? Самое главное, чтобы танк двигался и стрелял. У пехоты было больше возможностей согреться. А у нас в танке броня, сталь - холодно. Жутко нам было в этом обледенелом танке, просто жутко! Был у нас такой случай, когда мы жили в лесу. Заехал к нам один из руководителей штаба дивизии. Мы его разместили в брезентовой палатке. Сделали две рогатины, на них положили палку, на которую натянули брезент. Дневальный нагрел хорошо ему эту палатку. Шел сильный дождь, брезент намок, палатка стала тяжелая, и под ее тяжестью палка, на которой она держалась, рухнула. Кончилось трагедией. Эта палка сучком попала штабисту в горло, и он скончался.
Мы питались, в основном, не плохо, наша армия не голодала. Но были и тяжелые моменты, особенно к весне, когда подвоз продовольствия был очень труден. Бывали дни, когда мы испытывали довольно-таки серьезный голод. Нам старались в полевой кухне привезти горячую пищу. Когда это удавалось, когда нет. Танкистам, и не только танкистам, всем фронтовикам давали по 100 грамм водки. Эти 100 грамм назывались «наркомовскими», потому что их выдача была разрешена указом наркома обороны. Наши хитрые хозяйственники подавали сообщения о наличии людей в подразделении накануне боя. Батальон пошел в атаку, вернулась в лучшем случае половина. Водку получали на списочный состав людей, который был перед боем, поэтому у нас в подразделении всегда было много водки.
Мы старались, когда была возможность, побриться. Не часто представлялась такая возможность, но все же как-то старались. Старались обтираться снегом, старались обливаться холодной водой, горячей же не было. Еще у нас было своеобразное занятие. Когда были небольшие перерывы в боях, мы устраивали оригинальные соревнования. Соревнования были очень просты, определяли, у кого лучше зубы. Для этого мы по очереди пытались перекусить проволоку. Кто сможет перекусить проволоку, а она была довольно-таки толстая, тот победитель.
- Вы всю войну воевали в 187 танковой бригаде?
- Нет. Где-то в 3 или 4 бою во время моего пребывания в 187 танковой бригаде я был ранен и был направлен в госпиталь. После госпиталя я попал уже в другую танковую бригаду, в 23-ю гвардейскую. В годы войны было патриотическое движение. Люди за свои деньги покупали танки, и направляли их в действующую армию. Несколько писателей и поэтов, лауреатов Сталинской премии, сложили деньги, полученные за эту премию, и заплатили за изготовление танка. Этот танк был выпущен одним из наших заводов, передан в 23 танковую бригаду, где я воевал, он участвовал в боях под Москвой.
После ранения, когда я вернулся на фронт, там уже была другая ситуация. Произошел разгром немцев под Москвой. Наступил перелом, наши войска повернулись на Запад. И наши бои были уже за реки Угра, за Днепр, за освобождение Смоленска. Наша 23 танковая бригада воевала на смоленской земле.
- Расскажите о запомнившихся Вам военных операциях, участником которых Вы были.
- Я со своими танками осуществил операцию по взятию города Спас-Деменск. Там были очень тяжелые бои, и много пришлось проявить хитрости. Я как сейчас помню, мы решили, что легче всего взять высоту, которая прикрывала этот город. Брали ее в ночное время. Мы создавали видимость, что наступает большая танковая колонна. Зажигали фары танков и демонстрировали, что наступает очень большая танковая группа. Все это время машины двигались по кругу, чтобы немцы подумали, что их очень много. Немцы испугались, этот обман удался. После кровопролитных и тяжелых боев взяли высоту, а потом и город. За удачно выполненную операцию я был награжден орденом Александра Невского, который был только недавно введен. А последующие бои развернулись уже и за Белоруссию. Большие бои были при форсировании Днепра. Наш командующий фронтом, генерал Захаров, решил нанести один из ударов во фланг противнику. И нам удалось сделать это. Я за эту операцию был награжден орденом Красной Звезды. В августе 1943 я был ранен в глаз и направлен на лечение в госпиталь Москвы.
- За выполнение какой военной операции Вы получили званию Героя Советского Союза?
Самые тяжелые бои завязались на шоссе Могилев-Минск. Там были бои, которые отличались исключительной жестокостью. Нам удалось перехватить радиограмму Гитлера, который приказывал командующему всей могилевской группы войск немедленно двигаться в сторону Минска. Наша задача заключалась в том, чтобы не пропустить эту армейскую группу, рвущуюся к Минску не дать им возможность остановить наши войска, ведущие бои за освобождение Минска. И мы ожесточенно сражались с ними. Командир бригады полковник Ершов был убит, был убит командир второго батальона Александр Погодин, из наших командиров в живых я остался один. Гибель Александра Погодина произошла буквально у меня на глазах. Был ранен комиссар бригады. Его увезли в тыл на моем танке, а мне пришлось пересесть на другой танк, к Александру Погодину. Идет бой, Погодин смотрит в один люк, а я смотрю в другой люк. Люки в танке были с двух сторон, можно было смотреть и справа и слева, и я к Александру все время обращаюсь. Вдруг я почувствовал, что-то мне очень мокро в ногах. Я посмотрел вниз - мои ноги в крови. Оказывается, это была кровь Саши Погодина. Ему срезало голову немецким осколком. Она повисла на броне танка, а я ей говорю, этой голове. Пришлось мне по приказу командующего фронтом взять на себя командование танковой бригадой. Я тогда еще был совсем молод, мне было всего 24 года. Радостных чувств тогда я не испытывал, но было совершенно очевидно, что больше некому взять на себя командование, другого не дано. Дело было уже непосредственно на шоссе Могилев - Минск. Бои были очень ожесточенные. Чтобы не пустить эту группировку немцев к Минску, мы пытались окружить ее. Немцы, пытаясь вырваться из назревавшего кольца окружения, совершили чудовищное. Они согнали из деревень вокруг Могилева все население: детей, стариков, женщин и пустили их впереди себя живым щитом. Надеялись, что мы, советские танкисты, не будем стрелять по своим людям, и немцам удастся вырваться. Мы приняли меры. Я послал туда командира одного взвода, ему удалось своим танком отсечь немецкие колонны от наших граждан. Согнанные немцами люди воспользовались этим моментом и разбежались, кто куда. Конечно, к великому сожалению, были среди них и убитые, всех спасти не удалось. На 6-7 сутки наступил решающий момент. Немцы все время подбрасывали свежие силы, а наши не могли дать нам подкрепление. Мы стояли насмерть. У нас был приказ: «Немцев не пропустить к городу Минску». В этом бою нашей танковой бригаде была присоединена «мотопехота» которая с нами вместе шла в боевых порядках. Это мы их так называли «мотопехота», а они шагали ногами, иногда мы их подвозили на танках, тех, кто садился на броню, кто как сумел. У нас были большие потери. Было огромное количество убитых, раненых. Ситуация складывалась очень тяжелая. Шестые сутки пошли. Напряжение было невероятно сильным. Настал такой момент, когда наши войска дрогнули. Поняв, что это критический момент, я выскочил из танка и поднял знамя нашей танковой бригады. На ребят это подействовало. Когда увидели свое знамя, они стали насмерть. Никто не дрогнул, не ушел, и уже немцы не выдержали и начали сдаваться. Я в этом бою был ранен. Ранение было не настолько серьезное, я не покинул поле боя и смог продержаться еще несколько часов. И вот, наконец-то, вся эта группировка немцев сдались нам в плен. Когда мы их окружили, они начали снимать все свои драгоценности и умолять меня, чтобы я им оставил жизнь. Около меня возникла целая гора серебра и золота. Никто из танкистов к этой куче не притронулся, потому что через час мы уже были в боях на другом направлении. Всех пленных направили в Москву. Большую колонну военнопленных провели пешком по улицам города Москвы. Это была показательная акция правительства и командования армией для москвичей. Они показывали Москве этих жалких пленных немцев, показывали, как умеет побеждать наша армия, которая перешла в наступление и что уже не за горами конец войны. Среди военнопленных были и те, которых мы взяли в плен в районе города Могилева. За могилевскую операцию меня представили к званию Героя Советского Союза. Это было в июне 1944 года, а получил я награду только 24 марта 1945 года.
- Вам было известно о том, что творили немцы с евреями на оккупированных территориях?
Сначала не знал. В нашей печати этому вопросу уделяли не большое место. Мы вскоре перешли к освобождению Западной Белоруссии. Освобождали города Новогрудок, Гродно. Гродно мы брали с ожесточенными боями. В Гродно я впервые узнал, что немцы сгоняют евреев в гетто и затем там их убивают. Узнал также, что в этом городе устроили очень большое гетто. Я только лишь узнал, что там было гетто, но я в Гродно ничего не видел, ибо бои за Гродно были очень скоротечны. Нам было некогда. Мы шли дальше, к Польской границе как можно быстрее и, самое главное, стремились, как можно скорее достичь непосредственно Кенигсберга, Берлина, завершить войну победой. Наши мысли всецело были заняты этим. Потом, меня вскоре тяжело ранило. Я уже после войны узнал подробно про эти лагеря смерти, где происходило массовое истребление евреев немцами.
- Расскажите, какие бои Вам еще особенно запомнились.
Очень тяжелые бои, сопровождавшиеся особенно большим сопротивлением немцев были в районе крепости Осовец. Это было 13 августа 1944 года. На фронте я был три раза ранен, и все время в августе месяце. Я уже с каким-то содроганием ожидал этот месяц - август. Крепость Осовец находилась на границе с Польшей, в заболоченной пойме. Это старая русская крепость, которую немцы использовали для защиты своих рубежей. Командующий нашим фронтом принял решение крепость взять штурмом. Операция была очень тяжелая и кровопролитная. В этой операции к нам прислали штрафную роту пехоты, которая была в боевых рядах наших танков. Их присоединили к нам, потому что знали, что другие не выдержат. В штрафные роты отправляли военных, за разные провинности. Снять с себя наказание они могли, только погибнув в бою или получив ранение, «смыв вину кровью». Их всегда использовали в тяжелых боях как «пушечное мясо», бросали на самые трудные участки войны, и они в основной массе гибли. И в предстоящем бою, при взятии крепости Осовец погибла почти вся штрафная рота. Тогда я командовал батальоном, был в звании майора. На нас была возложена задача - взять эту крепость, и мне было поручено командовать всеми остальными танками бригады. Нервное напряжение перед атакой было очень сильным. Я, как сейчас помню, к нам был прислан новый командир бригады. Он меня вызвал и сказал:
- Ну что же, предстоит необычная для танков операция. Командующий приказал штурмом взять эту крепость.
Командир бригады перед началом штурма налил мне литр самогона! Казалось бы, я должен был свалиться. Я выпил до конца и не опьянел, как у нас обычно говорится: «ни в одном глазу!» Сел в танк, и как будто бы я и не пил. Крепость была сильно укреплена. Там были доты и дзоты, там были метровые стены. Все наши снаряды от этих стен отлетали, как орехи. Перед штурмом была артиллерийская подготовка, но она была безрезультатной, не облегчила нам выполнение задачи. Трудность этой операции была еще и в том, что крепость с одной стороны была в заболоченной пойме, а с другой находилась в лесу, где росли столетние дубы. Она прикрывалась этими дубами. Дорога к этой крепости была для танков непроходимая. Помимо всего прочего, крепость находилась на высоте по отношению к нам, немцы могли нас расстреливать в упор. Наши танки были лишены маневра. В эту крепость вела узкая дорожка, и никуда нельзя было свернуть: ни вправо, ни влево. Нельзя было обойти, или развернуться. Мы могли идти только строго друг за другом. Я построил батальон и сказал, что я пойду первым, за мной остальные, но обращаюсь ко всем, чтобы никто не дрогнул и спасовал. Еще я им сказал:
- Ребята, нам остается только одно. Если ваш танк вышел из строя, или его подожгли, любыми средствами, немедленно забрать его с дороги. Вы должны делать все возможное, чтобы идущий за вами танк мог хоть на метр продвинуться вперед.
Других условий у нас не было. И вот, мы пошли. Бой сразу завязался очень тяжелый. Мы у немцев были как на ладони. Немецкий снаряд попал в мою машину. Был тяжело ранен командир машины Володя Иударик. Ему оторвало обе ноги, и он в таком состоянии, в агонии, сумел выскочить из танка. Он вывалился из танка и тут же скончался от потери крови. Водителю танка каким-то чудом удалось убрать танк с дороги, чтобы он не мешал продвижению вперед остальным, идущим за нашим. Был ранен и я. Я был весь поражен осколками снаряда, осколками брони танка. И все же я успел в самый последний момент увидеть: наши ребята ворвались в эту крепость. Но мы потеряли почти весь наш батальон и штрафную роту. Командующий узнав, что я тяжело ранен, распорядился отправить меня на самолете в тыл, в госпиталь. Благодаря этому моя жизнь была спасена. За эту операцию я был награжден орденом Боевого Красного Знамени. По своей значимости это второй орден после ордена Ленина.
- Расскажите, в какой госпиталь Вы попали.
Меня послали в госпиталь в Москве, на Большой Калужской улице. Там началась моя новая жизнь. Я очень был тяжело ранен. Палата, в которую я был помещен, была палатой смертников. Каждый день к нам в палату приходила замечательная женщина Зинаида Орджоникидзе. Она на общественных началах выполняла работу медсестры. Очень больная, отечные ноги и сильнейшая гипертония. В 6 часов утра она уже была в нашей палате. Она была женой Григория Орджоникидзе, крупного деятеля коммунистической партии и Советского государства, соратника Ленина. В последние годы жизни он был наркомом тяжелой промышленности. Есть версия о том, что он был отравлен убийцами, подосланными Сталиным. Вот однажды, мы с ней остались в палате наедине. Получилось так, что ребят никого не осталось все тяжело раненные ребята, находившиеся со мной в одной палате смертников, умерли. Я сказал: «Зинаида Гавриловна, я помню некролог о вашем муже. Там было написано, что он скончался от сердечного приступа». Она потупила глаза и сказала «Если бы это было действительно так». Я-то не понимал, что она имела в виду! Я не знал всей этой истории, верил всему тому, что писали газеты. И тут, я впервые задумался, всегда ли правду пишут наши газеты.
У меня были страшные боли концов пальцев. Это произошло в результате травматического повреждения нерва потому, что в ствол нерва попал осколок от брони танка, у меня начались дикие боли. Я сильно кричал. Мне начали давать, наркотики, мне их давали в больших количествах. Вместо десяти капель давали, чуть ли не четверть стакана, только чтобы я замолчал. Не было больше сил, я очень страдал. Как-то ночью я схватился за руку и потерял сознание. Дежурные врачи тут же вызвали профессора Шляпоберского, еврея, очень умного и толкового врача и человека. Он внимательно и подробно расспросил, как это произошло. Медицинские сестры и дежурные врачи ему рассказали. Он решил немедленно делать мне операцию. Меня тут же привезли на операционный стол, и он мне сделал операцию с использованием рентгена. Он увидел маленькие осколки в стволе нерва, которые тут же виртуозно удалил. Они-то и давали эти адские боли. Это была уникальная операция. После этой операции мне стало значительно легче, я стал принимать человеческий облик. До того я был похож на мумию. Однако, я был обессилен. На фронт меня не вернули. Я был списан. Мне дали инвалидность второй группы. Победу я встретил не на фронте, а в госпитале. В общей сложности два с половиной года, с перерывами я там пролежал.
- Расскажите, Вам приходилось на фронте встречаться с известными полководцами?
- Я очень уважаю и преклоняюсь перед двумя великими людьми и полководцами, под началом которых я воевал на разных фронтах: И. Баграмяном и Г. Жуковым. Под руководством Баграмяна я воевал недолгое время в 33 армии, а когда я воевал на Московском направлении, командовал фронтом маршал Жуков. У меня хранятся лично мне подаренные фотографии Жукова и Баграмяна, на них памятные надписи. Мы с Баграмяном были знакомы, у нас с ним были очень добрые отношения. Баграмян был прекрасным человеком. Он меня приглашал к себе домой. Он жил тогда в переулке Сивцев Вражек, на Арбате.
Однажды у нас с ним был такой разговор.
- Иван Христофорович, мне непонятно, почему сейчас изменили знаки отличия высшего военного состава? До недавнего времени генерал армии носил 4 звезды на погонах. А сейчас вместо 4 звезд, генерал армии, носит одну большую звезду. Честно признайтесь, это вы сделали для Лени, для Леонида Ильича Брежнева, чтобы он выглядел маршалом? Мы ведь вдвоем и говорим честно. У меня сложилось твердое мнение: не было никакого повода, никакой причины не было менять это, но вам хотелось ему сделать приятное, чтобы он выглядел, как маршал вместо генерала. Отпирался час, потом сознался.
- Ты знаешь, что? Я остался в одиночестве. Все пришли к выводу, что надо менять. Вместо 4-х на 1 большую звезду.
- Ну, это другое дело. Известно, как Брежнев воевал и вам, тем, кто решал этот вопрос, должно быть стыдно.
Разные откровенные беседы мы вели при встречах с Иваном Баграмяном. Очень нам, видевшим на поле боя рядом смерть, проливавшим там кровь, обидно было слушать эти хвалебные речи, которые воспевали подхалимы Брежневу, не совершавшему никаких подвигов во время войны.
- Расскажите о маршале Жукове.
Маршал Георгий Жуков великий человек и великий полководец, его участие в этой войне сыграло решающую роль в нашей победе над Германией. Я преклоняюсь перед его талантом стратега. Во время войны, где было опасное положение, посылали Жукова. И он спасал. Этот полководец победоносно шествовал по дорогам войны. Я и студентам института, где работал и всем моим товарищам рассказывал, как Америка отнеслась к своему командующему Эйзенхауэру. Они его сделали президентом. Что сделали с нашим великим полководцем? Его смешали с грязью. Вот, что сделала Россия! Это же чудовищно! Жуков написал замечательную книгу о войне «Воспоминания и размышления». Эту книгу Жукова не хотели выпускать из-за Леонида Брежнева. Жукову сказали в ЦК:
- Ты должен отметить положительную роль Брежнева.
- Как я буду отмечать положительную его роль? Я с ним никогда нигде на фронте не встречался. И я знаю его полководческие «таланты». Мне это все давно известно.
- Если ты так ставишь вопрос - книги твоей не будет.
И он, Жуков, пошел на маленькую хитрость. Что он сделал? Он написал в книге (потом в третьем издании это вычеркнуто). У меня как раз есть это издание. Он написал так: «Я очень сожалею, что в период пребывания в 18 армии я не встретил там Леонида Ильича Брежнева. Он уехал по каким-то важным делам на фронт, на передовую». И поставил точку. Как только Брежнев умер, он эти строки выбросил. Никите Хрущеву он тоже отомстил. В книге он написал так: «Я хорошо помню, когда я приезжал на Юго-Западный фронт, там всегда Никита Сергеевич Хрущев устраивал хороший обед». И поставил точку. Все. Честный и прямой был человек. У меня добрые отношения с его дочерью. Сейчас с возрастом нервы дали слабину. Я читаю, вновь и вновь перечитываю эту книгу Жукова со слезами на глазах. Обидно до невозможности! Такой талант! Так измордовать человека! И кто это делал? Ничтожества. Что Сталин, что Никита Хрущев, что Леня Брежнев.
- Вы окончили Московский Университет, расскажите об этом периоде Вашей жизни.
В 1946 году я поступил в Московский государственный Университет им. Ломоносова на исторический факультет. Я поступил туда сразу же после того, как меня выписали из госпиталя. Я был увлечен учебой в Университете, увлечен изучением истории, учился хорошо. Я как член партии принимал активное участие в общественной жизни университета.
Однажды произошло ужасное событие. Это был 1947 год, период борьбы партии с «космополитами». Сначала я рассказал в кругу друзей, что борьба против «космополитов» - это борьба против евреев. Кто-то «стукнул», как всегда, и мое дело было вынесено на партийное собрание Университета. Характер, атмосфера собрания были очень агрессивны. Там творилось что-то жуткое! Меня обвиняли в том, что я не понимаю политики партии. Меня «крестили» - нет слов! Я не соглашался ни с одним их обвинением в мой адрес и в адрес людей, обвиненных в космополитизме. Я выступал против всех их обвинений. Я их всех клеймил! Клеймил весь президиум. Я это собрание пережил очень тяжело.
Профессор Черняев написал об этом собрании в книге «Моя жизнь и мое время». Эта книга была издана в 1995 году, изд. «Международные отношения» Москва. Он в тот период тоже учился в Университете, и тоже был бывший фронтовик, но мы с ним не были знакомы, я его лично не знал. Он был на этом собрании. В годы перестройки он работал в ЦК КПСС, а сейчас работает в «Фонде Горбачева», основанным 1992 году президентом М. Горбачевым. Целую страницу он посвятил одному вопросу: как решалась проблема борьбы с «космополитами», конкретно в московском Университете, описал это собрание, как меня там обвиняли, клеймили, и как я сопротивлялся. Но, самое главное, он писал: «Все молчали». Как себя евреи вели? Они подло себя вели! Они боялись меня поддержать, потому что боялись потерять место работы. А потом через неделю их всех погнали из Университета. А я вошел в раж, я всех их обвинял. Они мне говорили, что я не понимаю политики нашей партии. Я говорю: «Если уж говорить о том, что кто-то не понимает, так это вы не понимаете! Это вы организуете специальную кампанию против евреев. Все вы! Если вы против этого чудовищного, оскорбительного движения, выступите и скажите, а вы здесь клеймите меня. Как я добрался домой, я не знаю. Я подумал: «Где я нахожусь?». Потому что на фронте в моем батальоне ничего подобного не было. Там не разделяли, кто ты русский, украинец, казах, или еврей. Главное, чтобы ты не был трусом! Я вообще, пока был на фронте, не сталкивался с этими делами. Поэтому меня это все потрясло. Я дрожал от ненависти и от негодования. И, главным образом, я не защищался, я наступал. Я говорил: «Вы все врете! От начала до конца!». Я говорил: «Вы трусы! Вы прекрасно в душе знаете, что это не так». А Черняев молодец, через 50 лет воскресил так, как это было. Все, что там описано, так и было тогда, в одном только он ошибся. Он пишет: «То ли он сам ушел, то ли его «ушли» из Университета». А на самом деле все получилось не так. Он не знал этого, Черняев. Я никуда из Университета не уходил, и из партии меня не исключали. Конечно, у меня было много знакомых, друзей. Особенно много было друзей среди профессуры Университета. Они были намного старше меня, но как-то по-отцовски ко мне относились. Я до сих пор не знаю, кто меня взял под защиту. Я думаю, что меня спас академик Несмеянов, выдающийся ученый химик, который в это время был ректором Университета. Он обладал огромным авторитетом, как в нашей стране, так и в мире. Был депутатом Верховного Совета, лауреатом Государственной премии СССР, членом ряда зарубежных академий. Очень честный, прекрасный человек, настоящий интеллигент, а его ученик был преподавателем на химическом факультете Университета и секретарем парткома Университета. Я думаю, что они меня вдвоем спасли. Прежде всего, это была инициатива самого Несмеянова. Так все сработало, как будто бы не было собрания! Я окончил Университет, мало того, я смог поступить и окончить аспирантуру. Это собрание еще замечательно тем, что с того времени все и студенты, и преподаватели узнали, что я еврей. До этого не догадывались из-за того, что внешне я очень похож на русского. Мне не было никаких препятствий ни на экзаменах, ни при защите дипломной работы. Педагоги сами в душе понимали, что я прав. Они просто боялись меня брать под защиту, потому что знали, что завтра их выгонят.
После этого собрания впервые у меня возникло сомнение в том, что Сталин непричастен ко всем ужасным событиям в стране. Я понял, что во всем виноват Сталин. Его портрет висел в моей комнате и был красочный. Я пришел домой очень расстроенный и, коль скоро мы вдвоем остались, я и его портрет, порвал его и выбросил. Я ему верил, как миллионы и миллионы людей, но вот эта «борьба с космополитизмом» меня потрясла! Я пришел к выводу, что мы зря всегда себя тешили надеждой, что он не знает, что творится. Все это было наивным. Он не только это знал, он все сам это делал, своими собственными руками. И так мы с ним распрощались, с любимым вождем.
- После окончания Университета как сложилась Ваша жизнь, где Вы работали?
- Я защитил кандидатскую диссертацию и поступил на работу в Московский энергетический институт. Я был доцентом, работал преподавателем на кафедре «История КПСС». Там я работал тридцать пять лет. До сих пор у меня добрые отношения с факультетом, с ребятами, которые у меня учились. Они и сейчас приходят ко мне домой. От этой работы я получал удовлетворение лишь только потому, что я на лекции и конференции приглашал тех, кто со мной прошагал дорогами войны. Мои ученики писали рефераты, писали доклады только про войну. Я делал упор в истории КПСС на Великой Отечественной войне.
Я ушел от этой политики и, в общем, хотя предмет назывался «история КПСС», я плюнул на это дело, потому что хорошо себе представлял, что это за история. Так я проработал до 1991, до ухода на пенсию.
- Антиеврейская компания по делу «врачей-убийц» коснулась Вашей жизни, карьеры?
- Когда было «дело врачей» в начале 1953 года, когда были увольнения большинства евреев с работы, меня непосредственно это не коснулось, я учился в аспирантуре Университета, никто меня не увольнял. Меня коснулась эта дикая общая атмосфера, когда перестали ходить к врачам евреям. Конечно, меня это просто оскорбляло как честного, просто нормального человека. Мнение о Сталине у меня сложилось еще раньше, во время организованной им акции против евреев космополитов, когда я выбросил его портрет. Теперь я уже окончательно понял, что это за человек.
- Что Вы помните о смерти и похоронах Сталина?
Когда в марте 1953 года он умер, когда вся страна скорбела, я почувствовал облегчение и даже был рад его смерти. Я уже был с открытыми глазами. У меня не было никаких иллюзий, хотя я хотел и старался попасть в Колонный зал, где происходило прощание с ним и посмотреть на него мертвого. Как-никак это было эпохальное событие. Туда мы отправились с моим товарищем (он русский парень). Мы с ним вместе учились, и у него было такое же отношение к личности вождя. Тысячи людей хотели проститься со Сталиным. Была страшная давка, в которой погибло очень много народу. Но мы туда прорвались, к Колонному залу, где находился гроб с вождем. Тысяча венков стояло около Колонного зала. Сталину и всему этому безумному проявлению любви к нему мы отомстили, но своеобразно. Мы около этих тысячи венков самым первым поставили венок весь оборванный лошадьми (пока мы прорывались к Колонному залу через оцепления конной милиции, лошади обглодали ветки нашего венка). Вот такое было чувство мщения ему, ничем больше мы не могли ему отомстить. Этот венок был такой гнусный, на него было противно смотреть, а мы его поставили первым. Мы ему так отомстили. Это запомнил все я до деталей.
- Назовите, пожалуйста, Ваши награды.
За участие в ВОВ у меня есть награды. Орден Ленина и медаль Золотая Звезда, они даются одновременно при присвоении звания Героя Советского Союза. Получил звание Героя Советского Союза только почти через год после представления. Далее, ордена: орден Александра Невского. Это мне дали за операцию по Спас-Деменску. Мы должны были взять высоту, мы демонстрировали, что нас очень много. Это была толковая, умная операция, которая не потребовала от нас много крови, а дело было сделано великое. Вот за это мне дали орден Александра Невского. Тогда этот орден только что, недавно был введен. Есть у меня 2 ордена Красной Звезды. Их мне дали за бои в районе Витебска, в районе Орши, в Белоруссии. Еще орден Отечественной войны первой степени. Это мне дали тоже за бои по освобождению городов Западной Белоруссии, а за операцию, которая была связана с взятием крепости Осовец, мне дали орден Боевого Красного Знамени. Кроме того, я еще в 1985 году получил орден Трудового Красного Знамени за плодотворную педагогическую деятельность и работу в Московском Энергетическом институте. Воинская часть, в которой я воевал, помнит и чтит своих героев. Она расквартирована, в городе Новоград-Волынский. Я приезжаю на встречу с солдатами нашей части, отметить годовщины дня Победы. Нас всего в части было 4 Героя Советского Союза. Фотографии наши красуются на стенде славы нашей части.
- Как Вы относитесь к государству Израиль?
Мне было, конечно, приятно было, что создано государство Израиль, и что тогда мы за него голосовали в Организации Объединенных Наций. А оказывается, все это голосование было шито белыми нитками. Товарищу Сталину нужно было утвердиться в этом районе. Он был не за евреев, а за то, чтобы у него была база там. Он думал, что это государство будет работать на него. То, что наша армия, наше государство усиленно помогала арабам в войне против этого государства, вызывало у меня очень не приятные чувства, учитывая то обстоятельство, что Израиль напрягал последние усилия к тому, чтобы сохранить себя как государство. И естественно, всякая такого рода двуличная, нечестная политика Советского Союза, вызывала только возмущение. Я знал, что наши танки, туда посылали и что они выступали там не лучшим образом. Мне было стыдно. Мне, в общем, не за это было стыдно. Было обидно: зачем танки посылать? Зачем вооружать врагов Израиля с ног до головы? К чему это все делать?
Я был в Израиле. Я ехал туда по приглашению ветеранов ВОВ. Меня поразило и покорило это государство. При поездке в Израиль со мной произошел любопытный случай. Мы ехали через Кипр. Из Кипра в Израиль летели самолетом. В аэропорту в г. Ларнака мы проходили очень тщательную проверку. Все мои спутники прошли. Все нормально. Начал я идти. Стал гудеть зуммер. Пограничники растерялись и сказали мне: «Выкладывай все железное, что у тебя есть». Я вывернул все карманы. Все равно звенит. Начальник говорит: «У нас есть только один путь. Иди в рентгеновскую комнату, раздевайся, и там тебя будут проверять». Думаю: «Раз они требуют, и другого нет выхода, надо идти». Я пошел в рентгеновский кабинет, разделся. Собрались два врача. Когда они посмотрели на меня через рентгеновский аппарат, они ужаснулись. Все мое тело было в осколках брони танка, оставшихся в моем теле после ранения в бою за крепость Осовец. Поэтому и звенел зуммер. Меня пограничники пропустили, пожали мне руку, пожелали счастливого пути. На обратном пути работала как раз та смена, которая меня проверяла. Начальник этой смены при моем появлении всех поставил по команде «Смирно» и все отдали мне честь. Я через строй прошел к самолету.
- Наша страна достойно отблагодарило участников войны победителей фашизма?
Вообще государство наше к людям, которые прошел дорогами войны, отнеслось не с тем вниманием, которое они заслужили. Десятилетиями они жили в жутких условиях, были ограничены в самых необходимых вещах, стояли в очередях, были унижены и оскорблены. И, это все ЦК КПСС выдавало за «скромность советского человека, ветерана или инвалида войны». Придумали формулу! Ему квартиру не дают, ему говорят, «ты скромный»! А сейчас, сколько нас уже осталось?! На пенсию, которую получали, жить невозможно было! Совсем недавно, пенсию повысили. Это солдат, который спас человечество от гитлеровской чумы. К нему так должны были относиться? Немцы и те же бывшие участники войны в тысячу раз лучше живут, чем победители! И это лишь только потому, что наше бывшее Политбюро по-настоящему не думало никогда о ветеранах. Никогда! Все их низкие карьерные помыслы были только о себе, а не о человеческих нуждах, защитников страны.
Совсем недавно я получил эту хорошую квартиру в центре Москвы. До этого я жил в маленькой квартире, полученной мною и женой от завода, на котором оба работали. Мэр Москвы обещал улучшить мне жилищные условия, поручив чиновникам, работающим с ним, подыскать мне подходящую квартиру. Эти чиновники долго водили меня за нос, предлагая квартиры в новостройках на окраинах Москвы. Я, человек бескомпромиссный, резко заявил этим чиновникам, что отказываюсь с ними вести какие-либо переговоры, потому что они пытаются не улучшить, а ухудшить мои жилищные условия, тем самым не выполняя поручение их начальника мэра Москвы. Они пытались запихнуть меня в отдаленные районы города. Мне старому и больному человеку было бы тяжело выбираться из этих отдаленных районов и тем самым лишиться возможности заниматься общественной деятельностью.
Наконец, предложили мне эту квартиру в центре Москвы и, в то же время, в тихом месте. В этой квартире жил до войны известный писатель Аркадий Гайдар, а после него его сын известный журналист Тимур Гайдар и внук Егор Гайдар, который был премьер министром России в годы перестройки. В этой квартире несколько лет никто не жил, она была очень запущена. Я хотел, было снова отказаться. Уговорила меня дочка. Конечно, пришлось эту квартиру приводить в порядок, делать ремонт, тратить на это уйму денег, но теперь я новой квартирой доволен. Она просторная, уютная. Все хорошо, если бы только не мучили меня болезни. Материально я не чем не нуждаюсь. У меня как у ветерана, инвалида войны, Героя Советского Союза пенсия большая.
- Как Вы отнеслись к факту распада Советского Союза и началу перестройки?
Распад СССР я воспринял очень болезненно. Я прошагал, как и миллионы людей, такую кровавую войну, проливал кровь за государство, которое потом распалось. Но чем я себя утешал? Я приходил к выводу: рано или поздно оно должно развалиться. Основу его развала заложил Сталин своей совершенно дикой политикой во всех направлениях. Поэтому чувство обиды перемешивалось с этими трезвыми мыслями.
К Перестройке я отнесся очень отрицательно. Потому что ни о какой Перестройке не было и речи. Была болтовня о ней, толком никто не знал, что это такое, включая Михаила Горбачева. Они шарахались из одной крайности в другую, не имея понятия, что это за дело. Поэтому произошла не Перестройка, а произошел обвал. Это совершенно разные вещи. Наша страна не созрела, как в свое время безболезненного перехода к социализму, так и для перехода к капитализму. Надо было подождать, когда страна созреет для этого перехода. Только в этих условиях! У нас ничего подобного не было. Страна все время жила в диких условиях. В условиях, которые ее отбросили в научно-техническом прогрессе на самый задний план. Наша страна держалась только на ракетах, на устрашении. Ее никто не уважал. Все отвернулось от нас, потому что видели, что это ничего общего с подлинным социализмом не имеет.
- Не зная языка, не соблюдая еврейских традиций, не будучи религиозным, считаете ли Вы себя евреем?
- Конечно, я считаю себя евреем. Почему? Перечислять я не буду, потому что это не поддается какому-то пересчету: первое, второе, третье... Я родился от родителей-евреев, в еврейской семье. Я никогда не скрывал этого, что я – еврей. То, что мы не соблюдали всех праздников, такая была жизнь у нас в то время. Было не до религиозных праздников ни у евреев, ни у русских. Сейчас я волею судеб принимаю очень активное участие в жизни евреев России.
- В чем заключается Ваше активное участие в жизни евреев России.
- Двенадцать лет я возглавляю наш Союз. Это «Союз евреев, инвалидов и ветеранов войны». Я его практически возглавляю с первых дней его создания. Были пущены среди населения России слухи, что якобы евреи во время Великой Отечественной Войны не были на фронте, а отсиживались в тылу. Я думаю, эти слухи были запущены нашими «славными» органами НКВД, Госбезопасности. Это, наверное, были первые шаги накануне обрушившихся на евреев гонений (обвинения в космополитизме, «дело врачей»). Чтобы окончательно уничтожить остатки этих слухов был, создан наш Союз. И я включился в эту жизнь после того, как ушел на пенсию. Я выступил и сказал в свое время, что нам надо создавать книгу памяти, в которой были бы перечислены имена евреев, погибших на фронтах Великой Отечественной Войны. Это была моя инициатива. Я считаю, что это нужное и великое дело. На Украине и в Белоруссии подхватили эту идею и стали издавать у себя подобные книги, они пользуются и нашими данными и разыскивают имена своих граждан, погибших на фронтах. Нельзя без слез читать те отклики, которые присылают родственники на эти книги, которые мы создаем. Они получили как бы весточку от своих детей, отцов, которых давно потеряли. Имя своего погибшего брата Сени-Шимона Марьяновского я вместе с именами других погибших поместил во втором томе этой книги. Книги эти издавать очень трудно. Трудно с деньгами, необходимыми для издания книг. Кроме того, тысячи и тысячи евреев разъехались. Кто в Австралии, кто в Канаде, кто в Израиле. Где и как их искать? А их надо было отыскать всех. В том же Израиле сколько мучений! В Соединенных Штатах Америки они разъехались по всем штатам. Уехавшие с собой увезли документы погибших родственников, их похоронные документы. Мы должны каждое имя вносить в эту книгу только на основании архивных документов. Но в наших архивах нет данных о людях, которые погибли на фронте Великой Отечественной войны. Я никогда книгоиздательством не занимался. Мне представлялось, что мы пойдем в архив, и дело будет сделано. Ничего подобного! Во-первых, у нас жуткие архивы, жуткие совершенно. Это издевательство над теми, кто погиб. По-другому нельзя и сказать.
Организовать все это очень трудно. Сейчас мы заканчиваем выпуск 8-го тома. У нас в центре Москвы, возле Кремля есть символ войны, символ нашей победы такой мемориал «Могила Неизвестного Солдата», которой поклоняются в день Победы, оставшиеся в живых воины, посещают члены правительства страны в годовщины Победы и во время посещения нашей страны особо важными персонами. Но это же неправильно!
Память о каждом, отдавшем самое драгоценное, что у него есть - жизнь, должна храниться в сердцах граждан страны, которую они защитили.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #6(165) июнь 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=165
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer6/Bogdanova1.php
