Велвл Черновецкий: Теплик - моё местечко. Публикация, предисловие и перевод Семена Мазуса0

Предисловие переводчика

Здесь родились и жили мои предки.

Теплик-родина моих предков. Здесь родились мои бабушки, дедушки, родители, старшие сестры и брат, а так же многочисленные предки и потомки Мазусов-Олидорт.

В 1998 году я решил описать историю нашего рода Олидорт - Мазус из Теплика.

Работа затянулась на годы; в 2003 г. я узнал, что в библиотеке Иерусалимского университета имеется единственный в Израиле экземпляр книги о Теплике, в которой упоминаются мои предки Идее Лейб, Хаим и Ноах Мозэс (Мазус). Эта книга называется "Теплик майн штейтеле" (Мое местечко Теплик), написал ее Велвл Черновецкий.

Книга была издана в Аргентине, Буэнос-Айресе, в 1946 году.

В читальном зале библиотеки мне удалось ознакомиться с этой книгой, пролистать ее, прочесть оглавление, отдельные страницы.

Моих знаний языка и времени было недостаточно, но о чем пишет автор, я понял.

И "заболел" идеей найти человека, способного прочесть, понять и изложить главную суть книги.

Таким человеком оказалась уроженка Теплика Маня Винник.

С большим трудом моя дорогая дочь Белочка взяла книгу из читального зала домой на продолжительное время и передала ее Мане. Маня прочла, и передала мне изложение отдельных мест книги. Мне очень понравилось, как автор описывает Теплик.

Я был тронут его подробным описанием, где находится местечко Теплик, быта и образа жизни его жителей, в том числе и моих предков. Но, занимаясь тогда только историей нашего рода, я больше не возвращался ни к истории Теплика, ни к книге Черновецкого.

Но Игорь Пуриц из Германии, пытавшийся через Интернет найти информацию о Теплике и о проживавших там людях, на сайте http://judaica.kiev.ua/eg938.htm, нашёл рассказ Мани Винник. Затем поиски привели его на сайт: www.mаzus.com, где он прочел книгу памяти «Наш род Мазус». И там же нашел информацию о книге Велвла Черновецкого «Теплик майн штейтеле «. События тех далёких лет его увлекли.

Ведь его предки - тепличане, и о них в книге Черновецкого упоминается.

В апреле 2009 года Игорь обратился ко мне, убеждая взяться за перевод книги Черновецкого на русский язык. Между нами завязалась переписка. К этой идее я сначала отнёсся довольно скептически. Все, что мне было интересно, я уже использовал в нашей книге памяти.

Говорить про весь Теплик считал не очень для себя нужным. Но стали поступать и другие просьбы о переводе книги.

Более 60 лет существует книга, в которой упоминаются жители еврейского местечка на Украине, но мало кто мог, тем более может сегодня, заглянуть в эту книгу.

Чем дальше, тем меньше будет возможности у потомков этих людей узнать о Теплике конца XIX и начала XX века, о своих предках.

Я почувствовал необходимость сохранить в памяти живущего нынче поколения евреев и их потомков реальные картины того времени и, более того, показать, что представляет собой Теплик сегодня. Надо попробовать, решил я.

Моя Белочка распечатала на ксероксе всю книгу о Теплике. Я привлек своего приятеля Леонида Флята, и мы вдвоем взялись за перевод книги. Для меня идиш, «момэ лушн», на нем я вырос. Леонид выучил идиш самостоятельно, читает книги на идиш, однако, перевод оказался непростым делом. Книга написана довольно сложным языком.

Автор активно использовал местный диалект, гебраизмы (слова древнего иврита), испанские слова, украинские и русские. Этот винегрет воспринимался с трудом.

Я вспомнил, как у нас дома смеялись над молодежью, говорившей на "идиш": «его цигале (ид) штурхает (укр) мой дах (ид), я ему кажу (укр), а он мени (укр) лах (ид) "Его коза щипает мою крышу, я ему говорю, а он смеётся".

Чтобы книга стала реальностью, необходимо было не только знать идиш, на котором написан оригинал, и другие языки, слова из которых использованы в книге, но и изложить ее на простом русском языке. Такая задача нам была под силу, но это заняло бы много времени, что нас, конечно, не устраивало, и я привлек к работе над переводом книги людей, знающих местное еврейское наречие.

Книга была размножена и частями отправлена моим дорогим помощникам - переводчикам.

Мне возвращали рукописный или продиктованный на кассету русский текст, который затем набирали на компьютере. Я благодарен Игорю Пуриц (Эссен, Германия) и Илине Брацлавской-Таратута (1931 г.р. Кирьят Ям, Израиль) за их титанический труд по набору текста на компьютере.

Книга была переведена. И я очень благодарен всем участникам этой большой и трудной работы: Шломо Васерман (1926 г. Кармиэль, Израиль). Рахель Штейнберг (1913 г.р. Хайфа, Израиль). Фейга Винник (Фарфель), (1923 г.р. Иерусалим, Израиль). Арон Пустильник (1920 г.р. Кацрин, Израиль). Фрима Брагинская.(1922 г.р. Кирьят Гат, Израиль). Практически, подстрочный перевод книги, потребовал большую редакторскую работу. В связи с этим особую признательность выражаю своему другу, энтузиасту в работе над книгой, замечательному человеку, эрудиту, Леониду Фляту.

Я безгранично благодарен Мане Винник (1927 г.р. Иерусалим, Израиль) за оказание помощи в переводе и за личное участие в работе над созданием книги.

Хочется горячо поблагодарить Владимира Цукерштейна за консультации и техническую помощь, которую он оказывал в процессе работы над книгой.

Конечно, особая благодарность моей семье, жене Раечке, детям Ирочке и Белочке, которые не только поддерживают меня во всех моих начинаниях, но и оказывают практическую помощь.

Книга переведена и русскоязычными читателями воспримется легко.

Все, что касается воспоминаний детства автора, описания местечка, жителей, обычаев, все это очень похоже на Шолом-Алейхема, Б. Зингера, но привязано к определенному, нашему родному с детства имени - Теплик. Хочется верить, что это именно так и было. Однако некоторые места в книге у меня вызывали удивление и даже недоверие к автору книги. Но, когда читаешь воспоминания о Теплике и комментарии Мани Винник к книге Черновецкого, многое становится более понятным. Прекрасные комментарии и рассказы Мани о Теплике, придают книге Черновецкого новое звучание, дают более ясное и объективное представление о тогдашнем Теплике. Маня Винник, пишет, что многие факты из книги ей знакомы и памятны, но автор покинул Теплик в юном возрасте (всего до 13 лет он жил в местечке), и многие события, описывает так, как ему, видимо, рассказывали о них разные земляки старшего поколения, поэтому в этих описаниях есть явно субъективные и противоречивые места.

В сочетании с комментариями Мани Винник и других тепличан эта книга, по-моему, может заинтересовать русскоязычных читателей, ведь это, фактически единственный, хотя не всегда точный источник маломальской информации о Теплике на рубеже XIX и XX веков. Да и вообще таких подобных описаний тогдашней жизни местечек совсем немного.

В книге Черновецкого на русском языке, вы встретите слова на идиш, это не случайность. Мое детство и юность прошли в послевоенной Одессе, где рядом жили русские, украинские, еврейские, молдавские и болгарские семьи. Дома каждая семья говорила на своем родном языке, на улице по-русски и по-украински, но слова идиша, которые вы встретите в книге, были знакомы всем. Старшему поколению, возможно, будет приятно вспомнить слова, которые они слышали от своих родителей, или произносили сами. Молодому поколению, возможно, будет интересна особенность речи их предков.

Конечно, для меня Теплик - родина моих предков. Здесь я ребенком бегал босиком, здесь меня на руках носили дедушки и бабушки. Здесь мои дедушки и бабушки радовались рождению своих детей, моих родителей, а мои родители радовались рождению своих детей, моих брата и сестер. Это мой Теплик.

Книга Черновецкого "Мое местечко Теплик" – это одна из частей задуманной мной книги об истории Теплика. Несколько экземпляров этой книги на русском языке, имеется только у меня, но они не лежат на полке, а передаются из рук в руки по всему Израилю. Я хочу, чтобы его история стала более доступной моим разноязычным землякам, чтобы осталась память о Теплике, еврейском местечке, малой родине наших предков.

Мною собраны воедино и на одном (русском) языке материалы об истории Теплика с 16 века, воспоминания тепличан и их потомков по сегодняшний день. Думаю, что собранная мной в одну книгу история еврейского местечка, заинтересует читателей.

Читайте книгу! Кто не помнит прошлого, у того, как говорится, нет будущего.

Семен Мазус

Велв Черновецкий

"Майн штейтеле Теплик"

"Мое местечко Теплик" (перевод с идиш)

Содержание

Предисловие (Иосиф Мендельсон)

Вступление от автора.

Где расположен Теплик?

Что кормило евреев Теплика?

Тепликские синагоги, раввины, резники и ритуальная утварь.

Как выглядела «гигиена» в Теплике.

Тепликские меламеды, хедеры и комитет образования.

Как жили евреи Теплика?

Музыканты Теплика - лучшие в округе.

Евреи Теплика справляют свадьбы своим детям.

Тепликские типы – Тепликские домовладельцы.

Цивилизация приносит беды в Теплик.

Евреи Теплика готовятся встречать Субботу.

Община Теплика дискутирует.

Песах – самый любимый праздник у евреев Теплика.

Дети Теплика соблюдают все еврейские праздники.

Евреи Теплика торгуют с внешним миром.

Евреи Теплика переживают горькие времена.

Евреи Теплика едут на «дачи».

Теплик физически уничтожен бандами и морально - (новым порядком)

Велвл Черновецкий, уроженец местечка Теплик (Украина) издал в 1946-1950 годах (Буэнос-Айрес) 3 тома воспоминаний «Теплик – моё местечко (идиш). Родился он в 1898 году, оставил местечко в 13 лет, а Украину покинул в 23, эмигрировав в Аргентину.

Автор был свидетелем описываемых событий времен своего детства и юности, которые охватывают период, примерно, с 1904 по 1911 годы. И нет сомнений, что воспоминания В. Черновецкого содержат элемент субъективности. Ибо многое из изложенного почерпнуто им из разговоров, услышанных от взрослых. Именно это читатель и должен снисходительно учитывать, если в тексте столкнется с чем-то, ему неприемлемым.

О втором томе книги моего земляка Черновецкого Велвла "Теплик майн штэтэлэ".

В этом томе повествуется, в основном, о семье автора, о семейных событиях, а также о революции 1917 года в Российской империи, которая прошлась тяжелым катком по жившим там евреям. В последней главе тома говорится о предпоследнем посещении Теплика автором. Заканчивался первый год революции. В Теплике все кипело и клокотало. Евреи с тревогой ждали, чем все это закончится, и предчувствовали беду. Но она пришла гораздо раньше, чем предполагали.

Тепликских евреев автор описывает озабоченными повседневными проблемами: как заработать на жизнь, как выдать замуж девушку, ждали возвращения из плена своих сыновей, мужей. Тогда и местечко было наполнено евреями, их делами. И еврейские дома были целы. А что же началось вскоре? Евреи не знали, какая банда войдет в Теплик утром, а какая - вечером, сколько будет убитых, ограбленных, изнасилованных, сколько прибавится сирот и обездоленных родителей, потерявших детей. Началась гражданская война, сопровождавшаяся еврейскими погромами.

М. ВИННИК.

ТЕПЛИК - РЕАЛЬНОСТЬ И ВООБРАЖЕНИЕ.

Несколько строк, как вступление к книге…

Эта книга выходит в свет в год 30-ой годовщины со дня смерти классика еврейской литературы Шолом-Алейхема. Это, конечно, случайность, но она указывает на идейную связь уже тем, что Шолом-Алейхем со своим здоровым смехом и сердечным лиризмом был певцом Теплика и всех маленьких, дорогих сердцу еврейских местечек, затерявшихся в бескрайних просторах украинских степей. Шолом-Алейхем был певцом Тепликов, Ямполей, Мазеповок, Гайсинов, Козодоевок, местечек реальных и выдуманных, в которых царил своеобразный еврейский образ жизни. И эта жизнь исчезла навеки, снесена бурей первой мировой войны, сначала бандами украинских гайдамаков, затем революцией, а после исчезли и последние следы старой местечковой жизни в Украине, снесенные кровавым потопом нацистской оккупации, поразившей всю Европу и Украину в том числе. Еврейский Теплик стерт с лица земли, а уцелевшие тепличане рассеяны по всему миру еврейской эмиграции, и их сердца и мысли хранят теплые воспоминания об исчезнувшей жизни, тоску по Теплику.

Велвл Черновецкий тепличанин из маленького еврейского местечка в Украине – в 1921 году первым принес в Аргентину горестную весть о кровавых погромах, охвативших Украину после большевистской революции, и организованных петлюровцами и другими бандитами.

Автор ознакомил широкую аргентинскую общественность с трагедией, постигшей его родное местечко Теплик, публикациями в аргентинской «Еврейской газете». Теперь автор обобщил свои воспоминания в трехтомнике «Теплик - майн штэтэлэ» («Теплик мое местечко»). Книги написаны в виде личных воспоминаний, но это больше, чем личные воспоминания. Это попытка рассказать о жизни еврейского местечка в Украине до Первой мировой войны и революции, оказавшихся закатом еврейского Теплика и других местечек.

Иосиф Мендельсон

(пересказ на русский язык М. Винник)

Вместо вступления

Приближаясь к пятидесяти годам, я начал ощущать старость. Были даже моменты, когда я ощущал, что «меня зовут». Поэтому я сказал себе: «реб Велвл, возьмись за работу и пиши. Пиши о том, что человеку дороже всего – воспоминания о детских годах». И если, друг-читатель, ты спросишь: «Кого интересует твоя жизнь? Что за величину ты представляешь, чтоб мы интересовались тобой, твоей жизненной дорогой?», то я отвечу: «На самом деле я пишу не только о своей жизни, но также и о твоей, о жизни сотен и тысяч таких, как ты и я». Поэтому свои мемуары я назвал не «50 лет жизни», а «Главы 50 лет жизни»: я хочу этими воспоминаниями освежить в своем мозгу, в твоем мозгу и в мозгах всех нас память о нашем детстве, красивые светлые картины нашей старой, замученной, разрушенной и исчезнувшей родины. Поэтому я посвящаю первый том моему маленькому, сладкому местечку Теплик! Этой книгой я хочу поставить памятник Теплику и всем «Тепликам», которые, стерев с лица земли, жестокий враг вырвал с корнем. Этой книгой я хочу освежить в памяти старшего поколения нашу жизнь, но также познакомить наших детей с местами рождения родителей, с образом их жизни. С какими трудностями им доставалось светское образование, как они вообще вышли в люди. В моей книге речь идет о Теплике, моем местечке, но перед моими глазами стоят сотни и сотни местечек, больших и малых, и разница между ними только в названиях. В них ты узнаешь свою старую сладкую родину, где ты родился, кого ты оставил там, но уже никогда не увидишь.

Первый том моей книги посвящен нашей милой старой родине. Не важно, идет ли речь о Теплике или Терновке, Голованевске или Кривом Озере, Бершади или Чечельнике, Саврани или Тульчине, Меджибоже или Баре. Евреи из этих и других местечек узнают там свои любимые места, своих меламедов и их помощников, которые обучали их Божественной Торе. Они узнают не только шойхета, к которому мама посылала их резать курицу, но и других персонажей прежней жизни. Они вспомнят соломенную крышу своего домика и колодец, из которого набирали воду сами или водоноса, приносившего воду в их дом.

Заканчивая главу о Теплике, мне казалось, что я вновь там. Вот я иду и вижу свадебный кортеж, сопровождаемый клэзмерами (музыкантами). Я иду рядом с барабанщиками, и я самый счастливый, потому что Пресман (я его помню! - Маня Винник) разрешил мне за кусочек коврижки потрогать свой барабан или даже ударить в тарелку. Я уверен, дорогой читатель, читая эту книгу, ты мысленно перенесешься в свои Теплик, Терлицу или Охримовку, вспомнишь свои детские годы и, как я, вытрешь невольную слезу. Эта слеза – следствие твоих грустных воспоминаний о старой, разбитой, сожженной и разоренной родине – послужит воспоминанием о наших близких, их светлых душах, загубленных безжалостным врагом.

Первые два тома книги «Теплик - майн штэтэлэ» написаны на моем родном, простом языке. Теплик, мое местечко, не дал миру гениев, которыми можно гордиться. В Теплике нет старинных тысячелетних синагог, которыми гордится история. Но мое местечко дало миру простых, сердечных евреев, сынов Торы, простых людей, и их языком я веду разговор в томах этой книги.

Автор Велвл Черновецкий.

(пересказ на русский язык М. Винник)

Глава 1

Где же расположен Теплик?

Теплик – это местечко, где я был рождён: Гайсинский уезд Подольской губернии. – Почему не найти Теплик на карте?.. – Станция Кублич. – Улицы и грязь Теплика. – Тепликские дворцы: графа Потоцкого и Алтера Горовица – рассказывают чудеса об их жилищах и спальнях.– Дворец графа Потоцкого и «черти», танцующие там. - Речки Теплика. – Речка еврейская и речка селянская – Убийство и погром в лошадином углу. – Церкви Теплика. – Почта, существующая благодаря еврейским «клиентам» … Тепликская «власть». – Пристав, который «берёт» десятку и урядник, удовлетворяющийся «половиной птички». – Мировой судья – Тепликская волость, где ставят на воинский учет.

Обычай требует, в случае, если кого-то хотят ввести в дом или в общество, его следует «представить» или, как у нас «интеллигентно» говорят: «Познакомен»!

И вот, вначале я вас «познакомен» с нашим местечком Теплик, местечком, где я родился и прожил первые и, возможно, лучшие, чистые и счастливые 13 лет своей жизни.

Где же расположен Теплик?

Не ищите его на карте Европы или России. Не найдёте Вы его и на большой карте Украины даже с помощью гигантского телескопа. А почему? Может быть, Вы полагаете, что он незаметный для мира пункт? Или Вы полагаете, что Теплик, не дай бог, заслужил у географического мира, чтобы его игнорировали и не вспоминали, не дай бог! Теплик, таки, большое местечко со своей ярмаркой - раз в две недели по понедельникам, волость, куда прибывают на армейский призыв из окружающих местечек. Но что из того? Почему же Теплик не нанесли на карту мира? Причина одна: через Теплик не проложена железная дорога! От железнодорожной станции он отстоит примерно на 7 вёрст и, если это еще горе не велико, второе «несчастье» - хуже! Железнодорожную станцию назвали по имени местечка Кублич, большого, как зевок, а коз в нем больше чем домов! А поскольку все дома Кублича стоят под соломенными крышами, а крыш просто не хватает на каждую козу, то по три козы всегда бодаются и дерутся за каждую крышу….

Так говорят в Теплике, когда речь заходит о Кубличе. Было очень обидно, что станция носит название Кублич, хотя это право должно было бы принадлежать Теплику.

Вот это и было объяснением, почему Теплик не удается найти ни на карте мира, ни на русской карте, и даже ни на схеме железных дорог. Понятно, что находилось много евреев, которые испытывали «моральное унижение», и один из них, Аврумелэ Трахтенберг. Еврей со странностями, о котором речь ещё впереди, в качестве протеста, ни разу не ездил по железной дороге в Умань, а только с Йослом - балагулой. Пусть Фонькэ – ганэв (Афонька-вор, кличка царя в среде евреев) знает, что обидел и его, и всех жителей Теплика…

Итак, с одной стороны, Теплик граничил с деревней Важное и со станцией Кублич, а с другой, с Киевской губернией. Отъехав от Теплика вёрст на 10, прощались с Подольской губернией и Гайсинским уездом и въезжали в Уманьский уезд Киевской губернии.

Самая первая деревня на этом пути – Росошь. Там у корчмы Йосл-балагула останавливал свою пару лошадей и заходил помолиться (поездка занимала день) и купить немножко водки, а зимой - также пару стаканчиков сладкого чая.
С третьей стороны Теплик граничил с местечком Терновка. Оно было намного меньше Теплика, имело мало улиц, но зато больше луж и грязи. Терновка была известна своей ярмаркой, проходившей по вторникам, раз в две недели. Ярмарка являлась источником заработка сотен евреев со всей округи: Ладыжина, Хощевато, Кривое озеро, Саврани, Лидвинки и, безусловно, Теплика. Наступал удачливый вторник, и половина Теплика отправлялась в Терновку на ярмарку. И если только не шёл дождь, а урядник не был пьян и мог стоять на ногах, евреи возвращались довольными. Они таки заработали себе на субботу.

Каждый, кто ехал в Терновку, проезжал деревню Ташлык, в которой тоже проходили по вторникам ярмарки. Но не в тот, что терновская! Отец вспоминал, что он не помнит ни одного вторника, чтобы в тепликской синагоге, где он всегда молился, хоть раз произнес молитву «Йом»! (Дневная молитва). И что всю свою жизнь вторники он проводил или в Ташлыке, или в Терновке…

С четвёртой стороны Теплик граничил с большими деревнями: Ивангород, Роскошевка, и немного далее лежало местечко Терлица…

А теперь, когда вы уже знаете «географию» Теплика, я хочу вас познакомить с самим местечком.

Есть такие местечки в нашей округе, что, когда в них въезжают, то дышло повозки находится в одном конце городка, а ее заднее колесо – в другом… Теплик, как видите, уже был «городом», где вся телега умещалась внутри него, и не одна телега, а целых 20 повозок в ряд…

Две центральные улицы Теплика и большой базар были мощеными. Кроме них были замощены и две боковые улицы. На одной из них, что шла вниз и вела к поезду, жил Шмуль Шпигльбанд, а на другой, ведущей к терновскому мосту, – Нахман Ладыжинский. Остальные шесть убогих улиц и переулков не имели под собой ни одного камешка. Стоит зарядить на две-три недели дождю, то после него грязи на центральных улицах было не меньше, а, может быть, и больше, чем на боковых улицах. Грязь туда привозили на своих колесах направлявшиеся к базару фуры.

Больших зданий в Теплике было… всего два! Одно на рынке - большой дом, в котором располагались магазины. Он принадлежал Алтеру Горовицу. Второе здание - дом графа Потоцкого, находившийся по другую сторону моста.

Алтер Горовиц считался богачом, чуть ли не миллионером. Он имел большой доход от сдачи в наем квартир и от скобяного дела. Проживал Алтер за местечком, около почты. Дом его стоял в роскошном красивом дворе, где было много деревьев и цветов. О его дворе рассказывали легенды. Говорили, будто у всех его детей и, даже, слуг имеются отдельные "спальни". Понятно, что одни этому не верили, а другие считали правдой. Но, когда рассказывали, что у него есть личная комната, где он и летом, и зимой по утрам "принимает ванну" и, что даже разрешил построить отдельную комнату для гостей, все считали это ложью и обманом! Потому что такое может себе позволить только губернатор или сам царь!

Второе большое здание, принадлежавшее графу Потоцкому, никогда не запиралось, но я могу поклясться, что ни одна еврейская нога, кроме доктора Мошэ или Гэршла фельдшера, не переступала порога дома. Издали можно было наблюдать как барышни, одетые в брюки, катаются на "быстрых" лошадях, а ночью дом был ярко освещен: там было шумно и весело. Словом, гости графа "гуляли". И когда какая-нибудь еврейская мама хотела убаюкать ребенка, она, то ли у колыбели, то ли у свисающей с потолка люльки или, держа ребенка на руках, рассказывала, как ведьмы собираются в этом дворе каждую ночь, и нагая Лилит танцует перед барчуками, а сатана хозяйничает во дворе.

Понятно, что мы, семи- восьмилетние мальчишки, завидев, издали светящиеся во дворе фонари, тут же убегали (ни живы, ни мертвы) домой и от страха не могли уснуть до самого утра. Мы дали друг другу слово, что когда вырастем, то возьмем палки и выгоним всех ведьм и бесов со двора, а Лилит повесим на большом фонаре. Почти так и произошло в 1917 году. Вместе с русской революцией ворвались во двор Потоцкого крестьяне, разграбили все ценное, выгнали всех тамошних обитателей. А в доме устроили клуб.

Понятно, что и для хозяина второго "дворца" Алтера Горовица революция не была медом, и он был похоронен в чужом саване.

И коли, я представляю Вам Теплик, то хочу, чтобы Вы познакомились с его "реками". Их было две. Первая – "еврейская". Это значит, что она протекала вблизи еврейских домов и "впитывала" в себя воды после мытья. Но основное, это то, что еврейские детишки были довольны тем, что летом можно было купаться, а зимой скользить по льду.

Вторая река протекала почти по селу. Идти туда купаться, значило проходить мимо крестьянских домов, тамошних мальчишек и злых собак. Если удавалось спокойно добраться до речки и раздеться, чтобы искупаться, надо было оставлять кого-нибудь стеречь одежду, иначе не было уверенности, что, выйдя из воды, найдешь ее.

У "крестьянской" реки было преимущество. Она была глубже "еврейской". Поэтому, во-первых, там можно было плавать, показывая в воде разные фокусы, и, во-вторых, туда приводили для купания лошадей. Конечно, было очень здорово, поплавать, схватив лошадь за хвост.

И если Вы уже знаете про тепликские речки, я хочу рассказать о том, что в Теплике была православная церковь, располагавшаяся совсем близко к еврейским домам, и мимо которой наша молодежь боялась проходить ночью. Если кто-то проходил там днем, то и тогда он произносил молитву, которая должна была его охранять от нечистого, от осквернения.

Немного подальше от церкви находился костел. Туда молодежь ходила гулять. Между церковью и костелом стояла почта и телеграф, обслуживавшие евреев Теплика, "польский двор", дом пристава и волостное правление. Местные крестьяне не нуждались в почтовых услугах, так как ни писем, ни газет они не получали. И почтальон, который, может быть, раз в году, получив письмо для Ивана Поперило или Федота Самушенко, не искал адресата, а оставлял их в волости.

Тепликские евреи были "хорошими" клиентами почты. Они посылали письма в Америку и получали их оттуда, переписывались с купцами Одессы, Кишинева, Москвы. Некоторые люди получали письма из-за границы и, даже, из Эрец Исраэль, из Парижа, где учились бухгалтерскому делу.

Узнав про тепликскую почту, почему бы Вам не познакомиться с тепликской "властью"? Высшей властью в Теплике был пристав, здоровый "дядя" с огромными усами. Со всеми он был на "ты" и у всех "брал".

Приставы долго не держались, не больше 2-3 лет. Вскоре после назначения на него поступали доносы. Пристава меняли, привозя … другого взяточника. И так продолжалось раз за разом.

Пристав редко показывался на улице, чаще всего, тогда, когда шел кого-то штрафовать. Поэтому целыми днями на улице находился урядник, его помощник. Этот тоже "брал", но по-божески…

После урядника над Тепликом "властвовала" пара стражников и полдюжины сотских. Незачем напоминать, что для того, чтобы достичь чин "сотского", не надо было умения читать и писать. Надо было только ходить в волосяной свитке или в кожухе и зваться Иваном злодеем. Еврей даже с университетским образованием, стать сотским не имел права.

Одним из представителей верховной власти был мировой судья, но тепликские евреи со своими проблемами предпочитали обращаться к раву. Мировой судья очень мало занимался делами евреев. Но иногда в субботу днем половина местечка шла в "суд", чтобы послушать, как мировой рассудит спор между двумя крестьянами или между евреем и крестьянином. И очень редко он разбирал спор между евреями, судившимися…за полметра забора или из-за ведра помоев, которое одна женщина вылила на землю своей соседки.

И, в конце концов, я хочу Вас познакомить с тепликской "волостью", хотя евреи местечка почти ее не касались. Но мы, дети знали волость "насквозь", потому что там проходил призыв в армию. Где еще и когда было так весело, где и когда слышалось так много добрых пожеланий, где и когда было столько слез и истерик у еврейских матерей, как не около волости?! Огромное здание стояло почти рядом с селом. В нем было много окон, на которые мы, мальчишки, взбирались, чтобы видеть, как худющие еврейские юноши стоят полуголые, а их осматривает врач.

Не один раз мы слышали, как врач или воинский начальник говорили знакомому юноше: "Не годен!" Тогда мы соскакивали на землю и бежали в "присутствие", чтобы сообщить матерям и отцам благую весть.

Представить себе радость родителей, услышавших "Не годен!", невозможно. Люди были счастливы, что их сын больной и не годится для солдатской службы.

Были комические и трагикомические моменты при призыве. Не секрет, что члены комиссии, врачи во главе с воинским начальником, были большие взяточники. И случалось, что для укомплектования требующегося количества солдат от тепликской округи, комиссия признавала годными калек, заик, слепых, придурков. И можно себе представить смех, который раздавался, когда мы сообщали: "Хаимкэ – заика годен!" или "Шлоймэ, калека на обе ноги, тоже годен!"

Не было никого, кто бы о них плакал, так как родители, уверенные, что детей не призовут, провожать их не ходили. И когда эти калеки выходили из волости, над ними шутили, а мы брали "под козырек", в шутку отдавая им воинскую честь. Когда призыв заканчивался, мы, ходившие в хедер, забывали о волости на целый год, до следующего призыва.

Евреи боялись волости и считались с нею по многим причинам.

Волость занимала важное место в жизни тепликских евреев, и потому стоило, чтобы вы о ней знали. Здание волости было единственным в селе, крыша которого была покрыта не соломой, не шифером, а жестью.

Итак, я вас ввел в наш Теплик.

Глава 2

Что кормило евреев Теплика?

10 % евреев имели постоянные заработки, а 90% жили… надеждой и воздухом.- Тепликские лавочники и " гуртовники". - Торговля с "заграницей".- Хорошо шли дела у немногих. - Хайка Ихиела Фишера и Шлоймэле Бык. - Алтер Горвиц - "магнат" в городке. - Воскресный базар в Теплике зависит от пристава. – Ярмарка по понедельникам. – "Торговица" (конский базар), и продажа по пониженным ценам. – Меховщики, торгующие по пониженным ценам.- "Махатвенники". - Они скупали зерно по 62 копейки за пуд, а продавали по 58…- Портные и шапочник. – Поездки на ярмарки. – Терновка и Тишлык. – Жены, имеющие заработок. - Арон Йосеф Гершунов. – "Бог Теплика". Нахман Ладыженский. – Лавочник Шабтай – бакалейщик для бедняков. – "Пролетариат" Теплика, рабочий люд, помогающие сбросить царя. – Забота о заработке на субботу.

В течение последних десятилетий, когда я порой вспоминаю местечко своего рождения, то задумываюсь: «Боже мой! С чего же жили тепликские евреи?» Перед глазами всплывает тепликская торговля, базарные дни в местечке и тепликские ярмарки. Вспоминаю, и перед глазами всплывают тепликские «гешефты». Большой мануфактурный "гешефт" Любарского или Юдла Шпилбанда, бакалейные лавки Ихиеля Фишера, Шлоймла Быка. По моим подсчетам из тысячи семей, живших в Теплике, может быть, лишь десять процентов были уверены в своем заработке и ежедневном доходе! Остальные 90 % жили с… «воздуха» или надеждой и все же платили за обучение, женили детей, справляли субботу. Не перетруждались через силу, доживали до внуков - правнуков. Жили евреи с «воздуха и надеждой». Но я не верю, что в Теплике нашлась хотя бы сотня семей, арендовавших квартиру! А те, кто снимал "спальню" или нижний этаж дома, не задумывались о необходимости платить квартирные, как здесь в Аргентине беспокоятся с первого по пятое число каждого месяца, от чего у них сохнут мозги и сокращаются годы жизни. В Теплике было очень много бедняков, но я не помню, чтобы кого-нибудь выселяли из-за неуплаты квартирных, и не помню еврея, который не имел бы халу к субботе, кусочек рыбы и чолнт (мясное блюдо)… Все же 90 % евреев не имели стабильного заработка. Источником его был только базарный день и ярмарка, проходившая через неделю по понедельникам. Воскресный базар был главным источником для заработка. Зарабатывал "кучу денег" бакалейщик, и около него кормилось множество людей. Весь заработок зависел от начальства. В воскресенье нельзя было открывать лавки до 12 часов, пока не выходил люд из церкви. Но евреи все же спешили начать торговлю, так как крестьяне торопились домой в ближние деревни. Все зависело от пристава. Если он был "хорошим", то есть «брал», все шло, как по маслу. Платили ему понедельно, а «маленьким червям» (уряднику, стражнику и сотскому), давали «болячку» (взятку) в руку и те «не видели», что покупатели проходят через полуоткрытую дверь.

А если пристав не «берет», «маленькие черви», вынужденные не брать, стерегут калитку так, чтобы и в щелку никто не проник. Тогда уже базарный день пропал.

Тепликская ярмарка не была популярна в районе. Много раз я испытывал обиду, что на нашу ярмарку не приезжает ни один еврей из других местечек, да и крестьян тоже очень мало. Большое удовольствие я получал в понедельник, когда не было занятий в хедере, потому что наш ребе собственной персоной ходил на ярмарку купить что-нибудь по дешевке. Тогда я, заложив руки в карманы, шел погулять на ярмарку. Я очень любил стоять и смотреть, как «бьют» по рукам, торгуясь при покупке лошади или коровы.

Когда мне было уже лет десять, я любил смотреть, как мясники договаривались между собой, один из них подходил к крестьянину и спрашивал, сколько он хочет за скотину. Тот говорил: «Сто карбованцев!», а мясник в ответ предлагал шестьдесят. Понятно, что крестьянин и слушать не хотел о такой цене. Мясник тут же уходил. Подходил другой мясник и предлагал уже только пятьдесят пять, третий - только пятьдесят рублей. У продавца - помешательство. И тут он видит нового покупателя, «обманывает» его, продав корову за шестьдесят рублей…

Такие сцены я видел десятки раз. Так торговали, а иначе, и быть не могло. Упрямый крестьянин не желал понять, что скотину, за которую он запросил сто рублей, мясник еще должен везти на бойню и, затратить много времени, прежде чем он распродаст мясо. Но и тогда, вместе с продажей шкуры, не выручит и ста рублей.

С упрямством торговца, с его непониманием я сталкивался на базаре и при продаже зерна.

Принес крестьянин три мешка пшеницы для продажи. А так как две недели тому назад он брал за пуд по 62 копейки, то и сегодня хочет ту же цену. Владелец мельницы, покупающий пшеницу, сегодня платит только 58 копеек за пуд. Что же делать еврею? Не покупать пшеницу? Крестьянин увезет пшеницу домой, а еврей не будет ничего иметь на субботу. Купить? Тогда придется терпеть убыток в сделке. Что же делать? Приходит на помощь нога. Когда крестьянин ставит мешок с зерном на английские весы (понятно, что в покупке участвовали 3-4 компаньона), один из покупателей стоит перед весами и взвешивает, а компаньон - у мешка с пшеницей и толкает его ногой, чтобы мешок приподнялся и вес снизился фунтов на 20. Крестьяне стали умней и не разрешали компаньону стоять рядом с весами. Тогда нашелся другой выход, и перекупщик незаметно опускал язычок весов.

Я описываю этот случай через 40 лет после того, как был его свидетелем. В течение 40 лет я не раз раздумывал об этих сделках и пришел к такому выводу. Одураченный крестьянин уезжал домой с деньгами, завернутыми в платок, или отдавал их в магазине за юбки для Евдокии и за кожух для себя. Вернется домой и видит, что корова в хлеву, свиньи пасутся, куры несутся, яиц и молока - сколько душа пожелает. Кушает он досыта и без забот залезает спать на печь.

Еврей же, его обманувший, если и выгадал какие-то гроши, то на них должен содержать семью, платить за учебу сыновей, приготовить приданое для двух дочек. На эти же деньги нужно содержать ребе, резника, общину. Надо так же купить для сына Танах (Пятикнижие), платить Юдлу-писателю, который учит его детей грамоте. Этих денег должно хватить и на фельдшера, и, не дай Бог, на поездку к врачу, в аптеку. Так как на субботу может приехать хазан (кантор), то и для него надо что-то приготовить

Об этом я думал в течение 40 лет, вспоминая сценки, когда 4-5 евреев объединялись для обмана крестьянина, чтобы не платить ему по 62 копейки, когда сами вынуждены продать за 58. Давайте вернемся немного назад, и прогуляемся среди меховщиков, то есть евреев, торгующих меховыми шубами. Шуба была самой любимой одеждой крестьян. Я не знаю, у кого больше было забот? У моего отца, царство ему небесное, которому предстоит выдать замуж дочь, а у него ни приданого, ни денег на свадебные расходы, или у Матвея Биндюжникова и Андрея Ворилова, здоровых мужиков, которые торговали с отцом? Они привозили к отцу дрова и солому на зиму. Несмотря на то, что каждый имел по 5 десятин земли, немного скота и кур, они часто жаловались, что не могут накопить денег для покупки белого кожуха. Потому что, когда приходит Рождество или Новый год, и все соседи идут в церковь, надев белые кожухи, они должны идти в шерстяных свитках. А им стыдно показываться перед Богом в такой одежде.

Я имел удовольствие наблюдать, как меховщики продают кожухи. Берет он в свои руки ладонь покупателя, хлопнет по ней и говорит: «30 карбованцев!». Покупатель же, Иван или Федот, предлагает только 10. Меховщик чувствует себя обиженным, клянется смертельными клятвами, что останется в большом убытке, если продаст за 25. Но, так как покупатель он давнишний и в прошлом году уже купил для жены кожух, то готов снизить цену до 29 рублей. И пусть носит кожух себе на здоровье. А сам хлопает мужика по ладони так, что у того текут слезы из глаз. Покупатель становится покладистей и добавляет рубль… Проходит серия: «убавь» - «добавь», пока сделка, наконец, не состоится. Сговариваются на 17 рублях! Меховщик плачет и клянется, что если бы не больная жена, которая не встает с кровати, и не нужда в деньгах на лекарство, он бы нипочем не продал за такую цену, и с удовлетворением забирает хрустящие трёшки. Мужик тоже доволен, что, на его счастье, у еврея больна жена, и кожух куплен по дешевке. В конце концов, селянин уходит с красивой теплой шубой, а еврей – с заработанными на субботу деньгами. И так тянулось целый день. Ушел один покупатель, появляется новый, и опять «по рукам», клятвы, уверения, что он не может продать меньше, чем за 28. Торг продолжается. Наконец, купля-продажа состоялась, за товар берут 16-17 рублей, и субботу можно встречать.

Не раз бывало, что покупатель дает очень низкую цену, и это убыточно. Упускать покупателя не хочется. Если уйдет, то больше его не увидишь. А продать необходимо. Тогда предлагают другой кожух, но хуже, закручивая покупателю голову так, что он все же покупает, а меховщик еле-еле покрыл стоимость кожуха, заработав, может быть, лишь пару копеек. Бывали случаи, что продавали в убыток. Это делали, лишь бы не упустить покупателя, не отпустить его к конкуренту. Конкуренция, зависть были так велики, что и не понять этого, и не описать.

Сегодня на старости лет, когда я думаю о той торговле, не понимаю, как эти ремесленники и торговцы не могли договориться между собой, чтобы не продавать ниже стоимости. Хотя, вся торговля находилась в руках евреев, они не понимали, что свой заработок они отдают крестьянину, купившему шубу или шапку за полцены.

Удовольствие я получал, стоя среди продавцов готовой одежды и глядя, как они торгуются и продают Ивану праздничный костюм. Там я не мог удержаться и громко смеялся. И как не рассмеяться, если видишь, что примеряют парню костюм, а тот на него и короток, и узок. Парень крутится, хочет посмотреть на себя, как выглядит, а вокруг него «работают» так долго, что парень в замешательстве, а ему уже покупку запаковали. Понятно, что происходит та же процедура: просят у него 18 карбованцев, он дает 5 и сходятся на шести. Парень уезжает домой с костюмом, который, наверное, никогда не наденет. Попробуй не рассмеяться, когда видишь, что молодой человек примеряет костюм, широкий и длинный, напоминающий мешок. Рассказывают парню историю, что этот костюм шили по заказу помещика, который заболел, и теперь он продается за полцены. Парню приятно, что он будет носить костюм помещика и, особенно, ему понравились желтые блестящие пуговицы на пиджаке. Но у него всего 7 карбованцев и 4 пятиалтынных. Эти деньги у него берут, расспрашивая, из какой он деревни и как его зовут. Продавец обещает дней через десять быть там и взять тогда у покупателя несколько кур, коробку яиц и, может быть, ягненка. Парень обманывает еврея, называя чужое имя, другую деревню, тоже вымышленную. И оба довольны. Глупый паренек будет хвастаться, что обманул жида, а еврей рад тому, что заработал на субботу.

Когда мне было уже лет двенадцать, у меня были друзья, чьи отцы торговали готовой одеждой. Я расспрашивал их, почему так происходило? Ведь можно было покупателя удовлетворить: высокому продать костюм большого размера, а маленькому – по его росту. Тогда они объясняли мне, какие сложности создает сам покупатель. Он подходит к прилавку, так они мне рассказывали, бросив взгляд на костюм, цвет которого ему понравился. Но оказывается, что костюм этого цвета не его размера. Он, Иван Поперило, этого знать не желает, а хочет только такой костюм. Не хватает ни сил, ни терпения, чтобы уговорить его купить другой костюм, хороший и не менее красивый. Что же делать? Упустить покупателя из своих рук? Надо же заработать на субботу. То, что покупатель требует, должно сидеть на нем хорошо, даже если он сам высокий, а костюм короткий, или наоборот. Надо торговаться, продать и заработать на субботу!

«Заработать на субботу!» – это самое популярное выражение в нашем маленьком местечке. Всю жизнь была одна и та же забота - заработать на субботу!

Я не знаю, как в богатых домах, а в нас бедных начинали говорить о субботе и зарабатывать на субботу с субботнего вечера и тот, кто начинает беседу о воскресном дне, все же думает и говорит о субботе.

Рано утром в воскресенье крестьяне приезжали в местечко, евреи и еврейки уже были и на улице, на базаре и, окидывая взглядом крестьянскую подводу, спрашивали, чем он богат. Если приходила селянка и приносила курицу, то сотни рук перещупывали птицу, многие приценивались, высказывали свои соображения. Достаточно ли курица жирна, будет ли наварист бульон, и будут ли шкварки для приготовления субботнего кугеля. Если уж еврей покупал курицу за 17(!) копеек, он даже и не подумает резать ее в середине недели (разве что, кто-то в семье болен и нуждается в курином супе и кусочке мяса). Но, вообще-то, кур покупали к… субботе. Да и для чего нужен заработок, если не отмечать прекрасную субботу?!

Возвращаясь во вторник с ташлыкской или терновской ярмарки, обязательно рассказывали, сколько удалось заработать на субботу.

В среду ездили на ярмарку в Черногреблю и, рассказывая о поездке, сообщали, удалось ли выгадать от поездки или нет. В четверг ездили на ярмарку в Ладыжинку, Ивангород или в Пурилэ, как называли деревню Погорелое, и привозили оттуда пару «настоящих» кур, полкоробки яиц (30 штук). Летом отец мог привезти один или два больших арбуза или дыни. И это все предназначалось… к субботней трапезе.

Суббота была светлой искрой в нашей тусклой местечковой жизни. Собирались все вместе, с детьми и внуками. Суббота осталась для нашего поколения и поколения наших отцов святой. В субботу отбрасывались все невзгоды и надеялись дожить до глубокой старости. Беспокоились ли о заработке на всю неделю, на весь месяц? Уверен, нет! Думали только о субботе.

С чего же все-таки жили тепликские евреи? Разве эта пара тысяч еврейских семей состояла только из меховщиков, зерноторговцев и торговцев готовой одеждой? Это, действительно, верно. Тепликские евреи владели многими профессиями. Было целое племя торговцев бакалеей, скобяными товарами, мануфактурой и просто «деловых людей», которые на базаре «крутили палочкой и продавали «царские богатства», устраивая себе красивую жизнь, детям – пышные свадьбы и рассуждали о высоких материях в синагогах и в бане.

Имелся в Теплике целый ряд оптовых магазинов. Они, оптовики снабжали товарами несколько десятков лавочников Теплика. Крупнейший оптовый склад принадлежал Ихиелю Фишеру. Записан он был на имя его жены Хайки. Сам Ихиел Фишер, бедняга, был калекой, почти не вмешивался в торговлю, а занимался делами общины. Он заботился о религиозной жизни местечка, о топливе для синагог и о том, чтобы рав своевременно получал недельное содержание. Редко случалось, чтобы в субботу у него нельзя было встретить двух-трех гостей, певших за столом субботние песни, которые из распахнутых окон вырывались на улицу. Ихиел был богат, его состояние оценивалось в 150 тысяч карбованцев. Он, обладая частью богатств американского фабриканта, позволял себе тратить на нужды общины местечка значительно больше, чем еврейский миллионер в Америке, который проигрывал в рулетку или покер, но не желал поддерживать тамошнюю еврейскую жизнь.

Другим оптовиком был бакалейщик Шлоймэлэ Бык, простоватый, вечно засаленный лавочник. Он тяжело и много трудился и, хотя, занимался оптовой торговлей, но в своей лавочке торговал и мелочью: коробкой спичек, четвертью фунтом сахара… Был он к тому же близорук и с трудом, на ощупь, отличал грош от пятиалтынного. Я вспоминаю курьезные случаи, когда мы, группа детишек с шумом и гамом забегали в его лавку. Один собирался купить селедку, второй - свечку или сухие дрожжи за 10 копеек. В конце концов, мы так запутывали торговавшего, что выходили из лавочки и с товаром, и с несколькими «заработанными» копейками. Хоть он понимал, что не все гладко с юными покупателями, все же просил нас заходить за покупками еще. Свое прозвище «Бык» он получил не за свою мудрость. Умер он 1 января в морозный день. Его смерть и похороны я очень хорошо запомнил, потому что мы, детвора были большими «пакостниками», и для шалостей нам уже не хватало Шлоймэ «Быка»…

Было еще несколько «крупных» оптовых магазинов бакалеи, как, например, у Зейлика Гершонова (родственника местных Гершоновых). Только магазин Зейлика был особый, он имел избранную клиентуру и продавал только оптом на большие суммы.

Кроме оптовых бакалейщиков, в Теплике имелись и крупные скобяные магазины. В основном, эти магазины сосредоточил в своих руках богатый еврей Алтэр Горовиц. Он был шурином Хайки Фишер и, как про таких говорят, «аристократом». Имея ряд магазинов в центре базара, он построил себе дом на окраине города, рядом с почтой и, на русский лад, двор, полный деревьев, много воздуха, вокруг дома зеленая трава и отдельное жилье для прислуги. Я не уверен, что хотя бы десяток евреев Теплика перешагивали порог его дома. Алтэр местечковых сторонился. Что касается дел общины, то обращались к нему в магазине. Говорили, что у него на стенах не висело ни одной картины с изображением цадика, философа или с десятью заповедями, как водилось в порядочных еврейских домах, а развешаны были большие картины с цветами, лесом, голыми крылатыми ангелами. Если бы это касалось не Алтэра Горовица, самого богатого человека в Теплике, сыпались бы на него все проклятия; скарлатина, дифтерия приписывались бы этому «подлому человеку», развесившему на стенах голых ангелов. А так, удовлетворялись только разговорами с его обсуждением.

С мануфактурной торговлей дело обстояло иначе. Купцы ездили за товаром в Одессу, Кишинев или заграницу. Больше всех закупал товар в зарубежье купец, «пуп земли» Любарский. Когда он отправлялся заграницу, стар и млад завидовали ему. Мало того, что, заграница - другая страна, с другим языком и деньгами. Мы, десятилетние завидовали ему и провожали его наравне с его семьей до выхода из города. Но когда он возвращался из-за границы, ему уже завидовали взрослые, как только прибывали его товары. На третий день можно было заметить на этикетке, что рядом со словом «Любарский» маленькими буквами помечено: «бывшие в употреблении».

Это были наши оптовики, богачи, "миллионеры", к которым в городе относились с большим уважением. Но и они делали для города все, что могли.

Кроме купцов в Теплике еще было множество хозяев маленьких магазинов и магазинчиков, как правило, существовавших только за счет еврейского покупателя. В одном из магазинчиков, который ценили евреи, торговал Шабтай. Там можно было купить за копейку кусочек селедки с млеком внутри, за …грош - хвост или голову. Как только вы спускались на три ступеньки к Шабтаю, то сразу находили нарезанную селедку. Вообще, Шабтай был торговцем для бедных. У него можно было купить за копейку сахар, за грош - чай и за тот же грош - свечку. За фунтом или за "фуражкой" сахара никто к нему не шел. Про такого бы сказали: «Идет купить у гуся овес».

Был у нас еще один удивительный торговец Арон Йосл Гершунов, брат Зейлика. Он был "богом" в миниатюре. Если Вы заходили к нему, то не было вещи, которую у него нельзя было найти. Сахар, крем к сапогам в Рош а-шана (иудейский новый год), изюм для вина и замазка для окон. Слова "Нет!" у Арона Йосла не существовало. Работали у него около десяти человек. И сам он работал за десятерых. Как бы Арон не был занят, он производил в голове любые расчеты и никогда не ошибался. Ко всем внимательный, он одновременно мог обслуживать трех- четырех клиентов. Магазин всегда был полон покупателями. Между делом, Арон вытаскивал бутылочку водки и хлопал ладонью по донышку так, что пробка вылетала. Немного разболтав бутылку, он прямо из горлышка залпом выпивал ее до дна. Губы вытирал грязным рукавом и продолжал обслуживать покупателей.

В Теплике таких людей, как Арон Йосл, кто бы мог «загребать лопатой», больше не было. Он был единственным лавочником, не зависимым от базара. К нему в магазин крестьяне не приходили, он торговал только с евреями и на них зарабатывал.

Можно сосчитать по пальцам торговцев, которые имели прибыль и жили богато в собственном доме с несколькими деревьями во дворе. Нельзя не вспомнить нашего богача Нахмана Ладыжинского. Владелец скобяного магазина, солидный хозяин, он занимал место у восточной стены Брацлавской синагоги. В Теплике этот Ладыжинский имел испорченную жизнь. Его родственники, тоже из Теплика, были далеко не паиньками. У них мое – было твое, и твое – мое. Одна из историй случилась еще до «времен дарования торы», когда одного из них судили за грабеж, разбой и… повесили.

Да и у самого Нахмана Ладыжинского «рыльце было в пуху», но об этом позже.

Остальные «бакалейные», «галантерейные» и «мануфактурные» магазины, как было написано на вывесках, зарабатывали на жизнь с трудом. Они, лавочники, хорошо настрадаются, пока, дождавшись вечера пятницы, закроют магазин и насладятся субботой.

Единственное счастье тепликских торговцев то, что они не знали про прогоревшие чеки. Они никогда не интересовались, открыт ли банк. Они его и в глаза не видели. Правда, в Теплике была «Ссудно-сберегательная касса», где брали заем с выплатой сорока копеек в неделю или рубля в месяц. Насколько я помню, эта «финансовая институция» никогда не подавала жалобы на еврея и никогда "гвоздей" (неприятностей) не имела. Вообще, в Теплике не было принято брать "в долг" с выплатой процентов. Еврейские лавочники между собой рассчитывались наличными. Весь магазин тепликского лавочника стоил примерно 300 карбованцев. Все это принадлежало самому хозяину, и он никому не должен был ни гроша. Поэтому они не давали в кредит. «Толстосумы» - оптовики имели пару процентщиков, последние брали под залог серебряные ложки, золотые часы или «норковую шубу». Были и векселя.

Прежде, чем я завершу рассказ о торговцах, хочу подчеркнуть, какое же у них было счастье. Они не знали, когда наступит первое число месяца и надо платить за квартиру. Магазин был собственный и, если не собственный, брали в аренду на год. А если не платили во время, ничего страшного не происходило: за долг забирали магазин.

Что что, но тепликские торговцы жили спокойней и уверенней, чем евреи в Америке. Спокойнее жизнь и тепликских женщин, несмотря на то, что многие из них помогали мужьям в магазине. И не только помогали, а и сами были продавщицами. А часто, и единственными кормилицами семьи, потому что их набожные мужья проводили время в бейт-мидраш ("дом учения" место, где различные еврейские тексты изучаются мудрецами)... у печки или на базаре среди таких же бездельников в разговорах о «политике»…

Теплик имел и свой «пролетариат». Правда, он (молодые портные и портнихи, столяры, мясники) никогда не знал и не слышал такого слова. Они себя называли «рабочий люд» и были воинственно настроены. Они требовали не много, и не мало, как … сбросить царя! «Долой Николая!» - был их лозунг.

«Рабочий люд» собирался пятничным или субботним вечером, в каком-нибудь домике, стоявшем на отшибе, в лесочке рядом с костелом. И там «делали» революцию, распевая боевые песни и пугая этим …волостного сотского и, даже, старосту. Молодые рабочие и старые девы работали очень тяжело у швейных машин или на единственной «настоящей» фабрике. Их работа длилась по 12-14 часов в день. О восьмичасовом рабочем дне в Теплике понятия не имели. И кто знает, поддержал ли бы пролетариат Теплика такой лозунг.

Во-первых, они работали сдельно, во-вторых, чем бы они занимались в оставшиеся часы? Надо зарабатывать, чтобы помочь содержать дом, принести на субботу (именно, на субботу!) дрова, купить новое ситцевое платье, пару праздничных ботинок и, главное, пару галош. О галошах «треугольник» мечтали мальчики из хедера, невесты и женихи. Большинство «рабочего люда» тоже мечтали купить галоши, такие, как у Сары Кушнир, Эстер Мучник или Ханы Шпилбанд.

Необходимо поработать дополнительный час в день, рано утром, сберечь необходимые три рубля на покупку пары галош. И как счастливы были парни и девушки, когда на их удачу выпадало немного дождя, но и если было сухо, надевали галоши и прогуливались субботним вечером.

Нарисованная мной картинка и воспоминания о тепликском «рабочем люде» не были бы полными, если бы я не дополнил их интересным фактом.

Согласно учению Карла Маркса, пролетарии должны объединяться. Тепликские же пролетарии не знали о существовании Карла Маркса. Они жили по своим собственным законам. Поэтому рабочие Теплика были разделены на "интеллигентных" рабочих: приказчики, часовщики, слесари, типографы. Второй класс: портные, столяры, парикмахеры и другие профессии. Представители каждой из групп вели самостоятельную пролетарскую жизнь. Был и третий класс - низкая группа: мясники, извозчики, кузнецы, которые даже субботу устраивали отдельно. Все три группы рабочих не имели между собой никакой связи, несмотря на то, что родились в одном и том же местечке, учились вместе в хедере и рядом росли. Когда же становились взрослыми, лет с 18-20, то, встречаясь в субботу во время прогулок, не здоровались, как будто не были знакомы между собой.

Когда приходила какая-нибудь беда, например, ожидание погромов в 1905-1907 годах, тогда мясники становились самыми уважаемыми людьми. Знали, что если ночью мясник несет дежурство, можно спать спокойно.

В этой главе я хотел сообщить, что поддерживало жизнь евреев Теплика. Я описал не только их «тощие» заработки, но и пытался подчеркнуть, как скудно они жили, и, несмотря на это, жили долго, были здоровы и вели спокойную жизнь без забот. Самой большой заботой было решить вопрос, где взять денег на субботу? А если на субботу все необходимое было, исчезали все заботы, в каждом уголке дома становилось светло. Тут же приводили гостя на субботу и начинались субботние песнопения. Эти голоса запомнились на десятки лет!

Евреи Теплика не имели серьезного заработка, но у них все же была спокойная, сладкая жизнь, и к сорока годам они не седели!..

Глава 3

Тепликские синагоги, раввины, резники и ритуальная утварь

Тепликские "служители культа". – Раввины Теплика и их важная роль в жизни местечка. – Урилэ Даян. Рав Яков Меир. Рав Фишл, современный еврей, сионист. Неправедный донос приводит к чину "казенного раввина". - Его борьба с монастырищенским ребе. - Рав Шимшон Арон, просвещенный человек, мечтающий о еврейском государстве в Эрец Исраэль.- Он помогает евреям справлять Песах. - Дети раввинов: Эстер-мучник и Мириам Мац. - Тепликские резники. - Рэувен – распорядитель коробочного сбора. - Резник Гершон, к которому бегали мальчишки резать кур. – Бэни резник. - Хаим Арони - резник, и часовой мастер. - Тепликские синагоги. - Большая синагога, где летом изнывали от жары, а зимой замерзали.- "Полиш"- место, где не молились. – Около синагоги. -

Бершадский и Браславский молельные дома. – Молельня Мойше Мосеса. Маленькая молельня Шмуэля Арона.- Табличка "Береги карманы". – Тепликские шамесы: Арон Йосл с шишкой на голове и его помощник Даниэль.

Я бы не хотел, чтобы меня подозревали в том, что я стремлюсь своё местечко, мой Теплик, мой любимый старый дом, возвысить перед другими местечками нашего прошлого. Поэтому я и подчеркиваю, что наши тепликские музыканты, учителя хедера или раввины были признаны во всей округе. И это, правда. Помню, как ребёнком, будучи соседом и родственником рава, я всё свободное от учёбы в хедере время находился в его доме и прислушивался к рассуждениям, звучавшим там. Большинство людей приезжали к нему из близких и дальних местечек. После каждого суда в синагоге комментировали решение рава, и я слышал, как подчеркивали, что наши раввины очень авторитетны в окрестных местечках.

Прежде чем перейти к раввинам, хочу вспомнить одного еврея, который не был равом, но его авторитет был выше, чем у иного рава. Его звали Урилэ Даян. Я его помню стариком лет восьмидесяти. Дом его всегда был полон евреями – приверженцами Торы, приходившими к нему за советом, не сомневаясь в них. Он жил в тесном жилище, в бедности, а точнее сказать, в нужде, но денег за свои советы не брал. А жил он на содержании сборщика таксы (коробочного сбора, т.е. внутриобщинного налога на кошерное мясо) Рувена, который выдавал ему еженедельно 1 рубль 20 копеек.

Первый из наших раввинов, который мне запомнился, был Яков Меир рав. Высокий еврей, тихий и спокойный, сидел он целый день над священными книгами и прерывал чтение, лишь тогда, когда шёл молиться в синагогу, когда ему хотелось перекусить или решить какой-нибудь вопрос. Приходили к нему с вопросами о разводе. Развод он давал очень редко. Желающих развестись уговаривал долго, пока им это не надоедало. Они отправлялись к другому раввину или же мирились по дороге.

Получал этот рав 2 рубля в неделю от того же Рувена. На эти деньги его жена Мирьям (она умерла в Аргентине в 1926 году) с трудом сводила концы с концами. Ведь еще приходилось угощать людей чаем с вареньем и печеньем, когда те приходили к ребе за советом по поводу сделки или сватовства. Она выражала недовольство, что он прогоняет тех, кто желает развода, но ей ничего не помогало. Ребе предпочитал терпеть голод, чем получить деньги за развод семейной пары.

В начале ХХ века в Теплик прибыл молодой, симпатичный и образованный рав по имени Фишл. Во всех городах и местечках в таких случаях евреи разделялись на два лагеря. Одни поддерживали ребе-старожила, другие – новичка. Теплик не был исключением, но обе стороны воздержались от споров между собой и даже жили мирно. У ребе Фишла все же была пара врагов, которые ежедневно его огорчали, укорачивая ему жизнь. Самым большим его ненавистником был ребе из Монастырищ со своими хасидами в Теплике. Как-то раз рав Фишл высказал своё негативное мнение о чудесах этого ребе. Об этом ребе тут же донесли, и он начал преследовать рава Фишла. Хасиды рава из Монастырищ, жившие в Теплике, однажды пошли «куда следует» и заявили, что рав Фишл, собирая копейки за убой птицы, посылает деньги в Японию (тогда шла русско-японская война) для помощи врагам русского царя. Среди ночи в дом Фишла пришли гайсинские жандармы с обыском. Увезли и его и 10 ящиков «документов». Это были молитвенники и рукописи, которые рав писал сам или получал от знаменитых раввинов. Поскольку дело происходило в военное время, оно могло принять серьёзный оборот и, даже, привести к расстрелу рава Фишла. Тут же вмешалась городская знать и было заявлено, что они обязуются сдать рава Фишла властям в случае признания его виновным. Их гарантии приняли, и Фишл был освобожден. Документы же отправили в Петербург к тамошнему цензору, и через 6 месяцев пришёл ответ: «Не виновен, а за нанесённые обиды назначить казённым раввином». Но этим решением рав Фишл не воспользовался. В Теплике Фишл был первым равом, который начал распространять идею возврата в Сион. Всякий раз он говорил в синагоге о Сионе и о сионизме. В 1912 году рав Фишл переезжает в Умань и занимает там пост главного раввина. Его дом на Коммерческой улице становится центром религиозной и общественной еврейской жизни. После революции ему пришлось сражаться и с представителями еврейской секции КП (б) У. Умер он в одиночестве, из всей его большой семьи у смертного одра находилась с равом только преданная его жена.

Третий рав, которого я помню, играл важную роль в жизни тепликских евреев в те годы, когда жизнь в местечке перестала быть нормальной: людям приходилось прятаться от погромов в погребах и на чердаках. Этого рава звали Шимшон Арон. Он пришёл в Теплик через пару лет после того, как рав Фишл покинул наше местечко. Шимшон Арон был современный и умный рав. К нему приходили советоваться не только по бытовым вопросам, но и по делам торговли, и даже приняли его в компаньоны. Тепликская «знать» была им недовольна. Почти каждую субботу в своих проповедях он обличал богачей. Однажды перед пасхой после горькой, тяжелой зимы, оставившей без заработка многих евреев, рав потребовал, чтобы богачи выделили на общественные нужды много денег, поскольку нужда велика. После проповеди, весёлый и довольный он рассказал жене, что потребовал деньги на поддержку нуждающихся, и почти получил согласие более половины бедняков о помощи. Теперь надо добиваться, чтобы богачи раскошелились. Шимшон Арон был в Теплике возвышен и коронован, несмотря на то, что был слегка «запятнан». «Пятно» он приобрел из-за случая с Шлоймэлэ Быком, к сожалению, большим невеждой. Захотелось Шлоймэ записаться в «Общество Мишны», но так как он чувствовал себя «ослом» (он сам про себя так говорил, подразумевая, что не имеет никаких знаний), то договорился с Шимшон Ароном, чтобы тот обучил его «Торе», что было условием для вступления в «общество Мишны». А за это он сделал раву… норковый тулуп.

Когда рав Шимшон Арон показывался зимой в норковом тулупе, то стали, шутливо поговаривать, что пока Шлоймэлэ Бык выучится грамоте (чему ребе его обучает), то все волосы из тулупа вылезут. А пока он станет сведущ в «Мишне», на Земле исчезнет зима. История с тулупом оставила плохое впечатление у тепличан. Во время погромов рав Шимшон Арон, рискуя своей жизнью, ходил к бандитам договариваться о цене, лишь бы прекратить погромы. Он смотрел смерти в глаза и спас многих тепличан.

Заканчивая главу про тепликских раввинов, хочется вспомнить и их детей, которые были примером честности и подражания для тепликской молодёжи, хотя никто из них не пошёл отцовской дорогой и не учился на раввина.

Рав Яков Меир имел троих детей: Алтера, Енту и Эстер (Эстер не была его родным ребёнком, а дочерью второй жены, но воспитывалась им с детства). Алтер, кроме Гемары (Талмуд) изучал общественные науки. Со временем он стал писать прошения, как адвокат. Его ум и талант спасли многих тепликских евреев от бед и страданий, благодаря написанным им прошениям. Он женился в Терновке и с семьей эмигрировал в Америку. Его дочь Ента была одной из самых умных и религиозных еврейских девушек. Говорили, что она могла дать ответ на любой вопрос.

Третьего ребенка рава знали в Теплике как Эстер Мучник, окончившую экстерном 8-й класс гимназии. Она живет сейчас в Аргентине. И мы молимся с ней на Рош а-Шана в одной синагоге. Когда я вижу её, седую женщину, держащую в руках молитвенник и со вкусом произносящую молитву в окружении женщин, которые смотрят вниз на хазана (кантора), я думаю: «Если бы у тех женщин отцом был рав Яков Меир, то они тоже могли бы «произнести» и знали, что произнести и как...

Из детей рава Фишла в моей памяти осталась дочь Мирьям. Остальные дети, все мальчики, разъехались. Кто в Эрец Исраэль, кто вглубь России, аж до Москвы. Мирьям оставалась с отцом до 1920 года. Она была одной из лучших знатоков иврита и в то время училась в гимназии. У детей Теплика, а позже и у молодёжи Умани, куда она перебралась вместе с отцом, считалось большой честью общаться с Мирьям, дружить с ней и отвечать взаимностью на её доброту. В 1920 году Мирьям уезжает в Эрец Исраэль, как халуца (первопроходец). Там она познакомилась с аргентинским добровольцем, сыном колониста Тевье Вайсенбергом, вышла за него замуж и уехала в Аргентину заниматься земледелием. В тяжёлый 1929 год они продали свой земельный надел в Мозесвиле и перебрались в Кордову, где живут до сих пор. Перед тем как писать эту главку, я поехал в Кордову на встречу с Мирьям, дочерью рава Фишла. Я встретил не ту Мирьям, что знал, а измотанную женщину, полную забот о ежедневном заработке. Зато я увидел внучек рава Фишла и подумал: «Если бы рав Фишл восстал из могилы и увидел своих внучек, ему бы стесняться за них не пришлось».

У рава Шимшон Арона был сын моих лет. Мы были друзьями, звали его Хаим. Парень был удачливый. Теплик был не для него. Он рвался в иной мир. Сначала он уехал в Одессу и там окончил гимназию, а позже мы получали от него приветы из Америки. Хаим там стал крупным инженером.

Следующее за раввинами место принадлежало шойхетам (резникам). В Теплике их было четверо. Все они были бедняки из бедняков и жили на скудную подачку, которую платил им распорядитель таксы. Когда надо было резать курицу, сначала шли к Рувену – распорядителю таксы и за 2 копейки у него получали квитанцию для резника. Тот рвал квиток на мелкие кусочки и резал птицу. Работали они обычно по утрам, а в четверг - с утра до позднего вечера. Мы бегали с птицей к старому резнику Гершону. Он был близорук и перед тем, как резать птицу, нащупывал пальцами горло, боясь попасть ей в живот или… в свои пальцы. Для нас молодых его близорукость имела большое значение. Все ребята договаривались между собой и, одновременно придя к резнику, протягивали ему свои квитанции, подсовывая и две - три найденные на земле рваные квитанции. На этом мы «экономили» несколько копеек, которые затем делили между собой… Вообще-то, у Гершона душа была добрая. Он ставил себя порой в опасное положение. Рискуя и заработком, и репутацией, шойхет мог резать птицу без квитанции знакомому бедняку или больной вдове, чтобы они могли сварить себе бульон. Распорядитель таксы однажды поймал его на «месте преступления», но не смог доказать нарушения на суде. Остальные резники были жёсткими. Так, мальчик, потерявший квитанцию, мог плакать хоть до ночи, без неё курицу ему не резали. Резник Хаим Арон в свободное время научился ремонтировать часы. Так как заработок часовщика не считался зазорным, подобное занятие резнику не возбранялось. Но он был невезуч и профессию часовщика, как следует, не освоил. Поэтому о нем ходила шутка: «Когда Хаим Арон зарежет петуха, тот ходит, а отремонтирует часы – они стоят!» Несмотря на то, что резники не зарабатывали своей профессией достаточно средств, они не бросали это ремесло, передавая его своим детям по наследству. Называлось это «Хазака». Ради хазаки и ничтожные заработки, за эту профессию держались всю жизнь. Птиц резали тысячами, а сами себе неделями не могли позволить отведать курятины. А хазаку берегли, как божье наследство. Зато тепликские резники были в почёте. Посвататься к сыну резника было почётно, а дочь резника брали без приданого, только за «родовитость».

Молелен и синагог в Теплике было целых семь. Почётное место среди молельных домов занимала старая большая синагога. Сколько лет этой синагоге – никто не помнил. В детстве я спрашивал у стариков, родившихся в Теплике и которым было уже под 90, не знают ли они, сколько лет этой синагоге. Никто не знал ответа. Некоторые говорили, что спрашивали об этом ещё у своих отцов-дедов, но и те не знали. Синагога была построена на каменном фундаменте. Стены до половины были каменные, а выше - деревянные. Крыша тоже была деревянной. Каждый год из так называемой «Сметы» снимали деньги, которые мещанская управа собирала у евреев городка, и ремонтировали синагогу. Но, несмотря на ремонты, синагога могла в любой момент неожиданно развалиться. Это в большей степени угрожало женской половине здания. Лестницы и перила в синагоге уже давно прогнили, и как не произошла трагедия, особенно в дни праздников или Рош а-Шана и Йом Кипур, я себе не представляю до сих пор. Не могу понять, как хозяева синагоги могли допустить, что со всех сторон, кроме фасада, здание превратили в отхожее место! Как только наступали сумерки, место вокруг синагоги превращалось в туалет для десятков близко и отдалённо живущих евреев. Утром никто не убирал зловонные следы человеческой жизнедеятельности, и только деревенские свиньи, которые свободно передвигались по местечку, заботились об этом. Прихожане синагоги были уважаемыми людьми. Правда, под синагогальной стойкой сидели и ремесленники, и просто бедный люд. Все молившиеся в Большой синагоге имели собственные «места». На одном из них, например, было написано: «Шмуэл Иосиф сын Йегуды Арье». (Фамилии же никогда не указывали). Это были «законные» места, которые занимала местечковая «знать» много- много лет подряд. Но большая часть мест не была помечена. Посреди синагоги было возвышение и надо было подняться на пять ступенек, чтобы добраться до стола. Там сидел первый габай (староста синагоги) Давид Кинскис. Он торговал лошадьми, но отличался замашками диктатора. Он молился громко, повторяя каждое слово, каждую строку по два-три раза. В праздник Симхат-Тора у него дома пьянствовали до утра, ели пупочки и печенку, приставали к Параське – старой служанке, говорившей на идиш, как еврейское дитя, и выбирали Давида Кинскиса габаем ещё на год. Происходило это из года в год. Наступало лето. Дождь протекал через дырявую крышу синагоги или разбитые окна. Зимой молящиеся иудеи замерзали от холода. Давид Кинскис брал из «Сметы» на ремонт синагоги 800 рублей, деньги расходовал, но крыша синагоги продолжала протекать. Потом опять приходило время Симхат-Тора, снова купались в водке и «избирали» Давида Кинскиса первым габаем еще на год. Так длилось много лет, пока Давид Кинскис не поссорился с Иуда-Лейбом Мозэс. Тот сообщил куда следует, и в пятницу вечером прибыли из Гайсина и запломбировали синагогу, как опасную для жизни молящихся. Что творилось в ту пятницу в Теплике, описать невозможно! Я не уверен, что указы римлян времен. Второго храма производили такое же впечатление на Иерусалим, как закрытие синагоги на жителей Теплика. Во-первых, несколько сот евреев (мужчин и женщин) остались без места для молитвы; во-вторых, вдруг полюбили старую синагогу и стали ее считать святым местом. Появились рассказы о чуде. Во время эпидемии, якобы, открыли арон а-кодэш (шкаф для хранения свитков Торы), закричали внутрь его со страшной силой, и эпидемия прекратилась! Заскучали за синагогой молящиеся из юного поколения, которые прежде во время молитв по субботам и в праздники стояли на веранде и толковали о политике. Веранда была местом, где можно было… не молиться. Скучали и евреи, молившиеся по субботам в маленькой синагоге недалеко от этой веранды. Там они совершали и субботнюю трапезу, включавшую кусочек рыбы с хреном, холодец или рубленую печёнку, немного водки, а потом пели так громко, что было слышно всему городу.

Кроме того, появилась проблема, что делать с двумя служками – стариками. Один из них, Арон Иосл – шамес (служка в синагоге), еврей с шишкой на лбу. Второго звали Даниэль – шамес, из мальчиков напобегушках, который пил водку больше, чем его хозяин. Но к неприятностям привыкают. Сотни прихожан рассеялись по другим молельным домам. Мой отец был вынужден оставить свое годами насиженное место в Большой синагоге и довольствоваться простым местом в Брацлавской. Служки стали торговать яйцами и рыбой на базаре. Со временем все были удовлетворены тем, что старую синагогу закрыли, поскольку пребывание в ней было опасно для жизни. Через 15 лет синагогу опять открыли. И это сделали … коммунисты, превратившие ее в клуб. И… она не развалилась. Вторым важным молельным домом был Бейт-Амидраш. Там молились оба раввина, все резники, богачи, образованные, то есть «сливки городского общества». Молиться там при сватовстве считалось богоугодным делом! Приобрести постоянное место в Бейт-Амидраш было очень трудно. Когда городской богач женил сына или дочь, то молодожену не доставалось сидячего места, и он вынужден был всю службу проводить стоя. И таких молодых людей в Бейт-Амидраш были десятки. В Брацлавской же синагоге было свободнее, и получить там сидячее место было легче. Эта синагога приняла большую часть «беженцев» из старой синагоги. В ней было просторнее, да и молиться было веселее. Браславские хасиды во время молитвы пели, как сумасшедшие и, даже, плясали. Когда приходили дни, предшествующие Йом Кипур, большинство состоятельных прихожан Брацлавской синагоги уезжали в Умань молиться в тамошней Большой синагоге (в Умани был погребен Брацлавский ребе), и в их тепликской синагоге становилось просторно. Ещё в Теплике имелась красивая Бершадская синагога. Называли ее так потому, что она располагалась на улице по дороге, ведущей в Бершадь. Она была единственной, где молились и учились целый день. Уже с 5 до 11 часов утра там было шесть миньянов (миньян – минимальное число /10/ молящихся иудеев). Весь день там учили Гемару, а вечером читали молитву. Ночью снова учились. Таким образом, мальчики, завершившие учебу у меламеда, находили там себе место. Интересным святым местом была синагога Мойшэ-Моти, небогатый тепликский еврей. Он посорился в синагоге с габаем, купил кусочек земли, заплатив Бандеровскому, администратору графа Потоцкого в местечке. И недалеко от других синагог своими руками построил новую синагогу. Туда пришли молиться все «протестанты» из других синагог. Если кого-то из евреев не чтили в своей синагоге, он уходил молиться в синагогу Мойшэ–Моти и там его встречали с уважением. Тепликские евреи имели еще один маленький молитвенный дом, портняжный. Другое ее название - синагога «Шмуэль - Аарона», поскольку Шмуэль Арон имел там большое влияние. В шутку говорили, что когда заходишь в синагогу, там висит табличка: «Береги карманы». Ее заполняли молящиеся прихожане низкого сословия. Достаточно вспомнить, что Хаим Яблочник, который тоже добрался до Аргентины, был там вторым габаем.

Теплик имел около 6 тысяч жителей. Все 7 синагог были переполнены по субботам и в праздничные дни. Службы посещали отцы, матери и их сыновья. Молиться шли и самые богатые, и самые нищие, бедные ремесленники и похоронщики. Шли в святое место, оставляя все заботы на завтра. Синагоги, Бейт а-мидраш (дом изучения Торы) были тем местом, где собирались люди со всего города, и «гут шабес» (Доброй субботы!) и «гут йом-тов» (Хорошего праздника!) звучало у каждого в ушах. Из этих бейт-мидраш вышли уверенные люди, и их уверенность сохранил еврейский народ до сегодняшнего дня.

Но где же теперь те сладкие дни?!...

Глава 4

Как выглядела гигиена в Теплике

Тепликские врачи: доктор Фигурский. - Христианин, хорошо относившийся к евреям. Шеф больницы, всегда пустовавшей. Доктор Лапидус, ставший казенным раввином. Доктор Михалович одной рукой щупает пульс у больного, а другой рукой норовит получить рубль за визит. – Фельдшеры Теплика: Мойше фельдшер, лучший врач местечка. Его зять Гершл фельдшер - настоящий дипломированный фельдшер. 20 лет он лечил евреев Теплика и 20 лет… аргентинцев. - Тепликские аптеки и "аптечные магазины". – Еврейский провизор, известный всей округе, питавшийся трефным. – Второй аптекарь. – Монастырищенский хасид! – Хава Эти Лэес, у которой цены, как в аптеках.

Среди разных явлений, прославивших Теплик, надо упомянуть нашу медицину и докторов. Хорошие врачи были во всех местечках округи, но самой высокой репутацией пользовались врачи из Теплика. И факт, что двор графа Потоцкого пользовался только врачами и фельдшерами из Теплика, а это дополнительно приносило им и известность, и авторитет.

Со всех близлежащих местечек, как например, Кублич, Терновка, Ладыженка, Затковец, Гайворон, Хощеватое, Голованивск приходили в Теплик к врачам и фельдшерам. «Наши нееврейские и еврейские врачи, – так говорила моя мама, – профессора!». Одним из старейших и уважаемых врачей был доктор Фигурский. Он вырос в Теплике и имел репутацию юдофила и порядочного человека, вообще. Доктор приходил к еврею в дом, садился на кровать возле больного и так любезно с ним говорил, что больному становилось легче. Его визит стоил 50 копеек, но если ему давали 20, то, и за это он был благодарен. А если Фигурскому не могли заплатить ничего, он не обижался…

Противоположностью ему был злой, жадный до денег его еврейский коллега – доктор Михалович. Прибежав, он быстро прощупывал пульс, осматривал у больного язык, выписывал рецепт и… протягивал руку за гонораром. Если ему давали только 20 копеек, он их бросал пациенту в лицо!.. Одним из лучших врачей в Теплике был доктор Лапидус, специалист своего дела и большой гуманист!

Кроме того, у нас было несколько фельдшеров, и многие из них были опытными медиками. Главным фельдшером у нас считали Мойше - "доктора", проявлявшего с юности большой интерес к медицине. Ни гимназии, ни университета он и в глаза не видел, а все свои знания приобрел, читая популярные медицинские книги и журналы. С помощью доктора Фигурского, который уважал и учил Мойше, тот научился обхождению с больными, постепенно становясь специалистом, хорошим фельдшером. Если Мойше-"рофэ" (доктор), успокаивал больного словами: «Ничего страшного!», пациенту становилось легче. Если же Мойше, обследуя больного, при этом постанывал, все понимали, что надо прибегать к иному способу, т. е. молиться и обращаться к раввину. Бывали случаи, когда Мойше - "рофэ" не сомневался в безнадежности больного, и доктор Фигурский подтверждал его диагноз. Но если после молитв и обращения к ребе больному становилось легче, никто не обвинял Мойше - "рофэ" или Фигорского за их диагноз, а считали, что доктор был прав, но произошло чудо! Верили, что «приговор» отменён. Ещё раз посещали ребе (чаще всего, ездили к ребе из Монастырищ), благодарили его, и все были довольны. Когда в маленьком местечке кто-то болел, молитвы, посещение синагоги, кладбища и раввина были важной частью лечения. Помню, когда мне было 4 годика, в Теплике вспыхнула эпидемия скарлатины. Ой, что творилось! Врачи и фельдшеры падали с ног от работы. Аптеки и аптечные склады лихорадочно приготавливали лекарства для больных. Более других активность проявила Большая синагога. Однажды вечером матери собрали в синагоге сотни детей, чтобы раввины прочли молитву и выпросили у Вс-вышнего милость для безвинных птенчиков… Открыли арон-койдэш, и протяжный плач матерей и перепуганных детей поднялся до седьмого неба. И это, таки, «помогло»! От скопления большого количества взрослых и детей, многие из которых уже были бациллоносителями, эпидемия распространилась ещё шире и унесла новые сотни детишек! Понятно, что о прививках тогда не знали, а рекомендации гигиены того времени до Теплика ещё не добралась. Так, например, когда подходили к больному, то, как следует, даже рук не мыли. (Руки мыли или утром, после сна, или перед едой, иногда, кое-кто, перед молитвой). О стерилизации ложки, введенной в рот больному, и понятия не имели. Надо признаться и с удовольствием отметить, что в наших маленьких местечках, вообще, не знали ни о каких болезнях. Кто у нас знал… о «высоком давлении»? Кто знал про печень, жёлчь, или «аппендицит»? Да, знали, что существует болезнь, которая называется «слепая кишка», и богачи с этой болезнью, ездили на операцию в Умань к знаменитому хирургу Крамаренко, или в Одессу, в еврейскую больницу. Бедняки же не знали про такую болезнь и не имели понятия, чтобы поехать на операцию. Что же, в действительности, так очень популярной у нас была «грыжа». Почти полгорода евреев ею страдали, односторонней или двусторонней. Но и это их не могло удержать, что бы не поднимать мешок пшеницы пудов на 5-6, и исполнить это так легко, чтобы показать крестьянину, что в нем того веса нет. Разве грыжа сдерживала еврея, чтобы пройти 25 вёрст пешком до Комаровки или 10 вёрст до Ташлыка в базарный день? ... Несмотря на жизнь в невероятных гигиенических условиях (во всём местечке было 2-3 частные бани и одна общая миква – антисанитарный бассейн), очень немногие люди умирали молодыми. Евреи доживали до появления внуков и правнуков. Но детей умирало много. Еврейские мамы, в те времена, рожали и рожали, не ведая ни про аборт, ни про предохранение. Дети появлялись на свет часто, но из каждого десятка, половина не доживала до десяти лет! Как говорил Мойше-"рофэ": «Это все потому, что жалеют 20 копеек на вызов фельдшера или врача, а потом получается, что уже поздно». У ребёнка температура, ему дают раз за разом по капельке слабительного. А если температура не снижается, то ставят ему клизму или заворачивают в простыни. Только на третий или четвёртый день, когда это не помогало, посылали за фельдшером. Но, порой, было уже поздно, спасти ребёнка не удавалось.

В этом была доля правды, но не меньшая правда заключалась в том, что ни фельдшер, ни врач не знали, что было с ребёнком. Воспаление лёгких они могли принять за грипп, и ребёнка теряли. Большинство детей умирало от дифтерии. Появится боль в горле, приходит фельдшер, засовывает ему в рот ложку, видит белые пятна в горле и велит принести кусок ваты. Тогда идут к отцовской постели, вырывают из одеяла кусок грязной ваты, фельдшер обмакивает её в йод, и палочкой суёт ее в рот, протирая горло. И если раньше белые пятна были в одном месте, то после смазывания йодом, через пару дней уже всё горло в белых пятнах и наступает смерть.

Позже, с годами в Теплике появился новый фельдшер, зять Мойше-"рофэ". Звали его Гэршл из Ладыжина. Но к нам он переехал из Меджибожа, где до этого уже несколько лет практиковал. Гэршл женился на дочери Мойше-"рофэ" в 1905 году. Приехав в Теплик, он не думал занимать место тестя. Тесть, и, особенно, двор графа Потоцкого, где Мойше был главным фельдшером, потребовали, чтобы Гэршл повысил свою квалификацию. Гэршл-фельдшер уехал в Вильно. Там он учился и немного подрабатывал в земской больнице. Когда он вернулся в Теплик, городок отнесся к нему с почтением, как к настоящему фельдшеру, а Гэршл очень быстро завоевал симпатии тепличан. Был Гэршл молод и современен. В первое время Мойше – "рофэ" брал его с собой к пациентам и со всеми перезнакомил. Вскоре Гэршл-фельдшер начал работать самостоятельно. Высокий, с длинными пальцами рук он брал малыша на руки, ощупывал его двумя пальцами и, сразу определив, где у ребёнка болит, ставил более - менее правильный диагноз. В противоположность другим высокомерным фельдшерам, которые еле-еле выдавливали из себя пару слов, разговорчивый Гэршл мог и анекдот рассказать, и был со всеми запанибрата… Для наших евреев это было ново, почти доктор, а каждого хлопает по плечу, говорит только на идиш, и также, как его тесть, успокаивает всех, уверяя каждого, что чёрт того не возьмёт. Гэршл-фельдшер постепенно становился в Теплике всё более популярным, завоевав репутацию настоящего доктора. И когда в 1910 году Мойше–"рофэ" умер, Гэршл по праву занял почётное место среди фельдшеров местечка. Сейчас Гэршл живет в Аргентине, зовут его Грегорио Гелер, и уже более 20 лет он занимает видный пост в городской больнице Санто Пэ. Был у нас ещё и фельдшер по фамилии Зильберштейн. Он тоже был дока в своём деле, но человек очень сдержанный, ни с кем не общавшийся. Поговаривали, что он «ухажевэт» за дочкой Нотэ Вайнмана, и, что ради нее, хотел даже оставить свою жену… Это привело к тому, что к нему перестали обращаться больные. И как только ему предложили место в земской больнице, он сразу покинул Теплик.

Но не только врачи и фельдшеры Теплика играли важную роль в лечении и спасении евреев, их жён и детей. Большую роль играла аптека и «аптечные склады». В чём заключалось различие между аптекой и «аптечным складом»? В аптеке имели право работать дипломированные провизоры, специалисты с университетским дипломом. Поэтому в аптеке лекарства стоили дорого, порой очень дорого. В России были также «аптечные склады», официально не имевшие права изготовлять по рецептам лекарства и могли продавать только… слабительное, йод, парфюмерию, кремы, мыло (о зубных щётках у нас и понятия не имели), пудру для барышень и другие подобные товары. Если же хотели купить лекарство по дешёвке, или рецепт, выписанный врачами, в аптеке не принимали, то отправлялись в аптечный склад и заказывали его там.

У нас была большая и самая популярная в округе аптека Буковского. Но хозяин в аптеке бывал редко. А главным провизором там служил молодой еврей из Умани Файвл Бродский, большой дока в своём деле. И аптека Буковского прославилась в округе благодаря этому провизору. Заказать в ней лекарство люди приезжали за 30 - 50 вёрст и требовали, чтобы исполнил их заказ только Бродский. Тепликские евреи очень гордились своим провизором. Его даже поп уважал. Только в одном Бродский огорчал евреев, он потреблял в пищу трефное! Файвл был у Буковского на «всём готовом»: еда, проживание и содержание. Хитрый Буковский не выпускал его из своего дома. Чтобы провизора не переманили, он кормил его некашерной едой. В то время это было для Теплика трагедией. Так длилось пару лет, пока бог не сжалился над евреями. Провизор Бродский влюбился в Эстер, неродную дочь ребе Якова Меера. Она училась в гимназии и была интеллигентной барышней. С тех пор Бродскому носили еду из дома ребе, пока не сыграли свадьбу. После женитьбы Бродский ушел из аптеки и открыл аптечный склад на своё имя. Народ повалил к нему с рецептами. Перед тем, как перейти к рассказу о других аптечных складах, стоит сообщить, что еврейский провизор, который привлекал к себе внимание жителей соседних с Тепликом местечек своими знаниями и умением, живёт сегодня в Аргентине. Он приехал сюда и пробовал продолжить профессиональное дело. Но с этим у него не вышло, и он вступил в еврейский кооператив. Со временем разбогатев, он, как человек дела, занял в кооперативе должность вице-президента.

Вернёмся к аптечным складам, которые играли важную роль в жизни тепликских евреев. Один из старинных аптечных складов располагался против нашего дома. Этим складом руководили брат с сестрой. Он - старый холостяк, она – старая дева, Эти, дочь Хавы – Леи. Аптека была записана на её имя, и всем было известно, что у нее лекарства очень дороги, но зато готовятся качественно. В общем-то, никто у нас не знал про «специфику», и не единожды жизнь больного зависела от доброй воли аптекаря.

Был у нас и «аптечный магазин». Хозяин его, ярый приверженец хасидского ребе из Монастырищ, не носил бороду и пейсы и предпочитал трефную пищу. Кроме того, любил выпить и пофлиртовать с молодыми и, даже, пожилыми русскими женщинами. Звали его аптекарь Шапиро. Два – три раза в год он менял вывеску, потому что надувал своих клиентов. К своему делу он относился несерьёзно и искал дополнительные заработки на стороне. Например, он своими "медицинскими" советами помогал еврею стать белобилетником и «освободиться» от призыва в армию. Однажды домовладелец Гэршл Поляк заказал у него помаду, а Шапиро добавил туда мел с вазелином, и ребёнок чуть не умер. Для детей Шапиро был загадкой. Мы знали, что он ярый хасид. Когда он делал лекарство для еврея из Теплика, при этом монастырищенского хасида, то продавал его за полцены. И вместе с тем, он брился три раза в неделю, и свой магазин в субботу держал открытым. В субботу у него дома пили чай из самовара, который он сам ставил и поговаривали, что он любил играть в карты даже в Йом Кипур. Умер он молодым, к 55 годам. Говорили, что в могилу его загнало лекарство, которое он сам и приготовил.

Ещё один «аптекарь», Талейсник, жил у самого базара, в доме Шмуля Шпилбанда. Рассеянность - вот главный его недостаток. Он мог, например, дать бутылочку с лекарством без пробки. И пока ребёнок нес ее домой, половина лекарства расплескивалась, или ребёнок пробовал его на вкус, что приносило беду, а порой и трагедии. Однажды он забыл закупорить пятидесятилитровую бутыль с бензином, а дочь Шмуля Шпилбанда, девушка 18-ти лет спустилась в погреб с зажжённой свечой. Бутыль с бензином взорвалась, и полдома было разрушено. Дочь Шпилбанда вытащили из-под головешек мёртвой.

Я уделил тепликским аптекарям много внимания потому, что в их руках находилась и наша жизнь, и здоровье. Сначала врачи, следом, фельдшеры и, они, готовившие по рецептам лекарства, держали в своих руках сотни еврейских жизней, делая с нами, что хотели. Картина о тепликских медиках и аптекарях не была бы цельной, если не описать тепликскую больницу. Она была отстранена от еврейской среды. Несмотря на то, что доктор Фигурский был в ней главным врачом, и другие врачи приходили туда для оказания помощи больным, в больнице не было пациентов. Много раз мы дети, играя, добирались до больницы, заходили внутрь, крутились между коек, и никто нас не выгонял: больница была пуста. Почему? Очень просто. Еврей не ляжет в больницу, где кормят свининой, не разделяют молочную и мясную пищу, а над каждой койкой висит крест. Крестьяне из деревень не имели времени для таких глупостей, чтобы лечиться в больнице. Во-первых, они редко болели, во-вторых, не было времени болеть. Надо то пахать, то сеять или убирать урожай. Если выдавалось свободное время от всех этих дел, то крестьянин брал кнут, запрягал лошадь и уезжал на базар или нанимался везти кого-нибудь на ярмарку. Когда же у него было время болеть? Ну, а когда же приходилось все же посещать больницу? Если происходил какой-нибудь инцидент! То ли крестьянин порезал руку при заточке серпа или косы, то ли занозил гвоздем ногу, потому что ходил босым. Еврей же прибегал в больницу, если падал с лестницы, поднимаясь на крышу, чтобы залатать дыры, там, где она протекала, а женщина - если у неё застревала в горле рыбная косточка. В таких случаях на дом к врачу не бегали, потому, что жалели полрубля. Искать фельдшера не могли, т.к. в большинстве случаев он сидел у Мойше-Моти на завалинке и рассказывал небылицы, или же бегал к пациентам и ставил им банки или пиявок. В больнице же всегда находился нееврейский фельдшер, который своими длинными ногтями добирался до рыбной косточки и вытаскивал её. После смерти Фигурского больница совсем опустела и понадобилась лишь через годы, когда начались погромы и сотни евреев были ранены бандитами. Потом, когда бушевал тиф, больница снова наполнилась больными. А так как нападение волынцев и других банд на городок сопровождалось сотнями жертв, евреи нашли выход для спасения. Целыми семьями они прятались в больнице, куда бандиты боялись заходить. Но тиф добрался и до беглецов, и от него жертв было ещё больше, чем от бандитов.

Я хочу подчеркнуть, что гигиенически в Теплике было чище, чем в других местечках вокруг. Всё же там были врачи, фельдшеры, больница... Сейчас, спустя 40 лет, вспоминая нашу жизнь, я этого не понимаю и содрогаюсь от ужаса. Я помню нашу баню у озера, маленькое, тесное деревянное строение. Заходили внутрь, раздевались догола и здоровые, и больные, все вместе, туберкулёзные и прыщеватые, спускались в микву, размером 2 х 2 метра и плескались в ней. Здоровые люди пользовались теми же ковшиком и веником, что и больные экземой или трахомой. Всё же чудеса происходили. Люди не знали про болезни и ранние смерти. Почему? До сих пор понять не могу!

Ещё страшнее, почти невероятно, были в маленьких местечках устроены отхожие места. Как мы уже говорили, в Теплике было только два частных обустроенных туалетов. Весь городок, стар и млад, мужчины и женщины искали в ночной темноте место, чтобы справить нужду: кто возле синагоги, кто около бани, а кто рядом, у соседа. Если же желание появлялось днём, это была трагедия! Тогда пользовались холодным залом, который на зиму закрывался, или чердаком, между мешками с гречневой шелухой, или терпели до темноты, чтобы добежать до синагоги. Сейчас, после многих лет, когда мы привыкли к современным туалетам, туалетной бумаге и другим современным достижениям, я спрашивал себя, и не один раз: «Как мы не умерли ещё молодыми в тех антисанитарных условиях?» Это остаётся для меня загадкой, но факт, что, несмотря на тяжёлые условия жизни, люди жили, и жили достаточно долго!

Глава 5

Тепликские учителя, хедер и комитет просвещения

Тепликские меламеды. – "Каган". – Гроза детей. - Иосиф-шестопалец, ставший в Америке "олрайтником". – Меламед Нафтали и его главная идея. - Гедали - меламед и три его дочери. - Эли Шихман и его гробарня. – Его сын, ставший инженером. – Благая передача. - Заграй – высшая ступень! – Образцовый хедер, ивритская гимназия. – Мойшелэ Княжанский, ставший известным врачом. – Мой брат Аврам дает уроки ТАНАХа и грамматики. – "Комитет образования" Теплика. – Зелик Гершунов экзаменует учеников хедера. – Мы издаем ивритский журнал.

Мой городок Теплик был знаменит во всей округе своими меламедами, которые были лучшими из того, что могло быть. Они, как и местные конокрады, славились на сотни вёрст вокруг. Ничего удивительного не было в том, что прибывали из дальних поселений, чтобы оставить «на всём готовом» своих детей у того или другого меламеда городка. Означало «на всём готовом» то, что «ученик» должен нянчить ребёнка, таскать воду, нести к резнику курицу. Одним словом, идти, куда пошлют, а, если оставалось время, то и учиться. Но что, да, кушать этому ученику давали полной мерой, потому что плохо пришлось бы ребе и его жене, если бы приехавший отец нашёл своего ребёнка не накормленным или жалующимся, что ему дают мало кушать. Да и почему надо давать мало еды? Яйца и курицу привозили почти каждый воскресный базар и в понедельник на ярмарку. Кусочек масла и крынку кислого молока, иногда, присылали со знакомым селянином, который ехал в городок по делам. И зелёный огурец, и ещё кое-что присылали для ребёнка, и следили, поправляется ли он под присмотром жены меламеда. Платили ребе за еду и за учёбу. И, таким образом, тепликские учителя имели не плохую жизнь, под оком всевышнего, особо, некоторые из них, ещё приторговывая, или владея своей фабрикой. Так или иначе, но меламеды Теплика славились, как знатоки Торы, и блюстители дисциплины. А что такое дисциплина, мы, малыши знали и чувствовали на своей спине.

Был у нас, например, меламед по прозвищу «Качан»! Его порки невозможно описать и обрисовать, даже будучи большим художником. У этого «Качана» не существовала вопроса «За что?». Он бил и тогда, когда ты «заслужил», и когда не заслужил! «Качан» мог избить ребёнка за то, что тот чихнул во время чтения изучаемого раздела. Он бил за опоздание в хедер и если приходили… прежде времени! Он щипал, кусал, тянул за ухо и, даже, топтал ногами, если кто-то не знал, какой раздел ПЯТИКНИЖИЯ дети читают. Это было у него самым серьёзным прегрешением. Невнимательность ученика при чтении текста считалась им за смертный грех. И не следует думать, что дети, которых учил «Качан», были беззащитными сиротами. Не дай Бог! К «Качану» шли дети домовладельцев, славные ребята. Отцы и матери знали, что «Качан» изверг, «чтоб у него только руки отсохли», но надо признать, что он был хорошим учителем. Дети получали у него крепкие знания. И, что интересно, учились со страхом, зная, что всё равно будут получать тумаки.

Зато, когда у «Качана» заканчивали учебу и переходили ступенькой выше, к новому меламеду, не единожды «Качана» забрасывали камнями или натравливали на него нееврейского парня с собакой, когда тот возвращался из синагоги. Я посвятил «Качану» так много места потому, что он был типичным местечковым меламедом. И ещё лишь одно дополнение…

За пару месяцев до того, как сесть за эти рассказы, я встретил своего товарища Янкеля Вишняка и поделился с ним, что собираюсь описать жизнь нашего Теплика. В ответ он мне сказал: «Об одном я прошу тебя. Когда ты будешь писать про меламедов, расскажи всему миру, каким был «Качан». О его побоях, пощечинах я буду помнить до самой могилы». Мой товарищ Янкл сегодня уже… дед, но он всё еще помнит и не может простить «Качану» смертные побои. Я же, со своей стороны, прощаю меламеда полностью. Забыть я не могу, мне кажется, что и сейчас я чувствую силу его побоев.

«Качан» не был единственным, кто бил детей. И другие меламеды били детей, но лишь тогда, когда ученик этого заслуживал. Как красиво сказал «Качан», он был «Дырдыки» меламед. У него начинали учить «Хумэш» (Пятикнижие). А до него, ступенькой ниже, был меламед, который обучал алфавиту. Был он изверг, кроме того, имел «счастье» родиться с шестью пальцами на правой руке. Звали его Йосл – Шестопал. Его шестой палец был слегка искривлён, и он годами им донимал учеников - птенчиков, их детские бока. Если он ткнет шестым пальцем в бок, то можно было увидеть тот свет. После одного такого тычка в бок, а шел мне тогда лишь пятый год, отнесли меня к фельдшеру Мойше. Но последствия того удара я ощутил через десяток лет …после свадьбы. Вы думаете, что после этого мама побежала выцарапать Йослу глаза, или отец подал жалобу в полицию или в суд? Боже сохрани! Это было так же естественно, как и то, что Максим Стоженко бьет свою жену. «Тот, кто не лупит свою жену, - так говорил Максим, - не муж!». Закончилось это тем, что меня и ещё нескольких ребят забрали из этого хедера, а меламед остался без учеников и вынужден был уехать в Америку. Позже мы узнали, что у Йосла Шестопала «всё ол-райт». Он стал портным, и в его в мастерской работают до 100 человек.

Прекрасным учителем, тихим, спокойным, даже, интеллигентным был Нафтали – меламед. Слегка «безбожник», детей он учил современному произнесению молитв по «новой методике». Он никогда в жизни не поднял руки на ребёнка, а заболевшего ученика навещал два раза в день, перед утренней молитвой и после вечерней молитвы.

У тепликских ребят самым любимым учителем считался Гедалий–меламед. Он врезался в мою память и сердце из-за его сына Ицика Ройтмана (где он сейчас?), с которым я дружил многие годы. Этот самый Гедалий сидел на нижнем «этаже». Его квартира состояла из одной большой комнаты с отгороженной фанерой спальней. Эту квартиру он получил бесплатно, но обязан был обеспечить субботнюю трапезу двум десяткам евреев. А так как его жена была хоть и болезненная, но хозяйственная, она умудрялась выкручиваться. У Гедалия-меламеда учили Хумеш. Его специальностью было научить детей со временем и читать Тору. Гедалий был болезненный старик. Когда я учился у него, мне ещё не было 6 лет, и уже тогда он кашлял и стонал. Последний раз я его видел, будучи юношей. Ребе продолжал кашлять и стонать, но обучать детей не прекратил. Он никогда не был у врача, никогда не ездил на курорт. С трудом сводя концы с концами, тяжко добывал свой кусок хлеба. Я уверен, что денег на лекарства ему не хватало, и всё же, дожив более чем до семидесяти лет, он умер не своей смертью. Первая банда «волынцев», ворвавшаяся в Теплик, убила ребе вместе с его женой.

У Гедалия было три дочери. Младшая была настоящей красавицей, средняя – красивой. А старшая (упаси Бог, ни одной женщине не пожелаю) была некрасивая. И к ней сваты не торопились. Все же она вышла замуж за вдовца из Кублича. Но тот, бедняга, оказался в числе первых жертв погромщиков. Молодой вдове пришлось вернуться к отцу. И когда Гедалий, которого все ученики хедера любили, начинал стонать, мы знали, что этот стон вырывается не потому, что Машиах ещё не пришёл. А стонет он, глядя на дочерей своих, которые голые-босые, стесняются (всё же дети домовладельца) идти работать и, не дай бог, останутся старыми девами.

После Гедалия-меламеда у детей было два пути: переходить к Эли Шихману учить Гемару или к Заграю, модерному меламеду, который обучал грамматике и Танаху в современном стиле.

К Эли Шихману дети стремились с удовольствием. Во-первых, он был добрым по натуре и вместо указки использовал прутик, который приносил с собой каждый понедельник и четверг. Во-вторых, он был близоруким, носил большие очки, и когда он, рассердившись, направлялся к ученику, тот мог 10 раз выкрутиться из его рук, так как Шихман плохо видел. Шихман был противоположен «Качану». «Качан», если хотел огреть ученика кожаным ремнём или прутиком, а, по ошибке, доставалось другому, не огорчался. Наоборот, он получал удовольствие оттого, что ещё одному мальчику принес боль. Эли Шихман, зная, что плохо видит и может, не дай бог, попасть в невинного мальчика, предпочитал прощать, чем ударить невинного. За это дети его любили. Были ещё причины, чтобы любить Эли Шихмана. Во-первых, он был единственным меламедом, имевшим библиотеку. У него на полке было три десятка книг на иврите: Смоленскина, Авраама Мапу и других, которые он давал нам, ученикам хедера напрокат. Мы платили ему месячный взнос, и ему перепадало несколько лишних грошей в месяц. Почти все книги были заняты дорогими ему читателями – учениками. Но не только за то его любили, что он давал нам книги. У него ещё была добрая привычка рассказывать нам сказки! Сказки были страшные: про чертей, злого духа, но главное, он рассказывал сказки про Баал-Шем Това и его удивительные дела. Рассказывал он эти сказки так натурально, что нам казалось, вот едет Баал-Шем Тов, и мы видим, как он стоит посреди поля и …

Сказки он рассказывал в зимнее время, как только смеркалось, даже лампу не зажигали, и дети, сидя сгорбленными, тихо, не дыша, слушали его. Каждый вечер – другую сказку. Эли Шихман учил нас в большой комнате, живя в такой тесноте, что три человека там не могли развернуться. Часть заработка приносила ему грабарня. Он делал кожаные изделия для селян. Грабарня находилась внизу, в подвале. От запаха шкур першило в горле, но никто не жаловался, ребе, наоборот, мы шли в погреб и помогали крутить грабарню. Помогать ребе в грабарне считалось мицвой (благородное дело), а поиграть с его ребенком – счастьем. За это он давал домой книгу, отличал тебя, не наказывал прутиком. Кроме того, ты становился у ребе «уважаемым», и он рассказывал ту сказку, которая нравилась тебе больше других, хоть повторялась многократно. Например, я любил слушать, когда ребе рассказывал про своего сына Давида, который, уехав в Харьков, стал студентом и учится на инженера. Ребе рассказывал, как однажды красавица упала к ногам сына и просила, чтобы он крестился, и тогда они смогут пожениться. Как сам губернатор пожелал его в зятья, лишь бы он поменял религию. Как однажды Столыпин пришёл в университет и попросил у главного управляющего, чтобы он рекомендовал для царской канцелярии лучшего студента. Главный управляющий университета (ребе не знал слов «ректор» или «декан») указал на Давида Шихмана. Как Столыпин после беседы с ним «остолбенел» и предложил тут же креститься, а он, Столыпин, назначит Давида большим министром. Сын ребе покрутил головой и сказал: «Евреем я родился, евреем и умру!». Так, бывало, рассказывал нам Эли Шихман про своего удачливого сына. Когда наступали каникулы, и Давид приезжал к отцу, в студенческой фуражке с кокардой и в тужурке с блестящими пуговицами, мы мальчики, придвигались к нему. И мы чувствовали себя счастливыми, если Давид гладил кого–либо из нас по голове, или, просто, обращался с вопросом. Одно мы знали достоверно, что Давид усердно учится без всякой отцовской помощи. Несмотря на то, что он был студентом университета, он каждый лист Геморы знал лучше любого из нас. Наша любовь к Эли Шихману проявилась и позже. В один прекрасный день наш Эли Шихман был вовлечён в компанию с двумя модерными меламедами, и они открыли хедер на несколько групп. Отучили они всего два месяца и «компанию» пришлось распустить. Каждый меламед забрал своих учеников к себе. Все ученики Эли Шихмана ушли с ним. Одному из компаньонов это не понравилось, и он доложил «куда следует», что дом Эли Шихмана в антисанитарном состоянии, а это опасно для здоровья детей (это не было ложью). Пришёл пристав и разогнал хедер. Что же делать? Учить детей надо! Ведь это был основной заработок ребе. Тогда он перебирался в Бершадскую синагогу, и на большой ее скамейке мы промучились до конца учебного года. Надо признаться, никто из детей не «дезертировал», и все остались с любимым ребе.

По окончании «курса» Эли Шихмана ученики имели на выбор два пути: идти к Заграю и у него постигать Танах, грамматику, а также иврит, или в синагоге, у тёплой печки учить Гемару. К Заграю стремился каждый десятилетний мальчик. Думаю, у нас, подростков, было такое же желание учиться у Загрея, как надеть мундир с кокардой на фуражке и стать гимназистом... К сожалению, Заграй брал не менее 25 рублей за срок обучения. Это была почти фантастическая сумма для большинства учеников нашего хедера, чьи родители привычно платили за обучение. Даже в хедере «Метукан» самое большее, платили 10 рублей за срок обучения, и то не всю сумму сразу. Поэтому у Заграя училась небольшая группа учеников, но всегда самые лучшие из тех, что мог предложить городок. Они с удовольствием выучивали наизусть «Исайя пророк». Действительно, хедер Заграя имел свои преимущества. Во-первых, он находился недалеко от моста, и зимой можно было прокатиться на санках. Во-вторых, Заграй никогда не бил, а лишь иногда драл за уши. В-третьих, у него была привычка во время урока произносить текст одновременно с вами, а иногда, опережая вас, так что вы всегда знали и что уже прочитано, и знали перевод этой главы. В последние годы, благодаря Заграю, в Теплике образовалась довольно приличная еврейская школа. Настоящий хедер «Метукан», который коллектив учителей осмелился называть… ивритской «гимназией».

Слово «гимназия» имело притягательную силу для тепликской детворы. В каждом доме был слышен протяжный плач детей, так они хотели идти в гимназию. «Гимназия» привораживала детей, хоть там назначили высокую плату за учёбу (30 рублей и выше!). Это не всегда сдерживало родителей, и они посылали туда своих детей. К первому месяцу учёбы «гимназия» была переполнена.

Понятно, что меламеды, приглядевшись, поняли, что «ивритская гимназия» их разорит до нитки. И они начали под неё «копать». Долго копать не пришлось, так как через пару месяцев родители обнаружили, что в гимназии детей ничему не учат. А ученики, потихоньку, стали забывать то, что учили прежде. Гимназия начала трещать по швам. Многие мальчики вернулись к меламедам. Некоторые из толковых учеников сами стали давать «лекции» на дому.

Из лекторов мне запомнился юный студент ешивы (2 ступень религиозной школы) Мойшеле Княжанский. Он вырос в бедной семье. Его отец, учитель еврейского письма, умер очень молодым, и мама Ципора сама его воспитала и обеспечивала маленькую семью, торгуя на базаре дрожжами, требовавшимся по вторникам и четвергам хозяйкам, когда они выпекали хлеб или халу. Мойшэлэ изучал идиш и русский языки, поехал в Харьков и поступил в гимназию. Позже он вернулся в Теплик, давал уроки русского языка и иврита… И вновь уехал учиться, пока не стал доктором, и известным доктором, киевского университета. Уже в Аргентине, мне рассказывали, что Мойшэлэ Княжанского аэропланом доставляли в Москву к большому советскому «начальнику». Таким знаменитым доктором он стал!

Одним из лучших меламедов, когда закрылась «гимназия», был мой брат Абрам. Учителем он был лишь один год. Большой знаток Танаха и грамматики, он не приглашал детей богатых родителей, и мог заниматься со своими учениками хоть… 20 часов в сутки, лишь бы они были согласны. Каждый, завершив у него курс хедера, прекрасно разбирался в Танахе. После первого цикла обучения детей он стал жаловаться на боли в сердце и врачи запретили ему преподавать в хедере.

Кроме меламедов Теплика, мы, мальчишки сохранили память о группе евреев во главе с теплицким просветителем и ученым человеком Зелигом Гершуновым. Он выявлял лучших учеников больших хедеров, В пятницу вечером он собирал их у себя. «Экзамен» проходил возле магазинчика Зелига Гершунова, среди бочек с селедкой. Мужчины рассаживались в кружок и приступали к прослушиванию. Кто-то из мальчиков читал отрывок из Танаха, другой – страницу Гемары, а третий – отрывок Хумэша с комментариями Раши. Один экзамен мне запомнился на всю жизнь. Это случилось на одном из «конкурсов» «Лучший мальчик местечка». Слово «лучший» означало выявить, кто из детей учился и подготовился лучше других. Тогда мне было 11 лет. Из 10 мальчиков, собранных в тот вечер, восемь вскоре прекратили соревнование. И остались только двое: Вэлвл Нускес и Янкл Дехтяр.

Янкл был хороший ученик. Правда, он никогда не учил и все же многое знал. У него была уникальная память. Янкл не любил Танах, гораздо лучше у него обстояло со знанием Талмуда. В конце концов, я был признан лучшим мальчиком городка. Янкл мне не завидовал, и мы остались близкими друзьями на все время пока жили в Теплике. Мы вместе строили планы «выпуска» … «журнал для молодежи» на … иврите. Сказано – сделано.

Группа ребят 10-11 лет начали писать статьи на иврите, выбрали из своей среды учеников с красивым почерком, и, переписав текст на большие листы бумаги, выпустили «газету». Ее мы развешивали на стенах всех синагог. И у взрослых появилась новая тема для разговоров. Газету назвали «Юность», а сверху большими буквами написали: «Редактор Зеев Черновецкий». Но газета имела короткую жизнь. Она закрылась с большим скандалом из-за совсем невиновной буквы «алеф». Случилось вот что. Мы задерживались с выходом газеты и закончили её только в пятницу вечером, перед зажиганием свечей. В пятницу вечером, при встрече субботы, грамотные евреи, читая газету, обнаружили «вопиющую» ошибку. Янкл Дехтяр, любивший добавлять слова из Геморы, в одной из статей слово «пожалуйста» написал по-арамейски. Но вместо буквы «алеф»(א) в окончании слова, написал букву «ѓэй» (ה ). Евреи начали ругаться: «Безграмотные, такие-сякие!», «Несчастье!»… Что же сделал Янкл Дехтяр? Он встал в субботу на рассвете, прошёлся через все синагоги, где была развешена газета, стёр «ה», и написал вместо неё «א». Произошёл еще более страшный скандал. Как можно письмом осквернить Субботу?! Безбожники!!! И «газета» нами больше не выпускалась.

Глава 6

Быт евреев Теплика

Тепликские дома и тепликские "палацы!"- Дома из глины и соломы, дома из кирпича и жести. - "Пидашек" (балкон) - главное место у дома, где евреи в субботу после кугла спорили о мировой политике.- "Столовая" со старой мебелью прошедших лет. - Спальня родителей. - Соседка, которая сняла спальню и ждет вызова от мужа из Америки. - Кухня с двумя большими окнами по углам. - Роль чердака.

Каким образом тепликские евреи жили всю свою жизнь в одном и том же жилище?

Начинаю писать о домах Теплика, и перед глазами всплывают несколько пар глубоких галош, что стоят в коридоре рядом с открытой настежь дверью. И ещё я вижу железную скобу с острым краем для очистки обуви от грязи, закреплённую перед входом в дом. Когда я начинаю описывать дома Теплика, я беру в пример не только дом, в котором я родился и вырос. Я представляю себе и более богатые жилища: дома Хайки Фишер, Алтэра Горевица, Зейлига Гершенова и бедные домики, но по-хозяйски досмотренные, как у Гедалия меламеда, Моти Крупника… И простой дом бедняка, состоявшего из двух - трёх комнат, в которых крутилось полдюжины - дюжина детей и внуков.

В Теплике было три вида домов. Одни строения из обожженного кирпича, под крышей из жести или красной черепицы. Другие дома, располагавшиеся на задворках, были сооружены из глины с песком и крыты соломой. Самая малая часть - многокомнатные дома, так называемые «палацы», огороженные штакетником, с высаженными перед входом в дом несколькими деревьями и небольшим садиком и цветочной грядкой посредине. Штакетник охранял, в основном, от нашествия многочисленных коз! Но хозяева этих домов от нас, детей имели немало неприятностей.

Мы, группа мальчишек, брали дощечки и проводили ими по изгороди, как по ксилофону. При этом создавался ужасный шум и треск! Мы, вроде бы, баловались, но хозяева страдали от наших шалостей. К счастью, в Теплике таких «дворцов», огороженных штакетником, было очень мало. Но ограды несколько дней в году приносила евреям, которые жили на этих улицах, пользу. Это было в то время, когда дети лет восьми - десяти, вместе с мамами, рано утром шли на молитву. Тогда мы палочками проводили по штакетнику, оказывая добрые услуги Нахману Ладыженскому или Ицику Рувену, которых будили, призывая к божьему труду.

Сейчас, я вместе с Вами зайду в один дом, который стоит на центральной улице, вблизи базара.

Главная деталь дома - балкон. Он украшал почти все двухэтажные дома этой улицы, а под домами - погреб. Летом, в вечернее время, на балкон выносили скамеечки, усаживались и дышали свежим воздухом. При этом штопали носки, или просто болтали с соседкой. Тема балконных разговоров зависела от пола беседующих. Хозяйки говорили про… еду! Одна рассказывала про удачную покупку рыбы, другая - про гусей к Песаху, которых она дешево купила и уже поместила их в клетку. С гусей разговор перекидывался на гусиный жир и шкварки. Вспомнили и о перьях, и о перинах с подушками для невест. В другой раз речь заходила про обед, про удачно выпеченные хлеб, халы и замаринованные огурчики, или про дороговизну, которую трудно выдержать.

В общем, балкон был местом встреч соседок, но если…только, они не были в ссоре, «на ножах»! Там же встречались и мужчины, как жившие по соседству, так и просто знакомые. Ещё на ступеньках балкона, одни стоя, вторые сидя, обсуждали «политику»: судьбу Турции и Греции, резню армян, «проходились» по действиям Столыпина и по выступлению Пуришкевича в Государственной Думе.

На лестнице обговаривали таксу, грядущие выборы старосты, пение Мойшелэ кантора, который преуспел в субботу. Говорили и про Ици Сары Нехес, который после 30 лет совместной жизни, имея детей и внуков, развёлся с женой и махнул в Америку. «Америка» - это, вообще, была одна из главных тем в разговорах собиравшихся на балконе! Женщины говорили и обговаривали десяток «соломенных вдов», чьи мужья отправились в Америку. С завистью говорили о тех, кто получал от мужей деньги и даже билеты на пароход и жалели не имевших от мужей весточки месяцами, а то и годами. Потом они узнавали, что мужья их там поженились на других женщинах. Заканчивали свои разговоры таким образом: «Так ей и надо! Она страшная злючка и укорачивала мужу жизнь. А ещё хочет, чтобы он забрал её к себе и она продолжала морочить мужу голову!…»

Мужчины говорили о большом американском счастье, где каждый может стать президентом, и как Тафт в юные годы бегал босиком и продавал газеты, пока не добился президентства. Другой сообщал про сына. Тот пишет, что в Америке много евреев - стражников, среди них есть приставы и, даже, мировые судьи. Собеседники рассказ встречали смехом. Как видно, некоторые уже давно знали, что в Америке есть даже евреи и губернаторы и прокуроры. (Тепликский еврей относился к прокурору с большим уважением, хотя никогда в жизни его не видел). В Америке даже есть закон, если еврей мясник продаёт трефное мясо как кошерное, то получает год тюремного заключения!..

Так, побеседовав на балконе пару часов, они шли в синагогу к вечерней молитве. Я подробно рассказал про балконы перед домом, потому, что дом без балкона – это у нас не дом. Там, где перед домом не было балкона, и с грязными сапогами заходили прямо в столовую, хозяйки во время уборки проклинали свою жизнь.

Сразу с балкона дверь открывалась прямо в столовую. Это была комната, в которой кушали. Там стоял комод, в котором хранили молитвенные облачения: таллит и тфиллин, молитвенники (махзоры, сидуры и хумаш) ... Комод мои родители получили в подарок от дяди еще на свою свадьбу. Я родился лет через 30 после их свадьбы, и всё это время комод стоял, и никто не думал, что его пора заменить. Посреди столовой стоял стол, который был если и не старше, то, по крайней мере, не моложе комода! Таких столов в Теплике было немного. Он был «заколдован» и умел выбивать передними ногами ответы на все вопросы, которые ему задавали. Сейчас, по прошествии сорока лет, а может и более, после того случая, чему я был свидетелем, та картина стоит у меня перед глазами, как будто случившаяся вчера. То, что произошло, я до сих пор не могу понять. Соседи и родственники собрались к нам в дом, расселись на скамейке, стульях, подали всем угощение, и после этого начался «спектакль». Рассевшись вокруг стола, все стали внимательно наблюдать, обнаружив, что стол, который 15 минут тому назад, невозможно было сдвинуть с места, стал легким, как пушинка. Кто-то обратился к столу: «Столик, поднимись!», и он начинал поднимать ножки. После этого стали ему задавать вопросы, главными из которых были: «Сколько денег у меня в кармане?», «Сколько мне лет?», «Сколько лет тому или другому из присутствующих?». Стол спрашивали до тех пор, пока это чуть не привело к трагедии.

Мой дядя поинтересовался у столика, сколько лет его супруге. Та была его второй женой и всегда утверждала, что на 10 лет моложе мужа. И столик отбил: «43!» А тётя стала клясться, что столик врёт! Что через три недели после пасхи она будет именинницей, и ей исполнится 35! Все засмеялись, а тётя начала плакать, впала в истерику, её еле успокоили! После этого чуть не дошло до развода. Тётя утверждала, что ее заманили к нам в дом нарочно, чтобы выведать ее настоящий возраст.

Жаль, что наши тепликские евреи не знали тогда про лотерею, иначе бы всегда могли спросить у столика о выигрышном билете. Стали бы они богачами и не должны были бы так страдать, прежде чем заработают что-нибудь себе на субботу! Стульев в доме было мало, зато были полированные скамейки и ими пользовались ежедневно. На праздники выносили из холодной комнаты мягкие стулья, а скамейки отправлялись на их место. В столовой стояла жёсткая софа, которую использовали ночью, как кровать, и на ней спали один или двое детей, а если требовалось, то подставляли доску или стулья, и тогда можно было уложить троих детей. В этом случае было более свободно, и мы спали сладким сном, как дети Алтэра Горовица, у которого была отдельная спальня с мягким плюшевым диваном. Ночевка в столовой имела один недостаток: приходилось рано вставать, вместе с отцом. Он готовился к поездке на ярмарку. Если же он и оставался дома, то молился во весь голос. В другой раз приходили соседи и вместе с родителями собирались на базар. Понятно, что в этом случае, детвора перебиралась в отцовскую постель, но сон уже был нарушен. Нельзя, обрисовав столовую еврея Теплика, не вспомнить окна, через которые зимой и летом с трудом пробивался луч света. Потому, что дом соседа отстоял от нашего дома на один аршин и заслонял свет. Удовольствием было зимой сидеть на скамейке у окна и разглядывать узоры, которые мороз нарисовал на стекле. И не хотелось оставлять это место. Но мама начинала кричать и требовать, чтобы мы ушли от окна, потому что снизу дует, и «не дай бог, вы простудитесь!». Из столовой двери вели в другие комнаты. Одна из них - в родительскую спальню. Там стояли две деревянные кровати. Мамина кровать «хромала» на одну ножку. Вместо нее подложили камень, и кровать так простояла много-много лет. На этой кровати родилось 13 детей, а потом и несколько внуков. На обеих кроватях лежали матрацы, набитые соломой. Солому меняли несколько раз в году. На этих матрацах хорошо спалось, не то, что на нынешних, модерновых. На наших кроватях лежали перины, и было так мягко и тепло, что зимой не хотелось вылезать из-под одеяла. Между кроватями стоял маленький столик, и небольшая лампа на нём. Керосиновую лампу зажигали, когда надо было одеваться. Ещё на столе стоял будильник. Папа его заводил, что бы не проспать. Папа вставал очень рано и ожидал своих компаньонов с Махтеем-возницей, чтобы ехать на ярмарку.

На стене висело зеркало, купленное на базаре за 10 грошей. Зеркало тогда не служило, чтобы пудриться, а просто, чтобы смотреться, когда причёсывались. Спальня была без деревянного пола и дверь ее плотно не закрывалась. Самая плохая спальня была у родителей. А модерную спальню с деревянным полом и хорошей дверью отдали замужней дочери и её мужу, который, имея двух детей, жил у тестя на харчах. Была и третья спальня. В ней жил мой женатый брат со своей парочкой деток. Со стороны, при входе был большой холодный зал. Он служил семье в двух случаях. Летом зал открывали, чтобы два раза в неделю помыть полы. Заходили в зал и тогда, когда к невесте на смотрины приходил жених. Его принимали в зале, поскольку этой самой большой комнате было больше и света и воздуха: окна ее выходили на улицу, а не в проход между домами, как у остальных комнат. Мебель в зале была старомодная. Не только я, моя старшая сестрёнка, но и брат, старше меня на 20 лет, не помнил, когда эту мебель приобрели. Несмотря на то, что мебель была очень старая, но крепкая, как железо, потому что ею редко пользовались. И даже когда «холодный зал» держали открытым, за малышами следили, чтобы мы, не дай бог, не трогали диван, не садились на него и не помяли. А я, как назло, любил разлечься на нём, представляя себя богатым принцем. В зале было два шкафа – один из них, встроенный в стену. Там висели норковый тулуп, мамина ротонда (верхняя тёплая женская одежда без рукавов), и ещё несколько дорогих вещей. К этому шкафу мы, дети, не подходили, но второй шкаф был нашим. В нём висел мой новый костюм, пошитый к пасхе, гардероб сестры и многое из того, что загодя приготовили ей к свадьбе. Дверцы шкафа, как я помню, годами были неисправны, они только прикрывали шкаф и, если их случайно задевали, всегда падали. Я был юношей, и с нами тогда уже жила мачеха. Отец уехал на субботу в Умань. Мы с мачехой остались дома одни. Наша кошка среди ночи задела дверцу шкафа, раздался страшный грохот. А в то время в Теплике орудовала банда воров, обчищавших еврейские дома. Тете (так, по закону, я был обязан называть мачеху) в эту ночь приснились воры и бандиты, а тут такой грохот. Она проснулась перепуганная, распахнула окно и стала кричать: «Караул!» Местечко пробудилось, сбежались соседи и обнаружили кошку, сидящую у свалившейся двери шкафа! ... Когда через пару дней из Умани домой возвратился отец, шкаф уже был отремонтирован, а Ёкл-столяр заработал на этом пару рублей. У отца в это время дела шли не блестяще, и он стонал и бубнил себе под нос, что вот 30 лет дверца была такой, и ничего, а сейчас предстоят расходы.

В зале висела большая лампа, но никто не помнил, когда в последний раз наливали туда два фунта керосина. Пользовались маленькими лампами, которые переносили из комнаты в комнату, а, как только раздевались ко сну, тут же гасили свет. Кроме тех комнат, что занимала семья, одну комнату сдавали в аренду соседке. Небольшую сумму денег, вырученных за аренду, использовали на ремонт крыши, для побелки. В то же время желали, что бы в доме была живая душа, и мама могла с ней переброситься словом. Такими соседками, в большинстве своем, были те женщины, мужья которых отправились в дальнее путешествие, в Америку или Аргентину, а они, жены, ожидали шифскарту или, в крайнем случае, деньги.

Много раз в нашем доме было праздничное настроение. Например, когда Сара Нэхэ получила от мужа письмо и несколько долларов. Радость наполняла весь дом, а мама, обнявшись с квартиранткой, плакала от радости, как будто прибыло сообщение об освобождении ее сына от призыва в армию. И в то же время чувствовалась печаль, когда Нэха месяцами не получала весточки от своего мужа и не имела возможности заплатить квартплату за последний год. Но никто не мыслил требовать у соседки арендную плату и пугать её выселением. Я, вообще, не помню, чтобы в Теплике какого-нибудь еврея уведомляли о выселении за неуплату квартирных денег. У меня сохранилось в памяти, что одна из таких соседок не получала от мужа никаких вестей, наверное, год. Зимой топили печку и все дети грелись. Папа и мама обращали внимание на то, варит ли жилица обед, что варит, заботясь, чтобы у нее было всё необходимое. И хоть, один бог знал, как шли дела отца, но никогда не возникал вопрос о квартплате или запрете топить печку.

Вы уже познакомились со всем домом, но, самое главное, в ней – кухня. О ней Вы пока ещё ничего не знаете. Сейчас я Вам расскажу о еврейской кухне, которую мне уже никогда не увидеть. Один ход из столовой вёл на кухню. Двери там не было, и не могло быть потому, что через этот проход проходили 100 раз в день. Если переступить порог кухни, то над головой оказывается большая полка. На ней лежало 6 – 7 булок хлеба, которые мама выпекала во вторник, и их хватало до пятницы. В этот день пекли халы. Чтобы снять халу или хлеб с полки, становились на табуретку или пользовались черенком лопаты, а то кочергой, двигая хлеб по полке, пока буханка не падала, и её на лету подхватывали руками. Очень редко ели хлеб из пекарни. Это случалось в понедельник, потому что субботние гости съедали всю халу, и в воскресенье приходилось кое-как перебиваться остатками от субботы. А, иногда, в четверг, когда заканчивался домашний хлеб, тоже приходилось идти к пекарю Габриэлю. У него хлеб всегда был свежим, но свой домашний хлеб любили больше.

Дальше стояла бочка, накрытая крышкой, а на ней медная кружка с двумя ручками. Она была частью наследства и передавалась от одного поколения к другому неизвестно сколько веков. Бочка почти всегда полна. Янкель - глухой, который приносил воду ещё дедушке, приносит воду и нам два раза в день, всего 4 ведра, и получает за свой труд 60 копеек в месяц, а в пятницу еще и свежий завтрак. Иногда, а это бывало летом, вечером отец сам приносил ведро свежей воды из колодца. Кто знает, имеют ли сегодня такое же удовольствие от прохладительных напитков из холодильника, как тогда от колодезной воды, которую пили прямо из ведра.

Один колодец находился рядом с баней, а другой – около аптеки Буковского. Вёдра с водой не закрывали, и уличная пыль свободно туда попадала. По дороге водоноса останавливали десятки раз и просили попить, и тот никогда не отказывал. Пили прямо из ведра, в том числе, и нездоровые люди. Потом эту воду переливали в бочку и ее пили все домашние, но зараза, вопреки «законам» гигиены, никому не передавалась. Если кто-то и болел туберкулёзом, то лишь оттого, что по 16 часов работал без солнца и свежего воздуха. Напротив бочки с водой стояла бочка с закваской для борща, которую ставила мама, и ее хватало и нам, и соседке, и всем родным и соседям, жившим вблизи, на целый год. Но когда закваска начинала играть, невозможно было зайти в кухню. Всё же туда, конечно, заходили, и от этого никто не умирал. Кухня имела два больших окна. Они выходили на задворки и всегда были закрыты, не дай бог, сквозняк и, затем, простуда. Около окон стоял большой топчан. На нем готовили обед, рубили капусту, мясо для котлет, раскатывали лист теста для лапши. Сбоку находилась солонка и большой казан, в котором отмачивали мясо. На стене висели пара противней, большой противень для «пампушек» и оладий и доска для резки лапши.

В стороне стоял небольшой шкафчик для молочной посуды, другой - для мясной посуды - был вмурован в стену. Центральное место на кухне занимала печь. Всю неделю еду готовили в передней части печи – на припечке. Две кастрюли, в одной суп с фасолью или каша, в другой бульон или борщ. Без каши и бульона обед обедом не считали. Дважды в неделю топили печь. В летнее время – дровами или гречневой шелухой. Это были дни вторник и пятница, когда пекли или хлеб, или халу. Зато зимой, особенно в большие морозы, печь топили ежедневно. Она обогревала столовую, спальни. В четверг дети дрались и бросали жребий, кому в эту ночь спать на печи. В пятницу вечером на припечек для подсушки высыпали тыквенные семечки…

Для того чтобы картинка тепликского дома была полной, необходимо заглянуть и в кладовую, которая находилась рядом с кухней. Там хранили пуд мацы на пасху, которую отец покупал заранее, за 3-4 недели, картофель на пасху, принесённый в подарок Махтеем. Там ещё было место для нескольких мешков зерна, которое хранилось от одной ярмарки до другой.

Таким образом, с тепликским домом вы уже знакомы. Ещё одно важное место в нем принадлежало чердаку. Он был очень важен, так как, во-первых, там хранилась пасхальная посуда. Перед пасхой поднимались на чердак и очень осторожно (не дай бог, что-нибудь разбить!) снимали кастрюли, горшки, тарелки и, главное, стаканы. Туда вела лестница без несколько ступенек. И надо было проявлять чудеса ловкости, чтобы, пользуясь ею, не свалиться. Ещё на чердаке хранили шелуху – топливо на зиму. Отец, бывало, закупал ее летом по дешёвке, и хватало топлива на всю зиму. В шелухе пекли картофель. И он был очень вкусен при этом способе выпечки. Отец, разламывая картофелину пополам, показывал, какая она рассыпчатая.

Когда приходил любимый нами праздник Суккот, можно было видеть десятки, а то и сотни домов с открытыми ставнями. Это означало, что в доме есть сукка. А если ставни закрыты, значит, сукку поставили рядом с домом. Обряд Суккот выполняли все.

Тепликский дом, который я Вам описал, не был исключением. Кто-то имел на одну комнату больше, кто-то меньше. Были бедные дома, особенно, на боковых улицах. Они могли состоять только из одной большой комнаты, и родительскую спальню отгораживала фанерная стенка. Как бы ни были бедны еврейские семьи, всё же стремились, что бы на ночь дети были подальше от родительской кровати. Я могу поклясться, что в Теплике, даже у аристократов, не было единой широкой кровати для родителей и очень мало детей могли видеть, как приготавливаются ко сну отец и мама…

Были богатые дома, как у Нахмана Горевица, Рафаэля Гармехса, Шмуэля Шпилбанда с отдельными комнатами для приёма гостей, с фортепиано (тепликские евреи называли его топчаном). Разница между домом богача и обыкновенного хозяина, была в том, что у первого все комнаты с деревянными полами, а у второго - не во всех комнатах полы были настланы. Очень часто земляной пол был на кухне, и его каждую пятницу приходилось мазать глиной.

У богатых евреев перед домом было несколько деревьев, цветы, которые высаживала и оберегала, как зеницу око, барышня. Летом во время цветения аромат окутывал дом. Запах цветов проникал и в открытые окна. У домов хозяев среднего достатка, как правило, растений не было, а если где-то и вырастало дерево, его вырубали, а на этом месте строили какой-нибудь ларёк для сдачи в аренду сапожнику или бакалейщику.

Большим несчастьем для тепликских евреев было, если пан Бондаровский – городской администратор, не разрешал срубить дерево. «Граф Потоцкий, – так говорилось в этом случае (дело ясное, что он выдумывал), – не разрешает вырубать деревья!». Это была трагедия, и жаль было тепликских евреев, которые вынуждены были иметь дерево у дверей дома и дышать свежим воздухом! Но выход находили. Администратора «подмазывали» и получали разрешение на сруб дерева.

Жил Бондаровский недалеко от города. От его дома начиналась деревня. Он имел двух злых собак; чужим они прыгали прямо в лицо. А так как евреи сюда приходили ежедневно для уплаты налога или с какой-нибудь просьбой, например, прикупить землицы, они обращались к собакам… на идиш! И те стали понимать просителей и больше не перепрыгивали через забор, но ожидали, пока Бондаровский не вышлет своего кучера к еврею, чтобы забрать у того пару принёсенных рублей.

Во время вечерней молитвы еврей рассказывал о чудесах, которые он видел у помещика. Как помещичьи собаки его принимали, как он с ними говорил, и они его понимали. У людей возникали мысли: кто знает, возможно, эти собаки перевоплотились из безбожников, которых бог послал на белый свет, что бы они пострадали за свои грехи.

Глава 7

Музыканты Теплика – лучшие в округе

Тепликские музыканты и тепликские свадьбы. – Музыканты Теплика. – Условия, выставляемые со стороны жениха. – Отец уводит сына-жениха из-под хупы. - Три «компании». Музыкант-извозчик, богатый еврей держит жену в чёрном теле, лишь бы лошадь ела овёс… - Элик-кларнет, голова компании. - Шломо-трубач – глухой, как пень; Ицик-бас, который выпивает целый «бас» водки; «затейник» Давид – Ици, от игры которого все женщины плакали, а невесты падали в обморок; Музыкант Мотл одалживает свату деньги на свадьбу. - Музыкант Копл с плачущей и разрывающей сердце скрипкой. – Музыкант Ксил - предшественник Яши Хейфеца. - «Босяк» Хаимка – красавец парень. – Танцзал; полместечка девушек «сохнут» по нему. - Самая богатая девушка местечка влюбляется в него. Хаим Яблочник даёт приданное. – «Город» идёт ходуном. Фабричные девушки сочиняют песни о парочке. - Отец невесты вынужден оставить Теплик. - Компании музыкантов сговариваются и дерут три шкуры. - Свадьба без музыкантов. - Компании передрались, а город облегченно вздохнул.

Кто же не слышал о тепликских музыкантах? Не сомневаюсь, что вся округа знала о них. Еще ребёнком я не единожды слышал, как мой отец гордился «своими» музыкантами; когда я подрос, и мне приходилось бывать в ближайших местечках: Терновке, Хащеватово, Голованевске, Лидвинке, Кубличе, Бершади, Обедовке, Жабокриче, а так же в Гайсине и Умани, я слышал, как хорошо отзывались о музыкантах из Теплика. Один эпизод про наших музыкантов остался в моей памяти. Мне было лет восемь, Когда весь город ходил ходуном от одной истории.

Сосватали семьи Мойше-Хае Ривеса из Терновки и Фишеля, владельца заезжего дома из Хащевато. Свадьбу играли в Терновке, и отец жениха договорился, что его сват должен нанять тепликских музыкантов. Но, видимо, эти музыканты затребовали слишком большую плату, и тот нанял музыкантов из Терновки. Отец жениха подошёл к хупе и, не увидев тепликских музыкантов, он, ни слова не говоря, забирает жениха и уезжает домой! Но, слава богу, Ривес не расторг сватовства, согласившись вернуть жениха под хупу, как только привезут музыкантов из Теплика… Не помогли ни слёзы, ни уговоры, ни вмешательство раввина. Пришлось послать две фуры и привезти из Теплика музыкантов, а отцу невесты - платить отступные! Вот такими были клезмеры Теплика.

Музыканты были объединены в три «компании». Их возглавляли родные братья – «дирижеры». Жили они почти на… коммунистический лад. Каждый, кроме барабанщика, получал равный процент.

Главой всех трех «компаний» был извозчик Мойше-клезмер, который через день возил пассажиров в Гайсин, и доставлял, при случае, на свадьбы свою компанию.

Извозчик Мойше имел два собственных дома, хорошую подводу и трех лошадей. Пожалуй, во всей округе лучших коней было не найти. Он платил за каждую лошадь сотню, лишь бы она была «орлом»! Кормил лошадей он только овсом. Сразу после жатвы закупал овёс на целый год, и когда другие извозчики не могли достать овсяного зернышка, у Мойше лошади ели овёс «за обе щеки». Зато его жена Хая-Ита имела «болячку», поскольку муж жалел для неё кусочек хлеба. Понятно, что сам он в корчмах жрал, сколько влезет! Лошадей он пас два раза в день, а жену держал в черном теле! Этот Мойше имел трёх медвежеподобных сыновей, которых выучил на музыкантов.

Старший из них – Элик, или Элик – кларнет. В игре он был настоящим артистом. Когда Элик брал кларнет, то люди отставляли в сторону свои ложки-вилки и заслушивались, как кларнетист исполнял «Дойну». Второй сын, Шлема – трубач был глух, как пень, но, как музыканту, это ему не мешало. В 1908 году он уехал в Америку с нееврейской девушкой, которая в него влюбилась. Там он поступил в оркестр и, даже, прислал письмо, что у него все «ол райт». Третьего брата звали Ицик – бас. Был он «калека»: с головой у него, бедняжки, было не все в порядке. Зато он, не пьянея, мог выпить целый «бас» водки, поддерживать при этом басовую партию и играть точно в такт.

Второй «компанией» руководил Дувид – Ици тамада. Сам он не музицировал, но его компания была наилучшей, а он сам был известным тамадой. Когда он начинал говорить и петь: «Невеста дорогая, невеста дорогая! Плачь и грусти!», все женщины начинали плакать, а невеста падала в обморок. Он мог довести до слез и мужчин. И, несмотря на то, что многие были против таких печальных сцен, и со всех сторон кричали: «Хватит, хватит! Пожалей невесту, она уже, бедняжка, в обмороке!» Он причитал до конца и, лишь тогда, давал знак музыкантам играть «Покрыть невесту». И это повторялось всякий раз.

Дувид – Ици тоже имел сыновей, помогавших ему вести дело. Самый старший его сын Мотл клезмер освоил игру на медном басе, который с трудом таскал, так как был слабый и худой. Он ел мало и мало пил. Складывал рубль к рублю и давал взаймы под проценты, в основном, тем евреям, в чьих семьях предстояло справить свадьбу, но у них, бедняжек, на это не хватало средств. Все знали, что Мотлу клезмеру долг можно было вернуть с маленьким процентом.

Одной из самых важных, а может, и самой уважаемой компанией был «оркестр» музыканта Копла. Этот Копл был настоящий виртуоз, хотя и не знавший о существовании нот. Он играл на скрипке, радуя людей, и был любимцем двора графа Потоцкого. На все торжества и праздники туда приглашали «оркестр» Копла.

У Копла было четверо сыновей, и все искусно играли.

Ксил – скрипач, старший сын, пошел в отца. Он был лучшим скрипачом в округе. Второй сын, Гершл, тоже скрипач, но уже вторая скрипка. Третий сын, Леви, «флейтист», а четвёртый – Хаймеле, по прозвищу «босяк». Эта компания и была украшением Теплика, благодаря которой клезмеры нашего местечка стали известны во всей округе.

О сыновьях Копла в моей памяти сохранилась единственная история, произошедшая с его младшим сыном Хаимом – «босяком». Юный красавец и большой «Донжуан» пленял сердца всех девушек городка. А так как на всех свадьбах было принято, чтобы музыканты играли только до 12 часов ночи, то желавшие ещё потанцевать, за каждый танец платили дополнительно. Когда играла компания Хаима, девушки заботились, чтобы их парни заказывали следующий танец, и веселье продолжалось. Тем временем в доме у Даниэля Шараги открылся танцзал. Кавалеры и барышни приходили учиться танцевать, пофлиртовать и влюбляться. Хаим - босяк был одним из главных танцоров в этом танцзале. А ещё он был танцмейстером и компаньоном. Среди девушек была богатая барышня, внучка Хайки Фишер, истеричная и избалованная Ривка Гринберг. Хаим - босяк и завлек ее в «свои сети». Она влюбилась в него по уши. В один прекрасный день Ривка привела домой «своё сокровище» и представила его своим родителям, как …мужа, с которым они только что были благословлены в «парикмахерской» у Хаима Яблочника. А свидетелями у них были Йоси - извозчик и Пресман - барабанщик…

Что происходило в родительском доме, да и в городке невозможно описать! Небо и земля, дети и взрослые, все говорили о новой паре. Ривкин отец Элик Гринберг сердился, кричал и грозился. Он даже привёз из Гайсина полицмейстера. Но парень утверждал, что при свидетелях одел Ривке кольцо на палец и произнес: «Ты посвящена мне!». И не помогли никакие угрозы! Тогда Элик попытался по-хорошему, откупиться. «Я дам тебе денег, дам тебе дом в центре». Но Хаим, который тоже влюбился в Ривку, настаивал на своем: «Я женился и хочу, чтобы мне отдали законную жену. Деньги сейчас не нужны, а когда понадобятся, Реввека получит свое наследство».

Городские девушки тоже без дела не сидели. С одной стороны им было досадно, что богачка парня отхватила из их круга, к тому же красавчика. С другой стороны, они с удовольствием замечали, что Ривка не даёт своим родителям себя согнуть. И они, сочинив песенку про эту парочку, пели ее при мытье полов и окон, при плетении оплёток на бутыли:

Хайменю носит бантик,

Реввека хочет конфетку

Ой, горе, горе без конца!

Хаим носит красный бантик,

Реввека жаждет музыканта.

Ой, горе, горе без предела!

Я пишу эти строки по прошествии уже 40 лет и, даже, более. С тех пор я слышал тысячи песен, и ни одной не запомнил, но эта песенка осталась в моей памяти до сегодняшнего дня!

Конец этого романа был трагичен. Хаим прожил с Ревеккой пару лет. Он надеялся, что родители жены смирятся с судьбой и признают его. Но они порвали на себе рубашки, в знак того, что их единственная дочь для них умерла. И зятя не пускали на порог. Ему это надоело, и он прогнал Ривку из дома, а сам женился, по-настоящему, на дочери кузнеца. Реввека же вернулась к родителям, и они увезли её в другой город, где выдали замуж за вдовца.

Я описал подробно этот эпизод потому, что в одном он характерен. Родители Реввеки знали, что у них взбалмошная и избалованная дочь. Они знали, что со своими деньгами им будет нетрудно найти подходящего жениха. Но когда дело дошло до музыканта, до жалкого клоуна (он мог быть красивым, умным, со всеми достоинствами), для них, в качестве члена семьи, он оказался неприемлемым. Родители предпочли считать единственную дочь умершей, чем иметь зятя музыканта! Так смотрели в Теплике на музыкантов. По правде сказать, музыканты, в большинстве своем, были пьяницами, отсталыми людьми, отбросами общества. Не только с другими людьми, но и между собой они общались недружелюбно, по-хамски. Я приведу такой пример. Компания Эли музыканта должна была в субботу играть две свадьбы. Одну в Кубличе, а другую в Соболевке. Музыканты Элик с Мотлом договорились и провернули «дельце». Эли получил заработанные деньги, положил их в брючный карман, в котором была «хорошая» дырка, и ассигнации тут же вывалились. Мотл, шедший следом, эти деньги подобрал. Когда компания вернулась домой, у Элика денег не оказалось. И он в синагоге клялся на Торе, что их потерял. Пострадала вся компания, а Мотл «найденными» деньгами поделился с Эликом.

Точно так, как жители округа получали удовольствие от игры тепликских музыкантов, тепличане от них страдали. Особенно, когда музыканты сговаривались меж собой и действовали заодно. Когда они заключали партнерство, то ни один тепликский еврей не мог устроить свадьбу по приемлемой для себя цене. Не можешь, играй свадьбу без музыки! Они «драли шкуру» и тогда, когда, сговорившись, посылали на свадьбу нескольких калек во главе с барабанщиком Бером Куцим, а лучших музыкантов отправляли в близлежащие местечки. Тепликские евреи завидовали евреям Терновки или Бершади, которые не были зависимы от музыкантов Теплика. Если какой-то смельчак приглашал известных музыкантов или оркестр из Гайсина, то ему могло не поздоровиться. Тепликские музыканты, боже упаси, не ругались за это. Они распускали сплетни про невесту и делали так, чтобы слухи доходили до родителей жениха за пару недель до свадьбы.

Вот один случай. Был у нас в городе богатый человек, Шлойме Мордехай. Он справлял свадьбу внучке и привёз музыкантов из Звенигородки. Это были модерные музыканты в белых фраках. За несколько часов до хупы отец жениха узнал, что у невесты уже был любовник, к тому же не еврей, а студент духовной семинарии, и что она два дня не была дома. Понятно, что это была «работа» тепликских музыкантов! И этими сплетнями чуть не расторгли сватовство. Хупа прошла, но с опозданием на несколько часов. Свадьба была омрачена, и чужих музыкантов в Теплик больше не приглашали.

Глава 8

Евреи Теплика справляют свадьбы своих детей

Покупка свадебных нарядов. – Мануфактурный магазин Юдла Шпильбанда. –Закладывают дом, но свадьбу справляют, «как у людей». – Портнихи и повара. – Ицик «Пальге» - лучший дамский портной. – «Он снимает мерку, но лучше бы у него руки отсохли». – Отцовский сюртук и мамина «ротонда». – Приглашение к Торе. – Поездка на встречу с женихом. – Молодоженов ведут к хупе. – «Шалаш». – Выводят лошадей и справляют свадебный вечер. – Танцы. - Проводы жениха и невесты домой с музыкой. – Прежние и сегодняшние музыканты. – Прежние и нынешние свадьбы.

С какого времени начинали готовиться в Теплике к свадьбе? Как готовились к свадьбе? Как знать, поверят ли наши дети рассказам, что приготовление к свадьбе занимало не менее трёх месяцев. Приглашение посылали заранее, чтобы гости могли успеть сшить себе к свадьбе новые костюмы. И весь дом был наполнен свадебной атмосферой. Свадебным почином был день, когда шамес вручал первый пригласительный билет. Приглашение было написано на иврите примерно так: «Натан Черновецкий и его супруга Рейзе приглашают… и т.д.». Присылали приглашение всей семье, и всей семьей приходили на свадьбу. Между прочим, если в семье были барышня или кавалер, то они и без приглашения знали о времени, когда эта свадьба состоится. Приготовление к свадьбе начиналось с мануфактурного магазина Юдла Шпильбанда.

В один прекрасный вечер глава семьи надевал субботний сюртук, его жена – парик и черное субботнее платье. На улице их уже ожидал Ицик Пальге – дамский портной («чёрт бы его побрал, когда он снимает мерку!» – говорили барышни и при этом краснели …), и все вместе выходили из дому покупать наряды для свадьбы! Было бы логично, чтобы невеста, как главная на свадьбе, сама выбрала то, что ей нравится. В Теплике и в тысяче таких же «городов» с этой логикой не считались. Невеста осталась дома заканчивать вышивку большой скатерти с бахромой, а за покупками отправлялись ее родители.

После трёх-четырёх часов, в течение которых они перебирали товар (понятно, что мы дети бегали за ними по магазину, несмотря на то, что нас палками гнали домой), приказчик магазина относил большой баул с одеждой, приобретенной для свадьбы. Покупали фрак и брюки для отца, ротонду для матери, костюм для младшего брата, а для невесты - свадебное платье, ещё платье и просто платье! Обязательно покупали материю для наволочек, четверть дюжины полотна для нижнего белья, четверть дюжины простыней, а дальше мелочь, вроде пары кофточек, платки и прочие женские принадлежности. Всё это надо было купить потому, что подарки, как это водится в Америке, невеста не получала. Нам вся покупка обошлась в 97 рублей. Еле-еле домой принесли последние три рубля от сотни. И папа, и мама сияли от радости, но лишь один бог знал, как отцу удалось собрать эту сотню. Один бог ведал, что вчера отец был у Ицика, заложил дом и взял взаймы 500 рублей, чтобы устроить дочери свадьбу.

Основные расходы только начинались! На следующий день пришёл дамский портной, чтобы начать шить свадебное платье. Он привёл с собой помощника для работы в доме невесты. Потом явилась белошвейка шить бельё и, строча на швейной машинке, затянула песенку.

Портняжскую размещали в «холодном зале». Мама приносила туда гречневые оладьи для портных, печеную картошку, и даже ленивые вареники из дешевого творога, купленного у селянина. Это было на обед. Вечером к невесте приходили подруги репетировать танцы. Некоторые подружки не умели танцевать, и их этому учили. Танцевали польку-мазурку, вальс, краковяк, болгарский, шер. Понятно, что танцевали без музыки под собственное пение.

Когда приблизилось время свадьбы, появлялись повара. Они пекли штрудель, флуден, белый и чёрный бисквит (чёрный приготовляли, добавляя в сырое тесто вишнёвое варенье) и прочую выпечку. Приятный запах печеного распространялся по дому, а мы, подростки, лакомились обрезками теста, и не раз получали по рукам, когда пытались стащить кусочек штруделя с противня. Я не знаю, ждала ли невеста с таким же нетерпением день хупы, как мы, детвора. С восторгом наблюдали, как накрывали стол сладостями, чтобы можно было угоститься, как настоящим родственникам невесты. Братик невесты – это, Вам, не шутка!

Наконец, дожили мы до последней недели перед свадьбой. В большинстве случаев день хупы был в четверг или, очень редко, – в пятницу. Но свадьба начиналась за неделю до дня хупы. В субботу утром ведут жениха в синагогу. Кто помнит те субботы, тот сохранил в памяти настоящую спокойную еврейскую жизнь. Улицы, через которые жених должен был пройти к синагоге, заполняли парни, девушки и женщины. Они смотрели на жениха, который шёл с опущенной головой, с красным от стыда лицом и наивным видом. Добравшись до синагоги и зайдя внутрь, жениха сажали на самое почётное место, – даже сват сидел где-то внизу. С женской половины на жениха глядели сотни внимательных глаз. У многих матерей были дочери уже на выданье, и слёзы текли из их глаз от зависти и дум. И они говорили сами с собой: «Дожить бы мне и увидеть такого же жениха для своей дочери!» А у матерей, имевших дочерей–подростков, губы шептали слова молитвы: «Как дожить мне до той минуты, когда жениха моей дочери вызовут к Торе!»

И вот послышался голос, приглашающий жениха прочесть МАФТИР (отрывок из Торы). Все глаза обратились к восточной стене, откуда выходит жених в накинутом на него отцом (или другим мужчиной) талесе (талит). Жених поднимается к Торе и ему указывают на абзац, с которого следует читать текст. Начинается своеобразный экзамен! В зависимости от того, как будет прочитан отрывок, жениху дадут оценку: стоящий это еврей или так себе. Жених не всегда выдерживает пристальное внимание собравшихся на торжество людей. Порой он волнуется, нервничает и может кое-что при чтении напутать. Вдруг на голову жениха начинают сыпаться со всех сторон орехи, фисташки. Особенно стараются на женской половине.

Вечером невеста и жених, каждый у себя дома, устраивают веселые танцы. Приходят гости, угощаются сладостями, водкой и танцуют. Так традиционно начиналась свадебная неделя. Если же жених был из другого местечка, тогда договаривались, где и в какое время его будут встречать сваты. Отец невесты со своей родней направлялся встречать жениха, не забыв взять с собой сладкое и выпивку. Встреча, как правило, происходила за пару верст от места свадьбы. Там же устраивалось и первое угощение. Затем жениха пересаживали в фаэтон и с ветерком доставляли в местечко. Заранее был подготовлен дом, где остановились на день свадьбы, и пару дней после нее жених и его гости.

Ясно, что выбирали дом более богатого соседа, тем самым, оказывали честь, что жених и гости остановились именно у него. И когда заслышат шум с улицы подъезжающего фаэтона балагулы Липы или Давида Кински и звон бубенцов на шее лошадей, то полгорода выходило встречать жениха.

Хупу ставили на свободном месте около той синагоги, которую посещал один из сватов. Её ставили накануне вечером, и приглашение молодых к хупе оставалось в памяти на всю жизнь. Кто может описать этот вечер, когда молодых ведут под хупу? А разве сможет представить себе это прекрасное зрелище тот, кто его не пережил?!

Попробуем освежить свою память. Вечер четверга. Селяне уже разъехались с базара по домам. В городке всем известно, что сегодня поведут к хупе дочь Ноаха Гормахса. Во многих домах сидят и пьют чай.

Вдруг слышится знакомая мелодия, под которую молодых ведут к хупе. Все выбегают на свои балконы и наблюдают за свадебной процессией. Впереди всех барабанщик «Малыш» Бэр (или, в зависимости от нанятого оркестра, Пресман). Окружив Бэра, идёт детвора, наслаждаясь не только барабанным боем, но и пониманием того, что на этом инструменте мог бы сыграть каждый из них. За барабанщиком идут остальные музыканты, и лучше всех слышно трубача.

Вдруг навстречу свадьбе едет на повозке с соломой крестьянин, или пастух гонит стадо с пастбища. Боже мой! Это воспринималось как трагедия. Но выход находился. Крестьянина просили остановиться, обойдут его стороной и прошепчут, к тому же, десяток раз молитву.

Благословение на хупу давал рав местечка; редко-редко и, лишь, очень бедным - резник или хазан, но всегда это был учёный еврей. Невежа, не познавший смысла Торы, не имел права благословения хупы. Такое у нас никогда не случалось.

Настоящее веселье начиналось после хупы. Танцы и пляски по улице, пока добирались к «салону» или к «танцзалу», не описать! Не только родственники, близкие и друзья танцевали. В круг затягивали и посторонних. Настоящие же свадебные танцы начинались в «салоне». Музыканты становились в сторонку, а гости плясали внутри, и вокруг столов, и на столах. Если бог дал, и удалось дожить до свадьбы самого младшего сына или дочери, то танцы поднимались «до небес». Шутка ли, женят младшего!

Многие евреи использовали свободное место возле своего дома и из досок сколачивали большой «салон». После свадьбы его тут же разбирали, доски возвращали на склад – и от «салона» не оставалось следа!

Позднее, когда цивилизация дошла до Теплика, и в местечке появился свой биограф, у нас уже был настоящий зал для проведения хупы и свадьбы. Предпочтительней все же был шалаш из досок и соломы. Он был шире и свободней, к тому же со щелями, и малышня, подростки, старые девы могли наблюдать, что делается внутри, полюбоваться в сотый раз на жениха. Малышня крутилась, шныряла и облизывалась, глядя на штрудели и лейкех (торт).

К свадебному ужину садились примерно в 9 часов. Приглашали всех гостей одновременно, и родственников, и самых близких друзей, и, просто, часть помощниц. За столом не устраивали «миш-маш», то есть солёное вперемешку со сладостями подавать было не принято; у бедняков был кусок обычной рыбы, а курицу делили на восемь частей.

У богатых подавали большой кусок карпа или щуки и четверть курицы. Главное блюдо – «золотой бульон». Шутка сказать! Бульон варился только из курятины! «Золотой бульон» с гренками был самым главным блюдом на свадьбе! После него, но до того, как подать курятину, поднимался шамес синагоги, в которой обычно молился сват, и объявлял о начале дарения свадебных подношений.

Звучала приятная монотонная мелодия. Первыми в списке шли гости со стороны жениха. Все присутствующие внимательно слушали, кто и сколько дает. При вручении денежного подарка происходила игра, как в спорте. Вызывают: «Брат свата, любимейший дядя даёт 3 рубля - подарок к свадьбе». Приходит другой дядя и даёт 5 рублей. «У жениха есть пара бедных родственников! - слышен голос шамеса, - дядя жениха даёт полтинник в подарок!» Или: « Дядя невесты дарит 60 копеек!».

В общем, все выкликаемые дарили, кто сколько мог.

А кто собирал эти деньги? Безусловно, отец невесты. Всего набиралась пара сотен рублей. Бывали случаи, что деньги отдавали жениху или делились с ним пополам. Но в большинстве случаев эти деньги шли на оплату свадебных расходов.

После свадебного ужина начались танцы. Танцы были разными, в зависимости от возраста. Молодёжь танцевала польку, польку-мазурку, краковяк, и главный их танец - вальс. Не уметь танцевать считалось позором для парней, поэтому во всех «танцевальных залах», первое чему учили, был вальс.

Старички танцевали «болгареску», «казачок», и, особенно, «шер». «Шер» является классическим танцем для многих евреев и до сегодняшнего дня. На тех свадьбах, где музыканты не брали плату за игру у хозяев, они ее получали за каждый заказанный танец. Кто музыку заказывал, тот платил и танцевал. Не дай бог, если кто-то хотел вклиниться в танец, - за этим строго следили сами музыканты.

Бывало, танцевали до рассвета, и когда он наступал, провожали жениха с невестой и сватов домой под музыку. Город еще спит глубоким сном, и вдруг на его улицах раздается громкая музыка. Поверят ли наши дети, что это так и было? И все-таки ни один еврей Теплика не обижался, что его оторвали от сладкого сна. Он поворачивался на другой бок, и снова засыпал.

После проводов с музыкой жениха и невесты, начинали провожать домой важных родственников. Были «умники», которые давали музыкантам 50 копеек, что бы пройтись с оркестром по нескольким улицам и в 5 утра сплясать посреди улицы. На второй день после хупы устраивали настоящее пиршество. Называлась эта трапеза «Улащина». Обед сопровождался музыкой и подарками невесте, но не только от родственников, весь город ещё был пьян под свадебное настроение. Так продолжалось несколько дней, пока гости не разъезжались. В общем, свадьба продолжалась целых 8 дней.

В предисловии к этой книге я сказал, что решил не сравнивать ту жизнь с нашей нынешней. Те времена, в которые мы жили, нельзя сравнить с тем, как мы живём сегодня. Те дети были другими, а наши дети, сейчас, - совсем иные! Вот парадокс: мы, в наши детские годы, ездили на быках, а сегодня летают на самолетах. Глупо сравнивать те свадьбы с нынешними. Но, хотите вы или нет, при воспоминании о тех годах, сравнение все же напрашивается.

Те свадьбы были душевные, сладкие, человечные, а сегодняшние свадьбы – это комедия, в которой жених с невестой и сваты играют главные роли, как артисты.

Те свадьбы, те музыканты, тот «золотой бульон», тот бадхан (ведущий свадьбу), проводы к хупе имели такой сладкий вкус райского сада, который сохранялся вечно! Сегодняшняя же свадьба имеет привкус, который тут же забывается.

Особенно когда становишься «аристократом» и устраиваешь свадьбу в богатой нееврейской «гостинице» или в кондитерской, где выставляют на стол, извините, паскудные сэндвичи. Их закупали, как солдат, в разных закусочных. Когда устраивают такую свадьбу, то нет в ней не только еврейского, но и славянского духа…. Такую свадьбу справляли в Теплике, и нам, старшему поколению никогда ее не забыть!

Глава 9

Теплицкие типы - домовладельцы местечка

Домовладельцы. – Типаж жителей местечка. – Три Эли. – "Сипаки". – "Биндюжник", стесняющийся сына-портного. – Два Игудэ-Лейба Мозес. – Шмуэль-Арон, неузнающий свою жену. – Габчик, живущий разводами. – Ицикл Рейшер. – "Пещера праотцов". – Сапожник Эликум. – Аврумэлэ Трахтенберг. – Он устраивает сватовство богачам. – Нахман Ладыженский, отлученный от синагоги. – Эни Басис и польза от нее.

Я хочу вас познакомить с несколькими евреями Теплика. Может быть, они помогут Вам представить положение евреев в Теплике при царском режиме в течение многих поколений и их обыденную жизнь.

Сначала Вы узнаете о трех Эли… Крумере (Хромом), Грозе и Шпайзере. Вся троица была очень популярна в Теплике.

Эли Крумер, ни много, ни мало, был в местечке почтальоном. Откуда в Теплике еврейский почтальон? Стар и млад, знают, что в России еврей не мог достичь такой высокой должности! Он официально и не был почтальоном, но так как, бедняжка, был калекой (у него были две половинки ног и круглые ботинки на них), но имел небольшую протекцию, чуть-чуть нравясь начальнику почты, ему передавали корреспонденцию для бедных, живших на отдаленных улицах и переулках. И Эли разносил ее по домам. Кто имел в сердце Бога и лишнюю копейку, давал ее Эли за доставку.

Богатым, в большинстве своем, прибывали заказные письма, некоторые из них получали "Одесские новости" или "Киевскую мысль". Почту им приносил настоящий (!) почтальон. Он был законченным антисемитом и говорил, что лучше бы таскал мешки с углем, чем жидовские газеты!

Почта находилась за местечком, почти в селе, и пока Эли Хромой добирался с письмом, у него глаза вылезали на лоб. Женщины, мужья которых уехали в Америку, стояли на балкончиках в ожидании Эли Хромого, как ждут настоящие евреи только Машиаха. И не одно женское сердце он мог заставить громко биться целый день, когда одной доставлял простой "Леттер", другой - извещение на денежный перевод, для третьей - визу! Нередко в Теплике шутили над соломенными вдовами, чьи мужья уехали в Америку и от них редко прибывали вести.

- Что вы хотите?- приговаривали. - От Нью-Йорка до Теплика расстояние немного великовато и много времени пройдёт, пока Эли Хромой принесет письмо. А так как он калека на обе ноги, то за такое время можно поседеть и постареть. И многие женщины, действительно, старели и седели, прежде, чем Эли Хромой мог весточкой обрадовать их сердца…

И, если Вы уже познакомились с первым Эли, будьте добры познакомиться со следующим.

Если бы Эли Гроз жил в Америке, то был бы "видным общественником". Устроили бы ему «третий банкет» и он был бы уважаемым сотрудником пары учреждений. В Теплике он был активистом-общественником, по-нашему, "сипак". Эли Гроз объяснял, кого следует избрать мещанским старостой, кого можно допускать до таксы! Он предрекал, кто будет равом, доктором, хазаном! Не один раз он получал палкой по голове! Однажды в субботу, в синагоге, ему разбили голову и увезли в больницу. Сколько времени он там пробыл? Это неважно! Но по прошествии нескольких месяцев, случилось это на Симхат Тора (Осенний праздник РАДОСТЬ ТОРЫ), Эли и еще несколько "сипаков", таких же, как он сам, напились так, что пришлось их приводить в чувство несколькими ведрами воды прямо в синагоге!

Эли Гроз короткое время был коронованным царем Теплика! Что бы он ни сказал, все выполнялось безоговорочно, пока в один прекрасный день ему не захотелось отправиться в Америку. Он там пробыл пару лет и вернулся обратно. После своего возвращения он не занял прежнего положения, а дошел до того, что просил милостыню.

Третий Эли, пожалуй, самый интересный. Звали его Эли Шпайзер. Этот Эли был редчайший тип из самой низкой прослойки человечества. Его «профессия» - шиндер. Он снимал шкуры с дохлых лошадей и коров и этим зарабатывал семье на жизнь. То, что у нас в маленьких местечках была такая профессия - шиндер, неприятно даже вспоминать. И все же однажды Эли Шпайзер, выговаривая своему старшему сыну – пареньку лет двенадцати, не слушавшегося отца, сказал во всеуслышание и очень серьезно: «Если ты будет порядочным и пойдешь по отцовской дороге, я научу тебя снимать шкуры. А останешься неслухом, отдам в портные!».

Эли Шпайзер имел и другое занятие. Он был "носильщик", биндюжник, но не таскал мешки с мукой хозяевам сам, у него были лошадь и телега.

«Кляча» Менделе Мойхер-Сфорима выглядела по сравнению с лошадью Эли богатырем, а повозка состояла из четырех колес и трех досок в форме корыта. Доски можно было при необходимости разобрать и погрузить любой товар. Беда же заключалась в том, что и в элиной телеге, и в носильщике в Теплике нуждались очень редко. Евреи местечка, слава Богу, все были здоровы. И если покупали на базаре у крестьянина мешок картошки или пуд муки, то, экономя пять копеек, несли купленное домой сами!

Эли имел не заработок, а лихорадку. Поэтому он ставил свою лошадь с повозкой возле лавки Нахмана Ладыжинского, и сам шел в шинок Юдла Латмана. Бедная лошадь, постояв пару часов, разворачивалась, шла к шинку и остановилась напротив двери. Это служило сигналом, что пьяного Эли Шпайзера пора выносить из шинка, уложить на повозку, а лошадка уж сама отвезет его домой.

Таков был обычай Эли Шпайзера все годы. И никто не удивлялся, если его восемь дней не видели в местечке: знали, что он лежит пьяный! Зато в среду вечером и поутру в четверг, когда женщины отправлялись за мукой, Эли был доволен. Он становился героем дня, держал при себе шкалик, каждый раз прикладывался к нему и хлестал бедную лошадь, чтобы та быстрее тянула мешок с товаром.

Так как вы уже знакомы с каждым из трех Эли, я хочу Вам теперь представить двух интересных жителя Теплика. Это два Иуда Лейба. Заметьте, что у них были и одинаковые фамилии - Мозес! Один Иуда Лейб Мозес был самый большой… делец в Теплике! «Оторви да брось!». Был он накоротке с приставом, с полицейским и даже был вхож к губернатору (!).Вот кто-то совершил сделку. Он должен сразу встретиться с Иудой Лейбом Мозэсом. Если сделали покупку, то первым от нее удовольствие получал все тот же Мозэс! Что говорить! Когда речь шла об освобождении от призыва, было заранее известно, что Иуда Лейб Мозэс хабар брал первым. Еще раньше, чем воинский начальник!

У Иуды Лейба были два сына: Хаим и Ноах Мозэсы. Оба были порядочными хозяевами. Они испытывали боль за «добрые дела» своего отца. Но если к ним приходили и просили заступиться за еврея, которого притеснял Иуда Лейб, братья предпочитали не вмешиваться в гешефты отца[1].

Другой Иуда Лейб Мозес (он же, Чижик) - до фанатизма верующий человек. Он всегда был застегнут на все пуговицы, от верха и до низа. Вечно сидел за изучением Торы и, имея знания рава, сам никогда не хотел разрешать даже проблемы собственной жены, чтобы не нарушить права законного раввина.

Иуда Лейб Мозес (Чижик) был хасидом Бершадского ребе. Он, бывало, говорил, что у того есть искра от Моше Рабейну. Однажды, в годовщину смерти Бершадского ребе, он не давал сказать тахнун. Но что значит, не давал сказать? Он встал перед амвоном, опершись обеими руками, и не допускал молиться, разве только, если пообещают, что не скажут тахнун. Не давать сказать тахнун стоило ему пейсов. Понятно, что в Теплике Иуду Лейба Чижика очень уважали, и для всякой женщины было большой честью подружиться с его женой и дочерью. Сейчас дочь Иуды Лейба Чижика, женщина лет семидесяти, живет в Аргентине. Вместе с ней и внук Чижика, известный в еврейской общине страны Леви Немировский.

Подчеркну, что Леви Немировский несет в себе искру великого деда Лейба Мозеса. Он честно молящийся, знает неплохо Тору. Если бы он жил в старом Теплике, наверняка, носил бы длиннополый суртук, застегнутый на все пуговицы. Я подчеркиваю, что нам всё же осталась в наследство частица тех славных, счастливых лет…

Одним из популярных людей в Теплике был Шмуэль Аарон. Был он куролапник, торговал курами. Его известность питалась тем, что по субботам после обеда он… дрался с соседями! Редкая суббота проходила без драки. Местечко знало, если бегут на улицу Шмуэля Аарона, спать можно спокойно: нет ни пожара, ни погрома, это с соседями дерется Шмуэль.

У него был брат Ицикл Райшер. Уже в десять лет он был лучшим и способнейшим вором в местечке. Начинал с кражи арбузов с повозок, а закончил шубой. Его мама очень им гордилась и говорила, что "нодн" (выкуп) за него она возьмет не менее чем 200 рублей или же пусть остается холостяком. Ицик "Райшер" со своим старшим братом Шмуэль - Ароном и еще парой им подобных типов жили под одной крышей. Этот дом прозвали «маарат амахпела» (Пещера праотцев у Хеврона). Один из «уважаемых» жильцов дома был сапожником. Хобчик, так его называли, сидел на базаре и чинил обувь. Но на жизнь он зарабатывал разводами.

Каждый год он исчезал на пару месяцев, а затем возвращался на базар к своему столику и стульчику. Еще через пару месяцев к нему приезжала женщина, которая узнала в нем своего мужа, исчезнувшего после хупы. Бывали случаи, когда в Теплике встречались одновременно две женщины, претендовавшие на роль жены. Начинались скандалы, а город заботился о том, чтобы Хобчик имел пару рублей на развод с «женой».

К Шмуэлю Арону тоже приходила женщина и тащила его к раву, как своего мужа. Но Шмуэль Арон кричал, что он не признается в том, что сбежал из-под хупы. С тех пор по всей округе распространилась пословица: «Шмуэль свою жену не узнал». (Прочел и вспомнил, что мои родители тоже говорили на идиш: «Шмил-Арн от дэс вайб ныт дэркэнт!» С. Мазус). Если кому-то надо было выговорить, что он чего-то не желает признать, его тут же приравнивали к Шмуэлю Арону.

Другой житель "маарат амахпела", Эликум-сапожник, был бедняк из бедняков, но большой шутник. Его шутки были такие остроумные, что могли уморить до смерти. Не смотря на то, что некоторые люди страдали от его шуток, они долго сердиться на него не могли. Однажды он не имел возможности справить шабат. Пришел Эликум к кожевеннику Копл-Шойлу и рассказал ему, что нашел покупателя на пару камаш (обувь). Но тот хочет, во-первых, лучшие камаши, и, во-вторых, сперва увидеть товар. Поэтому он, Эликум просит кожевенника дать ему один камаш, чтобы показать его заказчику. Копл подумал: «Что он может сделать с одним камашем, ему же придется прийти и за вторым!». И Копл согласился. Эликум берет камаш и направляется к Хаиму Велвлу Мичнику. Рассказывает ему, что заказчик еще не пришел выкупить пару обуви, а ему нужен рубль на шабат. Он оставляет в залог камаш (пара камаш стоили 5 рублей) и просит всего рубль. Подумал Хаим Велвл, что бояться ему нечего! Непарный камаш выкупить Эликуму все равно придется, и он дал этот рубль. Конец истории оказался таким: Копл-Шойлу пришлось выкупить камаш у Хаим-Велвла, а Эликум – сапожник смог встретить шабат. А если на шабат он кое-что имел, то становился неузнаваем. Расчесывал бороду и шел в синагогу ремесленников рассказывать байки недели. Однажды он рассказал, что купил петуха весом в одиннадцать фунтов, …но вместе с ящиком!

Вот так евреи, смеясь над бедностью, шутками отделывались от жен, просивших деньги на шабат, или от хозяина, который требовал плату за муку. И таких в Теплике было немало! Многие евреи шутили над своей нищетой, но редко были озабочены ею.

Взять, к примеру, Баруха Тодресеса. Пришла к нему Гнендл, торговка мукой и потребовала 18 рублей долга. Барух Тодресес делает ей такой «счет»: «Восемнадцать-шменадцать, но двенадцать я, таки, должен. Я выплачу тебе их по рублю в месяц, но лучше – четверть (25 копеек) в неделю. На, тебе, гривенник и я остаюсь должен один рубль, и весь счет. Не скандаль, что я тебе не плачу». Так, шутя, подвел он итог долгу на 18 рублей.

Еще одним интереснейшим типом у нас был Авремл Трахтенберг. Хозяин, богач, его оценивали в 50 тысяч рублей. Он был единственным евреем в Теплике, который не ел своевременно, спокойно не спал и не жил. Он всегда куда-то спешил, гонялся за счетами и гешефтами. Слегка чокнутый, но хитрый человек, он быстро кушал, быстро делал свои гешефты, второпях скандалил и, даже, быстро ложился спать. Вот так, быстро бегая с распахнутыми полами, он однажды доторговался с известным в Теплике домовладельцем Нахманом Ладыжинским до того, что по доносу Ладыжинского был отправлен по этапу в Гайсин и посажен в тюрьму.

Случилось это в пятницу утром, а вечером, в канун субботы у дома Нахмана собралась семья Авремла Трахтенберга и еще десяток евреев. Они камнями разбили окна в доме Ладыжинского и устроили такой скандал, что собрался весь город. Шутка ли, сдать еврея в руки русским властям! В субботу утром спектакль продолжился. Важно и то, что евреи Теплика объявили бойкот Нахману Ладыжинскому, и целый год он не ходил молиться в Брацлавскую синагогу, ни на миньян, ни, даже, в праздничные дни. Лавку Ладыженского все обходили стороной, и ему стоили немалых денег, чтобы вытащить Авремла Трахтенберга из тюрьмы.

Я не могу закончить рассказ о тепликских типах без того, чтобы не добавить пару штрихов к тому, что Авремл Трахтенберг был единственным в Теплике, отличавшимся одновременно своей жестокостью, торговлей и хитростью. У Авремла была дочь на выданье. Он случайно познакомился с купцом из Волочиска. Йойл Сосновский был одним из крупнейших торговцев и честным евреем. Этот торговец имел сына-жениха. Что же делает Авремл Трахтенберг? Он приглашает тепличанина Алтэра Зейлигса, дает ему деньги на мелкие расходы, платит за работу и посылает в Волочиск, чтобы он побыл субботним гостем у Сосновского.

Алтер Зейлигс прибывает в пятницу вечером в Волочиск, идет в молельню, где всегда молится этот купец. Дает шамесу «трёшку», чтобы тот устроил его гостем к Сосновскому. Реб Йойл приглашает Зейлигса в гости и за столом, как водится, интересуется, откуда тот прибыл. Алтэр отвечает хозяину, что он житель Теплика.

- А! Из Теплика? Вы, наверное, знаете реб Авраама Трахтенберга? – И выясняет мнение о нем. Алтэр Зейлигс дает ему правдивый ответ:

- Очень богат! Порог дома… из золота. И дочка его, Мирьям – пророчица!

После субботы Сосновский с сыном отправились посмотреть невесту. Он останавливается в «заезжем дворе» Арона Чернова и посылает приглашение городскому свату Бени Шойхету, чтобы тот сообщил о его приезде с мальчиком на смотрины. Сосновский получает приглашение и, когда он прибывает к Авремлу Трахтенбергу, то находит только «дворецкого» (подставного еврея, игравшего эту роль). На столе и комоде были разбросаны серебряные вещицы. Как заявил «дворецкий», это вещи, которыми хозяева пользуются в будни. На субботу и праздники есть другие серебряные столовые приборы. Сосновский оглядывается и видит, что на комоде лежат небрежно разбросанные серебряные полтинники, рубли и, даже, золотые пятерки. «Что это за деньги?- Спрашивает он у мнимого дворецкого. - Что это за деньги, которые валяются вокруг?» И слышит ответ: «Так делает реб Авремл, когда уходит из дома. Вдруг придут за милостыней? Так чтобы не уходили с пустыми руками. Обычно, бедняку мы даем полрубля, а более уважаемому просителю – рубль. Если приходит пара разорившихся, пострадавших от пожара или с просьбой для умного ученика, мы даем золотую пятерку, а порой, даже десятку».

Понятно же, что после такого «парада» сватовство состоялось, и даже без разговоров о приданом.

А закончу я эту главу рассказом об одной женщине, которая будила евреев, чтобы те не опоздали к утренней молитве. Звали ее Эни Ици Басес (а ее мужа - Ици). У них был кожевенный магазин (так было написано на вывеске). Магазин располагался в подвале их дома. У Эни Басэс была странность. Она просыпалась на рассвете и начинала чихать так громко, что будила весь город. Не только рав Меир, живший в четвертом от них доме, просыпался и брался за работу. Вскакивали с первым чихом Эни и евреи, которым надо было ехать на базар и молиться с первым миньяном. Интересно, что ни один тепликский еврей, даже соседи (а наш дом был рядом с домом Ицика, и от их спальни до нашей был проход в полметра) не жаловались на ее чихание. К нему привыкли, как привыкают к шуму локомотива, если живешь рядом с железной дорогой. Разрешалось бы Эни Басес так чихать, если бы она жила в современных американских апартаментах?

Глава 10

«Цивилизация» завоевывает Теплик и приносит цурыс

«Цивилизация» начинает проникать в Теплик.— Первый граммофон. - Габриэль Папиросник и его жена Двойра.— Поставь «Тонду».— Мясник Зэйдл Нэхамкис устраивает гешефт, благодаря граммофону. — Споры между мужчинами и женщинами из-за «Цур Исраэль» и «В пятницу вечером». — Аптекарь Шапиро с его классическими дисками.— Первый автомобиль проезжает через Теплик: его толкает «нечистая сила». — Теплик читает газеты и «творит» мировую политику, - Варшавская «Айнт» и «Момэнт» разделяют Теплик на два лагеря. – Процесс Бейлиса: евреи Теплика теряют голову.— День радости и день печали.— «Земщина» и «Киевская мысль». – «Цивилизация» приносит в Теплик телефон. Неприятности из-за этого.— Евреи Теплика посещают «Триатэр». Старшее поколение бойкотирует комедиантов, а молодежь «играет в театре». – «Цыганское танго» - любимчик местечка. Он женится на «Хасе Сиротке». — «Иллюзион» уничтожает тепликский «театр».

Как внедрялась цивилизация в Теплик? – Это, таки, удивительно. Местечко лежало в стороне от дороги «цивилизации», уже завоевывавшей большой мир. Не знал Теплик тротуаров (о них жители только мечтали). Не имел он представления о «причудливых» домах большого города, как «Триатэр» и «Иллюзион» (кинематограф). Не знал и такого «фокуса», когда, подойдя к стене, стоит лишь крутануть, и становится светло. Благодарили Бога, когда находилось 20 копеек на полпуда керосина, и была большая лампа, которая висела посреди «столовой» и освещала каждый уголок. Понятно, у лампы был свой недостаток. Во-первых, надо было оберегать стекло, чтобы оно не лопнуло, особенно, при протирании. Дохнув в него, всовывали внутрь чистую белую тряпочку с одной стороны, а вытягивали ее с другой, и стекло становилось чистым, как янтарь. Но если стекло не очень тщательно было протерто, а фитиль сразу вспыхивал большим пламенем, оно лопалось, и дом погружался во тьму.

Отец кричал, мама проклинала пока... Ну, пока за три копейки не покупали у Арона-Йосла Гершунова другое стекло. Вот в те времена, одним прекрасным вечером Теплик был шокирован. Габриэль Бекер, по прозвищу Папиросник, состоятельный еврей, когда-то торговавший папиросами, приехал из Умани и привез что-то такое с трубой, которое, если туда вложить некую вещицу, начинало исполнять мелодии. Ошарашенные чудом, евреи судачили, что там, наверное, кто-то спрятался сзади и поет. Какой-нибудь фокусник, из тех, что умеют вытаскивать ленты изо рта и глотать шпаги. Но, когда в субботу вечером Габриэль завел свой граммофон и в присутствии евреев, набившихся в дом, зазвучали «Цур Исраэль», «Вэле Иерушалаим ирха» и песенка «В пятницу вечером каждый еврей король», люди начали с уважением относиться к граммофону и к «цивилизации», которая придумывает такие чудеса. А Габриэль Папиросник стал еще более важным человеком в местечке. И мал, и стар стали ему оказывать почтение. Среди двух десятков еврейских «пластинок», что привез Габриэль Папиросник, одна, называлась «Тунда». Это была мелодия, которую наигрывали пастухи Румынии и Молдавии. «Тунда» очень нравилась его жене, косоглазой и, к тому же, еще немножечко заике Двойре. И как только заканчивали проигрывать какое-то «диско», Двойра начинала просить: «Габриэль, поставь мне «Тунду». Вот эту фразу и увековечили тепличане, и нет в местечке еврея, который бы ее не помнил. Но недолго возвеличивался Габриэль Папиросник с граммофоном.

Еще большего почета, чем Габриэль Папиросник, удостоился мясник, к тому же еще и умница, Зейдл Нэхамкис, также купивший граммофон. Он привез все существующие «диски» с канторскими и народными песнями, широко распахивал двери перед свими «клиентами», чтобы те приходили послушать граммофон. Граммофон он заводил ежедневно, и его дом каждый вечер был полон, и он от этого не оставался в накладе. Женщины бегали к нему покупать мясо, налаживали приятельские отношения, чтобы послушать у него граммофон. Заканчивалось проигрывание очередного диска и тут же возникали споры между присутствующими. Мужчины желали слушать канторское пение, а женщины - песни: «Письмецо маме», «В пятницу вечером». Кроме того, мужчины спорили и между собой. Одни считали, что самый лучший кантор – это Квартин, вторые утверждали, что он не годится в подметке кантору Сироте. А кто-то, махнув рукой и на этих, и на тех, говорил, что обоих отдаст за Иоселэ Розенблата! А так, как хозяин дома Зейдл Нэхамкис придерживался правила, что «покупатель всегда прав», он каждому поддакивал, каждому кивал головой и ежевечерне проигрывал диски, которые никому не надоедали.

Третий граммофон, который прикипел к сердцам тепличан, имел Шапиро из аптечного склада. Он был человеком свободомыслящим (все же аптекарь) и заводил граммофон только в пятницу вечером, сразу же после того, как евреи заканчивали трапезу, пение молитв и выходили на улицу за порцией свежего воздуха. Накупив семечек, люди устраивались на лестнице и балконе Шапиро и слушали граммофон. Но здесь предпочитали иную музыку: слушали только итальянскую оперу, или просто классическую музыку, которой очень восхищалась молодёжь. Между «Травиатой» и «Кармен» Шапиро вплетал песни «Ой, ой Йоське фурт авэк» («Иоська уезжает») или «Базецн ди калэ» («Посиделки у невесты») и, таким образом, удовлетворял всех слушателей. Кто знает, сколько времени этот граммофон привлекал бы тепликских евреев, если бы не одно ошеломляющее событие, которое случилось однажды в жаркую августовскую субботу после обеда. Одни лежали в кроватях, другие просто отдыхали на полу и не могли заснуть, когда «большая подвода» без лошадей и даже без маленького жеребенка, как грозовой ветер, пронеслась через местечко! Она выпускала из себя густой, черный дым, а на подводе сидел молодой граф Потоцкий и держался за колесо, которое он крутил… Все местечко выскочило на улицу, и разговоры были только об этой «подводе». Среди присутствующих был только один, который знал, что эта «подвода» называется «томобил» и что в Киеве, где ему пришлось быть на «торгах», он уже видел несколько таких же. Разговоры еще не завершились, когда «томобил» повернул обратно. Но далеко уехать он не сумел, неожиданно остановившись среди толпы. Каждый счёл «историческим» долгом дотронуться рукой до странного «томобиля», чтобы потом хвастать, что лично сам, собственными руками его трогал. «Томобил» медленно двинулся, и евреи проводили его за город. Расставшись с автомобилем, спохватились, что не все и не у всех все в порядке. Один из наших почетных евреев… - в кальсонах и босиком. В каком виде он спал в своей постели, в таком выбежал посмотреть на «томобил» и сопровождал его. Тема «томобил» оказалась на первом месте в субботу после вечерней молитвы. Каждый высказывал свое авторитетное мнение, каким образом «подвода» может передвигаться без лошадей, и откуда она берет силы, чтобы так мчаться. Все пришли к убеждению, что наступают времена Машиаха. (Мессия)

Одной из главных примет цивилизации, дошедшей до Теплика, были несколько газет на идиш, на иврите, и пара русских, которые прибывали к тепликским подписчикам. Газет на иврите в Теплик присылали целых… пять. Первенство занимала «ѓацфира». Она имела в Теплике четырех почетных читателей и пару сотен почитателей, которые между собой группировались так, что одну газету читали 50 читателей. Газету «а-Зман» («Время») (из-за преследований цензуры ей часто приходилось менять название) получал только Алтер, сын ребе Яков Меира, которую он одалживал еще 30-40 евреям. Варшава находилась далеко от Теплика, и газеты прибывали оттуда пачками. Бывало так, что многим читателям приходилось знакомиться с содержанием газет, нарушая очередность их издания. «Жаргонных» газет, как выражались наши тепличане, прибывало целых десять: пять экземпляров «Айнт» («Сегодня») и столько же – «Момент». Понятно, что каждая из них тоже имела своих «субабонентов» и компаньонов. Теплик читал их и знал все, что творится в большом мире. Так, например, уже на третий день – а это было в субботу - Теплик узнал, что убили Столыпина. Сколько я буду жить, столько буду помнить ту субботу. Какие молитвы? Какое чтение?! От коридора и до восточной стены синагоги только и звучали два слова: «Столыпин, Богров!». Сразу после трапезы «город» собрался на лестницах и балконах домов, в которых жили подписчики газет, и владелец газеты стал героем дня. Он читал и комментировал перед народом телеграммы с описанием убийства. Понятно, что собрание закончилось стоном и молитвой к Всевышнему: «Ой! Ой! Чтобы, не дай Господь, это не коснулось еврейских голов!»

Не всегда газеты приносили в Теплик мир и удовлетворение Порой, благодаря газетам, город делился на два лагеря. Обе стороны по серьезному спорили, и дело доходило до пощечин и, даже, до доносов… Приблизительно в 1911 году «Айнт» и «Момент» затеяли конкурентную борьбу, подчеркивая свою популярность у читателей, что вылилось в «полемику» между этими газетами. Полетели «письма в редакцию» из городов и местечек с преувеличениями и баснями из «Тысячи и одной ночи». Эта полемика дошла до Теплика, и разделила город на две группы. Одна - во главе с Янклем Талейсником написала в «Айнт», что весь Теплик читает «Айнт" и только «Айнт». Вторая - с лидером Хаимом Басиным доказывала, что читают только «Момент», и доказательство: в Теплик прибывают несколько сот экземпляров этой газеты. В местечке поднялся шум и в редакцию отправили письмо, что Хаим Басин настоящий жулик, как можно публично произнести такую ложь! Прибывает только … два «Момента» (соперники уменьшили число подписчиков на три абонента). Когда прибыла в Теплик «Айнт» с этим «письмом в редакцию», в городе началась настоящая заваруха. И кто знает, чем закончился бы этот диспут, если бы обе газеты не прекратили полемику, и не было бы черным по белому доказано, что они обе имеют одинаковое количество абонентов числом… 120 тысяч!

Споры прекратились еще и потому, что начался процесс Бейлиса и обе газеты стали заполнять все полосы материалами и речами процесса. Процесс Бейлиса произвел на жителей Теплика неизгладимое впечатление. В воскресенье после базара, во вторник, когда возвращались с ярмарки, и в пятницу, до и после бани, беседы шли только о Бейлисе и Ющинском и о союзе всех врагов, которые насели на народ Израиля. Как только выпадал свободный часок, в особенности после вечерней молитвы, люди сидели и дискутировали, повторяя каждое слово, произнесенное защитниками или обвинителями. Подписчики газет и на идиш и на иврите стали героями дня. Они пересказывали и что пишут газеты, и что можно прочесть меж строк. В тот день, когда выступали Грузенберг или Маклаков, в Теплике наступал праздник. Разбирали каждое их слово, и наслаждались «ударами», которые они наносили обвинителям. Но приходил второй день, а вместе с ним газеты приносили требования Пранайтиса или «речь» Пуришкевича, и тогда в Теплике наступал день скорби. Надвигался страх. Казалось, вот-вот решат, что Бейлис, таки, убил мальчишку Ющинского и пора уже браться за всех евреев… Но есть Бог на небесах! Проходит три дня, и прибывают новые газеты. Они приносят речь рава Мазе, в которой разбиваются доводы священника Пранайтиса в пух и прах. Он доказал, что Пранайтис большой невежа. В местечке опять становится весело, и евреи ходят с радостными лицами.

Совсем иначе обстояло дело с русскими газетами, прибывавшими в Теплик. Неприятные вести черпали, в основном, из юдофобской газеты «Земщина». Её получал волостной писарь Теплика. Он ее читал всей крестьянской общине, а потом передавал остальным русским «интеллигентам», таким, как пристав. «Земщина» подогревала в местечке погромные настроения, до тех пор, пока евреи, додумавшись, за несколько рублей не сумели убедить волостного писаря изменить свое «мнение».

Чтение «Земщины» прекратилось. Остальные русские газеты придерживались либерального направления, и их получала еврейско-русская интеллигенция: фотограф Кушнир, Нахман Горевиц и др. В таких газетах, как например, «Киевская мысль» процесс Бейлиса описывался со всеми подробностями. Но оба абонента этой русской газеты были слишком гордыми, чтобы делиться впечатлениями и новостями с земляками. Излишне описывать тот день, когда газеты принесли новость, что Бейлис оправдан. Весь город танцевал на улицах. Только некоторые евреи, их было очень мало, признавали, что это лишь половина дела. Приговор только утверждает, что Бейлис не убивал Ющинского. Но он, увы, не отрицает, что евреи не используют кровь христиан…. Недолго пришлось тепликским евреям радоваться победе Бейлиса. Газеты, в основном, на «жаргоне» («айнт» и «Момент»), еще продолжали рассказывать о чудесах, которые их спецкоры наблюдали на процессе, как вдруг в Теплике узнали о новом несчастье. В Фастове (недалеко от Киева, где произошло убийство Ющинского) нашли мертвого ребенка. Труп был продырявлен насквозь. Агитаторы «Союза русского народа» опять разжигают погромные настроения. «Евреи его убили, чтобы употребить кровь…!» И уже погромы близятся.

Но еврейский Бог велик! Производят вскрытие и обнаруживают, что это…еврейский ребенок. Видимо, наемный убийца по ошибке затащил еврейского ребенка и лишил его жизни по «правилам» ритуального убийства. Оставшиеся было с носом антисемиты вместе с правительством, чтобы отомстить за свой провал, арестовали отца ребенка, как …убийцу. Можно себе представить, какое впечатление это дело произвело в Теплике. Рвали в клочья газеты подписчиков, чтобы те не смогли пересказывать другим людям «что слышно?»

Из вестей, которые благодаря газетам, приносила в Теплик "цивилизация", в один прекрасный день местечко потрясла свежая новость. Из Гайсина прибыли рабочие и через местечко потянули столбы с проводом до самой волостной управы. А там поставили какой-то аппарат с трубочкой и, если его покрутить, и закричать в трубку, слышен был разговор! Старики и молодёжь отправились в субботу к управе и с помощью всяких ухищрений стремились приблизиться к этому аппарату, осмотреть его и даже дотронуться до него рукой. Некоторые сразу решили, что внутри сидит «нечистая сила», другие заявляли, что это все временно, ибо крестьяне развезут столбы по дворам, а их дети растащат проволоку. Третьи же высказывали мнение, что этим аппаратом хотят изменить мировой уклад и приблизить «конец света» и, поэтому, к аппарату не следует притрагиваться. Прошло несколько месяцев. Гершл Поляк и Алтэр Горевиц установили у себя «недотрог». Народ успокоился и начал пользоваться телефоном, чтобы поговорить с родными, живущими в Терновке, Хощевато, Кубличе, Терлице, Бершади, Саврани, теми местечками, где уже установили телефоны. Первое время происходили комические сцены с вызовом евреев к телефону. Аппарат, как уже было сказано, стоял в помещении волости. И если, например, звонили тепликскому жителю из Терновки, староста отправлял за ним сотского (там всегда находились 2-3 сотских, из безграмотных селян, исполнявших обязанности «мальчик на побегушках»).

Но староста не всегда говорил сотскому, с какой целью вызывает Янкеля или Мойше. И такой вызов часто нагонял на евреев страх… И пока не выясняли, зачем понадобились старосте, душа рвалась наружу.

Случалось и такое. Сотский приводил еврея, приглашенного в волость для телефонного разговора, а писарь, занимавшийся и телефоном, куда-то отлучался, забыв предупредить, для чего в волости понадобился Янкель. Да еще и старосты не было на месте! Вот тогда посыльный превращался в «начальство», навешивал медную бляху на грязный, засаленный кожух и отводил еврея, которого вызвали к телефону, прямо в… карцер. А дальше уж все зависело от еврейской удачливости. Если писарь или староста вскоре возвращались, счастливчика сразу же освобождали. А иначе он мог в карцере и переночевать. А тот, терновский «собеседник», с томлением ожидал в своей управе, когда же начнется заказанный им телефонный разговор.

Но с того дня, как Гэршл Поляк поставил у себя телефон, он договорился со старостой, что будет разрешать евреям пользоваться своим номером. И тепличане перестали трепетать от страха при вызове к телефону.

Когда «цивилизация» начала понемногу «завоевывать» Теплик, там началось также движение за … «театэр». Театральные представления начались с Пуримшпилей, которые ставили в богатых домах. Одевали паренька в платьице, и он превращался в «Царицу Эстер», другого обряжали под Амана, а Велвла, сына Гедалие-меламеда - Ахашверошем. Вот Вам и театр! Изредка к нам заезжала «труппа» блуждающих звезд. Она полностью или частично состояла из «профессионалов» и представляла-таки, «настоящий» театр.

Некоторое время спустя в Теплике сформировалась своя «любительская труппа». Её возглавили молодой человек Ксил Ханцэс, сын Эзриэля Шараги и его жена. Они были способными и, даже, талантливыми людьми. По тем временам, настоящие «звезды». Еще одна хорошая артистка - сестричка Мойшеле хазана (она позже перебралась в Аргентину). Дополняли эту «труппу» Авраам Ойвербух, Бэрл Герман и Аврэмл, сын часовщика Берла. Теплицкие евреи, благодаря актерам-любителям, увидели (так оповещали афиши) «лучшие театральные вещи»: «Колдунья» («Ди хэшуфмахэрин»), «Хинке-Пинке», «Шуламис», «Хася сиротка»… «Театром» служил заезжий двор Арона Чернова. Спектакли там играли, освободив двор от лошадей и наведя порядок. А пол застилали рогожами.

Случалось порой, что, когда уже представление было объявлено, заезжий двор переполняли приезжие и лошади. Тогда сколачивали большой сарай из досок, крышу накрывали соломой и там играли спектакли.

Этот «сарай-театр» имел большое преимущество. Его могли построить столь великим, как только пожелается. Но сарай имел маленький недостаток: сквозь щели в досках можно было наблюдать весь спектакль… даром и, не раз случалось, что во дворе вокруг сарая зрителей было больше, чем внутри. Взрослые и дети, парни и девушки не стесняясь, стояли на улице и, затаив дыхание, два-три часа наблюдали в щели представление, экономя пять копеек. И это, невзирая на то, что доход от благотворительных спектаклей шел на помощь «бедным вдовам с маленькими детьми»…

Но если приезжала труппа с профессиональными артистами, и они играли в сарае, построенном посреди базара, уже не было возможности простоять всю ночь и наблюдать сквозь щели за ходом спектакля. Через каждые десять-пятнадцать минут выходил сторож с ведром воды и обливал любопытных зевак. Не всегда «настоящие» актеры соответствовали уровню профессионалов. Однажды посереди спектакля «Колдунья» у «неё» свалился парик, и все увидели, что это мужчина, который раньше в кассе продавал билеты… Публика начала смеяться. Но смех вдруг прекратился. Высокий актерщик, который, как оказалось, был стар и возглавлял эту «компанию», поднялся на сцену и влепил «колдунье» пару крепких пощечин…. «Колдунья» ответила ему тем же, и на сцене началась драка. Некоторые артисты взяли сторону «колдуньи», другая часть защищала «режиссера». И это была настоящая комедия. На рассвете и след артистов простыл.

Зато нам больше повезло с собственными «драматическими силами». Особенно, всем нравился «Цингэнтанг»! Он стал любимцем местечка. Позже он женился на «Хасе-сиротке». С этими именами они оба остались до… до той поры, пока не уехали перед Первой мировой войной в Аргентину, где «театральная звезда» стал удачливым фабрикантом по изготовлению мыла… После каждого спектакля евреи Теплика напевали песенки из этой пьесы.

Потом наступала очередь мелодий другого спектакля. Пел, главным образом, «рабочий люд» все песни из «Шуламис», «Колдуньи» и других пьес. Не раз мой папа тихонечко напевал после вечерней молитвы в субботу: «Слепой Гоцмах, где же его дети?» А мы, ученики хедера, надевали на себя мамину юбку, кривили кислую мину и пели: «Это не животное разорвало, а человеческий рот искусал» … Или надевали папин сюртук, брали палку и низким голосом пели: «Меня звать Натан Коэн, меня звать Натан Коэн». Больше всего мы все же любили «Цингэтанг» и, когда пишущий эти строки, в тринадцать лет удостоился принять участие в спектакле, как "Цингетанг", он чувствовал себя самым счастливым в мире. Еврейский «театр» продолжал бы существовать в Теплике и дальше (хотя его бойкотировали наши родители, и у них актеры не имели другого названия как «комедиантщики»), если бы не надвинулся на Теплик другой вид «цивилизации»- «иллюзион».

Первое «кино» открыл Алтэр Штурман, сын Янкеля Каминакера, человек, построивший дом целиком из кирпича! В этом кирпичном доме был большой зал, который служил для «собраний» и танцклассом, а вечером, раз в неделю там демонстрировали «иллюзион». Первой кинокартиной в Теплике была «Рыбак и золотая рыбка». Народ сидел в зале, затаив дыхание. Люди переглядывались и жалели рыбака, у которого жена такая злюка и остается недовольной, сколько бы ни получала. Следя за фильмом, ни один еврей не узнавал в этой злюке свою жену, которая его уже замучила от огорчения своим перешитым пальто (оно ей служило еще «после свадьбы»), и требует от него ротонду. Но вот конец фильма. Жена рыбака, злодейка, хочет еще покорить рыбку и властвовать над ней. Когда же рыбак возвращается домой, он находит ее сидящей у разбитого корыта. Зрители кричат: «Браво! Месть злодейке!». «Иллюзион» становится весьма важной частью жизни тепличан, и они бегают туда каждую неделю. Когда же приезжает труппа или свои любители пытаются поставить спектакль, к ним приходит мало народа. Уж если потратить десять-двадцать копеек на билет, так лучше пойти в «иллюзион», а не к глупым комедиантам. Так говорили и делали тепликские евреи, а еврейский театр перестал существовать.

Глава 11

Евреи Теплика готовятся к встрече субботы

Как выглядела суббота в Теплике. - С воскресенья уже готовились к проведению… субботы. - Ципора продает сухие дрожжи для закваски. - Гречневые оладьи. - Отец приносит с ярмарки арбуз на субботу. – Откормленный петух для "шейки". - В четверг на рассвете. - Пятничное жаркое. Теплик посещает баню. - Шамес созывает прихожан на молитву. - В дом невозможно войти. - Штиблеты отца чистят слюной. - Гость на субботу. - Субботние песни. - Субботняя трапеза завершается сливовым компотом, подсолнечными семечками и водой с сиропом. Тепликские субботние заработки: чай из куба. – Тепликские «гешефты, дозволенные в субботу.

Ради двух вещей жили тепликские евреи на этом мире. Во-первых, ради частицы того света, что уготован им после 120 лет и, во-вторых, ради святой субботы, которую так ревностно они соблюдали.

Шабат!

Вспоминая тепликскую субботу, представляешь, как у нас в тот день все выглядело. Вспоминаешь субботние свечи и субботнюю лампу, которая гасла сама и, часто-часто, еще до того, как съедали сливовый компот. Вспоминая отцовское «Шолом Алейхем», песнопения, "пецие", чолнт (блюда еврейской кухни), чувствуешь во рту сладость. И тебя охватывает тоска по тем далеким дням…

Когда начинали готовиться к субботе?

Можно воспринять, как курьез, но это факт! Начинали беспокоиться о подготовке к субботе уже ранним утром в воскресенье!

Как только кто-то из родителей отправлялся в воскресенье на базар, уже надеялись набрести на удачную находку («мецие») - хорошую курицу. А как были счастливы, если попадался жирный петух! Можно будет снять жир для «шейки» и сварить в пятницу жаркое. Если же в воскресенье такая курица не попадалась, могло повезти в понедельник. Во вторник искали ее на ярмарке в Терновске или привозили в среду даже с чарноребльской ярмарки. Но остаться на субботу без птицы?! Такое случалось очень-очень редко.

Настоящее же беспокойство вокруг субботы начиналось после обеда в среду. Мама отправлялась к Гэнендл и покупала около пуда муки. Не один раз мама возвращалась с причитаниями: «Мука опять подорожала! За пуд заплатила целый рубль!». В четверг вечером субботние хлопоты набирали полный ход. Замесит мама тесто для халы и, отдельно, для гречневых блинов. Без этих блинов ничего не начиналось. Оба корыта в зимнее время ставили около печки и перед тем, как отправиться спать, мама проверяла закваску. Снимали гору тряпок, прикрывающих корыто с закваской, и на глаз определяли, удачной ли будет хала.

Понятно, что большая доля успеха зависела от Ципоры, у которой на базаре купили сухие дрожжи за копейку. Торговлей этим товаром она жила много-много лет.

Кроме того, мама посылала меня купить за грошик стакан «мокрых» дрожжей! Они помогали лучше подниматься тесту для халы. Если мама была удовлетворена видом теста, она желала себе, чтобы ее счастье поднималось так, как удачна хала.

Иногда случалось, что в четверг точно к ночи приходила соседка с какой-нибудь просьбой. Ей нужен или чугунок, или головка чеснока к рыбному блюду, или палочка дрожжей. Тогда стремились, чтобы соседка не сглазила халу, и как можно быстрее выпроводить ее из дома.

В пятницу, рано утром, когда было еще довольно темно, мама встанет, перемесит тесто, затопит печь и начинает печь гречневые блины. От маминого шума и желания попробовать блин со смальцем, мы, малыши уже не спали и, одевшись, путались под ногами. Иногда мы приносили пользу, нащипав лучину для растопки печки, для самовара и, если огонь не разгорался, раздували его с помощью отцовского сапога.

Когда полностью рассветало, отец возвращался из синагоги (он всегда молился с первым миньяном). Я быстро произносил «Благодарение» и приступали к блинам. Первые блины доставались отцу, а потом уж давали и нам, малышам. Какое удовольствие! Мама не кушала вместе с нами. У нее не было на это времени, она ела на ходу: кусочек оттуда, кусочек отсюда и испытывала удовольствие, наблюдая, с каким аппетитом мы их поедаем.

Отец всегда с шуткой замечал, что мама живет и поправляется от вытирания тарелок! Мама всегда кусочком хлеба вытирала тарелку поевшего. А так как тарелок было несколько, она от этого поправлялась…

Если в пятницу не было муки для гречневых блинов, с голода не умирали. Тогда приходила очередь «пипалкес»! Эти лепешки со смальцем жарили на сковороде, а без смальца пекли на поду в печке. Вытащив лепешку из печи, мама протирала ее фартуком. Лепешки ели горячими, и чем горячее они были, тем вкуснее. И никто не умирал оттого, что лепешки ели горячими. Наевшись блинов или лепешек, малышня отправлялись в хедер, отец уходил на базар купить рыбу, а, иногда, просто купить что-то по случаю.

Для нас тепличан, взрослых и детей, пятница была очень дорогим днем! Во-первых, в хедере мы учились только полдня. Во-вторых, в пятницу нигде не устраивались ярмарки, и папа обедал вместе со всей семьей. В-третьих, из-за гречневых блинов или лепешек и чудесного жаркого, в который макали кусочек халы, это имело райский вкус, особенно, если хала была свежая. Благодаря всему этому и любили пятницу. В хедере суббота чувствовалась на каждом шагу: пропустили седер, учились, как бы, сидя на иголках, немного повторяли, и ребецн (жена раввина) все время гоняла нас из одного угла в другой. Она должна была мазать глиной пол или протирать окна и двери с мылом. А мы, ученики мешали ей. Она кричала, что уборка задержит ее до наступления субботы, и при этом осыпала нас проклятиями.

Когда мы из хедера возвращались домой, в нос ударял запах перченой рыбы, халы, жаркого, и мы были готовы скушать жареного медведя. Но в пятницу давали слабенький обед – жаркое и картофель. В остальные дни недели на обед был сначала борщ, потом каша и бульон или суп с фасолью и перловой крупой, потом бульон с рисом. В пятницу, чтобы сохранить аппетит для субботней трапезы, кушали мало. Картофель, жаркое и… достаточно. Но голодными от стола не уходили.

За обедом отец рассказывал о «чудесах», которые случились с рыбой. К щукам невозможно было подступиться, а карп был на вес золота, и только плотва стоила дешевле. Но отцу все же удалось купить щуку за полцены.

Иногда, если отцу выпадала удачная неделя, он рассказывал о чудесах на терновской или ташлыкской ярмарке, благодарил и хвалил Бога за светлую субботу!

После обеда отец уходил на базар послушать новости и купить арбуз. Порой он приносил дыню или десяток груш и яблок. Виноград и апельсины нам покупали накануне Рош-а-Шана.

Вечером весь Теплик спешил в баню: богатый и бедный, ученики Торы и безбожники, стар и млад – все купались. В бане выяснялось, приехал ли хазан с певчими, проповедник.

Возвращаясь из бани, ждали на пороге. В большинстве тепликских домов в прихожей не было деревянных полов и в канун каждой субботы женщины мазали пол глиной. Он вскоре подсыхал.

И вот наступает суббота. Я уже начистил отцовские штиблеты. Не всегда была в запасе вакса. Тогда плевали на обувь и наводили «глянец» огарком восковой свечки.

Вдруг звучит голос шамеса Псахии. Он, жалкий старик и большой пьяница, останавливался у дома Шлоймэ-балагулы или посреди базара и звал людей хриплым голосом:

- Идите-е-е-е в синагогу!

О шамесе Яков Иоси в моей памяти сохранился такой рассказ. Когда Яков Иоси начинал созывать в синагогу, прибегала черная собачка и останавливалась рядом с ним. Мужчины Теплика шутили, что собачка - тень шамеса Псахии и помогает ему. Другие подсмеивались, что это тень Уриеля Даяна. Шлоймэ Сирота, городской безбожник предлагал поймать собачку и понюхать под хвостом. Если чувствуется запах табака, то это тень Уриеля Даяна, а если пахнет водкой, тогда – шамеса Псахии.

К закату солнца на базаре не оставалось ни единой живой души, разве что бедная женщина, которая без помощи не могла дотащить домой свой «магазин». Единственный товар, которым продолжали торговать, были семечки. Дети запасались этим популярным лакомством. Семечки покупали поджаренные и сырые. Сырые семечки подсушивали у горячей печи и грызли их на следующий день. Жареные семечки покупали стаканами: за одну копейку – стакан. Сырые семечки покупали фунтами, целый фунт стоил три грошика, то есть полторы копейки!

В субботу продавали еще один товар, с которого кое-кто из евреев имел субботний приработок! Это был «куп» – горячая вода, которую покупали на чай! Один «куп» был у Иосла Соцкого и располагался посереди базара, а другой - возле моста. Чтобы получить чайник с «кипятком», надо было простоять в очереди полчаса, потому что в «куп» постоянно доливали сырую воду. И добавляли, пожалуй, больше, чем отливали. Поэтому горожане не пили кипяченую воду, но никто не заболевал и не умирал от этого...

Но прежде, чем мы вернемся к встрече субботы, я хочу упомянуть еще об одном товаре - газированной воде, торговля которым процветала и «прогрессировала» только в субботу. Ею торговали в нескольких будочках, где за копейку можно было купить стакан зельтерской воды, а за вторую копейку в стакан добавляли сироп. Это была смесь сахара и краски, одним словом, суррогат, но народ им наслаждался. Вообще, стакан газировки был самым дешевым и популярным напитком, им кавалер нередко угощал свою барышню.

В основном, зельтерской торговал Нотэ Вайнман, несчастный отец восьми бледненьких и худеньких, одна старше другой, девиц. И к ним тянулись молодые ухажеры. Туда посылали нас отцы с графином, чтобы за три копейки купить зельтерской с сиропом. А после обеда каждому ребенку наливали ее немного в стакан, и тот выпивал с огромным удовольствием.

А теперь мы возвращаемся к встрече царицы-субботы. На улице начинало смеркаться, во всех окнах виден свет зажженных свечей, которые тепликские женщины со знанием дела и большим трепетом благословляли, закрывая лицо руками. Сейчас, через 40-50 лет после этих сцен, я могу поклясться, что в Теплике не было ни одного еврейского дома, как бы бедно там не жили, в котором хозяйка не имела свечей для благословения. Чего могло не хватать, так это подсвечников. В таком случае брали картофелину, делали в ней углубление, вставляли туда свечку и при зажигании произносили благословение. Мы, дети с удовольствием стояли и смотрели, как мама, покрыв голову субботним платком, обеими руками делает круги над горящими свечами, затем прикрывает руками глаза и шепчет молитву. Пошептав, она говорит нам: «Шолом алэйхэм!», и гонит нас в синагогу.

Синагога, как и все молитвенные дома, при встрече субботы не всегда была полна. Пустовато в портняжной молельне, и даже, большая синагога, где молится «рабочий люд», пуста. Не все евреи, рабочие и лавочники успевали завершить свои дела, помыться, переодеться и придти в синагогу. Многие задерживались в пути и въезжали в субботу «дышлом». В этом случае еврей, опоздавший к началу субботы, слезал с повозки и по городку шёл пешком. Тогда не могло быть и речи о присутствии на встрече субботы.

Для нас, малышни, этот обычай был люб и дорог. Во-первых, можно было свободно крутиться между стульями в поисках сидура (молитвенник). Во-вторых, и это главное, ради кидуш (обряд благословения). Делал кидуш хазан и по его окончании давал нам лизнуть капельку из стакана. Вкус той капли вина из изюма я до сих пор помню, и ее сладость растекается по всему моему телу.

К началу субботы уже было известно, хороший или плохой прибудут хазан и проповедник, которых мы, дети ждали как субботнего гостя. «Хороший гость», у детишек - это еврей с длинной бородой и пейсами, умеющий рассказать красивые легенды про Бал-шем-това (основатель хасидизма) или другого ребе или удивительные сказки про тот свет, а, главное, про ад.

Так как почти каждую субботу к нам прибывал гость, то я наслушался страшных рассказов о том, как жгут и жарят за то, что ты не молишься или не умываешься перед едой. Я с дрожью подсчитывал, сколько же раз пропустил ту или иную молитву. Как только любимая миром суббота уходила, вместе с ней уезжал гость, знаток всего, что творится в аду. Уже в воскресенье мы забывали об ужасах ада и, если представлялась такая возможность, пропускали половину молитв.

Случалось, что в пятницу вечером, когда евреи шли из синагоги, пастухи гнали домой овец, коз, свиней. Стадо подымало пылищу до небес, и пыль проникала в еще мокрые после бани бороды набожных евреев. Подпаски смеялись над евреями, которые полой сюртука пытались отогнать от себя коз. Евреи не проклинали пастухов, но бросали им в лицо: «Сукин сын!», «Свинячья морда!» и подобные им эпитеты.

Случалось, я задавал отцу вопрос:

- Ребе рассказывал, что когда евреи возвращаются из синагоги, их сопровождают домой два ангела. Если это так, то почему же ангелы не разгоняют стадо и не убивают подпасков, которые издеваются над евреями?

Отец, выкручиваясь, отвечал, что и крестьяне созданы Богом, и их убивать нельзя. Но за это, они получат свой приговор на том свете: не будет им три дня и три ночи ни еды, ни питья. Потом покажут пищу, но они не смогут до нее дотянуться, потому что большое стадо овец и коз преградит им путь.

После встречи субботы мы с отцом приходили домой и громко произносили: «Гит шобэс!» Горят не только свечи, но и большая керосиновая лампа и в каждом уголке светло. Отец крутится по дому, заложив руки за спину, и произносит: «Шолом Алэйхэм» (приветствие, иврит), а мы, дети оглядываем папу, в надежде увидеть ангелов, которые должны крутиться вокруг него! Тех самых двух ангелов, что незаметно сопровождали нас из синагоги до самого дома. Гость наш стоит у окна, смотрит вдаль и, тоже, произносит: «Шолом Алэйхэм, млахим ашерет!» Он посматривает на халу, что лежит на столе и делает глубокий вздох. Мама, ответив: «Шолом Алэйхэм!», начинает ворчать, чтобы поспешили, свечи выгорают и в лампе маловато керосина, ведь его едва ли хватит на время ужина. Отец, гость и мы, дети спешим на кухню умыться. На бочке с водой лежит крышка. На ней эмалированная кружка с двумя ручками. Один из детей каждую субботу обслуживает старших. Он черпает воду из бочки и льет в две раскрытые ладони, которые отец, гость и старшие братья держат над ведром. Руки помыты, и уже приготовлены белоснежные полотенца. Тут же начинают говорить на «немом» языке: «Ну? А?» Отец показывает гостю, где сесть. Гость ищет соль, не может ее найти и начинает говорить на «святом языке»: «Н! О! мелах!»

Не всегда бывал у нас гость за столом, и не всегда отец имел освященное вино. Тогда отец произносил кидуш над халой. Кидуш звучит печально. Чувствуется, что отец переживает: предыдущая неделя оказалась неудачной. Особенно, такое случалось дождливой осенью, когда неделями заряжали дожди, и нельзя было съездить на ярмарку. Приходилось ограничиваться благословением над халой, но он успокаивал себя тем, что вместе с хазаном сделал кидуш над вином в синагоге.

Субботняя трапеза тянется медленно, еду поглощают не спеша, хоть иногда ее заканчивали в темноте. Трапеза заканчивалась рыбой, имевшей тысячу вкусов. И начинались песнопения. Отец затягивал «Кол мекадеш швии керауи ло», а мы все, сидящие за столом, подхватывали мелодию и с удовольствием подпевали «Коль ашомер шабат кедат мехалело!».

Десятки лет прошли со времени, что я слушал или пел сам «Коль мекадеш». Сорок лет прошло с той поры, когда звенели в нашем доме эти сладкие голоса. Тысячи мелодий и песнопений слышал я с той поры. Ничего не осталось в памяти. Не осталось ни любви, ни тоски по ним. Но как тоскую я о «Коль мекадеш швии керауи ло!»

Трапезу мы завершали сливовым компотом. Свечи догорали, большая керосиновая лампа «зевала», намекая, что пора идти спать. Но, наоборот, субботнее удовольствие лишь начиналось. Как по приказу генерала, я лечу к печке и беру жареные семечки (бывало, и тыквенные!), и дом начинает грызть семечки, сплевыя шелуху на пол. Мама просит нас, чтобы мы не сорили, но разве возможно уберечься? Между одной горстью семечек и другой разговаривают и фантазируют. Главная тема - ехать ли в Америку, где золото валяется на улице! А так как все сразу ехать не могут, то первым поедет старший брат, а потом он вызовет и всех нас. И пока мы «прибываем» в Америку, семечки закончились, и царица-суббота отдает новый приказ. Я хватаю стеклянный графин, беру приготовленные две копейки и бегу к Нотэ Вайнману за зельтерской с сиропом. И здесь все зависит от удачи. Если меня обслуживает одна из старых дев Нуты, то за две копейки она наливает в графин неполных три стакана. Но если за прилавком стояла младшая дочь, моя ровесница, графин наполняется до горлышка. А у меня есть возможность по дороге отпить, сколько душа пожелает и еще много принести домой (графин вмещал шесть стаканов). Тогда меня ущипнут за щечку и скажут: «Молодец!» и наливают большую порцию. После зельтерской с сиропом отправлялись в постель, предаваясь сладкому субботнему сну.

Настоящий вкус субботы чувствовался и утром. Не надо вставать рано, чтобы ехать на ярмарку или открывать магазин. Отдыхают все: «и раб, и прислуга, и осел». Но, Бог свидетель, в Теплике совсем не было рабов и очень мало прислуги. Что же касается осла, из Пятикнижия мы знали, что существуют ослы, но в глаза Теплик их никогда не видел. Понятно, что все магазины были закрыты, и не только потому, что в Теплике не было ни одного еврея, который хотел держать в субботу магазин открытым. Если бы еврей даже открыл магазин, он все равно не наторговал бы и на трояк. Какой еврей пойдет делать покупки в субботу? Все же были лавочки, которые в этот день торговали. Йоселе Соцкий торговал кипяченой водой из "куба". Евреи пили чай, не ставя свой самовар и не нарушая субботы. Торговали также семечками, и продавцы в субботний день брали за стаканчик грош, и в течение дня продавали, может быть, до пятисот стаканов семечек!

И еще один специалист эксплуатировал субботу, работая без стеснений. Это был единственный в Теплике фотограф Нюшка Кушнир. Я не знаю, запрещено ли в субботу фотографироваться, но евреи Теплика это делали. Кто знает, фотографировалась ли в своей жизни хотя бы десятая часть тепличан? Но Нюшка Кушнир сотворил красивую жизнь и жил в красивом доме. Единственная его дочь Сара училась в гимназии… Когда она приезжала на каникулы, то играла на единственном в Теплике фортепиано. А город стоял под окном и слушал красивые мелодии.

Мы возвращаемся назад. В субботу утром две центральные улицы, особенно, та, где расположена синагога, заполняются евреями в сюртуках, их женами в париках, а также селянами. Большинство евреев ведут своих детей за руку. Редко можно было увидеть еврея, идущего в синагогу, и чтобы его сынок не нес талэс. Очень мало детей оставалось в это утро дома, и не сопровождали отцов в синагогу. В сильные морозы детей укутывали, но синагогу посещали. Приходя в синагогу, мы становились рядом с отцами и заглядывали в большой сидур. Иногда заходили на женскую половину и стояли, прижавшись к маминому платью. Позже, когда нам уже было семь-восемь лет, мы любили смотреть, как одна из женщин читала сидур, сопровождая чтение странной мелодией, а все остальные вытирали глаза от слез, несмотря на то, что не понимали прочитанного…

Малышня жила в субботу своей жизнью. Как только подходило время чтения Торы, мы выходили из синагоги на улицы и играли в разные игры. Но, наигравшись, мы вдруг слышали, как евреи поют «У элогейну, у авину, у малкейну» («…он наш Бог, наш отец, наш царь»). У нас застывала кровь в жилах. Надо было приготовиться к пощечине от отца. Малышня при чтении кидуша на улице! Мы потихоньку прокрадывались в синагогу и когда заканчивали читать кидуш, отец, оглянувшись, находил своего невинного сыночка с молитвенником в руках, …заканчивающим чтение кадиша.

Но сколько раз удавалось таким образом обмануть отца? И сколько пощечин мы получили от отца, когда он после чтения кадиша выходил на улицу и находил нас вспотевших от игры и вдруг узнавших, что мы, отсутствовали при чтении важной молитвы?

Я не забыл звук тех пощечин, как не забылось и сладкое звучание псалмов. Если мы это помним сейчас, спустя 50 лет, если мы помним кадиш и, вообще, субботние молитвы, сохраняем их в памяти, то надо благодарить отца за те пощечины, строгие взгляды и за его слежку, чтобы мы не пропускали кадиш и знали его наизусть так, как знал он сам.

Ближе к 12 часам начали выходить из синагог. Молиться заканчивали везде в одно и то же время. Но случалось, что в большой синагоге в присутствии местной знати молился хазан с певчими. Они выступали после завершения молитв. И тогда много людей заполняли большую синагогу и слушали бесплатный «концерт».

В обычную субботу, когда не было хазана и проповедника, улица становилась черной от еврейских сюртуков. Со всех сторон слышались тихие слова:

- А гут шабес!

- А гут шабес! А гут йор!

Сестра, бывало, приготовит стол к приходу родителей из синагоги. Там нас уже ждали «пицэ», рубленая печенка, редька с луком и смальцем. В семьях, где некому было накрыть на стол, сама хозяйка уходила пораньше из синагоги сразу после чтения кадиша. И когда муж возвращался из синагоги, стол уже был накрыт. Хозяйка проверяет, удался ли чолнт, не пригорел ли кугель (запеканка), достаточно ли соли, перца. Заходя в дом, муж говорит: «А гут шабэс!». Жена ему с улыбкой отвечает: «А гут шабэс! А гут йор!»

Все садятся, хозяйка подает к столу около десяти разных блюд, но каждое блюдо на кончике ножа. После этих блюд наступает очередь бульона с лапшой (всю неделю был бульон с кашей). На субботу мама обязательно раскатывала лист теста для лапши. За бульоном с лапшой следовали курица и мясо. Когда спустя сорок лет я вспоминаю те детские годы и сколько давали мяса, и сколько курятины, я внутренне улыбаюсь.

Курицу несли к резнику в четверг вечером. Ножки и крылышки шли на пятничное жаркое, четверть курицы мама оставляла на воскресный день, а остальные три четверти делила между ужином в пятницу и обедом в субботу. К курице докупали полтора фунта мяса, и его мама делила так, чтобы каждому досталось по кусочку. И не только дети, но и наши родители не съедали мяса столько, сколько в обыкновенной семье остаётся после обеда и выбрасывается.

Если сравнивать еду в Теплике с тем, что мы кушаем сегодня в Америке, если вспомнить то, что там мы считали люксус, здесь отдают кошкам. Если бы посчитать, сколько мяса и мясных блюд мы съедали и сколько съедаем сегодня, пришлось бы отметить, что раньше ели мало, а жили долго. Сегодня же кушают много, а живут мало, и при этом страдают желудком, лежат в больницах, переносят операции.

Не всегда отец из синагоги шел прямо домой. Случалось, что ему хотелось сходить на кидуш к приятелю, особенно когда был «ойфруфенс» (приглашение жениха к чтению Торы). Тогда мама и вся семья сидели в ожидании отцовского возвращения. Никому в голову не приходило идти к столу без отца. Очень высок был его авторитет, чтобы даже подумать об этом. Мама сидела у окна и, заглядывая к соседке Гэнендл, завидовала, что Трейтла не пригласили на кидуш и там уже доедают кугель. Случалось, что, неделей раньше – позже, у окна сидела Гэнендл и заглядывала к нам, завидуя, что наш отец дома, и мы своевременно обедаем.

Пока же обед перестаивал, да и чолнт (он был облеплен глиной ещё с вечера) уже поспешили открыть. Горячая еда остывала… Мама ворчала себе под нос (в субботу она боялась вслух произнести проклятие) и казалось, что когда отец придет с кидуша, он получит заслуженное «Добро пожаловать». Но вот отец пришел. Он заходит веселый, довольный и произносит: «А гут шабос!». Мама встречает его с улыбкой, начинает поторапливать, чтобы шел мыться, потому что дети голодны. Садимся все за стол, и отец между оправданиями рассказывает про кидуш, про дорогое вино, что поставили, про десять сортов кугеля, что подали, про сливовый цимес, что расходится по всему телу. Заодно он рассказывает, что жених, овечка – пустой дурачок. Но у него есть мазаль, и он попал в шмалц-яму.

Мама вздохнула и просто так пожелала: «Пусть шмалц не вытекает, а яма сохраняется». Субботняя трапеза продолжается так, как будто ничего не случилось. И когда многие евреи уже храпели в субботнем сне, мы только заканчивали субботнюю трапезу.

Завершая главу о субботней трапезе, я хочу здесь подчеркнуть те особенности, которые сопровождали тепликскую субботу. Во-первых, разнообразие блюд. Наедаясь, мы не переедали и поднимались из-за стола с легким желудком, что позволяло нам сразу лечь в постель. Во-вторых, в субботу за столом сидела вся семья. В течение же недели мы редко кушали все вместе. Если владели лавочкой, ее на обед не закрывали. Приходилось кому-то оставаться там на это время. Если был товар, отец в базарные дни возвращался домой поздно вечером. Мама проклинала свои годы, что должна иметь дело с тарелками и делить еду каждому в отдельности! Если дети ремесленника где-нибудь работали «приказчиками» (рассыльными), то приходили обедать в разное время. Одним словом, в течение недели редко в семье собирались все вместе на обед. Но когда наступала любимая святая суббота, всей семьей садилась вокруг стола, и за обедом, рассказывали о важнейших событиях недели. Я говорю об этом, так как в противовес нам, наши американские дети, используют «американскую субботу» – воскресенье, чтобы оставить отцовский стол и вместе с друзьями поехать на целый день куда-нибудь на природу. Родители, которые почти не видят детей всю неделю, в выходной день видят их еще меньше.

И еще одно отличие имел субботний обед в Теплике: обедали за своим столом! На обед один к другому в гости не ходили. Кроме специально приглашенных в субботу на обед, посторонних за столом не было. Никому в голове не укладывалось, чтобы явиться в субботу на обед без приглашения. Если бы какая-нибудь семья пришла неожиданно, то нечем их было бы покормить, потому что готовили только для своей семьи. Побежать и что-нибудь докупить в лавочке, или взять у мясника несколько фунтов мяса, такого разговора, да и самой возможности, не было. И, наконец, последнее достоинство субботнего обеда. Ели, не переедая, и отдыхали не под деревом на пикнике или у водоема на песке, где над головой кричат, а тарелки полны песка и золы.

В Теплике субботняя трапеза совершалась под своей собственной крышей, у стола, накрытого белой скатертью. Не приходили к столу, разбитые дальней поездкой по железной дороге, уставшие и заспанные, потому что рано встали, чтобы упаковать в дорогу вещи, нервничали, потому что боялись опоздать на поезд. Отец и мать не кричат друг на друга, как тогда, когда подходят к благословенному месту за городом, осматриваются и обнаруживают, что дома забыты соль, нож, или полотенца. И начинается нервотрепка, ругань и обвинения друг друга. А когда всё же садятся за стол, все уставшие и нервные.

Евреи Теплика не знали, что значит вставать в субботу рано. Лежали в кровати, и малыши залезали в постель к родителям, играли или слушали сказки. Про медведя и старушку, или про фокусника и сироту. Их рассказывал отец.

Особый вкус имел в субботу цикорий с молоком. Были дома, где молоко с цикорием пили, если имели дойную козу. В других домах, где козы не было, покупали кринку молока у Параски, которая приносила в город этот белоснежный продукт. Всю неделю чуть-чуть в него добавляли цикорий, и это называлось пить молоко с цикорием. В субботу цикорий с молоком ставили рядом с чолнтом, молоко кипятили целую ночь, и оно становилось коричневатым, слегка пригорелым. Утром нам давали стакан красно-бело-черного цикория и мы, облизываясь, испытывали от этого больше удовольствия, чем другие дети от свежего кофе с молоком.

К столу с субботней трапезой все подходили чистые, спокойные и получали от субботы удовольствие! Удовольствием было молиться в обществе единоверцев, встречаться с ними в синагоге, как равный с равными. Удовольствие получали от восхождения к Торе, которое происходило в субботу. И вообще, от всего, что происходило в субботу и окружало тебя. Главным, кроме кушанья, было… песнопение. Кто знает, что детям больше нравилось? Запеканка и другие субботние блюда или пение вместе с отцом. Опережали его, чтобы показать, что эти псалмы мы знаем наизусть. «Барух эл элион ашер натан менуха». Самым торжественным моментом было песнопение за столом. Женщины, сидевшие у стола (мама, сестры), от пения были освобождены. Но они все же нам подпевали.

Кушали медленно и между сменой блюд разговаривали, рассказывая чудеса про хазана, про рава, про проповедника. Если за столом сидел гость, то делали все, чтобы он заговорил, и долго упрашивать его не приходилось. Гость рассказывал сказки тысячи и одной ночи! Большинство таких евреев, пусть они меня простят, были врунами. Они рассказывали о себе, как о посланцах важных раввинов известных ешив, или, что раньше были очень богаты, но обнищали, потому что люди обкрадывали их. Часто гость затуманивал нам головы своим рассказом, и мы забывали, что находимся на обеде, и слушали его, затаив дыхание…

Понятно, что среди гостей были простые евреи, которые, оставив своих жен и детей, пустились по миру попрошайничать. Но их было очень мало, и за нашим столом такие не сидели. Бывало, некоторые гости приносили неприятности. Тепликский хозяин проснется в воскресенье и обнаружит, что исчезли серебряные столовые приборы, нет норкового тулупа, украшений жены. Пойдут искать гостя, а от него и памяти не осталось…

Еще запомнился случай, всколыхнувший все местечко. Приехал в город «внук». Этот тип гостя был очень уважаем. Вроде бы, потомок раввинов, «добрый еврей». Его, как гостя, пригласил к себе богатый тепликский хозяин Шмуэль Шпилбанд. Шмуэль, брацлавский хасид был знатоком книг. И заполучив в гости «внука» ребе, который был в родстве с «Брацлавским домом», этим очень гордился. Кроме лесоторговли, Шпилбанд держал заезжий двор, вроде гостиницы, где останавливались богачи и местная знать. После субботней трапезы, песнопений и рассказов «внука» тысяч небылиц и чудес, случившихся с его дедом, известным цадиком, Шмуэль Шпилбанд взял его под руки и отвел в самые красивые меблированные комнаты.

Около часа ночи из одной из комнат послышались крики женщины. Шмуэль Шпилбанд выбежал в коридор, и у него потемнело в глазах… «Внук» ошибся, думая, что прислуга не еврейская дочь. Он заманил ее к себе в комнату, начал к ней приставать, а девушка подняла крик. Хотя история произошла в полночь, а Шмуэль Шпилбанд постеснялся рассказать о «своем» госте, во всех синагогах уже об этом были осведомлены. Кто знает, не получил ли бы «внук» серьезную трепку, но у него хватило ума удрать из города, оставив в доме Шпилбанда свой чемодан с вещами.

Я отвлекся и рассказал подробно о наших «гостях», потому что гость на субботу был одной из главных ее радостей. И в трудные времена, когда отцу приходилось делать кидуш не над вином, а над халой, его печальный вид и стон мы слышали или чувствовали и в более благоприятные, удачные и полной чашей субботы, гостя за столом всегда не хватало.

Отведав вкусные субботние блюда, закусив арбузом, семья разделялась. Отец шел «подремать». Это «чуть подремлю» длилось два-три часа. Мама на кухне перемывала посуду, старшая сестра готовилась к прогулке, малыши отправлялись поиграть на улицу. Мальчики постарше, которые изучали «Хумаш» или «Гимару», должны были идти к ребе на прослушивание или в лесок по ягоду, рвать вишню, черешню. Чтобы нарвать черешни, надо было обзавестись хорошей охраной, потому что сельские парубки не позволяли жидам нарушать границу города и получать удовольствие от божьих плодов, дарованных всем. Мы собирались компанией и шли рвать ягоды. Тогда сельские мальчишки боялись подходить к нам близко. Взбираясь на деревья, мы стряхивали плоды, но не единожды цеплялись за ветки и возвращались домой в рваной одежде. В этом случае, суббота была испорчена.

До пяти часов вечера Теплик был как вымерший, ни одна деревенская подвода не проезжала. Селянин знал, что все закрыто, никто ничем не торгует. В пять часов Теплик просыпался, евреи постарше выходили на улицы, люди собирались в круг и говорили о главных новостях в мире. Другие шли к балкончикам послушать новости из газет и узнать, что слышно на Балканах.

Война на Балканах интересовала тепликских евреев, и они были на стороне Турции. Во-первых, турки наши двоюродные братья, потому что когда турку исполняется 13 лет, ему делают обрезание. Во-вторых, Турция – хозяин над Эрец Исраэль (о слове «Палестина» тепликские евреи понятия не имели) и, если собрать деньги, турки нам продадут весь Эрец-Исраэль. В-третьих, тепликские евреи не любили греков из-за Антиоха, который поставил золотого тельца в Храме и послал воинов против Хасмонеев. Тепликские евреи получали субботнее удовольствие, узнав из газет о неудачах греков.

После чтения газет евреи постарше шли в синагогу читать молитву «минха» и устраивать субботнюю трапезу. Чтение самой молитвы много времени не занимало. Запах перченой рыбы, и желание выпить немного водки торопило, и «минху» прочитывали на одной ноге. Подходили к большому бачку, стоявшему в стороне, мыли руки и садились за стол. К столу устремлялись и жадные и те, что вообще не имели дома ни капельки водки и кусочка фаршированной рыбы. К тому же, бедняки ждали, пока более богатые рассядутся за столом. И лишь тогда они занимали места. Не один раз я, десятилетний мальчик, видел, как аппетитно облизывали богачи кусочек рыбы. А если не было рыбы, тогда облизывали пальцы с кусочком жирной селедки, приправленной луком.

«Шлош сеудот» (субботняя трапеза в молельне) приготавливал синагогальный шамэс. Он получал деньги от габая (староста в синагоге) и уже сам заботился, чтобы и ему досталось что-то лизнуть. Были случаи, когда хозяева брали «шлош сеудот» на себя, заплатив шамэсу за трапезу, или присылали готовую еду из дома. Трапеза могла затягиваться до позднего вечера. Лишь прочитав молитву «маарив», расходились по домам с веселыми возгласами: « А гуте вох!» ( Хорошей недели!)

Молодежь провожала субботу совсем иначе. Первые «сборы» были возле почты. Суббота - это единственный день, когда почтальоны и Эли Хромой имели мало работы. Большинство парней и девушек и, даже, дети сами приходили на почту забрать письма, которых они не дождались. Приходили «соломенные вдовы», мужья которых были в Америке. Они ждали писем, но в субботу получали их редко. Как только почтальон появлялся в дверях, начиналась толкотня, каждый хотел встать поближе к почтальону и услышать, кто же сегодня получит письмо! Некоторые мальчишки, мои ровесники залезали на забор, чтобы видеть письма над головой почтальона и выкрикнуть имя адресата. Церемония раздачи писем длилась около часа. Счастливчики уходили с письмом, остальные были опечалены… Позже, когда мне было уже лет 11, я нашел способ, как и мне получать письма. Я разослал открытки по всему свету в фирмы, которые предлагают прейскурант (особенно, в Париж, где Найдич заочно изучал бухгалтерию), и часто получал ответы… Как счастлив я был, когда Эли Хромой громко выкрикивал: «Волька Нусинович Черновецкий!» Мой крик: «Я здесь!» можно было слышать за версту. И кто мог сравниться со мной, когда Эли Хромой передавал мне большой конверт со штемпелем «заграница» и заграничными марками, в большинстве, из Парижа. Все мне завидовали, а в кругу друзей я оказывался на голову выше всех. После раздачи почты молодежь отправлялась гулять. Погулять по Теплику в субботний день было очень приятно. Дети и молодежь использовали субботу, чтобы получить радость и набраться сил на всю последующую неделю. Под молодежью я подразумеваю не только парней и девушек, но и нас, подростков. Если кто и получал удовольствие в субботу, так это, конечно, малышня. Мы отдыхали за всю ту неделю, что были заперты в хедере. Отдых зависел от сезона. Летом выбирали несколько дорог для прогулок. Мы шли купаться к озеру, или уходили за четыре версты от города встречать поезда, а за шесть километров от города, в Важном катались на лодке. Зимой было только одно развлечение: коньками резать лед замерзшего озера. Понятно, что все это мы делали по секрету. Не дай Бог, отец узнает и… накажет. Ведь отец считал, что мы отправились сказать молитвы. А мы так обрабатывали ребе, чтобы он нас не выдавал. В лучшем случае, сколько времени могла занять молитва «бархи нефеш»? Купаться в субботу - занятие опасное. Мы были одеты в субботние костюмчики, а так как озеро находилось в нееврейском районе, существовала опасность, что на нас мальчишки натравят собаку, и она порвет штанину. Купаться в еврейском озере тоже можно было с опаской, потому что какой-нибудь еврей, живущий по ту сторону моста, мог сообщить отцу. Поэтому мы собирались компанией и уходили за шесть километров от города в Важное, где были избавлены от всех бед и, главное, за десять копеек доставали лодку и плыли по большому озеру. В одну из суббот чуть не случилась беда. Мальчишки и я, среди них, набились в лодку, как сельдь в бочке. Подул сильный ветер, лодка качнулась и могла опрокинуться. Мы бы утонули, но, к счастью, нас увидел крестьянин. Он прыгнул в другую лодку и вытащил нас на берег. Когда мы оправились от страха, то поклялись не рассказывать о случившемся. Все выдержали клятву, кроме Гецела Дубовнэ (сейчас он тоже живет в Аргентине), который признался матери, чтобы она молилась, у нее есть новорожденный сын. Тайна стала известна всем, и полетели пощечины, как щепки.

Встречать поезд для нас было особым удовольствием. В Теплике железнодорожной станции не было, приходилось ехать семь верст в Кублич. Но в четырех километрах от Теплика на путях поезд можно было встретить. Так как мы стремились увидеть поезд, то отправлялись в субботу погулять по рельсам в ожидании поезда. Большое удовольствие испытывали мы, когда за 2-3 версты видели дым паровоза и приближение поезда. Летом, когда день был долог, мы пропускали два поезда, а зимой - только один. Так мы получали еще одно субботнее удовольствие.

Летом гуляли за городком рядом с польским костелом. Там были деревья и трава. Зимой для прогулок предпочитали две центральные улицы местечка. Мальчики лет 15-16 и их ровесницы держались отдельными группками. Девушек постарше сопровождали кавалеры. Один юноша сопровождал пять-восемь девушек. Редко можно было встретить парня и девушку вдвоем. Если же такое происходило, то Бени - городской сват уже брал эту пару на заметку и не успокаивался, пока не добивался официального сватовства.

Для прогулок надевали лучшие наряды, понятно, что каждый по своим возможностям. Девушки из семей бедняков и рабочих наряжались в красивые ситцевые платья, а более богатые надевали шелковые или шерстяные платья, в зависимости от времени года. Очень богатые невесты по субботам не выходили на улицу, они гуляли целую неделю.

То же самое было и с кавалерами. Субботний костюм, чистый и поглаженный (в пятницу вечером гладили сами), начищенная обувь. Зимой и осенью ходили в полугалошах. Гулять по снегу без галош, сопровождая девушку, стыдились, остерегаясь острых на язык женщин. А уж те, сидя на крылечках домов, «обследуют» каждого проходящего. Женщины обсуждают его и тут же предполагают, за какой из девушек ухаживает юноша, и решают: от Бога эта пара или нет.

Парни, которые сопровождают девушек, знают об этом. Когда они проходят мимо группы сидящих на крыльце женщин, чувствуют взгляд этих «судей» и стремятся понравиться не только девушкам, но и женщинам, не спускающим с них глаз. Эти мучения длились, пока не стемнеет. Тогда женщины заходили домой, произносили: «Бог Авраама, Исаака и Якова!» и готовили самовар для мужа, возвращавшегося домой сразу после молитвы «Маарив». Тогда молодым становится дышать полегче. Некоторые парни позволяли себе взять девушку под руку, веселее улыбаться и даже прижаться друг к другу…

Молодежь не спешила покинуть улицу и приходила домой в возбуждении с пылающими щеками. Ложились спать, но не спалось: глаза не смыкались. Вспоминали гуляние, его слова, ее намеки. Молодую кровь лихорадило, и становилось обидно, что суббота промчалась так быстро. С нетерпением считали минуты до прогулок в следующую субботу.

Субботние гуляния в Теплике позволяли определить, к какому слою населения относится тот или иной парень: хозяин он или рабочий, умный или невежа. Гуляли по принципу: парень - портной с барышней, занятой на выкройке. Тот, что изготовлял камаши, так сказать, приличная профессия, мог «зацепить» дочь хозяина сапожной мастерской или в этом же роде. Юноша - сапожник ухаживал за прислугой или дочерью музыканта. Приказчики тоже делились на категории. Например, группы бакалейщиков, приказчиков с железных складов и мануфактурных магазинов держались особняком. Угощение барышни диктовалось социальной принадлежностью кавалера. Ходили, грызли семечки и сорили шелухой. Более богатые покупали тыквенные семечки или жареные фисташки и угощали ими своих подруг. Приказчики и представители подобных «интеллигентных» профессий приглашали своих барышень к Нутэ Вайнману и угощались зельтерской с сиропом, конфетой, пирожным, иногда, шоколадом.

Многие из парней в субботу тратили весь свой «капитал» и на целую неделю оставались без сигарет или табака, зато барышни видели, какой щедрый парень за ними ухаживает и не отвергали его. Не всегда и не все парни сопровождали барышень. Десятки девушек не имели своих ухажеров. Компании парней и девушек ходили отдельно. Большое удовольствие получал тот парень, которому удалось сделать комплимент девушке во время гуляний. Комплименты были разными, в зависимости от ранга парня и девушки. Парни из низших классов, например, сапожники, встречаясь с девушками из прислуги, бросали им грубые слова, двусмысленности или, как бы, случайно, могли толкнуть группу девушек. Слово за слово и завязывалось знакомство.

В другой группе использовали знакомство парня с одной из девушек. Тогда они останавливались, знакомились с другими девушками и шли уже все вместе, но в тоже время раздельно: девушки в одном ряду, парни - в другом. Но чтобы идти рядом, такого в Теплике никогда не случалось. Ни кавалер этого себе не позволял, ни барышня.

О чем говорили гуляющие пары? Одному Богу известно. Они просто…шли. Не клеился разговор, говорили о вчерашнем дне, о небылицах, перебрасывались русскими выражениями, показывая свою «интеллигентность». Некоторые, особенно, приказчики мануфактурных магазинов, вообще, беседовали «по-русски».

Я хочу отметить еще одну группу молодежи, которая тоже получала удовольствие от субботних гуляний. Но не ради субботы, ибо они гуляли и ежедневно, и круглый год. Это была наша «золотая молодежь»: гимназисты и гимназистки, курсанты и студенты - сынки и дочки богатых родителей, приезжавшие в Теплик на каникулы. Правда, они старались не смешиваться с другими группами, стремились как можно дальше удаляться от городка. Они гуляли только за городом, пока не стемнеет, и возвращались домой за полночь.

Случись такое с простыми парнями, город бы ходил ходуном. «Ну, надо же! Парни и девушки одни! Парень с девушкой ночью за городом!». Но студентов и, вообще, детей богачей, никому и в голову не приходило осуждать за это. Надо отдать должное «золотой» молодежи. Никогда во время их прогулок не случались скандалы или что-либо выходящее за рамки приличий, и что могло бы испортить удовольствие тепличанам от субботы!

Стоит описать одежду, которую в субботу одевали тепличане. Я ее называю субботней, но надевали и в праздники, и на свадьбу, и в торжественные дни. Разнообразием гардероб тепликских евреев не отличался, а женщины ничего не слышали про моду. У них было только самое необходимое. В субботу мой отец надевал черный сюртук и черные брюки. Этот костюм он пошил к свадьбе старшего сына и пользовался им до свадьбы другого сына. А это, самое малое, пять лет. Всю неделю ходили в сапогах, а в субботу надевали штиблеты с резинкой. Некоторые евреи, кроме сапог, другой обуви не имели. В субботу они натягивали брюки поверх сапог, и нельзя было узнать, во что они обуты. Заходить летом в синагогу в сапогах никто не смел. На голову надевали субботнюю шелковую фуражку, мятую и потертую от времени. Так как отец был из старшего поколения, о галстуке он и слышать не хотел. Мне стоило большого труда, чтобы на мою свадьбу в большом городе отец повязал галстук. Он называл его «хомут на шее». Это та одежда, которую носили летом. Зимой натягивали на себя черное пальто, которое справили еще на свадьбу. Другие носили норковую шубу. На голову надевали каракулевую фуражку, по форме напоминавшую горшок. Бедняк носил простую меховую шапку, а богатый - фуражку, стоившую очень дорого, может быть, 20 рублей. На ногах - ботинки или сапоги с галошами или валенки, если снег был сухим. В портняжную синагогу ходили молиться в ежедневной обуви.

Мама надевала тонкое платье, а поверх него субботнее черное платье в складках, затем ротонду или полинявшую шубку, которую ей сделали на свадьбу. На голове у нее был черный шарф, а под ним белый платок, скрывавший волосы. Мамины ноги никогда не знали высоких каблуков. Единственную пару закрытых туфель со шнурками она берегла, как зеницу ока. Евреи Теплика носили жесткие шляпы, но таких было немного, и они молились или в бейт-мидраше, или в клойзе. Детям жестких шляп не покупали. Мы носили фуражку с блестящим козырьком, и она нам была очень дорога. Субботний костюм мы берегли, потому что он был единственным. Двух праздничных костюмов одновременно тепликские дети не имели.

(окончание следует)
Примечание

[1] Примечание от редактора книги: Отмечу, что никакой надобности собирать «хабар» себе в карман, у Иде-Лейба (нашего прадеда), конечно же, не было. Он был достаточно состоятельным человеком, владел мельницей и маслобойней. Потомки тогдашних тепличан помнят рассказы дедов о том, что Иде-Лейбу принадлежал участок земли в центре Теплика, и на этой земле стоял добротный двухэтажный дом и хозяйственные постройки. И эти потомки, со слов своих дедов, вспоминают Иде-Лейбла только добром.

Судя по тому, что во время выборов в Мещанскую управу в Теплике образовалась «антимозесовская партия», в книге об этом написано, легко можно сделать вывод, что Иде-Лейб был наделен какими-то общественными полномочиями. Возможно, эти его обязанности тянулись еще из тех лет, когда в местечке всеми делами общины управлял Кагал. Отсюда и закрытие им синагоги, которая находилась в аварийном состоянии, и все остальное. Можно предположить, что враждебность, которая возникла между нашим прадедом и какой-то частью населения местечка имела чисто религиозное происхождение. Известно, что в XIX веке разногласия между хасидами и миснагдами, т.е. теми, кто исповедовал иудаизм традиционно, были очень обострены, наша семья не была хасидской. Вероятно, что одного из двух Мозесов живущих в местечке с одинаковыми именами, и назвали Чижиком, поскольку у хасидов принято петь и плясать, несмотря ни на что. А Иде-Лейб (наш прадед), видимо, в силу своих общественных обязанностей относился к хасидам точно так же, как и ко всем остальным евреям местечка. Вот почему обычное требование внести, например, деньги в общественную кассу в их глазах вполне могло превратиться в вымогательство «хабара». О чем они между собой и шептались в Теплике, а затем перевезли все эти свои перешептывания в Аргентину. Основным источником информации для автора была дочь Мозеса-Чижика, который, как и Иде-Лейб, был потомком одного из четырех братьев Мозес (перебравшихся когда-то в Крым, а затем переехавших в Теплик), но обособился от нехасидской родни. Поэтому негативное отношение автора к Иде-Лейбу легко объяснимо.

Напечатано в альманахе «Еврейская старина» #2(77) 2013 berkovich-zametki.com/Starina0.php?srce=77

 Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Starina/Nomer2/VChernovecky1.php