* * *
По фиолетовым снегам —
от суеты, от суесловья,
уже не веря чужакам,
бегу во тьме в своё зимовье:
бегу туда, где тишина,
огонь в печи и чай из снега,
где подымаются со дна
черты единственного века
Твоей извечною судьбой —
дымком, клубящимся над миром,
из наших труб, что вновь Тобой,
сливаясь с дымчатым эфиром,
становится, где мир храним —
и контур сумрачного лика
ночами светится над ним,
как непрочитанная книга...
* * *
Кто виноват, что пенье соловья
рассыпалось, и мерзостные ноты
мне режут слух? Кто виноват, что я
с тех пор не слышу немоты природы?
Что, проникая в одинокий звук —
изобретённый или данный свыше,—
я понимаю, глохнущий от мук,
что музыка — ничтожней писка мыши?..
* * *
Когда удерживать не надо
и некого,
взобравшись на чердак,
под звёзды,
и растерянному слову
пытаясь силу прежнюю вернуть,
услышишь тишину вселенной —
её мудрейший хрипловатый голос —
и гул планет… —
И смутный старый мир
по-своему, скучая, соберёшь,
как чью-то детскую
головоломку.
* * *
Крик птицы на развалинах тепла,
расплывчатые бедные тела,
как статуи, ещё живых людей
отбрасывают тающую тень
на тление руин в последний раз…
И это будет твой холодный лаз
в страну садов из пыльного стекла,
где в тайну чувств вонзается стрела
и музыка безжалостно звучит,
и птица о погибшем дне молчит…
* * *
Приходить не будут длинные письма с Урала,
и чужой малыш в холостяцкой комнате не заплачет,
и та, чьё сердце от своей слепоты умирало,
полюбит что-нибудь смертное… Это значит,
что всё хорошо, привычно и вечно на свете:
что пишутся письма, что каждый пред Богом слеп,
что звёзды молчат, что новые грустные дети
растут на вокзалах и дачах, не зная своих судеб.
Осенний вечер в деревне
Расползаются тени по дворам до утра,
подымается в небо вечерняя птица
и зудит мошкара,
и кричит детвора,
и молчит вереница
обветшалых жилищ, жёлтый лист на их кров
осыпается с клёнов так рано,
но не этих даров
люди ждут, а коров,
пастухов да баранов,
вот и крик петуха, вот и свист пастуха,
в жизни нет промежутка,
закипает уха,
и осень суха,
как нырнувшая утка…
К воробью
Вертись на проволоке, птица,
и улетай в мой дальний путь,
пусть на лету тебе приснится
какой-нибудь, какой-нибудь
бескрайний край, где мы с тобою
живём, не ведая о том,
что за единственной судьбою
стоит незаселённый дом.
* * *
Звезда разгоралась, как чей-то костёр,
и мальчик к ней руки из яслей простёр,
как будто хотел от дыхания мира
её защитить, и текло из эфира
к нему, сквозь пустыню, отцово тепло,
и мальчик не плакал, и стало светло,
и только тогда повернувшись к Марии,
затем, чтоб забыть, он увидел впервые
лица материнского абрис простой
и блеск её глаз, опалённых звездой…
* * *
Город — твой муж, и на этих пустых площадях
я шатался один, в той ночи, когда ты уезжала
от великой любви, второпях
не запомнив вокзала.
И теперь твоя вечность прохожим раздвинута на
этот город, чьи стены, фонтаны, панели
знают тени твои, что с асфальтобетонного дна
к мелким звёздам летели.
И когда ты опять, после жизни, вернёшься сюда —
в переулки, дворы, те, что в прошлом ты мнила чужими, —
ты увидишь, как в воздухе блещет слюда
наших слов над его мостовыми…
